Д Т ень мужчины

       Когда в три часа ночи в мобильном телефоне зазвонил будильник, Ник долго не мог понять, почему нужно вставать. Была ночь субботы. Ночь двадцать третьего февраля.
В его голове ещё порхали ночные птицы снов, медленно развевались флаги черных ангелов, и белый единорог прорывался сквозь колючие заросли ядовитого плюща.
Противно ныли мышцы ног. Липкая грязь скопилась во рту. Казалось, что весь выкуренный за день никотин вышел обратно и осел жирной пленкой на деснах, зубах и внутренней поверхности щек.
      
      В конце концов, он мог перенести эту командировку на пару дней. Мог не ехать и не страдать сейчас от недосыпа, но гораздо страшнее ему представлялось провести праздник дома, в одиночестве, под пиликанье мобильника, принимавшего поздравительные смски.
      
      Ехали с таксистом молча. Было видно, что тот не прочь поговорить, но Ник молчал, так и сяк, перекладывая сонные мысли в голове, пытаясь связать их с проплывающими мимо образами ночного города. Под уличными фонарями желтел снег. Бездумно вперив в ночь пустые окна, спали серые хрущевки. Ярко подсвеченные баннеры рекламировали пустоте аляповатые образы товаров. Пустота записывала номера телефонов, но бессильна была позвонить. 
      
       В такси приятно пахло полиролью и табаком. Приборная панель масляно блестела в огнях уличных фонарей, и Ник периодически осторожно гладил кожаную поверхность, ощущая мягкое тепло и гладкость. Возле аэропорта машину слегка занесло, таксист выматерился, а Ник засмеялся.
      
       Оглядывая ультрасовременную коробку сооружения воздушного порта, он думал о Кёльнском соборе. О том, что бедного архиепископа Кёльна Конрада фон Хохштадена, а также архитектора Герхарда фон Риле зря подозревали в сделке с Люцифером. Истинно, такую сделку заключил тот, кто проектировал этот аэропорт.
      
       В здании аэропорта было много людей, но ходили они разрозненными кучками, жались друг другу, о чем-то сосредоточенно жужжали. Они напоминали Нику мушек дрозофил в стеклянной банке. Встав у мраморной холодной колонны, рядом с урной для пожертвований на часовню, и опираясь спиной на твердый камень, он раздраженно думал о ноющей боли в ногах. Болели икры и бедра. Болели всегда, когда ему не удавалось выспаться. Хотелось их вытянуть. Закрепить в тисках и разорвать на самой жестокой дыбе. И он вытягивался, тянулся до хруста костей и сухожилий, но ощущение не уходило.
В четыре позвали на  регистрацию. Оказавшись в самом хвосте многочисленной очереди, Ник равнодушно разглядывал затылок стоящего впереди мужчины. У того была жесткошерстная шапка из нутрии и пуховик, пахнущий прогорклой рыбой. Затылок мужчины сильно потел. Ник чувствовал, что на его собственном затылке и на спине собираются капельки пота и, становясь слишком тяжелыми, скатываются вниз. От этого отвратительного мокрого ощущения его передернуло. Встретившись взглядом с большеглазой брюнеткой, он ощутил желание взять в пригоршню её черные прямые волосы и намотать на запястье. Девушка приятно пахла и это отвлекало.
        Сдав в багаж полупустую спортивную сумку, Ник попросил место у окна.
       
        На досмотр пустили почти сразу. Пожилая пара якутов – мужчина с марлевой повязкой на глазу и его жена – никак не могли миновать рамку. Досматривающий все время находил в их карманах мелкие металлические предметы. Но мужчина все равно «звенел». Все стало ясно, когда у него обнаружили большой охотничий нож, прикрепленный к голени.
   
