Из прозы. Жизнь. Детство 5

   Утро следующего дня было серое, но дождя не было. Как-то всё притихло: дома, деревья, заборы, лужи, небо - всё прислушивалось и чего-то ожидало как бы. Стукнула калитка, часто "затопали" по дорожке детские ножки, а потом тишину прорезал пронзительный детский зов.
  - Дедушка, дедушка! - взывал Серёжа, вглядываясь в глубину двора, меж железных прутьев забора. Первой на зов зло отозвалась собака, большая немецкая овчарка, с резким и коротким лаем.
  - Гав, гав, гав...- бросилась она, натянув цепь до отказа. Ребёнок попятился, громко заплакал - и, лишь когда лай страшной собаки перешёл в непрерывное хрипение, вышел дедушка.
  - Деда-а! Папка мамку бьёт!
  - а-а-а...
   Дедушка матерно выругался, круто повернулся и побежал через сад к домам сыновей. Через полминуты трое братьев стремглав мчались к "дому" (времянке) сестры. Дедушка, приказав бабке забрать внука в хату, ковылял, задыхаясь, во след сынам. Братья с ожесточением избили обидчика сестры. Но не так скоро они сладили с ним. Жора в этот раз особенно остервенело отбивался. Возвращались с сестрой, озлобленные, но не сказали ей ни слова.
   Через час после полудня приехал из Киева с женой и младшим ребёнком (4-х лет) четвёртый сын, самый свирепый из братьев. Был он низкого роста, но весу нормального, сложения гимнастического. Бросалось в глаза его лицо: всегда багровое, с бычьими и, настолько же, рачьими, всегда какими-то мутными, так и выискивающими, на кого излить распирающую его телесную оболочку злость, впрочем, никогда не убывающую, (автор опасается, что когда-нибудь, возможно в скором времени, описываемый герой лопнет по этой самой причине), вызывающе поднятой верхней губой тонкогубого, зияющего рта, из которого при малейшем поводе энергично сыпались проклятья, производившие ошарашивающий эффект не только на того, к кому они относились, но и на всех, кому понесчастливилось послушать их, хотя бы с полминуты. Нос был самый обыкновенный, если не брать в расчёт его довольно синюшный оттенок, сделавшийся, вероятно, таким от продолжительного употребления возбуждающего аппетит напитка домашнего изготовления (для взрослых). Главной его страстью было командовать, а больше всего в жизни он не терпел и ненавидел противоречия, всё равно, из чьих бы уст они ни исходили. С книгами он "мирился" оттого, что не читал их, он был занятой практическими делами человек...
   Теперь скажем несколько слов о жене. Она была страшно любопытная особа (прямо до желания хорошенько влепить ей по мордасам), весьма при этом скоропалительна на выводы, что происходит, на её взгляд, от всесторонней мудрой осведомлённости. Нос, как и полагается, длиннючий, мускулиста и костиста, как породистая кобылица, волосы на черепе кудрявые, правда, до курчавости мужа ей далеко. Голос исключительно уверенный со всеми, кроме мужа, то он вопросительно-взыскивающий (со всеми, кроме начальства, разумеется), с начальством улыбчиво-вкрадчивый.
   В момент встречи дорогих и редких гостей присутствовал и Серёжа. А встретить постарались как можно радушнее. Бабушка, так та дорогого внучка чуть не задушила, целуя. Серёжа, глядя во все глаза на впервые разыгрываемую перед ним сцену, сперва насупился, потом оказался на заднем плане, а там и вовсе исчез. "Гулять" решили во дворе у Тольки.
Полдня три невестки суетились, потели около печей, дыша парами, воздымавшимися из внушительных размеров кастрюль и сковородок.
   В семье Частоссоры (такова фамилия этого рода) все унаследовали от родителей большую любовь к физическому труду и большим деньгам. Деньги, впрочем, так и оставались зачастую в их руках деньгами; сказывалась мамина (бабкина) мёртвая хватка.
   Братья, все, кроме гостя, разъехались по знакомым. Ваня же яро кинулся наводить порядок в хозяйстве. До вечера он успел всполоть и полить весь огород, починить курятник, попилить и порубить все ветки и доски на дрова (на три зимы!) обругать всех, кому не удалось от него удрать, и ... всего и не перечислить. Приехали "снабженцы". "Толька" достал трёхмесячного поросёнка, Мишка ограничился 15-и килограммами хорошей (с его слов) говядины, "Колька" приволок откуда-то со стороны поля за рога козу. К заходу солнца стол был накрыт, все, кроме "Лидки", были в сборе. Уселись.
  -Ну, что? Долго её ещё ждать будем? - недовольно, сдержанно-задиристо буркнул виновник торжества.
  -Та она ж (повернув голову вправо, влево) дитя укладывает... - неуверенно пропела "Анька", "Толькина" жена.
  -Шо ты мне рассказываешь? Дитё уже спит давно. Шо я Лидку не знаю. Марафет, небось, перед зеркалом наводит.
  -Давай,- рявкнул он и потянулся за бутылкой белой. Дед, сидевший на краю стола, поднялся.
  -Куда вы, папа, - лицемерным по сущности, но неподдельным ласковым на слух голосом встрепенулась другая невестка, Полинка.
  -Пойду позову её.
  -Да вон Толя сходит... Толик! - Толик вскинул голову, но промолчал.
  -Сиди, - сказал дед...
   И, попав в темноту, он медленно пошёл вдоль забора. Ночь была на редкость черна, звёзд в небе - ни одной. Ухо только сейчас ловило разноголосую брехню собак посёлка.