Сценарий по стихам и другим текстам Анны Андреевны Ахматовой
Пролог
Баня, помывочное отделение психбольницы. Простыни, полотенца, тазики, надпись «ВАННА», клеёнчатый диванчик, у столика старое кресло, телефон.
В кресле в очках с книжкой на коленях дремлет САНИТАРКА-БАНЩИЦА.
Звонит телефон. Она очнулась, взяла трубку.
Она. Алло.… Алло…
Телефон. Тёть Нюр?
Она. Да.
Телефон. Ты чё это, спишь на работе?
Она. Нет. Вот всё закончила, сейчас чаю заварю, попью…
Телефон. И до утра свободна? Ну, ты даёшь! Я бы в банщицы пошёл – пусть
меня научат. Чего молчишь?
Она. А что говорить?
Телефон. Ну, спой тогда…
Она. У меня нет голоса.
Телефон. А чё у тебя есть?
Она. (молчит)
Телефон. Ну ладно, тёть Нюр, вопрос к тебе. Непрофессиональный, не про
тазики. Ну-ка – русский советский поэт на «Мэ»?
Она. Маяковский?
Телефон. Ты чё, поехала, тёть Нюр – у Маяковского десять букв, я уж считал,
а тут одиннадцать и на конце тоже «Мэ». «Мэ – Мэ», а?
Она. Может быть, Мандельштам?
Телефон. Какой Мандельштамп? У того ж «Пэ» на конце…
Она. Нет, в этой фамилии нет буквы «Пэ».
Телефон. Да? Что за фамилия чёртова? Ну, тебе, как заслуженному библиотекарю,
видней. Отдыхай.
Она встаёт, принимается за какие-то свои санитарские дела: может быть, моет пол,
может быть, что-то стирает в тазике. Звонок. Она снимает трубку.
Телефон. Алло. Это психбольница?
Она. Да.
Телефон. Помывочное отделение?
Она. Да.
Телефон. А, простите, пожалуйста, кто у телефона?
Она. Дежурная санитарка.
Телефон. Ну и как вам санитарится?
Она. …
Телефон. Теть Нюр?
Она. Кто это?
Телефон. Сестра-хозяйка! Ну, ты даёшь, я тебя опять поймал! Ха-ха! Ну ладно, ты знаешь,
кто такой Махатма?
Она. Махатма Ганди? Лидер индийского национально-освободительного движения.
Что, новый кроссворд?
Телефон. Ну, ты компьютер, тёть Нюр! Только на этот раз подвела тебя твоя ерундиция.
Махатма – это у нас новый псих, пациент, только что привезли. Сейчас его тебе
подадут в помывочную. Не бойся, он не буйный, всё молчит, только пишет на
чём попало…
Слышится шум лифта, лязг дверей.
Вон, слышу, лифт подошёл. Принимай!
Входит ПАЦИЕНТ в простыне.
Она. Здравствуйте. Проходите, пожалуйста, раздевайтесь. Меня здесь все зовут тётя Нюра,
а вас как? (всматривается) Вы меня…
ПАЦИЕНТ молчит, осматривается.
Вы меня извините… Я тоже здесь недавно. Тридцать лет в библиотеке проработала,
а теперь здесь. В подвале.
ПАЦИЕНТ наконец нашёл на чём написать – на тазиках… Он пишет,
и каждой буквой пробуждает её
ВОСПОМИНАНИЯ:
«М» - Мне казалось, что я никогда его не увижу и больше ничего о нём не услышу…
«А» – Ан нет!
«Х» - Художник… Он был художник. Мы жили в одной коммунальной квартире. Когда ж
это было? И где?
«А» - Адрес уже и не вспомнить. Я знала его. Было совершенно непонятно, чем он живёт.
Как художник он не имел и тени признания, но…
«Т» – Тогда дыхание искусства ещё не обуглило, не преобразило его существование.
«М» – Мы были вместе очень недолго. В то время он бредил Индией, водил меня в музей
смотреть индийский отдел, уверял, что всё остальное недостойно внимания, рисовал
мою голову в убранстве индийских принцесс и танцовщиц…
«А» - Абсолютно ясно, что и последним увлечением его была Индия.
Она. (читает надпись на тазиках) М-А-Х-А-Т-М-А.… Значит, Махатма.… А я – тётя Нюра…
Как вы себя чувствуете?
Он. Моча в норме.
Она. Сейчас мы вам, о, Махатма! набуровим свежей воды, и вы примите ванну, о, Махатма!
Она уходит за занавеску, а он берёт ещё один тазик и подписывает на нём: «О».
Она. (из-за занавески) А воды-то нет. (выходит, даёт ему халат) Вы накиньте пока – замёрзните.
Я сейчас узнаю… (берёт трубку) И телефон отключили. Сейчас ещё свет… (свет гаснет)
Оп! Ха-ха! Свет погас. А у меня и спичек нет. (свет зажёгся и снова погас)
Это выключатель барахлит. Вызывала же электрика. А он только кроссворды отгадывает.
Хоть самой берись…
И берётся. За большие резиновые перчатки. Увы, только за одну – на второй
сидит ОН, ОНА ушла за занавеску
Он. (наклонился и читает в её раскрытой книге)
«Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда…»
Она. (из-за занавески) Я играю в ту игру, от которой и умру. (хохотнула)
И вдруг – короткое замыкание, взрыв… Музыка.…
Эпизод 1
Поменялся свет. И он – уже другой,
на нём не халат больничный, а... что?
Он. Кто чего боится,
То с тем и случится, -
Ничего бояться не надо.
Эта песня пета,
Пета, да не эта,
А другая, тоже
На неё похожа.
