Я тебя никому не отдам

Первая декада ноября ознаменовалась сильными морозами; снега напорошило на палец. Для могильщика Сергея с его напарником Борей, двадцатилетним парнем, наступали нелёгкие времена. Раньше, бывало, одну или две могилки за день выкопать – плёвое дело. Даже когда непредсказуемый план вынуждал браться за третью (или редчайший случай – за четвёртую), то ничего, кроме потайной радости, могильщики не испытывали: лишний магарыч сумку не оттягивал, а дополнительная купюра в кармане сулила как минимум хороший обед на следующий день. К тому же Сергею в его тридцать пять с десятилетним семейным стажем никак деньги не мешали. Опять-таки дети… Впрочем, и Боре, находящемуся в расцвете молодости, шикануть очередной модной тряпкой или сходить с подругой лишний раз в ресторан – удовольствие и кайф…
А теперь, после морозов, лопатой не напашешься, впору ломик с собой брать. Правда, земля пока существенно не промёрзла, однако хлопот прибавилось.
-Хватит… Пора обедать, - наконец промолвил Сергей.
Уже часа три работали практически безостановочно, не перебрасываясь словами, поэтому реплика старшего напарника и удивила, и заставила вздрогнуть от неожиданности более юного Борю. Он, естественно, не заставил себя упрашивать второй раз и резко воткнул лопату в землю.
-Как скажешь. Распорядка у нас нет, - согласился Борис.
-У нас со вчерашнего имеется чего-нибудь пригубить? – вяло спросил Сергей, но по инерции полез в карман брюк.
-Ни капли. С утра остаток выпили. А непочатую ты ещё вчера с собой забрал. Я тебе говорил, чтобы оставил, а у тебя одни слова: «Для дела нужна».
-Не плачься. Бери деньги и в магазин. – Сергей сунул бумажку в ладонь Боре и, по-дружески хлопнув того по плечу, добавил: - Заказы успеваем делать. На этой яме ещё работы минут на… сорок. Остаётся одна к завтрашнему. Правда, сегодня в три часа следует на одних похоронах помочь гроб нести и, естественно, закопать; в четыре, на других – только закапываем. Сейчас одиннадцать. Значит, обедаем до… часа. Завтрашнюю яму можно сегодня начать, а оканчивать утром. Пусть бы зимой люди умирали пореже, как на этой неделе – ни одного  дня три могилы не рыли. Всех денег мы не переберём, а в стужу здоровье собственное нужно беречь… Всё, ступай за фляжкой.
Боря метнулся в сторону выходя с кладбища, а Сергей этаким умаявшимся увальнем, но по-хозяйски смотря по сторонам, направился к предназначавшемуся для могильщиков хлипкому деревянному строению.
Надо сказать, что Сергей и Боря не увлекались алкоголем чрезмерно, что нельзя было сказать о второй паре копателей в загробную жизнь. В той паре персонал менялся едва ли не каждую неделю. А Сергей со своим стажем значился как настоящий ветеран, сумевший переработать двух директоров этого уникального, если можно так выразиться, объекта.
Даже теперь, неспешно волочась в свою каморку, он что-то подсчитывал, продумывал, промерял…
Невольно увлёкшись мыслями на рабочую тему, взгляд его заострился на бредущей мужской фигуре. По-видимому, судя по отчаянным кивкам по сторонам, посетитель кладбища никак не мог найти нужной надписи, нужного памятника либо креста.
Подобные случаи иногда встречались в карьере Сергея; но – надо отдать ему честь за его отзывчивость и участие – ветеран всегда старался оказать посильную помощь в поисках требуемой могилы. И делал это сознательно, искренне и бескорыстно.
-Что, брат, заплутал?! – непривычно громко в пределах кладбища спросил Сергей.
Мужская фигура остановила всякие движения, словно затаилась; но кладбищенские завсегдатаи – угрюмые таинственные вороны – оказались не на шутку встревожены, чем выразили недовольство резким гамом и парой-второй круговых полётов над царством мёртвых, после чего благополучно расселись по облюбованным ветвям мрачных старых берёз. Берёзы были настолько старые, что их горбатые корни выпирали из-под снега и тянулись на несколько метров от своих хозяек, а морщины из коры нелепо и противно уродовали былых стройных красавиц… Но теперь это были убежища, наблюдательные пункты и места в партерах для циничного и напыщенного воронья.
По всей вероятности, природу ожидала оттепель, потому как вдруг резким порывом подул ветер, но от него Сергею вовсе не стало прохладно.
-Себе подыскиваешь берлогу, или чужой не найдёшь? – сострил Сергей в адрес раннего посетителя.
Фигура по-прежнему не шелохнулась и оставалась на месте, пока не подошёл могильщик.
-Почему, брат, не отвечаешь? – вновь спросил он.
-Не знаю, - скрипнул голос незнакомца.
-Весьма подробное объяснение, - ухмыльнулся Сергей. – Наверное, шастаешь здесь в поисках рюмки с водкой? Эх, бродяги, совести у вас нет ни на грамм. Народец оставляет водку не для вас, а… - Тут Сергей запнулся, не находя продолжения ответа, поэтому туманно заключил: - Традиция такая.
Наконец ранний посетитель обернулся. На могильщика уставились воспалённые бледно-серые глаза, чрезвычайно грустные, но невозмутимо спокойные. Лицо – сплошная сетка из морщин, однако, как находил Сергей, мужчина был отнюдь не преклонных лет, скорее всего, под пятьдесят. Длинные, густо-седые грязные волосы неухоженными космами, ниспадая, располагались на плечах и спине. Старомодного покроя пальто оказалось запахнутым и подпоясанным бечёвкой. А из-под полов выглядывали невероятно цветастые, но тёмные штаны (наверное, женские) и порванные кроссовки, вместо шнурков связанные проволокой.
«Давно такой экземпляр бомжа не  встречался»,  - отметил про себя Сергей, но поддеть решил иначе:
-Что, на свалке шляпы и галстука не нашлось? Не май, кажись, месяц. Да и лайковые перчатки не мешало бы присмотреть. Мордашка – вот! – вся шелушится и красная от холода, а руки и вовсе схожи по цвету на гусиные лапки. Не бережёшь здоровье, дружище.
Могильщик громко засмеялся; но реакция, а точнее, полное отсутствие оной, со стороны кошмарно-чудовищного мужика заставила Сергея быстро прекратить смех. Пару раз глупо крякнув или хрюкнув остаточным смехом, копатель умолк и в свою очередь внимательно глянул на незнакомца.
-Ты, часом, не пациент Кащенко? И что смотришь, как баран на новые ворота?! – начинал выходить из эмоционального равновесия Сергей. – Прогулку по кладбищу совершаешь?! Утренний моцион?! Бодрящим и чистым воздухом от свежевырытых могил решил профильтровать туберкулёзные лёгкие?..
Ранний посетитель отвернулся и, склонив голову и сильно вжав её в плечи, продолжал свой недавно прерванный путь.
-Эй, уважаемый! – не на шутку свирепел могильщик, сжимая закалённые за десятилетие дружбы с лопатой ладони в приличные по калибру и, наверное, мощи кулаки.
Ноль эффекта.
Сергей, с одной стороны растерянный, а с другой – возмущённый игнорированием к его россыпи вопросов и пустых обращений, стоял как вкопанный, тупо наблюдая за чрезвычайно медленно удаляющейся фигурой нахального и смелого до неприличия посетителя.
-Нет, браток, издевательств над собой не потерплю, - тихо скрипнул зубами копатель могил и резво стартовал вдогонку за мужиком.
Несколько приличных прыжков оказалось достаточно, чтобы настигнуть и схватить того за плечо.
-Подожди, дружище! По-моему, наглость следует наказывать! Убью, гада! За тебя, навозную бесхозную кучу, много не дадут! А если закопаю, то и вовсе никто не всполошится и не вспомнит об оборванце.
Больше слов не последовало. Резкий удар в челюсть заставил упасть мужичка. Теперь на Сергея взирали иные, изумлённые, но без тени боязни глаза. У могильщика появился настрой ещё пару раз хорошенько поддать незнакомцу, однако  взгляд… взгляд образумил Серёгу.
-Ты, наконец, объяснишь, зачем пришёл сюда? – вновь вопрошал он, но голос слегка дрогнул и звучал не грубо; казалось, что вопрос был задан по инерции, просто так, ради того, чтобы не молчать и оправдать свой поступок.
-Шурочку… дочь ищу, - весьма спокойно молвил посетитель, слизнув выступающую на губах кровь.
-Кого?! - удивился Сергей.
-Шурочку. Дочь моя здесь похоронена.
-Так бы и сказал; запамятовал, где могилка дочери, а то начал… - словно оправдываясь, тихо пробормотал копатель.
Вдаваться в подробности и вести разговоры, по-видимому, в планы бомжа не входили. Он неторопливо встал, несколькими отрывистыми движениями сбил налипший снег и, не проронив ни слова, двинулся опять по дорожке. Наверное, судя по едва заметным поворотам головы, мужичок читал таблички на памятниках и крестах.
Сергей окончательно остыл от инцидента и, испытывая неловкость, поплёлся за ранним посетителем, по ходу мямля всякую чушь. Он даже позабыл, куда направляется, пока не встретил этого грязного чудака, и теперь волок почти автоматически.
-… Ты, брат, тоже хорош… на хрен… блин колорадский… сказал бы, объяснил бы, а то молчок и молчок… Любого… Ёкале Иваныч тебя… до белого каления можно довести. Язык, кажись, имеется… - шёл Сергей и незлобиво поругивался для связки слов; он явно принимал себя за основного виновника.
Когда парочка обошла изрядное количество могил, посетитель неожиданно оборвал по-прежнему ноющего, стонущего и оправдывающегося зачинщика ссоры (если, естественно, подобную ситуацию можно было назвать ссорой).
-Мало, - таким же, как прежде, скрипучим голосом, но интонацией наставника, сказал он. – Мало меня бил. Сильнее надо было.
-Ты, я гляжу, точно дурак. Или прикидываешься?
Посетитель лишь вяло махнул рукой вместо ответа и собрался продолжать путь для безрезультатных поисков, как Сергея осенило простой мыслью.
-Постой, дружище. Что это я за тобой по пятам плетусь? Ты скажи мне, что, где и к чему. А я тебе наверняка сумею помочь.
-Дочь ищу. Могилка её здесь
-Это я уже слышал. Но чтобы помочь тебе, ты хотя бы вспомни, в каком году похоронил её.
-Похоронил?.. Похоронил,  - ещё тише молвил посетитель. – Да не хоронил я её…
Было видно, как на скуластом лице заходили желваки. Очевидно, много усилий пришлось задействовать, чтобы не выплеснуть эмоции наружу. Да ещё скрюченные и красные от мороза костяшки пальцев затеребили пальто. Сказывалось волнение сильного духом, волевого человека.
-Как же так – не хоронил? – удивился Сергей. – В отъезде был, или, может быть?.. – Здесь он прикрыл глаз созданной пальцами решёткой.
-К сожалению, в тот день я никуда не отлучался… И в тюрьме как бы не сидел… к сожалению. А дело было восемь лет тому назад… денёк в денёк.
-Интригуешь меня, мужик. Дату смерти помнишь, не выезжал… а где покоится дочь – не знаешь. Па-па… ша, смею тебе заметить, ты, по всей вероятности, не ахти какой…
-Признаю… Однако если решил меня вычитывать, то, пожалуйста, не тревожься и оставь своё мнение при себе.
-Не горячись, брат, - примирительно тепло сказал Сергей, хотя посетитель высказал претензию вовсе не на повышенных тонах, но твёрдо, уверенно, и стало ясно, что характер бомжа действительно крепок. – Извини, брякнул, а ведь сам, по сути дела, не знаю той ситуации.
-Я не девица, чтобы передо мной просили прощения по пустякам. Ты прав… но мне нет надобности выслушивать твои замечания, - строго проскрипел посетитель и в очередной раз принял попытку уйти от назойливого и неприятного типа, сделав шаг.
-Брось дурить, дружище. Я обидел тебя напрасно, поэтому хочу помочь в поиске.
-В моём возрасте – тем более в данной ситуации – грех обижаться на людей. За последние восемь лет довелось многое увидеть, испытать и услышать в свой адрес. И не всё перечисленное было в мою пользу, и не всё сказанное, к вящему сожалению, оказалось объективным по отношению ко мне… А если искренне желаешь помочь – помоги, зачем зря чесать язык и ездить пустомелей по ушам других. Признаться, я не охоч выглядеть…
-Хватит, замяли, - совсем миролюбиво могильщик прервал замечание посетителя и деловито заметил: - В конце концов, я работаю на кладбище десять лет, поэтому, думается, смогу посодействовать тебе.
-Вообще-то, одно дополнение сделаю. Звали дочку Александрой Соболевой, - сказал мужик, отозвавшись на добродушие, а также предложение Сергея: внести посильную ленту в поиске могилки.
-Это уже существенно… Впрочем, если ты не присутствовал на похоронах, то наверняка не уверен, а на этом ли кладбище покоится дочь.
-Исключено. Именно здесь.
-Ну, тогда пошли.
Решая больше не докучать бессмысленными напрасными расспросами, Сергей вёл посетителя в полнейшем безмолвии; бомж тем паче не удосуживался вставить словечко, шёл позади и внимательно просматривал данные умерших, погибших.
Обойдя место, где предполагалось разыскать нужный памятник либо крест, Сергей остановился, почесал лоб и, разведя руками, произнёс:
-Безрезультатно. Тут её нет. Может быть, всё-таки не здесь похоронили? В нашем городе…
-Здесь, - жёстко оборвал посетитель. – Знаю точно.
-Странно… Хотя… - Неожиданно у Сергея мелькнула догадка, но решиться озвучить страшный вопрос ему не хватало духу.
-Здесь… здесь… - зашептал посетитель; и впервые могильщику удалось разглядеть у него на лице некоторую обеспокоенность и тень неуверенности.
«Зачем мне понадобилось трогать этого психа? Шёл он своей дорогой со своими думами, пусть шёл бы дальше. Дёрнула меня нелёгкая… - в сердцах досадовал Сергей. – А сейчас как бы и неудобно уйти, надо помочь… И ударил не за дело… Бомж, а нехорошо получилось. И образован, по-моему».
Но стоять и таращить глаза по сторонам – пустая трата времени. Следовало надеяться на крайний случай.
