Арабские танцы

Восемь лет я посещала в своем городе занятия Йоги. Сама Академия Йоги находилась в Москве, возглавлял ее великий Гуру Рубин. Но не об этих занятиях моя история…
В один из своих приездов в наш город Гуру Рубин решил порадовать своих учеников и привез нам из Москвы живой подарок, который оказался очаровательной танцовщицей арабских танцев. Она была одета в блистательный костюм из ярко-красного шелка, обшитого бисером, по бокам которого свисали длинные нити из сверкающих камней. В руках ее была прозрачная накидка из тончайшей паутины причудливо сплетенных золотых нитей. Ноги, руки и шея были увиты серебряными монистами, которые, казалось, тихо шуршали при дыхании, а в танце, который нам незамедлительно продемонстрировала незнакомка, они отчаянно звенели, превращая свою владелицу в великую космическую змею.
Музыка, танец и сама танцовщица вместе составляли удивительную гармонию. Кроме того, я с ужасом почувствовала, что когда-то, очень давно, я уже это видела...
Арабские танцы, подаренные всем женщинам нашего города Великим Учителем, незабываемым потоком, как огненная лавина, ворвались в мою жизнь и оставили в ней неизгладимые впечатления...
Прекрасной незнакомкой, ошеломившей меня на балу араб¬скими танцами, оказалась Малинкина Ирина. Она преподавала в Москве восточные танцы и приехала к нам по велению великого гуру Рубина. Он решил, что вся Россия должна заплясать по-восточному. И он добился того, чего хотел...
Ирина стала ездить к нам каждые выходные вместе с инст¬рукторами по йоге. После занятий йоги были танцы. Буквально к следующему приезду Ирины у меня уже были готовы розовые атласные штаны и страстное желание как можно скорее научиться танцевать. Я с ума сходила от счастья...
Через пять занятий я решила, что Малинкина Ирина мне в подметки не годится. В таком состоянии духа я пребывала довольно долго. Огромная вера в себя не покидала меня ни на секунду. Олег, мой муж, с восхищением смотрел на меня и радовался каждому танцу, который я разучивала...
Через месяц я решила, что пора выступать с концертом. Но где? Я ломала себе голову. Прошла неделя, в глаза мне бросился заголовок в газете: «10 ноября – День милиции». Это ведь то, что мне надо! В то время я и в школе учительницей работала, и на рынке фруктами торговала. Документов, как у любой частной торговки - никаких, а проблем с милицией полно. И тут у меня мигом план созрел, как двух зайцев поймать: во-первых, наконец, с танцами выступить, во-вторых, милиции угодить, чтобы они меня все в лицо знали и больше не трогали. И как только я это придумала, то не стала раздумывать ни минуты и сразу помчалась к начальнику милиции рынка. Я мчалась к нему со всех ног и боялась лишь одного- как бы не передумать. Зима хоть и не наступила, но было очень холодно, я была обута в большие валенки и одета в толстый овчинный тулуп. Пуховый платок так и съезжал мне на лоб, я поправляла его на бегу...
Время подошло рассказать о нашем Иване Николаевиче, начальнике милиции всего продуктового рынка. Много с тех пор сменилось в моей жизни начальников, но вот Ивана Николаевича я запомнила больше всех.
Роста он был небольшого, ручки маленькие, ухоженные, почему-то глаза так на них и останавливались. Еще мне нравилось, что пахло от него всегда дорогими духами – такой густой травянистый запах. Иван Николаевич был необычайно агрессивным. Я никогда не видела его не орущим, не визжащим и не топающим ногами! Все нарушители экономической дисциплины  (торгуют-то в основном одни женщины) выскакивали из его кабинета в таком виде, просто слов не хватает описать!
Я ворвалась в кабинет, от страха забыв постучаться.
Иван Николаевич сидел за столом и о чем-то беседовал с каким-то лысым, очень важным господином. В кабинете, как на заседании ЦК партии, царила страшно деловая обстановка.
Когда я подлетела к столу, начальник милиции даже привстал от негодования, он даже рот открыл для соответствующих данному случаю слов, но я не стала их дожидаться.

– Иван Николаевич, – вежливо спросила я, у вас будет банкет на День милиции или нет? – И тут же, не дав ему опомниться, я выпалила: – Я вам приготовила подарок! Я буду у вас на празднике танцевать арабские танцы!
В кабинете повисла странная тишина. Иван Николаевич оторопело посмотрел на лысого, тот растерянно пожал плечами, и они уже вместе стали внимательно меня разглядывать. Я почувствовала, что смогла захватить их внимание целиком, раз они продолжали молчать, и вдохнула побольше воздуха в грудь.
– Костюм у меня весь сверкает драгоценными каменьями, расшит бисером, – запела я ворковистой гулюшкой, – музыка восточная, дивная, а на ногах монисты звенят, залюбуешься...
И тут мне показалось, что в глазах Ивана Николаевича мельк¬нуло... недоумение какое-то. Так я и знала. Он не поверил, что я умею танцевать.
Я растерялась. Коленки противно дрожали. Я сжала руки в кулаки, голос стал хриплым до неузнаваемости.
– Если вы мне не верите, – мотнула я головой в сторону Ивана Николаевича, – то выйдите из кабинета, а я вам станцую (это я говорила уже лысому, у него глаза так и сверкнули от восторга, он даже встал, и теперь они стояли с начальником милиции рядом). Потом вы ему скажете, как я танцую!
