Последняя встреча

Ничего не меняется.
К сожалению 


                Вместо эпиграфа.
                Житель Екатеринбурга написал донос на соседа
         Автор документа обвиняет соседа в том, что через его Wi-Fi можно 
         попасть на запрещенные (в его лексике «вражеские») сайты. При этом, как
         пишет издание, автор доноса пообещал подписаться под обвинениями, если
         Роскомнадзор поможет ему получить квартиру и, возможно, остальное
         имущество соседа.
                http://www.gazetaby.com/cont/art.php?sn_nid=105610

   
     Наконец-то мой старый школьный товарищ, с которым мы давно не виделись, выбрал время погостить у нас.  Конечно, первым делом мы сгоняли посмотреть на Ниагарский водопад. Потом изрядно уставшие, находившись от первых порогов у острова Трех сестер до Лошадиной подковы и Фаты невесты, вдоль турбинных сооружений Николы Теслы почти до самой индейской резервации и разомлевшие от горячительных напитков, завалились спать.
     Поутру, проснувшись, буквально обалдели. Деревья, кустарники, еще вчера покрытые густой зеленой листвой, стояли под огромными снежными шапками в белоснежных тулупах. Неописуемая красота! И это двенадцатого октября!  После восемнадцати градусов тепла накануне. Первым делом схватились за фотоаппараты, запечатлеть такую редкую красоту. Едва успели сделать по нескольку снимков, как снова повалил мокрый тяжелый снег.  Он падал сплошной стеной.
    -Смотри, как Ниагарский водопад. -Сказал мне товарищ. -Какая красота! А тишина какая!
    Через несколько часов эта красота с тишиной были нарушены треском ломающихся веток, воем пожарных машин и сиренами скорой помощи. Потом погас свет. И только из транзисторных приемников поступала информация о происходящем вокруг. Стало ясно, что это все надолго.
     Что в таком случае делают выходцы из России? Мы проверили запасы спиртного, включили газовую плиту на кухне для обогрева, (отопление-то не работало)  и пустились в воспоминания.
     По старой привычке, подозревая, что услышу что-либо интересное, с разрешения товарища включил диктофон.
     Это часть услышанного во время наших посиделок.

      Когда-то, кроме официально признанных потомков дворян, я знал только одного, который  на вопрос о происхождении, принципиально писал -дворянин,  был доцент 2-го Медицинского института  им. Н.И.Пирогова на кафедре пропедевтики  Баранович, по отчеству Казимирович, а вот имя его я запамятовал. Помню только, что жена его была преподавателем этой же кафедры. Очень красивая высокая блондинка. Остальные писали: из служащих или из рабочих.
     И вдруг, как-то сразу новое поветрие в России выявило огромное количество дворянских отпрысков. Даже те, кто раньше не подымался выше дворовых, записались в дворяне и стали строчить себе новые биографии.
     Это поветрие коснулось и моего кузена, проживающего в Чикаго. Благо, успев в свое время поговорить со множеством своих родственников,  он получил завидный базис для своих исследований. Постепенно ему удалось разыскать много  веточек со своего довольно разветвленного древа. Очень гордый собой и своими розыскными способностями, он наконец прислал мне Родовой Герб и Грамоту на дворянство датированную еще 1656 годом.
      За это он стал пытать меня написать ему все, что я помню с детских лет, поскольку я все-таки старший и должен больше знать. Особенно его интересовали сведения об имении деда,
расположенном когда-то в Халаимгородке  в Украине. Кстати, оно существует по сей день, правда в урезанном и усеченном виде.
      Оформляя документы на выезд, я получил полную свободу от обязанности посещать рабочий кабинет и отправился в последний раз взглянуть на места, где жили мои старики.
      Вот и дом братовой. Так называла бабушка тетю Брониславу. Попросту — тетю Броню, жену бабушкиного брата. Потому и братову, т.е. братову жену. Просто и понятно всем.
