Про кашу, Цивильск и воспитание через коллектив

      Помню, в детстве было очень занимательно мечтать на тему «как я буду встречать новый год в 2000 году? Это же особенный год, начало нового века и даже тысячелетия…» Мне повезло, в это необычное время я оказалась в необычном месте. Странное поздравление старого и назначение нового президента России застало меня в  Цивильске. Как раз  в самом конце декабря 1999 года мы прибыли из тюрьмы для женщин под названием СИЗО 48/6 города Москвы в исправительное учреждение ЮЛ 34/7 города Цивильска.  Теперь мы назывались  новый карантин и нам полагалось, в течении трех недель усвоить основные понятия, для проживания на новой территории.  Время проживания у каждой  было индивидуальным,  определённым судом по уголовному делу.
        Мы жутко боялись этой новой жизни, ждали встречи с уже отправленными сюда ранее подругами и радовались, наконец-то наступившим изменениям, под названием «зона», где, по словам «бывалых» девчонок, сиделось лучше, чем в тюрьме.
        По слухам, Цивильск, рядом с которым расположена женская исправительная колония с лечебным уклоном, был не самым страшным местом в Чувашии. Это городок с более чем четырехсотлетней историей на перекрестке основных автомагистралей из Нижнего Новгорода в Казань и Ульяновск, и с довольно развитой промышленностью. ЮЛ 34/7 означает Юридическая Лечебница.  Сначала это была лечебница для алкоголиков, теперь  здесь лечили зависимых от наркотиков преступниц по разным статьям уголовного кодекса РФ. После излечения, женщин отправляли в другие места лишения свободы, если срок был маленьким, оставляли досиживать  тут же, в наркомзоне. 
       О лечении нужно сказать особо. Здесь лечили трудом, строгим режимом и воспитанием через коллектив. С медикаментами было туго, как в старом армейском анекдоте, где одна таблетка анальгина делилась пополам, половинка - от боли в голове, вторая -  от боли в заднице, главное -  не перепутать.
        Территория лагеря была поделена на локальные зоны, по несколько квадратных метров уличной площадки возле кирпичных корпусов, окруженной высоким, метра в два с половиной, забором из железных прутьев. Она ограничивает пространство проживания двух отрядов, это 5-6 бригад, человек по 50 в каждой. В «локалке» разрешалось курить и находиться без специального пропуска. Остальные перемещения по территории лагеря, на фабрику, в столовую, клуб или дежурную часть разрешались только  в составе бригады, строем по пять человек и в сопровождении бригадира или завхоза отряда.
       Сами корпуса двухэтажные, с большими окнами мало походили на бараки, скорее на пионерлагерные дома. И называлось «общак». Многое на территории напоминало пионерский лагерь, агитплакаты например, или елочки, посаженные ровными рядами вдоль асфальтированных дорожек. «Дышите хвоёй!» такое приветствие прозвучало от ДПНКа, во время нашего прибытия и первого построения. Я мало, что знала о Чувашии, но из агитплакатов выяснилось, что народный герой Василий Иванович Чапаев и космонавт Герман Титов были родом из этих мест. Эти люди вызывали уважение. А еще здесь был очень свежий воздух. Все это внушало оптимизм и поднимало настроение, несмотря на причины нашего пребывания.
       За пределы локальной зоны можно было выйти по специальному пропуску, который выдавали в дежурной части.  Причем, чтобы попасть в дежурную часть, тоже нужен был пропуск, или разрешение ДПНКа, то есть Дежурного Помощника Начальника Колонии. Разрешение могли получить бригадир или завхоз,  по телефону.
        Завхозы и бригадиры - особые люди в колонии. Это важные прокладки в исправительной системе, они соединяют противоположные, по сути, звенья этой системы, смягчая трения и устраняя непонимание. Другими словами это должности, назначением на которые из числа осужденных занимается оперативный отдел колонии и их задача поддерживать дисциплину, работоспособность и свой авторитет среди остальных. Взамен они получают всевозможные поблажки, становятся «блатными» то есть, ну и более человеческое отношение со стороны надзирающих органов входит в состав дозволенного. Работа непростая, быстро приводит к изнашиванию и прокладки приходится менять довольно часто.  Правда, исключения тоже случаются, есть такие, кто пользуется любовью и уважением с обеих сторон. Но есть и те, чья мама купила бригадирство щедрой гуманитарной помощью, например, стройматериалами или медикаментами, да мало ли в хозяйстве нужно всего.
