Двойник

Федоров Михаил, Георгий Цветков.

“Двойник”

Глава 1

Был вечер. Все получили зарплату. Чехов не торопился. Он сильно рассчитывал на приличные деньги. Старался весь месяц, засиживался, задерживался и не зря – результат  пришел. Чехов холодно смотрел на разочарованных коллег, как обычно недополучивших и верил, что сегодня его благополучию ничто не угрожает. О стремительном взлете и карьере мечтал Чехов. И казалось, осуществление мечты  началось.
- Зарплату получил? – обратился к нему, приятель, самый неудачливый в прошлом месяце. Ему предстояло занять денег, и он хотел провернуть дело поскорее…
Чехов с недоверием осмотрел его серьезную недовольную физиономию с острым, но не большим носом, змеиными глазами и плотным каменным подбородком.
- Нет… 
Приятель нерешительно молчал, стеснялся и злился на Чехова как – будто тот смеялся над его безденежьем. 
- А ты, как?
- Мало получил… - почти прошипел он и закатил глаза, негодуя.
- Ну ясно… - Чехов поднялся со стула, потянулся, зевнул, надул щеки. Смял и бросил в корзину, ставшую вдруг ненужной, бумажку и направился в раздевалку, за паспортом. «Хорошо бы иметь двойника, потолще или потоньше… время все на работу уходит, усталость камнями на спине висит… Нить связи с Юной натянулись того и гляди порвется, она добра как сестра милосердия к умирающему, но и  ее терпение не вечно. У той долг, а она – свободна… Сегодня встречаемся. Получу денег и позвоню. Не знаю, что делать, если уйдет от меня, если не ответит, если не встретимся… Лучше не думать, мысль говорят материальна, я о счастье все думаю, а оно, впрочем, не думаю почти…». Чехов подошел к шкафу, отпер его и пролез рукой во внутренний карман пальто. Паспорта не оказалось. Он снова сунул кистью в гладкое вместилище приятно пахнущего черного мантеля и перепроверил. Пусто. «Как это?! Неужели забыл?.. Почему все забывается в самый нужный момент?!» Чтобы удобнее было смотреть, он снял пальто с деревянной душки, и энергичным жестом выдернул из серого железного ящика.
Надо успокоиться и найти – прошептал Чехов и снова принялся за внутренний карман и снова тот ответил пустотою. «В карманах». Сохраняя спокойствие уже только внешне, он проверил боковые карманы, в нетерпении шмякнув, об пол черные перчатки. «Я взял его с собой, все будет хорошо». Но хорошо не было. Он снова пересмотрел пальто, проверил карманы брюк. Оставалось лишь развести руками. Вешая одежду обратно, он нечаянно глянул вниз и заметил на дне шкафчика темное пятно…
- Паспорт? – радостно, но, еще бурля, поднял пропажу, словно нашел не документ, а самого себя. Снова поверив, что все прекрасно он шел за деньгами. На ходу посмотрел фотографию в паспорте и понял, что никогда уже таким не будет, что жизнь проходит, но гордости за пройденный путь он не испытывает. Он вошел в узкий белый коридор и сделал антраша, чтобы стряхнуть с себя тень разочарования. Чехов подошел к двери и дернул шарообразную желтую ручку, заперто. «Какого черта нам не начисляют на карточки, так хорошо было. Поссорилась наша директриса с директором банка на охоте, жаль не перестреляли друг друга, споря из-за ставки рефинансирования». Снова повертел ручку, и внезапно дверь открылась. Татьяна, высокая девушка, в серой крупно вязаной кофте и густыми рыжими волосами, повернулась от монитора. Чехов испытал смущение, которое всегда испытывал при ней. Чувствуя себя школьником, перед молодой и красивой, но строгой, ужасно строгой учительницей.
- За зарплатой?
- Да
- А ты разве не получил? Паспорт.
Чехов подал в открытом виде, замявшись от ее вопроса. 
- В конце списка на «ч» - зачем-то бормотал он. Чехов ждал, волнуясь, о сумме, но был доволен, потому что удачно разрешилась его тревога.
– Послушай…
- Да – с улыбкой нагнулся Чехов над метавшим искры лицом бухгалтера.
- Деньги получены, и подпись стоит…
- Постойте здесь ошибка, - неожиданно он перешел на «вы», хотя сам всегда хотел быть с ней на «ты» - я ничего не получал, могу показать кошелек, там пусто!
- Подпись твоя? – говорила она ледяным, но нисколько не насмешливым голосом, который скорее пошел бы офицеру полиции.
- Моя… как моя?! Я ничего не подписывал. Устроим экспертизу!
- Посмотрю в программе… - она повернулась к монитору. - Все верно…
- Тань, ты меня знаешь, я не стану шутить
- Какие шутки?!
- Кто получил? Вспомни…
- Не пудри мозги – заговорила она почти грубо, немного распевая на «и» - ты приходил, получил деньги и ушел. Сколько там? – она сверилась – двести тысяч.
Чехов пришел в ужас. Самые большие деньги в жизни ушли неизвестно к кому. Причем сделано все было издевательски ловко. Паспорт под нос сунули, дескать, на, полюбуйся приятель. Таня, видя, что он не шутит и расстройство серьезно, посоветовала обратиться в службу безопасности.
- Жить-то на что?
- Займи…
- Проверь, может быть все-таки…
- Смотрели вдвоем, я была уверена, что это ты…
- Кто-то грим сделал?..
- Иди… не мешай – хотя она ничего особенного не делала, в чем он помешал бы ей…
- Все сохрани, как есть… - Выйдя, Чехов в бешенстве ударил ботинком по стене и сердито обернулся, нет ли кого, коридор был пуст. Скорыми шагами пошел в туалет, ему требовалось побыть одному и умыться. Он понял, что произошла катастрофа.
“Позвоню Юне, чтобы утешиться”. Он завернул перед комнатой в укромный уголок и набрал номер, пошли гудки, а потом резко “номер занят”. “Сбросила?! Значит все?!” С необыкновенной быстротой в последнее время он делал подобные убийственные выводы. Попробовал еще раз, теперь просто были гудки, без ответа. Чехов расстроился, потому что не понял, состоится ли их встреча. “Перезвоню спустя пару минут, может быть отошла от телефона, или забыла где, если забыла…”. Вошел в тесное помещение с кафельными стенами и включил воду. Окатил себя льдом. В надежде проверил телефон, никто не перезванивал, и сообщений не было. Снова набрал: “абонент недоступен”. “Телефон уже побывал в ее руказ, но никак не отреагировала… Не может, значит, говорить, но не вериться, что это спроста, что же судьба свиней подкладывает? Потому что я сам – свинья… А это, это кошмар… двести тысяч… прознал кто, да как могли? Неужели Львовна не поскупилась, но какая у Тани реакция? Деньги уплыли, меня не волнует. М-м-м, м-м! Подпись моя, моя подпись. Откуда они узнали? Это невозможно! Невозможно, черт возьми!…»
Он еще раз умылся и, все еще не веря в произошедшее, но в глубине души зная, что все так и есть, вернулся на рабочее место.
- Думал, ты ушел? – сказал приятель
- Ухожу…
Ему становилось дурно до головокружения, когда он соображал что случиться, если новость проползет в коллектив. Он бы лучше дал оторвать себе уши или одну из рук, чем допустить что все его коллеги начнут судить да рядить о том, что он не мог повторить в себе без содрогания… 
- Просто ты вроде собрался… - говорил, спотыкаясь о каждое слово явно чем-то недовольный молодой человек. Но если раньше это было больше похоже на чувство собственной ущербности и бессилия, при высоких амбициях, то теперь в нем нарастало бешенство.
- Чего пристал?! – не сдержался, наконец, Михаил
- Ты прощался
- Не прощался! А, хочешь попрощаться, давай! Руку! – в порыве стремительного негодования он выбросил открытую ладонь, но она осталась не пожатой и склока переросла в настоящую ссору, а учитывая, их давнюю скрытую антипатию – в открытую вражду.
В каком-то еще большем задоре Михаил сам схватил руку молодого человека и потряс ее.               
- Хочешь сказать, я ничего не соображаю? Зарплату получил и можно из меня дурака делать?
В помещении было несколько сотрудников, и они отвлеклись, наблюдая происходящее, но ничего в нем не понимая. Неожиданно Чехову почудилось, в этих подозрительных вопросах что-то важное для расследования. Возможно тот, кто прощался с коллегами от его имени, участвовал в похищении денег.
- Послушай, Игорь, я не помню, где мы простились? Ты обиделся?
- Не обиделся, а многое понял… - сказал он это словно сел в дорогую машину.
- То есть? Объясни, я всегда должен объясниться… я  не могу так… - так выражалась определенная основательность его характера.
- Ты выхватил из пальто пачку деньжищ и гаркнул: “двести тысяч, а что Игорек, пойдешь ко мне в прислугу, а то у тебя здесь не получается, может у меня на кухне лучше получится?”
- Не было этого, я точно знаю…
У Чехова сбилось дыхание, он присел и ничего не отвечал с минуту.
- Это был не я. Обижать тебя я не хотел, но главное, того, о чем ты сказал, я не делал…
- Думал денег занять у тебя…
- Как мне доказать?!
- Придумать тебе? Не буду, далеко пойдешь…
“Значит, есть субъект, кто же?!”. Чехов понял бессмысленность спора и не зная как проститься чтобы смягчить предыдущий пассаж, молча кивнув всем и никому вышел на улицу.
Глава 2

