Часть первая

Дневник Марии. 21 год спустя
3 мая, понедельник.
    Я всегда любила весну. С самого детства мне нравилось следить за тем, как деревья и цветы словно просыпаются от долгого зимнего сна, как они восторженно и немного удивленно оглядываются...
     Это моя двадцать пятая весна, такая же буйная, звенящая, красивая и вечно молодая....
   … и первая весна без бабушки.
     Она умерла, и вместе с ее уходом ушло из моей жизни то волшебство, которым она одаривала меня с детства. Словно мои глаза и душа открылись взрослому, серьезному и практичному миру, а я оказалась не готова к нему. Для бабушки не было различий между реальностью и вымыслом, для нее границы миров стирались, и один просачивался в другой.   
     Но теперь... Я не знаю, как мне жить. Я потеряна.
     Наверное поэтому я решила вернуться в маленький, аккуратный домик бабушки, тонущий в зарослях малины, черной смородины и в белоснежно-дымчатых цветах дикой яблони. Он всегда напоминал мне пряничный домик. Даже приехав сюда девушкой, я заметила еще издалека розоватый карамельный дымок, клубами валящий из белоснежной трубы. Конечно, это была иллюзия, размытое воспоминание из прошлого, из счастливого солнечного прошлого.
     Войдя в бабушкину спальню, все место в которой занимала огромная, старинного вида двухместная кровать, я спешно подошла к окну.
     Все цветы, что мы с бабушкой так бережно собирали, были на месте. Цвели фиалки, а к уголку робко жалось алое.
«Столетник, - подумала я и усмехнулась»
     Я прекрасно помнила ту красивую историю, которую бабушка рассказала мне много лет назад. Загадочный, притихший голос бабушки звенит в моих ушах так четко, слово это было вчера. Словно только вчера мы стояли с ней возле этого самого окна, и она рассказывала о великой любви между мужчиной и женщиной. О любви, которая способна все. О любви, которая пробуждает столетник от долго сна, и заставляет его расцветать...
     Я всегда мечтала о такой любви, это многие годы было моим тайным стремлением, о котором никто не знал... Однако бабушка догадывалась. Ее проницательность, как и способность выдумывать сказки, всегда была ее отличительной чертой... Она никогда не говорила мне о том, что понимает мои мысли, лишь поглядывала иногда задумчиво и не более.
    Я искала любовь. Искала со странным рвением, так, словно от этого зависела моя жизнь, и в этом стремлении я стала совсем неразборчивой. Принимала страсть за любовь и яростно бросалась в ее омут... В итоге, мне всего двадцать пять, а я уже познала всю горечь отношений между мужчиной и женщиной. Много раз меня предавали, бросали и ломали, как куклу... Но история о столетнике подпитывала меня, я верила в нее всей душой, а от того поднималась и продолжала поиски...
    Бабушка винила себя в том, что происходило со мной и частенько плакала по ночам, ожидая моего возвращения с очередного свидания... Да, я была неблагодарной, я корю себя за это. Но я любила бабушку всем сердцем, самой подлинной и чистой любовью... Она чувствовала это, и любила меня в ответ не меньше.
     Я помню каждого мужчину, к которому когда-либо испытывала страсть или же любовь... Помню каждую историю, помню каждый миг. Не знаю, что побудило меня написать о них, написать о себе, о том, как каждое чувство меняло меня, но факт остается фактом — я сижу у письменного стола, передо мной раскрытая, пустая пока еще тетрадь, в руке заточенный до остроты карандаш. Да. Я напишу о каждом. Напишу для себя, потому что мне это нужно. Я хочу понять, кто я есть, кем я была и что заставило меня измениться... Это будет долга история, хотя, многие сказали бы, что я еще так молода и только начинаю жить. «Да что ты можешь знать?». Этот вопрос задавали мне много раз, и я не считала нужным отвечать на него.
    Я не такая, как все, и то, что я отлична от других временами внушает мне страх. Но только временами. Меня называли по-разному — неразумной девчонкой, которая не знает, чего ждет; самоуверенной девицей, играющей чувствами мужчин и не способной чувствовать; и даже шлюхой.  Да, наверное, я шлюха в каком-то смысле, потому что они торгуют своим телом, выставляя его напоказ, я же выставляла напоказ свою душу и свои чувства.
