Приближение к рапсодии

               

                Приближение к рапсодии



    Написанная в условиях самой переменной облачности, в лета и зимы разноимённых уже веков и тысячелетий, дебютная книга стихов Александра Белоуса выходит под летучим и размашистым названием «Над облаками». Стихи рождаются сегодня в ситуации трудной, но не безнадёжной. Числа солнечных дней над облаками и под ними — на грешной отеческой почве, — конечно же, резко различаются. Но в той самой стране, чья матёрая заземлённость, чьи глыбко-гиблые — и реальные, и метафорические — топи-трясины способны дать фору многим другим палестинам, в державе,

где при белых, при рыжих и красных
из-под камня вода не течёт,

и до сего дня становятся на крыло молодые люди, способные свидетельствовать, что «для жизни духа нет плохих времён».
    Сразу же скажу, что немалая часть текстов первой книги сорокалетнего харьковчанина, человека одновременно и молодого, и зрело-мужественного характера, на мой взгляд, не достигает его же, автора, лучших образцов. Тем более эти стиховые строительные леса, находящиеся всё ещё в росте и в работе, отделены изрядной дистанцией от литературных образцов, близких к совершенству, от тех редких магических сцепок слов, смыслов, образов, что могут быть уподоблены парящему в воздухе, словно бы левитирующему в духе, белому храму реки Нерли.
    Но два человеческих, и одновременно творческих, качества А. Белоуса определённо вызывают во мне читательскую симпатию к нему и его стихам. И говорить в этих строках я намерен о лучших сторонах его выходящей в свет дебютной поэтической книги.
    Первое из упомянутых привлекательных свойств автора — естественная и здравая опора на данную ему судьбой реальную почву. Присутствие и этических реалий, и неискажённости образа в стихе А. Белоуса, ответственность и перед собой, и перед читателем за неутрату различимого смысла, полагаю, неслучайна. Думаю, что всё это в немалой мере определено его биографической основательностью, обретённой в координатах десятилетий реальных, ежедневных и ежечасных, трудов. Он прав в своём внимании к старой истине: прежде, чем что-либо написать, надо кем-то быть. Ещё точнее: кем-то стать.
    Он и стал уже обладателем двух высших образований и работягой в капитанских погонах, стал истовым книголюбом и ценителем философии и поэзии. И наработав уже самого себя, продолжает своё становление личности нестандартной и ищущей. Эта его внутренняя потребность поиска, энергетика вдоха и выдоха просматриваются в стихе — зачастую крепко-почвенном, живом и образном:
 
На траве роса лежала
так обильно-хлебосольно,
что намокла сразу обувь,
став тяжёлой и сырой...

    Начиная нередко стихотворение с непосредственной эмоциональной ноты, с радостного движения навстречу обычному человеческому событию:
 
Займёшь деньжат — окажешься в Крыму
вдвоём с любимой, ластясь к окоёму, —

автор порою может сгустить интонацию стиха до подлинно философского, гулко-глубинного звучания:
 
И многим непонятно, почему
морской прибой поёт немую тьму, —
ночные волны мыслят по-иному.
Маяк луны, терзающий умы,
бессилен разгадать, откуда мы,
и не укажет путь к родному дому.

    Способен А. Белоус быть убедительным и в фонетической, аллитерационной находке, сопряжённой в то же время с находкою образной:

Метались молнии-газели,
штормил чернильный небосвод...
 
    Второе заметное и вызывающее естественно-доброжелательный отклик, качество стихотворных строк Белоуса — их причастность к тому настрою, который О. Мандельштам называл «тоской по мировой культуре», причастность к культурософии и историософии. Минуя, хотя и не всегда без утрат, опасность искусственности и схематичности, автор достигает способности быть звучным и в строках, и в целых строфах подобных надоблачных и надвременных отсылов:
 
Энергией плещущий Вагнер —
героики вечный гарант...

или же:

В голове — целебная кириллица.
Как официозу покориться?

    А вот и обещанный пространный, более чем строфический, историософский пассаж, не теряющий живости и образности на пространственно-временных переходах:

... в те неспокойные года,
когда венецианский кормчий
гордился флотом и всегда
был недругов зубастых зорче,
а московита борода
ещё мела изгиб дороги...

    Реалистический, рациональный по преимуществу взгляд автора на порядок вещей и слов нисколько не отменяет его стремления наращивать свой художнический арсенал за счёт применения новых, разнообразных пластик. Интересны, в частности, его попытки объединить напевы сказовые, гуслярские — порою не без раёшно-смехового отзвука — с лексикой, в этом контексте ещё не звучавшей, или редко заучавшей, - то авангардистской, то жаргонно-сленговой:

Вы думаете, панчеры помогут нам
в схватке с космическим чудом-юдом?

    Подобная работа на стыке разнородных пластических систем вполне может быть плодотворной. При этом стоит только пожелать автору, как, впрочем, и при любой иной форме стиховой реализации, наращивания точности поэтического слуха. Хорошо бы, к примеру, устремиться ну хотя бы к тому уровню слуха музыкального, когда «лиловый негр» добивается удивительно гармоничного взаимодействия таких, казалось бы, несовместимых составляющих, как его собственный рваный рэп, его ритм шамана каменных джунглей и, к примеру, протяжно-девичья, целебно-славянская мелодия «Лебединого озера».
    Веду речь не только о конкретике нередко звучащей ныне в эфире «рэпсодии» «Save me» («Храни меня»), но и о некой, на мой взгляд, объективно крепнущей тенденции последнего времени. Можно было бы условно назвать её очищением рапсодией. Сегодняшний пресыщенный и нищий, оболваненный тотальной куплей-продажей мир, разродившись в очередной раз новомодным эпатажно-истерическим ритмом, тут же стремится обрести в избранных просветах своего прошлого, некие импульсы успокоения, некие образцы-обереги, словно бы усиливающие возможности его доступа к компьютерной кнопке «Save»...
    Речь идёт не только об исцелении музыкой, но и о том, что творческие прозрения могут настигать того, и только того, кто этих приходов ясновидения по-настоящему — изо всех сил — хочет. Посему я хотел бы пожелать Александру Белоусу не утрачивать молодости, смелости, энергетичности его поэтических устремлений. Многое из того, что до слова и в слове предстоит постичь, из того, что неизбежно предстоит претерпеть, подскажут ему его чутьё, его разум, его собственная жизнь —день за днём.
    Подлинность же страсти и благородство страстотерпия художника позволяют не только увидеть ежедневно-ослепительное солнце над облаками, но и ощутить глубинный космизм человеческого бытия — да, встроенного в подоблачные, а то и просто почвенные слои, но и всё же, всё же – обретающего суть гораздо выше облаков и созвездий.

2006 г.