-Послушай, брат, судя по той дате, которую ты назвал – если, конечно, что-нибудь не перепутал либо не позабыл – в те годы директором кладбища был человек набожный. Он пробыл на должности недолго, потому что не соглашался на различные сделки… места особые, памятники со звёздами… в общем, принципиальный мужик… Но не в этом дело. Главное, что для некоторых так сказать усопших он определял места в другом углу кладбища. Площадь находится в низине, среди разросшихся кустов, сухих дохлых деревцев… Неказистое местечко – надо признать. Можно попробовать там искать, однако…
-Что, однако? – цепко посмотрел ранний посетитель в глаза Сергею; злой огонёк промчался во взгляде неряшливого незнакомца.
-Как бы сказать… - засомневался могильщик.
-Как есть, так и говори, - подстегнул сурово посетитель.
-Ну, что же… Самоубийц там хоронили, - скороговоркой выпалил Сергей и, минуту подождав, добавил: - Кладбище, сам понимаешь, христианское, православное… ритуал… суеверие… догмы…
-Не мямли. Мнёшься, как девица. Ты не слова подыскивай, а по существу говори.
-Я и говорю. Самоубийц по церковным правилам положено хоронить за пределами кладбища. Но такое невозможно. Город. Не размахнёшься в разные стороны. Вот директор и определил для них сравнительно скрытое местечко. В тот уголок практически никто не ходит, разве что чрезвычайно любознательные или бомжи… водку ищут в поминальные дни. Редко кто из родственников навещают тех покойников. А как директора сняли и всех  – по-прежнему! – в общий ряд складывать начали, то и вовсе уголок захирел, обуял не травой, а травищей, кусты в рост человека… Стыдятся люди ходить туда, к отшельникам в своём роде. Да и наша служба забросила уборку местечка, среди основных могил работы хватает. Тут подзаработать можно. Кто червонец, кто два даст, чтобы марафет у усопшего навели: памятник подкрасить, травку выдернуть, песочек посыпать, цветочки посадить, скамеечку смастерить… Достаточно хлопот… А у самоубийц гиблое дело. Тихо. Спокойно. Только шелест листьев  в ветреную погоду, да кузнечики стрекочут в солнечную… Жутко…
-Пошли, - вновь сверкнул недобрыми искорками посетитель. – Показывай.
-Так она… дочь… Того?..
-Пошли, я сказал, - властно рявкнул бомж (даже в голосе скрип пропал).
Сергей вынужден был подчиниться, настолько уверенной и внутренне сильной казалась личность незнакомца, поэтому, не проронив ни слова, послушно вёл того к намеченной цели. Посетитель на этот раз плёлся позади, и весь промежуток пути Сергей чувствовал на себе его тяжёлый испепеляющий взгляд. Спину словно прожигало, кромсало на куски… Было страшно…
Пройдя почти до конца кладбища, могильщик со своим провожатым свернули с дорожки, затем минут десять протискивались меж оградок, иные по возможности огибали, иногда цеплялись за металлические прутья; но никто из мужчин ни разу не выругался. Негласное табу на речь продолжалось вплоть до того момента, когда, преодолев очередное препятствие в виде двух расположенных рядом, но перекошенных крестов, Сергей остановился и, слегка повернув голову назад, искоса стрельнул взглядом на посетителя, почти зашептал:
-Добрались. Теперь заросли. Метров через десять находятся могилки… Сам увидишь. Здесь невозможно заблудиться, в забор упрешься, если, конечно, найти раньше не удастся.
-Спасибо за помощь, - как прежде, в начале встречи, спокойно проскрипел голос посетителя; судя по интонации, благодарность исходила искренне.
-Да ладно тебе, брат, - мгновенно сбросив груз внутреннего напряжения и непонятной обеспокоенности, мягко промолвил Сергей. – Главное, чтобы нашёл… даже если в этом месте… Найдёшь, постоишь, помянёшь... Кстати, у тебя наверняка голь в карманах пальто. Может быть, я принесу по этому случаю? – второпях, неожиданно для себя, предложил он, словно пытаясь загладить вину за директора, за порядки веры, за себя, в конце концов.
Жизнь-то почти всегда непонятная штука, и хрупкая оказывается. В своей душе иногда такие сплетения, такие передряги возникают. А тут… Всё-таки дочь…
Посетитель, молча сыгнорировав предложение могильщика, зашёл в дебри кустарников. Сергей смотрел на заиндевелые прутья, на почернелые и скрюченные листья, которые, несмотря на позднюю осень, по-прежнему сохраняли свои летние места, правда, грустно и глухо позванивая и зыбко качаясь после мощных движений незнакомца; иные не выдерживали, опадали…
Вскоре фигура посетителя исчезла из вида.
«Боря, наверное, заждался, - вспомнил-таки Сергей о напарнике. – Ничего, потерпит. Молодой, уйма декалитров ещё впереди».
Сергей посмотрел на два креста, наклоненных друг к другу, которые он с незнакомцем прошёл в последнюю очередь. Кресты на вид были очень старые, чугунные, но искусно продуманы и изготовлены. На одном, возле самой надписи, располагался ангелок… без одного крылышка.
«Обломали или само по себе отвалилось?.. Тьфу, дурь какая-то в голову заползла. Лучше посмотрю, кого однокрылый забрал… Так-так. Нефёдов Феодор Макарович… Звучно и красиво… Двадцатый год... Тысяча восемьсот!!! Батюшки! А когда же ты, Феодор Макарович, отдал Богу душу? Двенадцатый!!! Молодец, мужик, восемь лет до сотки не дотянул... А рядом?.. Жена?.. Нет, кажется, дочь. Нефёдова Прасковья Федоровна. Пятьдесят восьмого родилась. Первого года умерла. Сорок три годка. Не густо. Не в папашу своего уродилась. А ведь, судя по фамилии, то и вовсе девицей призвана… Ладно, почивайте, граждане, раз так повезло, что крестики ваши не убрали, а могилки не разутюжили ни время, ни люди; для истории вы, как ни прискорбно, никто… Прасковья… Прасковья, Феодор… Теодор… Матадор».
Сергей завернулся и пошёл прочь от чудом сохранившихся осколков жизней человеческих. А попусту времени не терял, сочинял рифмы к экзотическому Феодору.
«… Тореадор… Пикадор… Фтор… Взор… Вздор…»
***

Сашка вбежала в квартиру, весёлая и лукаво улыбающаяся. Даже, скорее всего, не вбежала, а влетела… ворвалась. Сияющая от счастья, она с порога выпалила отцу:
-Папа, у нас ожидается гость!
Юрий мыл в это время посуду, накопившуюся за предыдущий день, поэтому равнодушно, сухо и отвлечённо сказал:
-Хорошо. Но угощение на этот раз будешь готовить сама. Опять же  - через два дня Старый Новый год. Пусть праздник и не Бог весть какой важный, но повечереть, как я мыслю, можно вдвоём, без твоих бесчисленных подружек; и на столе, надеюсь, окажется не только варёная картошка. Впрочем, это к слову, как пожелание и почти как условие.
-Прекрасно, папа, но гостя я пригласила на завтра. С угощением справлюсь одна, заодно и блюда какие-нибудь состряпаю к Старому Новому… То есть я принимаю твоё условие.
-Ещё бы! У тебя нет выбора, - усмехнувшись, заметил Юрий.
-Выбор всегда есть, папочка. – Сашка вошла в кухню, приблизилась к отцу и чмокнула его в гладко выбритую щёку.
-Садись ужинать, егоза. Носишься в последнее время, словно угорелая. Крылья что ли выросли?
-Я всегда такой была.
-Мне лучше знать, какой ты была, - шутя отрезал Юрий, вытирая тарелки полотенцем. – Что сидишь? Из холодильника ужин взять можешь без моей помощи?
-Не бурчи, бурчалкин, - на мажорной ноте молвила дочь, но за кастрюлей поднялась. – Ты всегда знаешь лучше и больше… И супец вынуть могу без посторонних… Вот-т такие мы.
Сашка барабанила ложкой уже через пять минут; а Юрий думал и при этом с огромной любовью глядел на дочку.
«Шебарша, а не девчонка, непоседа. Кажется, могла бы немного утихомириться, но с годами, по-моему, её прыть и лёгкость только возрастают».
Разобравшись с супом, семнадцатилетняя девушка ловко и непринуждённо отбросила тарелку с ложкой в мойку, с освободившегося стола лихо смела ладонью крошки хлеба и нарочито удивлённым голосом поинтересовалась, подбоченившись кулачками:
-А почему не спрашиваешь, кто заглянет к нам завтра?
-Ясное дело, известное. Катюша.
-Не угадал. Даю ещё две попытки.
-У тебя столько подружек, что можешь дать и десять попыток, а я не попаду в цель.
-Ты, папа, невнимательно слушал меня. Я сказал – гость, а не гостья. Именно гость придёт познакомиться с тобой.
-Кто?.. – не втемяшил отец, сморщив лоб.
-Да-да! Гость. А звать его, как ни странно и смешно это выглядит, тоже Саша.
-То есть – он?.. – наконец врубился родитель к вящему удовольствию дочери.
-Наконец-то! Папа, лакомый ты мой, всё-таки до тебя иногда что-то доходит. Естественно, он – а не она. Именно так.
К развязному и свободному (в рамках, безусловно, приличия) обращению к себе со стороны дочери Юрий привык давно; но теперь его лицо вытянулось от удивления совершенно по другой причине. Однако сказать, что Юрий удивился – это почти ничего не сказать…
Это был шок!
«Конечно, к такому факту нужно отнестись спокойно, разумно, - Юрий пытался успокоить себя в мыслях, - но почему вдруг стало так больно, почему сердце защемило? Я все эти годы смотрел на дочь как на ребёнка, я лелеял, пестовал, отказывал себе во многом ради неё… Я жил, в конце концов, ради неё! Именно её благополучие являлось моей конечной целью в этой жизни… И вот не заметил – прозевал! – как она выросла. У неё, оказывается, могут появляться другие интересы. Не нужны теперь на праздники ни отец рядом, ни совместные с ним ужины… шут знает откуда появляется какой-то Сашка, о существовании которого я узнаю в последний момент. Дочь никогда мне о нём не рассказывала, и вдруг… «Придёт гость». Именно «придёт», а не «я познакомилась, можно его представить тебе», именно поставлен пред фактом. Она, Шурочка моя ненаглядная, моя кровинушка и плоть, мои мысли, она – стала взрослой…»
-Папа! Что с тобой? Ты удивлён? –  поток мыслей оборвала веселящаяся Сашка. – Ты огорчён? Или обижен? Что с тобой? Нельзя нервничать по пустякам в твоём возрасте.
-Ты считаешь, что я настолько стар? – едва вымолвил Юрий; с огромным трудом выдавленные, слова сквозили насыщенной неподдельной обидой.
Дочь прекратила улыбаться. Ничего не понимая, она смотрела на обескураженного отца и не знала, как ей поступать дальше.
-Я что-то не так сделала, папочка? Я ведь тебя люблю, хорошо к тебе отношусь. Ты обиделся?
От полнейшего сумбура в размышлениях и неожиданного прилива горечи Юрий даже не находил, что бы можно было сказать в своё оправдание. Требовалось среди этого хаоса и разброда в мыслях найти слова для объявления перерыва, чтобы прийти в себя, восстановиться…
-Ты желаешь, чтобы я не звала его? Ты этого хочешь? – всматриваясь в искажённое отцовское лицо, вопрошала дочь.
«Желаю!.. – в душе ухватился за подобную развязку Юрий. – Желаю, чтобы не приходил… Ни неведомо откуда взявшийся Сашка… Ни Пашка… Ни Мишка… Я хочу провести вечер с тобой… Как все предыдущие годы, когда нам двоим никто не мешал».
Подумал. Но вновь промолчал.
-Хорошо, папа. Я вижу, ты чем-то огорчён. Я не хочу лезть в душу расстроившемуся человеку… Тем более такому дорогому, каким являешься ты. Я скажу Саше, что тебе не здоровится. Мы проведём вечер вдвоём…
«Бог услышал меня», - поблагодарил про себя Юрий.
-Но перед тем мы сходим с ним в кафе, - заключила дочь, подошла к отцу и обняла его.
После таких слов у Юрия оборвались все мысли.
-Зачем?.. – едва нашёлся один глупый вопросик.
-Как зачем? – пожала плечами Сашенька. – Поболтать… мороженое… кофе… - смущённо заговорила она, но тут же быстро добавила: - Не волнуйся, папочка, пиво и сигареты исключены… Веришь мне?
Саша попыталась улыбнуться, однако фальшь в этой улыбке была явная; казалось, что никакая шутка, никакая реплика не могут заставить успокоиться Юрия.
-Я уже ничего не понимаю, - больше не выдерживая подобного одностороннего диалога, отстранилась от отца Сашенька и вышла из кухни.
Уже будучи в своей комнатке, Саша крикнула:
-Папа, завтра утром поговорим! Ложись, отдохни.
***
Ночь для Юрия прошла беспокойно... Воспоминания, воспоминания, воспоминания… И вопросы….
Любил ли он Катерину? Да никогда! Ни единый день у Юрия с его бывшей женой не прошёл в идиллии, в полной гармонии; а о высоких чувствах и говорить не приходится.
Получилось так! Ну, вышло недоразумение! Впрочем, какое там недоразумение. Так… мимолётные приливы страстей с обеих сторон. Её, конечно, понять можно. Катерине тридцатник стукнул. Ни разу не испытала замужества. Даже байстрючка не нагуляла… хотя бы для души, утехи… для будущего, в конце концов. А тут молодой неженатик, довольно приятный, не злоупотребляющий… Другого момента можно было не дождаться. Требовалось лишь выдержать необходимую паузу, чтобы затем поставить перед фактом. Она, долго не думая, рискнула, а через несколько месяцев – уже с заметно деформирующей фигурой, когда осанка желала быть лучшей – пришла к Юрию в его двухкомнатную квартирку, спокойно и торжественно сняла плащ-балахон и, слегка придавив кругленьким животиком, огорошила потенциального супруга приятной новостью:
-Что будем делать, милый? Тебе не икалось в последние месяцы, будущий папаша? Спокойно, вижу, существуешь, без проблем. Даже с улыбочкой встретил. Ожидал меня, кобелёк? Или какую-то другую? – по-прежнему стесняя Юрия в действиях, наступала Катерина. – Напакостил мне, бесстыдник, и адреса своего не оставил. Ты знаешь, сколько сил и времени  мне потребовалось, чтобы разыскать тебя, дорогуша? Не знаешь?
Он этого не знал, как не знал, что ему делать при таких обстоятельствах.
-Н-нет, - пробубнил ошеломлённый Юра.