Она. Боже! (и появилась преображённая)
Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.
И действительно, на руке у неё рваная перчатка.
Он. В результате грубого нарушения соблюдения правил эксплуатации электрооборудования п
помывочного отделения районной психбольницы Главная Героиня получила предписание
покинуть театр и посвятить себя ухаживанию за собственной могилой.
Она. Я сошла с ума, о мальчик странный,
В среду в три часа.
Уколола палец безымянный
Мне звенящая оса.
Я её негаданно прижала,
И, казалось, умерла она,
Ведь конец отравленного жала
Был острей веретена.
Он. Когда человек умирает,
Изменяются его портреты.
По-другому глаза глядят, и губы
Улыбаются другой улыбкой.
Она. Я заметила это, вернувшись
С похорон одного поэта.
И с тех пор проверяла часто,
И моя догадка подтвердилась:
Я наполовину в смерти.
Но зачем так долго? (спросила его) Это будет очень долго?
Он. (пожал плечами) Но она придёт. Когда всё уже будет почти хорошо. И будет она
как две капли воды похожа на счастье. Там будут цветы и вереск, серебряное море,
гранит.… Там будет и голос…
Она. Нет, я не могу…
Мне чудятся и жалобы, и стоны,
Сужается какой-то тайный круг.
Он. Но в этой бездне шёпотов и звонов
Встаёт один, всё победивший звук.
Возникла мелодия, и она поёт:
Женский голос, как ветер, несётся,
Чёрным кажется, влажным, ночным,
И чего на лету ни коснётся –
Всё становится сразу иным.
Он. Как страшно изменилось тело,
Как рот измученный поблёк.
Я смерти не такой хотела,
Не этот назначала срок.
Заливает алмазным сияньем,
Где-то что-то на миг серебрит
И загадочным одеяньем
Небывалых шелков шелестит.
Он. Мы все немного у жизни в гостях,
Жить – это только привычка.
Чудится мне на воздушных путях
Двух голосов перекличка.
И такая могучая сила
Зачарованный голос влечёт,
Будто там впереди не могила,
А таинственной лестницы взлёт.
Эпизод 2
Бред – бредом, а и чайку попить надо. Обнаруживается банка с кипятильником.
Он, балагуря, заваривает чай.
Он. «- Лезбия, где ты была? – Я лежала в объятьях Морфея.
- Женщина, ты солгала, в них я покоился сам!»
«Ветер с высоких дерев срывает жёлтые листья.
Лезбия, посмотри, фиговых сколько листов!»
«Вы хотите быть игрушечной
Но испорчен ваш завод.
К вам никто на выстрел пушечный
Без стихов не подойдёт.»
«Мандельштам Иосиф – автор этих разных эпиграмм.
Никакой другой Иосиф не есть Осип Мандельштам.»
Она. Я улыбаться перестала,
Морозный ветер губы студит.
Одной надеждой меньше стало…
Он. Одною песней больше будет.
Всё будет очень чинно и достойно:
Двадцатый век, Москва, весны начало…
Мне ведомы начала и концы,
И жизнь после конца, и что-то,
О чём ещё не надо говорить.
Она. В то время я гостила на земле,
Мне дали имя при крещеньи «Анна».
Он. Сладчайшее для губ людских и слуха.
ВОСПОМИНАНИЯ:
Очевидной подруги у него тогда не было. Он никогда не рассказывал новелл
о предыдущей влюблённости (что, увы, делают все). Со мной он не говорил
ни о чём земном. Он был учтив, но это было не следствием домашнего воспитания.
Он. На кустах зацветает крыжовник,
И везут кирпичи за оградой…
Она. Кто ты: брат мой или любовник,
Я не помню…
Он. И помнить не надо!
Позвольте скрыть мне всё: мой пол и возраст,
Цвет кожи, веру, даже день рожденья.
И вообще всё то, что можно скрыть.
Она. А скрыть нельзя – отсутствие таланта
И кое-что ещё, а остальное
Скрывайте на здоровье.
Но всё-таки, кто – ты?
Он. Я – ты ночная… Мне надоело во сне. Я буду делать всё, о чём ты думала, но Фрейд тут
ни при чём. Я – всё сделаю сном, а явь спрячу в мешок.
Она. А что же я буду делать?
Он. Наденешь паранджу и пойдёшь в сквер продавать сирень.
Он накидывает на неё « паранджу». Звонит телефон, он берёт трубку.
Телефон. Алло, это психбольница?
Он. Да.
Телефон. Помывочное отделение?
Он. Да.
Телефон. А простите, пожалуйста, кто у телефона?
Он. У телефона самый главный! А ну-ка быстро – оперативную сводку!
Телефон. Виноват. Как уже докладывалось, Главная Героиня получила предписание
покинуть театр и посвятить себя ухаживанию за собственной могилой .
Он. Это зафиксировано. Дальше.
Телефон. Каждый день зимой и летом, одетая в ничуть не театральное рубище, то с лопатой,
то с граблями и какой-то рассадой она приходит в сравнительно мало посещаемый
угол кладбища и подолгу возится возле скромной, но пристойной гранитной
плиты. Могилу изредка посещают какие-то господа без шляп и пожилые дамы
с целыми цветниками на голове. Они почему-то становятся на колени, достают
какие-то мешочки и наполняют их землёй с могилы. Поэтому она должна раз в
месяц приносить свежий запас земли. Кажется, зимой в сильный мороз это не так
уж просто, а нести на спине мешок с землёй будто тяжеловато…
Он. Но это уже детали. (кладёт трубку)
К этому времени Он уже приготовил то, что мы будем называть «силуэт».
