Душевнобольной..

Вашему вниманию представлены девять страниц чистого бреда
 
 [Мир так прекрасен!.. особенно, когда на него смотришь из-за решётки в больнице для душевнобольных]

     Мертвенно-бледное лицо, протиснувшись меж тонких прутьев решётки, с затаившейся надеждой, выглядывало на улицу. Глаза его бегали из стороны в сторону. Что-то искали с неподдельным интересом.                Он стоял на носочках. Пытался, как подсолнух тянется к солнцу, дотянуться до окна. Подоконник уперся ему в горло. Он, что было сил,  уцепился в решётку, будто бы боялся, что она вдруг исчезнет, растворится в солнечных лучах. А его глазам открылся вид на просторный задний двор с тонким забором, увенчанным колючей проволокой, по периметру. Заполнив промежутки между каменными дорожками, росли большие деревья с пышными зелёными кронами, а у самого бордюра были высажены кусты роз и сирени.  По двору гуляли люди и все одинаково одеты. На всех были одинаковые, рисового цвета ансамбли состоящие из свободной рубашки и брюк, а у некоторых поверх были накинуты халаты. Было лето. Одет он был по-летнему, свободно и слегка небрежно. На нём была несоразмерно большая рубаха больше пижамного типа с длинными и обвисшими на локтях рукавами. Местами заправлена за пояс свободно болтающихся на его коротких ногах  штанов. Обычная больничная одежда. В заплатках и потёртостях.               
Сзади раздались тяжелые шаркающие шаги. На плечо «наблюдателя» легла лопатообразного вида рука.
- Ну что, погуляли? Теперь пойдём в палату. - лицо подошедшего человека исказила нарочито-любезная улыбка.
Санитар, взяв больного под локоть, мерным шагом повел его по длинному коридору в палату.
- Зелёный. - человек в рубахе дружелюбно улыбнулся.

***
      Тихо. Всё вокруг было погружено в сумрак. В темноте проглядывался плохо освещенный круг, расчерченный под шахматную доску. Свет шёл откуда-то сверху, неравномерно. Даже создавалось впечатление, что он словно туман, светится и идёт сразу отовсюду. В центральной черной клетке сидел огромный алый кролик в серой жилетке и брюках. Сзади него был вертикальный серебряный маятник, с уханьем ходивший из стороны в сторону. К круглому телу маятника на небольших карабинах прикреплены цепи. Свисали они до пола и повторяли движения маятника вяло, с противным звоном волочась по клеткам. Чуть ближе, слева от кролика был вбит в белую клетку деревянный указатель, повёрнутый в сторону красного существа, на металлическом зелёном листе которого была белая надпись с подтёками:
                "Optium medicamentum quies est"
      По границам указателя вилась змейка круглых лампочек накаливания, и ни одна не горела.
Всю голову кролика покрывала шляпа-цилиндр с тремя чёрными курьими лапками, торчащими из дырки у основания цилиндра. Поля шляпы отбрасывали темную тень на морду существа и, казалось, что в тени глаза его были ещё больше и прозрачнее. Глаза его были миндалевидные, выпуклые. Кислотно-зелёного цвета. Они блестели нездоровым блеском и были похожи на мармеладные конфеты: яркие, притягивающие.                Свет немного заморгал, словно глаз пытающийся избавится от соринки. Спустя минуту восстановилось прежнее нормальное освещение. Миндалины поблескивали на свету, переливались, а потом начали менять цвет: кислотно-зелёный начал густеть, теряя свою прозрачность, переходить в тёмно-изумрудный. Через мгновение глаза потухли, превратились в чёрные дыры. В чёрном веществе начали проступать пятна синего цвета, и пошёл обратный процесс. Глаза снова проделывали световое представление, но уже с другими оттенками цветов. «Хамелионистость» его глаз стала распространяться по всему телу. Теперь весь кролик медленно менял свой окрас.                Большой чёрный нос разделял его длинную морду на две равные части. Рот невероятно большой, просто огромный для его головы, прорезал лицо от уха до уха. Он был зашит толстыми нитями неровным хирургическим швом. В лапах кролик держал черную коробку.