         Чтобы получить пропуск, необходима веская причина, например, нужно в медсанчасть, или ходатайство бригадира, или завхоза или тебя знает и любит весь надзор состав или хотя бы одна из его смен. И не боясь получить рапорт, то есть наказание, влияющее на возможность получения досрочного освобождения, ты можешь пойти без пропуска за пропуском в дежурку.
        Трудотерапия заключалась в работе на швейной фабрике по 8-12 часов в день или в ночь. И в интенсивных хозработах: уборка снега, чистка картошки, разгребание помойки, таскание хлеба в столовую и других подобных мероприятиях, полезных и тяжелых, исправляющих такой недуг, как наркозависимость. На фабрике шили в основном военную форму – летне-полевую и зимне-полевую. Еще телогрейки, рукавицы и прокурорские костюмы. Надо было выполнять норму и соответствовать качеству. Вольнонаемные контролеры ОТК проверяли каждое изделие на выпуске с потока.
         Воспитание через коллектив самое занимательное мероприятие в жизни ЮЛ. Все просто — нарушает режим один, наказывают всех, чтобы повысить уровень осознанности всех участников. Наказание очень простое, но весьма эффективное по своей доходчивости. Не важно, какое было нарушение, понимание проступка идет снизу, через ноги. Все либо стоят, либо ходят. Стоят в свободное от работы время на плацу, или на общаке, в коридоре. Вместо отдыха и личных дел, час, или два, сколько потребуется на то, чтобы «дошло». Или ходят бесконечное, как кажется, число кругов по плацу, не успели отходить до ужина, значит, после проверки опять пойдем. Погода особого значения не имеет.
      Единственным доступным источником информации о том, что там снаружи была завхоз карантина. Это потом мы узнали, какая это блатная должность- завхоз. А пока мы учили правила режима содержания и менялись шмотками, писали домой с просьбой выслать « побольше чаю и сгущенки, того и того-то» и счастливые пребывали в неведении. Однажды пришел оперативник, провести политинформацию. Выстроил нас и объявил: «Женщины, зона - это рай для солдата!» В армии никто из нас не был, поэтому прозвучало неубедительно. Но вскоре мы познакомились с  распорядком проживания поближе, оказалось, что армейского в нем действительно немало. Например, скорость поглощения пищи.
      В карантине кормили плохо, суп без гущи, маленькие порции, посылки закончились и, за три недели пребывания, накопилось чувство постоянного недоедания. По словам завхоза, рабочие бригады в столовой питались неплохо, и можно было жить даже без харчевой поддержки с воли, если  попадешь на швейное производство, то есть фабрику.
       Мы ждали распределения по бригадам и вывода в зону. И вот этот долгожданный день настал. Кушать хотелось больше обычного. В столовую мы взяли ложки и, уже в составе бригады, прошагали на  ужин строем «по пять». Одновременно в столовой размещался весь отряд. Предвкушая горячую кашу, взбудораженные новизной, мы гуськом по очереди взбежали по лестнице в теплое гулкое помещение. Нам не сразу нашлось место. Прошло несколько, как потом выяснилось, драгоценных секунд времени и вот, достав из пакетика ложку, я отчетливо помню, как заношу ее над миской горячей каши, не успеваю окунуть, и в этот момент раздается окрик: «Пятьдесят первая...встаем!» и все в бригаде быстро начинают вставать, беря с собой вечернюю пайку хлеба. Даже не знаю, чего в тот момент было больше -  изумления или разочарования. Вставая, на ходу, мы пытались засунуть в себя несколько ложек аппетитной «сечки», но она была слишком горячей. Задерживать бригаду, как мы догадались, было нельзя. Хорошо хоть хлеб можно было взять с собой, но его было слишком мало. Вот тебе и армия. Нужно было научиться кушать очень быстро, за минуту закидывать в себя как в топку обжигающую еду, иначе ходи голодным. А пока мы учились, в голову закралась мысль, вынести кашу из столовой и спокойно съесть ее на «общаке».
