Будни испытателей

                КОМПАС
      


  Тракторо-испытательная станция АТЗ долгие годы базировалась в расположенном на кромке бора старинном, большом и богатом селе Сросты Егорьевского района.
  Когда начались испытания трактора Т-4, мы столкнулись с проблемой его загрузки – пятикорпусный плуг был для этого мал, а иных наша промышленность еще не выпускала. Узнав, что завод “Алтайсельмаш” изготовил несколько шестикорпусных плугов и начал их полевые испытания, (для чего им пришлось закупить трактор К-700), мы попросили дать один из них нам. Сельмашцы дали на условии, что мы будем фиксировать все дефекты, сохранять поломанные детали, а в случае серьезных неполадок приглашать их. Это было не трудно, поскольку отряд испытатели АСМ стоял на окраине райцентра Ново-Егорьевки.
  Когда трактор доставил плуг на полевой стан, мы, первым делом, решили замерить создаваемое им тяговое усилие. Старый пружинный динамометр, рассчитанный на тягу в 3 тонны, которым пользовались при испытаниях ДТ-54, для этого не годился. Пришлось привезти с завода новый, 10-ти тонный, рабочим элементом которого служило так называемое “упругое тело”, представлявшее собой стальную болванку квадратного сечения
  Дело было в средине лета, как раз шла вспашка паров, на одном из полей и предстояло работать Т-4 с опытным плугом. И вот стоим мы на краю поля, примудряемся, как прицепить плуг через динамометр – это оказалось не так-то просто, поскольку с этим плугом и с этим динамометром делалось впервые – а в это время подходят к нам со стороны деревни два цыгана с новыми, остро заточенными тяпками без ручек. Спрашивают у работавшего на Т-4 колхозного тракториста Паши Обронского, куда пойдет трактор. Тот махнул рукой вдоль гона.
- Можно нам с вами подъехать?
- Спрашивайте у него, он хозяин – и Паша кивнул в мою сторону.
  Цыгане подошли ко мне.
- Товарищ хозяин, можно нам на вашем тракторе до того края поля доехать?
- А вы кто такие будете?
  Оказалось, они подрядились полоть в Ивановке сахарную свеклу. А так как тяпок у них не было, а в Ивановке нет кузницы, пришлось, чтобы их сделать, идти в Сросты. Туда сходили с утра, по холодку, а назад идти по такой жаре сильно тяжело. Поле длинное, и если они доедут до его конца, там до Ивановки останется рукой подать.
  Вообще-то в соответствии с требованиями техники безопасности ездить на тракторе, да еще на опытном, посторонним лицам не полагалось, но мне стало жалко мужиков –  солнце жгло нещадно, парило похоже как перед грозой, над полем струилось марево и мы все, даже стоя на месте, обливались потом.   
- Ладно, поезжайте – согласился я.  И, повернувшись к Обронскому, сказал  -  Возьмешь их.
  Мы продолжили возиться с динамометром, а цыгане стоят рядом, наблюдают. Слышу, как они потихоньку спрашивают у Паши, что это такое. Если бы Паша сказал правду, то это был бы не Паша, а кто-то другой. А поскольку он не мог шагу ступнуть, чтобы не соврать, то ответил:
- Компас.
 А что – циферблат круглый, и стрелка есть – чем ни компас?
- А для чего он вам? – не унимаются цыгане.
- Чтобы борозду ровно отбить.
Цыгане согласно закивали головами – борозда должна быть ровной, это правильно.
  Наконец-то мы все приладили, проехали метров сто, произвели замер усилия. Отсоединили динамометр, уложили его в ящик, погрузили в машину. Когда плуг снова прицепили и Паша сел в кабину трактора, цыгане тоже сунулись было туда, но он шуганул их – вас еще тут мне не хватало, на плуг садитесь! Они послушно умостились со своими тяпками на раму плуга и агрегат ушел.         
Ни мне, ни моим коллегам, еще не доводилось наблюдать плуг в качестве
транспортного средства. Как не приходилось видеть и цыган с тяпками – уж что они там наполят, одному Богу известно. Вполне возможно, что свеклу посрубают, а траву оставят.
  Конечно, все это не от хорошей жизни, поделились мы между собой. После распашки целины посевные площади у колхозов значительно выросли, а народу не добавилось – целинники, как известно, получив за свой героизм хорошие деньги, ордена и медали, разбежались. Да и свои, не смотря на всю пропаганду прелестей сельской жизни, помаленьку разъезжаются по городам. Особенно из таких степных, забытых Богом деревень, как Ивановка. Это надо же, даже кузницы нет – когда такое было в русской деревне?
 Рабочих рук в подобных селениях остро не хватает, вот и приходится бедным колхозам прибегать к услугам таких сомнительных работников    
  А название “компас” так и присохло к этому прибору – ведь оно короче и легче, чем “динамометр”. Как только потребовалось делать замеры, только и слышишь: “А компас взяли? А где компас”?
  А в том “компасе” весу, наверное, около пуда.