        На посадку не звали. Ник несколько раз сходил в курилку: стеклянный куб, прилепившийся к стене в середине зала ожидания. Изнутри тесной прокуренной комнаты стилизованной под бренд малоизвестных сигарет, он смотрел на продавщицу в ларьке сувениров и чувствовал себя здесь, как рыба в аквариуме. Время смешивалось с табачным дымом, и от того приобретало тягучую вязкость.
Продавщица делала вид, что не замечает его взгляда. Зайдя в «аквариум», попросила зажигалку. Аромат духов обнажил зловоние табака. Подкуривая тонкую длинную сигарету, Ник соприкоснулся с её сложенными лодочкой ладонями. Девушка посмотрела ему в глаза и слегка улыбнулась.

         В ларьке он купил четыре омуля: два вяленных и два холодного копчения. Рыбу упаковали в плотную темную бумагу. От мысли об этой бумаге, родились образы тех времен, когда все продукты заворачивали в такую же бумагу. Сверток опустили в пакет. Блуждая по залу, Ник чувствовал, что рыба пахнет.

        Сев за столиком в кафе, съел два бутерброда и выпил пару банок пива. Никогда раньше так не делал, а только смотрел со стороны на тех, кто напивается в аэропортах. Хотелось спать. Он знал, что боль в ногах, не даст уснуть в самолете. Если сядет в самолет слегка пьяным, возможно, уснет быстро. Лететь  предстояло пять часов.
После пива Ник ощутил легкий сладкий туман в голове. Разум помутнел будто чай, когда в него добавляешь три ложки сахара. В дальнем углу зала он вновь увидел супружескую пару якутов. У старика отобрали нож и пропустили. С повязкой на одном глазу, старик выглядел потерянно.

         Из огромных окон была видна взлетно-посадочная полоса. По её краю лежали гигантские сугробы. Этот снег сгребали оранжевые грейдеры, которые сейчас умиротворенно спали у стены дальнего ангара. Напротив окон аэропорта была парковочная площадка на два самолета. Стоял только один: белый с зеленой двойной полосой по борту и надписью «Алроса» возле хвоста. По краю площадки горели фонари.
На востоке бледнело небо. Было видно, что день собирается пасмурный. Каракулями растеклась по горизонту черная дымка. Справа за бетонным забором начинались гаражи, а ещё дальше в небо втыкалась черная иголка трубы.

         Вспомнив, что ровно год назад он и она провели этот день вместе, Ник ощутил давящую на сердце тоску. Воскресить в памяти весь день не удавалось. Единственное, что мог утверждать наверняка – он был счастлив.

         В зале ожидания накапливался народ. Похоже, задерживали все рейсы. По громкой связи объявляли отсрочку. Кто-то сипло шептал, что в Новосибирске снег. Сидячих мест не хватало. Иностранцы садились прямо на пол, заставляя его долго думать о внутренней свободе и раскрепощенности. Вяло прохаживаясь по мраморному полу, Ник смотрел в окно и ковырял болячку на левом запястье. Когда скучный женский голос объявил, что вылет отложен на семь утра, он давно уже дремал, сидя на полу рядом с английской семьей.

         Очередное пробуждение вновь встретило липкой вонью во рту. Англичанка что-то рассказывала мужу и смеялась, обнажая длинные зубы и розовые десна. Хмель от пива прошел, и теперь к боли в ногах примешивалась пульсирующее ноющее ощущение в висках. Будто кто-то надел стальной обруч на голову и взялся аккуратно затягивать болты.
Наконец позвали на посадку. Нервно сжимая посадочные талоны поднялись по скрипучему трапу. Думалось о том, что у каждого самолета компании Аэрофлот есть свое имя. Заходя внутрь Владимира Высоцкого, Ник потрогал обшивку. Холод металла проник в кончики пальцев и осел где-то на языке.

         Голова разламывалась. Тошнота подпрыгивала, отталкиваясь от дна желудка, но достигала лишь середины пищевода и сползала обратно. Через иллюминатор было видно, как люди в синих пуховиках и ярко салатовых жилетках медленно двигаются возле самолета и под его крыльями. Они напоминали муравьев, плотоядно окружающих труп стрекозы.