-А я знаю. Уйма сил улетучилась, а времени ушло ровно столько, сколько нужно врачу, чтобы мне ответил – несчастной! – мол, аборт невозможен, надо рожать. Врубился, кот мартовский? Ты, именно ты сделал подарочек на восьмое марта. Твой плевок в меня в тот день не должен пройти бесследно. Согласен?..  или напомнить? Если глазам не веришь, - плакалась Катерина, выдавливая пузыристым животом Юрино признание.
И выдавила!.. Чрезвычайно быстро, без лишних физических потуг и нервных сцен отчаяния.
-Сог-ласен, - глубоко глотая воздух, сразу же капитулировал будущий отец семейства.
Позднее, когда состоялась скоропалительная свадьба на женщине старше его, Юрий никак не мог найти ответ на мучавший вопрос: зачем он это сделал, во имя чего? Не знал ответа, но предполагал.
Ребёнок! Ещё не родившегося, он полюбил своё продолжение, даже сам факт отцовства возвеличил, душевно укрепил Юрий, заставил кое-что пересмотреть в себе.
А с женой поначалу решил действовать по старинке, по принципу: стерпится-слюбится. В общем-то, Катя недурна собой, на работе у себя авторитет кой-какой имеет, наверняка окладный вес тяжелел почти каждый месяц. Краем уха Юра уловил от своего приятеля шутку, что Катерине табличку с её фамилией в кабинетах не прикручивают, а вешают на гвоздик, ибо едва Катя успевала обосноваться на новой должности, как следом за очередным приказом её переводили в кабинет пообширнее, посолиднее…
И этот служебный процесс не прекращался даже во время беременности!
Вполне естественным исходом Катерининых родов можно было считать то, что вместо родной мамы в отпуск по уходу за Сашенькой пошёл Юрий. Так постановила сама Екатерина Семёновна, а спорить с ней Юрику оказалось не под силу… Да и особого усердия к спору он не приложил.
Так и стал Юрий и за папу, и за маму в семье. А Катерина аккуратно ежемесячно отсчитывала из своей зарплаты энную сумму на содержание семейства, работала, взлетала по служебной лестнице. Юрий, как и подобает домашней хозяйке, готовил, стирал, убирал в квартире, воспитывал дочь. Однако его очень беспокоило отношение Катерины к Саше. Жена, прилежно и деловито выслушивала мужа о результатах  достижений дочери, оставалась при этом равнодушной, сохраняла холод в эмоциях, спокойно взирала на ребёнка, давала устные замечания на необходимость приобретения более красивой одежды для дочери, постоянно устанавливала дату выходного, когда она погуляет с малышкой не улице, и постоянно, конечно же, не выполняла своих намерений; но, судя по всему, была довольна и счастлива по-своему.
Женитьба, надо отметить, внесла коррективы и в характер Юрия. Сравнительно из весёлого – рубаха-парень! – он преобразился в рассудительного, слегка меланхоличного мужчину. Всегда привыкший тратить деньги направо и налево, не считавший любую старую вещь – пусть даже полезную и нужную – за необходимый предмет, Юрий постепенно перешёл в разряд скопидомов в хорошем смысле этого слова. Бережливый, но не прижимистый, он вёл хозяйство аккуратно, скромно, не тратя лишней копейки. Пусть за глаза и бранили его скрягой, однако умение создать необходимый запас денег помогало ему в воспитании дочери. Трудно было найти то место в городе, где не побывали Юрий с Сашенькой. А спектакли! Фильмы!.. Какое удивление испытала Екатерина Семёновна, когда пришла с работы, а четырёхлетняя Сашенька приветствовала её:
-Hello, mother!
Удивление, но отнюдь не шок.
-Кто тебя научил такому? – подозрительно шатнувшись, поинтересовалась Катерина.
-Учитель, - последовал ответ девчушки.
По-прежнему спокойно раздеваясь, она слегка вскинула бровью.
-Ты разве ходишь в школу? Папа мне об этом не говорил.
-В школу нет, а на занятия хожу.
-Юра, объяснись, пожалуйста, что происходит? – наконец нервно спросила Катерина у мужа.
-Не в школу, а к репетиторам я её вожу, - усмехнулся Юрий. – Немного математики, немного языка, чтение… а с недавних пор английским решил побаловать… Пригодится.
-Почему я о репетиторах не знала? Хм… с недавних пор. Значит, на занятия ходите не первый месяц?
-Само собой, - утвердительно кивнул Юрий. – Я хотел тебе как-то раз объяснить, посоветоваться; но ты с работы не в настроении пришла. Не ждать ведь…
-В следующий раз прошу быть более терпеливым, - отрезала Екатерина Семёновна, но предложила: - Денег тебе подкинуть? Репетиторы-то платные.
-Лишние рублики нас с Сашей не тяготят.
-Хорошо, завтра напомни… Выделю…
Но завестись дополнительной материальной помощью не суждено оказалось. Слова супруги, особенно её высокомерие и пренебрежительное «выделю», капитально задели гордыню Юрия, о существовании которой жена не подозревала. Для неё муж являл собой отъявленным пентюхом и откровенным подкаблучником. Юрий, конечно, не возобновил разговор, а Катерине хватало дел и без скупердяйско-подхалимских репетиторов для дочери.
Время шло. И Юрий начал замечать, что Катерина стала приходить домой всё позже и позже. Но главное… приходила «подшофе». Иногда случалось самому раздевать «утомившуюся» супругу. Катерина никоим образом не посвящала мужа в служебные дела, поэтому тот не мог судить о причинах попоек: то ли дела шли настолько гладко, что позволительно было пропустить пару рюмок, то ли наоборот – из рук вон плохо – и тогда, соответственно, Катя, заливала грусть и депрессию…
«Надоело? Да, надоело, - как-то раз Юрий задал себе вопрос и честно ответил на него. – Любви настоящей всё равно у нас не было и нет. Зачем тянуть безызвестность, мучить себя и Сашеньку. Пора объясниться».
Как и предположил, Катерина ввалилась в квартиру изрядно навеселе, в прекрасном расположении духа, ещё в коридоре тихонько посмеивалась над чем-то…
Юрий ждал её в кухне.
-Что на ужин? – мгновенно посуровев лицом, сразу же спросила она, как только увидела мужа.
-В холодильнике сама посмотри. А ещё лучше, присядь к столу… Разговор есть, - в тон супруге сказал Юрий.
-Эт-то что-то новенькое, - прикрыв один глаз, протянула невнятно Катерина; строгий голос мужа вкупе с некоей решительностью во взгляде насторожили её.
Хотя и выпившая, но она не стала перечить столь неизведанному доселе приёму: Катерина послушно опустилась на табуретку и произнесла:
-Ну-у.
-Я устал, Катюша, - выпалил без подготовки Юрий. – Нужно что-то решать.
-Устал? От чего ты устал? Что стряслось? На работу ты не ходишь. Или, может быть, хлопоты с Сашей тебя достали? – почувствовав неладное, мягко, не как обычно, поинтересовалась жена; обращением «Катюша» Юрий баловал её редко.
-Нет, Саша меня не утомляет. Я устал от твоих пьянок, поздних приходов домой, абсолютной незаинтересованности в жизни нашей семьи… В бессердечности, если хочешь, в отношении ко мне и дочери. Я подумал и понял, что совместное проживание с тобой никак положительно не отражается в семейных делах… И на нас с Сашенькой.
-Подожди, милый, дай мне переварить твои словечки… - Катерина помассировала себе виски, затем закурила. После чего всё тем же уравновешенным голосом сказала: - Итак, насколько я сообразила, ты хочешь развестись. Но давай не будем торопиться. Во-первых, как я думаю, тебя надо устроить на работу…
-Не с твоей помощью, - вставил Юрий; но Катерина, казалось, оставила без внимания эту реплику, она продолжала то ли размышлять вслух, то ли оправдываться перед супругом, что являлось с её стороны диковинкой:
-Признаюсь, Саша для меня ребёнок совершенно как чужой. Ещё когда ходила ею, то ничего особенного не испытывала. Однако я всё-таки её люблю… По-своему, особенной любовью. Впрочем, это неважно… Насколько я понимаю, твои сегодняшние брыкания подсказывают мне, что, помимо устройства на работу, я должна найти няню для дочери…
-Сашенька не является для меня грузом.
-Гораздо весомее твои недосказанные претензии в остальном. Я вовсе не глупая женщина,- вновь пропустив мужнины слова мимо ушей, далее говорила Екатерина Семёновна.– Безусловно, тебя не интересуют причины, из-за которых мне иногда приходится выпить и вести рабочие переговоры до позднего часа. Конечно, денег моих тебе достаточно, а как они зарабатываются – не волнует. Вообще-то, резонно с твоей стороны. Ничего страшного. Теперь буду стараться приходить пораньше, а деловые встречи начнут проходить сугубо за бутылкой «Фанты». Если это каким-то образом скажется на моей карьере и, соответственно, на семейный бюджет, то, я надеюсь, мой супруг не станет меня упрекать, а сам потянет финансовую лямку.
-Я могу заработать и без твоей помощи. Дай развод, и я докажу.
-О! Ты докажешь, - наконец отреагировала Катерина на слова Юрия. – Но задайся вопросом: что ты умеешь, чтобы приносить деньги в дом? И почему ты назвал меня бессердечной? За равнодушие к дочери? Или к тебе? Ерунда… я даже уверена, что сегодня ты не отказался бы от нежности с моей стороны. Хочешь выставить меня ни на что не способной супругой? Пойдём в спальню, поглядим, какая я…
-Ты неправильно меня поняла… - возразил Юрий, но Катерина его оборвала. На этот раз жёстко, буравя взглядом несчастного супруга.
-Правильно я тебя поняла. Но Саша, будучи взрослой, поймёт, что её мама была не такой уж бессердечной. Пусть немного окрепнет. Мы с ней будем ходить на фитнес, в косметические солоны. Я для неё не пожалею денег на наряды. Это, возможно, хуже каких-то материнских инстинктов, которые сам же человек и выдумал… Однако давай я буду её каждый день гладить по головке, рассказывать сказочки, но при этом мы останемся с пустым холодильником, коркой чёрствого хлеба и в рваных трусах… Это лучше? А ты! Хоть один раз отказался от меня ночью? Или такое не происходит между нами?
Юрию тяжело было бить этот аргумент, так как, несмотря на частые выпивки, какие-то интимные сценки в супружестве проскальзывали.
-А может быть, мне хочется чаще, - единственное, что он нашёлся сказать.
-Чаще, конечно, можно, - невозмутимо парировала супруга. – Однако, наработавшись за день, мне тяжело ежедневно устраивать праздники секса для тебя и твоего неутомимого дружка.
-Катерина!.. – повысил тон Юрий, но тут же потупил взгляд.
-Что?! Что, милый? Ты, оказывается, колоссальный кобель! Тебе требуется ежедневный трах; а если не выходит, то я не виновата, я бессердечная?
-Катя, - подавленным писком муж попытался окончить неудавшийся разговор. – Хватит. Ни о чём мы сегодня не договоримся. Пойдём спать, - миролюбиво предложил Юрий.
-Спать? Тебе спать, видите ли, приспичило. А меня, которая содержит вас, зачем обвинять? Тебе пару шмоток детских за день простирнуть, кашу сиюминутную сварганить, Сашку на улицу вывести – это проблемы? От этого ты устал, лапочка ты моя? А вспомни, когда я в выходные дни появлялась в кухне с желанием готовить; тогда ты мне кашу заказывал? Или же всё-таки котлетки, голубцы? И это в выходной день…
Юрию и на этот раз тяжело было опротестовать доводы Катерины. Без сомнений, среди однотипных, неприметных, серых праздничных, либо выходных деньков из памяти Юрия выплывали фрагменты, связанные с Катериной, подвязанной передником и занимающейся кулинарией более изысканного вкуса и намного больше требующей времени и изобретательности… Выплывали, мало, скудно… но они были.
-Тебе, - не уставала Екатерина Семёновна, - тебе надоело дома сидеть? В тепле, накормленный, чистый? Устал от спокойной жизни?
-Я сам кормлюсь и стираюсь… - воткнул было Юрий, однако…
-Ты?! Ты?!. – взвизгнула жена. – Ты хлюпик, ничтожество, вошь, червь, глист!.. Подкаблучник мягкотелый, - бросилась она в истерику.
-Катюша! – выпучил глаза Юрий. – От тебя ли я слышу такие слова?..
-Подкаблучник! Подкаблучник! – причитала Катерина, барабаня по столу кулаками; она смотрела на мужа так, словно – будь её воля!- готова была уничтожить, испепелить, стереть с лица Земли пришибленного и обомлевшего… от страха Юрия, который, казалось, вжимался в угол между холодильником и стеной под напором бабьего гнева и бесноватым, яростным, сверкающим взглядом супруги. Однако и слезинка не пробежала по её лицу.
-Катюша. Катюша. Сашеньку разбудишь… - блеял муженёк, не на шутку встревоженный припадком бешенства Катерины.
-Ничего с ней не станет, с Сашкой! Даже пусть просыпается, пусть посмотрит на своего папашу. Может быть, она вытрет сопли ему!.. Смотрите-ка, ишь – испарина пробрала его!.. Гляди, скоро разрыдается!..
Похоже, Катерина разыгралась не на шутку. Юрий, рискнув быть пойманным или, на худой конец, подбитым какой-либо шальной вещью, запущенной в него, улучил момент и выскользнул из  кухни. Его резкий рывок дверью едва не повредил Сашеньку, приближавшуюся к месту ссоры и нечто лепетавшую спросонья. Юрий на ходу схватил девчушку и бросился в ванную, где благополучно заперся на засов.
«Эх, вдоволь надо мной поизгалялась жёнушка», - в сердцах мысленно обронил мужчина и, смущённо поглядев на ничего не понимающую дочь, виновато промолвил:
-Вот… мама наша…
Утром, после ночного затворничества с Сашей в зале, Юра, отряхнув с себя остатки психического гипноза, полученного накануне, осторожно пробрался в спальню к спящей жене и оставив возле будильника записку. Она гласила:
«Катерина!
Моё предложение в силе!
Развод! Развод! Развод!
Сашу забираю себе.
Она тебе в тягость, а я люблю её.
                Юрий»
Не дожидаясь пробуждения супруги, он переодел дочку и выскочил с ней из квартиры. Продолжение вчерашних разбирательств не сулило ничего хорошего. Да ещё с утра…
Шастая с ребёнком впустую пару часов по улицам, вдыхая слегка посвежевший и очистившийся за ночь городской воздух, Юрий прикинул, что Катерина должна быть уже на работе.
Какое изумление пришлось испытать ему, когда они вернулись домой, а на пороге их встретила Катя, не одетая и вся в слезах.