Нечто, действительно, вроде надгробия, музейного стенда или просто картины.
Он сбрасывает с неё «паранджу» , она видит «силуэт».
Она. В этой горнице колдунья
До меня жила одна:
Тень её ещё видна
Накануне полнолунья,
Тень её ещё стоит
У высокого порога,
И уклончиво и строго
На меня она глядит.
Я сама не из таких,
Кто чужим подвержен чарам,
Я сама… Но, впрочем, даром
Тайн не выдаю своих. ( снова мелодия, она поёт)
Все мы бражники здесь, блудницы,
Как невесело вместе нам!
На стенах цветы и птицы
Томятся по облакам.
Ты куришь чёрную трубку,
Так странен дымок над ней.
Я надела узкую юбку,
Чтоб казаться ещё стройней.
Навсегда забиты окошки:
Что там – изморозь или гроза?
На глаза осторожной кошки
Похожи твои глаза.
О, как сердце моё тоскует!
Не смертного ль часа жду?
А та, что сейчас танцует,
Непременно будет в аду.
Во время песни он пытался её рисовать. С последним аккордом
она выхватывает у него рисунок.
Она. О, не вздыхайте обо мне,
Печаль преступна и напрасна,
Я здесь на сером полотне
Возникла странно и неясно.
ВОСПОМИНАНИЯ:
Раньше рисовал он меня не с натуры, а у себя дома – эти рисунки дарил мне.
Это всё, что останется от нас обоих…
Красотка очень молода,
Но не из нашего столетья.
(и обняла его, он отстранился)
Он. Вдвоём нам не бывать – та, третья,
Нас не оставит никогда.
Как вышедшие из тюрьмы,
Мы что-то знаем друг о друге.
Она. Ужасное? (и поняла) Мы в адском круге!…
Он. А может, это и не мы.
Эпизод 3
Она. Ни дорог не видно, ни тропинок.
Я карету здесь остановлю.
Он. Никогда я не любил блондинок,
А теперь уже не полюблю.
Она. Стали ночи теплее, подтаивал снег,
Вышла я поглядеть на луну.
Он. И спросил тебя тихо чужой человек,
Между сосенок встретив одну:
«Ты не та ли, кого я повсюду ищу,
О которой с младенческих лет,
Как о милой сестре, веселюсь и грущу?»
Она. Я чужому ответила: «Нет!».
Он. Это просто, это ясно,
Это всякому понятно…
(достал чёрный парик)
Она. Ты меня совсем не любишь?
Не полюбишь никогда…
(он молчит)
Для чего же так тянуться
Мне к чужому человеку?
Он. Для чего же каждый вечер
Мне молиться за тебя!
(надевает ей чёрный парик)
Под навесом тёмной риги жарко…
Она. Под навесом тёмной риги жарко…
Он. Я смеюсь, а в сердце злобно плачу…
Она. Я смеюсь, а в сердце злобно плачу…
Он. Старый друг бормочет мне: «Не каркай!»
Она. Старый друг бормочет мне: «Не каркай!»
Вместе. «Мы ль не встретим на пути удачу?»
Она. (сбросила парик) Но я другу старому не верю.
Он смешной, незрячий и убогий.
Он всю жизнь свою шагами мерил
Длинные и скучные дороги.
ВОСПОМИНАНИЯ:
В то время он занимался скульптурой, работал во дворе – в пустынном тупике был
слышен стук его молотка. Скульптуру свою он назвал по-французски – la chose «вещь».
Один раз она была даже выставлена. Он попросил меня пойти посмотреть на неё,
но не подошёл ко мне на выставке, потому что я была с друзьями, а не одна.
Он. Какое нам, в сущности, дело
Что всё превращается в прах.
Над сколькими безднами пела
И в скольких жила зеркалах.
Она. Пускай я не сон, не отрада,
И меньше всего благодать,
Но может быть чаще, чем надо
Придётся тебе вспоминать…(мелодия, песня)
Из памяти твоей я выну этот день,
Чтоб спрашивал твой взор беспомощно-туманный:
Где видел я персидскую сирень,
И ласточек, и домик деревянный?
О, как ты часто будешь вспоминать
Внезапную тоску неназванных желаний
И в городах задумчивых искать
Ту улиц, которой нет на плане!
При виде каждого случайного письма,
При звуке голоса за приоткрытой дверью
Ты будешь думать: «Вот она сама
Пришла на помощь моему неверью».
Он наливает себе и ей чаю.
Он. Улица, которой нет на плане… Улица без названья… Дом без номера.…
А квартира…113?
Она. Да, Федя, квартира113…
Он. Я был… Я был с тобой столько раз – и когда ты молилась Маргаритой и плясала
Саломеей, изменяла Эммой Бовари, когда ты спасала душу и губила тело, и когда
ты спасала тело и губила душу, и когда со своей знаменитой современницей колдовала,
чтоб вызвать меня, и я даже начинаю подозревать, что ты и она – одно…
Она. Нет, только не это.
Он. … и я понял, что мне нужно только одно – твой стон!
Будь ты трижды ангелов прелестней,
Будь родной сестрой заречных ив,
Я убью тебя твоею песней,
Кровь твою на землю не пролив.
Я рукой своей тебя не трону,
Не взглянув ни разу, разлюблю,
Но твоим невероятным стоном
Жажду, наконец, я утолю.
Ту, что до меня блуждала в мире
Льда суровей, огненней огня,
Ту, что и сейчас стоит в эфире.
Она. От неё освободишь меня?
Эпизод 4
Он подогревает чай в стакане зажигалкой. Она зажигает от неё свечу.