     Он всем телом качнулся вперёд, потом назад – как неваляшка. Со скрипом наклонил голову к левому плечу. Толстым пальцем правой лапы кролик-хамелеон приподнял крышку небольшой коробки. Та в свою очередь туго подалась вверх. Раздался глухой щелчок. Крышка резко отворилась и отскочила от ящичка. Из него, с диким смехом злодея захватившего мир, выскочил череп на длинной пружине. С его головы свисали по бокам рыжие с проседью пряди кудряшек. На месте предполагаемого провала носа у него болтался на растянутой резинке красный облезлый клоунский нос-шарик. Глазницы закрыты прозрачным стеклом, а за ним в самих впадинах плескалась кровь. На витках пружины висел серебряный крест, с синим гранёным камнем на перекрестье. Кролик медленно покачнулся, и не меняя положения головы, запрокинул её. Сквозь смех клоуна из коробки прорезался звук рвущихся нитей. Открывался рот. Нити скрипели, сопротивлялись, а рот всё открывался. Шире, шире... Показался первый ряд белоснежных зубцов. Опавшие куски нити червями извивались, падали, расползались по полу. Прятались. Разинув чёрную пасть, кролик издал невнятный звук больше похожий на клокотание. А клоун всё заходился в истерическом припадке хохота. Из носа существа в шляпе пошла струйка густой крови. Он захлебнулся кровью и теперь судорожно трясся, проливая красную жидкость уже шедшую через рот.                Он наклонил голову вперёд и чихнул. Что-то громко звякнуло, потом натужно заскрипело как железная калитка на ветру. Кролик поднял взгляд, оскалился, снова обнажив свои зубы. Они шатались. Взад – вперёд, взад – вперёд... Один зуб, сильно расшатавшись, выпал и со звуком капли воды ударился о пол. Отскочил и со звоном покатился маленькой круглой шестеренкой. Куда-то в сторону, в темноту. Второй зуб повторил судьбу первого и плоским кружочком укатился. Кровь уже хлынула изо рта большими волнами. Волны накатывали, переливались через края рта, выталкивали зубы наружу. Пространство вокруг заполнилось звоном металла. Ещё не пропавшие в темноте шестеренки разбегались в стороны большими чёрными усатыми тараканами. Коробка выпала из лап кролика и с треском развалилась от встречи с твердью земли. Голова клоуна распласталась по полу, постепенно превращаясь в чёрно-оранжевую кляксу. Смех постепенно утих, а от кляксы в воздух вздымался тоненький столбик едкого зелёного дыма.                Кролик растопырил свои лапы. Через его грудину прошёл разрыв ткани по шву. Ткань трещала, рвалась. Проём между половинками материи увеличивался. Дошёл до его морды, до шляпы. Раздвоил их. Края расходились всё шире. Морда, разделившись на две половины, открывала его чёрное нутро. Скрипнул металл, словно не смазанные петли калитки. Из черноты провала в теле кролика показался первый строй острых наконечников в виде конусов. Проём ещё немного расширился и вместо предполагаемых внутренностей из темноты в воздушное пространство выплыли четыре маленьких телевизора с торчащими сзади шнурами в виде хвостиков и рыбными плавниками на «спинах». Они рассекали воздух вокруг себя длинными металлическими перьями, соединёнными в крылышки. На их крошечных экранчиках, вместо каких-либо изображений, был «белый шум». Телевизионные ящички зависли в метре от пола, повернулись боком экранчиками вперед. На экранах замигали несколько мигающих глаз, после быстро сменяя друг друга, замелькали латинские буквы разных размеров и шрифтов. А металлическое нутро кролика почти открылось. Тонкие острые наконечники отражали свет в темноте, гипнотизировали, приковывали взгляд. Задняя стенка внутренней полости тоже была покрыта острыми наконечниками, словно снятых с копий и зачем-то прикреплённых сюда. Все они серебрели металлом. Маленькие коробочки с блестящими кинескопами с мерным гудением и покачиванием шнуров-хвостиков сдвинулись с места и закружились в хороводе вокруг открытого кролика. На экранчиках, наконец, показались различимые и понятные два слова: «Иди туда».