По мере того, как я говорила, Иван Николаевич все больше становился похожим на растерянного маленького мальчика, который не знает, что делать.
– Я не знаю, что и сказать, – наконец, старательно не глядя на меня, – произнес он. – У нас на банкете еще никогда не было танцовщиц.
– Ну, так теперь будут, – обрадовалась я. – Ведь когда-то надо начинать.
– Ну да, а меня могут с работы снять, – еще неуверенней добавил Иван Николаевич. – И вообще. Как-то... – он с надеждой взглянул на лысого – тот старательно затачивал карандашик.
– А что «вообще», – пошла я в атаку, – ведь я не голая танцевать-то буду! Да еще бесплатно – это ведь вам подарок!
– Ладно, – решился, наконец, Иван Николаевич. – Я тут посоветуюсь. Приходите завтра.
– И, пожалуйста, ваш телефончик, – вдруг попросил лысый господин.
«Только бы мне не испугаться, только бы мне не испугаться», – приговаривала я целый день, то бросаясь танцевать, то шить костюм, то снова танцевать.
На следующий день я снова предстала перед очами начальника милиции. Он смотрел на меня, явно не зная, что делать. Я никогда не видела его таким.
– Вы извините, но мне пока неизвестно, когда будет банкет. Зайдите лучше завтра.
Я зашла и завтра, и послезавтра. Иван Николаевич ничего толком не обещал. Он был явно смущен и все ссылался на то, что работы по горло, и никто ничего не знает.
– Ну почему? – недоумевала я. Несмотря на то, что мне ужасно нравилось, как наш грозный начальник мне все время улыбается, терпению моему приходил конец. «Может, меня приняли за сумасшедшую?» – приходило мне в голову все чаще и чаще.
Все закончилось через неделю моих терпеливых походов. Иван Николаевич был очень занят. Привели группу подростков, у которых обнаружили наркотики, их долго допрашивали. Иван Николаевич попросил меня подождать в коридоре. Ждала я три часа, и вера моя рухнула. Ей на смену пришло отчаяние.
«Я не уйду, пока ему все не выскажу! Это мое женское достоинство!» – решила я и снова, как в первый раз, без стука, с трудом сдерживая злые слезы, влетела в кабинет, где было полно народу.
– Я знаю, вы приняли меня за сумасшедшую, – начала я речь, полную достоинства, но голос предательски задрожал уже в самом начале, – но я честно хотела сделать вам всем подарок, станцевать на ваш праздник.
Неужели вы действительно не понимаете, что когда я стану знаменитой, у вас всех просто денег не хватит пригласить меня станцевать?
И в полной тишине я гордо развернулась на валенках и вышла. Мне было горько. Столько сил потрачено – и все напрасно! И даже то, что меня после этого случая почему-то перестала беспокоить милиция на рынке (видимо, я всем примелькалась в кабинете начальника), меня уже не радовало. Ну почему меня не взяли танцевать? Почему?
Почему, я поняла сразу, когда увидела на видеокассете, как я танцую. Это было что-то ужасное, не могу описать словами это неуклюжее перебирание ногами, которые мне показались к тому же ужасно толстыми, это самодовольное выражение лица глупейшей гусыни.
И я решила навсегда оставить арабские танцы. И именно в тот же день раздался телефонный звонок!
Приятный мужской голос попросил меня, представился Олегом Викторовичем... и попросил станцевать в ресторане!
– Я хочу сделать такой подарок другу на день рождения, – объяснил он.
– А кто вы? – я была просто ошарашена. Оказалось, Олег Викторович был тот самый лысый господин в кабинете Ивана Николаевича.
Оказалось, все было не зря, оказалось, что жизнь снова чудесна и удивительна!
– Сколько будет стоить ваше выступление? – между тем деловито осведомлялся Олег Викторович, пока я в своем воображении кружилась, носилась под самыми небесами...
– Я не знаю... – голос мне не повиновался.
– Да вы не волнуйтесь, подумайте, я перезвоню через полчаса.
Что делать? С одной стороны, я уже летала в облаке сверкающего бисера в таинственном ночном ресторане, с другой стороны, я уже честно знала, что танцую очень и очень плохо.
Ища поддержки, я лихорадочно набросилась на телефон. Я звонила всем: мужу на работу, Малинкиной Ирине в Москву, всем девчонкам, с которыми я танцевала. Чем больше я звонила, тем отчетливее гудела в трубке тишина.
Я поняла, что в трудную минуту решать надо самой и цепляться ни за кого не надо. И на следующий звонок Олега Викторовича я отвечала, уже взяв себя в руки.
– Я согласна. А насчет оплаты вы подумайте сами, я еще ни разу не выступала.
– А если вам покажется мало? – поинтересовался дорогой мой Олег Викторович.
– Нет, – твердо отвечала я, – это просто исключено. Это мое первое выступление, и оно больше нужно мне, чем вам.
– Тогда отлично. Суббота, 20.00, ресторан «Былина». И еще вот что. Вы не волнуйтесь, после начала праздника пройдет часа два, гости выпьют, даже если вы недостаточно подготовлены, все будет о’кей. Можете взять еще одну девочку. До свидания.
