Два цвета Суоми

Веселый шофер «полуторки» помог повесить на локоть перебинтованной руки вещмешок и в который раз протянул:
— На героя-то ты, браток, мало похож... Больше на бродягу.
Илья Мазнев конфузливо поблагодарил шофера и ступил на большак. До родной Верхней Покровки было еще несколько километров, и хоть шибко соскучился по родным, но никак не хотелось являться в дом в прожженной шинели, латанных брюках и гимнастерке. И впрямь в таком одеянии он совсем не похож на бравого участника войны. Тут бы впору офицерскую диагональ заиметь! • .
Ан нет. Ступая по мартовским проталинам, демобилизованный красноармеец Илья Герасимович Мазнев в который раз недобрым словом поминал наркома обороны Тимошенко. И надо же было ему издать этот глупый приказ об увольнении фронтовиков в своей одежде. А где она — своя-то? Призывался в Буденном, уволился из госпиталя в Казани. Спасибо, сердобольный госпитальный старшина хоть это старье дал...
Март уже налил синевой снег, ботинки и обмотки пропитались студеной влагой. И перекрутить обмотки не имелось почти никой возможности: обе руки были плотно укутаны уже нечистыми бинтами. За время лечения обмороженные пальцы рук и ног так и не отошли полностью. А тут еще вещмешок начал резать изнутри локоть.
Так, чавкая мокрой обувкой и наливаясь злостью, подходил к родному дому отслуживший срочную солдат. И за участие в финской кампании заслужил он две буханки хлеба, четыре жестянки консервов да коробку изумительных цветных карандашей. И еще было в его кармане несколько Цветных открыток с видами городов Хельсинки, Выборга и Суоярви.

1

А начиналось все замечательно. Обжитый военный городок под Псковом, размеренная солдатская жизнь. Бойцы отдельного разведбата были вроде как элитой в дивизии. Еще бы, — у них усиленная боевая подготовка, у них — новенькие пехотные карабины взамен тяжелых трехлинейных винтовок. Им, чего греха таить, и солдатский паек перепадал посытнее. А уж политическая подготовка разведчиков поднята была до самой высокой планки.
— Летом в Финляндии побывал начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии Гальдер, — вел очередные занятия политрук батальона Тольц. — Ясно, что основной целью его поездки была инспекция линии Маннергейма. Как вы знаете, финские войска, сосредоточенные на этой линии, находятся в непосредственной близости от города Ленина и уже теперь вполне могут обстреливать колыбель революции из орудий. Поэтому наша задача — всегда быть готовыми к провокациям.
...Служили. Где-то совсем неподалеку бывший царский генерал, а ныне финский маршал Карл Густав Маннергейм из-за своей ужасной линией нацеливал на Ленинград орудия. Гитлер и Сталин уже растоптали Польшу, проведя в городе Бресте совместный парад своих войск. Репродуктор на плацу беспрестанно гремел маршами и походными песнями:

«Оседлаю я горячего коня,
Крепко сумы приторочу в перемет.
Стань, казачка, молодая, у плетня,
Проводи меня до солнышка в поход!»

