Лолита. Искусство быть нимфеткой. Глава 6

Глава 6

 Остаток дня был проведен в радостных хлопотах, связанных с переездом на долгожданное новое место. Мама с бабушкой бегали по дому и, как это называют в России, «создавали уют», так крупногабаритная мебель уже давно была на своих законных местах. Оказывается, пока бабушка ждала их приезда, она вычистила дом до блеска, оставалось расставить и распределить мелкие вещи, аккуратно покоящиеся до нынешнего момента в многочисленных коробках, с надписями Азбука Вкуса, любезно одолженные родителям для переезда их другом – заведующим одним из складов сети этих супермаркетов. Папа, немного послонявшись не у дел, решил осваивать кухню. Так что пока домашние хлопоты бурлили по комнатам дома, на кухне важно распылял флюиды запаха ужин: стейки, картошка фри и греческий салат. На самом деле, некоторые мужчины отлично готовят, просто они очень скромные и не говорят об этом. Отец Карины был как раз одним из таких мужчин. Поэтому вскоре ужин распылял флюиды запаха не только по кухне, что заставило всех задуматься о заслуженном перерыве.
 Карину освободили от домашней повинности, и она, походив немного по дому, ушла в свою комнату. Ее выбрали родители, но выбором этим она осталась довольна. Комната на четвертом этаже была небольшая, скорее квадратная, чем прямоугольная, с большим окном, выходившим на задний двор и открывавшим вид на бескрайнее поле. Сторона дома, куда выходило ее окно, была увита плющом и вьюнком. Потолок в комнате был с одной стороны покатым, что очень нравилось девушке. Ни обоев, ни ковров – все медово-деревянное. Запах дерева всегда ассоциировался с чем-то теплым, домашним, уютным. Поэтому сев на свою широкую мягкую кровать, пока еще без должного одеяния из простыни, наволочек и одеяла, она решила, что сможет полюбить этот дом. Он ей определенно нравился, а одинокое его месторасположение граничило и сливалось с ее собственным душевным одиночеством. Коробки с ее вещами стояли в углу комнаты, и прошло около получаса, прежде чем, она встала с кровати, села на пол возле них, и, отклеив скотч, раскрыла первую попавшуюся.
 В ней лежали ее игрушки. Мягкие и не очень. Куклы Барби и Синди, казалось, спали в обнимку с мягкими мишками, один из которых был Me to you и был привезен отцом из Лондона. Он до сих пор пах влажностью туманов, но это чувствовала только Карина. Огромная коллекция игрушек от Киндер Сюрприз лежала на дне коробки. Она так гордилась ею. Там были все-все! И львы и акулы, и бегемотики, и пингвины, крокодилы. Некоторые фигурки даже не в единственном экземпляре. В других коробках находились книги, одежда, огромный белый ловец снов, обитый мехом арктического волка, украшенный его же клыками и когтями, а также перьями белой совы. В центре, где белые кожаные веревочки, переплетаясь между собой, образовывали середину, находился осколок горного хрусталя. Ловца подарил Карине дед, служивший в Заполярье, и можно сколько угодно не верить шаманству, но повесив однажды его над своим изголовьем, кошмары, мучившие ее, бывало, месяцами, отступили. С тех пор она не расстается со своим пушистым другом. Карина решила, что повесит его на стену у изголовья, точно на то место, где он висел в России. А следующую коробку занимали ее дневники. Стопки толстых исписанных под завязку тетрадей. На их обложках светились то любимые ею когда-то группы, то герои аниме, а то и просто абстракции. Карина выложила их на пол и с чувством острой ностальгии, когда хочется отдать все, чтобы вернуться в какой-то определенный временной промежуток, начала листать один из дневников. Это была толстая тетрадь в клетку, с обложки которой смотрела Наталия Орейро.
15 декабря 2010 года.

