Химия

           Знаете, дети иногда выводят взрослых из себя. Бывает такое. Часто, когда взрослые, да и не только взрослые, наблюдают какое-то отклонение от нормы в их представлении. Ну, допустим, ребёнок хочет что-то, упал, орёт и бьётся в конвульсиях. Конечно, его надо встряхнуть. А бывает наоборот. Вроде и ребёнок нормальный, и ведёт себя обычно, а взрослому очень хочется дать ему в морду или сделать какую-то гадость. Я это почувствовал осознанно ещё в первом классе.
          Первое полугодие я учился в Симферополе в средней школе № 35. Классной у нас была Юлия Ивановна. Это был 1969 год. Ей было около сорока, она была ровесница моих родителей. Нам она казалась женщиной в возрасте. Мы приходили в школу, садились за парты, начинался урок. С Юлией Ивановной было интересно. Она учила нас писать, читать и считать. На партах у нас были перья и чернильницы. Писали мы в тетрадках в косую линейку. Писать пером было трудно, оно работало только движением сверху вниз и чуть вправо. Я мучился, но писал. Мне говорили, что от писания пером почерк улучшается. Почерк не улучшился. Как говорил Вини Пух, правильно писание хорошее, но, почему-то хромает. Кляксы мы промокали промокашками. Время урока проходило незаметно. Это всегда так бывает, когда интересно. Где-то в конце второго урока нам приносили сливки в маленьких 200-ти граммовых бутылках и булочки или коржики. Мы расстилали салфетки и полудничали. Были уроки танцев. Нас учили приглашать девушку на танец. Мы разучивали мазурки, польки и вальсы. Юлия Ивановна культивировала в нас рассудительность и самоуважение. Она никогда не повышала голос, была терпелива и внушала спокойствие. С Юлией Ивановной у нас всё ладилось.
           Отца перевели в Закарпатье, в город Ужгород. Он уехал раньше. С весны, до нового года мы прожили в Симферополе. Мама не работала, и мы жили на деньги, отложенные за два года нашей жизни на Сахалине. У мамы было время заниматься мной. В первое полугодие я был отличником. Это было самое хорошее время в жизни нашей семьи. Отец получил трёхкомнатную квартиру, в новой хрущёвке, по улице Лаврищева, у танкового полка. И вот на новый 1970 год мы прилетели в Ужгород. Закарпатье встретило нас пасмурной погодой, сырым снегом, повышенной влажностью и замёрзшими лужами по которым мы, с братом разбегаясь скользили. Квартира была у нас впервые, она была новая и пустая. Вещи наши двигались контейнером. Это было долго. Мама отвела меня и брата в 11-ю школу. Зашли на собеседование к завучу. Мама написала заявление красивым каллиграфическим почерком. Она в жизни много писала пером. Завуч при маме отобрал у брата резинку, которую он держал в руках. Это меня поразило. Я был страшный собственник. Как-то сразу стало ясно, что тут превратные представления о воспитании, что с нами церемониться не собираются и что мы попали.
           Моя новая учительница, Наталья Макаровна, решила на нас медаль сделать. Прессовала нас нещадно. Гоняла по математике. Устраивала ежедневно контрольные. Била нас указкой по рукам и голове. И гороно у нас прописалось. И это был не самый худший вариант, как я понял потом. У неё не было к нам личной неприязни, к каждому персонально. Ей просто нужна была медалька заслуженного учителя. И если мы не выдавали результат, она нас грузила и била. Медальку свою она, конечно получила. Только однажды я нарвался на её личную неприязнь. В классе четвёртом мы должны были стать пионерами, для этого надо было выучить клятву, и каждый выходил и рассказывал её со сцены. Это был какая-то дурная карусель. Одно и то же. Бред какой-то. Я прочитал плохо. А может и не плохо, но ей не понравилось. Я, видимо, на её вкус, испортил общую картину. Не все же артисты. И на выходе со сцены она мне сказала,- ну что, придурок, не мог нормально рассказать? Мне стало неприятно. Я был ранимый. В четвёртом классе я стал круглым троечником. А пионерский галстук всегда носил в кармане.