Как узнал из писем, дома, на Родине, получил десять лет лагерей за двадцатиминутное опоздание близкий дружок, тракторист МТС. А совсем недавно, в середине октября, красные соколы вынудили к посадке на соседний аэродром экипаж громадного немецкого самолета. Фашистских летчиков приводили обедать в полковую столовую, они широко и дружески улыбались нашим солдатам. Еще бы! Ведь, согласно Пакту о ненападении, нацистские военлеты были теперь чуть ли не союзниками.
Но что-то неуловимо изменилось в окружавшей Илью Мазнева обстановке, когда в середине октября в северном от города Острова направлении строительные и дорожные части начали валить лес и гатить дороги. По гигантской просеке, через болота и топи к северу своим ходом потянулись танки, штабные машины, полевые кухни. А скоро и отдельный разведывательный батальон отбыл по этой просеке. Передвигались на плохоньких бронетранспортерах с открытой ходовой частью, зато ехали быстрее, чем пехота на громоздких БТ-5 и Т-38. И дивился Илья, преодолевая эти болотные версты - сколько же силы и денег угрохано в эту трассу?
В стороне остался Шлиссельбург, тяжелыми дымами по левую руку угадывался Ленинград... У Волхова вышли к железнодорожному полотну, где дивизия погрузилась в эшелоны. Погрузка шла ночыо, без единого огонька и стука.
Ночьо же прибылей Петрозаводск. Разместились в бывшей школе, где вместо парт теперь стояли двухъярусные нары.
— Однако далеко мы с тобой забрались, земляк, — говорил Сергей Коновалов, односельчанин, когда улеглись они на жесткие постели под самый потолок. И трудно было понять, что имел он в виду: нары ли, северную глухомань ли...
И не знали земляки, что мирной жизни им осталось совсем ничего. Глубокой ночью, когда в школе-казарме раздавалось сонное бормотание да горел у входа красный дежурный фонарь, в далекой Москве нарком иностранных дел Молотов вызвал к себе посла Финляндии. После довольно высокомерного ответа на приветствие он вручил дипломату ноту Правительства СССР «По поводу имевшего место провокационного обстрела советских войск финскими на Карельском перешейке». Посол молча проглотил унижение и вышел из кабинета наркома уже как представитель враждебной стороны.
И, оборвав очередной марш, квадратный динамик-рупор на плану принес весть о войне в Петрозаводск. Война сразу же и бесцеремонно начала распоряжаться солдатскими судьбами, а союзниками ей в этом были глубокие снега да жуткие морозы. Красноармейцы отдельного разведбата были, как говорится, на острие удара. И все «сюрпризы» финнов в первую голову доставались им. Не случайно уже на второй день войны побывавший в одиночной разведке Илья Мазнев докладывал командиру своего взвода лейтенанту Ковальчуку:
— По курсу движения сожжены три деревни. На опушке оставлены нетронутыми несколько бревенчатых бань. В одной из них прицельным огнем накрыты красноармейцы-топографы. Полагаю, что баньки эти финнами пристреляны и заходить в теплые ловушки нельзя.
Но попробуй не зайди, когда на улице почти минус пятьдесят, да еще с ветерком. Много же нашего русского брата поплатилось за желание обогреться в таких строениях!
А тут еще — «кукушки». Земляка-односельчанина Петра Нарыкова намертво «сияла» такая «птичка» под Суоярви. Кто его думал, что высоко в развилке дерева усядется финский снайпер, да еще в нашем тылу?
Уселся. И когда Илья сПетром тяжело преодолевали снежный занос, тоненько пропела пуля, и Нарыков беззвучно уткнул ся в сугроб. Илья резко обернулся и поймал на мушку засевшего наверху снайпера.Тот свалился вниз одновременно с выстрелом. Но, как оказалось, упал он невредимым в заранее развешенный почти у самой земли гамак. Оттуда финн ловко стал на лыжи — и был таков.
Уже позже встречался Илья и с «кукушками», которые вместо лыж использовали коней...
А впереди, среди разоренной самими же финнами сельско местности, стоял почти не тронутый войной город Суоярви. Но что деревенскому пареньку в солдатской шинели до заграного города!
— Помните, что перед нами — капиталистический мир, — поучал на занятиях политрук Тольц. — И города здесь полны соблазнов. Но вы не должны забывать, что представляете здесь доблестную Рабоче-Крестьяискую Красную Армию, для которой ничего не может быть превыше пролетарских ценностей.
...Признаться, когда в оставленном хозяином галантерейном магазине Суоярви Илья и товарищи разглядывали неведомое ими дотоле шелковое белье, они точно не знали, пролетарская это ценность, или нет.
— А вот карандаши пригодятся, — сказал высокий сутулый боец, раскрывая коробку разноцветных, толстых и длинных палочек.
— Братцы — цветные! — ахнул Илья. — Вот бы племяннице...
— Это можно, — разрешил командир взвода. — А вот белье ребята, не трожьте: от него мародерством попахивает.
Илья бережно опустил в нагрудный карман шинели узкую длинную коробочку. И еще подобрал несколько открыток с видами финских городов. Вот только не потерять бы.
...И дрогнула, вспучилась линия Маннергейма! Ценой тысяч и тысяч оставленных в карельских лесах солдатских тел Сталин вырвал победу. Хотя ему так и не удалось посадить уже подготовленное им «правительство» в "Финляндскую демократическую республику". Несостоявшемуся премьеру, секретарю исполкома Коминтерна Отто Куусинену пришлось довольствоваться должностью Председателя Верховного Совета спешно образованной для него Карело-Финской ССР. Но это произошло уже в марте сорокового.
А пока на колючем снегу перед бетонным укреплением лежат неподвижные разведчики. Лишь кто-то шевельнется, как очередь пулемета разрывает тишину. А вместе с нею и тело бойца. Лежат час, два, три... Пальцы на руках и ногах Ильи Мазнева уже перестали ощущать мороз. А в двух метрах от него замерзал политрук Тольц. И лишь с наступлением сумерек зашевелились те, кто еще был жив. Илья осторожно, чтобы не раздавить коробку с подарком для племянницы, подполз к офицеру. Медленно перевернул его на спину, бесчуственными пальцами пытался добраться до сердца. Но пальцы скользили по замерзшему, словно намыленному белыю. «Шелк...» — определил Илья.
2
Красноармеец Илья Мазнев нес лейтенанта Ковальчука. Боже, ну какой идиот придумал для северного фронта такую одежду? Фуфайка пол шинелью и ватные брюки уже давно превратились в несгибаемый панцирь, шлем где-то потерялся, а подшлемник нисколько не спасал от мороза. Выручало лишь то, что приходилось двигаться. И еще сознание, что на руках совершенно беспомощный лейтенант. Только бы на «кукушку» не нарваться.
Двое от целого взвода! Мороз ли, пули ли убили ребят — не важно. Важно преодолеть вот этот сугроб, а там...
А там темнела банька. Наверняка пристрелянная финнами, но не все ли равно, где помирать? В тепле все-таки лучше.
Последним усилием воли Илья толкнул дубовую дверь и перетащил через порог лейтенанта. На синих губах Ковальчукл клубилась красноватая пена.
— Сейчас, сейчас, — бормотал Илья, запихивая в печку приготовленные кем-то поленья. «Наверняка дым нас демаскирует» Сцепив зубами спичку, долго и неуклюже тер ее по сжатой обмороженными культями коробке. Перед тем невероятным усилием вытащил из кармана цветную открытку. И теперь робкий язычок пламени начал танцевать по изображению зеленой Эспланады, главной улицы Хельсинки. Улица сгорела полностью, но тепла ее не хватило для разжигания толстого полена. Тогда достал картинку с видом домика финского крестьянина.И полено сначала робко, а потом все раскаляясь, принялось разбрызгшзать трескучие искры. Огонь разошелся быстро и весело. Илья разбросал у прикрытой топки шинель, уложил на нее полуживого лейтенанта. И сон, словно ватное одеяло, неодолимо навалился на бойца. Его еще хватило на то, чтобы до отказа набить поленьями гудящую печку.
И на белый столб соснового дыма над крышей баньки на опушку выкатились аэросани на широких лыжах. Сопровождавшие их бойцы в маскхалатах протянули следы к самой двери. Приготовив оружие, толчком шибанули ее. И взору автоматчиков личной охраны командарма Штерна предстали два распластанных на полу тела. Трудно и тяжело будили они разведчиков, но проснулся лишь один Илья. Он отхлебнул от поданной кем-то фляжки и пытался встать:
— Товарищ генерал...
— Отставить! — генерал сам взял полено, расшевелил им головни и присел на пенек.
— Товарищ генерал, — начал опять Илья, — здесь опасно, избушка пристреляна...
— Пустое! — Штерн распахнул дубленку, взглянул на часы, вздохнул. — Два часа назад финны капитулировали, воина окончена. А тебе, солдат, теперь прямая дорога в госпиталь. Обморозился ты, братец, в этой стране Суоми.