       Сделав круг, они выстроились в вертикальную линию. Самый верхний ящик с картинками что-то негромко прогудел и, сделав в воздухе петлю, ринулся вниз. Все остальные телевизоры повторили этот ритуал и, рассекая воздух шнурами, рванули вниз. Первый «летчик» уже приближался к полу и с визгом умирающей свиньи разбился об пол на множество маленьких кубиков. Те в свою очередь рассыпались на более мелкие кубики. И так всё мельче и мельче. Другие телевизоры поочерёдно сталкивались с полом и при ударе истерически визжали. А кубики всё множились и множились, с лёгким постукиванием сыпались на пол. Стрелка-указатель нервно дёрнулась в сторону, а затем завертелась вокруг своей оси, словно ветряная мельница. Покружившись ещё так секунд пять, стрелка резко взметнулась вверх и вместе со всем столбиком втянулась внутрь, под шахматную клетку, как улитка втягивающая подальше от опасности свои рожки. Свет начал перестраиваться, сгущаться. Через мгновение освещение сузилось до невидимой дорожки, проведенной к стальным объятиям кролика.
Кролик на первый взгляд безобидный, игрушечный, постепенно трансформировался в «Железную деву» ушастого вида. Он дразняще поманил пальцами обеих рук. Из черноты полости тела донесся звук сквозняка. Он приближался, завывал. Маятник сзади мерно постукивал при каждом «шаге», взад-вперед. В тишине раздался загробный голос. Он проникал внутрь тела, ковыряя и царапая ушные перепонки, вводил в состояние оцепенения. Он будил змею страха в голове, и она рывками продвигалась через все тело вниз, к животу. Голос доносился из пустоты кроличьего тела.
      - Мне всё равно… будет содержаться… изолятор…
И вот ты уже загипнотизированный и не замечаешь, как кожаные ремни из чрева ушастого затянулись на всех конечностях и тянут в чарующую бездну небытия в этом темном пространстве. Кролик приближался, проём все шире, острия объемнее и вот-вот забвение и смерть неизбежны. Ещё пара мгновений и уже ощущается смрадное дыханье смерти на подступах к входу. Последний ход маятника и сильные объятия «Железной девы» впиваются во все члены, и сжимают… Почти нежно, медленно, заставляя расстаться с радостью вместе с кровью. Щелкнул замок. Где-то в тишине раздался истерический крик будто девушка, стоящая перед маньяком видя в его глазах неминуемую смерть, но упорно сопротивляется и истошно кричит, взывая к помощи. После всё погрузилось во тьму, звуки смолкли. Невидимый маэстро взмахом своей дирижерской палочки растворил свой оркестр в темноте. Концерт окончен.
***
       Возле кровати, судя по количеству голосов, стояли двое. Их не было видно. Голос, тот, что был справа, явно принадлежал женщине и не молодой.
       - За последний месяц  три попытки к бегству. – голос звучал жестко и уверенно.
       - Вера Васильевна, я всё понимаю, но… - второй голос принадлежал мужчине.
       - Надо предпринимать меры, Валерий Михайлович. Иначе он растормошит остальных пациентов. А это чревато плохими последствиями. – женщина повысила голос пытаясь доказать свою точку зрения.
       - Хорошо, я с вами согласен. – второй голос начал уступать.
       - Как на счёт отдельного содержания?
       - Думаю, ему пойдёт на пользу отдельное пребывание в изоляторе, – сказал мужчина решительным тоном. – Мне всё равно как он будет со-держаться, главное чтоб его сестра не перестала платить за него. Она приносит неплохой доход нам. В частности мне. – сухо произнёс он.
      Как сквозь вату послышались отдаляющиеся шаги. Иван снова погрузился в глубокий темный сон без сновидений.
Утро было хмурым, тусклые серые тучи почти не пропускали солнечного света. Коридор в столовую был заполнен людьми. Каждый был занят. Вот, у крайнего окна стоит Артём. Высокий молодой человек выводил пальцем какие-то невидимые узоры на подоконнике. Чуть дальше опершись о стену, сидел Федор. Кажется, ему было чуть больше 60. Доброй души человек. Он сидел с закрытыми глазами и вытянутыми перед собой руками пытался что-то нащупать. Он был вполне зрячим пожилым мужчиной, но болезнь делает своё дело. С левой стороны коридора в такт каким-то своим внутренним ритмам раскачивался взад и вперед невысокий мужчина. Звали его дед Степан. Он один из «старичков». Так называют людей дольше всех находящихся здесь. Иван отрешенно прошел мимо всех этих людей.