                РАДИОЛОКАТОР

  В мою бытность испытателем, самым узким местом в полевых испытаниях был хронометраж. Велся он так: сидит рядом с трактористом вооруженная часами девочка и записывает в специальную карточку все, что он делает. Во сколько завел мотор, во сколько тронулся с места, какую работу и на каких передачах выполнял, когда пригнал трактор на стан и заглушил двигатель. Потом эти карточки обрабатывает инженер-хрономотражист и выводит время работы трактора под нагрузкой – именно оно, а не общее время движения трактора учитывается в журнале полевых испытаний.
  Колхозные трактористы были недовольны, что рядом неотступно находится девчонка. Особенно пожилые – им в ней не было никакого интереса, одни неудобства – в поле туалетов, как известно, нет. Да и нас уже давно не устраивал такой примитив – во второй половине ХХ века можно было бы иметь что-нибудь посовременнее.
  И вот лаборатория электроизмерений сделала нам прибор-самописец. Главным его органом служил взятый на ТЭЦ индикатор, только теперь, установленный на трактор, он фиксировал не параметры парового котла, а время работы трактора на различных передачах. Индикатор этот повесили на заднюю стенку кабины рядом с трактористом, как раз позади того самого места, на котором раньше сидела хронометражистка. И работал на этом тракторе все тот же сростинский враль и хохмач Паша Обронский.
  Летом, в межсезонье, когда в поле тракторы загрузить нечем, они использовались на вывозке леса  - мы сделали для этого специальные гусеничные прицепы. Однажды они остановились возле конторы лесхоза в Усть-Кормихе и их сразу окружили местные механизаторы – необычный вид опытных тракторов всегда привлекает. Начали расспрашивать, что и как, а поскольку контора была закрыта на обед и трактористам все равно делать было нечего, они охотно объясняли.
  Привлек внимание любопытных и барабан самописца, они спросили, что это. Паша, не задумываясь, ответил – радиолокатор. Те удивились – зачем на тракторе радиолокатор? Паша объяснил – АТЗ делает трактора для Кубы, а там американские самолеты часто нарушают воздушное пространство. Поэтому кубинцы попросили устанавливать радиолокаторы на всякую технику, чтобы любой мог засечь нарушителя и сообщить, куда надо. Вот и проводит завод испытания, как будет работать радиолокатор на тракторе.
  Механизаторы попросили показать, как он работает, на что Паша ответил, что сеанс у него будет только через час. Надеялся, что они за это время разойдутся, а они сели в холодке и стали ждать.
  Тем временем контора открылась, и Паша, в числе других сростинских трактористов, ушел в нее оформлять документы на лес. Оформление затянулось, час прошел. Мужики зашли и напомнили Паше, что у него сеанс – показали на время, пора мол. Паша, в их сопровождении, неохотно пошел к трактору. Сел в кабину, щелкнул единственным на самописце тумблером, и прокричал в зарешеченное стекло индикатора:
- Иван Кондратьевич … Иван Кондратьевич … Я на связи! 
Как будто бы находящийся с другой стороны бора, в Сростах, старший механик отряда Иван Кондратьевич Смотриченко мог его слышать.
  Тем не менее, снова щелкнув тумблером, Паша подставил ухо к решетке и послушал. Потом сказал:
- Не отвечает. Наверное, куда-то вышел из вагончика.
С этими словами он вылез из кабины и равнодушно ушел в контору. А раздосадованные  мужики матюгнулись и пошли по домам.   
 