И не докричаться мне до тебя, не доплакаться. Мой рот забил мокрый снег. Прилип к обледенелому горлу и не сглотнуть мне это комок непонимания. И не выплюнуть. Накрой мои покрытые инеем губы своими. Горячими. И я верю, что постепенно снег растает, не дойдя до сердца. Ведь если он окутает его хрустальным холодом, то как оно будет биться?
д.л.я. т.е.б.я.
24 декабря 2010 года

Иногда мне кажется, что я прошу невозможное. Буквально вымаливаю это, не пряча слез. Но надо ли оно тебе? Скажи мне одно единственное слово, абсолютное в своей простоте. Моя душа жаждет ответа, мне больно, я рвусь на лоскуты, мне кажется что я эгоист в самой последней стадии морального разложения. Я так хочу, чтобы ты разделил со мной мои мысли. Они застряли в щелях между плоскостями наших реалий. Они все в занозах и усыпаны осколочными бриллиантами стеклянных слез. Протяни мне свою руку, иначе в одну из мириад ночей я захлебнусь собственной беспомощностью и душащим ужасом. Помоги мне определиться. Перестань быть для меня этим "кто-то".
Реши, кем ты хочешь быть для меня.
3 января 2011 года

Почему идет снег? Почему именно снег, а не сакура? Ведь он холодный, чужой, белый как соль. Но для кого-то он сахар. Такой сладкий и убийственный. Жженый сахар, тающий на губах сладкими каплями понимания. Куда катится мир? Все меньше и меньше мы знаем о настоящих людях. Они вымирают, как динозавры вымерли в свое время. Только их астероид - непонимание. Их не понимают. И это страшно. Потому что меня тоже понять дано далеко не всем. Но остальные? Почему им даже в голову не приходит просто попытаться меня понять. Зачем ломать своими корежащимися под ветром проблем настроениями мой образ настоящего человека? Ответ один: потому что им кажется, что их то проблемы намного страшнее, чем мои. Ну, еще бы, куда мне до ваших вселенских проблем. А снег продолжает идти. И ему наплевать на наши вечные разборки, люди. Он просто идет. И завтра даже не вспомнит, сколько сломалось судеб под его узорчатые слезы.
5 января 2011 года

Часто задумываюсь о том, что мы, подростки, не замечаем вокруг себя ничего, хотя нам кажется, что мы чувствительны, как струны гитары. Наше воспаленное эго не дает успокоиться и мы постоянно что то кому то доказываем. Зачем? Чтобы в очередной раз получить ярлык - "нарцисс" на лоб? Глупо и смешно. Страшно и горько от таких мыслей утром.

