Белый пожар

"Чехословакия вернула в Россию партию
старинных книг,вывезенных из
страны ушедшими за границу белыми
войсками».
(Из газет)


БЕЛЫЙ ПОЖАР

Узкая телеграфная лента принесла весть о прорыве красных укреплений белым корпусом генерала Мамонтова. Сокрушая на своем пути малочисленные гарнизоны Южного фронта, конники Добровольческой армии один за другим занимали советские города. Уже пали Россошь, Острогожск, Каменка,.. Не успевших эвакуироваться коммунистов и весь актив занятых городов и сел уничтожали поголовно. Беспощадный клинок белого генерала метил в самое сердце пролетарской республики.
На очереди был город Бирюч.
Молодая Советская власть города, ставшего к тому времени городом Буденное, еще не устоялась, однако представители ее были людьми крепкими и не робкого десятка. Но пока городской комитет партии и местный Совет рабочих и солдатских депутатов принимал бумажное решение о критической ситуации, красный эскадрон Мирона Чебеняева, что называется, точил сабли. Сам Мирон, маленького роста, рыжеволосый, с яркими усами вразлет, то и дело устраивал смотры своему воинству. Он считал, что боеспособность эскадрона зиждется исключительно на выправке бойцов.
Вот и теперь спешенные конники выстроились во дворе бывшего уездного училища. Построенные по ранжиру, в остроконечных шлемах, с саблями и короткими карабинами, они и впрямь внушали уважение. А страху нагонял пристроенный в ногах у правофлангового Ивана Рябова новенький, еще не пристреленный пулемет «Максим».
— Товарищи бойцы! — коротышка комэск бегал вдоль строя, в коротких остановках приподнимаясь на носки. — Товарищи бойцы, белогвардейская сволочь приближается к городу. Эти царские недобитки нарвутся здесь на наш революционный кулак.
Белая армия — дура, Красная армия — сила! — входил в раж маленький сабленосец, начиная надоедать красноармейцам. Комиссар эскадрона Василий Светашов хмуро помечал в памяти бойцов, особенно вольно ведущих себя в строю. Потом взял слово:
— Великая пролетарская идея приведет нас к светлому будущему. Но нынче на пути к нему стоит белый генерал Мамонтов. И мы разобьем его, если не будем вести себя, как бойцы Ряшинов, Другов и Белошапкин. Что за разговорчики в строю, что за ужимки? Красноармеец Белошапкин, как можно думать о диктатуре пролетариата, ковыряясь в носу?... Вопросы есть?
— Разойтись!
Комэск с комиссаром подались на почтамт за последними новостями о Мамонтове. Там, прямо в операционном зале, на полу кучей высились какие то бумаги.
— Придется сжечь, чтобы белым не досталось, — объяснил им секретарь Совета Игнат Меркулов и вывалил в кучу еще один мешок книг в замечательных золотистых переплетах. Светашов поднял одну. «Собрание сочинений известнейших русских писателей. Москва, в университетской типографии, 1849. Издание В. Перевлевского. Василий Кириллович Тредиаковский, с его портретом, фекснмиле, биографией». Повертел в руках книжку, бросил в кучу:
— Этот старый хлам и без Мамонтова спались надо. Опиум, и фамилия-то поповская — Тредиаковский!
Поддел ногой отлетевший в сторону томик, прошел в стрекочущий зал телеграфа вслед за Чебеняевым.