Он. Свеча? Днём?
Она. Так ведь спичек нет.
Он. Да. У неё тоже спичек не было. А зачем спички?
Она. (не сразу) Затопить печь.… Прикурить…
Он. Она не курила.
Она. Курила!
Он. Да, курила, да, до войны, да-да, да-да! Да-да, да-да…
Стук колёс, паровозный гудок.
Она. Я ехала летом 1921 из Царского Села в Петербург. Бывший вагон третьего класса был
набит, как тогда всегда, всяким нагруженным мешками людом. Но я успела занять место, сидела и смотрела в окно на всё – даже и знакомое. И вдруг, как всегда неожиданно,
я почувствовала приближение каких-то строчек. Мне нестерпимо захотелось курить.
Я понимала, что без папиросы я ничего сделать не смогу. Пошарила в сумке, нашла
какую-то дохлую «Сафо», но… спичек не было. Их не было у меня и их не было ни у кого
в вагоне. Я вышла на открытую площадку. Там стояли мальчишки-красноармейцы
и зверски ругались. У них тоже не было спичек, но крупные, красные ещё как бы живые искры с паровоза садились на перила площадки. Я стала прикладывать к ним свою
папиросу. На третьей – примерно – искре папироса загорелась. Парни, жадно следившие
за моими ухищрениями, были в восторге. «Эта не пропадёт», - сказал один из них про меня.
Он. А стихотворение?
Она. Стихотворение было «Не бывать тебе в живых». Смотри дату в рукописи –
16августа1921года. Может быть, старого стиля.
Он. Может быть, за две недели до расстрела бывшего мужа…
Она. Не бывать тебе в живых,
Со снегу не встать.
Двадцать восемь штыковых
Огнестрельных пять.
Горькую обновушку
Другу шила я.
Любит, любит кровушку
Русская земля. (эти строки на вступлении, дальше – песня)
Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам.
Их грубой лести я не внемлю,
Им песен я своих не дам.
Но вечно жалок мне изгнанник,
Как заключённый, как больной,
Темна твоя дорога, странник,
Полынью пахнет хлеб чужой.
А здесь, в глухом чаду пожара,
Остатки юности губя,
Мы ни единого удара
Не отклонили от себя.
И знаем, что в оценке поздней
Оправдан будет каждый час...
Но в мире нет людей бесслёзней,
Надменнее и проще нас.
Я была на краю чего-то,
Чему верного нет названья…
Зазывающая дремота,
От себя самой ускользанье.
Эпизод5
Он. Оттого что я делил с тобою
Первозданный мрак,
Продолжался (я теперь не скрою)
Наш преступный брак.
Ты одна была моей судьбою,
Знала, для тебя на всё готов.
Боже, что мы делали с тобою
Там, в совсем последнем слое снов…
Кажется, я был твоим убийцей
Или ты…
Она. Не помню ничего.
Он. Римлянином, скифом, византийцем
Был свидетель срама твоего.
И ты знаешь – я на всё согласен –
Прокляну, забуду, дам врагу,
Будет светел мрак и грех прекрасен…
Это я предположить могу.
Но маячит истина простая:
Умер я, а ты – не родилась…
Грешная, преступная, пустая,
Но она должна быть –
Наша связь…
Она. Что-то в сердце борется,
Как с огнём вода.
Мне б с тобой поссориться
Навсегда. (музыка, песня)
Ты выдумал меня. Такой на свете нет,
Такой на свете быть не может.
Ни врач не исцелит, не утолит поэт, -
Тень призрака тебя и день, и ночь тревожит.
Мы встретились с тобой в невероятный год,
Когда уже иссякли мира силы,
Всё было в трауре, всё никло от невзгод,
И свежи были лишь могилы.
Без фонарей, как смоль был чёрен невский вал,
Глухонемая ночь вокруг стеной стояла…
Так вот когда тебя мой голос вызывал!
Что делала – сама ещё не понимала.
И ты пришёл ко мне, как бы звездой ведом,
По осени трагической ступая,
В тот навсегда опустошённый дом,
Откуда унеслась стихов казнённых стая.
Ты выдумал меня…
Эпизод6
Он. Если бы ты музыкой была,
Я тебя бы слушал неотрывно,
И светлел бы мой померкший дух.
Если бы звездою ты была,
Я в окно глядел бы до рассвета,
И покой бы в душу мне вошёл.
Если б ты была моей женой,
Сразу б я тебя возненавидел,
Проклял трижды и навек забыл –
И безмерно счастлив был с другою.
Она. Да, но я не это, и не то,
И не третье…
Он. Что же делать с нею?
Она. Я всё заплатила до капли, до дна.
Я буду свободна, я буду одна.
Всё ясно – кончается злая неволя,
Сейчас я пойду на Волково Поле
И там попрощаюсь с тобою навек,
Мудрец и безумец – дурной человек!
Он. Мне довольно слушать небылицы
И в груди лелеять эту боль –
Об одном тебя молю – позволь
Выпить ту слезу с твоей ресницы.
Талисманом сладостным её
Тайно пронесу я через годы,
Как залог бессмертья и свободы,
Как Благословение твоё.
Она. Ты… Ты хочешь жгучей каплей яда
Отравить мой первозданный рай?
Ни тебя, ни слов твоих не надо.
Перестань мне сниться! И прощай!
И ушла, исчезла, замкнулась или просто вышла из игры.
Он. О ночь театральная! В сумраке лож
Тот запах и душный и сладкий.
И в памяти чёрной пошарив, найдёшь
До самого локтя перчатки.