-Я беспокоилась, - бросила она вошедшим. – Где вы были? Издеваетесь? Юра, какой развод ты требуешь? Подумай, миленький, что станет с Сашенькой, с тобой… со мной, в конце концов? Как жить будете? Неужели я вовсе непригодная мать и несостоявшаяся жена?
-Катерина, - топчась в коридоре и не рискуя раздеться, сказал глава семьи, при этом косясь на входную дверь, - Катерина, в записке я указал всё. Больше ничего дополнять не стану. Тем более после вчерашних истерик…
-Подумай, Юра, баба я. С кем не бывает? Ну, сорвалась, стукнуло что-то в мозги, - залебезила Катерина, размазывая ладонями слёзы.
-Всё. Ты свободна. Саша остаётся со мной.
-А если не отдам?
-То есть, как не отдашь? Вчера ты говорила, что практически ничего к ней не питаешь, а сегодня…
-Вчерашнее не трогай, не было вчерашнего дня, забудь его. Мало ли что я могла наговорить сгоряча! Прости. Всё равно в случае развода дочь оставят со мной, а не с тобой. Я не шучу. Я люблю вас всех. Вчера меня бес попутал…
-Он попутал тебя не вчера, а много раньше, - ненастойчиво, но не пытаясь сдаваться, говорил Юрий.
-Пусть будет по-твоему. Я исправлюсь. Подумай, что нам делить?..
-Дело не в делёжке. Я уйду…
-Куда, милый, ты уйдёшь? Без квартиры, без денег… И без всего этого мечтаешь о Сашеньке? Давай тогда её делить. Как – вдоль или поперёк – разделим дочку? – сквозь слёзы попыталась острить Катерина, однако мелкое заигрывание не прошло.
-Нет, Катюша, я решил, - тихо, робко, но Юра не менял позиций.
… Затем тянулся год, о котором Юрию едва ли хотелось вспоминать. Суды, суды, суды… Судебные тягомотины обескровили и Юру, и Катерину, даже Сашенька получала свою – необязательную – порцию нервных издержек. Год битв не столько за имущество, сколько за Сашу…
Катерина, словно понимая, что усилия её напрасны, а шансы оставить дочь за собой ничтожно малы, постепенно опускалась всё ниже и ниже. Прогулы на работу участились, неряшливость завязла в повседневности, а нервные срывы находили продолжение в тяжёлых запоях. К концу разбирательств женщина скорее сама нуждалась в присмотре (нежели дочь), стала неуправляемой, даже опасной.
Юрий же, словно получив наитие, взбодрился, твёрдость в действиях и мыслях стала нормой. Вдохновлённый, он целенаправленно гнул свою линию в судах, носился вместе с Сашей по различным инстанциям, собирал нужные, второстепенного значения и просто ненужные бумаги, доказывал, умолял, иногда бранился…
И он выиграл! Выиграл!!!
-Я выцарапал у тебя Сашеньку, - так и сказал Юрий кощунственные слова по отношению к дочери и жене, выходя после итогового судебного разбирательства, когда Катерина смотрела на мужа с мольбой и надеждой на что-то. – Ты теперь никто для меня. Чужак. Забудь нас. Сашеньку я никому не отдам. Запомни! Не отдам никому!
Юрий высокомерно бросил взгляд на бывшую супругу, ядовитая ухмылка скользнула на его лице… На мгновение, на долю секунды. Подобное она увидела впервые.
-Зря ты отобрал ребёнка у матери, - чуть слышно промолвила Катерина в ответ. – Нельзя так поступать. Не скажу, что я вовсе обиделась, что я вообще не согласна с решением суда… Я просто промолчу… И желать не буду ни хорошего, ни плохого.
Катерина отделилась от бывшего семейства и медленно побрела прочь. Даже не оглянулась.
Ещё год она навещала дочь практически ежедневно. Вначале, пока не уволили с работы, приносила кой-какие денежки. Юрий не отказывался, брал, хотя почти все её визиты начинались нежными встречами, но оканчивались бурными расставаниями.
Потом она исчезла. Была Катерина – и вся вышла. Что с ней, где она – никто так и не узнал. Несмотря на законную часть площади в квартире, Катя ни разу не осталась ночевать, даже не утруждала себя попытками. Постепенно родственники Юрия тактично сделали вид, что Екатерина Семёновна как бы и не существовала вовсе. Не всплывала она из памяти и у самого Юрия. Ну а Саша… Вначале глуп ребёнок, потому можно было наплести о маме всё, что угодно. Затем сложнее. Пошли более серьёзные, обдуманные, детальные вопросы со стороны дочери.
-Больше о ней ни слова, - вспылил один раз Юрий, осаждаемый порядком надоевшими «почемучками» настырной Сашеньки.
Мозговитая девчушка поняла, что на тему матери наложено табу, поэтому больше не тревожила отца расспросами.
Тем временем Юрий, вдохновляемый неведомо откуда появившейся силой духа и цепкостью ума, всерьёз принялся менять уклад жизни в семье, по пути корректируя свои личные задачи, и непременно Сашины. Работая в нескольких местах, он ни на минуту не забывал о дочери. Даже получив первоначальный шок от диагноза – порок сердца – любимой Саши, Юрий не ударился в панику, а хлопотал, выбирал, выжимал… Пансионаты, санатории, в которых любящий отец с завидным постоянством наведывал дочь, а также строгое соблюдение рекомендаций врачей, давали положительные результаты. Недуг отступал.
-Не хочу ехать в санаторий, - как-то раз заявила Саша.
-Шурочка, это необходимо для здоровья. Тебе ведь жить и жить. Не бойся, я тебя никому не отдам.
-Мне надоело ездить. Хочу быть дома, - дерзил ребёнок. – Ты меня хочешь спихнуть врачам.
-Не говори глупостей, я буду тебя навещать, - спокойно уверял отец, но у самого сердце сжималось от жалости к дочери и скорого – пусть недолгого – расставания с ней.
Но не только здоровьем, но и внешним видом не  забывал заниматься Юрий. У Саши, к девичьему её сожалению, были очень тоненькие волоски – пушок; однако, как казалось Юрию, он обхитрил природу и, чтобы сгладить у дочери комплекс неполноценности, уверил ту в необходимости кос. И не просто убедил, но и научился заплетать жиденькие белобрысенькие волосики в похожие на крысиные хвосты косички. Правда, с бантами дело обстояло сложнее, поэтому Юрий решил ограничиваться множеством разноцветных резинок.
А время шло. Шура. Шурочка… Девочка, девушка…
Юрий умудрился-таки вписаться в новые веянья истории, бизнесменом не стал, но с законами и правилами непонятной перестройки кое-как сдружился…
Однако коммерческие, жёсткие, хлопотные дела всё равно не смогли перевесить и ослабить внимание и заботу о дочери. Юрий обожал, пестовал, любил Шурочку самой что ни на есть безрассудной, бесшабашной, фанатичной любовью. Со стороны было видно, что отец буквально трясётся над своим чадом и не отходит он него ни на шаг. Юрий мог бы стреляться в споре за то, что, контролируя Шурочку, знает все её девичьи секреты, все знакомства, увлечения…
***
И вдруг такой прокол с его стороны. Он, оказывается, не просто не знал о встречах Шуры с неведомо откуда взявшимся Сашей, но, похоже, отношения их складывались отнюдь не приятельские.
По обыкновению, Юрий готовил завтрак, будил дочь и уходил на работу. Но сегодня традиция была нарушена. Конечно, завтрак, как заведено, стряпал Юрий, но будить Шуру он не стал, сразу же направился по своим делам.
 Внутреннее напряжение отразилось  и на рабочих порядках. Юрий просидел возле телефона практически весь день, никуда не отлучался, даже в тех моментах, когда необходимо  было его личное присутствие. Отвечал, давал указания, кратко, лаконично, без особого энтузиазма…
Он ждал её звонка. Ждал покаяния, слов утешения, мольбы о прощении. Не могла же Шурочка не позвонить, когда её отец пребывал в состоянии отчаяния. Но, как выяснилось к концу рабочего дня, могла. Телефон разрывался от звонков, но совершенно не от тех, которых ждал Юрий. Вконец измотав себе душу, он решил не дожидаться окончания рабочих моментов и прибыл домой аккурат к тому времен, когда Шура, после занятий и различных дополнительных похождений по библиотекам и компьютерным клубам с подружками, обязана была находиться в квартире. Мысленно Юрий прокрутил, обмозговал и обыграл сценку, как ему придётся поговорить с дочерью.
«Что же, надо идти на уступки, если дочурка не желает первой двигаться к взаимопониманию. Однако сколько гордыни и самолюбия в этой девице!.. Но почему вдруг я решил, что она мне должна позвонить и объясниться? Может быть, она по юности лет вовсе  и не испытывает никаких угрызений совести, возможно, Шура приняла вчерашнюю беседу как небольшое недоразумение? Наверное, она даже не задумалась, каково сейчас её отцу. Глупышка…»
Но дома Шуры не оказалось. Она появилась поздно вечером, когда Юрий был уже взбешён от ревности и не находил себе места в квартире. Что только он не передумал в эти тяжёлые и тянущиеся часы ожидания.
-Ты где шлялась? – в порыве гнева спросил отец; он настолько вышел из себя, что лицо исказилось гримасой, испугавшей дочь.
-Папа, я с Сашей ходила в кафе… Вчера же предупредила… - ответила Шура; по всему было видно, что отцовский выпад стал для неё полной неожиданностью.
-Почему?
-Как же?.. Но я предупредила… вчера, - растерянно вторила дочь.
-А я разве давал тебе разрешение? Ты, как твоя мамаша, начинаешь ползать по злачным местам. Тоже спиться захотела?
-Мама?.. Она…
-Молчи! Я говорю. Твоё дело детское – слушать.
-Да, но ты забыл, что мне уже семнадцать лет. Я даже замуж имею права выйти без твоего согласия, - робко вставила Шура.
-Этого ещё не хватало! Замуж захотела? Может быть, уже прелести супружества попробовала? Как?.. Хорошо… приятно с Сашей было? – ехидно улыбался Юрий, но глаза сверкали недобрыми огоньками.
-Папа, ты в своём уме? Что с тобой? Чем же я провинилась, что на меня ты выливаешь столько грязи?.. и на маму…
-Хватит! О маме больше ни единого слова, ни капли упоминания. И вовсе я  лью не грязь, а хочу добиться, чтобы ты росла примерной девочкой… девушкой, - слегка запнувшись, исправился Юрий, памятуя намёк о Шурочкином возрасте; наверное, мелькнула у него мысль, что следует считаться с этим фактом.
-Твои подозрения и обвинения беспочвенны. И добился ты не того, о чём говорил. Ты добился того, что я сегодня не желаю продолжать разговор… Спокойной ночи. Кстати, завтра никакого Старого Нового Года я с тобой отмечать не буду. Я хочу погадать. Правда, вначале у меня было предположение отметить праздник с любимым папочкой, - несмотря на остаток робости, язвила Шура, - а потом покопаться в будущем. Однако, вижу, у него совершенный непорядок с нервишками.
-Что это значит? Ты мне говоришь или обо мне? И позволю спросить, куда же на сей раз смоешься из дому? Вновь со своим Сашей? Как и где вы собираетесь гадать? Насколько я сведущ, гадают на Святки ночью.
-К своему сожалению, но твоей радости, вынуждена сообщить, что пойду не к Саше – тем более не как-то и где-то – но к подружке Наталке.
-К Наташе?.. Час от часу не легче! – всплеснул руками отец. – Обрадовала, ничего не скажешь. И много ли вас там соберётся, у Наташи, таких, как ты, юных и страждущих острых ощущений?.. Дурочки вы и болвашки!
-Думаю, достаточное количество, чтобы нас не обзывать идиотскими словами,  - парировала Шура и собралась уйти к себе в комнату, но была остановлена твёрдым грозным окриком Юрия.
-Ты куда, дочь? Я разговор не прекращал. Мне абсолютно не импонирует, что завтрашнюю ночь тебе хочется провести среди подруг Наташи. Они, верно, такие же, как эта девица. Наташа твоя настоящая потаскуха…
-Папа!.. – вскрикнула Шурочка, демонстративно прикрыла уши ладонями и проскочила к себе в комнату.
Оставшись наедине с собой, Юрий слегка остыл. Среди хаоса мыслей он пытался отыскать аргументы, с помощью которых удалось бы уговорить Шуру не бросать его в праздник и не заниматься бесовской лотереей. Однако ничего путного не находилось… Одно лишь предложение вертелось в голове, словно подсказанное ему кем-то свыше: «Не отдавай её никому… Не отдавай её никому…» Юрию даже почудилось, будто этот кто-то твердит фразу кротким, ненавязчивым, с небольшой хрипотцой голоском. И вроде бы лицо… да, как если увидеть человека в густое туманное утро, когда очертание лица и силуэты размазываются, такой – скорее всего! – и всплыла чья-то мордашка, на мгновение, в том углу комнаты, где стоял телевизор.
Юрий отряхнулся от привидевшегося образа, зачем-то перекрестился (даже сам удивился своей реакции) и промолвил:
-Надо же, чушь всякая мерещится… Пойду лучше коньячку приму. Может быть, голова прояснится…
Спиртное внесло Юрию сладостное умиротворение. Посетовал, правда, перед сном о неладно протекающих праздничных и околопраздничных днях, он погрузился в забытьё с мыслями, ласкавшими его самолюбие и душу.
«Я, именно я зачал, воспитал, вырастил, дал возможность учиться… создал, в конце концов, это милое чудное создание. Никому её не отдам. Отмету, отобью любые притязанья на её свободу – с чьей бы стороны это ни проявлялось», - мутным рассудком Юрий глушил сознание, но отнюдь не дикие амбиции.
К сожалению, всю эту ахинею он не считал таковой. Проснувшись утром, подобная чепуха вновь пленила воспалённый отцовский мозг. Под влиянием бредней Юрий подошёл к комнате Шурочки и постучал.
Его крайне удивило, что даже на повторный стук ответ не последовал.
-Шурочка, открой, - притворным слащавым голосом спросил он.
В комнате дочери по-прежнему хранилось безмолвие.
Забеспокоившись, Юрий осторожно приоткрыл дверь. Достаточно оказалось беглого взгляда, чтобы убедиться: комната пуста.
-Это что ещё за номер? – поразился он; но тут же увидел лежавший на столе тетрадный лист.
«Решила отомстить мне той же монетой, как и я давеча. Мерзавка! Раньше она себе такого не позволяла. Ушла не предупредив. Хорошо. Что записку оставила», - подумал Юрий, но, несмотря на внутренний протест, за чтение взялся.
                «Папа!