* * *

По пыльному шляху шла конница. Белесая пыль оседала на погонах и фуражках кавалеристов, набивалась в усы. Командир корпуса, пятидесятилетний генерал Константин Константинович Мамонтов покачивался в рессорной коляске, окруженный гарцующей охраной. Рядом сидел племянник, подпоручик Владимир Хрущев. Подпоручик был пьян.
— Ты, Володя, не прав, — мягко убеждал его генерал. — Я ведь отлично понимаю твое нетерпение, но разворачивать корпус из-за каприза племянника не намерен. Подумаешь — твоя деревня рядом! Да у меня не одна усадьба сгинула — и я не хнычу... Нет, не убеждай, на Бирюч я не пойду.
Константин Константинович поднял руку, щелкнул пальцами. Мигом подъехал адъютант, на ходу почтительно склонился к генералу.
— Голубчик, есть ли новости из Подгоренского?
— Никак нет, ваше высокопревосходительство!
Генерал повернулся к племяннику:
— Вот видишь: полк Семенова третий день не может выбить красных из этого паршивого городка, а впереди Старый Оскол, Курск, Распыляем силы...
Владимир икнул на дорожной ухабине, неуверенным движением поводил растопыренной ладонью перед дядиным лицом:
— Я понимаю, дядя, тебе нет дела до усадьбы твоей сестры. Кто мы для тебя? Бедные родственники... А в моей Солдатке Советская власть, чтоб ей... Ну, как я могу проехать мимо, не пустив моим большевикам кровь. Ты это понимаешь?
Мамонтов брезгливо отвел его руку:
— Им другие кровь пустят, мы ведь не каратели. А тебе проспаться надо. Поди, приляг в санитарную фуру. Да не проси больше спирту у докторов моим именем. Совсем уж расиился, мальчишка!
Отправив племянника в обоз, генерал и сам вздремнул прямо в коляске. Длинная колонна медленно тянулась к Алексеевке. Уже оставленная красными, она многочисленными пожарами была подготовлена к приходу белых.
Под мерный перестук копыт Константин Константинович вспоминал свою недавнюю встречу с главнокомандующим вооруженными силами юга России. После обильного угощения прошли в вагон главкома, что стоял в тупике на станции Миллерово. И здесь Антон Иванович Деникин раздвинул шторы на секретной оперативной карте.
— Наше наступление развивается успешно, — более выдавал желаемое за действительное, чем констатировал факт главком. — Но этот успех таит в себе и большую угрозу. И отнюдь не военного характера. Дело в том, дорогой полковник, что при нашем приближении большевики варварски уничтожают не только продовольствие и заводское оборудование.. Но и уникальные картины, книги. Уничтожается вековая культура. Вот здесь — генерал обвел указкой район нынешнего Черноземья, — за столетия сложился своеобразный уклад. По мере заселения этого края сюда проникали духовные веяния северных, центральных, западных славянских земель. В тамошних храмах можно встретить иконы суздальского, владимирского, новгородского письма. На богатейших российских черноземах располагались имения самых вельможных российских бар, собравших обширнейшие библиотеки. И все это сейчас летит в огонь. Горит наша история, подсекаются сами корни народа. Воистину сказано в писании: если Восхочет наказать человека — он лишает его разума. Я считаю, что в происходящем не столько вина, сколько беда большевиков. Поэтому и предлагаю вам, полковник, возглавить рейдовый конный корпус, с тем, чтобы провести его но красным тылам. Богом молю: спасите, вывезите все, что еще уцелело. Уж лучше это национальное богатство, в крайнем случае, сохранить заграницей, чем вообще лишать его потомков...
От Деникина Мамонтов вышел уже в чине генерал-лейтенанта. Адъютант прямо на полковничьих погонах чернилами нарисовал зигзаги и звёзды, и Константин Константинович заступил в командование корпусом.
При осмотре походного госпиталя неожиданно для себя нашел там племянника Володю, которого помнил еще гимназистом. Слишком легкие отношения с сомнительными женщинами довели его до серьезной болезни, но он упросил дядю взять его под генеральское крылышко.
И начался рейд. Собранные под знамена Мамонтова матерые казаки легко били разрозненные красноармейские части. И сколь ни помнил бы Мамонтов о главной цели похода, удержать казаков от расправ он не мог. Да и не старался. Понимал, что озверевшие конники способны на большее.
За линию фронта из Совдепии он отправил уже два охраняемых обоза с книгами и другими ценностями. А впереди корпуса бежал слух: «Грабят — на пропалую! Иконы и те (вот те крест!) из святых углов тянут, А уж злобствуют — ужас!»
...Коляску изрядно тряхнуло в выбоине, генерал очнулся.
-Так что входим в Алексеевку, ваше превосходительство!- весело доложил возница, полуобернувшись к генералу. Алексеепка горела. У железнодорожной станции полыхал огромный костер из каких-то документов и рукописей. Генерал ступил на землю, попросил что-нибудь подать, еще уцелевшее от огня. Принял туго перевязанную серую папку. Распустил тесемки, Глянул в лист. «Протоколы заседаннй Укома РКП б. 1918». «То¬же история», — горько подумал генерал и передал папку адъютанту.
В Алексеевке остановились в ожидании полка Семенова. Генерал со штабом занял здание церковно-прпходской Дмитриевской школы. К вечеру огонь уняли, зазвонили колокола. Генерал собрал именитых людей, соборный клир. Пока рассаживались - подписал приговор на
расстрел пойманных активистов.
...Нахальный Владимир вошел, даже не глянув на часового у двери. Генерал недовольно поморщился, учуяв от офтцера винный запах.
— Дядюшка, мне достаточно взвода казаков, чтобы навести в Бирюче порядок. Тут ведь всего пятнадцать верст. Это же старинный купеческий город, не чета заштатной Алексеевке! Дозвольте рискнуть!
И не столько желание овладеть Бирючем, сколько хоть на время избавиться от назойливого родственника, вынудило генерала согласиться с предложением подпоручика. Утром послал на Бирюч сотню Татаринцева, с которой на правах волонтера отправился и Владимир Хрущев. Длинная двуконная фура при них предназначалась для спасенных экспонатов.