Наступил обед. Дали какой-то жиденький супчик без единого кусочка мяса. И едва заварившийся светлый чай. Ну, хоть что-то. У некоторых и этого нет…
После была прогулка на улице. Большая часть ходячих пациентов вышли на улицу. Дверь скрипуче отворилась. Открылся светлый прямо-угольник, скрывающий за собой всю прелесть и краски «внешнего» мира внутреннего двора. По телу пробежался прохладный холодок. Ветер трепал его волосы и вытянутые рукава пижамной рубашки. Иван прошёл по левой тропинке шагов десять, когда наткнулся на маленький разноцветный детский мячик. Семицветный, радужный, резиновый символ детства. Откуда он здесь и кому принадлежал, сейчас не имело значения. Иван обрадовался, в глазах его, словно лисица в клетке, забегал радостный детский восторг.
       А вы попробуйте сузить свою реальность и восприятие окружающего мира до размера палаты и заднего двора. Тогда и вы обрадуетесь не только такой вещи как обычный резиновый ключ от двери, ведущей в детство.
Иван радовался, бегал, кидал этот мяч в стороны. Вверх, вниз. Был беззаботен как пятилетний мальчик. Его не волновали окружающие. Ни медсестры, смотрящие на него снисходительно, ни такие же пациенты с различными расстройствами. Они все на него поглядывали, кто с радостью, кто с тоской, а кто и вовсе со злобой. А мячик всё резво прыгал, звучно отскакивал от земли и снова взмывал в небо. Солнце сонно выглянуло из-под своего серого одеяла из туч. Иван смеялся, по-настоящему. Он не смеялся с тех самых пор когда его жена… Ну в общем это было давно и здесь почти никто не знал его смеха. Смех его был добрый, звонкий. А Иван подпрыгивал на манер мячика, выкрикивал его цвета и снова заходился весёлым смехом.
      - Зеленый! Синий! Желтый!.. – все громче и громче, он повторял эти слова. Они вырывались из него с такой радостью, словно фейерверки в новогоднюю ночь. Праздничные огоньки  взрывались, дарили хорошее на-строение, дарили веселье. Вокруг Ивана собрались люди. Все как один заворожено смотрели на мелькающий мяч. Солнце играло, переливалось по гладкой сфере мячика. Все радовались, улыбались. Нашлись даже двое столь сентиментальных, что слезы у них катились бусинками из глаз. Кто-то радостно рукоплескал  и выкрикивал какие-то невнятные звуки. И почти все хором вторили Ивану:
      - Красный! Оранжевый! Фиолетовый!
Иван с широкой улыбкой подбегал к каждому, осматривал одежду и отдельные предметы и находя один из цветов радостно его выкрикивал, показывал на мяч, на того человека у которого обнаружился и снова мчался к другому пациенту.
***
      Из окна с видом на задний двор выглядывал пожилой мужчина лет пятидесяти. В сером деловом костюме, черных лаковых ботинках и чёрным портфелем, зажатым под мышкой. Лицо его было флегматичным, невозмутимым, лишь нервное переминание с ноги на ногу выдавали его недовольство. Бледные синие глаза излучали жизнь и волю явно не подходящие этому телу. Позади него стояла полная женщина средних лет. Её круглое лицо было искажено маской раздражительности и суровости. Она втянула своё тело в слегка узковатый для неё костюм. Костюм строгий, чёрный, а под низом серая рубашка с кружевными оборками на воротнике. Стояла она как монолит, неподвижно. Всей своей массой и силой воли давила больничный пол. Ещё постояв так минуты две, она не выдержала:
      - Валерий Михайлович! По-моему надо устранить эту проблему путём перевода в место не столь далёкое. Тишина и покой, я думаю, благоприятно на него повлияют.
      - Да, думаю пора.