Осенний ветер обдувал со всех сторон. Солнце светило ярко, но не грело. Чехов, подумал пора переходить на более теплую одежду. Носить шапку, шарф                и запахивать пальто, еще неплохо отоспаться на выходных и… Все задумки разбивались об утес его сокрушительной неудачи. Он был из тех, кто, хотя и умеют собираться в нужный момент, все же не преодолевают невзгоды легко, с азартом, Александр Македонский из него не получился. Он беспрерывно задавал вопрос: “как это могло произойти? как это случилось? Как?” и не находил ответа. Неожиданно заметил, что в кармане пальто зудит телефон. В первую секунду Чехов сделал предположение, что это его враг, но светилось “Юна”. Сердце отлегло, хотя бы девушка осталась с ним.
- Привет…
- Кто вы?
- Это я… Юна, ты что?
- Кто я?
- Михаил
- И? Чего надо?
- Я звонил тебе, узнать встречаемся ли мы?!
- Я не знаю никакого Михаила, я опаздываю…
- Мы вчера договаривались, я звонил тебе с этого же номера! Проверь!
- Не кричите, у меня нет времени…
Она положила трубку.
Разочарованию не было предела. “Сама позвонила… У нее же есть мой номер? Она вчера говорила со мной!  Как все быстро и легко меняется! И как не сразу к этому привыкаешь?! Все, неужели все?! Нет, я не дам так играть с собой!… Она могла написать сообщение. Но не говорить, словно я  не существую?! Я не вынесу этого… Но я отомщу… не знаю как, не знаю!” Он резко остановился, словно споткнулся обо что-то и, чувствуя в груди растущий комок, отошел с тротуара. Спрятался за бойлерной у серого каменного забора. Слезы горячими дорожками бежали из глаз. Ему было стыдно, что он разрыдался как ребенок, и все же обида оказывалась сильнее. Чувство никомуненужности ножом пронзило сердце. Несколько лет он не испытывал столь убийственного разочарования и думал что подобное не случалось за всю жизнь. Куда он пойдет? Где возьмет денег? Судороги цепкой рукой сжимали  горло. Немного успокоившись и, решив, что будет бороться пока есть для этого возможность, он пошел на встречу с девушкой. По крайней мере, на то место где назначено, платком отер лицо и отправился на место предполагаемой встречи. “Возможно, все поправиться. Сделаю вид, как будто звонка не было, как будто с ней не говорил. Не получил от нее звонкую оплеуху".
Он теперь понял, что никогда не любил Юну, а только ненавидел, больше или меньше. Но даже в новом свете горько было вспоминать, что на его предложение выйти замуж, она отказала ему, ничего не объясняя. Чехов ответил, что это справедливо, но про себя подумал, что не того ждал. Ему не удалось победить девушку, он хотел семью, а она нет. «По крайней мере, со мной, а как это изменить я не представляю…»  И, тем не менее, он не мог принять молчаливого расставания, и хотел объяснений или приличной ссоры.
«Как так можно?! Им все можно! - думал Чехов, держась за поручень в метро и ничего не видя от гнева… Стерва!.. Нахамить смелость не нужна, эгоистичная тварь, больше ничего…” Терзало, что в последнее время, уже после отказа Юны, отношения вновь стали налаживаться, стали лучше, чем прежде, у него в жизни еще не было таких нежных и доверительных отношений с женщиной. И хотя он говорил себе, что нельзя верить, все равно верил, а теперь все оказалось миражом. “Хотела разойтись, да и хотела быть вместе, разошлась бы, чего время терять?! Найди, того, кто нравиться, с кем тебе захочется быть! Чего на меня тратить жизнь если я все равно не то, что тебе надо!..” Ему хотелось пнуть что-нибудь, как в коридоре, но в присутствии посторонних, он не позволил себе настолько распоясаться. Выходя, задел плечом крупного краснощекого мужчину и перевернул тележку бабульки, ринувшейся поперек дороги в вагон. Бабка оскорблено закричала, пронзительным голосом, припомнив и Бога и черта, но Чехов побежал вперед. Он рассчитывал застать Юну, и, в глубине души он знал это, помириться с ней.      
На улицу он вылетел, словно ракета, перемахнул узкую проезжую часть и оказаться на бульваре. Среди голых деревьев и размазанных по земле подобно краскам на палитре опавших желто-красных листьев.
Каким-то инстинктом он знал, что девушка здесь. Рыща глазами как голодный хищник в поисках дичи, пробирался между скамеек. 
Вдруг, в глазах его потемнело. Юна, в компании кого-то в черном пальто шла навстречу и ее бледное лицо, голубые глаза, всю её освещала счастливая улыбка.  Юна одела светлый плащ, который он ей подарил, а на шее шелковый в мелкую черно-белую клеточку шарф. Светлые густые волосы ложились на плечи. Ему было радостно видеть ее, потому что по дороге на встречу испугался, что потерял ее навсегда и никогда больше не увидит, но ее сопровождал другой которого он боялся и не разглядеть...
Три, два, один метр. И тут, меч рассек плоть до кости. Он разглядел кто с ней. Кто обхватил ее талию, поглаживал щеки и целовал губы. Чувственно, ненасытно, властно. Это был… он сам… Его копия, отражение, двойник…