   




                ТРОПИЧЕСКАЯ  КАБИНА


  Как только завод начал поставлять трактора в тропические страны, сразу остро встал вопрос о замене кабины тентом. Конструкторы его разработали, Опытный цех изготовил, и глубокой осенью, как раз к первым заморозкам, тенты поступили к нам в отряд на испытания. Шла вспашка зяби, и для колхозных трактористов, которые работали на оборудованных тентами тракторах (это были Гоша Нечунаев и Николай Кадеркин) началась мука мученическая. Холод собачий, особенно по ночам, ветер промозглый до костей пронизывает, крупа лицо сечет - тем, кто в нормальных кабинах, горя мало, закрыл дверки наглухо, и паши себе. А эти бедолаги дрогнут под тентами, как цуцики, все черные от холода, подъедешь к ним, аж жалко на них смотреть. Чуть не плачут: “Анатолий Иванович, ну когда все это кончится, сколько можно над нами издеваться”?
  Я и сам бы рад поскорее закончить испытания, написать отчет да скинуть к черту эти тенты, установить серийные кабины. Но их сваренные из трубок каркасы то и дело трещали, лопались от вибрации, видно разработчики, не мудрствуя лукаво, передрали конструкцию с какого-нибудь пляжного тента. Приходилось их без конца усиливать, наваривать всякие косынки, стяжки и прочее. Так что промучились мы с ними до самой зимы, да еще и зиму маленько прихватили.   
  Трактористы  просили у меня разрешения заплести проемы между стойками тентов лозой. Мол, на прочности, а значит и на результатах испытаний, это никак не отразится, зато им будет намного затишнее. Когда я рассказал об этом начальнику бюро эксплуатации ОГК Герою Советского Союза Леониду Семеновичу Логинову, в прошлом тоже деревенскому трактористу, он чуть не умер со смеху. Живо представил картину – заплетенная лозой, да еще и обмазанная смешанной с коровяком глиной,  –  чем тебе не тропическая кабина? Хоть сейчас на экспорт!




                “КАЗАХ  ТРАВУ  НЕ  ЕСТ …”


  В 1962 году, когда шли интенсивные испытания трактора Т –4,  у нас оказалось столько опытных машин, что один колхоз уже не мог обеспечить их необходимым фронтом работ, и нам пришлось разделиться на два отряда. Один из них базировался в селе Васильевка Семипалатинской области, являвшейся бригадой колхоза им Пушкина. Это было довольно несподручно и далеко – до Семипалатинска вдвое ближе, чем до Рубцовска. Зато мы пахали там целину, что и было нужно для нормальной загрузки 110-ти сильного трактора.
  Село – это для Васильевки слишком громко сказано. Какое к черту село – полтора десятка низеньких, окруженных  навозными кучами саманных мазанушек с плоскими, как аэродром, крышами. Да, до коллективизации  это было действительно большое, населенное украинцами село, с прямыми, широкими улицами. У Павла Васильева в стихотворении “Бахча под Семипалатинском” есть такие строки:               

                Соляною корою примята равнина
                Но в подсолнухи вытканный пестрый ковер
                Засияв, расстелила в степях Украина
                У глухих берегов пересохших озер.

