Агриппина, дочь Настасьи

 Была осень. Я находилась в состоянии удивительной благости…
 Я дышала и не могла надышаться этим воздухом. Смотрела и не могла насмотреться небом. Воздух был вкусный, звучный, дивный. Небо- первобытным, разноцветным и праздничным. Никогда я не видала раньше столько красок на одном отрезке пространства.
Я шла по городу.  Листья медленно шлепались в лужи, в лужах дрожало разноцветное небо. Я тоже дрожала от переизбытка чувств, от радости бытия, от предвкушения всего, чем одарят меня небеса. И вдруг я увидела чудо! Я должна была его увидеть в этот день непременно, но действительность превзошла все ожидания!
Седой старик продавал цветы. Но это не те слова. Старик продавал не цветы. Он стоял, держа в руках чудо, которое некоторые люди по ошибке называют гладиолусами.
Тугие, двухметровые стволы были увешаны снежными гофрированными колоколами цветов, и они были огромны. На фоне осеннего буйства огненных красок эти ослепительно белые цветы казались слепленными из снега и припорошенными инеем... Казалось, они вот-вот растают, видит бог – я слышала, как они звенели, постукиваясь друг о друга волнистыми юбками.
Я стояла как зачарованная. Эти снежные цветы, и снежный старец, и лужи, в которых они отражались, сливались в одно, ослепительной белизны, совершенство вселенной.
Наверное, я стояла долго. Наконец, очнувшись, я, заикаясь, спросила молчаливого старца:
– Я куплю у вас все цветы. Только скажите, ради бога, где достать семена?
Старик улыбался. В глазах его стояли слезы.
– Этот сорт очень старый. Называется он «Агриппина, дочь Настасьи». Мою жену звали Агриппиной. Ее больше нет. Цветы раньше были меньше, намного меньше. Они были розовые. Я стал скрещивать их с другими сортами. Жена любила белый цвет. Ее больше нет.
Он помолчал, глядя на цветы.
– Жаль... Дети мои не хотят заниматься цветами. Они продают яблоки. Я вышлю тебе луковицы. Только скажи свой адрес. И не меняй названия цветов. В них живет моя жена. Когда я вхожу в белый сад, я всегда говорю: «Здравствуй, Агриппина».
Я дала адрес. Старик подарил мне цветы.
Прошло много времени. Целая зима. Я забыла и того старика, и его необычные цветы. Весной пришла большая посылка. Я разорвала бумагу. На стол высыпались луковицы разной величины. Их было много. И еще была бумажка. Я прочитала ее: «Мой отец умер под Новый год. Он просил переслать луковицы по этому адресу. Я вас не знаю. Но отец очень просил. Еще он написал, как за ними ухаживать. Женя».
На другой стороне записки совсем другим, круглым и дет¬ским, почерком было подробно описано, как надо ухаживать за цветами. Я с любопытством узнала, что луковицы гладиолусов сажают весной, а осенью выкапывают и в песке хранят до следующего года.
Я не собиралась сажать столько цветов. У меня не было своей земли. Я работала в школе учительницей. Я хотела посадить немного цветов в клумбе возле учительского дома, где я жила. Я никогда не мечтала заниматься цветами. Но желтые восковые луковицы лежали на  столе и терпеливо ждали решения своей судьбы. Они были похожи на сирот.
Я погрозила пальцем небу... и пошла выяснять в школьный профком, как у нас, учителей, обстоят дела с землей. Неожиданно выяснилось, что неплохо. Оказывается, уже с неделю шла раздача земельных участков в 4 сотки в тридцати километрах от города, в деревне Плеханово. Там была расположена областная психбольница.
Я написала заявление. Директор для первой поездки выделил автобус. И уже в следующее воскресенье мы набились в него с лопатами, ведрами – кто с картошкой, а я – с целым мешком цветочных луковиц, – и поехали осваивать пустошь.
Когда вылезли из автобуса далеко за деревней, взору предстали большие, сплошь заросшие лопухами и крапивой просторы. Пахло свежим воздухом и навозом.
Замерили и поделили землю. Я наивно выбрала участок поближе к дороге, чтобы быстрей добраться от остановки. Оказалось, что я сильно прогадала, так как далеко было до речки, а другой воды поблизости не было. Ничего не поделаешь. Я вздохнула и принялась за работу.
Земля оказалась жирной, но очень каменистой. Крупные камни, поднатужившись, из земли я выковыривала, а были места, где земля была светло-желтого цвета от мелкого песчаника. Камни рассыпались под лопатой, я выбирала их из травы и ссыпала в ведро – они стучали, как картошка.
Куча камней за моим участком росла, росла и скоро превратилась в гору. Спина болела. Быстро вспухли мозоли. Пот лился по спине, по лицу. Каждую минуту я решалась все бросить, и уехать домой, и никогда сюда не возвращаться. Я не хотела быть каторжницей, отбывающей пожизненное заключение на этой земле. Согнувшись в три погибели, я злобно шептала злые слова, которые непонятно кому адресовывались, и выбирала, выбирала, выбирала желтые камни...
С соседней деревни, где была психбольница, быстро сбежались деревенские ребятишки. Они подсмеивались над нами и обзывали городскими фифами. Подошли и женщины в фуфайках и резиновых сапогах.
«Жаль, что не привели психбольных на экскурсию, – с нарастающей злобой думала я. – «Вот, знакомьтесь, – сказали бы им, – героические труженицы-учительницы и ваши будущие соседки по койкам».