Глава 3

… Пара прошла мимо. Дошла до тупика бульвара.
- Еще раз пройдем?
- Хорошо…
Поцелуй в губы.
Господи Боже!
Они отправились. Мысль вертелись в голове, словно шаровая молния в запертой комнате. “Двойник?! Двойник, значит. Каким именем он себя называет, моим вероятно, так она же не знает никакого Михаила, позор на мои седины. И что? Идет с ним, идет. Как ласково, нежно, голубки проклятые. С ума бы только не сойти. Боже спаси, помоги!”. Выдохнул и вдохнул вновь. Пойти, следом. “Она счастлива, пусть будет счастлива. Но с другим, не со мной же! Тьфу ты! Не с ним, неужели она думает, что это я. Скорее, надо спешить”. Он шагнул вперед и заметил, что в волнении сжимал руку мужчины лет пятидесяти. Полного, лысого, с алкоголическим румянцем, серой щетиной на подбородке и животом вроде куля. Пьянчужка смотрел на Чехова непонимающе и сочувственно, но, даже не представляя себе источник его трагедии. Чехов в смятении отдернул свои руки от его, осмотрел их и, не извинившись, бросился прочь, преследовать. Он решил идти параллельным курсом. То и дело, врезаясь в шедших на встречу прохожих. Кто-то, посердитее и посерьезнее, стал на  него оборачиваться и ругать непарламентски или так, словно он сто лет как задолжал. Но для двоих он не существовал. “К кому я пойду со всем этим, куда?..”. “Понаблюдаю за ними, чего наблюдать?.. Нет, что?!.. Она с ним хорошая, значит, будет со мной тоже хорошей, но я буду ли? Или со мной покончено… Матерь Божья! Она опять его целует. Какие счастливые! Люди, не могут вести себя так, одновременно топча чью-то жизнь, не может быть, чтобы ни тени совести, ни капли сострадания. А фашисты?.. Main klaine… Болезнь все это…” Он потрогал рукой воспаленный лоб. “Нет, я не в силах терпеть! Треснуть! Чем? Вон камень у скамейки валяется. Показалось. Нет камня. Хватит медлить, вмешаться… Не знаю что это, не понимаю. Такое твориться, не подготовиться. Зарплата в сравнении с таким… У него мои деньги… Отдай! Как отвратительны эти жулики… Шакалы! Как таким не мстить?! О чем он с ней говорит, о чем? Подслушаю. Для себя, на будущее. Не упасть в обморок. Какая стройная об этом и толкует. Слова сами с языка бегут, как весенний ручей… О ее… я уставал, я не говорил… Попадись! Задушу любовью. Зацелую досмерти! Как согласиться за подобного зануду, эгоиста?! Она говорила, что после меня у нее синяки и боль, а удовлетворения нет… или не говорила?”
- Ты вечно спешил, а теперь такой неспешный. Избегал меня, не отвечал на звонки, на мои вопросы…
“Это я-то?!”
- А сейчас как рахат-лукум. Добрый, хороший… Ты все играешь, чтобы убедить себя, что можешь быть другим …
“Так его!”
- Ты для меня все, твое счастье моя единственная цель, если хочешь, я исчезну…
"Исчезни!"
- … никогда не забуду тебя, не перестану сожалеть о своих промахах, о бесчувствии, не прощу себе…
- Нет, не уходи, сама не знаю что сказать.
“Еще бы! Тс-сс-с!..”
- Юна, ты – ангел… все мы жестоки, но рядом с тобой хочется быть честнее, увереннее, иногда мне кажется, что я могу быть таким, могу дать тебе радость и утешение, но я знаю, что это слишком мало…
“Ну врет и врет!”
Девушка посмотрела на двойника недоверчиво, но не могла не улыбнуться.
- Ты обещал, что будешь рядом весь вечер, а сейчас хочешь уйти…
- Дел пропасть, о них и говорить не хочется…
Юна что-то говорила в ответ, но из-за ветра и машин Чехов не мог услышать что, подойти же ближе боялся.
“Слеза у нее скатилась. Так он напортит мне? Невозможно таиться! Но расставаться с ним она не спешит, как со мной в последние два раза, значит, двойник вправил вывихнутый сустав наших отношений. Но только в этот вечер, а будут другие, сотни и каждый раз, а если по накатанной, это – смерть…” 
- Милая, мы уедем, отдохнем…
- Завтра же, завтра…
- Ну, потерпи, золото… счастье ненадолго оставило нас…
- Ах, оно не придет никогда. Сколько терпеть месяц, год?! Скажи, я буду, но не ошибись в сроках!
- Ты прекрасная, добрая девушка, будь собой. Зачем не верить?! Успокойся, я люблю тебя…
Они направились к боковому выходу из сквера. Проему в железных черных решетках, украшенных непонятными с первого взгляда узорами, то ли языческими, то ли готическими, то ли классическими. Она, цокая каблучками, Чехов отметил что она всегда на каблуках и сейчас как будто впервые задумался о том чем она жертвовала чтобы нравиться ему, двойник, немного шаркая ботинками. Чехов торопился за ними и почти настиг. Но справа быстро и неостановимо текли машины, и он судорожно затормозил едва не поскользнувшись и не упав. “Неужели так и не заметят меня, я, невидим для них? Или я прозрачный?” Он закрыл ладонью куст, куст исчез. Чехов перешел дорогу и двинулся во след. Неожиданно телефон задрожал в кармане. И перестал. “Сообщение! От нее, от него?!” Выхватил аппарат, реклама. “Будьте прокляты, сукины дети!” И махнув рукой, едва не бросил о дорогу. “Мы скоро рекламой дышать будем, она - наш воздух!”. Глянул вперед. Никого. Исчезли. 
Огляделся. Витрина кафе, театральные афиши, рекламы салонов красоты, эзотерических лавок. Требовали заходить, тратить деньги.  Все происходившее несколько последних минут показалось ему сном. Ситуация с двойником перевернула все его предположения о будущем, о том что ценно и не ценно, необходимо и бессмысленно, незаметно для себя он словно отказался от всех прежних надежд, потерял прежние ориентиры, его душа опустела как дом предназначенный нав снос…
«Где они? Где? Ромео и Джульетта чертовы!” Спросил он с страхом и при этом вынужденно, готовясь к чему-то худшему, но принимая необходимость, пройти  испытания до конца. За углом дома, ему показалось, стояла пара, он шагнул решительно. Но это были другие люди. Уныние наполнило усталую душу. Рассеянно и мрачно, но, уже, принимая новое положение, он пошел по переулкам, начал капать дождь и все заторопились в укрытие. Тревоги Чехова не унимались, он не мог думать ни о чем кроме девушки, кроме того, как легко и беспощадно он обманут и как незаслуженно счастье его соперника и как еще более незаслуженно его горе. Пройдя неизвестно сколько, но дождь уже перестал и, вернувшись к началу своей злосчастной стези, он завидел, как пара прощается. Моментально распалившись, подбежал к ним на несколько метров. Стал сбоку, чтобы не бросаться в глаза. “Уйдет сейчас, и я все потребую к ответу, все ей скажу. Пусть  знает, она и так знает. И ничего, пусть услышит”. А пока он их слушал:
- Уходишь …
- Люблю тебя, ты простишь…
- Мне хочется тебя расцеловать
- Расцелуй…
- Не сейчас, я хочу держать это в себе… это трудно и приятно…
- Я не удержался бы
Он поцеловал ее.
Разошлись. Двойник поднял воротник пальто, глянул на часы.  Уходя, обернулся на Юну и вдруг, скосив глаза, небрежно осмотрел Михаила, тот подался вперед, но в оцепенении не смог сделать шаг. Тот пристально и презрительно смотрел, уясняя что-то, убеждаясь в очередной подлой, несносной мысли и поняв нечто, казалось, про запас заготовленное, больше не оборачивался. «За ним! Нет, Юна”. Шла в обратную сторону по бульвару разбитых надежд. “Да ведь она здесь не далеко работает. Не буду нагонять ее, чтобы не испугать, подожду немного, успокоюсь. Вероятно, все это не то”. Чехов поспешал следом, и какая-то уверенность поднималась в нем. Уверенность, в чем? – вот вопрос, но он до поры не тревожил себя им. “Позвоню ей. После таких поцелуев она ответит. Обязана!” Дрожащими руками выбрал номер. Гудки. Самые долгие за все время. Вновь он ждал падения в ад, новый приступ отчаяния должен был потрясти его, но…
- Алло, Миша?..
- Я… хотел…
- Что случилось, милый?.. – смешок
- Я мешаю тебе?..
- Ты?.. – обернулась по сторонам. «Зачем?!» – Нет…
- Хотел услышать твой голос…
- Давай вечером поговорим…
“Когда, где?! Это главное сейчас!”
- Когда?
- Приезжай…
- Ты где сейчас?
- Перехожу дорогу. Пропускаю машину
- Ты меня любишь?
Помолчав. Подумав. На выдохе.
- Да…
Не переспрашивает.
“Спроси! Спроси! А что спрашивать, что?! В сумасшедшие мигом запишет, никакой надежды на дальнейшее общение! Как обидно, что самые решающие ошибки, самые убийственные, они же самые нечаянные, невольные и вовсе не ошибки на первый взгляд. На первый взгляд, первый, не думающий, поверхностный взгля… Говорит спокойно, “приезжай”, никакого обмана… О чем? О?” Тягостное молчание.
- Я жду… мне ждать?..
- Я звонил тебе, почему ты сказала мне, что меня не знаешь?..      
Юна не могла сообразить, что ответить.
- Милый, все хорошо было, что с тобой?..
Он шел за ней следом на расстоянии двадцать метров примерно.
- Юна, ответь…
- Я ничего не понимаю…
- Я тебе звонил перед встречей, и ты сказала, что меня не знаешь?.. Если ты в чем-то не уверена, если не любишь меня, скажи правду. Мне будет больно, но лучше... чем ложь…
- Не знаю, что ответить, не понимаю ничего…
- Мы увидимся вечером?
- Я же сказала…
- Не обижайся…
Он почувствовал беспомощность и безнадежность своих просьб. Но пытался надавить.
- Ответь мне, это срочно, вечером я могу не приходить, если ты устала…
- Можешь, не сомневаюсь…
И она разъединилась.
“Везде силой, везде твердая рука возникает. Надоело. Ветер волком завыл. Почему я за ней пошел? Потому что она дороже. Потому что она была всем… Отец, мать, где вы?.. Почему на такое все соглашаться приходиться? Поклянись, что не будешь таким, что больше никогда не будешь таким. Не клянись. Поклянись, что не будешь таким, чего бы это не стоило, клянись, что никогда больше не будешь таким. Не клянись вовсе. Кто бы не признался тебе в своей ненависти. Люди что угодно скажут, что угодно сделают, а уж если другие будут делать, встанут рядом и смотреть, головами качать – вот она жизнь! Не позволять переступать через себя, но ведь по ногам дадут или вступит что, упадешь. Будут перешагивать, ничего не попишешь. Не быть таким внутри себя. Не быть, не быть… никогда, клянись…”
Остановился. Юна удалялась по улице. “Не выделяться из толпы, все на это настроено. Я не знаю и не понимаю ее. Она не хочет со мной быть, с разных ракурсов, а результат один. Ведь и первый раз, и второй не заставлял никто, дула у виска не держал”. Куда-то подевалось, куда-то пропало все, в один момент…

Глава 4

Чехов провернул ключ в отверстии, железный механизм щелкнул. Вошел в свое жилище.
На полу разбросанные вещи. Ее плащ, туфли, его плащ, ботинки. Не приходя в себя, он услышал томные стоны - как бритвой по ушам. Долетавшие по коридору из комнаты. Лучше бы в него летели камни! Чехов почти упал, но схватился руками за стены.
Очертя голову, он бросился вперед по коридору, едва не задавил кота, повернул налево и ворвался в свою комнату. На кровати Юна и двойник ласкали друг друга. Обнаженные. Он галдил ее большую грудь, целовал шею, губы со страстью, с какой-то злостью и ей нравилась эта злость, боль. Она страдала от нее и покорялась ей и дарила ему поцелуи, один за другим. Любовники были совершенно в своем мире, куда нет допуска посторонним. Они казались одним большим поцелуем, губами на лике комнаты. Чехов отшатнулся назад в испуге и негодовании. Он нащупал пальцами книгу и швырнул ее в… уже не важно в кого. Не оставалось ничего, как исполнить внезапное решение. Что же делать?! Он не хотел, его вынуждают. “Не заметили меня, сейчас заметят”. Сбросив пальто, чтобы было удобнее, он очутился на кухне не шагами, а прыжками гепарда. Выдернул ящик и осмотрел ножи. Ему не хотелось, все же ему не хотелось. Схватил сначала тонкий и острый почти кинжал, затем наоборот тесак. Нет, таким неудобно орудовать, не хотелось кромсать их, просто отнять жизнь, их преступное, незаслуженное счастье. Была бы шпага, шпаги не нашлось. Схватил средних размеров нож с длинным лезвием и деревянной ручкой. Сначала его, с ней может быть, еще поговорю. Нет, ее, он не мог решить, уже замахиваясь, уже пробуя как. Коридор заканчивался, судя по корешкам годами одинаково стоящих книг конец близок, вот поворот, вот… и здесь сокрушительный удар в челюсть свалил его, другой, третий. Как поцелуи только что на губы двойника сыпались, так на него падали увесистые, словно чугунные гири кулаки, нож, звеня, отлетел в сторону…
Чехов вздрогнул и очнулся у себя на рабочем месте. Горела настольная лампа. Тянул неприятный сквозняк от окна. Он снова уронил голову на бумаги и пытался проникнуть в свое видение. Мир грез не пускал его, словно он забыл пароль, словно потерял ключи. В нетерпении и злобе стал молотить  кулаками столешницу, так что на ней все запрыгало и стоявшие на краях папки повалились на синий ковролин.
“Что это? Юна, он… да кто он? Мне все чудиться?” В нетерпении он поднялся и отпихнул кресло назад. В офисе никого не было. Часы показывали половину одинадцатого. Ему захотелось сполоснуть горло. Холодная вода освежила. Вдруг он заметил какой-то шорох, не просто ветер по бумаге, а когда крадучись пробираются, стараясь остаться незамеченными. Он повертел головой. Вдруг заметил шорох у выхода в коридор и молодого человека, зело похожего.
- Стой!
Тот, заторопился по коридору, немного, прихрамывая.
- Стой, говорят! Кто ты?! Стой…
Чехов видел, как почти настегает противника и не может догнать. Вот он из его рук выскользнул, вот дал себя схватить, но опять вывернулся и прихрамывает странно, то на левую, то на правую. Он пытался заглянуть в лицо, а тот уворачивался, как от пуль от его взглядов. Наконец он заметил хитрую ухмылку и понял, что двойник играет с ним. “Вот я здесь, вот в твоих руках, ослаблен, хромаю, а ты и таким меня схватить не можешь! А самое главное могу иронично посмеиваться над тобой, не ржать во все горло, как если бы ты в краске перепачкался, или брюки среди улицы съехали, а словно вижу какой-то недостаток секретный, мне одному ведомый и иронизирую над ним, в свое удовольствие!”.
Они пробежали коридор до конца, двойник засеменил по лестнице и Чехов решил, что здесь его схватит. Хотя, надо сказать, помнил тяжелые кулаки то ли мнимые, то ли подлинные и побаивался. Но собравшись с духом, он перескочил перила и закрыл дорогу бегущему. Тот сначала моргнув левым глазом, затем правым, мелко, сухо засмеялся, развернулся и засеменил наверх, одновременно еще и прихрамывая. 
Так повторилось несколько раз. Чехов выбился из сил. Несколько раз он кричал истошно, звал на помощь, но ничего не менялось. Наконец, он упал на пол среди столов и стульев и последний раз закричал.
- Сто-ой!
Двойник остановился.
Сделал несколько шагов на встречу и подошел вплотную к лежавшему на полу Чехову.
- Вы, звали?
- Ть… тебя…
- А, я-то думал…
- Стой… Кто ты?
Голос был противным, скрипучим, не таким как на бульваре, словно какие-то механизмы получили способность издавать членораздельные осмысленные звуки речи.   
Двойник мялся, недоумевая что говорить. Но Чехов видел искусственность замешательства и бессмысленное позерство.
- Ты меня хотел убить? Ножом?..
- Когда?
- За что?..
- Ты… украл мою жизнь, зарплату. Почему?!
- Они тебе не нужны…
Чехов стонал и не понимал, что происходит.
- Все обессмыслить, вот твоя цель, не удастся. Ты существуешь физически, а, говори? 
- А если мы все физически не существуем? Человечеству досталось за последние века и тысячелетия. Войны, жизнь в городах, оторванность от природы. Осталось одно тщеславие и жадность.
- Что ты хочешь от меня? Кто ты?
- Я тень твоего будущего, ты станешь мной…
- Прекрати говорить это негодяй!
Чехов закричал больше даже не от смысла слов, а от их звучания. Больше всего он сам удивлялся на то, что как бы мириться с содержанием двойника, но его форма, образ поведения, голос и лукавый взгляд вызывали резкое, непримиримо отторжение.
- Убей ее. От нее все несчастья, все беды, она причина твоих неудач. Заставляет сомневаться, мешает делу, она изменяет тебе.
- Когда, с кем?!!
Чехов подпрыгнул по инерции и снова плюхнулся и снова подскочил. Как резиновый мячик. По лукавому блеску в его глазах он понял, что вопрос не имеет смысла. 
- Ведь ты сам ей изменял…
- Да… какое твое дело?
- На нее ты не можешь положиться.
Чехов упал навзничь и не хотел больше шевелиться. Он был раздосадован, что встреча с противником превратилась в диалог абсурда, но идея заронилась глубоко в его душу. Он чувствовал, что готов был к этому мысленно еще раньше. Иногда он мысленно представлял, как делает это. Но теперь готовность перешла в другое состояние, и он думал уже не о деле, сможет или нет, хотя понимал, что все равно будет думать об этом и в последнюю секунду, а о том, как и когда.   
      