         После взлета он долго ждал разноса напитков. Непреодолимо хотелось смыть болотную тину с языка и щек. Выпив не доверху наполненный стакан томатного сока, размышлял о том, почему стюарты жадничают и не наливают сок доверху. Жажда не утолилась. Хотелось ещё и ещё пить томатный сок, ощущать на языке солоноватый вкус, смаковать и растягивать его по всему телу.

         Некоторое время Ник пытался смотреть на вид, открывающийся в иллюминаторе, но было скучно смотреть на однообразный безбрежный океан облаков. Облака лежали ровным густым слоем, как крем для бритья. При взгляде на них хотелось спать. Глаза щипало от яркого солнечного света. Он ещё чуть-чуть думал о земле под этими облаками и пасмурном дне, в котором остались люди внизу. Эти мысли незаметно затянули его, окутали невидимым коконом, глаза закрылись, и даже головная боль растеклась безобидной тонкой лужицей где-то далеко на поверхности этого кокона. Ник уснул.

***
- Молодые ничего не хотят, ничего не ищут. – с твердой уверенностью и обвинительно говорил сосед Ника своему собеседнику рядом. – Чего им хотеть, если они уже все имеют, а того, чего у них нет, того и хотят.
Ник не разглядывал говорившего, не знал, сколько ему лет, и как он выглядит. Было лень открывать глаза и поворачивать голову. По голосу можно было лишь сказать, что это мужчина и лет ему, наверное, за пятьдесят.
- И чего же у них нет? – осторожно спросил второй.
- Как и у многих из нас – денег. Вот денег они и хотят. Это сейчас единственное побуждение, единственная цель.
- Наверное, так было всегда.
- Вспомните поколение наше и наших родителей. Какой был полет души, какие воодушевляющие цели, какой оголтелый романтизм светился в наших душах. Сейчас этого нет.

       Нику стало грустно. В чем-то мужчина был прав. Ник поискал в себе романтизм, нашел несколько миллилитров, слил их в один стакан и попытался проглотить, чтобы почувствовать вкус. На вкус романтизм очень сильно напоминал вкус детства. Ник постарался подробнее разобраться в этом букете. Перед глазами всплыли образы слякотной весны, когда он ковырялся в грязи красной лопаткой с деревянной ручкой; потом увидел лето, дымчато-розовые кусты цветущей волчьей ягоды, песочницу, трехколесный велосипед и игрушечный грузовик с голубой кабиной и желтым кузовом. Были ещё образы, их было много, но все какого-то раннего детсадовского и школьного возраста, а все что всплывало позже – в подростковом периоде – было серым, холодным и неуютным. От этих воспоминаний пахло страхом, тревогой и какой-то тоской. Так, наверное, пах реализм. Ник давно забыл об этом запахе, он привык к нему, как привыкает ассенизатор к запаху своей работы.

          Разозлившись на мужчину, на его разговоры о «молодых», он попросил пропустить его и вышел в туалет. Оказавшись в тесной кабинке, почувствовал себя защищенным. Обрызгал водой лицо, глубоко вздохнул и прислушался к гулу моторов самолета.

           После посадки, в салоне как обычно образовалась пробка. Пассажиры хотели покинуть самолет как можно быстрее. Радость ощущения под ногами настоящей земли не могла сравниться с радостью полета. Что и говори, но каждому свое: кому летать, а кому и ползать.

         На площади возле аэропорта не было снега, лежали черные кляксы луж и от нагретого солнцем асфальта шел пар. От пара пахло романтизмом. Это сначала раздражало, а потом вызвало волну умиления и щенячьей радости.

         Ника встретил водитель Валера и его старый джип. Джип был большой, внутри и снаружи грязный, но какой-то по-собачьи близкий и уютный, похожий на пожилую кавказскую овчарку. Валера сидел молчаливый и злой. Причиной тому оказалась задержка самолета на два часа. Водителя никто не предупредил, он приехал слишком рано, и ему пришлось несколько часов стоять на парковке. А вокруг стоял радостный солнечный день. Было тепло и было двадцать третье февраля. Валера – в прошлом военный – мог сейчас  сидеть уже с друзьями и поднимать стопку.