Наконец, когда совсем стемнело, я выпрямилась и убрала с лица волосы. Высвобожденная черная земля дышала и благодарила, благодарила. Я не шучу – я слышала ее шепот. Я села прямо в землю. От нее, как от парного молока, шел сытный запах.
Земля отплатила мне за освобождение от долгого забвения. Луковицы, что приняла она в свои объятья, быстро выбросили нежные новорожденные стрелки, которые наливались спелостью прямо на глазах. Моя земля хранила малых детей и не допускала до них сорняки.
Лето, правда, выдалось жарким, и мне приходилось носить много воды. Выяснилось, что листья будущих цветов капризны – от холодной воды жухнут и покрываются белыми пятнами. Я приносила сразу несколько ведер и ждала, пока вода нагреется на солнце. Когда стволы цветов стали подниматься к солнцу, у меня появились опасения, что они собрались вырасти выше, чем были у хозяина. Стволы опасно покачивались, будто грозясь, что тяжести предстоящего пополнения могут не вынести. Пришлось каждое растение подвязывать к длинной палке, как делают с помидорами.
Учителя со смеху надо мной покатывались – они насажали огурцы, помидоры и картошку.
Я поливала, поливала, поливала и понятия не имела, что буду делать с этими цветами. Меня только разбирало огромное любопытство – поглядеть на снежные колокольца...
Последнюю неделю лета приехать не удавалось –  готовила детей к школе. А когда я приехала... то остолбенела сразу, как вышла с автобуса.
Я стояла вверху, на дороге, а подо мной колыхалось Снежное море. Когда набегала ослепительной чистоты волна – до меня долетали запахи. Боже мой, что это были за запахи! Только в глубоком подземелье , в малахитовом царстве -вдали от человеческих глаз, его могли сотворить гномики в хрустальных башмачках.   
Я спустилась вниз – море медленно превращалось в большой белоснежный сад. Вокруг сада стояли деревенские мальчишки и несколько женщин.
«Мы назвали его садом Любви, – рассказывали мне эти женщины. – Мы приходим любоваться на него  каждый день. Никогда не видали таких цветов».
Я почти не слушала. Я села в траву и смотрела на цветы снизу.
Цветов было видимо-невидимо! Стволы, почти как у де¬ревьев, только нежно- салатового цвета, почти без листьев, были увешаны огромными белыми колоколами. Лепестки были не гладкими, а мелко-мелко гофрированными, по краю шла волнистая кромка, края волнушек загибались.
«Здравствуй, Агриппина!» – сказала я.
Колокола качнулись, зазвенели...
«Все кругом повыдергивали, поворовали, – не спеша рассказывали женщины (за это время еще подошли), – а ваш стоит, упаси господи – такая красота. Мальчишки, и те дежурство уст¬роили, боялись, из Борисовки придут, там шпана- хоть куда. А местный наш батюшка сказал: это цветы Господа нашего, Христа-великомученика».
Очнувшись от снежного наваждения , я стала думать, что делать  с этими цветами. «Ох, дак неси их на рынок, через два дня первое сентября, – будто прочитав мои мысли, заговорили все женщины. – Ребятишки есть? Ну, так гостинцев купишь – поди, заслужила, такую красоту вырастила. А то, неровен час, выдернет кто- дак семена и погибнут. А мы на следующий год любоваться будем».
Женщины помогли срезать цветы, сколько я могла унести, и посадили в автобус.
Автобус приехал на вокзал, и не успела я выйти – меня окружила толпа, быстро выстроилась очередь. Я стояла, прижавшись к автобусу с охапкой цветов, а водитель сверху смеялся: «Продавай, продавай поскорей, пока я тут, а то разорвут на клочки...»
Цветы продала я мигом и тут же поехала обратно. Я возила их и возила – деревенские женщины ждали меня. Я даже подняла цену до 10 рублей (столько стоила бутылка водки). Очередь увеличивалась, и те, кому цветы не достались, терпеливо ждали, пока я за ними съезжу.
Когда я продала последний цветок, у меня была куча денег, она не помещалась даже в пакете. Цветов больше не было, а люди стояли и молчаливо смотрели на меня. «Все, – сказала я, – до следующего лета».
И пошла домой. Я задыхалась от счастья, от запаха, что шел от моих рук! Я прижимала благовонные ладони к губам…слезы сами по себе струились по щекам моим.  Никогда еще деньги не приносили мне столько радости!
И это было так хорошо!
Луковиц стало больше. Я аккуратно вытерла их тряпочкой, смоченной в марганцовке, как писал мне дед Иван, высушила и положила в песок. Ящики с луковицами хранились у свекрови в сарае. Сарай на зиму мы утеплили. И какой я испытала ужас, когда на следующую весну луковиц там не обнаружила!
«Они все перемерзли, вот я их и выкинула», – сжав губы, сообщила мне свекровь.
«Как перемерзли? Почему вы мне не сказали? С чего вы решили, что они замерзли?» – я не могла поверить, я спрашивала и спрашивала. Несколько раз обыскала весь сарай. Луковицы нашлись за оградой. Они лежали в луже воды и были безнадежно погибшими. Их глянцево- желтый цвет потух.
До сих пор не могу понять, почему так поступила моя свекровь. Какие чувства овладели ей, почему она не смогла с ними справиться...