В чёрном ветре злоба и воля.
Тут уже до Волкова Поля,
Вероятно, рукой подать.
Тут мой голос смолкает вещий,
Тут ещё чудеса похлеще…
Но продолжим – мне некогда ждать.
Эпизод 7
Он один, и пытается петь.
Небывалая осень построила купол высокий.
Был приказ облакам этот купол собой не темнить.
И дивилися люди: проходят сентябрьские сроки,
А куда подевались студёные, влажные дни?
Изумрудною стала вода замутнённых каналов,
И крапива запахла, как розы, но только сильней.
Было душно от зорь, нестерпимых, бесовских и алых,
Их запомнили все мы до конца наших дней.
Было солнце таким, как вошедший в столицу мятежник,
И весенняя осень так жадно ласкалась к нему,
Что казалось – сейчас забелеет прозрачный подснежник…
Неожиданно появляется она в немыслимом наряде.
Она . Вот когда подошёл ты, спокойный, к крыльцу моему.
Подошёл, подошёл…
Он. Подошла…
Подошла. Я волненья не выдал,
Равнодушно глядя в окно.
Села, словно фарфоровый идол,
В позе, выбранной ею давно.
Она действительно села, как на портрете Н. Альтмана.
Она. На столике чай, печенья сдобные,
В серебряной вазочке драже…
Он. Подобрала ноги, села удобнее,
Равнодушно спросила: «Уже?»
Она. Уже?
Он. Протянула руку, мои губы дотронулись
До холодных и гладких колец.
О будущей встрече мы не условились.
Она. Но это ещё не конец?
ВОСПОМИНАНИЯ:
Вероятно, тогда мы оба не понимали одну существенную вещь: всё, что происходило,
было для нас обоих предысторией нашей жизни. А будущее, которое, как известно,
бросает свою тень задолго перед тем, как войти, стучало в окно, пересекало сны.
Путник милый, ты далече,
Но с тобою говорю.
В небесах зажглися свечи
Провожающих зарю.
Сюда ко мне поближе сядь,
Гляди весёлыми глазами.
Вот эта синяя тетрадь
С её прекрасными стихами.
Путник мой, скорей направо
Обрати свой светлый взор:
Здесь живёт дракон лукавый,
Мой властитель с давних пор.
И дракон крылатый мучит,
Он меня смиренью учит,
Чтоб забыла дерзкий смех…
Он. Чтобы стала лучше всех!…
Они вышли на следующую песню:
Широк и жёлт вечерний свет,
Нежна апрельская прохлада.
Ты опоздал на много лет,
Но всё-таки тебе я рада.
Сюда ко мне поближе сядь,
Гляди весёлыми глазами.
Вот эта синяя тетрадь
С моими детскими стихами.
Прости, что я жила скорбя
И солнцу радовалась мало.
Прости, прости, что за тебя
Я слишком многих принимала.
Эпизод 8
И вот словно повтор с париком
Он. «Я пришла тебя сменить, сестра,
У лесного, у высокого костра».
Поседели твои волосы, глаза
Замутила, затуманила слеза.
Она. Я пришла тебя сменить, сестра,
У лесного, у высокого костра.
Он одевает её
Он. Её одежды надень,
Позабудь о своей тревоге,
Дай ветру кудрями играть.
Ты пахнешь, как пахнет сирень,
А пришла по трудной дороге,
Чтоб здесь озарённой стать.
Она. Казалось мне, что песня спета
Средь этих опустелых зал.
О кто бы мне тогда сказал,
Что я наследую всё это:
И даже собственную тень,
Всю искажённую от страха,
И покаянную рубаху,
И замогильную сирень. (они во что-то переоделись, какой-то странный маскарад)
Он. А в квартире 113 сходили с ума - трое: бывшая домработница хозяев, которые уехали в
Польшу и слали оттуда недобрые вести; генерал-лейтенант МГБ Самоваров, снятый
с места за «гуманность» и художник Федя, которого два года называли гением, а потом
кто-то приехал откуда-то и всё переменилось. Тут Федя совсем запутался и рухнул.
Она. Остальные жильцы квартиры 113 пребывали в вожделенном здравии, дрались на кухне
с вызовом милиции и неотложной помощи, писали друг на друга доносы – коллективные
и в одиночку - , судились от семи до семидесяти раз в год из-за нетушения света в
уборной и, наконец, к общей радости добились того, что уборная, а заодно и водопровод
были навсегда заколочены.
Он. Тогда голубь мира с оливковой веткой в клюве воспарил над квартирой 113, и она
получила какой-то похвальный лист, который был повешен в прихожей рядом
с рамой велосипеда и детской ванной.
Умиротворение! Ой ли? Они сидят уютненько, но как-то «на жёрдочке».
Она. Не будем пить из одного стакана
Ни воду мы, ни сладкое вино.
Он. Мы посидим с тобою у фонтана,
И поглядим на солнышко в окно.
Ты дышишь солнцем?
Она. Я дышу луною.
Он. Но живы мы любовию одною.
ВОСПОМИНАНИЯ:
В дождик он ходил с огромным очень старым чёрным зонтом. Мы иногда сидели под этим
зонтом на скамейке в саду. Шёл тёплый летний дождь, а мы в два голоса читали стихи и радовались, что помним наизусть одни и те же вещи.
Она. «Приснился мне почти что ты».
Он. «Какая редкая удача».
Она. « И я проснулась, чуть не плача,
Зовя тебя…»
Вместе. «Из темноты!» (засмеялись)
Он. А там, где сочиняют сны,
Обоим – разных не хватило…
Она. Мы видели один?
Он. Но сила была в нём, как приход весны.