Можешь считать, что ты взял верх надо мной. Однако хочу тебе сообщить, что я уверена: всё-таки ты во многом не прав… Но пусть будет по-твоему. Правда, я всё же схожу к Наташе, разузнаю, как следует гадать. Не волнуйся, буду дома вовремя… Но праздновать ни нового, ни старого, ни какого-либо другого года не будем».
-Сдалась! – воскликнул Юрий. – Послушалась отца… Конечно, ей интереснее было бы у Наташи погадать; но дом у Шуры здесь. Пусть попробует возомнить о себе!.. А если не желает отмечать праздник со мной, то этим делает хуже лишь себе…
Вечером, в магазине купив курочку гриль, ароматно пахнувшую и аппетитно выглядевшую, он дома разделил её на кусочки,  как умел, накромсал кой-каких салатиков, нарезал придержанную для такого случая дорогущую колбасу. Все яства расставил на столе, приукрасив данную снедь бутылкой шампанского.
«По такому случаю можно выпить… и ей немного капнуть… Заодно и помиримся», - рассудил Юрий.
Но Шурочка, придя домой, даже не заглянула в кухню, откуда доносились бурные звуки хозяйничанья отца. Также не удосужилась, вопреки семейному порядку, спросить у отца о делах прошедшего дня; а сразу же скрылась в своей комнате.
Тщетны оказались вначале отцовские призывы, а затем некоторый психологический нажим с его стороны. Затворничество дочери продолжалось.
Глупо и растерянно стоявший под дверью, потрясённый и обескураженный подобным поведением Шуры, Юрий блеснул, наконец, своим недобрым огоньком в глазах и выпалил:
-Заперлась? Ну и сиди там! Одна! Не теряя времени даром, подумай хорошо, за какую такую мою провинность ты держишь обиду? Я ведь для тебя всё могу сделать!… Всё исключительно ради тебя!..
Огорчённый отец в сердцах ударил кулаком в дверь и вернулся в кухню… К праздничному столу, им же приготовленному, пусть не изысканно, но с душой. На душе было неспокойно, что-то ковыряло, скоблило, точило его изнутри.
-За праздник! За… - начал Юрий произносить тост сам себе, наполнив алкогольной шипучкой бокал; однако запнулся.
Некому слушать, а значит – слова, как вода в песок. Бесполезны.
***
Войдя в комнату, в свой уголок, где она всегда уютно чувствовала, Шурочка заперлась и прислушалась – то ли пытаясь уловить звуки извне, то ли зондируя своё внутреннее состояние… А может быть – она решалась?
Шура стояла посреди комнаты долго… Очень долго.
Наконец, преодолев некое душевное противостояние, девушка неслышно и осторожно подошла к окну. Сердце билось учащённо, ей даже показалось, что она слышит это биение.
«Неужели Наташка наврала? Нет, не должна. А всё-таки следовало заняться гаданием вместе с ней… Пожалела отца, пришла домой. А нужно было остаться у подруги. Она смелая. И вовсе не потаскуха… С ней было бы легко, нестрашно, а возможно, даже повеселились бы», - рассуждала Шура.
Она одёрнул занавеску. Всё как обычно в слегка морозную зимнюю ночь.
Сонные деревья, напялив огромные белые шапки, уныло стояли среди деревянных домиков и плоской соседней девятиэтажки, словно ожидали, когда их  век и жизнь «частного сектора» прервётся под звон пилы, рокот медлительного, но беспощадного в работе бульдозера, под прощальные слёзы бывших жильцов… Но это будет весною, когда участь деревьев и домиков решится подписями больших начальников и утверждением проекта нового, высотного дома, такого же плоского и многоглазого. А пока, согбённые тяжёлым снегом, домики притаились, стыдливо опустив блёклый свет жёлтых глаз в сугробы, понимая свою никчёмность и обречённость и загодя принимая превосходство бетонно-каменных муравейников, в которых постоянные шумливые звоны, ругань, скрипы… Там жизнь кипит, а здесь…
Однако, неожиданно и воровато, под световым взглядом одного из домиков прокрался бродяга-кот. Ему, пронырливому кошаку, невдомёк, что своим появлением он обратил внимание огромных многоквартирных великанов, уверенных, гордых собой, напыщенных от собственного высокомерия и направлявших вниз на избушки бледные взгляды сонных очей… Правда, вдруг один глаз, до этого тёмный и безжизненный, залепленный тяжёлой шторой, вспыхнул и заиграл разноцветным мерцанием бегущих огней…
А там, выше, расплываясь в очертаниях, надменно разлеглась мутная растущая Луна, тоскливо взирающая на едва видимых, спокойных, дальних линялых сестриц. Смотрит туда, откуда, рассыпав звёзды, холодные, чопорные, недосягаемые, наверное, властвует всеми и правит  Творец…
Но внезапно, словно отклеившись от фиолетово-чёрного полотна, одна звёздочка вспыхнула и стремглав рванула вниз, спрятавшись где-то среди деревьев и домиков.
Если бы такое чудо произошло бы лет десять тому назад на глазах у Шурочки, она, несомненно, уговорила бы папу поспешить выйти на улицу и разыскать беглянку…
«… красивую, яркую и тёплую», - подумала Шура.
Но постепенно глаза домов начинали затухать. Вся эта замороженная природная и неприродная скукота ещё больше нагнетала волнение и довлела на девушку.
«А гадают ли ещё где-нибудь? – бесполезно вглядываясь в окна, вопрошала Шурочка. – Боже, помоги мне, если, конечно, можно тебя просить в такой час, помоги мне испытать себя… Грех, но ведь интересно! Все хотят заглянуть в будущее, узнать о суженом! Неужели я недостойная?.. Боже, помоги мне в испытании… если можешь», - умоляла девушка.
Пару минут спустя, собрав волю и желание воедино, она начала приготовление к таинству. Вначале извлекла из шкафа старое зеркало, один угол которого был немного обломан. Стерев с него пыль, Шурочка оценивающе посмотрела на вещь, затем бегло взглянула на своё отражение.
«Сойдёт. Главное, что второе зеркало есть, и будет оно поменьше основного», - удовлетворённо отметила она.
К большему зеркалу (основному), расположенному на прикроватной тумбочке, подошла с опаской, словно этот предмет таил какую-то угрозу. Поставив стул напротив большего зеркала, пристроила на него меньшее так, чтобы оба глядели друг на друга. Затем не удержалась и бросила мимолётный взгляд в сторону основного, но, безусловно, ничего в нём не увидела.
«Осталось выполнить обязательное условие», – мысленно подстёгивала девушка, никак не решаясь к главным действиям, что-то сдерживало её, тормозило изнутри.
Посидев некоторое время подле зеркал, Шурочка, наконец, выключила лампу, вздохнула и воровато, будто боялась подглядывающих взоров, трясущимися руками приняла расстёгивать пуговицы рубашки, потом молнию джинсов.
«Господи, почему же так волнуюсь? Что тут особенного? Раздеться нельзя? Комната ведь моя, здесь никого больше нет… Ну, Шура, дерзай!» - подбадривала она себя.
Что-то звякнуло, брякнуло в кухне. Неосторожность отца отозвалась мощным испугом девушки. Если бы в этот момент оказался включенным свет, то Шурочка ахнула бы, увидев собственное отображение, особенно лицо, перекошенное от страха и неожиданности. Сжавшись в комок, девушка дрожала, как может дрожать человек в трескучий мороз, будучи обнажённым.
Но отступать она уже не собиралась.
Выйдя из оцепенения, Шурочка сбросила рубашку на пол, стянула плотно надетые джинсы. Ещё раз обвела взглядом комнату и осторожно, словно по-прежнему ожидая некоего подвоха, завершила раздевание. Белый бюстгальтер  с трусиками легли туда же, на пол. Однако белое в темноте отвлекало, тревожило и вносило новые излишние тревоги. Нервно ногой откинув бельё под кровать, Шурочка вновь себя мысленно подтолкнула.
«Что за детские страхи-ахи! Вперёд! Неужели не хочешь узнать своего суженого?»
Ах, как хотелось! Как страстно желалось не просто узнать, но увидеть в зеркале будущего избранника. Впрочем, избранник ли он, тот, доселе не известный… Или уже известный? А если избранник, то кем избран и когда?.. Богом ли?..
Шурочка распустила волосы, реденькие и лёгкие…
Хрясь!
Девушка инстинктивно стыдливо прикрыла руками наготу.
«Опять отец что-то либо уронил, либо по-медвежьи обошёлся со стулом. Всё-таки надо было с Наташкой. Она храбрая; а мне с моими впечатлительностью и нервами лучше или вообще не отваживаться гадать, или заниматься этим при поддержке подруги… Наташка наверняка не вздрагивает при каждом шорохе или звуке», - в который раз за эти тревожные и беспокойные минуты она похвалила Наташу.
Оставалось малое. Взять свечи. Зажечь их…
Шурочка обвыклась в темноте, поэтому без особого труда отыскала брошенную наобум сумочку, нашарила в ней две свечи, купленные по дороге домой, и, прихватив также заранее припасённый коробок спичек, приблизилась к зеркалам.
Одно большое, другое поменьше, с обломанным уголком, старое – два зеркала ожидали девушку. В них пока ещё ничего невозможно было узреть, но сколько страха они вносили в юную, томящуюся от нетерпения душу. Два зеркальных полотна готовы оказать услугу. Бескорыстно, без какой-либо платы. Так ей думалось.
Чиркнула спичка. Неуверенное и дёргающееся пламя перекочевало на две свечи. Шурочка предельно осторожно поставила их по обеим сторонам зеркал. Девушке показалось, что наступила такая тишина, при которой она могла бы услышать таяние снега во дворе.
Шурочка подвинула стул поближе к зеркалам и присела так, чтобы смотреть в большое зеркало. Огромного труда ей понадобилось приложить, прежде чем она подняла взгляд широкими от волнения и даже страха глаза и всмотрелась в таинственное изобретение человечества, подсказанное, наверное, самим дьяволом.
Тело, хрупкое, с чистой упругой кожей казалось глянцевым от подсветки свечей и слегка дрожало. Но не от холода… В висках тяжело пульсировала кровь.
Однако первым впечатлением оказалось глубокое разочарование. Ничего, кроме некоего подобия тёмного длинного коридора, Шурочка в зеркале не разглядела.
А она так надеялась, что сразу возникнет образ суженого, поэтому единственное, что боялась пропустить – это трижды прокричать: « Чур, меня! Чур, меня! Чур, меня!» - и набросить на зеркало платье…
«Ах, а платье-то забыла приготовить!» - опомнилась девушка, подхватилась и рванулась к шкафу.
Второй подход оказался намного легче. Шурочка, пусть и с ещё отчаянно колотившемся сердцем, но сравнительно хладнокровно, вновь заняла пустующий стул. Затем, сосредоточившись, почти не моргая, устремила взгляд в конец такого притягивающего к себе зыбкого виртуального коридора…
Сколько времени прошло с начала действа – Шурочка вряд ли бы ответила. Она усиленно буравила тёмную поверхность зеркала, словно пытаясь быстрее заглянуть туда, не пропустить главного, внедриться в глубь, откуда должен возникнуть лик его… Она надеялась – Сашин лик. Казалось, ещё минута, секунда, мгновение…
Незаметно для себя, Шурочка оказалась убаюканной безрезультатным занятием. Пристальный взгляд мягко ослабевал, тускнел… Девушка впала в сон.
Снилось что-то круглое, светлое, прислонённое к тёмной стене, радужный ободок окаймлял это круглое, а в середине… Бездна, взгляда не хватает… Однако нечто мелькнуло… Бледно-жёлтое, мутное, мелкое, словно искорка. Вдруг это нечто круглое задвигалось, забилось, из него как будто повеяло ветерком – свежим и весьма ощутимым…
Шурочка очнулась… Действительно, приличная прохлада прогуливалась по обнажённым девичьим ногам… Сквозняк не чувствовался, но пламени от свечей задрожали, заколыхались. Девушка поёжилась, пошевелила пальцами ног и вслух пожурила себя:
-Уснула, девонька? Тебе не суженого выгадывать, а ещё с плюшевым медвежонком впору спать. Хватит, надо прекращать этот дурдом. Наташке скажу, что в последний момент я решила не заниматься баловством… Едва не замёрзла. Вот, даже зеркало запотело и помутнело.
Шурочка взяла подготовленное для известного случая платье и собралась было протереть объект внимания, как…
-А-а-а!!! – неожиданно завопила девушка, едва коснулась тканью поверхности зеркала. – А-а-а!!!
Она позабыла спасительное и чудодейственное трижды сказанное «чур, меня», она не соображала, что творит, она истошно выла и не обращала  внимания, что под страшнейшими крепкими ударами отца дверь готова была вот-вот податься и вылететь, развалившись, с петель…
Шурочка увидала его… Ей даже почудилось, как его рука, волосистая, белая, противным холодком прошлась по её щеке; и от этого прикосновения девушка пуще прежнего предалась истерике.
Она не верила! Она не могла поверить увиденному! Сон? Наверное. Но, значит, это очень жестокий, неправильный, гадкий сон…
Шура не испытывала никакого чувства неловкости или стыда, когда наконец-то в комнату ворвался отец, включил свет и, подбежав к дочери, заключил ту в объятья.
-Тихо, малышка. Что, что происходит?
-Па… па-па…
-Успокойся, милая. Я же с тобой.
Шура помутневшими от слёз глазами посмотрела в лицо родителю, резко дёрнулась в сторону и наполнила комнату таким визгом, что Юрий, сумевший всё-таки удержать дочь, прикрыл глаза и сморщился.
-Да что же это такое? Шурочка!.. Дитя моё!.. Да ты ли?..
-Н-н-е-т! неправда! Н-е-т! – не могла угомониться девушка, не осознавая и не испытывая ни малейшего смущения от своей наготы.
-Что? Что неправда? – в недоумении отец клянчил ответа, ловко подхватив платье и кое-как прикрыв дочку…
Спустя десять минут трясущаяся и жадно глотающая воздух Шура лежала в постели. Бесполезно Юрий пытался уговорить Шурочку выпить микстуру успокоительного средства, тщётно расспрашивал о прошедшем. Девушка упорно отказывалась даже пригубить лекарство и только широкими от испуга глазами беспокойно глядела на отца.
-Не волнуйся, Шурочка, я тебя никому не отдам… Не отдам никому, - твердил ошарашенный родитель. – Говорил тебе, - мягко упрекал он, - что не следует увлекаться бреднями и мистикой. Ведь не в средневековье живём, а в цивилизованном обществе…. Видишь, к чему этот маразм приводит. Колотишься, а я не в силах успокоить тебя. Меня нужно слушать, а не какую-то Наташку.