           Наталья Макаровна имела привычку посещать родителей. Её встречали, конечно, наливали. Для того чтобы быть учителем младших классов много ума не надо. Вот получить заслуженного учителя, для этого надо быть педагогом. Многие так думали. Наталья Макаровна получила заслуженного учителя без этих глупостей, а мы стали немножечко уродами. Издержки производства. Вот только зачем ей это было надо. Она и сама не знала. Она спилась до того как я закончил школу. Да! А родители, кстати, знали о том, что она нас бьёт. Но учительница продлённого дня этот вопрос оттянула на себя. Мало того, что она элементарно не умела ни считать, ни разговаривать, она била нас и таскала за волосы просто так. Ссука. Я даже и не помню, как её звали. Мы с Игорем Тимошенко звали её эсэсовка. Все дружно жаловались на неё, хотя Наталья Макаровна зверствовала не меньше. От её уроков крыша ехала. Хотелось взять и запустить в неё чем-нибудь, что я однажды и сделал. Но это был всего лишь скомканный тетрадный листок. Я сидел за четвёртой партой в среднем ряду и бросил его ей в спину, когда она стояла у доски. Накипело. Протест. Скомканный лёгкий лист долетел до первой парты и опустился на бант Тани Дрюковой. Какое-то мгновение класс ожил и все стали нормальными. Но гестаповка знало своё дело туго. От её вопроса никто ничего хорошего не ждал и все впали в оцепенение, как при виде змеи. Я спокойно встал и без страха и сожаления сказал, что это сделал я. На её идиотский вопрос зачем, я ответил, что сделал это просто так. Так я попал в разряд неблагонадёжных троечников. Вспоминая этот эпизод, я горжусь своим поступком, хотя действие моё в тот момент было спонтанным. Довела ссука. Она потом мне отомстила, поставила единицу. Эмоциональную. Она аж подёргивалась. Она доказала мне, что я идиот. Видимо, для неё это был принципиальный вопрос. Это для неё было очень важно. Мне даже показалось, что она кончила в этот момент. Тыча в исступлении алюминиевой указкой в нас и в доску, она её всё же сломала, ко всеобщему удовольствию. В довершении всего ей на голову свалился портрет ленина висевший над доской, и Наталья Макаровна свалила "по холодку" домой, видимо опохмеляться. Оставив нас наедине с эсэсовкой.
           В классе третьем нас активно дрессировали на массовку и таскали по разным праздникам для заставки. Как-то по весне нас притащили в амфитеатр. Массовка откладывалась. Мы перегревались стоя на солнце в белых рубашках и чёрных брюках пока взрослые зрители оттягивались сидя и развлекаясь перед сценой. Мой одноклассник Иштван Токачь не выдержал издевательства, получил солнечный удар и потерял сознание. Мы проторчали три часа на солнцепёке. Наш выход отменили, и мы пошли домой. Все с радостью ломанулись к автобусной остановке и разъехались по домам. Я уехал последний. На следующий день я с удивлением выслушал какой я урод, что я ломанулся на остановку и уехал домой один без разрешения Натальи Макаровны, и что я этот проступок совершил один. Я получил неуд по поведению и узнал состояние охуевания. У меня даже слов не нашлось. А главное, стало всё предельно ясно и понятно, и не только мне. Этот опыт дорогого стоил. Я повзрослел. Мне было десять лет.
           Я часто вспоминал Симферополь и Юлию Ивановну, как волшебную фею. Я понял, что в симферопольской школе № 35 мы были окружены любовью, заботой и порядочными людьми, как в волшебном замке. Бывают исключения.