         Из зимы Ник переместился в раннюю весну. Произошло это так быстро, как в фильме «Телепорт». От смены температуры обострился его хронический бронхит. Кашель стал нестерпимым. Где-то в глубине грудной клетки чесались и болели мелкие бронхиолы.
Аэропорт находился в городе Артем. Здесь жили мужчины с зеленовато-серой кожей на лице. Мельчайшие частицы угля забивались в поры, и со временем вымыть их оттуда было невозможно.

         Дорога предстояла длинная. Опустив стекло, Ник закурил. Ехали быстро и поток теплого воздуха бил прямо в лоб.

         Над дорогой висела рыжая пыльная завеса. Шла стройка виадука. Мимо пролетали исполинские бетонные сваи забитые в землю. Они торчали из замерзшей глины, как ребра мамонта. Тысячи рабочих в оранжевых теплых куртках копошились в складках стройки. Они стучали, дробили, сверлили и сваривали многочисленные опоры моста и прочих сооружений. Повсюду медленно шевелилась, ползла, надвигалась, рыла, грызла, перемалывала землю строительная техника. Нику это напоминало кадры из кинофильма «Курская дуга».

          В офисе его радостно встретил директор. Офис находился в магазине. Чтобы попасть в офис, требовалось пройти через торговый зал. Ник чувствовал, как взгляды продавцов выжигают на его спине свастику. Он чувствовал, что его плечи наливаются цементным напряжением и тяжестью, а головная боль усиливается.

          Директор приехал сюда из Воронежа. У него была смуглая кожа и белые зубы. Глаза у директора все время улыбались. Смеялись кустистые черные брови, выбритые до синевы щеки, покатый лоб и жесткая щетка волос на макушке. Директор говорил много и его слова сливались в некий узор, который плавно перетекал в табачный дым, вырывающийся из его рта и виснущий сизыми пластиками над лестничной площадкой, где находилась курилка. Директор радостно принял подарок Ника, аккуратно вывалил на стол четыре рыбины, и принюхался к ним, поводя носом, как кот. Возможно, рыба в этот момент пахла для него романтикой. В ответ Нику подарили несколько банок красной икры.
Им нужно было проехать по нескольким магазинам с инспекцией. В задачу Ника входило оценивать качество работы продавцов, их вежливость, коммуникативное мастерство и способность продавать. Ехать пришлось не на старом джипе, так как Валера уже где-то радостно поднимал стопку со своими друзьями военными. Ехали они в низкой японской машине.

         Посетили несколько магазинов. Проходя по торговому залу и одновременно наблюдая за работой продавцов, Ник видел, что они ходят уставшие, бледные, с красноватыми ободками на веках. Не замечая его и не понимая, что их оценивают, продавцы собирались в кучки, шептались и прятались от покупателей. В каждом магазине повторялось одно и то же. Ник осматривал зал, потом передавал увиденное директору, а тот взбешенный, с красным лицом и вздувшимися на висках венами, забегал внутрь. Что происходило дальше, Ника мало интересовало. Глядя на прозрачное голубое небо, он ждал момента, когда останется один в гостиничном номере.

            В машине директор слегка приходил в себя, снова начинал улыбаться и чуть позже, по дороге в гостиницу, предложил Нику не проводить этот вечер в одиночестве. Он объяснил, что в гостинице всегда имеются магические визитки. Позвонив по телефонам, указанным там, Ник может обеспечить себя приятными эмоциями на все оставшееся время.

            В вестибюле гостиницы маленькими группками, как голуби, толпились японцы. На ресепшене из большой прозрачной вазы Ник выудил горсть бесплатных конфет. Девушка, занимавшаяся размещением постояльцев, сделала над собой усилие, чтобы не улыбнуться. Её позабавила его выходка. Разглядывая вывешенные за её спиной белые циферблаты часов, он ожидал пока будут заполнены необходимые документы. В Нью-Йорке было сорок минут третьего, в Лондоне около восьми, а в Токио без двадцати пять. Часы скрывали: вечер или утро были в этих городах.