  Думаю, эти слова полностью относятся к той, прежней Васильевке,– она хоть и была расположена среди сухих ковыльных степей, но в зеленой лощине, вполне пригодной под огороды. Что огороды тут были, мы не сомневались. Дело в том, что их в степных селах не обносили от скота пряслами, как это делается поблизости от бора, а окапывали канавами – здоров же был народ, ведь все  вручную, лопатой, не было никакой техники. Да и то сказать, не минтаем, как мы, и не серебристым хеком питались. Так вот, время еще не до конца сравняло эти канавы, остались от них длинные пологие ложбинки, которые давали представление о размерах огородов – ничего так себе, соток по 50-60. Так что был он, был здесь когда-то “в подсолнухи вытканный пестрый ковер”!   
 Теперь от старой деревни осталось только название, высокие, видные за десять километров тополя, бугорки на месте домов, да вот эти следы огородов. В год нашего приезда в Васильевке жили одни казахи, а они, как известно, огородами не занимаются.
  Однажды я подъехал с шофером Федором Трофимовичем Дурневым к  мазанушке, в которой жил васильевский бригадир Чемигаза Бейбулатов. Рядом с ней возвышалась неизменная куча сухого навоза, и с солнечной стороны на ее откосе лежал закутанный в шубу, несмотря на жару, старик-казах. В метре от него ковром расстилалась зеленая трава, и нет бы ему лечь на нее - однако у них на сей счет свои понятия.
  Пока я общался с Чемигазой, между Федором Трофимовичем и стариком произошел такой разговор:
- Почему вы не сажаете огороды – ведь столько у вас земли, и земля, видно, хорошая, все бы росло.
- А зачем?
- Как зачем – неужто не хочется лучку-чесночку, редисочки, помидорчика-огурчика?
- Это все трава. Казах траву не ест, ему мясо надо.
- Ну хорошо, вы, старики, так привыкли. Но вот им-то – Трофимыч указал на  окруживших машину чумазых ребятишек – им-то витамины требуются, они бы от овощей не отказались!
- Не, тоже не ест.
  Трофимыч подумал – ладно, посмотрим. Он жил в Рубцовске в своем доме, возле которого, как и возле всех частных домов, был огородик. И в следующий приезд в Васильевку он привез полное резиновое автомобильное ведро помидоров – они еще только начали спеть, поэтому были наполовину бурые. Подъехал к той же мазанушке, где все так же лежал на куче старик – такое впечатление, что он с того раза еще и не вставал – вынул ведро и сказал вновь окружившим его пацанам – налетай! Они действительно налетели, похватали и поглотали все, как галчата. Даже не помыли, хотя ведро воняло бензином и за дорогу все пропылилось.
- Ну что, тоже, говоришь, не ест? – спросил Трофимыч у деда.
 Но в этот раз тот не удостоил его ответом.



                СТЕПНАЯ  ДРАМА


    Однажды не было машины, и мы ехали утром в поле, к вагончикам, на пароконной бричке. Вдруг видим – на пахоте стоит молоденькая косуля, а в трех метрах от нее сидит огромный беркут. Время от времени он взлетает и набрасывается на нее, но она отбивается копытцами. А сама помаленьку, шажок за шажком, смещается в сторону нетронутой целины. Оно и понятно – на вспаханной земле она лишена своего главного преимущества -  умения делать огромные прыжки.
  Пока нам было их видно, все продолжалось так же. Но потом возчик рассказал мне – когда он ехал назад, косуля уже лежала и беркут долбил ее. У меня потом долго душа болела - почему  не остановил бричку, не пошел, не отогнал злодея, не помог ей выбраться на твердую землю – там бы он ее не взял. Мало ему, паразиту, хорьков да всяких  грызунов, такое красивое и безобидное животное загубил. 
 Иная была у меня в тот момент забота -  спешил поскорее сменить работавших в ночь ребят, вот и не сделал того, что  следовало. Сильно уж мы все деловые да занятые, сроду у нас на доброе дело минуты нет. А потом жалеем всю жизнь.