Глава 5

Волны разбиваются о горизонт. Я вижу как волны разбиваются о горизонт… Я как мумия, как мумия. Заснуть бы на три-четыре тысячелетия. Где укрыться?Цивилизация повсеместно нос сует. Найти бы куст, вечный куст. Все останется по-прежнему. Вращение планет ускорится, а свободы уменьшится. Расширение Вселенной. Молнии за пазухой Саваофа. Софа. Сумасшедший будет каждый сотый, самоубийца каждый тысячный. Подумаешь мужчины, подумаешь женщины. Грустно в этом мире. Я в плохом настроении с детства. Упрекала, что все у меня плохо. Критика не прекращалась. Подумаешь Юна. Линии, точки да пятна. Вприсядку. Что снилось? Бомбардировка. Бэпятьдесятдва. Орлы Апокалипсиса, стая стервятников. Земля ходуном ходит, эскаваторными ковшами на темя сыпется. Кварталы точно песочные рушатся. Солнце  закрыли гарью и дымом. Оно им невыносимо. Потому что бесплатно теплом и светом делится. За все плати! Я оптимист от кончиков волос до сами– знаете–чего. Игорь в любовники к нашей Львовне пролезет. Выхода нет, работать не хочет, а деньги нужны. Безвыходное положение у паренька. Кто бы руку протянул. Скорее он. Протянет ноги. Разгуляев – профессор чувственных наук. В курилке все хвастает знанием (точным) подробностей (сальных) из жизни столичных девушек (давно уже нет). Пока все не расскажет не успокоиться. Кто он по гороскопу, до схождения с ума интересно?! Любовна себя богиней чувствует, богиней денег. А ведь и у нее в душе работа. Печатный станок у нее. Сжимал девушкам грудь на свиданиях, они уходили, недовольные. Я не специально. Им… неважно. Сказала: “нежнее”. Поверила - не со зла, со страсти. Вот и любовь новоиспеченная. Сдавила горло. Не горло во-первых, и ей, во-вторых, а не мне. Пинком под зад! Подряд. Позырить бы как нашего начальника отдела с должности ссадят! Рабская психология. Хочешь? Бери и делай. Все вращается. Большое, а маленькое туда-сюда ходит. Так устойчивее. После поцелуев привкус крови во рту. Ничего не ел. Насморк чертов, простыл. Под душем не вымыться. Одно спасение - под теплым. Грязный и сопливый. Поросенок. Поросенка в деревне с утра резали, так визжал что все вокруг со стыда краснело. Правда смерти. Люблю себя и все любят. Жить в тепле, есть до сыта, не болеть, уставать. В меру. Любить живое существо – преступление. Вдруг оно не хочет? И твоих мучений не хочет, но не хочет. Быть псом у ее ног. Куда прикажет в любую погоду – это чувства! Интересно, человек рождается совершенным или должен стать совершенным? Что снилось? Улица залита излучением светарей, кирпичная красная стена улева. Невысокие домики. Навстречу, а, нет, иду, значт, а навстречу такой весь из себя пузатый, носатый, бородатый. В пальто-шмальто и в тройке серой, сам дебелый, взгляд смелый, зуб белый, румянец спелый. Хохочет, лошадкойржет и по брюху открытой ладонью себе бьет и бьет. Прямо с силой. Дубина, сивый, у зародыша глаза как плошки на лоб вылезая. Окстись, хороший! Голова в котелке варится. Двумя пальцами вверх и джентельменствует кого-то за моей спиной и обернулся я… Почему не ушла? Потом уйти поморю как посуху. Апостолы. Мне страшно, если тебе нет. Обронил как-то. Загадка. Врать и бояться – вот доля человеческая. Приходят освободители. Приходят и уходят, а доля остается. Центрифуга. Мужики живут ради эрекции, пора признаться. Упыри! Вали, на упырьвахту. Вурдалакманировать! Далай-лама, но он. Человек. Изгнали понятие на мужчин и женщин делят и делят, а потом умножают. Со святым видом про шестое августа, в потомстве полугусята, полуцеплята, полукотята. Метаболизм подводит. С врачами не спорь, с преподавателями не спорь, не груби, не хами, подними, неси, умри. Не только родители детей упускают, и дети упускают родителей, а потом как говорили при Александре втором Освободителе: не вернешь. Моя жизнь – это мои мысли. Свои мысли я не знаю. Беспомощность по отношению к себе – унизительна. Больно. Мне себя жаль до недельной бессонницы. Первый шаг. В бесконечном пути. Вернуться. Назад. Домой. Вспять. Мне часто навстречу шли, помогали, выручали, есть за что людей любить, объективно, за многое. Когда за что-то – скучно, лучше – вопреки. В гости звали настойчиво, ждали с нетерпением, рукопожатия, поздравления. Что снилось? В подземелье, бродил как бишь его? Лазатель. О нем сон. Ходил во тьме, батарейка обезвольтилась. Сырость, глина, камни. Заблудился в подземельях тунельных. Орал, страдал, душу небу отдал. Нашли случайно, женский крик, вынесли на поверхность. Тут бы ему вздохнуть, увы. О чем он думал, о чем? Последнее в голове, что, сверкнуло? Боже, если Ты есть, помоги! А если Бог и помог тем, что оставил там? А если он и просил об этом? А если не просил? Нам откуда знать, им, откуда знать?! Метаэгрегоризм. Вытащили. Положили на свет Божий, но он не видел. Не узрел с улыбкой на устах. Душа у него улыбалась, а не губы, без счета лгавшие, по тысяче раз на дню. Мне отец из командировки привез крестик, серебряный, красивый. Я пошел выносить мусор. И случайно уронил его в пакет с отходами потребления. Вот мне теперь и возвращается. Ненароком. На небе не бухгалтерия, понятия о великодушии в ходу. Уволят к черту. Обвинят. При стечении почтенной публики. Подковерно в кабинете, шепотом. За счет фирмы хотел поживиться, урвать двойную зарплату. Им бы на воде с сухарями посидеть полгодика, без щей с пирогами и кашей. В кармане смеркается, в другом заря занимается. Свет и тьма. Начало и конец. Романсы. Не видит меня отцом своих детей. Кварталы из песка, все из песка. Ударная волна. Ударение. Волна. Приятно разве слову, что его без счета в этом месте языком как молотком?! Не пойду на работу. Там никто не любит, обижают, избивают, предают. За что?! С Юной никаких больше дел. Умчаться шагом. Шагал! Как и не было ее. Не звонить, не писать, не вспоминать. Перестать потреблять. Петь, только петь! По дороге к океану, к вечности, мне и так не пишут. Ссоры по утрам, заспанный вид. Ночь-день, а день-ночь. В метро над душой стоят, еле сдерживаешься не съездить в харю. Чего на мою территорию лезут? Нагадить? У себя все запачкали. Места нет. Так и я к ней лез, хотел проникнуть в ее дом. Закрепиться хоть на час. Закрепился. И подумать нельзя, что горе с тобой, закрепившимся, приключиться. В голове заднюю мысль держать? А счастье? С насморком никакого счастья не будет. А если хронический? Какая мне карьера? Неудачник. Все неудачники. В писатели податься? Все время подаюсь. Уйти, уползти по-пластунски, уковылять любой ценой. Торопиться опасно. Но есть о чем. Писать против правил. Как папаша-иезуит наставил. Быть глупцом, слыть мудрецом. Смеяться. Беззлобно. Без. Ззз. Кто они? Были и нет. А я для них? Не был. Про судьбы скольких это? О моей и только. Отец. Мать. Видеть перед собой красивое личико, трогать красивое тело. Тело с ума сводит. Дальше некуда. Истощились запасы. О чем ни подумаешь – одно и то же, отсутствие одного и того же. Мать. Не напомнишь. И я не вспомню. Помни, о, помни. В молитве, в слове, добром слове, в мыслях у прилавка магазина, на работе, в транспорте, перед сном – не забудь. Ищи. Найди. Конец. Свой конец. Сейчас. Только сейчас. Потеряться в буднях, освободиться от них, в тысячный раз, в последний раз. Воздастся! и более всех мне одинокому в странствии кому угодно держать дышать принадлежать 

Глава 6.

