Катя

   Мы подрались с Серегой. Ну не то что бы подрались, но сцепились серьезно. Я в большой деревенской луже пускала кораблики. Не одна, конечно, пускала, нас было много, почитай все, кто живет в округе. Корабли классные, как взаправдашние, только что маленькие, деревянные, ножом из деревяшки выструганные. А так, все как у настоящих, и парус белый и пушки. Вот с пушек все и началось.
   Серега все кричал, что у него пушки лучше и обязательно попотопляют все наши корабли. Вот он и стрелял: пух, бух. Сначала только словами стрелял, потом комьями грязи. А когда победить не удалось, палку взял и…. В общем, я обиделась.
   Другие ребята, они с Серегой связываться побоялись. Он старше всех нас, двенадцать уже, бугай здоровый, одной левой нас с Сашкой побарывает. Но мне стало обидно, вот я это и забыла. Давай его ругать и палку вырывать. Он ее не отдает, и все норовит меня за косу хватануть. Не на шутку мы с ним сцепились. А тут еще Ольга, она у нас больно вумная, кричит:
   - Бой идет не ради славы, ради жизни на земле!
   Ох, и досталось бы мне, если бы помощь не подоспела. Слышим, ктой то кричит:
   - Уж я вас, бузотеры! Разойдись, поединщики!
   Глядь, дед Митрич стоит, палкой своей машет. Не больно мы его испужались, знамо дело, бить не будет, но все ж схватку прекратили.
   - Пошто бой то устроили, сорванцы? Чай что не поделили промеж собой? Все ж негоже спор ни словами, а руками решать. Опять же ты - хлопчик, мужик значит, а ты - дивчина, слабый пол, а туда же. Шо кажу, негоже дело затеяли. А ну, марш за мной у тенек, невмоготу мне долго на солнцепеке торчать. Пойдемте, ось на бревне посидим. Я вам ежебо, сорванцы, почитаю.
 
   Вот и сидим всей ватагой под кустом сирени. Сидим, ждем обещанного ежебо. А дед Митрич, отчего-то, не спешит, свою знаменитую трубку достал. Трубку сильно потертую, но без злого зелья, пустую, значит. Долго ее мусолил наш наставник, видать, с мыслью собирался. Но видно так и не вспомнил, зачем нас позвал, потому, как совсем ругаться не стал, а покряхтел немного по привычке, а потом и говорит:
   - Вот, наверное, и не поверите мне старому, но не всегда я в летах был. Было время, вот точно так же, как вы, босоногий бегал по сельским проулкам. И, чего греха таить, точь в точь, как вы ноне, не раз сцеплялся со сверстницей одной. Катя - имя ее.
   Ох, и егоза была, доложу я вам! Я думал, что специально мне проходу не дает. Што ни день, то ссоримся. Сколько раз она мне кричала: «Ненавижу! Убью!». Это когда ей от меня шибко припадало.
   Вот, наверное, такой же денек весенний, да погожий и тогда был. Опять поссорились. Я ее за косу больно, ох, больно надергал. Обычно она не ревела, а тут три ручья. Ну и, знамо дело, домой побегла. Она домой побегла, а я глядь, а по проулку бык идет. Медленно так идет, степенно. А скажу я вам, строгий он был, ох строгий. Не то что мы, мальцы, но даже скотники и те его шибко опасались. Как он из загону выбег, про то не знаю, сказывать не буду. Но вышел, одним словом. Вот и идет, значит, по проулку, степенно так идет. Глаза, что блюдца. Голову склонил. Идет, поединщика себе шукает.
   Хлопцы, да девчата, те быстро смекнули, чем дело пахнет, кто куда, что горох сыпанули, только пятки босые сверкнули. Один я застыл, словно аршин проглотил, от страха, видать. Хотя страха вроде б то и не было, просто окаменел и все тут.
   Вот он, Борька то, так быка величала, видать, и подумал, что желание у меня есть с ним силушкой помериться. Вот уже близехонько он от меня. Ноздри – о! Глаза – о-го-го! А рожищи, рожищи…
   А тут визг такой девичий. Что меня, что Борьку, аж дернуло от неожиданности. Глядь, а Катя, та значит дивчина мною обиженная, с Борькой рядом. А в руках у нее платочек беленький. Так вот, меня, обидчика свого, загородила, платочком перед Борькиной мордой машет и, знамо дело, визжит. Что с нее возьмешь, девчонка.
   Однако не знаю почему, но Борька, тот не стал с ней связываться. Наверное, нечета мне, не захотел девочку обижать. Только так вот зло фыркнул, копытом землю малость поскреб и пошел восвоясь. Вот какая штука. А говорят скотина, скотина. Нет, братцы мои. Скотина, она, конечно, скотина, но не такая скотина, чтобы девчонок обижать. Эт вам не люди. Вот какая штука выходит.
   И рассказчик надолго замолк, увлекшись посасыванием своей любимой трубки.

   Прошло уже много времени, а Митрич, похоже, и не собирался, продолжать рассказ. Самый нетерпеливый среди нас не удержался и задал вопрос:
   - Ну, а что потом?
   Митрич удивленно посмотрел на спросившего.
   - Ну, что потом? Знамо дело, урок мне пошел впрок. С той поры никогда, вот, сколько лет уже живу, никогда не обижал женщину. Слабый пол, ведь это про них говорят, пошто, правда, не понимаю.
   - Да нет, не про то мы спрашиваем. Экий вы не понятливый. С Катей то что? Что потом с ней стало?
   - Так ничего не стало. Подросла маленько. Меня в армию проводила. Дождалась, значит. В мужья меня взяла. Вот деточек мне четверых подарила. Пошто не догадались? Это она, моя любимая женушка, Катенька. Баба Катя, по-вашему. Не верите? – Митрич хитро прищурился. - Хотите, позову, сами на нее полюбуетесь, - и он звонко, весело засмеялся.