Итак, я выступаю. Через четыре дня. Четыре дня – это целая вечность. Я поехала к своей подруге Юльке. Юлька – храбрая, и хотя она танцевала еще хуже, чем я, я ее очень люблю, да к тому же она красавица. Смуглая, черноглазая, как цыганка. Костюм у нее голубой, идет ей удивительно, пряди из бисера свисают до самых колен (мы набирали их целыми ночами), на голове что-то вроде паранджи, легкая прозрачная ткань закрывает все лицо, но Юлькины черные глаза даже сквозь нее сверкают, как звезды.
Она тоже обрадовалась возможности выступить, и мы стали готовиться как сумасшедшие...
То бросались украшать костюмы, то танцевали, то снова кидались к костюмам. Даже от воспоминаний об этом времени начинает бешено колотиться сердце.
Чтобы лучше понять меня в то время, надо закрыть глаза и представить: вам за тридцать, вы слишком много проработали в школе, у вас молодой муж и двое детей подросткового возраста, а еще горы непроверенных тетрадей, а самое главное – строгое мамино воспитание.

И вдруг – ресторан и вы в полуобнаженном сверкающем костюме в центре внимания залихватски исполняете восточный танец живота.
А не дурно ли это? Что скажут знакомые? А если узнает мама? Я уже знала, какие слова она мне приготовит. 
И несмотря на одолевающие меня страхи, я так же твердо, как то, что живу на этом белом свете, знала, что обратной дороги нет. Я буду танцевать!
Один танец длится всего три минуты, учила я его (танец назывался «Бэк шафэ») три недели, по много часов в день, стиснув зубы и обливаясь потом, когда еще упорно ходила к Ивану Николаевичу, учила в школе на переменках, учила на рынке, стоя за прилавком- наверное, со стороны казалось, что у меня хронические судороги.
Я рассказываю всего о трех минутах танца, а в ресторане надо было танцевать часа полтора. Мы с Юлькой начинали учить новые танцы, но времени оставалось совсем мало, и подкрадывающийся страх полного провала лишал сил, опустошал душу и тело, и очень скоро мы с Юлькой вошли в состояние, близкое к истерике.
Юлька в те дни ночевала у меня, муж ее оставался дома с двумя маленькими детьми и грозился не пустить обратно, но остановить Юльку было так же невозможно, как и меня.
Дорепетировались мы до того, что очень скоро стали обзывать друг друга ядовитыми крысами. Все это нас так вымотало (репетировали мы ночами), что Юлька решительно сказала:
– Все, больше никаких заучиваний! Будем танцевать импровизацию! Ведь ты сказала, что гости выпьют и никто не будет обращать внимания!
– Юлька, – с сомнением раздумывала я. – А вдруг они бандиты и нам потом не вырваться?
– Да! – с радостью поддакивала Юлькина старшая сестра Галька, глядя на нас с нескрываемой завистью. – Это наверняка бандиты! Вспомните, наконец, у вас останутся дети!
– Нет! – дружно останавливали мы с Юлькой эти страхи. – Этого не может быть!
И вот настал этот день – день выступления. С утра я поехала к Юльке, у нее на краю города просторный собственный дом, там мы решили наряжаться. День тянулся ужасно долго, он просто стоял на месте. Мы ничего не ели, не пили, только с остервенением красились и танцевали. Танцевали и красились.
Юлькиному сыну было всего два года, чтоб он не мешал, мы дали ему разные крупы в кастрюлях и банках.
Юлькин муж, придя с работы, побелел лицом, глядя на густо засыпанный гречкой и рисом пол. Но потом, взглянув на наши отчаянно-отрешенные лица, молча взял веник и все убрал.
Мы красились перед зеркалом, толкая друг друга, целый день -то наклеивая накладные огромные ресницы, то срывая их от ужаса, то накладывая сверкающие блестки на веки, то невообразимо, чуть ли ни до ушей, удлиняя глаза. После продолжительных мук мы понравились себе целиком и полностью. На нас из зеркала смотрели незнакомые восточные красавицы. Настоящего восточного разреза глаз я добилась путем творческого открытия – заплела на висках тоненькие косички и туго-туго стянула их шпильками на затылке – мать родная меня бы не узнала. Но я была собой страшно довольна.
Помню, едем в автобусе, все смотрят на нас с изумлением и спрашивают, из какой мы страны. Юлька от всеобщего внимания так возбудилась, что начала громко хохотать да всхлипывать. В короткие промежутки между смехом мы придумывали себе сценические имена: я выбрала себе Фатима, а Юлька решила назваться Зульфией. Наконец мы приехали.
Вот и наш ресторан «Былина». Это очень дорогой и престижный ресторан, туда даже записываются заранее.
Мы так долго ходили мимо него туда-сюда, чтоб настроиться, что чуть не пропустили время. Спохватившись, мы отчаянно застучали в оформленную под старину железную дверь с огромным навесным замком и ржавыми резными петлями. Мне показалось, что из-под щели в самом низу потянуло запахом царского погреба. Это бывает, когда в темном сыром полумраке рубиновое вино таинственно мерцает зелеными искрами и просвечивает даже сквозь толстое зеленое стекло с выпуклыми старинными буквами...
Никто не открывал. Мы совсем растерялись. Но продолжали стучать, пока не вышел молодой черноглазый швейцар Костя (на груди у него была табличка с именем). Он невозмутимо сообщил, что нужно было просто чуть дернуть за висящий перед нашими носами большой колокольчик. И еще он добавил, что нас давно ждут.