Помолчали, вздохнули.
Она. Подумай, день идёт за днём,
Снег выпал.
Он. К вечеру растает.
Она. И за последним журавлём
Моя надежда улетает.
К моей тоске сосед приучен,
И часто сам вздыхает он:
«Простите, грустен я и скучен…»
Он. Простите, грустен я и скучен.
Она. А в самом деле он влюблён?
Он. Нет, ни в шахматы, ни в теннис…
То, во что с тобой играю,
Называют по-другому,
Если нужно называть…
Она. Ни беседой?… Ни свиданьем?…
Ни разлукой.… Ни молчаньем…
Он. И от этого немного
Холодеет кровь твоя?
Как белый камень в глубине колодца,
Лежит во мне одно воспоминанье.
Я не могу и не хочу бороться:
Оно – веселье и оно – страданье.
И опять, как бы случайно – эпиграммы:
«Дан мне желудок, что мне делать с ним
Таким голодным и таким моим?»
«Я вскормлен молоком классической Паллады
И кроме молока мне ничего не надо.»
«Девочку в деве щадя, с объяснением юноша медлил
И через семьдесят лет молвил старухе «люблю».
Она. «Мальчика в муже щадя, негодуя, медлила дева
И через семьдесят лет плюнула старцу в лицо.»
ВОСПОМИНАНИЯ:
После некоторых колебаний решаюсь вспомнить, что мне пришлось объяснить ему,
что нам не следует так часто встречаться, что это может дать людям материал
для превратного толкования наших отношений.
Он. Мандельштам Иосиф – автор этих разных эпиграмм.
Никакой другой Иосиф не есть Осип Мандельштам.
Неожиданно – из конфетной коробки – портрет Сталина. А его - нет.
ВОСПОМИНАНИЯ:
Неожиданно он очень грозно обиделся на меня и совсем перестал заходить ко мне.
Однако тогда всё у меня было так раздрызгано, бесформенно, что меня
не удивило его исчезновение.
Она. Смерти нет, – это всем известно.
Повторять это стало пресно.
А что есть? Пусть расскажут мне!
Кто стучится? Ведь всех впустили.
Это гость зазеркальный? Или
Тень, что вдруг мелькнула в окне?
Его голос. Вздор, вздор, вздор!
Она. От такого вздора
Я седою сделаюсь скоро.
Звук шагов, тех, которых нету,
По сияющему паркету.
И во всех зеркалах отразился
Человек, что не появился.
Гость из Будущего!
Неужели
Он придёт ко мне в самом деле?
И тут появился Он в форме НКВД или МГБ
Эпизод 9
Она. С детства ряженых я боялась.
Мне всегда почему-то казалось,
Что какая-то лишняя тень
Среди них «без лица и названья»
Затесалась.
Он. Откроем собранье
В новогодний торжественный день!
Располагайтесь, гражданка. Та-ак! Год рождения 1889, проживаем по адресу…
Телефонный звонок
Я вас попрошу: поднимите трубку.
Она снимает трубку
Телефон. Алло!
Он. Докладывайте.
Телефон. В её бывшей квартире113 нам побывать не пришлось, во-первых, потому, что в такие
районы ходить небезопасно даже днём, затем, по слухам, лестница…
Он. Дальше, дальше…
Телефон. Тем не менее, некоторые сведения нам получить удалось. Из документов самый
интересный – жалоба соседей на то, что она поёт ночью во сне и не даёт спать
другим.
Он. Ну и что?
Телефон. Это бы ничего, но, как известно, такого второго голоса нет в мире, и если
какому-нибудь злоумышленнику придёт в голову поставить поблизости
магнитофон…
Она кладёт трубку
Он. А скажите-ка, гражданка, где вы были с 7-го по 11-е февраля 1935 года?
Она. (молчит)
Он. А мы располагаем сведениями, что были вы, покинув своё постоянное место
жительства, в городе Воронеже у одного вашего бывшего знакомого, осужденного
25 мая 34 года по делу № 4108 к трём годам ссылки, а?
А останавливались вы у него по адресу: г. Воронеж, улица… улица…это…
Это какая улица?
Она. Улица Мандельштама.
Что за фамилия чёртова?
Как её не вывёртывай,
Криво звучит, а не прямо.
Мало в нём было линейного,
Нрава он был не лилейного.
И потому эта улица
Или, верней, эта яма –
Так и зовётся по имени этого Мандельштама.
Он. Гражданка! Не запутывайте органы! Вы говорите: «Мало в нём было линейного»,
а это улица называется 2-я Линейная, дом 4б, город Воронеж…
Всё это сказанное об улице – на вступлении к её песне.
И город весь стоит оледенелый.
Как под стеклом деревья, стены, снег.
По хрусталям я прохожу несмело,
Узорных санок так неверен бег.
А над Петром воронежским вороны,
Да тополя, и свод светло-зелёный,
Размытый, мутный, в солнечной пыли,
И Куликовской битвой веют склоны
Могучей победительной земли.
Он. Пусти меня, отдай меня, Воронеж:
Уронишь ты меня иль проворонишь,
Ты выронишь меня или вернёшь, -
Воронеж - блажь, Воронеж – ворон , нож…
И тополя, как сдвинутые чаши,
Над нами сразу зазвенят сильней,
Как будто пьют за ликованье наше
На брачном пире тысяча гостей.
А в комнате опального поэта
Дежурят страх и Муза в свой черёд.
И ночь идёт,
Которая не ведает рассвета.
Эпизод 10
Он подносит ей бокал
Он. За кротость твою и за верность мою!
За то, что мы в страшном с тобою краю.