***
      В круг веселящихся людей прошли пять санитаров. Трое мужчин в белых халатах стали разводить публику в свои палаты, а двое других принялись успокаивать Ивана. Они схватили его под руки, и повели через весь двор в здание. Иван решительно не хотел идти с ними. Ему было весело и хорошо. Он не хотел расставаться с таким хорошим ощущением. Он пытался вырваться, смеялся, истерил как ребёнок и снова выкрикивал цвета. Метался из стороны в сторону, тыкал пальцем в разные предметы и вещал всем в округе названия этих цветов. Ещё не уведённые санитарами пациенты поддерживали его выкриками и хлопками в ладоши. Им нравилось такое безудержное веселье. Оно врывалось в их нездоровое сознание, рушило все рамки и границы, построенные бесчисленными проблемами и психотропными препаратами. Самый крупный из санитаров схватил Ивана за правую руку и свободной рукой вынул из кармана наполненный успокоительным шприц. Одним ловким движением человек в белом опрокинул Ивана на землю и придавил коленом его грудную клетку к земле. Правой ногой он прижал руку Ивана у запястья. Закатил ему рукав и вонзил иглу в надувшуюся вену. Иван дёргался что было сил, хрипел, кричал.
      - Изверги!! Убийцы!! За что-о?!! – срывающимся голосом вопил он.
      Взгляд его метался из стороны в сторону. Старался как можно больше предметов и цветов захватить в плен своей памяти. Лекарство уже разливалось в самые дальние участки тела. Руки и ноги немели, глаза уже почти ничего не различали, медленно закатывались. Слюна вытекала из его рта. Сознание помутилось, тело расслабилось, словно пружина, избавившаяся от давления, стало податливым как тряпичная кукла. Два санитара положили его на носилки и унесли в грязно-серый больничный корпус.
***
     Вера Васильевна с довольной ухмылкой ушла прочь по петляющему коридору. Стук её каблуков гулко отражался от стен и постепенно стихал.
***
     Пространство было затемнено. Многочисленная мебель вокруг была накрыта плотными серыми покрывалами. Откуда-то сверху медленно падал снег. Он опускался на землю белой кружевной скатертью. Лёгкие крупные хлопья кружились в воздухе. Мебелью было заставлено всё кроме одного пятачка. Он был тускло освещен. В середине него стояла картонная ко-робка с надписью «Воспоминания». На дне её стояла открытая музыкальная шкатулка. В середине шкатулки на круглой подставке медленно вращалась маленькая фигурка мальчика с шариком в руках. Грустная мелодия потоком выливалась за края шкатулки, за бортики высокой картонной коробки. А снег всё падал, вращался в вальсе под звуки металлической мелодии. Фигурка мальчика немного дергалась при вращении. Мальчик улыбался. Глаза выражали безграничную радость. В руках он держал маленький мячик. В цветном мире он был семицветным. Сейчас же всё было черно-серым. Снежинки, попадая на крошечное лицо мальчика, таяли и скатывались по всей статуэтке крупными каплями. Он будто плакал от счастья. Из-за растаявшего снега под коробкой образовалась зеркальная лужа. В ней отражалась светлая открытая коробка с чёрной надписью на боку. Несколько снежинок потревожили водную гладь. По воде разбежались волны и коробочка начала тонуть. Уйдя на половину под воду, мелодия захлебнулась. Воцарилась абсолютная тишина. И только снежинки поблескивали своими многогранными хрусталиками. Коробка медленно тонула, а когда вовсе скрылась под водой, свет погас.                Ночные призраки завладели этим клочком земли. Они бесшумно проплывали по коридорам в мебельном лабиринте. Раздался тихий всплеск воды. Видимо кто-то из обитателей этой темноты имел неосторожность наступить в лужицу. И снова воцарилась тишина. Хороший сон…
***
      Иван медленно открыл глаза. Белки покрыты красными трещинами сосудов. Чёрный зрачок сильно расширен, словно у наркомана после свежей дозы. Тело было тяжелым, завернутым в смирительную рубашку. Сегодня небо было хмурее вчерашнего. Оно злилось, низвергалось водой на грешных людишек. Неистово гремели громовые удары. Всё это смешивалось с яркой подсветкой молний. По единственному окну вода стекала плотным потоком, водяной стеной отделяющей от свободы. Вчера санитары грубо закинули Ивана в комнату изолятора. Серые, обитые чем-то мягким стены, пол и даже потолок.