 
                МУЛЛА  И  ЩЕКОВ

 
  Тяжело в жаркий день в степи. Воздух горяч и разряжен, душно, особенно под железной крышей вагончика, и мы норовим больше находиться не в нем, а рядом, в тенечке, где из-под него  вроде как потягивает прохладным сквознячком. Состояние вялое, ни к чему не лежит душа, ничего не хочется делать, даже разговаривать. И мысли в голову приходят - если нам в холодке так плохо, каково же трактористам в раскаленных, пропыленных кабинах, рядом с ревущим и пышущим жаром дизелем?
  Гул тракторов то нарастает, то замирает, они то приближаются к нашему стану, то удаляются от него, и струящееся над распаханной степью марево причудливо искажает и ломает их формы. Черти бы ее ни пахали в такую сушь, эту целину – твердая, будто камень. Трактора еще выдерживают, а у плугов стойки корпусов летят, не успеваем менять.
  Сидишь иногда очумелый от жары, и вдруг что-то дробно застучит по раскаленной крыше вагончика. Так в тебе все встрепенется, так обрадуется – дождь! Но тут же следует горькое разочарование – это всего лишь проскакал по крыше воробей. А небо по-прежнему чистое, ни единого облачка, никакой надежды на дождь.
  В такой именно день ехал я однажды из города в Васильевку на грузовой машине ГАЗ-51 с шофером Мишей Гмырей. На подъезде к Казбеку, слева от него, рядом с неглубокой балкой, по которой весной проходит вода (по-казахски это -  “джюра”), у единственного на всю деревню колодца мы увидели толпу людей, над которой поднимался тонкий синий дымок. Даже издалека было видно, что собрались они не для работы – одеты чисто и стоят просто так, праздно -  все это нас несколько озадачило.
  В деревне я велел Мише подъехать к магазину – мой друг Борис Дубасов, большой поклонник Булата Окуджавы и Владимира Высоцкого, попросил меня поискать в Казахстане магнитофонные пленки на лавсановой основе –  они были тогда большим дефицитом. На мое возражение – Боря, да ты  представляешь, какие там колупаевки? В той деревне, где стоит наш отряд, нет  электричества, и мы сидим вечерами с керосиновой лампой – он дал резоннй ответ:
 - Ты плохо знаешь нашу торговлю -  вот именно в таких деревнях, где нет света, а магнитофона в глаза не видели, и надо искать эти пленки. Посмотри, пошарся, они наверняка лежат там где-нибудь между хомутами, на бочке с дегтем.
   Бочка с дегтем в магазине действительно была, и хомуты над ней висели, но искомой пленки не оказалось. Зато была “Арака”, и Миша, который, как и большинство шоферов, не упускал случая выпить, взял на ужин бутылочку “для аппетита”- можно подумать, он когда-то страдал его отсутствием. 
  Мы спросили у продавца – в Казахтане, как и во всей Азии и на Кавказе, это – мужская профессия, – по какому поводу собрался на джюре народ? Оказывается, в связи с засухой гонцы из деревни много раз ездили в Семипалаиинск, просили муллу приехать помолиться, попросить у Аллаха дождя, но он все отказывал, был занят. И вот сегодня, наконец, приехал сам.
- Сейчас там будут резать барашка, варить бешбармак, кушать, потом молиться. И, может быть, милостивый Аллах пошлет нам дождя.
  Мы поразились такой дремучести. Надо же, казалось бы живем в одной стране, и не сказать, чтобы далеко, а такая разница. Додумайся кто устроить подобный молебен у нас, уже не только райком, и крайком бы “на ушах стоял”. А   председателю колхоза с парторгом точно не сносить бы партийных билетов!
  После Казбека  лесополосы кончились. Когда миновали оставшиеся слева сизый котлован пересохшего озера и высокий бугор с геодезической вышкой на вершине, за которым располагался Аул, пошла голая и ровная, как стол, выжженная солнцем, белесая ковыльная степь, лишь кое-где перемеживаемая темно-зелеными зарослями тарнача, да серебристыми полянами пахучего полынка.
  Несмотря на открытые окна и встречный ветер, все равно было душно, мне кемарилось, и я задремал, уткнувшись головой в угол кабины.
   Вдруг слышу голос Гмыри:
- Смотри, и правда гроза собирается.
  Открыл глаза – прямо впереди нас подымалась над степью черная туча. Она быстро росла, надвигалась, сверкала молниями. Стало сумеречно, потянуло холодком, по дороге понесло пыль, и мы подняли стекла.
  Через несколько минут на степь обрушился долгожданный ливень. Да такой, будто небеса разверзлись, дворники не успевали смахивать  с лобового стекла воду и Миша, от греха подальше, остановился.
- Вот и не верь после этого в Бога – сказал он.
- Да, сегодня в Казбеке по атеизму нанесен сокрушительный удар – согласился я с ним.
  Гроза ушла, снова выглянуло солнце, мы опустили стекла и в кабину хлынул наполненный озоном и ароматами умытой степи воздух. Дорогу развезло, ехать по ней стало невозможно, и мы двинулись вдоль нее стороной.  Но все равно машину таскало, и мы с трудом добрались до Васильевки.
  Почти одновременно с нами пришла другая наша машина – Дима Строчков привез с поля дневную смену. Их тоже накрыла гроза, и они, в открытом кузове, вымокли до нитки. Все, кроме старшего инженера Щекова, который оказался в дождевике – надо сказать, завод обеспечивал испытателей добротной спецодеждой на все случаи жизни. На мой вопрос, как он додумался взять с собой в поле плащ в такую жару, Валентин ответил:
- А я утром на барометр посмотрел. Всех предупреждал, да меня не послушались.
   Ага, вот оно что -  видимо у муллы в Семипалатинске, как и у нас в инженерном домике, висит на стене барометр! И он тоже, как Щеков, посмотрел на него сегодня, потому и примчался, и время сразу нашлось!
  Так Валентин вновь укрепил наши с Гмырей пошатнувшиеся было атеистические убеждения.