           Время шло. Новые предметы, новые учителя, новые классные руководители, новые ученики. В параллельном классе учился сын директорши. В нашем классе собрали всякий сброд, включая меня. Осознание необходимости хорошего аттестата пришло к классу седьмому. В восьмом я был уже хорошистом. Ученик я был не сильный. Но цель свою преследовал цепко. Занимался спортом. Характер был. Сложнее было перебороть стереотип учителей, что ты не троечник. Вспоминал Наталью Макаровну не злым тихим словом. Эта заслуженная тварь-медалистка за пару лет опустила нас морально ниже плинтуса, и навязала такие низменные комплексы, на преодоление которых ушло всё остальное время учёбы вплоть до 10-го класса, а может даже и больше. Может поэтому к нам так и относились наши последующие учителя. Детская память гуманна. А дети беззлобны. Поэтому всё плохое забывается и уходит на задний план. И спустя время, встречая наших учителей, даже не самых лучших, мы улыбаемся им, слушаем их, сопереживаем им, хотя мы уже и не дети.
           Спустя много лет, живя в другой стране, на другом конце света, я разыскал свою учительницу по химии и классную руководительницу Марию Константиновну Мешкову. Мы созвонились. Поговорили. И я понял, почему её не любила моя мама, и почему нам было с ней так трудно. Ни мать, ни брат никогда не заступались за меня. Требовалось решать вопросы самому. Время было такое. В этом ничего плохого нет. Но было трудно. Я быстро понял, что система отношений в школе построена так, что учителя, в своём большинстве провоцировали тебя постоянно доказывать им, что ты не верблюд, занижая оценки, и унижая твоё человеческое достоинство. В эти игры я играть не стал, а переключился на спорт. Но крови они всё равно попили. Когда мать понимала мою правоту, она просто не ругала меня, молчала. Так я научился молчать. Молчал я долго. Есть время разбрасывать камни, приходит время их собирать. Пришло время поговорить. По полемизировать.
           Мария Константиновна Мешкова, пенсионер. В прошлом преподаватель химии. Живёт она на Лаврищева, в нашем дворе, в соседнем доме. Сын её вертолётчик, живёт и работает в Черкассах. Она этим не очень довольна. А внучка в США уборщицей в гостинице, этим она довольна очень. С Марией Константиновной я столкнулся в старших классах, когда началась химия. Потом она стала нашим классным руководителем. Так бы всё было бы ничего. Предмет она знала. Объяснить могла. Но. Когда-то, с какого-то перепугу, она решила, что она может воспитывать детей. Проморгали маньяка. И она начала нас лечить. Не только нас. А, так, вообще. Тем более, что при совдэпе это было безнаказанно.
           Вот, к примеру, был учитель физкультуры, Арпад Степанович Ковач. Арпад Степанович венгр. А у венгов нет отчеств. Потому и читается его имя отчество как корова и седло. А Степан по венгерски,- Пишты. Арпад Пиштыевич вообще не произносимо. Он рассказывал о пользе занятий физкультурой и о вреде курения и алкоголя. Это нормально. Это было в классе пятом. И я сказал, что мой дедушка после сорока пяти лет не пил и не курил. На что Арпад Степановичь отреагировал,- а что он делал до сорока пяти лет? Арпад Степанович заставил меня задуматься. А ведь это был просто учитель физкультуры. В классе девятом, когда я уже был чемпионом области по классической борьбе в своём весе, Арпад Степанович на своих уроках уделял большое внимание бегу. И бегал вместе с нами. Воспитывая личным примером, и чтобы мы не сачковали. Как-то бежим вдоль набережной. А я и говорю,- Арпад Степанович, а не высокий ли вы темп взяли, не быстро ли мы бежим? -Дмитрий! После сорока пяти быстро не бегают,- сказал Арпад Степанович. Он в сорок пять свободно делал подъём разгибом и выход силой на перекладине, спокойно забрасывал трёх очковый и преподавал баскетбол.