Проснулся от звонка Юны, просила приехать как можно скорее.
«Ехать или нет, не ехать. Обещал приехать. Какого черта?! Ведь клялся, никогда… Она плакала… Ей надо помочь, зачем?..». Горло хрипело, чтобы освежиться пошел в душ. Оделся теплее, перед уходом зашел на кухню сам не зная зачем. Вдруг странная мысль мелькнула в голове, стремительно подошел к ящику со столовыми приборами и достал нож, недлинный, тонкий, острый. На случай.
Спустился и шел по улице. «Только бы никого из знакомых не встречать». Дорогу перебежал черный котенок в свете фонаря. Остановился, посмотрел, махнул хвостом и еле слышно крался к дому.
«Не ходи».
В метро сутолока людей. «А ведь кому-нибудь вероятно хуже, чем мне. Не так все ужасно. Она сама позвонила, зачем? Кто знает, возможно, ей хуже, возможно она с орбиты сошла и пропадает, а мне ехать не хочется. Спасать не хочется. Что это? – быть с ней годами, понимать, терпеть, подставлять плечо, не упрекать. Юна, для меня Юна, когда она милая, девушка с плавными движениями и горящими огнем глазами, а кто она для меня одинокая и разбитая, я не знаю…»
Вошла бабка с пустым ведро. Жилистыми руками держала черную пластиковую ручку. Темная кожа и большая родинка на щеке. Встала подле Чехова. В инстинктивном испуге он отшатнулся от нее, но не выпустил поручень из рук. «Бред какой-то. Чего она с пустым ведром едет?! Знаки что ли? А я с ножом!»
На следующей станции было сходить. Повернулся и прошел вперед, перед ним стояла девушка и с ловкостью, которая не всякому жонглеру доступна, подводила ресницы, Чехов засмотрелся на ее красивые глаза, но внезапно заметил трещину в зеркальце.
«К несчастью».
На улице моросил дождь. Мелкие словно бусинки капли часто сыпали сверху. Угрюмое выражение лица сменилось чем-то более неопределенным. Не знал чего ждать. Рассчитывал на ночь любви. Завершаться ли приключения с увольнением?Двойник не давал о себе знать, но что же это, в конце концов. К врачу идти не хотелось, не даст высказаться, бесконечными вопросами собьет с толку, лишь бы не лечить эскулапы проклятые! Бог с ними!
По дороге седой высокий мужчина с узким лбом и орлиным носом спросил Чехова как пройти на улицу название которой Чехов слышал впервые, тем не менее не меняясь в лице указал прохожему дорогу: "да, вы правильно идете, только теперь перейдите на ту сторону, потом налево до первого перекрестка и направо, прямо…"
Закурил, пачку выкинул на траву. «Не звонила с тех пор, возможно передумала. А я не плачу – прогресс. Хотя кто знает, что случится. Может быть убить ее? Избавить от страданий. Все из-за матушки. Из-за меня так страдать не станет. А может быть якшалась с другим, а он от ворот поворот, я – утешитель, не больше. Распространенные отношения, и якобы, если такое есть – оно меня устраивает. Если так, держись! Любовь для меня никогда главным в жизни не была. Надо идти».
Подойдя к двери, набрал код.
Лифт не работал – пешком на восьмой этаж.
Позвонил и ждал, пока откроет.
Открыла в халате. Волосы растрепанные, не поцеловала. К груди прижимала фото-рамку.
- Мама…
- Матери твоей фотография?..
«Грубо спросил, я-грубый, я всегда грубый».
- Обиделся?
- На что?
- Сам знаешь на что…
- На то, что не целуешь.
Нажал выключатель в прихожей.
- Поесть купил…
- Не надо, я суп сварила. Все равно – спасибо.
Прошла на кухню, поставила фотографию на круглый стол, пакет на пол, рядом с диванчиком. Села на мягкое, поджала ногу.
Чехов подошел и поцеловал в щеку
- Есть будешь?
- Суп?
- Нет. Омаров в шампанском.
- Давай…
- Руки помой…
В голове не было ни одной мысли, ни хорошей, ни плохой. Расслабление. Понадеялся что может быть все пройдет и с работой наладится. Смыл уличную грязь жидким мылом. Как древние жили без этих благ цивилизации? Жили, а что о нас через тысячу лет скажут? Какая разница. Счастлив ты или нет – вот и вся штука.

Глава 7.

- А ты?
- Не хочется.
Чехов посмотрел в тарелку с недоверием. Зачерпнул ложкой, понюхал.
- Что-то не так?
Отправил ложку в рот, выплюнул.
- Он не готов?!
Воцарилось молчание.
- Я варила…
- Что с тобой?
- Не могу… я принимала наркотики…
Выпучил глаза как на что-то невиданное и отошел.
- Зачем?.. Юна!
- А что мне делать, от кого мне сочувствия дождаться? Я не могу уже, не могу. Все только и думают что моя жизнь – сахарная…
На секунду замолчала.
- Это опасно!
- Я не помногу…
- Ты свой суп видела? А что потом окно с входной дверью перепутаешь?..
- Я не стала врать тебе… ты как папаша, отшлепать меня решил?
- Нет…
- Ты ни разу не сказал, что меня любишь, и днем не сказал. Не поинтересовался как я после смерти мамы.      
- Я все время думал о тебе…
- О себе?..
- Ты позвала меня поссориться?
- Да, поссориться! А ты думал?! Сразу сдамся на милость победителя, какая там милость интересно?!
- Никакая…
- Отлично!
Схватила тарелку с супом и бросила об пол... осколки разлетелись в стороны.
- Хорошо, что не в стену…
Посидев с пол минуты, пошел за шваброй и веником. Стала вырывать швабру, не отдал.
- Сиди там… и успокойся пожалуйста, я тоже от счастья не прыгаю, тем не менее...
Она плюнула в него, попала в грудь. Отерся платком.
- Давно об этом думал… человек – причуда эволюции… неизбежный этап. Все произошли от разного. Кто от обезьяны, другие от коровы… ты от верблюда видимо…
- А ты?..
Взяла солонку отвернула крышку и высыпала на пол.
- Да ты что, нельзя!
Сгреб жижу и осколки, затер. Но мелочь искать не хватило терпения. Сел напротив. Долго молчали как противники за шахматной доской. Потом он перешел к ней.
«Прирезать ее? Может быть, она этого хочет. Иногда женщина хочет, чтобы мужчина убил ее. Напрашивается на это».
«Он меня оставит, не вытерпит эго больше земного шара раздуто».
«Все это было уже. Достойно или не достойно, надо терпеть. Ведь без нее совсем никого не останется. Да и ей как? На вечер, на неделю, пожалуйста, получил свое, дальше – давай дружить. Друзей наберется полгорода».
«Мне не от кого больше поддержки ждать, лучше расстаться. А потом? Жить вот так до старости. Помирать дряхлой старухой? Лучше – смерть. Кому все это нужно, ведь мне не нужно, ведь я только мучаюсь…»
- Как дела на работе?
- Хорошо…
- Работал?
- Меня уволили…
Чехов услышал, как звонит телефон.
- Телефон
- Ответь…
Он посмотрел кто, «номер скрыт».
- Алло…
- Ты с ней?
- Кто это?
- Я.
Молчал несколько секунд.
- Что тебе надо?
- Ты не это спросить хочешь
- Замолчи
- Будь с ней, я передумал. Я буду вас содержать. Она – страстная, такая как ты, любишь… я попробовал. Ха-ха! Теперь твоя очередь. Ты не умеешь заботиться, ухаживать, любить. Учись. Она тоже любить не умеет. Хочет, но не умеет. Учитесь. Буду работать, и кормить вас. Оставлять деньги, где скажешь…
- Не звони мне, оставь нас…
- Не оставлю, без меня не справитесь. Моя цель – чтобы вы справились
Чехов разъединил, положил телефон на комод.
- Кто это?
- Так… один человек...
Потерлась носом о его плечо.
- Ты работаешь?
- На больничном.
- Сиди дома.
- Мне опасность угрожает
- Да… Уехать бы… денег нет…
- Ничего не понимаю. Что ты не договариваешь? Ты, кому-то перешел дорогу, связался с бандитами, нас могут убить?
- Да. Но не поэтому. Не из-за бандитов…
- Из-за чего тогда?..
Чехов смотрел на опустошенную солонку. Дождь лил за окном.
- Из-за того что я долго негодяем был. Во всем, и в самом главном.
- Не был, я точно знаю, я ведь жила с тобой, ты не был негодяем. Кто тебе это говорит?..
- Мой… двойник…
- Кто-о?.. Ты переутомился, ты не болен?..
- Будь дома, надо разобраться со всем. Не знаю как. Я готов пожертвовать собой, главное для меня, чтобы ты осталась, чтобы ты была счастлива. Тебе нужно счастье, а я и без него проживу…
- Я сейчас счастлива.
Сказала она неожиданно для себя самой и, знала, конечно, что это - ложь.
- Ты боишься, что я заберу твою свободу.
- Ты в любом случае победишь… Я пойду…
Он поднялся.
- Никому не открывай...
Она затворила за ним железную дверь.