-Не может быть… не может быть… - всхлипывала девушка, постепенно впадая в такую необходимую для неё дремоту…
***
Следующим утром Юрий постарался вести себя с Шурочкой как можно более обходительно. Приготовив завтрак, он сновал подле дочери, как курица возле цыплёнка.
-Может быть, тебе в кофе сгущёночки добавить?… Давай я булочку маслицем намажу… Кофе не остыл? Кипяточку подлить? – метался в кухне отец, не зная, чем ещё угодить ненаглядной Шурочке.
-Оставь меня в покое… пожалуйста… хотя бы на день, - взмолилась наконец она, уставшая и издёрганная за короткое время от отцовского ухаживания. – Послушай меня сегодня.
-Да я ведь не навязываюсь, - удивлялся и в то же время обижался Юрий, неумело сдерживая эмоции. – Я даже не спрашиваю, что произошло с тобой ночью; однако, смею заметить, родителю положено знать…
-Не говори глупостей, папа. Во-первых, ничего я не расскажу; во-вторых, есть вещи, о которых тебе всё-таки нельзя знать… Несмотря на твою… твою расположенность ко мне.
-Шурочка, а вдруг требуется моя помощь? Совет? Мое вмешательство?..
-Необязательно  твоё вмешательство, - непривычно холодно ответила дочь и вышла из кухни.
-Шура, если хочешь, приведи своего друга сюда, к нам, - вдогонку решился задобрить Юрий. – Познакомимся, кофе выпьем. Я почему-то подумал, что парень непременно понравится мне. Зная твой характер, твой вкус, уверен, что мы вместе найдём общий язык, - сдался он; однако каких ему усилий для этого потребовалось… Уйма!
-Пока ты момент упустил, - равнодушно промолвила Шурочка, копошась в прихожей с сапожками. – Я предлагала. От тебя отказ. А теперь, между прочим, поздно. Завтра он улетает на учёбу. Далеко.
-И на кого же учится мой, с твоего позволения сказать, будущий зять? – заметно повеселевшим голосом спросил Юрий; слова об отъезде парня, несомненно, обрадовали его и внесли уверенность и бодрость в интонацию, что не прошло мимо дочери.
-Учится на лётчика. Приедет на побывку скорее всего к осени. Так что можешь ликовать, - отвечала Шурочка, словно рапортуя; и ни единый мускул не дрогнул на её прекрасном девичьем лице.
Юрий не нашёлся, что сказать в свою очередь, лишь пробубнил какие-то дежурные слова о долге военных перед отечеством и прочей ненужной чепухе.
-Папа, больше ни слова. Радуйся, что я не смогу увидеть его длительное время, - прервала Шурочка бормотание отца; но получилось излишне жёстко.
-Ты напрасно разговариваешь со мной в подобном тоне. Подумаешь, несколько месяцев разлуки.
-Конечно, тебе спокойнее. Однако ты не волнуйся. Я блюла и бл-л-ю-ю-ю-дю девичью честь и достоинство… Ведь от меня, насколько я врубилась своим детским умишком, ты желаешь услышать эти слова... – ухмыльнулась дочь.
***
Как и предполагал опытный отец, так и случилось. Саша отбыл на учёбу; а Шурочка потосковала некоторое время, покапризничала, сливая душевную муть на отца, но затем поостыла. Вскоре о разладе в семье почти ничего не напоминало, во всяком случае, визуально практически никак себя не проявлял. Запылились обоюдные противоречия, ушли на второй план; однако не затерялись. Всю заслугу за восстановившийся видимый покой, естественно, взял себе Юрий. Его терпение, внимание и благодушие в ответ на порой неожиданные поступки девушки, продиктованные, наверное, желанием самоутверждения ещё в молодости, и стали основой внешнего примирения.
Правда, всё это было напускное, искусственное и зыбкое. Если поведение Юрия ничем не отличалось от прежнего, предконфликтного, то Шурочка больше не делилась своими новостями, не строила с отцом совместные планы, во всяком случае, не говорила о том, о чём раньше секретно, но восторженно,  а иногда и негодующе нашёптывала заинтересованно слушающему родителю. Закрылась… Впрочем, рассказывать-то по большому счёту не было чего, потому как она заметно меньше времени стала уделять подругам.
Иногда Юрий замечал, что Шурочка казалась чем-то обеспокоенной, подавленной. Но какая причина тяготила её, он не решался спросить. Принимая беспечный вид, как будто ничего не происходит, отец старался о чём-то разговорить дочь и невольно заставить ту отвлечься от поводов волнений. Но не получалось. Шурочка незамедлительно, даже не вслушиваясь в пустые слова отца, бросив на ходу дежурную фразу типа: «Я устала», - неспешно удалялась в свою комнату. Отдаляясь от него…
«Ничего, со временем окончательно всё загладится. Хорошо, что хотя бы больше не говорит о своём… друге Сашке», -  в те моменты успокаивал самолюбие Юрий, по-прежнему считая, что будущий лётчик и есть основная причина тревог любимой и дорогой дочери.
Другого объяснения он не находил. Но один раз основательно пришлось задуматься, когда воскресным утром, явно в час обострения депрессии, Шурочка, неожиданно отодвинув тарелку с яичницей, долго и необычайно остро поглядела отцу в глаза. Этот затяжной, пронзительный и даже  беснующийся взгляд остался в памяти Юрия на всю его жизнь…
-Что? Что случилось?! – испугался он, на сей раз не в силах сдержать эмоции.
-Ты?.. Ты ли?.. Не может быть. Это бесовщина, - зашевелила губами девушка.
-Я, Шурочка. Однако почему спрашиваешь? Не здоровится? Я хотел давно тебе предложить… - начал было говорить наболевшее отец, но осёкся…
Такой пресс! Её глаза довлели, топтали, презирали…
-Почему ты?.. – опять зашептала Шурочка.
-Я думаю, - решился-таки Юрий довести предложение до конца. – Я думаю, что тебе необходимо выслушать меня и сходить к психиатру… на консультацию. Усталость накопилась в тебе необычайная, апатия подтачивает. Возраст юный, ещё не способен  организм выдерживать многочисленные нагрузки…
-Не может быть… и всё-таки это был ты.
Абсолютно не вникая в смысл сказанного отцом, Шура, по всей вероятности, думала об ином. Пролепетав последние слова, она, наконец, отвела взгляд, с укором кивнула головой и, как это происходило всегда в схожих ситуациях, чрезвычайно медленно покинула кухню, вновь уединившись в своём уголке.
«Кстати, я давно не заходил в её комнату», - почему-то посетила мысль у раздосадованного отца.
Он до боли ладонями сжал виски и тихо заплакал, скупо, по-мужски.
«Чёртов мальчишка. Не даёт ей покоя, мерзавец… Нет, никому её не отдам», - неистово крутилось у него в голове.
Смахнув слёзы, Юрий резко встал и направился в комнату дочери, сам смутно осознавая, зачем он это делает. Наверное, сказать что-то доброе, бодрое, встряхнуть морально.
Однако едва он отворил дверь и вошёл, как увиденное его потрясло, а не сформулированные целиком мысли и вовсе рассыпались вдребезги. В комнате кромешный беспорядок поразил, ибо был не свойственен Шурочке. И ещё… На зеркале, которое недавно играло роль основного, прикреплённые скотчем, висели фотография Саши и лист с надписью: «Так, и не иначе».
***
А осень пришла. Незаметно подкралась для Юрия, но с трудом дотащилась для Шурочки.
-Саша приезжает! Будет до конца ноября! – объявила Шурочка, вбежав в квартиру, запыхавшаяся от бега и румяная от мороза, которым баловал октябрь.
-Кто? Сашка? – забеспокоился Юрий; новость явно оказалась не по душе.
-Да. Сашка. Ты позабыл о нём, что ли? – сказала изумлённая дочь, но в голосе не оказалось ни нотки недовольства, словно все последние месяцы протекали без недомолвок.
-Как же, помню. Я только не понимаю, как он учится, что осенью у него каникулы… да ещё такие большие, - сменив интонацию на более участливую, промолвил отец.
-Никаких каникул, папа. Он уже окончил училище… Впрочем, неважно. Главное, я его увижу, - радовалась Шурочка.
-Ну что же. Прекрасно. Можешь пригласить его к нам в гости. Ты ведь раньше этого хотела? Заодно мы по-мужски побеседовали бы. Не так ли, доченька?
-Конечно, папа. Обязательно приглашу. – Шурочка подбежала к отцу и чмокнула его в щёку. – Ты у меня самый-самый распрекрасный папочка.
-Стараюсь, - пытаясь сдерживать эмоции, как можно спокойнее говорил Юрий. – Заранее предупреди меня о визите, нужно всё-таки приготовиться. Кстати, и у себя в комнате прибери…
-Спасибо! Обязательно займусь уборкой.
Целый день Шура, словно бабочка, порхала по всей квартире: вытирал пыль, уничтожала паутинки, мыла полы.
Юрий же чувствовал какое-то душевное опустошение. Взяться помогать в уборке, не было никакого желания. Хотелось обдумать план для разговора с другом Шурочки (во всяком случае, пока другом), но мысли расплывались, расползались… Следовало признать, что он действительно не знал, как и о чём вести беседу с Сашей. Хотя итоговым результатом, естественно, был заинтересован, и даже явно представлял, каким этот результат должен быть…
Вот только сотворить нужный итог – увы, разброд и сумятица.
«Разберёмся по ходу, – решил, наконец, Юрий, когда понял тщётность своих умственных потуг. – Единственное, что я вынес из вялых раздумий: мне ещё рано тестем становиться, не созрел».
С таким выводом Юрий встретил через неделю потенциального зятя. Почему-то в серьёзности отношений Шурочки с Сашей он не сомневался.
***
-Рад с вами познакомиться. Саша, - представился молодой человек, нерешительно следуя за вошедшей в квартиру дочерью.
-И я… рад. Юрий… - Отец не знал, стоит ли говорить своё отчество в подобных случаях, поэтому замялся, но сухо протянул руку для приветствия; о такой, казалось, мелочи, как представиться, он ранее даже подумал.
Шурочка не обратила внимания на этот факт заминки, лишь глубоко любящими глазами смотрела на Сашу. По всему было видно, что девушка буквально боготворит своего избранника.
«Раньше меня одаривала такими взглядами», - в свою очередь отметил Юрий, и сердце жутко защемило от порыва ревности.
Он не пожалел, что не удосужился состряпать маломальский  торжественный ужин. На столе в кухне скромно располагалась бутылка дешёвого шампанского, а также второпях купленный торт, беглого взгляда на который достаточно было, чтобы определить: проще лишь примитивный бисквит. Прочую снедь Юрий проигнорировал, за что заслужено получил негодующий колкий взгляд дочери, которая предупредила, что в определенное время придёт с Сашей, а посему, намекнула, следует подготовиться.
-Папа, я, кажется, предупредила, что приду сегодня домой не одна.
-Извини, Шурочка, на работе волокита настолько затянула меня, что совершенно забыл о госте. Хорошо, что в последний момент в кондитерский магазинчик заскочил… Вот… - Юрий указал на лакомый кругляш тортика, украшенный незатейливыми грибочками и скудно посыпанный порошком какао. – Что осталось, то и взял.
-Но я просила зайти в «Столичный». Тебе ведь по пути. Нам прикажешь целый вечер жевать эту кремовую булку, запивая?.. наедине сказала бы, да…
-Прошу прощения, но я заглянул ненадолго, - ловко воспользовавшись заминкой Шурочки, Саша встрял в небольшую перебранку. – К тому же я сыт. А по поводу алкоголя и вовсе беспокоиться не следует: его не переношу ни в каком виде.
-Замечательно. Тогда присаживайтесь. Думаю, что от кофе вы… то есть ты, Саша, не откажешься. Чрезвычайно ароматный… рекламный.
Юрий засуетился в кухне: поставил чайник на конфорку, задребезжал, доставая чашки, ещё несколько минут возился с сахарницей, а дольше всего копошился в ящичке в поисках кофе.
-Папа у меня не скряга, - вдруг выпалила Шурочка, которой этот бессловесный, но чудовищно нудный и играющий на нервах концерт начал порядком выводить из себя.
-Я вообще-то, об этом не подумал, - оправдывался Саша.
-Он не скряга, - продолжила девушка. – Однако теперь ему взбрело в голову показать жадность и рассеянность. Он лучше меня знает, что где лежит…
-Шура, не болтай, пожалуйста, а расставь приборы на стол, - с удивительным хладнокровием просил Юрий. – Что о нас твой гость подумает, когда слышит подобные слова? Я действительно замотался по рабочим делам, - лукавил он.
Но больше в течение получаса он не обронил ни единой реплики. В душе Юрий похвалил себя за то, как удалось встретить молодого человека. Но также мог биться об заклад, что негативные мысли запали-таки в голове Саши. И это было отчасти так.
Во время отцовского безмолвия Шурочка, не умолкая, щебетала о чём-то пустом и бестолковом со своим другом, мило одаривала того лучезарными улыбками, кокетничала, не забывая, правда, бросать косой взгляд в сторону отца, отрешённо, казалось бы, просиживающего за столом, но иногда с поразительным артистизмом исполнявшего натужную улыбку. Юрий, выжидая, играл.
-Ты, по-моему, явно не здоров, - не выдерживая глупых выходок родителя, раздражённо обратилась Шурочка к нему. – По-видимому, тебе не мешало бы пройти в свою комнату и прилечь. Я найду успокоительное. Ты выпьешь и уснёшь. Согласен, папа? Теперь мне видно, что ты не издеваешься, а просто-напросто утомился. Думается, перечить не станешь.
«Дудки! – мыслил отец. – Вас двоих оставить. Дети вы ещё».
-Насколько я понял, ты, Шурочка, сказала, что пригласила молодого человека познакомиться. Значит, со мной? Так ведь? – решился Юрий переходить к активным действиям, переводя вопрошающий взгляд с дочери на лётчика и обратно.
-Папа, не надо артачиться! – строго взвизгнула девушка.
-Шура, не капризничай, - не терял самообладания отец. – Может быть, я хочу побеседовать с твоим приятелем. Парень, я вижу, он неплохой…
-Хватит!.. – не унималась девица.
-Стоп! А что думает он сам, - не отступал Юрий. – Что, Саша, скажете по этому поводу?
-Я?.. – смутился Александр. – Вообще-то, я согласен… Следует поговорить, познакомиться.
-Вот видишь, Шура. Поговорить. Это по-мужски.
-Получается, что я лишняя в вашей компании?! – вспыхнула девушка.
-Не совсем так, но-о-о… - недвусмысленно протянул отец.