* * *

Мирон Чебеняев тряс перед лицом перепуганного телеграфиста взведенным револьвером:
— Читай ленту правильно, контра!
Рябой телеграфист дрожащими руками в который раз разворачивал белую змейку телеграммы:
— "Копай могилу зпг краснопузая сволочь тчк генерал Мамонтов зпт станция Алексеевка".
Заматерившись, Мирон столкнул стволом револьвера фуражку на затылок. Наконец-то они с комиссаром поняли, что белые уже совсем рядом. Помчались в эскадрон. В притихшем городе замерло всякое движение. Выбеленный непогодой флаг над Советом безжизненно свисал вдоль древка. Во дворе училища, как и по всей слободе, горели бумаги. Бойцы охапками сносили книги из публичной библиотеки. Книги обугленными кирпичами корчились в огне, исходили сизым дымом.
— По коням! Красноармейцы Другов и Белошапкин — дожечь эти буржуазные книжки. Победим — новых напечатаем, про наших пролетарских героев. Забьем белый пожар нашим красным! — комиссар прыгнул в седло и развернул кумачевое знамя.
...Собственно, и боя-то не было. Просто в Слободском яру казаки, как капусту, порубали необстрелянный эскадрон и кинули в фуру так и не выстреливший «Максим». Мирон, рассеченный по груди, лежал лицом вверх с отрубленным рыжим усом. Недалеко в перемешанной с кровью пыли клубочком успокоился комиссар.
А вот Другова и Белошапкина белые взяли с трудом. Укрывшись в каморке каменного здания добротной постройки, бойцы не подпускали к себе никого. Это им, Другову и Белошапкину, жители Солдатки обязаны тем, что каратели не попали в их село: их бывшего помещика, пьяного подпоручика Хрущева бойцы взяли на мушку первым.
Обозленные потерями, казаки пошли на хитрость: пообещали отпустить красных бойцов с миром, если те сдадут оружие. Оставшимся без патронов Другову и Белошапкину больше ничего и не оставалось. Обоих зарубили тут же, во дворе, у громадной кучи пепла.
И пока фуру грузили книгами библиотеки из уцелевшей кучи на почтамте, казаки взяли представителей власти и активистов. Их расстреляли у кладбищенской стены и уехали в Алексеевку, так и не удосужнвшись похоронить ни своих, ни чужих.
...С трудом сдерживая буденновскую лавину, конники генерала Мамонтова с обширными обозами отходили за линию фронта. Не дав себя разгромить, они так и завершили рейд, почти справившись со своей задачей. И за это Мамонтов получил уже настоящие — золотые погоны.

* * *

А архивы и культурные ценности так и уплыли за границу. Они осели на стеллажах и хранилищах Лондона, Парижа, Белграда, Вашингтона, Праги... Более семидесяти лет они для нас не существовали. И лишь с потеплением политического климата утраченное (пли спасенное?) некогда богатство стало возвращаться на Родину.
Недавно в Москве была развернута выставка возвращенных чехами архивов и книг, некогда вывезенных Белой армией за границу. В числе немногих посетителей мне тоже довелось посетить эту выставку.
...Беру в руки книгу в тисненном переплете. «Собрание сочинений известнейших русских писателей. Василий Тредиаковский, с его портретом, факсимиле, биографией». И до боли знакомый, почти выцветший штамп Бирюченской уездной публичной библиотеки.
Одни из томов, не успевший сгореть в далеком девятнадцатом.
Всего один...