           Иван Иванович Иванов преподавал нвп. Это был мастер художественного слова и практик. Мы разбирали калашников на время, стреляли в тире в подвале школы из тоз и узнали что такое самоподготовка – главное не шуметь. Иван Иванович Иванов был Иваном Ивановичем Ивановым, потому, что был воспитанником детдома. Родителей у него небыло, он был подкидыш. Выпускник суворовского училища и ветеран второй мировой. Он был терпелив, собран, практичен, смекалист, всё подробно объяснял, мог послать ученика, которому доверял, за бутылкой вина и бросить неожиданно под ноги взрывпакет, чтоб карась не дремал. Мы проходили летние сборы с ним в ужгородском мотострелковом полку, и ездили в горы на полигон стрелять из калашникова. Он открыл мне секрет попадания гранаты в окоп после любого зачётного броска в район окопа во время проверки комиссией наших навыков. Иван Иванович Иванов сформулировал главный, основополагающий принцип армейской жизни,- спешка нужна при ловле блох! В целом это был замечательный человек.
           Будникова Клавдия Ивановна, преподаватель ботаники, зоологии, биологии, анатомии в просторечье,- гидра, была талантлива и самозабвенна в своём предмете. Оценку ставила заслуженную. Только один раз она лохонулась. Пересадила меня в классе восьмом от Игоря Лоншакова с четвёртой парты к Наде Котелбе на последнюю. Надя была вполне себе уже взрослая девушка. Всё у неё было даже очень на месте. И вдобавок она была в пограничном состоянии, между прелесть, какая глупенькая и ужас, какая дура. Просидел я с ней всего пол урока. Я, в общем, достаточно внимательный и дисциплинированный ученик, но хоть убей, не помню, ни слова Клавдии Ивановны на том уроке. Кроме,- Лонский!!! Немедленно пересядь на место!!! Я был увлечён анатомией и глупостью отдельно взятой одноклассницы. Меня от неё еле оттащили. Она пребывала в аналогичном состоянии. Гормоны, однако.
           Михаил Кириллович Гребенюк преподавал физику. Так получилось, что контрольную мы написали Гильперту Александру Александровичу, завучу по совместительству, который принимал меня и брата в школу. Ну, который у него резинку отобрал. А раздал контрольные работы с оценками Михаил Кириллович. У меня были грамматические ошибки, и стояло три. Я бросил тетрадь на стол и сказал,- а, старайся, не старайся, всё равно три поставят. Михаил Кириллович отреагировал моментально и убедил меня стараться. Я стал получать заслуженные оценки по физике. У Михаила Кирилловича была своя уникальная система преподавания. Он вытянул по физике всю школу. Надо было быть клиническим дебилом, чтобы не знать его предмет. Михаил Кириллович, в процессе занятия мог рассказать стихотворение, историю или байку, чудесным образом не выпадая из контекста занятия. Он поражал краткостью и простотой тем, разнообразием сравнений. Давно уже выпавшие из учебного процесса почти вымершие динозавры оживали и втягивались в процесс. Проснулись сонные мухи. Немые заговорили. Незрячие прозрели. Пришли на урок не ходившие. Всё шло в общее дело восстановления храма науки на развалинах, оставленными всяким там заслуженными натальями макаровнами, майями феофановнами, григориями михайловичами и мариями константиновнами. Сноб и пессимист, любитель понюхать клея, Сергей Андрюшин, от досады даже закурил на уроке и Михаил Кириллович продемонстрировал нам лазерный луч. В старших классах мы летом должны были работать в школе и отработать какое-то количество часов, которое преподаватели записывали в наши дневники. Я ходил работать в кабинет физики. Оценка по физике в 11-ой школе являлась закономерным, но всё же второстепенным продуктом нашей деятельности на уроке. А главное, Михаил Кирилович нас не унижал, но и расслабляться не давал.
           Светлана Яковлевна Гордон преподавала английский. Всё, что я знаю по-английски, это благодаря ей. Она была замечательный преподаватель и абсолютно поверхностный человек. Спустя годы я разыскал её в Израиле. Два раза попытался поговорить, и два раза она отложила разговор за неимением времени. Всё равно. Я был рад, что нашёл её. Но третий раз беспокоить не стал.
           Зоя Архиповна …., преподавала математику. Зоя Архиповна была русская, в возрасте и напоминала Юлию Ивановну. Преподаватель старой школы, она с тоской и недоумением взирала на окружающую систему образования сложившуюся в ужгородской школе № 11, но поделать ничего уже не могла и не хотела.