    Хотя, мне плевать, что обо мне думают. Потому что жизнь, данная мне только лишь моя, и никто другой не в праве меня судить. Бабушка всегда говорила: «Никогда не слушай сплетен о тебе, дорогая. Люди судачат из зависти, потому как не могут сами решиться на то, на что решилась ты. Детка, жизнь всего одна и никто не даст тебя времени после смерти, чтобы сделать то, что желанно. Если чего-то  хочешь — делай. И не думай ни о ком». Пишу, и ее голос звенит в ушах. Я помню каждое слово, сказанное ею, помню каждую улыбку. Я представляю, что бы она сделала, узнай, что я собралась обо всем написать. Она бы по-доброму усмехнулась и, сощурив один глаз, оглядела бы меня с ног до головы. «Отлично придумано, Мария. Обязательно дай мне прочесть, как закончишь».
   Ну вот. Опять слезы. А так хотелось избежать этого... Но я, видимо, еще не раз буду плакать, потому что ворошить воспоминания всегда больно. Но раз уж начала, то придется терпеть. Терпение — это благо.


    Мария отбросила карандаш и в изнеможении откинулась на спинку стула. Это занятие отняло у нее гораздо больше времени и сил, чем она рассчитывала. День клонился к вечеру, и на небе выступили уже алые пятна заката. Написание дневника затянуло Марию, как в трясину, ей непреодолимо хотелось вспоминать все, до малейшей детали, все, что она пережила. В старании подбирать нужные слова, она совсем забыла где находится и сколько времени показывают тонкие стрелки на старинных бабушкиных часах. Мария была в стране своих воспоминаний. События уже невозвратно ушли, а память останется с нею навсегда. Она улыбнулась этой мысли и, захлопнув дневник в тяжелом кожаном переплете, поднялась.
    Она подошла к зеркалу, которое еще ребенком использовала вместо мольберта, чем доводила бабушку до отчаяния. На Марию смотрела красивая молодая женщина в длинном деревенском платье и белом переднике. Светло-русые кудри лежали по плечам, на щеках разливался яркий румянец. Мария коснулась рукой разгоряченного лица, тут же почувствовав ледяной холод своих ладоней. Вокруг глаз и на лбу уже поселились первые морщинки, а в волосах серебром проскальзывала седина.
     Мария вздохнула и отошла от зеркала.
     Этой ночью она почти не спала. Что-то тревожное чудилось ей в пустом доме, шорохи, вздохи, еле уловимые шаги не давали покоя. В конце концов, оставив бессмысленную надежду погрузиться в сон, она поднялась, зажгла торшер в красном бархатном абажуре и, устроившись в кресле, принялась писать.





4 мая, вторник
     Не спится. Хорошо, что голова не болит, как это часто случается, иначе от меня бы не было толку. Боль выбивает из колеи. Терпеть не могу боль.
     Все началось еще в детстве. Еще тогда страшные приступы мигрени одолевали меня и я, девчонка лет пяти, терпела, стиснув зубы и беззвучно рыдая.
    Я боялась беспокоить мать. Она придерживалась мнения о том, что человек — будь то даже ребенок — сам виноват в своем недуге.
    Я смутно помню маму. Мне было десять, когда умерла от рака. Вот так странность — всю жизнь она презирала больных людей, причиной их страданий называя слабость или же лень, но сама не смогла избежать подобной участи, сколь сильной она ни была. У матери был стальной характер. Она отгораживалась от мира толстой стеной своих принципов, в которой не было даже крохотной бреши, сквозь которую могла бы проникнуть любовь ко мне. Быть может, мать и любила меня. По-своему, странно и ни для кого не понятно, но тем не менее, она никогда не давала причин так думать. Я долго пыталась подступиться к ней, долго добивалась ее расположения, но тщетно. Я не могла постоянно натыкаться на стену, которую она с таким усердием выстроила вокруг себя. Я отступила.
    Быть может, причиной странности матери был мой отец. Он ушел, когда мне не исполнилось и года. Семейная жизнь оказалась для него невыносимым испытанием, и он сдался, трусливо сбежав. Бабушка говорила, что мать не плакала вовсе, но, тем не менее, что-то безвозвратно сломалось в ней что-то без следа ушло. Сейчас я думаю, что это любовь к жизни покинула ее, потому что с тех пор мама улыбнулась только однажды — когда глядела на языки пламени, лижущие вещи отца, оставленные им по глупости в нашем доме. Скорее всего именно уход отца породил ее болезнь и ускорил смерть, ведь мама любила его до самого своего конца.
    Те немногие годы, что мы прожили втроем — я, мама и бабушка — сливаются в моей памяти в одну серую полосу. Раздражительность матери не давала покоя, а мечтательность бабушки, которую она прививала и мне, злила ее еще больше. Однако именно тогда все началось. Именно тогда бабушка рассказала мне про столетник.