     Я зашел во двор. Меня встретил Кабыздох. Старый пес, которому вероятнее всего не было никакого дела до посетителей. Он даже не оскалился для порядка. Подошел, обнюхал и улегся у ног. А когда я пошел вглубь сада, поплелся за мной, но вскоре улегся посреди вытоптанной тропинки и потерял ко мне всякий интерес.
      Около часа я бродил по саду, пока не услышал как женский голос зовет того, кто оставил сумку на крыльце дома.  Это была дочь хозяйки дома — Владьзя,  жившая через несколько домов. Соседки доложили, что кто-то чужой ходит по двору дома ее матери, и она пришла поймать нарушителя. Процесс узнавания, возгласы и прочие моменты встречи описывать не буду. После серии поцелуев Владьзя побежала на поиски матери, а я остался на хозяйстве.
   Вскоре появилась тетя Броня с ее объятьями, поцелуями и различными восклицаниями. В основном ругательными: так долго не появлялся, забыл совсем, в нежелании родичаться и прочим набором колючек, которых у нее под языком было изрядное количество.
   Потом появилось множество разного возраста родственников, соседей, кумовьев,  о которых я и не подозревал. Каждый что-нибудь тащил на стол, угостить неожиданного гостя и, спустя какое-то время, началось братание, песни и вся бестолковщина, сопровождающая праздник, а в данном случае – пьянку, что так неожиданно выпала на долю сельчан.
   Но всему наступает конец. Наконец-то гости разошлись,  мы с  теткой  остались одни и смогли насладиться воспоминаниями.
   Но и она вскоре угомонилась. Я упросил ее постелить мне, как в далеком детстве, под грушей во дворе. На земле- кожух, сверху – рядно, в голове – наволочка, набитая свежим пахучим сеном.
    Проснулся еще до петухов.  Меня разбудил Кабыздох, который самым наглым образом стал моститься у меня под боком, неуклюже стянув с меня рядно. И предрассветная прохлада подействовала на меня лучше всякого городского будильника.
  Выдернув рядно из-под Кабыздоха и сдвинув пса на  траву, я прикрылся полой кожуха и, закинув руки за голову, уставился в небо, ища хоть одну падающую звезду, чтобы загадать желание. Напрасно повторяя мысленно заглавие детектива «Звезды падают в августе», который я прочитал когда-то еще в школе, ни одной падающей не увидел и остался без желания. Зато увидел, как они стали постепенно гаснуть, небо на востоке посветлело, спина стала затекать, и я понял, что одно желание все-таки исполнится. Я снял с бельевой веревки, натянутой во дворе, полотенце, предусмотрительно еще с вечера приколотое тетей Броней, и пошел через сад к речке. Она протекала по леваде  за садом и огородом теткиного хозяйства.
  Вода была  гораздо теплее воздуха. По речке стелился туман, и когда я, проплыв немного, обернулся, берег обозначали только силуэты  ив, полощущих в воде свои косы. Вдруг где-то по реке, кто-то ухнул и шлепнул по воде. Вероятно, это большая рыба ударила хвостом. Помня еще с детства, что бывало сомы утаскивали пацанов под воду, я почувствовал, как мурашки поползли у меня по спине, и  поплыл к берегу.  Не то, что стало страшно, но на всякий случай.
  Уже и петухи откричали, и отмычали коровы, сгоняемые деревенскими мальчишками-пастухами в стадо, пора было возвращаться выслушивать теткино ворчание по поводу того, что шляться неизвестно где без завтрака , могут только эти городские.
  На столе под деревом стоял завтрак на выбор: хочешь, парного, только что выдоенного молока с хлебом, (для непривычных, лежала даже головка чеснока), хочешь, стояла миска со свежим медом, урожая этого года, с малосольными огурцами и свежеиспеченным в своей печи, пшеничным хлебом. И не смей отказываться, иначе получишь по шее мокрым скрученным полотенцем. Не важно, что ты сам уже давно отец. Для нее ты все тот же мальчишка, которому перепадало за непослушание.