                КЫЗЫМОЧКИ


  Поскольку в самой Васильевке колодца не было, он располагался на джюре, почти в километре от деревни, мы ездили за водой на машине.
  Однажды поехали мы туда на колхозном ГАЗ-51, шофером на котором был мрачноватого вида казах Абзал. Стоим, черпаем воду, наливаем ее во фляги. И видим – идет со стороны деревни табунок девочек. Молоденькие, лет по 14-15, одетые не так, как их матери и бабушки, а легко, в коротких нарядных платьицах. Веселые, счастливые свой молодостью, смеются, напевают песенки. Прошли мимо нас и удалились в степь. Как мы поняли, шли они просто так, погулять - степь после  дождя благоухала и дышала свежестью.
  Мы залюбовались ими, а сидящий на борту машины Абзал, глядя им в след, задумчиво сказал:
- Да, им сейчас хорошо. А раньше такие уже вовсю работали.
 Позже, будучи в Пакистане и Египте, я видел этих несчастных, лишенных детства, девочек-рабынь. Одетые во все темное и длинное, - это при их-то жарком климате! -  с закутанными головами, они с малых лет жили в нужде и тяжелом труде. Таскали на стройке в поставленных на голову литых металлических чашах песок и гравий, цементный раствор и кирпич. Идет, бедняжка, а ее поклажей из стороны в сторону водит.   
    Сердце кровью обливалось, глядя на них. И всякий раз вспоминались те, васильевские кызымочки. А ведь их тоже ждала бы такая участь, не войди Казахтан в свое время в состав России.



                СТАНЦИЯ  “ВЕРБЛЮД”.
               