-Как хочешь. Я у себя, - гордо поднялась Шурочка со стула и вышла из кухни.
-Мне кажется, что нам, мужчинам, будет вольготнее разговаривать без женских ушей… и нервов. Правда?.. Да не напрягайтесь…ся, раскрепостись, Саша. На тебе прямо лица нет, - улыбнулся Юрий.
-Честно признаюсь – волнение сказывается… Кстати, а чем вы занимаете?.. Работаете? – решился Александр на дежурный вопрос.
-Я-то? По-моему, это неинтересно. Насколько я понимаю, разговор следует вести о вас с Шурой. Меня, например, интересуют твои планы.
-Какие могут быть планы… лично у меня. После новогодних праздников  улетаю в Сибирь, по направлению. Служба, знаете…
-Знаю… точнее, предполагаю, что отказаться нет возможности, а служить на морозе нет желания, так?
-Так точно. Не самый лучший вариант достался… Вместе с тем – я скажу чистосердечно – мне не представляется возможным, как быть без Шурочки… - Саша запнулся, слегка побледнел и, набрав воздуху, выдохнул разом: - Я люблю вашу дочь и не намерен её бросать.
-Вообще-то, - слегка ухмыльнулся Юрий, - ты её ещё не взял.
-Я, наверное, не так выразился, но вы должны понять…
В дальнейшем диалоге Александр освоился, презрев собственные стеснительность и робость, и пустился в словесные размышления, которые Юрия не сказать, чтобы вообще не затрагивали, но и не находил он их  чрезвычайно важными. Отца волновало другое, а не армейские будни Саши.
«Сибирь. Хорошо и плохо одновременно. Хорошо, если укатит один, не успев окончательно задурить голову дочери. Плохо то, что в такой сжатый срок побывки Шура может сглупить и уехать-таки с ним, если этот прощелыга предложит… А как же её учёба? Девичьи чувства и умишко явно сыграют здесь не на пользу… Опять же хорошо! Допустим, вдруг получится, что уедут вместе. Она – девушка у меня городская, долго не выдержит, примчится к отцу; ведь внешне, по-моему, особых, чрезвычайных симпатий и тем более настоящей любви как-то не наблюдаются… Так, юношеский лепет и девичья влюблённость.  Игра во взрослую жизнь!.. И вновь плохо. Шура  - не столько городская или деревенская – без разницы! – но принципиально гордый человек. Она может или остаться там, не взирая на тамошние трудности, ибо стыдно возвращаться, или же уехать оттуда, но не ко мне, а куда глаза глядят.
Впрочем, все мысли не стоят и яйца выеденного, так как не знаю, что у этого болвана в погонах имеется в голове. Неспроста он пришёл в гости. Вряд ли удосужился представиться мне, если бы не было серьёзных намерений… Однако, догадки и мнительность могут завести меня далеко. Может быть, всё это более прозаично? Подумаешь, явился ухажёр. Молодость…» - терзало в душе Юрия.
-Я вот что хотел ещё сказать, - вдруг сменил тему Александр. – Раз уж пришёл, если сделал признание в начале беседы, то нужно открываться полностью, не таиться, пользоваться случаем… Мы с Шурой знакомы с одной стороны вроде бы и долго, расставание было безумно мучительным для меня и чрезвычайно затяжным…
«Кажется, начинается самый ответственный момент, - отметил Юрий. – Теперь многое будет зависеть и от моего умения убеждать. Всё-таки Шурочка моя… и должна быть моей».
Отец ещё продолжительное время выслушивал молодого человека, который словесно ходил вокруг да около финального предложения, но не выдержал первым.
-Итак, Саша, - прервал он монолог лётчика. – Ты хочешь сказать, что…
Молодость есть молодость. Иногда тяжело признать или признаться себе, а  чужому человеку подавно. Александр замешкался. Прелюдия явно оказалась недостаточной. Ещё, думал он, пару бы фраз – и тогда созрел бы… решился бы…
-Я хочу… - промолвил Саша и непристойно зарделся.
-Итак, ты хочешь сказать, что… - повторил Юрий и ободрил парня: - Смелее. Чувствую, что не договариваешь.
Отцу не терпелось подстегнуть молодого человека к действиям, пусть даже разбередив собственную рану; но схватка требовалась. Нужно было узел развязывать.
-Я хочу взять в жёны вашу дочь, - наконец выдохнул Александр и беспокойно забегал повсюду глазами, лишь бы не встретиться с колким взглядом Юрия.
Отец, безусловно, ждавший подобного признания и приготовившийся, думалось ему, встретить тяжёлый для своего эгоистического самолюбия удар, всё-таки непроизвольно скривился в жалкой видимости улыбки.
-Это серьёзный и обдуманный твой шаг?
Александр вперил взгляд в потолок, но смолчал, хотя со стороны было видно, как что-то гложет его.
-Ты наверняка сказал свои последние слова ради приличия. Ведь так? – вопрошал Юрий. – Да… Ты лукавишь. Тебе стыдно признаться в проявлении малодушия. Невозможно влюбиться до беспамятства за столь мизерное количество ваших встреч. Увы, не схожи вы на Ромео и Джульетту…  Молодой человек, хочу тебе дать хороший и откровенный совет: разберись вначале в себе. Проанализируй свои мысли, своё внутреннее состояние. Тебе, Саша, скорее всего, взбрело в голову сделать столь серьёзное предложение в последний момент… Как же, пришёл в гости, надо чем-то обнадёжить родителя… Захотелось свеженькой девушки? Ответь, не криви душой… А ведь дочь у меня единственная, я обязан выдать её за положительного человека.
-Всё не так! И почему вы сразу решили, что я не положителен и, насколько понял, не достоин руки вашей дочери? – растерянно озирался вокруг Александр, словно выискивая поддержку. – Вы меня запутали, даже скажу – смутили… При чём здесь свеженькая девушка? Да я вообще не знаю, девушка ли…
-О-о-о, друг мой! Девушка ли?.. Видишь, простой и неактуальный, казалось бы, для нынешней молодёжи вопрос, а струнку задел, - мастерски, весьма ловко вклинился папаша.
-Мне всё равно, кто она, - явно обидевшись, возразил лётчик. – Да я вовсе другое хотел сказать.
-Правильно. Это сейчас. На словах… А на деле каждому хочется для себя порядочную, непорочную, единственную...
-Что же вы упёрлись в одно и то же? – постепенно Александр восстанавливал самообладание, голос звучал на этот раз твёрже, чем в начале беседы наедине.
-А ты Шурочку спрашивал, было ли у неё… того? – ядовитой фразой вкупе с бессовестным ехидным взглядом провоцировал Юрий.
-Что, имеются сомнения? Она со многими встречалась?
-Саша, только несколькими минутами раньше ты говорил, что сексуальное прошлое Шурочки тебе безразлично, а стоило мне намекнуть, как ты заинтересовался, забеспокоился.
-Неправда!.. Или, как мне думается, вы не хотите выдать дочь замуж за меня? Откровенно ответьте. Я действительно сейчас нахожусь в сомнении. Однако причина кроется в другом. По-моему, у вас задача рассорить нас.
-Моя задача, мой юный друг, состоит в том, чтобы дочь удачно вышла замуж за достойного человека, - сердито заметил Юрий.
-Я, судя по вашим словам, не вправе просить?..
-Не знаю, - не дал договорить родитель и кратко заключил: - Пока, во всяком случае, не решил.
-Нелепость какая! – воскликнул раздосадованный Александр. – Давайте Шуру пригласим. Пусть она выскажется. Ей, в конце концов, со мной жить.
-Она слишком молода для вынесения выводов. Дочери необходимо помочь разобраться.
-Дурдом! – по-настоящему вспылил Александр, словно ужаленный вскочил с табуретки и метнулся в прихожую.
Через минуту-другую громко лязгнула дверь.
***
-Как – ушёл?! – изумлённо вскинула брови Шурочка, когда через некоторое время покинула свою комнату, вернулась в кухню и на закономерный вопрос, где Саша, услышала отцовское:
 -Ушёл. Не попрощавшись, кстати... Ушёл ногами. Как ни странно, - иронично добавил Юрий.
На лице девушки возникла такая маска, что, казалось, в ней был намешано всё отрицательное: и возмущение, и растерянность, и отвращение, и даже подобие страха.
-Ты, ты виноват, - вспыхнула Шурочка. – Ты, жуткий и неисправимый собственник, для которого в жизни существует лишь ядовитое «я». Я хочу, я сказал, я разрешаю, я могу… Сплошной эгоизм. Мне восемнадцать лет, а приходится каждый свой шаг согласовывать с тобой. Получается, ты растил для себя игрушку. Когда, наконец, ты поймёшь, что я тоже живой человек, у меня есть голова, мозги, способные мыслить, может быть, не хуже твоих. Во всяком случае, мне наплевать на мнение окружающих и не безразличны ситуации, когда кому-то плохо… В отличие от тебя, обросшего мхом самолюбия, самоуверенности и мелочного стяжательства, мне претит такая жизнь.
-Послушай, дочь… - остановить Шурочку попытался отец, не терявший самообладания и готовящий излить ушат словесной скверны и сора. Но попытка была безрезультатной, хотя это обстоятельство лишь раззадорила его, в душе ликовавшего от блестящей победы над молодым Сашей, который наяву оказался морально сломленным и чрезвычайно наивным  и безопасным.
-Нет, сегодня тебе следует выслушать пару ласковых, - гневалась девушка, невзирая на отца, которому настойчиво перечить никогда не смела – ни действиями, ни словесно. – Не зря тебя за спиной называют купцом. Ты и впрямь торгаш. Думал, я не понимаю истинных намерений твоего больного, заразного, воспалённого мозга? Знаю. Ты хочешь меня выдать замуж при помощи сделки, чтобы от неё иметь свою выгоду. Так ведь? Правду говорю? – впустую атаковала ошибавшаяся дочь.
-Взрослая, - промолвил Юрий, томившийся от желания высказать своё мнение. – Ты у меня взрослая… Телом… Физически… А в голове-е-е, - злорадно ухмыльнувшись, закивал он. – Пустота, детский понос на крайний случай.
-И не смей больше меня оскорблять и унижать!
-Ох-ох-ох! Какие мы зрелые и неприступные. Козявка, мелочь пузатая… Хочешь знать, при каком условии твой туповатый лётчик согласен взять  тебя в жёны?.. Только при наличии девственности. Вот какие делишки. Ха-ха, - не моргнув и глазом, нёс бредятину Юрий.
-Что?! Ты с ним такое обсуждал?! Да не верю я!.. Не верю! – моментально побледнев, верещала Шурочка.
-Как хочешь… но это – сущая правда.
-Но ты… ты отец… такое… Что ты ему наплёл?.. – сбиваясь и плача, возмущалась девушка. – Ты прекрасно знаешь, что у меня никого не было и быть не могло. От твоих ядовитых, жадных, вездесущих глаз невозможно скрыться…
-Правда на все сто… - удовлетворённо согласился Юрий; по всему было видно, что слова Шурочки накладывались приятным бальзамом.
-Я в кино, прежде чем сходить с подругами – и то спрашивала твоего разрешения. Как ты  мог? Неспроста Саша ушёл. Признавайся, какую гадость ты влил ему в уши? Не мог он просто так уйти!
Не дождавшись ответа, Шурочка выпорхнула из кухни и стремглав бросилась в свою комнату.
-Шура! – грозно окликнул Юрий. – Шурка, вернись! Я сказал – вернись! Нечего передо мной коники выбрасывать. Много ещё будет у тебя лётчиков, и танкистов, и… Вернись, Шурка.
Злые, недобрые огоньки сверкнули в глазах отца. Ослушаться его – значит, сотворить чрезвычайно большой грех. Подобного поступка в отношениях между Юрием и Шурой ещё ни разу нее случалось.
«Бунт! Бунтовать вздумала, молокососа, - пробилась дикая мысль. – Кормил, одевал, растил… А тут практически малолеткой хочет улизнуть из дома».
Юрия обуяла ярость. Его гордость оказалась глубоко уязвленной. Нечто внутри, не терпящее компромисса, пленило всё его существо, мутило рассудок…
Это был уже не человек. Обезумевшим раненым зверем он кинулся за дочерью. Она что-то кричала, кричала много; но ему въедались только слова ругательные, даже матерные. Пошёл явный перебор с её стороны.
-Шурка! Шурка! Вернись!
Отец уткнулся в запертую дверь. Ещё больший прилив негодования разносил его.
-Открой! Шурка, открой!
-Не хочу жить! Не хочу! Я тебе всегда верила, всегда тебя слушала! Что ты наделал? Не хочу жить! – кричала Шурочка из своей комнаты.
-Не дури, дочка! Открой!
Юрий со всей силы толкнул дверь плечом. Та глухо скрипнула, но не подалась.
-Головой, папуля! Головой попробуй!
Толчки посыпались частые и мощные. Наконец задвижка не выдержала, и Юрий влетел в комнату.
-Зачем припёрся? Что забыл? Не хочу видеть тебя! – вопила Шурочка, сидя и скукожившись на кровати; большие глаза горели безумным блеском, а в руках девушки двумя пиками сверкали ножницы.
-Брось, Шура! Это не игрушка, - прикрикнул на дочь Юрий, но в нерешительности остановился.
-Испугался? Да? За меня… или всё-таки за себя? – выдавливая подобие улыбки, прохрипела девушка.
-Хватит, дочка, глупить. Брось ножницы. Непоправимое может статься. Неужели тебе отца родного не жалко? – просипел Юрий.
-Ах, мелкая и тёмная твоя душонка, - с укором покачала головой Шурочка. – Значит, о себе печёшься. Страшно от родной дочери распоротое брюхо получить.
-Шура, что ты мелешь? В своём ли уме? Как ты разговариваешь со мной?
-А каких ещё слов заслуживаешь? Боишься ведь? За себя? Да?
-Что с тобой? – тихо сказал Юрий, но по-прежнему оставался на месте, в центре комнаты.
-Невинностью он моей, понимаете ли, решил распоряжаться. Твоё это дело? Я уже не ребёнок. Я люблю Сашу, если ты хочешь знать.
-Это только тебе так кажется, Шурочка, что любишь. Ты же с ним мало встречалась.
-Можешь понимать как любовь с первого взгляда. Бывает такое в жизни, - значительно спокойнее произнесла девушка, но внутреннее напряжение сказывалось по-прежнему.
-Я не вынесу остаться один. Я тебя никуда не отпущу: ни с Сашей, ни с другим… Во всяком случае, пока я к этому не готов… но на всё способен, чтобы тебя оставить. Я, Шурочка, никому тебя не отдам.