Глава 8.

По улице шел в рассеяннии. Звонок то ли двойника, то ли другого доброжелателя пугал и доводил до отчаяния. Тягучая тоска облепила сердце. Сколько возможно прожить с подобной неопределенностью, если бы он украл чужие деньги, женщину, убил бы кого, источник угрозы был бы понятен. Теперь же угроза была везде и нигде. Как во время грозы не известно, из какой тучи огненной струей вылетит очередная молния.
Развязались шнурки. Присел сплести узелок из тонких веревочек с заостренными наконечниками. Хлопнул себя по карману. Телефон-то оставил.
Возвращаться – еще одна примета, не верил в них раньше, но чтобы столько подряд. Зловещий вечер. Дошел до следующего столба. Опасность слишком близко. Со всех ног побежал. В тревоге, но, одновременно радуясь новой встрече поднялся по лестнице. Позвонил.
Толкнул дверь, она сама отворилась как в недобром сне.
Вошел. Позвал. Тишина, потом хриплый стон в ответ. Чехов повертел головой, на полу в кухне лежала нога.
Бросился туда.
Юна лежала на полу в луже крови. На животе и горле алели раны, полные ужаса, словно увеличившиеся в диаметре глаза глядели на Чехова.
Он дико закричал и в смятения разводя руками, опустился подле нее.
Она пыталась отстраниться, но сил не хватало, надежды на спасение не было никакой.
- Как, почему?! Не умирай, Юна, нет!
- Т..ы.. – еле выдавилось из нее
Приблизился к ней.
- Это был я?..
- Я никогда не изменяла тебе… за что?..
- Не умирай, пожалуйста…
Она хотела что-то сказать, но выдохнула и затихла, слегка мотая головой в вязкой уже начавшей застывать жиже.
Чехов сорвал с вешалки пальто Юны, накрыл ее, поцеловал в лоб, ладонью закрыл глаза и словно пучок пламени при выстреле вылетающий из дула, вырвался из квартиры.
На улице он помедлил и остановился. Никуда он не пойдет. Как все негодяи двойник умеет прятаться. Тень ли это, что это? Он не бросит ее одну. Ведь это и было его последнее обещание.
Чехов вернулся в квартиру и вызвал полицию. И то плача, то, утихая, ждал ее прибытия над телом раздавленный чувством полного одиночества.

Глава 9.

Приехал наряд из трех сотрудников. Двое в гражданской форме, все с пистолетами. Чехов провел их на кухню и стоял рядом.
- Ну…
Важно сказал молодой следователь в кожаной куртке с лощеной упитанной физиономией и шрамом на подбородке.
- Это не я… - пробормотал Чехов приподнимая зачем-то голову Юны.
- Обыщи его – скомандовал лощеный великану с огромными мышцами. Он стал прощупывать Чехова, даже не особенно старательно и вдруг забравшись в карман, извлек нож, на лезвии застыла кровь. Нож был с кухни Чехова.
- Боже, нет! Это не я!
В бессознательном порыве загнанной в угол жертвы, он бросился к раковине. Но поскольку бежать было некуда, обернулся и молча обвел взглядом присутствующих.
- Думал, самый умный…
- Ничего он не думал – звонко сказал девушка с папками в руках. – Видно, не в себе.
Нервная дрожь колотила Чехова.
- Ты не эпилептик, парень?
- Как же?.. я ведь простился и ушел. Ищите! Ищите срочно похожего на меня!
- М-да – переглянулись все трое
- Не бейте меня! – панически вскрикнул Михаил.
 Бить его никто не собирался.
- Она мне сказала, что это я…
- Бредит…
- Убил, пусть отвечает…
- Зови врачей
Тело Юны положили на носилки и унесли. Составив протокол задержания Чехова, повезли в участок.

Глава 10.
 
Допрос проводил следователь со шрамом на подбородке. Поскольку он не сопротивлялся, силу к нему не применяли, но бессвязные речи выводили из терпения.
- Кто вы были убитой?
- Я?
- Ну не я…
Чехов рассеянно посмотрел на светло-желтые в мелких пупырышках стены. На столе лежало несколько раций. Офисная техника была не старой, но выглядела потрепанно, как боксер после четвертого раунда, словно тяжесть службы перепадала и на нее и работа ксерокса здесь, было куда более боевая, чем в банке или школе.
- Меня убьют?
- Что?
- Вы меня в убийстве обвиняете, а у меня чувство, что меня убили или вот-вот прикончат…
- Какое нахер чувство! Убил девушку, красивую, молодую, а теперь о чувствах, я бы тебя закопал своими руками за такое, ей-богу. По душе мне так с тобой поступить, но не могу. Рассказывай.
- Я к ней приехал, мы поели, я ушел. Вернулся за телефоном. Нашел… нашел тело. И позвонил вам.
- А нож в кармане?!
- Отпечатки?
- Только твои.
- Я не знаю откуда, клянусь, я ничего не делал!
Он был уверен что это двойник, но не мог сказать про него.
- Что у тебя, запор в глотке?..
- Нет…
- У меня, черт, я знаю, вы все равно не поверите, позвоните мне на работу, спросите там. У меня появился двойник. Да!
- Тебя сейчас встряхнут хорошенько.
Поднял трубку, набрал номер.
- Миша.
Явился великан, ни слова не говоря, встряхнул. «Тезка, почему он мой тезка, что это значит?..» носилось в голове Чехова во время избиения. Старался не сопротивляться и не упрашивать прекратить, но не удержался, лежа на полу закрываясь руками.
- Да… да, я виноват… но я не убивал… не убивал, черт возьми! Прекратите…
- Миш, прекрати, говорить не сможет. Хотя тут и без разговоров все ясно…
Заехав еще раз, великан унялся.
Кровь текла из носа. Обе челюсти были сломаны, как и несколько ребер. Утирался, но кровь шла и шла. Зажав нос, испытывая отвратительное ощущение, будто его лицо съехало набок, Чехов пытался подняться и не мог. Ноги не держали. Слезы закапали сами собой. Не ответить ударом на удар, болью на причиненную боль, победой на прежнее поражение – были самыми сильными ударами по его гордости, и жизнь наносила их один за одним, твердя незнакомым голосом: «смирись». Не смирялся.
Голова закружилась, потерял сознание.
Пришел в себя, снова сидя на стуле.
- Давай… Говорить можешь?
Чехов кивнул.
- Говори! – с силой ударил кулаком по стулу и, терпя, сделал вид, что ему не больно.
- Вы хотите, чтобы я просто признал свою вину – замолчал, так надолго что можно было подумать, что он онемел, проглотив что-то внутри себя, то ли слюни, то ли покорность – не признаю. 
- Договорились. Значит, официально вас объявляем главным, подозреваемым по подозрению в убийстве Юны Викторовны Чижовой одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого года рождения. Основная улика – орудие убийства с отпечатками и в целом не вменяемое поведение. А также отсутствие явных доказательств противоречащих основной версии. Согласно всему вышеперечисленному заключаем вас под стражу. Сумма залогового выкупа, также по статье о содержании под стражей заключенных, подозреваемых в особо тяжких преступлениях, назначается в размере двухсот тысяч рублей. Подпишите протокол.
«Подписать? Что там подписывать, как меня избили? Ничего не вижу. Все лицо отекло и распухло, руки болят. На них за такой допрос в суд можно смело подать».
Подписал.

Глава 11.