           Прасковья Павловна учила нас русскому языку. Мы его плохо знали.
           Алла Алексеевна учила нас украинскому языку. Мы его знать не очень-то и хотели. Но учили. Алла Алексеевна поставила моему брату Юре на устном экзамене по языку четыре. Он ответил на пять, и спросил,- почему четыре? На что, она ответила,- это не тебе, Юра четыре, это твоей маме четыре. Мама как-то имела неосторожность продемонстрировать своё знание украинского языка Алле Алексеевне в каком-то спорном вопросе, так как она родилась на Украине, и окончила украинскую школу. Для неё это был родной язык. Но она не была похожа на украинку, а совсем наоборот. Алла Алексеевна была националистка.
           Григорий Михайлович Лавер преподавал историю. Это была ещё та история. Он любил сухое домашнее, которое всегда стояло в его преподавательском столе. Он внедрил в нашу жизнь надзор и приучил к нему кондуитом. Когда в 79-м я уехал в Целиноград, то оставил в ужгородской школе адрес тётки, а не школы, как требовалось. Проверять никто не стал и мне выслали моё школьное личное дело надом. Там где он писал на меня объективки. Какой слог! Какой стиль! Чувствовались опыт, стаж и хватка. Сразу стало ясно, что это писал запасной футболист киевского динамо и историк по совместительству. Я увидел себя под другим углом. У тётки волосы стали дыбом, когда она это почитала. Григорий Михайлович был человек недалёкий. Потому рассказывал нам всякую всячину из своей легендарной жизни. Так из его рассказов мы узнали, что он был назначен запасным футболистом в киевском динамо. И что принимал личное участие в расстреле людей в городе Ужгороде в парке имени горького, что напротив школы, через реку. Что, видимо, и предопределило его учёбу на историческом факультете Ужгородского университета. Вот такая итория. Работал недалеко от мест своей боевой славы. Григорию Михайловичу и в голову не приходило, что совдэп очень скоро может навернуться. Потому особо не задумывался, не стеснялся и откровенно рассказывал, как было дело. Одно слово,- историк. Высокие чувства были не чужды ему. При всех своих патологиях, Григорий Михайлович косил своими кудрявыми бакенбардами под Элвиса Прэсли и любил пощупать молодых училок. Он был откровенен и краток в определениях. Никто кроме него не мог построить нас и сказать,- «ну что? обосрались на строевом смотре?». Пока он был у нас классным руководителем, мы всегда занимали последние места, учились на тройки и болтались по школе без дела. Григорий Михайлович был человек бывалый и порой вёл уроки физкультуры. Взирая на анатомию комсомолок нашего класса, сквозь спортивный костюм Григория Михайловича выпирало его пролетарское происхождение, спортивная молодость, отвага и беззаветная преданность делу марсистско-ленинской сексуальной революции. И комсомолки наблюдая это, радостно делились впечатлениями и чувствовали уверенность не только в сегодняшнем, но и в завтрашнем дне. Григорий Михайлович под спортивкой носил семейные пролетарские трусы строителя коммунизма, которым скрывать было нечего, и не стеснялся являть собой образец большого мужского начала. И оно у него таки было. Может потому его и звали промеж собой просто Гриша.