Что мы заколдованы, прокляты мы!
Но не было в мире прекрасней зимы,
И не было в небе узорней крестов,
Воздушней цепочек, длиннее мостов…
Она. За то, что над нами стрясётся потом.
Он. За третие что-то над явью и сном.
Поставил бокал
Специально занятые её бытом соседи по квартире Самоваров и Васинович недавно
сообщили, что она при свете луны пишет углём за печкой что-то на стене, а затем
снова прикрывает написанное обоями. Пришлось выкрасить комнату масленой
краской оранжевого колера. Очень мило! Что же касается её «писанины», то это
такой вздор – Вздор, вздор, вздор! – что мы его приводить не будем. Однако
Васинович подал «особое мнение» и просил обратить внимание на строки:
«Так раненого журавля
Зовут другие: курлы, курлы!
Когда осенние поля
И рыхлы и теплы…
«Пора лететь, пора лететь!» –
Над полем и рекой…»
Ведь ты уже не можешь петь
И слёзы со щеки стереть
Ослабнувшей рукой.
Но Она ещё может петь, ещё как может..
Не недели, не месяцы – годы
Расставались. И вот, наконец
Холодок настоящей свободы
И седой над висками венец.
Больше нет ни измен, ни предательств,
И до света не слушаешь ты,
Как струится поток доказательств
Несравненной моей правоты.
И как всегда бывает в дни разрыва,
К нам постучался призрак первых дней,
И ворвалась серебреная ива
Седым великолепием ветвей.
Нам, исступлённым, горьким и надменным,
Не смеющим глаза поднять с земли,
Запела птица голосом блаженным
О том, как мы друг друга берегли.
Я пью за разорённый дом,
За злую жизнь мою,
За одиночество вдвоём
И за тебя я пью, -
За ложь меня предавших уст,
За мёртвый холод глаз,
За то, что мир жесток и пуст,
За то, что Бог не спас.
Эпизод 11
А он опять у «силуэта»
Он. И через всё, и каждый миг,
Через дела, через безделье
Сквозит, как тайное веселье,
Один непостижимый лик.
Она. О Боже! Для чего возник
Он в одинокой этой келье?
Стряслось небывалое, злое,
Никак не избудешь его,
И нас в этой комнате трое…
Он. Что, кажется, хуже всего.
С одной ещё сладить могу я,
Но кто мне подсунул другую?
В одной и сознанье, и память,
И выдержка лучших времён.
В другой – негасимое пламя
И… облачное крыло!
Она. Я говорила облакам:
«Ну, ладно, ладно, по рукам?»
А облака – ни слова,
И ливень льётся снова.
И в августе зацвёл жасмин,
И в сентябре шиповник,
И ты приснился мне – один
Всех бед моих виновник!
Он. И будешь ты из тех старух,
Что всех переживут,
Теряя зренье, память, слух….
Ввиду отсутствия законных наследников ей была подыскана вполне пристойная
наследница – санитарка-банщица районной психбольницы тётя Нюра.
Она. В то время я гостила на земле,
Мне дали имя при крещеньи «Анна»…
Он. «Сладчайшее для губ людских и слуха.»
Но и тут дело не обошлось без недоразумений: Нюра вдруг заявила, что согласна
принять драгоценности (таковых не оказалось), платье и какую-то рухлядь красного
дерева, которая вскоре вся рухнула, потому что её съел жучок; но просит книг,
писем и в особенности стихотворных посвящений не передавать; что, ввиду
неграмотности за себя она ручается, но её знакомые, которые часто засиживаются
у неё до утра и фамилии, которых она никак не может запомнить, могут оказаться
грамотными.
Кроме того, Нюра уже несколько раз (враги говорят – четыре, друзья – два) была
на улице Радио, где лечилась от (диктую трудное латинское название по буквам:
Зина, Алёнушка, Петя, Ольга…)
Она как-то остановила набор этой пошлости.
Может быть, пощёчиной.
Она. А ведь мы с тобой
Не любилися,
Только всем тогда
Поделилися.
Тебе – белый свет,
Пути вольные,
Тебе зорюшки
Колокольные.
А мне ватничек
И ушаночку.
Не жалей меня
Каторжаночку.
И всюду клевета сопутствовала мне.
Её ползучий шаг я слышала во сне
И в мёртвом городе под беспощадным небом,
Скитаясь наугад за кровом и за хлебом.
И отблески её горят во всех глазах,
То как предательство, то как невинный страх.
Я не боюсь её. На каждый вызов новый
Есть у меня ответ достойный и суровый.
Но неизбежный день уже предвижу я, -
На утренней заре придут ко мне друзья,
И мой сладчайший сон рыданьем потревожат,
И образок на грудь остывшую положат.
Никем не знаема, тогда она войдёт,
В моей крови её неутолённый рот,
Считать не устаёт небывшие обиды,
Вплетая голос свой в моленья панихиды.
И станет внятен всем её постыдный бред,
Чтоб на соседа глаз не мог поднять сосед,
Чтоб в страшной пустоте моё осталось тело,
Чтобы в последний раз душа моя горела
Земным бессилием, летя в рассветной мгле,
И дикой жалостью к оставленной земле.
Эпизод 12
В нём что-то изменилось, он кинулся к телефону, стучит по рычагу…
Он. Мы правы перед небом и перед землёю, перед близкими и дальними,
мы ничего не хотели друг от друга, мы не знали друг друга,
мы родились в разных странах и в разное время, говорили на разных языках,
мы боялись друг друга, мы ненавидели друг друга, мы знали друг о друге что-то
ужасное… (дует в трубку)
Она. «Почему ты всё дуешь в трубу, молодой человек?»