Вспышка света и началось. Ручки врозь, ножки врозь. Я пил свою мать и вкушал из рук отца. Тридцать два. Счастливы ли они что я у них теперь есть? Зачем я им? Тридцать один. Узнавал свое тело. От чего мне хорошо? Сие есть дело мое. Впервые увидел лошадку, серую, бегала без седока, ржала и мотала головой как непокорная женщина. Хотелось прокатиться. Пустите меня! Не пустили. Тридцать. Купель, золото, иконы, свечи. Крестили. В чистоте и порядке сохраняй жилище. Даже мухи лапки чистят. Жизнь на севере. Родители надолго уезжали. Бездонность детского одиночества не измерить. Двадцать девять. Споры. Он кричит – она молчит. Во дворе нашлась кампания, ходил на последних ролях, ушел в другую, там держался на равных, но те нас били. Понравилась девочка в детском саду. Девочки – лучше всего. Ушла к другому. Неужели так будет всегда? В столовой самые ушлые поскорее лопали полдник и подбегали с наглым выражением в глазах, у кого они такому научились, у взрослых, половину просим? Двадцать восемь. Учился старательно, писал левой. Переучивали, училка била подзатыльники, упрямился, закусив губу. Не переделали. У Пушкина читали про Лукоморье. С тех пор все изменилось, но основа осталась прежней. Дрался. Не часто. Отец, не при матери, повторял, что бьют меня, а не я. Ярость. Он меня ненавидит. Несколько раз дал отпор, бить перестали, но бояться не перестал. Спины товарищеской не было. Ни с кем не водился. Все как-то. Так. До юности не мечтал. Совсем. Двадцать семь. В бурю мама потащила плавать на матрасе. До сих пор мной не понятое билось в ней. Не любила отца! Меня? Себя? Искала где рискнуть, могла в чужой огород за яблоками полезть, будучи кандидатом наук, или до ночи сидеть на скале, а потом впотьмах спускаться. Презирала условности? Хорошо, что парень родился, с девочкой я бы умерла с тоски. Тогда. На юге. Чуть я не умер. Матрас отнесло от берега, а потом в сторону, держались изо всех сил, дождались, пока волна пожаловала. Завертела-закрутила как астронавта в центрифуге. Думал не выберусь, как в лапах титана. Хруст позвоночника. Но не треск. Молодые кости. Воды дальше боялся. Во всех формах, кроме питья. Должно быть, мне за мое будущее, месть? Двадцать шесть. На день рождения никто не пришел. Позвал семерых и ни один – так вышло. Переносил праздник два раза, сам виноват. Что теперь горбат. Меня после на дни рождения не приглашали. Первая женщина познакомились в парке. Долго не тянули. Из простой семьи, поэт – Есенин. Задрала футболку на пухлом животике. Я его погладил и поднял футболку повыше над грудью. Потом к шее, потом перекинул через голову. Вздохнула. Для меня так и осталось – женщина начинается с груди. Когда черта перейдена, я за грудь принимаюсь. Возможно, память о матери, возможно, так проще. Пригоршнями, перед свиданиями, жевал орехи, помогало. А она к другому ушла. Держал удар, запретил себе рыдать. И сдержался. Двадцать пять. Отец уходил в поход. Нервные сборы. Хотели с матерью разводиться. Имущественные дрязги. Допекла его своей непокорностью, а он – нелюбовью. Диктаторствуя при сем, при том. Почему не разошлись раньше? Позволили мне в полной семье вырасти. Во лжи. Исковеркали бессмертную душу. С якорем фуражка, белая рубашка. Тело не нашли. В пучине осталось на веки вечные, исходить струйками газов до последнего пузырька. Море переживет нас всех. Узнал, сделал вид, что все равно. Потом когда мать уехала к сестре. Напился по-алкашески в одиночку. С горя. С непривычки. Выворачивался на изнанку в сортире. Двадцать четыре. Студенческая жизнь прошла мимо. Хотя думал только этого он и ждал. Спал и видел закончить поскорее. Учился не там, где хотел. Ради учебы переехали с мамой в Москву. Разочаровалась мать, что не может меня уважать, но любила и так. Я себя не любил. Пара друзей от учебы сохранилась, но, как и прежде на днях рождения, ни души. Двадцать три. В армию не призвали. Хотел пойти, успокоиться, думал, сумею постоять за себя. Уважительного отношения не ждал изначально. С моим выражением лица и еврейским носом повышенное внимание сослуживцев обеспечено. Рассказы других слушал. Рук, ног не ломали, селезенку не отбивали. Обычно кто-нибудь в соседнем батальоне. Многих девушки бросали, кто-то говорил, что в их части накарауле застрелился. Почему слабеют нервы? Обычный парень, идет на службу и тут узнает что гражданская дрянь предала и забыв родителей, Бога, все надежды мозги в потолок. Или значит не был обычным или. Хотелось пройти через подобное, не знаю почему. Оказалось – аллергик. Надеть форму и получить сапогом в челюсть не судьба. Двадцать два. Потерял уйму времени. Ни в чем не чувствовал таланта, в мыслях – безмерность притязаний. Хотел создать свою религию. Не придумал как. Перепады настроения. Сколько ни разбирал свои чувства – не гордость за себя. У Лукоморья. Рисовал, выходило. Психологи талдычат, автопортрет помогает избавляться от фобий, дальше срисовывания не продвигался,  остановился на карандаше. В мир красок не прыгнул. Точки да пятна. Мать не водила мужчин. Почему. Плохо со здоровьем. Подолгу болело сердце. Ты нужна мне, не уходи. Осталась. Переходил дорогу, где вздумается, но боясь машин. Двадцать один. Конец институтской балалайке. Устроился без усилий. Связи мамы, себя проявил с лучшей стороны. Умею собраться. Волю в кулак и в челюсть. Постоянно думал, как сложилась бы жизнь, если бы остался с отцом. Никаких интересов кроме работы, не ходил в театр, кино, музеи годами. Только книги. Потом и они прекратились. Вклад в мировую литературу внесенный одиноким июльским вечером: Сириус вертится в обратную сторону, любви и зла в этом мире поровну. Несчастья считаю в комнате душной, от горя я стал пустым и послушным. Но не было сил стараться. Двадцать. Душа созрела до чувств. Вьющиеся волосы, высокий рост, улыбчивое лицо, тонкие ноги, большая грудь. Полюбил. Как оказалось свои воздушные замки. Встретились на работе. Она – стажер. У нее имелся кавалер, который по выходным ее имел. Просил ай-си-кью, оставила номер телефона и желание встретиться. Надежды на счастье сильнее самого счастья. Места себе не находил. Быстро понял, что беспокойство неспроста. Без конца прощупывала. Уверяла, что не люблю ее. Ругала своего за тупость. И боготворила его каждым жестом, словом. Едва с ума не сошел. Сошел! Зачем, ради чего тратить время со мной, если он – он, еще и пугала им, унижала, намекая, что по сравнению с. Ты не мужчина. Хотел напиться и не мог со зла. Простились. Потом снова – она. Звала на встречу. Займемся любовью. Целовались в парке. В одном, в другом. Не нашли место. Написал: встретимся через неделю. Низачто! Так и не понял этой игры, до сих пор. И она не поняла, какие мучения причиняла. Представлял, как ругаюсь с ней до крика, кричал на стены, а говорил всегда спокойно. Боялся даже это потерять. Любовь – птица, ее надо лететь. Огонь и земля не поняли друг друга. Не поняли, не то слово. Для внешнего мира. Внутри все полыхало. Устроила мне земной ад. Осталась с чистыми руками. Подарила после парка книгу на день рождения. По психологии. Очередная насмешка? После отказа разорвал собственными руками. Сожалел, но не склеил, отнес на помойку. Мысль о самоубийстве. Для чего жить, если никому не нужен? Матери? Ей без меня только легче. Богу? Ему обидно? Что поделаешь, не все выносят. Музыка и та, не помогает. Остальные – не заметят. Чей уход я заметил бы? Сердцем. Атомизированность. Клялся не вспоминать, зациклился. Почему не умея любить, мы умеем издеваться? Девятнадцать. Восемнадцать. Семнадцать. Шестнадцать. Пятнадцать. Не мог распрямиться. Стал занудой, жадиной. Тер пальцы ног друг о друга до кровавых мозолей, ел себя. Всю жизнь не умел уходить от зла. Страдал от него и тянулся к нему. Мама видела, что творится, но хотела, чтобы сам. Тоня, пытался вынырнуть. Четырнадцать. Ходил к продажным женщинам, пытался понять почему они делают это. У некоторых параллельно работа, кормившая, была. Демон. Слабость или жажда денег. Дьявольский узел. Им все равно. Всего-то – расслабиться. Бодрствуйте! Одной цветы подарил. Целовалась страстно. Знаю, она со всеми так, но благодарен был за то, что со мной. Подрался. В метро, заступился за девушку перед ее парнем. Сломал мне челюсть и ушли под руку. Чего Бог от меня хочет? Спрашивал маму – должен сам догадаться. Тринадцать. Двенадцать. Ростки хамства. Делить девушек на красивых и не красивых, дерзить тем, кто не ответит, пригибался перед сильными. Не выдержал. Иди ты. Одиннадцать. Подсказывал на улице дорогу, не зная маршрут. Один раз не получил в зубы едва. Указал не туда, а через полчаса они навстречу. Хотелось перейти улицу, не перешел и не извинился. Детские фотографии, интересно, словно открывая тайный ларец. Что я думал и чувствовал, тогда, оно привело меня сюда, был выбор? Он всегда есть, но если не осознаешь его. С мамой на юг. Повторить детскую непосредственность? - обойдешься. Сломал руку. Ходил в пекло забинтованный. Счастливо ли она прожила жизнь? Моменты счастья. Детский вопрос, ищущий ответа-панацеи. Стал спрашивать что в голову придет. Сыр или колбаса? Зима или лето? Водка или коньяк? Быстрее, выше, сильнее (выбери одно)? Доверить или проверить? Мужчина или женщина? Друг или подруга? Отец или сын? Мать или дочь? Атака или оборона? Солнце или луна? Поэзия или проза? Живопись или музыка? Леонардо или Микеланджело? Толстой или Достоевский? Газ или жидкость? Атомная бомба или водородная? Любовь или дружба? Эволюция или революция? Математика или физика? Белое или круглое? Черное или квадратное? Говорить или слушать? Учить или учиться? Жара или холод? Трудно или легко? Успех или счастье? Деньги или слава? Власть или свобода? Материя или дух? Человек или человечество? Правда или истина? Отдавать или брать? Петь или танцевать? Рыбалка или охота? Море или горы? Овощи или фрукты? Рыба или мясо? 567878114996523005571 или 4176688007332110458670? Черный хлеб или белый? С солью или с сахаром? Автомат или граната? Дождь или снег? Мир или пир? Чума или холера? Начало или конец? Процесс или результат? Небо или земля? Огонь или вода? Мягкое или твердое? Думать или делать? Опровергать или доказывать? Заколка или шпилька? Форма или содержание? Время или вечность? В конце поездки был весел. Десять. На работе начались промахи. Не мог расслабиться. С женщинами пустые свидания. Сменил контору. Ко Львовне. В людимое рекламное агентство Ощущение потери. Девять. Переселился на темную сторону Луны. Запретил себе расстраиваться. Поднимая тяжести нарабатывал мышцы. Запись в дневнике – стал спокойнее. Через пару дней – не стал. Отнеслись ко мне плохо – и пусть. Не помнить, не переживать, не копить. Жизнь – проста и сложна одновременно. Научился врать себе и другим. От полового невоздержания, повеяло смертью. Продажная любовь. Чувство собственной души – то, что может закончиться. Вот чем дорожить стоило. Все мы, то и дело, воду в сите носим. Восемь. Успела написать завещание. Умерла на рассвете. Делала еще до меня аборт. Береги себя. Ради кого? Ходил в магазин, парочки глаза резали. Вечерами чувствовал себя ничем. Перед кем? Месяц не мог нормально есть. Шесть. Познакомились на курсах скорочтения. Написала почту, если пришлешь мне что-нибудь интересное, напишу телефон. Извелся. Раны зарастают. Ждал, что за нос водит. А у самой семь, таких как я. Слишком симпатичная чтобы оказаться одинокой. Хотя и не красавица. Впервые не испытывал мучений за собственную жизнь. Примерила меня с ней. Было и было. Все узнается. Говорили по долгу. Приглашал к себе. Не ехала. Старался не вспоминать во время рукоблудия. На тех, кого любим, мы не. Любовь ли это? Неужели счастью бывать? Пять. С пятницы на субботу. Всю субботу. Под конец ничего не осталось. Больше чем тогда друг о друге уже никогда не узнали. Переехала. Повторялось, но не настолько. Вопросы не впопад. Ответы туда же. Непонимание. Расслоение. Уехала к больной матери. Один в квартире. С котом. Четыре. Тогда, да. Захотел двойника. Смотрел на все словно голодный пес. Где еще урвать? Иметь двойника? А себя куда? Не хотел стараться для души. Для ума и тела. Три. Сорвался и попался. Тридцать лет места себе не находил. Как Моисей в пустыне. И приблизился я к земле обетованной, и не вошел в нее. Просто и трудно. Убил. Признайся. Ты шел к этому. С… не знаю… Найти жертву, того, кто не воспротивиться – низость. Князья с рогатиной на медведя или кабана ходили, но не зайца. Он или я?.. Мертва. Два. В камере холодно, душно, страшно, дайте книгу! Не дают! Убить того, целое дело, прятать тело, гибель соперника, но не причин. Один. Улыбался чужому горю, внутренне – хохотал. Съешь пуд соли. Могу ли я? Если жил как свинья? Все что знаю - собственная боль. Позволь