О ужас! Мы спускались по лестнице молча, глаз от ступенек не поднимая. От недавней самоуверенности, которая охватила нас в автобусе, не осталось и следа. Но настоящий ужас охватил нас внизу, когда мы, наконец, спустились и увидели гостей, вышедших нам навстречу.
Гости, все как один, были трезвы и пугающе интеллигентны! Просто какое-то аристократическое сборище! До сих пор, вспоминая, мне упорно кажется, что на многих были парадные фраки.
Все, как скоро выяснилось, нас уже давно поджидали, и проводив нас до раздевалки, гости дружно уселись на стульчики вдоль стены в первом зале. Как мы с ужасом догадались- все с нетерпением ожидали концерта.
Олег Викторович, широко улыбаясь, подошел к нам  (я не сразу его узнала в лиловом костюме с блестками). Он радостно сообщил, что сегодня день рождения у Галины Малининой, дочери мэра города, и вся администрация здесь...
Мне захотелось только одного – немедленно покинуть не только этот престижный ресторан, битком набитый серьезной администрацией во фраках, не только наш город, но, для полной надежности, и планету Земля вообще. Чтобы меня никто никогда не нашел...
Две мысли не давали мне покоя, пока Юлька переодевалась в раздевалке, а я стояла с болтающим без остановки, совершенно счастливым Олегом Викторовичем, не слушая его ни капельки. Я только молча смотрела на него, послушно кивала головой и видела перед собой картину видеозаписи, где я так позорно танцевала. И еще я никак не могла понять, как он мог, такой солидный человек (я узнала, что Олег Викторович – владелец многих продовольственных магазинов), как он мог, совершенно не зная меня, так рисковать! Как он мог знать тогда, когда я была в толс¬тенном тулупе и валенках, какая, например, вот у меня фигура? Как я танцую? Значит, он мне просто поверил?!
В раздевалке было очень тесно от висящих шуб и пальто, от стоящих сапог и сумок. «И как только не побоялись пустить нас сюда, – лезли, как змеи, злобные мысли. – Верят все, доверяют, а говорят, что у нас люди недобрые...»
Я взглянула на Юльку. Она сидела полуодетая, со спущенными чулками и пугающим выражение глаз.
– Юлька, – зашептала я, – видишь, какая публика, никакая импровизация у нас не выйдет!
В это время в зале громко зааплодировали! Мы с Юлькой одновременно вздрогнули. И тут-то началось самое страшное!
Юлька вынула откуда-то с елки (а ведь приближался Новый год) разноцветные гирлянды и стала обвешиваться ими с головы до ног.
– Я снежинка, я белая снежинка, я сейчас улечу, – пришептывала она, оглядываясь по сторонам, пытаясь кружиться на месте со спущенными чулками, но то и дело спотыкаясь о стоящие вокруг сапоги и сумки, а я с нарастающим ужасом осознавала, что Юлька не выдержала и у нее или эмоциональный шок, или она по-настоящему сошла с ума.
Я пыталась успокоить ее, снять с нее гирлянды, в которые она завернулась с головы до ног, заорала наконец, но все было бесполезно и даже хуже, потому что я вдруг стала широко и часто зевать, происходящее стало казаться таким смешным, что мне неожиданно захотелось сорвать с себя костюм и выбросить все дорогие шубы из раздевалки.
Говорят, безумие заразительно. И это правда. Только громадным усилием воли мне удалось отключиться от Юльки, я представила, что ее нет со мной, и все.
В дверь заглянул швейцар Костя.
– Девчонки, да вы скоро, вас заждались...
Я с таким отчаянием вцепилась ему в руку, что он от неожиданности дернулся назад, вся его невозмутимость вмиг исчезла .
– Костя, помоги, пожалуйста, мы сильно испугались... – зашептала я, не выпуская его руки и пытаясь загородить Юльку со спущенными чулками. – Что нам делать?
В глазах Кости мелькнуло сострадание, и у меня немного отлегло от сердца.
– Девчонки, успокойтесь, вы такие красавицы, все будет отлично!
С этими словами Костя молниеносно исчез и тут же вернулся с полным бокалом какого-то густого рубинового напитка с переливающимися зеленоватыми бликами, проследил, чтобы я выпила все до дна, и ласково, но твердо взяв меня за руку, повел в зал.
Я чувствовала себя коровой, выпущенной весной на изумрудный луг. Но несколько мгновений спустя я решительно отвергнула это сравнение-оно было лишено необходимой мне силы. И тогда я представила себя закованной в кандалы рабыней, которая стоит перед выбором: ошеломляющий танец, который  смягчил бы жестокие сердца врагов или смерть.
Хмельное вино ударило в голову. Я дерзко взмахнула юбками и шагнула в зал, полный серьезных господ, как в зимнюю прорубь. Монисты не звенели, как прежде, они гремели, как огромные медные колокола...
Уж не знаю, танцевала ли я как корова на лугу или как рабыня на пороге жизни и смерти, но хлопать мне стали  сразу же. Один пожилой мужчина, сидящий с краю, смотрел на меня с  восхищением и кричал «браво». В дверях стоял Костя и махал рукой, как родной брат, молодые ребята-официанты напирали на него сзади. У одного был перебит нос...