     Знала ли я, что эта история наложит на мою жизнь такой отпечаток? Думала ли я, что столько всего произойдет в моей жизни из-за детской сказки? Черт возьми, я до сих пор в нее верю. Я вхожу в пору зрелости, а мое сердце еще ноет от сознания не найденной любви. Это пугает.
    Сколько раз мне выпадала возможность создать семью, сколько раз я отказывала мужчинам из страха, что мои чувства к ним не подлинны, не долговечны... Хотя, в конечном счете, я и оказывалась права. Страсть, на первых порах принятая за любовь, уходила, и я снова становилась вольной птицей.
    Но обо всем по порядку.
    Первые чувства, самые сильные и подлинные свои чувства я испытала еще в детстве. Я была милой шестилетней девочкой с огромными глазами и золотыми кудряшками. Предмет восхищения взрослых и зависти подружек. Беззаботная, не обремененная пристальным вниманием родителей, с ранних лет я делала все, что заблагорассудится. В деревушке, где мы жили, были тихо и спокойно. Никто не слышал ни о каких громких происшествиях, не было скандалов, ссор, размолвок. Все люди с нескольких узких улочек знали друг друга, и никто не испытывал страха при наступлении темноты.
    Я всегда была окружена галдящими и хихикающими девчонками, но их общество еще тогда тяготило меня. Сама не сознавая до конца своего желания, я хотела душевной близости, понимания, способности общаться без слов. И однажды я получила то, чего желала.
    В доме, стоящем напротив нашего, поселилась семья — мать отец и два сына. Их появление, как камень брошенный в спокойную воду, всколыхнуло размеренную жизнь нашей деревеньки. Они были новыми людьми, они были интересны. Бабушка, взяв меня за руку и собрав корзинку с гостинцами, на следующий после их приезда день отправилась знакомиться с новыми соседями. Открыл дверь один из сыновей — смуглый, долговязый малый с веселыми черными глазами. На вид ему было лет двенадцать. Он вежливо поздоровался с нами и тут же пропустил в дом. Его мать, женщина средних лет, высокая, худая с длинными волосами цвета вороного крыла, собранными в тугой пучок была явно рада гостям. Она тут же засуетилась, накрывая на стол.
-Меня Инна зовут. А вас как? - сияя, спросила она, звеня тарелками
-Я — Вера. - Представилась бабушка, ставя корзинку на стул. - А это моя внучка Мария.
-Но я же не могу звать вас по имени. - Смутилась Инна.
-Отчего нет? - Рассмеялась бабушка своим волшебным смехом. - Я еще не настолько стара.
     Инна оказалась замечательной женщиной, веселой, доброй и простодушной. В ней не было ни доли расчетливости, она во всем, до последней капли была честна. Тогда я не обратила на эти качества ни малейшего внимания, но сейчас, вспоминая все подробности этой встречи, я все больше поражаюсь уникальности этой женщины.
    Однако ее, как и всех необычных людей, ждала особенная по своей жестокости судьба. Инна похоронила мужа и старшего сына, которые погибли в чудовищной автокатастрофе, а вскоре, заболев воспалением легких, умерла сама. Это случилось годом позже смерти моей матери.
    Инна была не похожа на мою мать. Она была сильной, на редкость сильной женщиной. Она не выстраивала вокруг себя защитных стен, не подпуская обиды мира. Она принимала их, и переживала одну за другой, не жалуясь. Но как  все сильные люди, она однажды сломалась. Смерть мужа и сына оставила на ней неизгладимый отпечаток. Она не могла больше выносить удары судьбы, потому что с каждым разом удар становился сильнее. Однажды она упала и больше не поднялась.
     Но тогда, почти двадцать лет назад, она сидела за столом, счастливая и ни о чем не подозревающая. Могла ли она подумать, что так обернется ее судьба? От подобных мыслей бросает в дрожь.
-А ведь вы еще не знакомы с моими сыновьями! - встрепенулась она и, вскочив, позвала. - Женечка, Димочка, подойдите не надолго!
     Из другой комнаты появились два мальчика. Один, высокий и смуглый, который открывал дверь, другой крепкий, не смотря на свой небольшой рост, хмурый, с теплыми карими глазами.
-Это мои сыновья. - С гордостью объявила Инна. Она указала на старшего. - Это Женя, и его брат Дима.
-Стало быть, Евгений и Дмитрий, - улыбаясь промолвила бабушка утираясь салфеткой. Одной из ее склонностей было звать всех только лишь полными именами. За всю мою жизнь она ни разу не назвала меня Машей.
     Тогда впервые в жизни я испытала неукротимое желание понравится Дмитрию, я хотела этого так настойчиво, что покраснела от стыда и спрятала лицо в ладонях.