Глава 12.

За дверью послышался шум, замок скрипнул, дверь отперли.
- Чехов, на выход.
- Куда?
- На выход с вещами
- Я?
- За тебя залог внесли. Выходи.
Поднялся, излучая растерянность.
Девушка-следователь, вручила ему справку и заверила, что радоваться освобождению из под следствия он может не торопиться. В голосе звучали нотки раздражения – и Чехова это радовало – однако официальный закон позволяет даже таким негодяям как он получать снисхождение. Условное по букве, но не условное по существу дела.
Повернувшись, цокала каблучками наверх.
- Кто внес деньги?
Не оборачиваясь.
- Ваш брат.
- У меня нет братьев
Не ответила.
Чехов вышел на улицу и читал справу, которую едва не унес ветер, в голове происходило хаотичное коловращение.
«Свободен?! Нет. Так я не убивал? Не виноват? Двести тысяч! Те самые?! Юны нет». Прикрыл ладонью рот и тяжело задышал.
«Внес за меня залог?! Чтобы продолжать мучить? Не надейся. Где я нахожусь, в каком районе?!»
Прохожая женщина подсказала, как дойти к ближайшей станции метро, испытывая смесь отвращения и жалость к его побитой буйной голове.
«С чего началось? Почему все делается хуже и хуже, а вопросов не убавляется? Ведь действительно зарплату украли. Но поставить точку вполне в моих силах. Он отобрал у меня право на жизнь, но право на смерть отобрать не сможет».
Шел, словно преследуя кого-то. На него оборачивались, гадая, где он мог повстречать столько неприятностей разом. Чехов отворачивался и старался не думать, о производимом впечатлении, злорадствуя над тем какое впечатление, производили окружающие.
«Только бы ткнуть пальцем чужую рану, попадается впрочем иногда сочувствие. В левом глазе, а правый – смеется и радуется, что не со мной случилось. Не спеши, приятель, ты и не подозреваешь, что с тобой случится, когда жена уйдет или друг предаст или тобой воспользуются как пакетом для мусора, набьют всякой дрянью и выкинут…»
В вагоне хватало не занятых мест и Чехов сел, прикрыв глаза.
«Не ложиться спать, высплюсь, все передумаю».
Вместо дома поехал на вокзал и долго бродил по магазинам близ него. Ближе к вечеру пошел на электричку, хотя уезжать запрещало пребывание под судом.
 Едущих собралось достаточно. Успел занять место на деревянной лавке, у окна, но не по ходу движения. Путь предстоял не близкий. Начал читать газету, но задремал. Снились неопределенные обрывки, ничего о грядущей одиссее. Дорога, холмы, лицо Юны, открыл глаза в пустом вагоне. Напротив, через сидение обнималась пара, девушка, когда молодой человек вышел, в голос прошипела – скотина! Но вернулся, все по новой. Не мог смотреть на их ласки. Достал и убрал газету.
Поезд со скрипом остановился на станции и сам не зная зачем, Чехов вышел.
В тусклом свете фонарей спустился с платформы. Редкие прохожие торопились домой. Попроситься к кому-нибудь на ночь? Сказать, что заблудился, переночевать. Заблудился - не поймут… Лучше в лес».
Повернув параллельно рельсам, шагал вдоль узкой автомобильной дороги. Дорога скоро повернула. Недолго постояв на повороте Чехов, двинулся по еще не просохшей от дождя почве к темневшим невдалеке деревьям.
То и дело ощупывая лицо заходил дальше. Попадались тропинки и, наконец, пошел по одной из них. Между деревьев светили вдалеке отдельные огоньки. Навстречу, из-за поворота вывернул прохожий. Скоро, так, что не разглядеть, прошел мимо. За спиной, почувствовал это, остановился и посмотрел на Чехова. Когда Чехов остановился, двинулся дальше.
Может быть, в моей истории нет ничего особенного, говорят, у каждого человека есть двойник или тройник и они живут на разных континентах, никогда не встречаясь. А мне не повезло. Моему отцу, когда он умер, было тридцать восемь. Думаю, и мне дольше жить не стоит. Если ничего не измениться в день его смерти утоплюсь. Сколько позволять окружающему безумию руководить собой? Таких как я и загребают в секты, ловцы человеков. Подсаживают на наркотик общения, дают иллюзию избавления от одиночества. Так ли я его боюсь? Пойти в участок и признаться? Ведь не я делал? Не могу поставить точку в споре с собой. В тюрьму не хочется! Я в итак всю жизнь! Почему страдания очищают? Кому-то они впрок, а другие не  выдерживают и с ума от горя сходят. Пожалейте человека кто-нибудь! Мера страданий, товарищи важна, мера… Меня они чище не сделали, наоборот…
Вдали что-то щелкнуло. Потом еще раз. Еще. И щепки отлетели от ближайшего дерева.
- Стреляют! По мне?!
Чехов не мог опомниться.
- Кто вы?! Что вам надо?!
Еще раз. Перезарядили. Выстрел.
В ужасе вглядывался во мрак. Кто?! На меня охотятся?! Сумасшедшие порядки! Неужели он?! Стреляй! Как все мои вопросы пусты, как все ничтожно в сравнении с этим. Вот же она…
Вспышка в тридцати метрах.
Побежал в чащу, петляя, старался бежать тихо. Но, поняв бессмысленность затеи, бежал что есть духу. Оказался на обрыве, еле затормозил, насыпав песка в ботинки. Крутой спуск, обещал падение. Погоня приближалась.
Стреляют-то мимо.
Следующий выстрел попал в плечо. Сноп крови отлетел в сторону. Чехов упал и покатился.
Внизу подождал, поднялся, опираясь на здоровую руку и кое-как перебирая ногами, стал подвигаться вперед. Вдали выделились два силуэта. Кто это? Помогите!
Не было сил, упал. Снова поднялся. Вот – борьба, но бороться бессмысленно. Немощь. Пуля просвистела.
- Осторожно, здесь стреляют…
Терял сознание. Люди подошли. Мужчина и женщина. Склонились над ним.
- В меня… стреляют… бегите…
- Миша…
- Кто вы?
Узнал голос.
- Мама, папа, что вы здесь делаете?
- Ты нас звал, ты просил…
- Вы умерли, значит, и я умер? Мне не хватает вас, как не хватает…
Пуля взрыла мягкую почву.
- Ты нужен своему будущему, своим будущим детям, ты им нужен…
- Нет, ничего не будет. Я совсем один
Огненный шарик угодил в цель ниже правой лопатки и пробил легкое. Дыхательный мешок заполнялся горячей жидкостью. Дышать становилось невозможно. Агония приближалась.
- Простите меня, я вас любил, я всегда вас любил.
Тянулся к ним, но подняться не мог.
- Успокойся…
- Я убил… убил…
- Терпи, что делать… терпи…
- Отец, не молчи, скажи что-нибудь… не молчи…
Пересохло в горле.  Разделался. Слабый хрип заменил речь.
Еще одна пуля пробил спину, и разорвала сердце. Кровь хлынула, как вода из крана. И перестала... 

Эпилог.

Рассвет прошел над местностью. Многие птицы улетели из леса на юг, в теплые края, остальные, занятые сборами в стаю, не могли отвлечься даже на появление светила. И, тем не менее, радуясь, то здесь, то там, воздавали ему должное. Холодило. На траве образовалась кристаллики инея. Лето закончилось совершенно, как ножом отсекли. Между деревьев расширяясь, плыл серебрянный туман. Наступало нечто новое, такое, что с природой в этом году еще не случалось.
«Ты нужен своему будущему» - эхом раскатилось по лесу и отозвалось в, казалось, окаменевшей голове Чехова. Немало из того, о чем он думал, произошло в действительности, и жизнь оказалась куда тяжелее, чем хотелось бы. Но будущее оставляло возможность. Ничего не изменится, сказал он себе в несчетный раз, но я не сдамся, я попытаюсь вновь.
И сделав над собой усилие, пошевелился.