Я выучила всего один танец -«Бэк шафэ». Его я и танцевала то с начала, то с конца, но вряд ли кто это заметил. Потом вышла очнувшаяся Юлька- я  боялась на нее смотреть. Слышала только- ей тоже громко хлопали. Она  танцевала   «Бэк шафэ», разница заключалась в том, что у меня костюм был огненно-красного, а у нее – синего цвета.
Не успела я перевести дух, как раздалась музыка, под которую мы должны были танцевать импровизацию.
– Костя! –  кинулась я к своему спасителю. – Когда же, наконец, все сядут за стол?
– Жаркое! – мгновенно отреагировал Костя и величаво махнул белоснежной тряпицей. Гости покорно пошли во второй зал, где буквой «П» был накрыт огромный стол, который ломился от яств. Я с облегчением вздохнула и мгновенно рухнула в большое пушистое кресло, стоящее в коридоре под зеркалом.
Рано я радовалась. Гости, хлопотливо усевшись за стол, вдруг, как по невидимой команде, развернулись ,застучав стульями, и снова стали хлопать. Невиданной силы злоба охватила меня! Не едят и не пьют! Сколько можно танцевать один и тот же танец! Бессовестные!
– А ты пригласи кого-нибудь из гостей и потанцуй с ним свои танцы, – шепнул мне на ухо подлетевший будто на крыльях Костя. – Будет весело и интересно.
Я выбрала самое простодушное и румяное лицо. Как потом выяснилось, это оказался муж именинницы, звали его Андреем. Он так испугался, когда я потянула его за рукав, что и лицо, и вся шея его вмиг покрылись багровым цветом. Андрей изо всех сил вцепился руками в стул и даже для верности закрыл глаза.
– Выручай, – зашептала я ему в самое ухо, – я больше танцев никаких не знаю.
Муж именинницы тяжело вздохнул и встал. Он оказался огромным, как шкаф. Тут все гости стали орать, хлопать от восторга, и даже прыгать!
Вышли мы на середину зала. Андрей сразу встал как вкопанный, по стойке «смирно»- я отчетливо видела крупные капли пота на его испуганном лице. Но себя мне было все равно жальчей. Я и закружилась вокруг него, как юла, юбки с монистами взмывали под самую люстру, гости с радостным визгом щелкали фотоаппаратами. Андрей два раза пытался удрать - я проворно опережала его и так резко била бедром, что тяжелые кисти бисера хлестали его по могучей груди - он покорно возвращался на середину зала.

Вокруг все ревело и стонало, гости все давно толкались да прыгали, да напирали на стол, чтобы лучше было видно, несколько блюд со звоном рухнуло на пол и вдребезги разбилось, по полу растекались аппетитные скользкие лужи. В открытой двери, несмотря на Костины отчаянные попытки навести порядок ,грудились все работники ресторана ,и прорывались в зал. Никто, кроме меня, не заметил, что музыка давно смолкла. Даже Андрей под всеобщий восторженный рев разошелся и странно, как Буратино, замахал руками. Его жена Галина сидела в центре стола и радостно, как девчонка, хохотала, время от времени прижимая к лицу розовый кружевной платочек.
И тогда я твердо решила, что пора домой.
Я взяла Юльку за руку, и мы рванули в раздевалку. Мы мгновенно оделись, вышли, обезумевшие гости напали со всех сторон,  проворно раздели нас и повели за стол. А этот момент я с Юлькой уже обговорила дома.
– Ты смотри, – строго выговаривала я ей, – за стол сядем, если только деваться некуда будет, а так- нечего там делать, поняла? Выпьем за здоровье именинника по бокалу шампанского – и все! Никаких закусываний!
Почему я так решила, не знаю, но у меня, как у маленькой девочки, были свои собственные молитвы.
Мы не ели целый день, и, выпив один глоток шампанского, я с ужасом увидела, что весь стол вместе с сумасшедшими гостями закружился, дико завращался перед моими глазами. Я с надеждой взглянула на Юльку, та, не переставая с важным видом рассказывать всему столу, как она обожает белых лошадей, жадно тянула ко рту огромный бутерброд с красной икрой. Я сильно ударила ее по ноге под столом.
И тут страшно довольный, похожий на аппетитный, залитый сливочным маслом и посыпанный сахаром блин, Олег Викторович горячо поблагодарил нас за «доставленное счастье» и протянул свернутые в трубочку деньги. Юлька быстро положила бутерброд на стол и хотела взять деньги, но Олег Викторович вежливо отстранил ее руку и отдал деньги мне. Я сунула их за блестящий лиф, схватила Юльку за руку, и мы сделали еще одну (на этот раз успешную) попытку вырваться на волю.
Была ночь, был снег, была страшная радость жизни. Мы рванули к киоску (от него шел свет) и стали считать деньги. Их было очень много – пятьсот рублей.
Мы разделили их поровну, мы хохотали и прыгали в сугробы. Шел мягкий, какой-то необыкновенно волшебный снег…
Потом, спустя время, уйдя в торговлю, я научилась зарабатывать деньги, но никогда они меня не радовали, как в тот день.
Это были особенные деньги, ни с чем  несравнимые, просто бесценные...

   Мы с Юлькой стали знаменитостями.
Еще никто среди йогов не дерзнул так открыто выступить с танцами, тем более в ресторане. Что являлось, как говорила наша преподавательница Ирина, великой школой танцовщиц. Она говорила про рестораны. И действительность подтвердила слова ее. Выступления в Домах культуры, детских домах и парках нашего города явились детскими игрушками по сравнению с теми испытаниями, которые выпадали на долю ресторанных танцовщиц...