           Его сменила Майя Феофановна. Она была демократична, пока я не принёс в класс металлическую заготовку для памятника в виде креста. Массивный такой крест, ладони в две. Я его у брата спёр. Юра Пипик увидел его у меня и одолжил без спроса. Крест как-то само собой всплыл именно на её уроке. Куда делась демократия? Реакция была поразительна. Медалированная коммунистка, душа девчачьего ученичества, эрудированная и блистательная Майя Феофановна очканула не по детски, ощетинилась, вспенилась, походя на незабвенного Григория Михайловича, обнажая свою истинную марксистско-ленинскую сущность вохровца, отобрала крест и шипела как чёрт на сковородке. Вот что делает крест животворящий с вампирами! Она и сама не знала, что с ним делать. Я втихаря изьял духовный символ человечества. Подальше от греха. О котором она, как профессиональная атеистка могла иметь превратные представления. Что в свою очередь могло привести к возврату во времени, искажению реальности и загрязнению атмосферы. Юра Пипик мужественно вынес переливание совдэповской крови из пустого в порожнее и не указал на меня. А я, гавнюк, промолчал. Плохой я товарищ. Нельзя со мной в разведку идти. Потому я как-то по жизни сам и хожу. Так мы с Юрой Пипиком святым крестом сделали флюорографию на вшивость коммунистке-атеистке и совдэповскому историку Майе Феофановне.
           Метровка, это фамилия, а не расстояние. Преподаватель уроков труда. Он научил меня водить машину. Спасибо ему.
           Так вот, Мария Константиновна, с её слов, ходила договариваться со Светланой Яковлевной по английскому, в расчёте на то, что я сдам устную математику на четыре. Нужны были хорошисты. Математику на четыре я сдать мог спокойно. Но не сдал. Как-то раз, Игорь Тимошенко, провокатор и большой шутник, стоя у двери, запустил в меня огромной классной геометрической линейкой. Я бросил её в ответ. Игорь исчез в проёме двери, и неожиданно для меня, там появилась наша новая преподаватель по математике. Линейка упала перед ней. Я, конечно извинился. Но сдать экзамен на четыре уже было невозможно. Я испортил показатели, и Мария Константиновна кусала локти, из-за того, что договаривалась со Светланой Яковлевной обо мне. Так, неосознанно я развёл Марию Константиновну. В свою очередь она в долгу не осталась. По химии при любом раскладе я больше четвёрки не видел. Увидит, что я гуляю во дворе, и обязательно вызывает на следующий день к доске. Я это дело просёк. Начитаюсь химии, и маячу под её окнами, дышу озоном. Она вызывает, я отвечаю. Я хорошо отвечаю, она ставит точку и спрашивает меня на следующий урок, и всё равно ставит четыре. У Марии Константиновны небыло никаких систем, кроме сведения счётов. Мама приходила после родительских собраний и ничего мне не говорила. Она не любила Мешкову, но поделать ничего не могла.
           Я позвонил ей в 2011 году. Мы поговорили. Она рассказала про сына в Черкассах, про внучку в Америке. Поинтересовалась, как я, как семья. А потом и говорит. Я помню твоего брата Юру. Он всегда мне помогал в кабинете химии. Химию-то он не очень знал, да и делать он особо ничего не умел, но всегда стремился предложить свои услуги, покладистый был. Типа орден сутулова зарабатывал. Потому, она ему наверно и ставила пятёрки. Ты мне, я тебе. Столько лет прошло. Продешевила.
           Вот я и думаю. Давно не стало той страны. То, что нам преподавали, в большей степени было условно и в основном не пригодилось. И преподаватели наши знали это. Хороший преподаватель школьной программы со своей системой вытирания пробелов, как например Михаил Кириллович, встречается не чаще, чем один на тысячу. И никакая Мария Константиновна с ним рядом не стояла. Эти оценки, конечно, имели значение, на коротком плече. Но были в большей степени символичны, условны. Воспитывать оценкой за знание,- последнее дело. Признак глупости и безразличия. Значит и педагог из Марии Константиновны никакой. А как ты можешь оценивать ученика, если ты и химик так себе и педагог никудышный? Мало того, не хватило ей ни ума, ни широты души, понять это. А спроси её, так она скажет, что честно выполняла свой долг. Как подвальные стрелки на лубянке. А может тебе просто денег надо было дать? А? Мария Константиновна?