Он. (кладёт трубку) «Полежал бы ты лучше в гробу, молодой человек».
Она. «Не унывай, садись в трамвай…»
Он. «Такой пустой…»
Она. «Такой восьмой…»
Мандельштам Иосиф – автор этих разных Эпиграмм.
Он. Никакой другой Иосиф не есть Осип Мандельштам.
Закрывает портрет Сталина на стене
Так отлетают тёмные души…
Я буду бредить, а ты не слушай…
Зашёл я нечаянно, ненароком…
Она. Ты никаким ведь не связан сроком?
Побудь же со мною теперь подольше.
Помнишь, мы были с тобою в Польше?
Первое утро в Варшаве…
Кто ты?
Ты уж другой или третий?
Он. Сотый!
Она. А голос совсем такой, как прежде.
Знаешь, я годы жила в надежде,
Что ты вернёшься, и вот – не рада.
Мне ничего на земле не надо.
Я играю в ту самую игру,
От которой я и умру.
Но лучшего ты мне придумать не мог,
Зачем же такой переполох?
Я б задремала под ивой зелёной… (телефонный звонок)
Да нет мне покоя от этого звона.
Что он? (звонок) То с гор возвращается стадо?
Только в лицо не дохнула прохлада. (звонок)
Или идёт священник с дарами?
А звёзды на небе, а ночь над горами. (звонок)
Или сзывают народ на вече?
Она поднимает трубку
Телефон (её голосом) «Нет, это твой последний вечер!»
Она. (положив трубку) А в книгах я последнюю страницу
Всегда любила больше всех других, -
Когда уже совсем неинтересны
Герой и героиня, и прошло
Так много лет, что никого не жалко,
И вот сейчас, сейчас
Всё кончится, и автор снова будет
Бесповоротно одинок, а он
Ещё старается быть остроумным
Или язвит, - прости его Господь! –
Прилаживая пышную концовку…
Он. Такую, например:
… И только в двух домах
В том городе – название неясно –
Остался профиль, кем-то обведённый
На белоснежной извести стены.
И, говорят, когда лучи луны
По этим стенам в полночь пробегают,
То слышится какой-то лёгкий звук,
При чём одни его считают стоном,
Другие разбирают в нём слова.
Она. Но это чудо всем поднадоело.
Приезжих мало, местные привыкли,
И, говорят, в одном из тех домов
Уже ковром закрыт проклятый профиль.
(мелодия, песня)
Здесь всё меня переживёт,
Всё, даже ветхие скворешни
И этот воздух, воздух вешний,
Морской свершивший перелёт.
И голос вечности зовёт
С неодолимостью нездешней.
И над цветущею черешней
Сиянье лёгкий месяц льёт.
И кажется такой нетрудной,
Белея в чаще изумрудной,
Дорога не скажу куда…
Там средь стволов ещё светлее,
И всё похоже на аллею
У Царскосельского пруда.
Эпизод 13
Она. Я гашу те заветные свечи,
Мой закончен волшебнейший вечер, -
Палачи, самозванцы, предтечи
И, увы, прокурорские речи,
Все уходят.
Он. Мне снишься ты,
Тень твоя над бессмертным брегом
За дождём, за ветром, за снегом,
Голос твой из недр темноты.
« Приснилась мне почти что ты.
Какая редкая удача!
И я проснулся, чуть не плача,
Зовя тебя из темноты.»
И – по имени!
Она. Как неустанно
Вслух зовёшь… меня?… снова?
Он. «Анна!»
Она. Говоришь …мне?… как прежде?…
Он. «Ты!»
Почти не может быть, но ты была всегда:
В тени блаженных лип, в блокаде и в больнице,
В тюремной камере и там где злые птицы,
И травы пышные, и страшная вода.
О, как менялось всё, но ты была всегда!
И мнится, что души отъяли половину
Ту, что была тобой, - и в ней была причина
Чего-то главного. И всё забыто вдруг…
Но звонкий голос твой зовёт меня оттуда
И просит не грустить и смерти ждать как чуда.
Ну что ж! Попробую.
И он снова - Махатма – пациент психбольницы.
Звучит её последняя песня.
Один идёт прямым путём,
Другой идёт по кругу
И ждёт возврата в отчий дом,
Ждёт прежнюю подругу.
А я иду – за мной беда,
Не прямо и не косо,
А в никуда и в никогда,
Как поезда с откоса.
Но я предупреждаю вас,
Что я живу в последний раз.
Ни ласточкой, ни клёном,
Ни тростником и ни звездой,
Ни родниковою водой,
Ни колокольным звоном –
Не буду я людей смущать
И сны чужие навещать
Неутолённым стоном.
Забудут? – вот чем удивили!
Меня забывали сто раз,
Сто раз я лежала в могиле,
Где, может быть, я и сейчас.
А Муза и глохла и слепла,
В земле истлевала зерном,
Чтоб после, как Феникс из пепла,
В эфире восстать голубом.
Жить – так на воле,
Умирать – так дома.
Волково Поле,
Жёлтая солома.
Её нет , на сцене помывочное отделение психбольницы, ПАЦИЕНТ из пролога,и выложенная из тазиков и разбитой таблички надпись:
«А-Н-Н-А А-Х-М-А-Т-О-В-А»
Конец
Примечание: На все тексты песен музыку написал
композитор Левон Рафаэлов.
О, махатма или предсмертный бред банщицы
© Copyright: Виктор Ященко, 2012
Свидетельство о публикации №212022501510
Свидетельство о публикации №212022501510
Рецензии