К приезду Учителя мы готовили великий концерт. Прослышав о том, что наш город страстно откликнулся на его призыв овладеть восточными танцами, он срочно выехал к нам, чтобы прояснить обстановку. А обстановка была следующая- только он  послал этот самый призыв, как мы, ученики его женского пола, буквально обезумели. По его велению, по нашему хотению к нам стала ездить танцовщица Ирина Малинкина, с явным намерением заставить весь город встать на уши. Что мы с радостью и сделали.
Женщины на йоге в большинстве своем были почему-то учительницами. Видимо, это была та прослойка населения, которая остро нуждалась в незамедлительных изменениях. Так и проходили бы они всю жизнь, согнувшись, в черно-белых костюмах, а тут на тебе – трах-тибидох – свалились на голову арабские танцы в прозрачных костюмах.
Мудрый Учитель, неведомый журналистам, политикам и разведке, производил в городах целый переворот в сознании женщин. Он выпрастывал на волю великую Женскую Силу.
Люто затанцевали женщины всех возрастов. Гуру Рубин был тем женским дирижером, который, не ведая последствий своего замысла, резво взмахнул вверх волшебной палочкой...
Оголить животы надо было обязательно. Иначе что это за танцы живота? И надо было как-то скрыть свой возраст. Женщины исхитрялись, как могли, просто наизнанку выворачивались, чтобы спрятать  свои рыхлые животики. Для этой цели они вязали из блестящих ниток сеточку и соединяли ею лиф с поясом. На сеточку нашивали блестящие звездочки. В этом искусстве всех превзошли наши семидесятилетние бабули, их было трое. Они связали сеточку из толстых шерстяных ниток серого цвета и сверху нашили розовых бабочек. Отбиться от этих бабок не было никакой возможности. Они грозились пожаловаться самому гуру Рубину. И потому пришлось, скрипя зубами, смириться с их присутствием на концертах. На головы все цепляли пышные хвосты из морских водорослей. Они особенно выручали тех, у кого черти на голове горох молотили...
И надо было прикрыться хоть какой-нибудь мало-мальской философией, чтоб объяснить придирчивой администрации города смысл этой танцевальной лавины. И тогда на сцену городского парка выходила наша мудрая отличница Татьяна Петровна, директор 56-й средней школы, и строгим голосом оповещала многочисленную публику, неся такую вот ахинею:
– Мы, дорогие товарищи, танцуем не простые танцы... Эти танцы – чрезвычайно целительные. Они возбуждают не только матку, но и все женские половые органы, способствуя их незамедлительному выздоровлению...
Публика, открыв рты, с удивлением взирала на бабок с «возбужденными матками».
Из-за этих бабуль мы и прославились на всю страну и вызвали преждевременный приезд Учителя.
Дело в том, что нас часто публика в парках снимала на камеру. И, видимо, какая-то пленка попала в Москву и предстала пред очами съемочной группы передачи «Времечко». И они рванули к нам незамедлительно, чтобы снять нас для великой хохмы. Что и получилось у них весьма успешно.
Съемочная группа попала к нам на репетицию. Операторы, многозначительно между собой переглядываясь, тщательно снимали всех дам бальзаковского возраста снизу, сверху и сбоку, вставая при этом даже на четвереньки. Они брали интервью у бабуль, и те, раскрасневшись от радости и стыдливо прикрыв глаза с накладными ресницами, проникновенно вещали в микрофон:
– Всегда русские женщины любили хвостом повилять. Но именно здесь, на занятиях арабскими танцами, довели это искусство до совершенства.
У восторженных операторов чуть камеры из рук не выпали.
Вот это роковое интервью на всю страну и увидел наш Учитель. Тем более что бабульки не преминули упомянуть о виновнике всех этих шалостей- великом гуру Рубине.
Мы не знали- с какой именно целью он к нам ехал, похвалить или разогнать. И твердо решили от беды подстраховаться . В спешном порядке выучили и десятки раз прорепетировали не только арабские, но и русские, испанские, китайские и еще бог знает какие танцы.
– А знаете что, девчонки, – заявила всем нигде не выступающая, но вездесущая Лариса Петровна. – Вам не хватает лишь африканских танцев.
Незамедлительно решили подготовить африканские танцы. Выбрали меня, Юльку и Олега. Мы отбивались, как могли, потом не устояли перед всеобщим натиском. И стали составлять танец.
– Это должно быть что-то такое звериное, – сказала Юлька.
– Это древнее, первозданное, – подтвердил Олег.
– Это должно быть чрезвычайно радостное, – подытожила я. И мы стали составлять африканский танец, который должен быть одновременно звериным, первозданным и радостным. Путем долгой ругани, чуть не передравшись, мы, наконец, его составили. Выбрали дикую барабанную музыку, под которую, вероятно, поднимались по ночам обитатели Ваганьковского кладбища.

День концерта настал. Учитель с совершенно нейтральным лицом сидел в центре огромного зала, и по его невозмутимому виду трудно было догадаться, что он задумал. С покорно опущенными ресницами плыли перед ним полные девицы в русских сарафанах, отчаянно теребя алыми платками – Учитель глазом не моргнул.