 Она захлопнула тетрадь и отшвырнула ее в сторону. Обняла себя за плечи и уставилась в пустоту. Так остро сейчас пронзило позвонки ощущение, быть может, уже минувшего одиночества. Захотелось кричать. Перед глазами пролетали те дни, когда она была безумно влюблена, когда строила вселенные лишь для него. А потом тот феерический финал. Тот оглушительный провал. Но нет, она не будет думать об этом, не будет вспоминать. Она пережила это, сухими корками длинных дней сглотнула кость в горле. И пусть даже шрам остался, но он внутри, в горле, а она грустит скорее по потерянному времени, нежели по потерянным возможностям. Сейчас у нее новая жизнь и новые горизонты. Как бы в подтверждение своих мыслей она подошла к окну и распахнула его. Бесконечное поле смотрело на нее своими золотыми колосьями. Они раскачивались в угоду ветру, шелестели, звали раствориться в теплом мареве. Девушка закрыла глаза и представила, как было бы здорово бежать по этому полю обнаженной. Босыми ногами соприкасаться с шершавой кожей планеты, и чтобы это пшеничное поле колосьями-пальцами ласкало ее колени и бедра. Распустить волосы. Они пышным облаком упали бы на плечи, грудь, а ветер, этот ароматный ветер подхватил бы локоны и, играя их завитками, заставил молодую грудь расцвести твердым бутоном, полным неги. Карина словно была уже там, словно ее плечи уже опылялись загаром под неистовым июльским солнцем. Она почувствовала, как со спины на ее обнаженные плечи легли нежные прохладные руки с чуть грубоватыми подушечками пальцев. По телу пробежалась волна электрозарядов, волосы на коже встали дыбом, и Карина резко открыла глаза и повернулась, схватив за спиной подоконник. Но мираж рассеялся, мыльный пузырь лопнул и лишь легкий флер прикосновения терзал сознание своей нереальностью.
 Карина глубоко вздохнула и, отпустив подоконник, посмотрела на свои руки. Подушечки пальцев побелели и покалывали. Она опустилась на пол, собрала все тетради и убрала в ящик комода. Затем она потратила несколько часов, педантично раскладывая свои вещи по шкафам. Она любила порядок. Всегда в ее комнате было убрано, пыль не казалась вековечной, а если на письменном столе и валялись тетрадки, так это особым беспорядком не считалось. Как называла это мама Карины «видимость жилища обетованного».
 После того, как все было сделано, зашла мама и пригласила к столу.
 - Папа приготовил нам вкусный ужин просто… – мама замялась – Просто спускайся скорее, а то все остынет. – Она улыбнулась и вышла.
 Ну вот, замечательно, мы же теперь only English, поэтому выражения «просто слюнки текут» теперь не в ходу, да, мама? Карина подумала об этом с горечью, но, тем не менее, переоделась в домашнее и спустилась к столу. Пусть слово это они уже не произносили, но обозначающее его действие никто не отменял. А пахло действительно изумительно, особенно после всех тревог этого насыщенного впечатлениями дня.
 После ужина все разошлись кто куда. Отец на диване смотрел телевизор, мама ушла в ванную, а бабушка убирала со стола. Карина немного замешкалась на кухне, и тут же бабушка по доброте душевной и с присущим ей липким любопытством стала выспрашивать у нее о впечатлениях на новом месте, об успехах в школе и о том, думает ли Карина, что будет делать все лето. Пришлось рассказывать. Не всю правду, конечно, ибо зачастую взрослые слушают несовместимыми с детским ртом ушами, и смысл при этих контактах теряется где-то там, в перешейке между мирами ребенка и взрослого. А бабушка внимательно слушала, смотрела на Карину серыми, такими молодыми глазами и как будто верила в то, что слышит. Конечно, она все делила на два, ведь не смотря на то, что миры их были разными, кровь в жилах текла одна, а родство крови психологически может перекрыть только родство душ. Но родством душ они не обладали. Слишком огромные временные плиты их разделяли.
 Только после того, как Карина поднялась к себе и закрыла дверь на ключ, она выдохнула и села на кровать. Аромат мятной пасты и жасминовой пижамы заполнил комнату. Окно до сих пор было открыто, правда теперь, с заходом солнца поле, в угоду новой хозяйке Луне, приобрело сильверовый цвет и чуть ли не мерцало, шелестя собой навстречу лунной пыли, которая каждую ночь оседала на колосьях, к утру превращаясь в кристальные капли росы.
 Вспомнив о таинственной книге, девушка бросилась к сумке и извлекла томик из ее чертогов. Томик все так же пах свежим чаем с примесью чего-то сладкого, все так же приятно помешался в ладони и ласкал тем сам самые сокровенные тактильные нервные окончания. Красивый почерк манил названием, и Карина, отбросив мысли о сне, надела пижаму и поудобнее устроилась на подоконнике. Лунный свет не обделил девушку своим вниманием, поэтому она открыла первую главу и в уши полился спокойный красивый баритон, увлекая ее в извивы своей выстраданной исповеди. Сначала Карина спотыкалась о предложения, хмурилась, пыталась представить все, о чем шептал ей этот голос, но потом уши ее стали лояльнее, а душа эластичней. Она прониклась тем отчаянием, что сквозило в каждой букве, словно они были написаны кровью, а не чернилами, словно бумага была пропитана на специальной смолой, о название которой можно сломать не только язык, но и голову, а слезами этого светлокожего подсудимого, чьей виной была лишь безумная любовь и всепожирающая страсть. Его винили в том, что он Любил. Но они не понимали его. Никто не понимал. И Карина не понимала. Пока. Но если всем тем судьям пришлось судить его тело, то здесь он выставлял на суд свою душу, порванную, изжеванную и выплюнутую под ноги всему миру человеком, выше которого не было никого. Даже Бога она попирала своими немытыми ногами в его Раю. Но это лишь предстояло узнать Карине, а пока баритон только начал свою историю, и лишь солнечные лучи, озарившие ее спящее лицо с первыми проблесками утра, поняли ее тайну. Поняли и поклялись хранить. По крайней мере до заката.