2

Сзади заскрипели полозья, раздалось энергичное «Тпру!».., и рядом остановилась подвода.
— Никак — Илья? — директор МТС весело оскаблился, разглядывая рванье на солдате. — А говорили, что ты на финской!
— Был, — буркнул Илья, плюхаясь в козыри директора.
Тот гикнул, и крупный жеребец легко понес санки. Когда въехали в село, Илья попытался выбраться.
— Сиди уж, — директор стегнул коня, и они проехали мимо родительского дома. Остановились у конторы МТС, начальник помог Илье выбраться. Потом в узком кабинете он распахнул дверцы шкафчика, достал пиджак и брюки, снял с крючка свою офицерскую шинель:
— Нельзя тебе таким оборванцем в селе показываться. Ты ж мой тракторист, а авторитетом своих кадров я дорожу.
— Особенно, когда отправляешь из-за решетку, — съязвил, не стерпел Илья.
Но директор не обиделся. Раскурив папиросу, он сказал:
— Горько мне от фронтовика такой упрек слышать. Тебе ли не знать, что такое дисциплина? Воина ведь на пороге.
Так и пришел солдат домой в шинели с чужого плеча. Понятно, племянница уже давно истерла те карандаши, а вот открытки до сих пор хранятся у Ильи Герасимовича.
— Вот смотрю я на эти цветные картинки и воочью вспоминаю былое, — говорит ветеран двух войн, майор в отставке Илья Герасимович Мазнев. — Только с годами мне все больше кажется, что в стране Суоми тогда преобладали лишь два цвета: белый и красный.


г. Бирюч, 1995 г.