Выходили на бой с быками отважные тореадоры в кроваво-красных костюмах, яростно убивали неуклюжих быков, из мерт¬вых туш которых проворно выскакивали мокрые, с горящими глазами, учительницы всех возрастов. Восставшие из ада, злобно стуча каблуками и уперев руки в бока, исполняли они испанские танцы – Учитель не шевелился.
Выбегала наша краса и гордость – юная и невинная, как цветок лотоса, Катька. Она несла в руках кувшин, полный древнего вина, и, поставив его на голову, прилежно  исполнила опасный  танец живота- в любую минуту огромный кувшин мог опрокинуться прямо на головы сидящих рядом со сценой зрителей. Катька была тонкой, изящной, белый костюм с глубоким вырезом на груди шел ей удивительно. С низкими поклонами очаровательная Катька подбежала к Учителю, трепетно преклонила колени и возложила к его ногам чудом уцелевшее сокровище.   Учитель в ответ лишь слегка раздвинул губы.
Почти все главные средства задобрить его были исчерпаны. На наш африканский танец мало кто надеялся. Во-первых, он был еще плохо отрепетирован, потому что идея возникла совсем недавно. Мы хором утверждали, что можем от выступления отказаться, если не будет особой уверенности. Во-вторых, эта особая уверенность появилась у меня как раз в обратном порядке после того, как подлая Юлька выложила наши костюмы. А дело в том, что занятые работой на рынке, мы с Олегом предоставили ей все полномочия по изготовлению общих костюмов, снабдив ее лишь самыми необходимыми инст¬рукциями:
– Ну ты, Юлька, смотри, чтоб все было чики-поки...
Как в Юлькином дурацком воображении трансформировалось это «чики-поки», мы с тоской убедились воочию.
Перед нами лежали рыжие в ярких леопардовых пятнах самые разнузданные костюмы, какие я только видела в своей жизни. У Олега на одном месте была лишь малая лохматушка. У меня, с учетом впечатляюще округлых бедер, тоже была сзади такая тоненькая ленточка, призванная разделить зад на два огромных полушария. Но это было лишь невинными цветочками по сравнению с тем, что я узрела, безуспешно пытаясь нашарить что-либо, прикрывающее грудь. Никаких дополнительных клочков не обнаружилось.
– Первобытные женщины не носили лифов, так как они сильно стесняли их жестокую борьбу за выживание среди хищных зверей, – бойко оттарабанила Юлька в ответ на мой рев:»  Н-у-у-у! И чем же мы будем прикрываться?»
Исправить что-либо было поздно... Я на чем свет кляла эту шалаву Юльку, которую безнадежно испортили арабские танцы. Но поделать было нечего. От выступления я отказалась, а исправить дурную девку мог лишь сам господь бог.
Концерт подходил к концу, как кто-то сообщил Учителю, что намечались жаркие африканские танцы, которые по техническим причинам не смогли состояться.
– Как! – грозно произнес Учитель, который в один миг стал похож на проснувшегося от долгой спячки удава. – Как это не смогли состояться? Кто посмел? Немедленно вызвать на сцену их!
Нам незамедлительно передали его слова. Перечить Учителю еще никто не посмел. В последнюю минуту я взяла себя в руки и стала искать по всей школе (а мы именно в ней и находились) гуашевые краски. Само собой разумеется, я нашла их быстро в кабинете рисования, так как сама была учительницей рисования. Мы быстро развели черную и коричневую краску и стали ею судорожно намазываться. И тут с нами произошли удивительные превращения. Дело в том, что по мере того, как исчезала наша истинная кожа, пропадало и ощущение подлинности нашего существования.
В зеркало на нас смотрели дикие существа, но это были не мы. А потому мы спокойно продолжали перевоплощаться, находясь в том виде, про которое говорят: в чем мать родила. Мимо  туда-сюда сновали мужчины, но ни они на нас, ни мы на них не обращали никакого внимания. Мы превращались в белозубых, чернокожих дикарок с сумасшедшими от страха глазами.
Слава богу, я догадалась взять с собой немного сверкающих бус и увесила ими свою голую черную грудь. Да еще заставила Олега поддеть под ситцевый клочок на бедрах дополнительные плавки.
Учитель был в нетерпении. И тогда на всю громкость  включили нашу барабанную дробь. Мы рванули в зал...
Первым, по замыслу, бежал Олег. Ему надо было сделать на лету несколько больших кувырков. Но когда мы влетели в зал, выяснилось, что был только малюсенький кусочек сцены в самом центре зала,  во главе которого сидел Учитель.
Перестроиться за секунду и что-либо изменить в танце Олег не смог- и стал так, во все стороны раскидывая зрителей, буквально по головам делать свои сальто-мортале. Мы бежали вслед за ним с горящими глазами, почти совершенно голые, с огромными хвостами на самой макушке и разноцветными перьями, торчащими во все стороны  из всех мест, исключая лишь задницу. Зал взревел,  все вскочили со своих мест. Мы уже были на сцене и танцевали дикий, необузданный танец, посвященный Богу Солнца. Зрители, издавая странные звуки, угрожающе крались  вперед . Олег прыгнул  и закрыл нас с Юлькой руками.