      Вообще-то еду из столовой выносить нельзя, за это полагается наказание в виде рапорта начальнику колонии, что влияет на показатели бригады в целом и бригадира, в частности, не говоря уже о том, что для самого наказанного это создает преграды для условно-досрочного освобождения. Но очень хотелось есть, поэтому особо долго не размышляли.  Казалось это просто. На следующий ужин я взяла пустые стаканчики из под быстрорастворимой картошки Магги, очень быстро, стараясь быть незаметной, выгребла в них кашу из шленки, стаканчик в пакет и под мышку, в рукав телогрейки, как раз поместилось. Руки «по швам» и вперед, навстречу неизвестности. И все бы удалось, внимание надзорсостава не привлекли оттопыренные рукава моей телогрейки, а вот то, что моя подруга несла две пайки хлебы, мою и свою, оказалось неправильно.
       Довольная провернутой операцией, я стояла в строю, предвкушая горячий ужин в спокойной обстановке, когда увидела, что у напарницы проблемы, ее задержали на выходе и стали пытать: «Почему у тебя два хлеба? Чью пайку несешь?» «Мою, мою несет», ноги уже сами несли меня вверх по лестнице на выручку подруге, позабыв об опасности. «ДА, а ты сама, что ль не можешь нести, почему она за тебя несет? Ну ка, иди сюда,  поближе... Что это у тебя здесь, а?» Волна стыда залила мое лицо, когда я доставала из рукава стаканчики с кашей.  Надзорка по прозвищу Краснощечка уже терзала мою бирку, пытаясь разобрать фамилию для написания рапорта.  Возле нас возникла  Хома, бригадир, и, стала приговаривать жалобно: «Николаевна, это новый карантин, давай мы отходим, не надо рапорт...ну, пожалуйста...» Рявкнула на меня: «Иди в строй!..» я пошла, встала в строй, через минуту подошла Хома. Злым голосом скомандовала: «На плац!...50 кругов!... А эта... где ты есть? Встань посередине и ешь свою кашу!»  Я стояла и ела кашу, мне было даже вкусно и не горячо, бригада шагала вокруг меня по плацу.
      Фишка в том, что обычно все ужинали на общаке, присланными из дома или раздобытыми, выменянными продуктами, добавленными к вечерней пайке – четвертинке черного хлеба. Ее можно было полить растительным маслом и посыпать бульонным кубиком вместо соли, что придавало особый вкус, грибной или мясной. Поэтому гулять по плацу особенно обидно, после нелегкого трудового дня, вместо спокойного часа- двух , проводимых за ужином, написанием писем, сна , общения с подругами и просмотром телевизора. .Мне было одновременно стыдно и наплевать, я знала что вызвала недовольство и негодование 50 с лишним человек, пожалуй впервые в жизни, но также знала что основанием для этого послужило чувство голода, и что в бригаде есть сочувствующие люди, из разряда «сами проходили».
       Без нарушений мало кто обходится, режим довольно строгий, много нелепых запретов, все понимают, что никто не застрахован. Вслух меня не критиковали, молча и покорно шагали, про себя считая круги. Я стояла посередине у «позорного столба», причем мне пришлось съесть обе порции каши, свою и напарницы, но в строй меня не пустили, так и продолжала стоять. Хома стояла неподалеку от меня и выговаривала потихоньку, что теперь я самая бедная и все хозработы мои, время от времени подгоняя бригаду резкими окриками. Такая у нее была работа.
       А я про себя решила больше «не встревать» и не становится причиной воспитательных мероприятий для целой бригады. Мне это удалось, и за два года из-за меня больше никто не стоял и не ходил по плацу. А когда мне приходилось воспитываться самой подобным образом, я терпеливо ждала окончания экзекуции, не провоцируя в себе злобу на участников пенитенциарной системы, чувствуя в себе просто солдата выполняющего приказы, без обсуждений.  В конце концов для меня   наступил момент когда проявилась райская сущность этого, не столь отдаленного, места лишения свободы.
       А Хома выполнила свое обещание и в последующие две недели посылала меня на самые неприятные хозработы: разгребать помойку, в котельную, на уголь и на «запретку», запретную зону, периметр, полосу земли, отделенную с обеих сторон забором с колючей проволокой наверху. По одну сторону лагерь, по другую воля,  «несравненная моя», место, в котором особенно остро чувствуешь тонкую грань, отделяющую тебя от всего мира.

2010