     Признаться, впервые оказавшись в 1964 году в Зернограде, где на Северо-Кавказской МИС (машиноиспытательная станция) проходили государственные испытания тракторы Т-4, я удивился -  с чего это ради железнодорожной станции этого симпатичного и вполне цивилизованного городка дали столь экзотическое название? Однако довольно скоро понял, в чем дело.
  Обычно по выходным дням мы всем немногочисленным землячеством, вместе с женами (испытания шли не один год, поэтому некоторые привезли в Зерноград семьи) уезжали на Маныч. Рыбачили там, купались, загорали, варили уху – короче говоря, отдыхали. Но однажды я не поехал – решил заняться постирушками, да письма написать домой и родителям в деревню.
  Во второй половине дня, когда я почти управился, прибегает ко мне на квартиру посыльный из МИС с запиской от дежурного инженера – на станцию прибыла партия наших тракторов. Надо их срочно сгрузить, иначе МИС будет платить железной дороге штраф за простой платформ Известное дело, с железной дорогой шутки плохи.
  Эту, предназначенную для ресурсных испытаний партию, я давно поджидал, но угораздило же ее прибыть так не вовремя! Что делать? Ведь наши вернуться только вечером, да еще  неизвестно, в каком виде – без меня там некоторые, наверняка, “отдохнули” по полной программе. К счастью, кроме меня не поехал на Маныч слесарь Леша Демидов. Бегу к нему. Вместе с ним находим дома еще одного мисовского тракториста, и втроем поспешаем на станцию.
  Там, несколько в стороне от вокзала, стояли в тупике у разгрузочной эстакады платформы с тремя нашими красавцами – как раз по одному на каждого. Они были намертво прикручены к крючьям платформ толстыми скрутками из 6-ти миллиметровой проволоки, которые нам пришлось рубить зубилом. Леша при этом сильно поранил руку, и мы, как на фронте, замотали ее снятой с него и разорванной на ленты майкой.
  Однако вовсе не освобождение от крепежа оказалось для нас главной проблемой. Когда все скрутки были перерублены и мы начали готовить двигатели к запуску, оказалось что они без воды. С чего ради, отгружая тракторы жарким летом, с них слили воду? Кто-то на заводе перестраховался – вруг трахнет  в июле крепкий сибирский мороз!
  Черт побери, а у нас и ведер нет!   Послав Лешу с трактористом в МИС за ведрами, я кинулся искать воду – тю-тю, нема таковой. Пива в буфете на вокзале навалом, бочка на бочке, а воды не то что трактора заправить, напиться не сыщешь. Дежурный по станции показал мне свой графин, в котором было на дне малость живительной влаги – вот вся вода.
- Можешь больше не искать, все равно не найдешь – успокоил он меня – нету у нас воды. С собой из дому приносим.
  Ну что ты будешь делать, хоть пиво в систему заливай!
  Между станцией и  окраиной Зернограда – пустырь, прогал в несколько сот метров. Но делать нечего, пошли с ведрами к домам частной застройки просить у людей воду. К счастью возле одного из них сидел у калитки поддатый по случаю воскресенья хозяин. Спрашиваем, у кого тут есть колодец.
- Ну, положим, у меня. И что дальше?
- Разрешите воды для тракторов набрать.
- А что я буду от этого иметь?
 Я опешил – вот он, батюшка Тихий Дон! Это тебе не Сибирь-матушка, где сроду никто не додумался бы такое спросить. Спасибо, Леша не растерялся:
- Мы тебе крепежные бакулки отдадим. Хорошие, крепкие, из сибирской лиственницы.
 Немного покочевряжившись, хозяин впустил нас во двор. Отомкнул крышку колодца –  Бог ты мой, чтобы во дворе, за высоким забором, да еще и на замок колодец закрывать – такое я тоже видел впервые. Зато колодец хороший, облицованный бетоном, с исправным воротом и цельной, не стыкованной цепью. 
  Начали мы ворот крутить, воду в ведра наливать и на станцию таскать. Ее нам требовалось ни много ни мало, 18 ведер – по шесть на каждый трактор. Пока половину перетаскали, хозяина колодца разморило на солнышке, он начал зевать. Потом сказал:
- Ну вас на хрен, с вашими бакулками. Уходите!
  С этими словами замкнул колодец и ушел в дом.
  Идти просить воду у других донских казаков нам после этого как-то не захотелось, и  остальную мы таскали из ближайшей водоразборной колонки. А до нее от станции чуть ли ни километр. Я так оттянул ведрами руки, что они у меня потом неделю болели. Вот уж действительно – верблюд.
   
    