Я видела перед собой красное солнце и дикую толпу, у которой при нашем появлении неожиданно взыграла первобытная кровь. У Олега с треском рванула и разлетелась в воздухе накидка на бедрах. Женщины, задрав вверх алые рты, взвыли…
«Слава богу, что я уговорила мужа поддеть дополнительные плавки, – промелькнуло у меня в голове. – Иначе  бы нас разорвали в клочья». Вслед за Олеговыми лохмотьями взлетели и наши наспех прикрепленные хвосты, шпильки и разноцветные перья. Мне казалось, что вот-вот полетят и наши кости. В голове резкими толчками бубухала кровь. Искоса я видела Юльку, у которой туда-сюда мотались и прыгали голые груди. Учитель вдруг встал и по-шамански раскрыл перед нами руки, будто защищая своими крыльями. А мы, вероятно, остро нуждались в защите. Потому что обезумевшая от восторга толпа была совершенно непредсказуема. Она дико махала руками в такт и не в такт нашим движениям и злобно выла...
  Мы лежали в раздевалке на диване. К нам то и дело забегали, что-то говорили, потом прибегали другие и говорили снова. Я никого не слышала. Не подобрать тех слов, чтоб могли описать то состояние, в котором я пребывала .
Удивительно было осознавать в этой первозданной легкости бытия одно: неужели возможно ощущать себя так, как мы всегда привыкли, и не чувствовать себя при этом глубоко ущербными? Радостная кровь, в которой одновременно плескались дивное солнце, огонь и синее море,  свирепо бурлила в жилах.
Если бы я стала президентом, то ввела бы в стране в обязательном порядке для очищения мозгов африканские танцы. На всех работах, включая МВД, классический балет и школьные переменки.
– Ох-охе-хекс, ну и ну, ого-го, – думала еще я, мысленно посылая своему Учителю горячие воздушные поцелуи. Он, как нам передали, был страшно доволен. И простил бабулям слова про «шалости».
После концерта была лекция Учителя... .
Он говорил, и слова его бежали , как огонь по сухой траве. Мне казалось- по его воле светит солнце. По его воле рождаются и гибнут звезды.  По его воле зал вставал, и мы все, как один одновременно преклоняли колени, делали глубокие вдохи и выдохи, поднимали вверх руки и закрывали глаза…
Речь этого великого человека была похожа на белую овечью шерсть,  что пряла моя бабушка - она убаюкивала, словно сказка…
Божественное, бессмертное дыхание его проникало в меня, Олега, всех нас. Стены зала расширялись, исчезали окна.

Истертый до дыр шершавый пол в школьном спортзале, где мы занимались, становился величественно-ускользающим…
Глаза моего Олега сверкали  льдисто холодным, но ослепительно снежным светом.
Как прозрачные крылья бабочки, отражающие солнечный свет, приобретают ту или иную окраску, так и я теряла имя свое, волю свою…
Речь  моя звучала Гуру Рубином, дыхание – гуру Рубином, разум был гуру Рубином, а в глазах сиял, как путеводная звезда-образ гуру Рубина…
Глаза моего Олега, сидящего рядом на коврике, были пугающе чужими, будто и не он только сейчас стоял впереди меня, на заходе солнца, защищая от безумной толпы.
«Возлюбленный мой, как одиноко, страшно …О, непостижимый Боже, я совсем опьянела от этих колдовских слов…»
Овладевая бесчисленными городами и странами, лишая людей прежних званий и титулов, Александр Македонский великодушно  раздавал новые. Царицы становились его наложницами или женами , бывшие цари- слугами или воинами. Овладевая нашими душами, гуру Рубин тоже раздавал нам новые имена и звания. Кто-то становился шудрой, а кто- свободным божеством, кто- целителем, а кто и распорядителем бала…И все эти судьбоносные для отдельного человека события свершались по одному лишь ему ведомому знаку…
Мне еще предстояло узнать, какая именно мне роль уже начертана на небесах , прочитать которую мог только один человек…
Да и что может человек, потерявший собственное царство? Только верить своей боли. Но боли не было…
Как  в замерзшей воде  дремлет сокрушительный ледокол, так и во мне спала и ,наконец, рванула ввысь небывалая жажда самоутверждения, яростное желание дойти до крайних пределов своих возможностей- научиться материализовать из воздуха обещанные золотые монеты, открыть новые законы счастья и омоложения...
Я изо всех, даже поддерживая свои веки,  старалась не заснуть, потому что танцы и многочасовая лекция давали о себе знать. Я засыпала...
Мне снился длинный поезд. У выхода на улицу стоял Учитель. Он вроде и не преграждал мне дорогу, но пройти мимо было... неудобно... Он смотрел на меня внимательно, но не было во взгляде его ни скрытой угрозы, ни доброжелательности. Он смотрел сквозь меня. Чувства, которые я к нему испытывала, были до того смутны и противоречивы, что даже во сне они не были проявлены. Было ясно одно- он за мной, несмотря на кажущуюся бесчувственность, внимательно наблюдает.
В руках его был маленький приборчик с множеством кнопочек, напоминающий сотовый телефон. Он старательно выбирал нужную ,и нажимал на нее. И тогда появлялись различные звери в виде мыльных пузырей или звуки. Для меня он выбрал тот самый образ, что особенно пугал меня. Это был огромный водяной удав. Влажно-белая узорчатая кожа пахла тиной...
Я в ужасе проснулась... Учитель неторопливо вел лекцию... .
Вечером мы собрались у Ларисы Петровны. Стол ломился от бутылок и закусок. Воздух – от криков и песен. Душа – от смятения чувств. Было много разноцветных воздушных шариков. Гуру Рубин жадно щурил глаза и кидал их одной мне…