     С того дня мысли о Дмитрие заняли мое девчачье сердце. Я думала о нем, мечтала о нем целыми днями, смотрела, как он сидит на крыльце своего дома, поджав ноги и думает о чем-то. Сейчас я прекрасно понимаю, что привлекло меня в нем — необычность. Он, будучи всего на пару лет старше меня, казался совершенно взрослым, маленьким мужчиной. Он никогда не носился по улицам, изображая из себя вождя индейского племени, не воровал яиц из птичьих гнезд, не дергал девочек за косы, не прятался от матери, когда та звала домой. Он был другим, не похожим на остальных, и это нравилось мне. Подобно ему, я совершенно отдалилась от своих прежних друзей и более не покидала своего двора, часами просиживая на крыльце, обхватив руками колени и изредка поглядывая на Дмитрия. Иногда мне казалось, что он тоже временами бросает на меня заинтересованные взгляды. Его явно удивляло мое поведение. Между нами велась борьба — кто кого пересмотрит, кто кого пересидит, и я, хотя и намеревалась выиграть эту битву, через пару недель все же сдалась.
      Был замечательный августовский день, наполненный ароматом яблок и меда. На небе не было ни тучки, солнце светило во всю. Я помню тот день так хорошо, словно это было вчера, словно не пролетело тех томительных, смутных двадцати лет.
     Я встала с крыльца с бешено колотящимся о ребра сердцем, одернула юбочку и неуверенными шагами пересекла разделявшую наши дворы узкую улочку. Когда я подошла к нему, он поднял на меня взгляд, в котором еле заметно проскальзывало торжество — он выиграл нашу битву, начатую по негласному договору.
-Привет. - Поздоровался он
-Привет. - Покраснев, отозвалась я и принялась теребить подол юбки
-Моя мала испекла пирожки и ревенем. - Улыбнувшись во весь рот, сообщил он. - Хочешь попробовать?
-Да! - Обрадовалась я и тоже улыбнулась. Это предложение было высказано так просто и по-доброму, что у меня появилось странное ощущение — мы с Дмитрием стали друзьями с первого дня знакомства, хотя с тех пор ни разу не перекинулись словом.
     Он тут же вскочил, сходив в дом, вынес целую тарелку пирожков, присыпанных сахарной пудрой, и поставил на крыльцо. Я неуверенно присела рядом с ним и взяла угощение. Не произнося ни слова, мы ели, пока тарелка не опустела. Молчание наше было не тягостным, а добрым и дружеским. Мы словно общались без слов, безукоризненно понимая друг друга.
   Не знаю, сколько мы сидели так, ведя безмолвную беседу. Через ограду заглядывали мои подружки, в которых я всегда мало нуждалась. Они прыскали со смеху, прикрывая рты пухлыми ладошками, глядя на нас. Наверное, мы и вправду выглядели смешно. Кудрявая, легкомысленная на вид девочка и хмурый, задумчивый мальчик, сидящие рядом на крыльце в непрерывном молчании... Такие непохожие... Такие разные... Никто, кроме разве что, бабушки, не понял бы нас тогда. Не смог бы проникнуть в суть того взаимопонимания, что зародилось между нами. Нам не нужны были слова, никогда не нужны. Мы использовали их чтобы не казаться слишком другими, чтобы не смущать окружающих своим молчанием... Но именно в нем проявлялось родство наших душ, родство, которому суждено было прерваться.

   Мария потерла лоб. Голова раскалывалась. Вот странность — она все никак не могла привыкнуть к этой боли, хотя та преследовала Марию по пятам уже много лет... Стрелки на часах медленно подползали к четырем. Близилось утро. Глаза отяжелели и покраснели от бессонной ночи. Буквы, написанные ее крупным, летящим почерком, расплывались перед помутневшим взглядом. Спать не хотелось. Мария выглянула в окно: темно-синее небо на востоке заалело, звезды взволнованно, предрассветно трепетали, готовясь растаять от первого же солнечного луча. Стояла звенящая тишина, которую ничто не нарушало. Крохотная деревушка, все еще укутанная ночью, спала. Казалось, только Мария не могла погрузиться в мягкие объятья дремоты. Мысли, воспоминания, загнанные в глубины сознания, всплывали теперь, волнуя и даже пугая. Перед Марией представали давно забытые лица, которые она не желала видеть. С каждой минутой затея с дневником казалась ей все более глупой и даже безумной — слишком много боли причиняли воспоминания. Но в то же время что-то двигало ею, что-то тянуло ее руку к затупившемуся карандашу и еще не исписанным листам. Что-то рвалось наружу из ее памяти, и Мария ничего не могла с собой поделать.