                ИВАН  ТОЛУБЕЕВИЧ               


  Помимо крыши над головой – в гостиницах в советское время свободных мест, как известно, не было – большой проблемой для командированных было питание. Особенно в деревне, где можно было умереть с голоду, имея полные карманы денег. Отошли в прошлое те времена, когда Чичиков мог где-то в глуши, в дорожном трактире, заказать стерляжью уху с налимами, ломоть осетра, запеканную колбасу с луком или поросенка с хреном и со сметаною. Трактиров не стало, а в сельских магазинах из еды были только погрызенные мышами, каменной твердости мятные пряники, крепкая, будто картечь, карамель “цветной горошек”, водка, соль да сигареты “Прима”. Ну, кое - где еще рыбные консервы с истекшим сроком.
  Особенно близко столкнулся я с этой проблемой на Дону. Трактора наши работали на совхозных полях километрах в 30-40 от Зернограда, выезжали мы к ним утром рано, когда все объекты общепита еще закрыты. Пока провозимся с тракторами, особенно если что-то не заладилось, дело к обеду, а мы еще не завтракали. А ведь молодые были, аппетит – зверский. Да протрясемся по грунтовым дорогам, да поработаем на свежем воздухе – быка бы съели.
   И вот как-то наткнулись на совхозную столовую в считанных минутах езды от того места, где базировались наши трактора. Кормили там прекрасно, совсем не то, что в городе – порции большие, а цены низкие, продукты все свежие, приготовлено вкусно, борщ прямо-таки домашний, котлеты огромные и не из хлеба, а из мяса. Но беда в том, что столовая была рабкоповская, и кормили в ней только своих.   
  Когда мы пришли туда в первый раз, стоящая на раздаче официантка строго спросила:
- Вы кто такие?
 Ну как тут не вспомнить Высоцкого – “Те, кто едят, так это делегаты. А вы, прошу прощенья, кто такие?”
  Я вознамерился было объяснить, кто мы и откуда, но инженер с моторного, барнаулец Толя Баскин, опередил меня:
- А вам что, Иван Толубеевич разве ничего не говорил?
  Официантка пожала плечами и обслужила нас. Через несколько дней она снова поинтересовалась, кто мы, и Толик опять ответил ей вопросом на вопрос. Однако, когда спустя еще несколько дней все это повторилось в третий раз, реакция раздатчицы была бурной и громкой:
- Не знаю я вашего Ивана! Уходите отсюда! Вам здесь питаться не положено! Ходят тут всякие! – ну и так далее.
  Когда мы, голодные, оскорбленные и униженные, вышли из вкусно пахнущей столовой, я спросил у Толика, кто такой Иван Толубеевич.
- Это муж Доры Дормидонтовны – не задумываясь, ответил он.
  -  А она кто?
  -  А она его супруга.
 Тьфу!  Я-то думал, он и правда договорился о нашем питании с кем-то из местного начальства. 


                СТАРЫЙ  ХУТОР


  В том, что урбанизация населения -  процесс объективный и всемирно-исторический, я убеждался повсеместно. Не только у нас, на Алтае и в соседнем с нами Казахстане, деревни помаленьку исчезают с лица земли, столкнулся я с этим и на Дону.
  В разгар знойного южного лета один наш трактор был направлен для распашки пустыря, на котором еще недавно располагался хутор. У трактора почему-то грелся, кипел мотор, и мы, вместе с барнаульцами-моторщиками, выехали к нему.
  Приехали, поставили машины под невысокие вишневые деревца – это все, что осталось от хутора. Убавили у трактора угол опережения подачи топлива, он сделал пару кругов, и тракторист Коля Касаткин доложил – по-прежнему греется. Убавили еще, ждем, что будет дальше. А сами тем временем срываем над головой и едим вишню – она такая крупная, спелая, сладкая.
  Подходит к нам старик-пастух, который пас коров на этом же пустыре, и спрашивает:
- Сынки, вы откуда будете?
- С Алтая.
- Это вы такую машину сделали?
- Да, дедуля, мы.      
- Надо же, такая силища. Поднять бы наших отцов да дедов, пусть бы посмотрели, какая стала техника. Они-то целину только весной пахали, пока она мягкая. И чем пахали -  однокорпусным плугом. Да самых сильных коней в него впрягали. И кормили их в это время отборным овсом. А тут, в такую сушь, сроду не паханую землю, да еще на месте бывших построек. И пятью корпусами, да на такой скорости ….
  Трактор как раз проходил мимо. Пер на шестой передаче и земля из-под плужных корпусов винтом летела. А в ней – и железяки, и кости, и кирпичи, и гнилые чурки. Для нас это была обычная картина, мы не видели в ней ничего примечательного и наши головы занимало лишь то, почему греется мотор.
  А дедушка все что-то бормотал, да качал седой головой.