           Я как-то домой приехал, год спустя после школы, на поезде, и у вокзала такси поймал. Мне от вокзала до Лаврищева не такси рубль денег. На практике в Казахстане я за месяц успевал рублей четыреста намолотить. А тут парень подскакивает,- давай вместе, мне тоже на Лаврищева. Оказалось это сын Марии Константиновны. На год старше меня. Выходим из такси, я рубль водителю даю, а он говорит,- твой коллега уже заплатил. Я к нему, а он мне,- потом, мол, сочтёмся. Ну ладно. По казахстанским меркам дело копеечное. Платит тот, кто своё расположение хочет продемонстрировать. Ну, говорю, следующий раз я плачу. На том и разошлись.
           Пару дней спустя стоим мы с одноклассником, которого Мария Константиновна любила и уважала, которому оценки хорошие ставила, разговоры разговариваем. И вот говорю я другу моему школьному, отличнику, любимцу учителей, зайдём к Марии Константиновне, поздороваемся, должок у меня имеется, внимание уделим. А он мне и отвечает,- да пошла она нахуй, ****ь старая, дура ****утая! Так мы к ней и не зашли. А сколько вони потом из-за этих пятидесяти копеек было… Мать мне замечание сделала, мол нельзя так. А отец смеялся. Убожество,- страшная сила.
           Вот такая она, любовь безответная. Чего не хватало Марие Константиновне, чтобы стать хотя бы нормальным человеком. Ума, денег, любви? Я теперь точно знаю, почему её моя мама не любила. Мария Константиновна была заурядна и бездарна. И это оказалось фатально. Так как мозгов у неё небыло, понимала она эту фатальность на подсознательном уровне, и реализовывала это понимание на окружающих, как маньяк, выбирая жертву беззащитную, зависимую и безответную, проецируя на неё картину своего больного мировосприятия и компенсируя свои невосполнимые комплексы и пробелы в сознании унижениями и издевательствами над жертвой. Уверен, что она от этого получала удовольствие. Она обладала гонором и замашками профессора академии наук, не являясь таковой, и не имея призвания ни к химии, ни к педагогике. А профессор без знаний,- это концлагерный вохравец. Хуже Григория Михайловича, которым руководили, всё же основной инстинкт и обычный страх. Прижал бы её Григорий Михайлович, пощупал бы, глядишь и Мария Константиновна расцвела бы и умом оттаяла. Но для этого надо было бы быть молодой, фактурной и прелесть какой глупой, как Надя Котелба. Так и этого небыло. Ничего небыло. Один геморрой. Мария Константиновна Мешкова, в своём лучшем возрасте, в зрелые годы, была остывший чай..., без сахара..., лимона... и заварки. И это трагедия. Помните, у Булгакова, когда ночью в психушке Мастер спрашивает у поэта Бездомного,- какие стихи вы пишите? И он отвечает,- ужасные. И Мастер говорит,- не пишите.
           Я просто собираю и складываю камни. Я делаю так, как меня научили в детстве. Я понимаю, что все люди разные. И в мире хорошего и плохого поровну. Зло и добро, интеллект и глупость,- равны по силе. Просто знаки разные. И всё это от бога во благо. Я делаю то, что могу и чему научился. Смотрю и думаю.
          А не как в анекдоте. Когда богатый араб познакомился с русским и забухал. Неделю бухает.  Гарем бунтует. Каждый день его требуют. Арабу надоело. Говорит,- постройте всех и поставьте раком. Все построились. Он подходит к каждой, целует в задницу и говорит,- всё, чем могу..., всё чем могу...
          Когда отец умирал, он сказал,- напиши правду, как было, и хам перестанет торжествовать.
          Жизнь прожита. Есть время разбрасывать камни,- приходит время их собирать. Все мы на пороге встречи с Мастером. Все мы собираемся в последнее, вечное, безвозвратное путешествие. Ничего нельзя взять с собой из этого мира. Ничего нельзя оставить в этом мире. Вещи истлеют. Память сотрётся. И я пойду по лунной дороге, познав свою глубину мерзости и свою высоту прекрасного, благодаря окружающим меня людям, посланных мне вечностью, чтобы я прозрел и прочувствовал. И в этой компании неудачников по неволе, я всё же хотел бы идти рядом и разговаривать с Михаилом Кирилловичем.

лето 2011. Реховот.