            Шершавым языком он перекатывал во рту сладкий шарик сосательной конфеты. Осмотрев номер, остался доволен. Пахло сотнями пачек дешевых сигарет. Пачки были выкурены суровыми командировочными мужчинами. Их аромат застоялся в коридоре, смялся пыльными клубками в дальних углах комнаты, осел черной копотью на потолке. Куда исчезли мужчины, Ник знать не хотел.

            Он хотел спать и чтобы головная боль прошла, а ещё, чтобы позвонила одна любимая им женщина. Чтобы она поздравила его с днем мужчины, чтобы сказала, что любит его, что хочет его, что лучше него никого нет. От этих мыслей Нику стало тошно.
Он аккуратно развесил на плечиках две свежих рубашки и одни брюки. От свежести рубашек, что-то легкое и свежее, очень похожее на весенний ветер в распахнутом окне, родилось в самом центре головы. Может быть, именно поэтому, он остановился у окна и долго изучал замерзшую бухту, наполняясь её спокойствием и тишиной. Номер был очень тих, будто имел единый с бухтой звуковой портал – некую исполинскую ушную улитку, в которой умирали все залетевшие звуки.

            На прикроватной тумбочке стоял бардовый телефонный аппарат. Аппарат блестел жирным пластиком. Как и прошедшей ночью в такси, Нику захотелось потрогать этот блеск. Он ещё почему-то припомнил блеск ярко красных касок хоккеистов чешской сборной. Их матч он смотрел по ламповому телевизору в 1975 году. Наслаждаясь этим воспоминанием, Ник понял, что в том году его ещё не было, а каски у чехов были желтые. Но он совершенно точно всегда хотел иметь точно такую же. 

             Снова посмотрев на телефонный аппарат, он нащупал в кармане визитку, взятую в специальном кармашке на стенке кабинки лифта. Он будто снова увидел белозубую улыбку директора и блеск его темных маслянистых, словно из патоки, глаз. «Позвони», – говорили эти глаза.

             Выйдя на улицу, Ник смело встретил холодный ветер, ударивший в лицо. Было около семи вечера. Гостиница стояла на высоком пригорке, что позволяло видеть замерзший Амурский залив, многоэтажки в распадке между сопками и полоску набережной, огибающей бухту. Ник представил лето, увидел океан и бегущие по краю горизонта белые паруса.

           Небо стало испуганно лиловым. Солнечный день сменил свой радостный оранжевый лик на грязно-серый пасмурный. Цвет морщинистых древесных стволов поскучнел. Стены домов покрылись мелкими трещинами. Декорации сменились, будто кто-то перещелкнул слайд.  Кожа на кистях рук стала тонкой, как папиросная бумага. Он спрятал красные от холода руки глубоко в карманы и побрел вниз по крутому склону.
Ник разглядывал лица редких встречных, пытаясь угадать в них аромат чуждого и неведомого. Но все волшебное спряталось глубоко под масками. На лицах застыли грубые морщины будничных мыслей. Пронизывающе бесчувственный лед не двигался под их кожей. Прислушиваясь к обрывкам слов, он будто желал услышать тонкий узор венецианской речи. Уличные динамики бросали рекламные призывы, как теннисные мячики. Слова отлетали от стен и рушились на головы людей гроздями сосулек, разбивались как хрусталь и рассыпались по ушным раковинам звенящим шепотом.

            По тесным прямым улицам он спустился к речному вокзалу. Рядом пах поездами железнодорожный вокзал. Ник вдохнул привычный аромат путешествий, прикоснулся к отполированным миллиардами рук толстым деревянным ручкам на дверях, погладил медную окантовку дверей и набалдашники. Разглядывая пожелтевшее расписание на стене под стеклом, он прошелся по вылизанным хлоркой плиткам зала ожиданий и вслушался в одинокий тоскливый голос диспетчера, объявляющего прибытие поезда.
От речного вокзала к центральной площади шел виадук. Над поручнями здесь были наращены дополнительные ограждения, а внизу шли рельсы. Прижавшись к крупноячеистой сетке, Ник разглядывал землю внизу и думал о тех, кто прыгал отсюда, кончая жизнь самоубийством. Он примеривал этот образ на себя, а потом фыркнул, пытаясь отогнать глупую вязь размышлений. По правую руку шла корабельная бухта, вся сплошь заставленная торговыми судами.