«Обидно» - с грустью подумал он. Сюда обычно сажают буйных больных, а вот из-за чего его сюда посадили, никак не хотелось понимать. Голова болела и понуро лежала на груди, а сам он сидел в углу приваленный к мягкой стене. Мысли сбились в кучу и словно мокрая, обиженная собака, забрались в будку от плохого хозяина. Черепная коробка опустела и только мелодия шкатулки снова и снова монотонно повторялась. Сверкали молнии. При каждой вспышки фигура Ивана отдавала тёмную тень на поругание свету. В его глазах больше не было и следа радости, счастья, беззаботности. Не было больше того улыбчивого мальчика. Он утонул в той самой шкатулке. И больше не вернётся. Никогда… Краски поблекли, потеряли цвет, яркость и смысл. Лекарство убило в нём последние светлые чувства, воспоминания. Нет, не так. Это доктора убили в нём светлые чувства и воспоминания. Они во всём виноваты! В том, что не спасли мою жену и дочь! В том, что упекли меня сюда! Во ВСЁМ! Плечи Ивана дрогнули. Слёзы выступили на глазах. Губы мелко дрожали. Слезы капали ему между ног на мягкую обивку. Капли оставляли после себя тёмные кружочки.                В комнату вошел человек в халате. Лица Иван не мог разглядеть. Человек оставил возле двери поднос с тарелкой и кружкой. Снова обед. Снова жидкий супчик без мяса и холодный чай. Тарелка была неглубокой. Прохладный металл был покрыт синей эмалью с рисунком на боку в виде трех белых с желтым ромашек. Цвет был настолько глубоким и реальным, будто посреди комнаты застыл сформированный кусочек моря. Небесная чаша. Единственное яркое пятно в этом сером узком пространстве. Но Иван этого не видел. Не мог различать цветов. Для него всё стало чёрно-серым, невзрачным. Призрачным, неважным и несуществующим. Для него этот яркий предмет как пришелец из другого мира пришел в его, и как хамелеон сливался с окружающей обстановкой. Старался не выдать себя. А Ивану уже было всё равно. Он плакал в углу комнаты. Тихо-тихо так плакал. Слышны лишь звуки шуршания его одежды при каждом вздрагивании, при каждой волне эмоций и беззвучной истерики. Снова сверкнула молния, и гром ударил в свои большие барабаны. Оркестр ещё разыгрывался и самое интересное только начиналось.               
***
      Изо дня в день дождь лил не переставая. Не подавая признаков усталости, низвергал на землю свои очищающие слезы. Старался смыть всю пошлость и грязь с лица земли, с людей, с вещей…
Два человека в халатах грузно шли по коридору. В руках они несли но-силки с телом накрытым простыней. Рука человека на носилках выпала за край и плетью болталась из стороны в сторону. Впереди идущий санитар, увидев это велел другому остановиться. Они положили носилки на пол. Первый мужчина положил руку умершего на грудь, аккуратно подвернул одеяло под тело. Присел рядом на корточки, вытирая рукавом пот со лба, поправил очки и спустил руку к горлу.
     - Зелёный... – сказал он и натянул повыше горло вязаного зеленого свитера.
Второй санитар удивленно на него посмотрел, как бы спрашивая «Что?». Мужчина в зеленом заметил его взгляд, но пропустил мимо. Улыбнулся каким-то ему ведомым мыслям и поднял носилки. Шаги уходящих людей отражались от стен глухим эхом и постепенно стихали, терялись в бесконечных поворотах, коридорах, помещениях...

***
     15 июля Нестроев Иван Николаевич, спустя 5 дней после помещения в изолятор умер от остановки сердца. Выписан из областной психиатрической больницы и похоронен на местном кладбище. Через неделю один из долгожителей больницы дед Степан, официально Мельник Степан Владимирович, умер от сердечного приступа и похоронен на местном кладбище. Валерий Михайлович, по паспорту Муравьев Валерий Михайлович, был очень расстроен из-за смерти двух пациентов, в частности от того, что значительная часть перечислений от родственников перестала поступать на его счёт. Через некоторое время он подал в отставку. После, его пост заняла Петренко Вера Васильевна и пребывала на нем чуть больше 14 лет. Затем уступила своё кресло другому и скоропостижно скончалась от рака легких.   
24.01.2012г