  Позавтракали. Повспоминали. Поговорили о будущем. Я рассказал о своем желании напоследок побывать в дедовой усадьбе, за что получил даже похвалу из теткиных уст и в подарок  несколько слезинок, скатившихся по бороздкам на ее щеках. Они каким-то образом подчеркнули ее возраст, стало понятно – это  наша последняя встреча.
  Сегодня выходной. Все дома и спешить некуда. Наставляла меня тетка.
  А пополудни  я пошел к бывшей усадьбе своего деда.
  Спросив, дома ли кто-нибудь, я скрипнул калиткой и вошел во двор. Навстречу появился старик.  Подслеповатыми глазами он уставился на меня, пытаясь разглядеть пришедшего и, вдруг закричал.
  -Іване! Петро прйшов хату забирати! - Он плюхнулся на колени. – Не   забирай! Дай померти у своїй хаті!
  С мольбой он протягивал ко мне руки, и слезы текли у него из глаз. На его крик из дому вышел его сын, и мы вдвоем подняли старика. Я  убеждал его, что я не Петро. Я его сын, и хату  отбирать  не собираюсь.  Я только хочу в последний раз посмотреть на дедово подворье.
  С трудом нам с Иваном удалось успокоить старика. И когда тот понял, что его покою ничего не угрожает, он скомандовал сыну, что пора угощать дорогого гостя. И что нужно достать того первача, которого только для себя.
  Посидели, поговорили, пошли осматривать усадьбу. Дед сказал, что дальше пасеки он не пойдет – ноги  уже не держат. Да мне и не очень хотелось иметь его в провожатых.
   -Ти дивись, Іване, бджоли його не кусають. Тільки вьються над ним. Впізнали свого хозяїна.
   Бесполезно было ему доказывать, что с тех пор сменилось не одно поколение пчел, что генетическая память здесь не работает. Просто я не размахиваю руками, пытаясь их отогнать, и не провоцирую их. Наконец дед от нас отстал, и мы с Иваном пошли осматривать территорию.
   Иван показывал новые деревья, которые он посадил на месте вырубленных, свой огород, на месте пруда, который пришлось засыпать. Каким-то постановлением участок урезали, оставив на все про все  только десять соток. К леваде теперь можно пройти только по меже соседского огорода. (А когда-то здесь был дедов лужок, по которому спускались к реке, где была пристань и стоял дедов катер.) Но идти туда уже не было смысла, тем более, что время поджимало, и мне хотелось услышать от старика рассказ о том, как же произошло то, что дедово хозяйство перешло к этому бывшему учителю районной школы.
  Мы вернулись. За время нашего отсутствия старик уже притащил новую бутылку первача, Иванова жена наварила рассыпчатой картошки, дух от которой, сдобренной толченным чесноком и свежим укропом, встретил нас еще на подходе. На дощечке лежало нарезанное, пальцев на пять толщиной, соленое сало, которое светилось на просвет розоватым цветом. А уж всякой огородной зелени, овощей! Видимо старик окончательно успокоился или, на всякий случай, решил задобрить нежеланного гостя.
  Выпили, закусили. Наступило тягостное молчание и чувствовалось по всему, что старик рад избавиться от меня, как можно скорее. Мне показалось, что вот он — нужный момент. Я попросил старика остаться со мной наедине, потому что я хочу задать ему несколько вопросов.
Но он пожелал, чтобы сын был здесь, отослав только невестку, мол ей нечего делать,  когда мужики собираются поговорить.
  Мне казалось, что если я задену старика за живое, пообещаю, что ничего не стану предпринимать, (в это время уже ходили слухи, что власти разрешили возвращать себе имущество, так называемым бывшим, которые были в свое время лишены его революционными методами), чтобы отобрать у него имение деда, за то, что он расскажет,  как же все было на самом деле. И это удалось.
