***

               
 
                На закате эпохи.

   На закате эпохи, которую историки назовут «Периодом культа личности», по стране прокатился очередной каток лютых репрессий, при активном участии  коварного ЕС. В тот раз на роль врагов народа партия назначила «врачей-вредителей», состоящих в основном из «безродных космополитов», что в переводе означало – «лиц еврейской национальности». Под гигантские жернова карательных органов за компанию попали не только врачи, но и другие  представители этого рода-племени.
  Об отце  Фиминого одноклассника десятилетнего Егорки соседи  судачили, что он в начале войны попал в плен и до самой победы маялся в немецких лагерях, а оттуда  прямиком был  переправлен в советские. На фоне тех событий у Фимки с Егором  случился диспут по «национальному вопросу», грозивший перерасти в яростный мордобой. В пылу ссоры лицо Егора сложилось в брезгливую гримасу, и он выпалил: «Все явреи – трусы, предатели и враги народа!». В его тоне слышалась откровенная брезгливость.
  Слово «еврей» Фима раньше воспринимал, как обычную бытовую брань, до тех пор, пока изо всех рупоров не загрохотало то, о чём поведал ему одноклассник. Но он не остался в долгу: «Наверное, поэтому мой отец вернулся с войны раненым и с орденом, а твой отсиживался в плену». Егор  криво ухмыльнулся: «Да явреев немцы и в плен не брали, – на месте расстреливали, а храбрых бойцов уважали и сохраняли им жизнь, даже сын товарища Сталина был  в плену». Таким аргументом Фимка был сражен наповал, хотя усомнился в его достоверности и решил при случае схарчить  вруна  живьём,  прилюдно разоблачив  его брехню. И такой случай вскоре представился. Когда престарелая учительница в очередной раз слащаво сюсюкала о бесценной роли  вождя  в победе над гитлеровской Германией, словно бес толкнул Фимку в локоть, и он поднял руку: «А, правда, что сын товарища Сталина был в фашистском плену?».
  Зловещая тишина воцарилась в классе. Лицо старушки покрылось багровыми пятнами, она стремительно ринулась к ученику, вцепилась ему в ухо и потащила по коридору в кабинет директора. Тот, инвалид войны, дядька с  медалями  на груди, выслушав её, схватил Фимку за плечи и стал яростно трясти. Брызгая слюной и тяжело дыша, он шипел: «Кто тебе такое сказал, гадёныш?». От страха  Фимка заревел и уписался. Размазывая по лицу слезы и сопли,  чтобы не прослыть сексотом, он соврал, что слышал это от пьяного инвалида-побирушки на колхозном рынке, и поклялся больше такого никогда не говорить. Директор в сердцах стукнул его по затылку и вытолкнул из кабинета. Эта затрещина поставила точку  в Фимкином  представлении о судьбе Якова, старшего  сына вождя. А уже позже, после ХХ съезда,  он   нахально утверждал, что  сам  однажды пал  жертвой сталинской репрессии.