            Сумерки падали легкой сизой занавесью. Потолок туч становился как будто ниже. Тучи грубели под собственной тяжестью и протягивали к земле лохматые лапы. Далеко раздался звон склянок. Военный корабль призывал к себе матросов. Плавучие острова одновременно расцвели россыпью огней. Воздух насытился запахом снега. На встречу попалась кудлатая собака. Она разглядела в Нике чужака и миролюбиво оскалилась.

             Над площадью возвышался черный красноармеец, а слева и справа к нему тащили пулеметы чугунные матросы, опутанные пулеметными лентами. Слева, будто космический корабль, в землю воткнулся белоснежный пятнадцатиэтажный дом администрации. Встречные девушки прятали розовеющие щеки в опушку воротников и бросали темными жемчужинами глаз осторожные взгляды.

             Ник ждал звонка. И телефон звонил, но говорил не теми голосами и получал письма не от тех адресатов. Однокурсники, друзья, знакомые, родственники – все вспомнили сегодня о нем и позвонили, чтобы признать этот день его днем. Но не звонила и не писала та, чьё признание оказалось бы решающим, чей голос разорвал бы в клочья малейшие его сомнения в самом себе. Ник часто доставал телефон, чтобы проверить не было ли от неё звонка. Но не было ни звонка, ни смс.
Совсем стемнело. Мрак ночи, усилил контраст огней города. По сырому подземному переходу, Ник прошел на другую сторону улицы. После определенного времени стали встречаться другие люди: девушки и парни с тонкой аурой свободы на лицах. Они смеялись, шли под руки, забавные шарфы развевались на их шеях, будто флаги новой армии.

             Пошел снег. Звук его падения, как шелест крыльев ангелов, потонул в городской какофонии. Ник только слышал, как снежинки стучат по его куртке. Они быстро таяли, и одежда моментально пропиталась влагой. Он чувствовал себя набухшим, готовым порасти, семенем.

            Зайдя в маленькое кафе, с удовольствием ощутил теплый аромат кофейных зерен. Большие окна – от пола до потолка – выходили на центральную улицу. Близко к окну стоял маленький плетеный круглый столик и стул. Верхний свет не горел и только свечи горячими оранжевыми ладошками помахивали в такт сквозняку. Ник пил кофе, отламывал чайной ложечкой сладкие кусочки чизкейка и погружался в умиротворенное состояние безвременья, когда мысли летят так высоко, что ни одну из них не разглядеть. Фейерверк улицы слился в радугу праздничного вечера. Каждый в городе чувствовал, как маленькая частичка покоя и радости влилась в его тело, а затем проникла в душу.

           В гостиничном номере к нему вернулось одиночество. Ник выкурил перед телевизором пару сигарет. Осушил банку пива, все это время нервно поглядывая на телефонный аппарат и трогая ровный край визитки в кармане. Достаточно позвонить, чтобы доказать свой пол. Вонзиться в теплое влажное тело Геры. Распахать и услышать удовлетворенный стон.

            Но он так и не поднял трубку. Не стал нажимать мягкие кнопки. Потушил свет, задернул шторы и расстелил кровать. До трех ночи он все ещё ждал звонка той, чей голос мог вернуть ему веру в себя. В три надежда тихо растаяла. Вместе с ней растаял и Ник. На измятой подушке осталась лишь прозрачная роса. Его тень вспорхнула к потолку, бросилась к двери, а затем в окно. Окно распахнулось. Морозная колкая струя воздуха сдула остатки терзаний и тревог, и ясная решимость наполнила тугие белые паруса прекрасного корабля на горизонте.