  -Пора исповедаться, сказал старик. И ты, Иван, слушай. Тогда ты еще не родился. Было это в тридцать седьмом. Я учительствовал в Жерделях. И только вступил в партию. Нас молодых партийцев созвали в район, где нам зачитали директиву из области,  о зачистке нашего района от поляков. Ты же знаешь, какое это было время. Усадьбы  вроде уже не жгли, но бывало, что и грабили. Да те же энкавэдешники не брезговали во время обысков прихватить, что под руку попадется. Да и обыски случались, когда им захочется выпить или поживиться чем. Я еще был молодой, неженатый, жил при школе. Ни кола, ни двора. Твоя, Иван, мать мне тогда очень нравилась. Она была певунья, на весь район знаменитая. И что, мог я посвататься к ней? Кто бы ее отдал за меня – голодранца? А тут пошли дела в районе по троцкистам. Хватали одного за другим. Мы и не подозревали, что эти люди, которых знали не только в районе, но и в области, а некоторых даже в Киеве, наши злейшие враги - троцкисты. Хотят свалить Сталина и отдать нашу страну внешним врагам.
   Нас послали  в Халаимгородок составлять списки поляков и готовить документы на их выселение. А чё их составлять? Мы их и так почти всех знали наперечет. Тут от Жерделей два-три километра  пёхом. Взяли мы с напарником бутылку самогона, выпили, закусили. Собрали монатки и пошли в Халаимгородок в сельсовет. А идти-то нам было как раз по улице, где эти поляки и жили. От самого костела до площади стояли их дворы. А  больше всех мне понравился дом твоего деда. Красивый, в саду, пчелы гудят, медом пахнет. Банька топится. – Старик   потеплевшими глазами оглянул все вокруг, замедлив речь. Видно было, что вся эта картина проплывает у него перед глазами. – В   хлеву корова вздыхает, по двору разная птица бегает. А у ворот стоит запряженный в двуколку жеребец-красавец! Вот тут меня бес и попутал. Зашли мы к Яну. Составили опись. Куркуль! И не скрывает. А он хотя из бывших военных, а башковитым был. Его советская власть привлекла по инженерной линии. Всей районной механизацией управлял. А таких, которые из бывших, особенно не любили ребятки из НКВД.  Вот уж где можно было поизголяться над белой костью. Часто и без приказа. Но мне нужно было спешить. Я оставил напарника продолжать дело, а сам быстренько в район, чтобы не перехватили.  Я составил письмо, где написал, что мною  на вверенной мне территории выявлена группа троцкистов. Главным среди них – твой   дед. И пошел к районному начальнику НКВД, а он был мне другом. Сколько выпито было вместе! Я ему рассказал о своей мечте жениться, но некуда привести молодую жену. Он и накалякал резолюцию о передаче мне хаты ссыльного, твоего деда, значит, в благодарность за верную службу. Я ж ему не рассказал, что это не просто хата. А то бы мне не видеть ее, как своих ушей. Районное начальство забрало бы себе.  Так я стал тут хозяином. А тогда всю улицу замели и всех отправили по этапу. Твоего деда на Беломор-канал. Я слышал, что он вернулся и даже умер  в своей постели. Ему повезло! – Старик  не обратил внимания, сколько цинизма было в его восклицании. – А  ведь не вернулся больше никто.
    Одинокая слеза скатилась по его щеке. Что он оплакивал?
Свою молодость? Свои подлые поступки и каялся мысленно? Какое-то время он помолчал, а потом добавил.
   -Ну, вот я и исповедался. Теперь и умирать можно спокойно. Всю жизнь я тащил на себе этот груз подлого человека. Особенно мне стыдно перед тобой, Иван. Ты думал, что у тебя хороший отец, а он сволочь. И нет мне покаяния. Но теперь с меня свалился  груз, что клонил  к земле.
   Странно, но я ничего не испытывал к этому человеку. Ни ненависти, ни презрения. Так, какое-то чувство брезгливости. Я ушел со двора не прощаясь. Даже не плюнул под ноги.
   Позже, уже на другом континенте, я узнал, что старик умер месяца через два после нашей встречи. Самое удивительное, что он лег спать и не проснулся. На самом деле эта его исповедь помогла ему тихо уйти в иной мир без мучений? А может быть исповедь была  только показухой и никакие мучения совести не знакомы таким людям? Бог им судья..