-Но я не собственность твоя! – вновь вспылила Шурочка, блеснув глазами. – Не кукла. Я вправе распоряжаться своей судьбой… А теперь отойди в сторону.
-Зачем?
-Я подумала, что действительно погорячилась. Следует пойти к Саше и объясниться с ним. Обещаю, если выяснится, что я ему нужна в жены, будучи девушкой, как ты изволил мне доложить, то непременно останусь здесь… Однако если это окажется ложью… Ни одного дня… Слышишь, па-па… Ни единой минуты не пробуду в твоём доме… Отойди!  - твёрдо скомандовала Шурочка и рукой с ножницами указала отцу на угол.
Юрий нерешительно посторонился. Внешне он был сейчас само спокойствие; но внутри, где-то так в двадцатиграммовой душонке, кипело, рвалось, выворачивалось, передавая нестерпимую боль.
-А ты, батенька, трус, - ухмыльнулась Шурочка и бросила ножницы в сторону на пол. – Я оказалась права. Твой живот и твой эгоизм…
Девушка не успела высказаться, как отец, улучив момент, бросился на неё. Шурочка, опешив, не смогла даже вскрикнуть.
-Не отдам никому. Не отдам, - глухо стонал Юрий в ухо дочери.
Что бы это ни было, порывы алчности или вожделения, ярость, гнев или напутствие дьявола, но, казалось, мужчина больше не владел своими мыслями и действиями. Творилось противоестественное, адское и звериное.
Подмяв под себя хрупкое тело дочери, отец срывал с неё одежду. Не встретив от внезапности никакого сопротивления, очень скоро Юрий оставил девушку в белье…
-Па-па? – Шурочка, словно очнувшись от спячки, не вскрикнула, не завизжала, но лишь жалобно удивилась.
А сатана в облике Юрия продолжал творить своё гнилое, позорное, безумное действо…
-А-а-а! – истошно закричала через пару минут Шурочка, от боли, от обиды, в отчаянии обняв и вцепившись ногтями в отцовскую спину.
Затем этот надрывистый женский вопль дочери будет отдаваться Юрию до конца его жизни… как и равнодушный скрип кровати. И с каждым разом всё глубже внедряться в каждую клетку.
***
Нагая, свернувшись калачиком, осознав происшедшее, Шурочка лежала на кровати, не плакала, но дрожала – наверняка не от холода.
-Прости, доченька, - едва уловимое ухом, произнёс Юрий, его слова скорее можно был прочитать по губам, чем угадать на слух.
Он, запыхавшийся и уставший, сползал с кровати и стыдливо застёгивал брюки, приводил в порядок сорочку.
-Уйди, - стуча зубами, молвила Шурочка; но голос казался спокойным.
-Прости, доченька, - приходя в себя от содеянного, на этот раз слышно сказал отец, украдкой бросив взгляд в сторону его ребёнка.
«Прости, доченька», - вторила его душа.
-Отвернись хотя бы… Мне мерзко и паскудно.
-Получилось так. Я не ожидал… не хотел. Вышло… бес попутал.
«Мерзавец я, чёрствый, гнусный тип. В жизни бы не подумал, что способен на подобную скверность», - бичевал в душе Юрий, по-прежнему с душком испуга щупая взглядами обнажённое трясущееся тело Шурочки.
-Прошу… умоляю… отвернись… Господи, мне так не хватает мамы…
«Неужели заметно, что смотрю? Я-то не вижу её глаз», - озадачился Юрий, однако встал и медленно отошёл в угол: решил не оборачиваться.
-Наваждение какое-то, морока… Не верится, - вслух бормотал он, то ли пытаясь очиститься от вины пред дочерью, то ли оправдываясь пред собой. – Виноват я. Прости, доченька…
-Бог тебе судья после случившегося. Ты боялся моего позора, а опозорился сам. Я всё-таки окажусь чиста, а ты по уши в грязи…
Юрий слышал, как Шурочка встала с кровати, затем скрипнула дверца шкафа, шелест одежды…
-Может быть, теперь дашь мне возможность выйти? – сказала дочь после затянувшейся паузы. – Мне в ванную…
-Подожди немного.
Юрий обернулся и направился к Шурочке, но та остановила его жестом и пригрозила:
-Стой! Это был последний раз, когда ты дотронулся до меня.
-Шурочка, дочка, - ласково залебезил отец.
-Не надо заискивать передо мной. Всё, что ты хотел, уже сделано. Не беспокойся, к Саше я не пойду и объясняться с ним не буду. Я решила…
-Дочка! – взмолился Юрий и сделал шаг к ней.
-Закричу! – взвизгнула Шурочка. – Честное слово, закричу. Буду орать, пока соседи не сбегутся. А затем всё им расскажу. Хочешь этого?
-Хорошо, я стою на месте. Но ты мне ответь: простила ли?
-Отстань… папа. Я знаю, что раскаиваешься, понимаю, что жалеешь… Но мне каково сейчас? Как мне жить? Стереть из памяти? Невозможно. Это не обидное слово, не шлепок по попке, даже не грязное ругательство, которое сгоряча может выскочить в мой адрес, и не пощёчина. Всё в нашей жизни прощается, однако, планка предела прощения у каждого человека своя. Лично ты перешагнул мою границу допустимого. Как ни странно, но стыда я в настоящее время не испытываю, но чувствую больше, чем обиду. Наверное, предательство.
-Я не хотел…
-Отойди в сторону.
-Шурочка…
-Папа, у меня иссякло терпение, у меня тоже есть нервы.
-Но одно слово…
-Ни единого в твоё оправдание.
-Подумай! – вскрикнул Юрий и хотел схватить-таки дочку за руку.
-Отпусти, - твёрдо сказала Шурочка, и в глазах мелькнули искры гнева.
-Одно слово, - на сей раз упрашивал отец.
-Я закричу.
-Одно… Хочешь, я на колени стану?
-Ты уже доказал, что мужчина… в сексе. Не унижайся, будь мужчиной до конца.
-Шурочка. Прости. Я твой отец…
-Но не муж.
-Одно слово от тебя, - вновь заскулил Юрий и медленно начал оседать на колени.
-Да пропади ты пропадом! – в сердцах бросила Шурочка, пытаясь освободиться от хватки отца.
-Одно… - понурил голову мужчина.
Шурочка не могла увидеть, как терял своё достоинство родитель, не желала быть свидетельницей его позора. Она по-прежнему высвобождала руку, но безрезультатно.
-Если не отпустишь меня – закричу, - вновь пригрозила дочь.
-Пусть. Кричи. Всё равно никто не услышит. А если даже кто-нибудь заявится – не докажешь.
-Значит, всё-таки боишься. Если не людской молвы, то, во всяком случае, закона, - ядовито ухмыльнулась Шурочка.
Неожиданно её взгляд остановился на ножницах, лежащих на полу. Тускло блестели лезвия. Терпению дочери пришёл конец. Она, нагнувшись, подняла предмет и со всего размаху вонзила его в запястье ничего не подозревающему отцу.
Дикий рёв мужчины сотряс стены. Он, держась за раненую руку, в ярости вращал зрачками… однако вцепился в дочь ещё крепче.
-Отпусти! Трус! – заплакала Шурочка, взмахнула повторно, и лезвия скрылись в предплечье. – Не отпустишь – в шею вгоню!
Мыча от боли и гнева, Юрий всё же ослабил ладонь, а затем жалобно застонал:
-Одно слово.
-Боже, ты мне надоел!
-Одно…
Шурочка поглядела в покрасневшие глаза родителя и брезгливо бросила:
-Какой трус! Людского наказания боишься.
Не успел Юрий сообразить, как вырвавшаяся Шурочка подбежала к окну, отворила его и ловко заскочила на подоконник.
Холодная волна ещё осеннего, но достаточно морозного воздуха хлынула в помещение. Зашумело, засвистело в комнате, громко хлопнула тронутая сквозняком дверь. Шурочка, слегка пригнувшись, держалась за ручку оконной рамы. Её лицо… лицо не выдавало и тени испуга, наоборот, воля, гордость и решительность привели Юрия в ужас.
-Что же ты, доченька, надумала? Немедленно закрой окно, - промолвил он в чрезвычайном замешательстве.
-Хочу продлить тебе неприятности, а себя освободить о них. Ты думаешь, осрамил меня – и концы в воду… Нет, папочка, выкручивайся сам… Тяжело тебе придётся. Даже специально записку не напишу. Прощай…
Онемев от ужаса, Юрий смотрел туда, где секундой раньше стояла дочь. Оконная рама тревожно стонала, своими движениями подчинённая воздушным наплывом. Лишь месяц, бледный, напряжённый и одинокий, смотрел издалека сверху вниз, готовый, казалось, сорваться с невидимой нити… А в голове отца крутились и переваривались последние слова Шурочки.
По-прежнему не веря в увиденное, он осторожно подкрался к окну. Даже когда глянул вниз и заметил распластанное тело любимой дочери, до него никак не могло дойти случившееся.
-Это зачем же?.. – наконец заговорил сам с собой Юрий. – Разве так возможно? Сон, наверное, мираж… А мне-то что теперь делать?..
***
Отчасти сбылось пророчество Шурочки. Естественно, приехав, осмотрев комнату, получив информацию после вскрытия, милиция «закрыла» Юрия. Не суждено было ему последний раз взглянуть на лицо дочери, от падения не пострадавшее, не дали возможность постоять возле гроба, губами коснуться чела родного человека, ещё раз попросить безответного прощения…
Так и ушла она, Шурочка, провожаемая соседями. Похоронили тихо, без суеты, без лишнего поминального застолья, не удосужившись надеть несостоявшейся невесте даже фату…
Похоронили как совершившую суицид; однако ещё долго «органы» продолжали «ломать» Юрия. Следователь никак не мог поверить, что молодая особа выпрыгнула из окна и при этом не оставила оправдания.
На счастье или на горе, но Юрий настаивал на своей непричастности к самоубийству дочери, о Саше он также не поведал, чтобы не заполучить новую порцию вопросов. То ли медицина сплоховала, то ли следователю всё-таки стало жаль несчастного отца; но в итоге его выпустили.
-Не мне судить, - сказал следователь напоследок при разговоре с глазу на глаз, - я точно знаю, что виноват ты… Знать бы, зачем ты сделал это. Твоё везение, что доказательства шаткие, а «копать» - словно руками в дерьмо… Освобождаю тебя, а ты на воле сам помозгуй. Если вдруг надумаешь – заходи… Но это к слову… - И он зачитал освобождение. – Гуляй и думай, - бросил реплику в заключение и удалился.
Юрий не мог не обрадоваться в душе; но потом, оказавшись на улице, на свободе, где торопились или брели, улыбались или хмурились, спорили или сплетничали прохожие, где сновали туда-сюда автомобили, где вокруг проходила жизнь… ему, отцу и насильнику, стало не по себе. Неожиданно для него самого, сковал страх перед людьми, стыд, он понял, что не знает, что делать дальше…
Домой Юрий решил не возвращаться. Он купил на уцелевшую в кармане мелочь булку и пошёл – бездумно, тупо глядя вперёд себя, стараясь не встречаться с взглядами прохожих.
Он не замечал, как позади себя оставил город, не осознавал, что за спиной оставались всё новые и новые селения. Словно шёл в никуда…
А затем возникли страдания, и когда Юрий почувствовал их, то уже не брёл, а почти бежал от того места, где оборвалась его жизнь. Впрочем, жизнь физическая как бы и осталась: он продолжал дышать, пить, есть; однако каждый вздох приносил мучительную душевную боль, каждый глоток воды или кусок хлеба, поданный редким сердобольным христианином, застревал в горле…
Значительно позже, спустя годы, если бы у него кто-либо спросил, что с ним происходило за последние восемь лет, он наверняка ответил бы: «Шёл и мучался, тащился и страдал, спал и плакал».
***
Могил на этом отдалённом участке царства костей и истлевшей плоти было немного. Ранний посетитель не знал, где похоронена дочь, но без всякого труда нашёл это место. С первого же взгляда можно был отметить, что за могилкой никто не ухаживает, да и вряд ли вообще за прошедшие годы кто-либо подходил к ней.
Едва заметный холмик и деревянный почерневший крест… И табличка, державшаяся на двух ржавых гвоздях… И даты Шурочки… Основные две даты любимого человека.
Голыми ладонями мужчина сбросил снег с креста, постоял немного и опустился на колени.
-Я ждал этого дня, этого момента, - чуть слышно захрипел посетитель. – Сколько лет жил без тебя, столько и думал. Думал, что я смогу тебе сказать, но так и не подыскал нужных слов. Одно знаю: я пришёл за прощением… - У мужчины дрогнули мускулы лица. – Я не могу больше так жить, Шурочка. Мне не хватает сил, чтобы каждую ночь во время сна видеть твои молчаливые упрёки. Я боюсь спать. Отпусти, Шурочка… Или возьми к себе, или оставь в покое. Я наказан за содеянное тем, что мы теперь не вместе… Но я ведь живой! Сколько будут продолжаться эти муки? Ох, хватило мне сполна… Я ставил свечки в разных церквах разных городов и сёл; я выстаивал очереди, чтобы преклонить колени и прикоснуться губами и челом ко многим чудотворным иконам и мощам святых; я, грешным делом, посещал самых популярных и, казалось бы, всемогущих знахарок… Однако безрезультатно. Оканчивается день – и опять во сне являешься ты. Почему за все восемь лет мне ничего не сказала? Неужели мой грех настолько страшен, что я не заслуживаю прощения? За сам факт, что я приходил в храмы с покаянием в душе, мне положено снисхождение. Подобное душевное испытание, наверное, по силам зверю, но не человеку. Я ведь не прошу счастья для себя, не прошу денег, мне не нужен достаток, не нужны людские жалость и сострадание… Я молю о прощении – значит, о душевном покое… Нет, всё не то я хотел сказать… Кстати, Шурочка, я не с пустыми руками… Вот, гостинец тебе…
Ранний посетитель засунул негнущиеся и холодные от мороза пальцы в карманы пальто, нетерпеливо пошарил там и вынул оттуда горсть ягод рябины. Слабая улыбка тронула губы мужчины. Свободной рукой он пытался расчистить площадку на могилке, но удавалось снять только верхний слой снега. Ладони и пальцы онемели от мороза, однако посетитель не обращал на это внимание.
«Не верится, неужели я здесь», - думал он.
Так и не расчистив до конца могилку, мужчина осторожно высыпал ягоды поближе к кресту.
-Вот, гостинец тебе, - вторил он. – Извини, больше у меня ничего нет… Помнится, ты любила рябинку. Правда, не столько её кушала, сколько ради баловства, забавы. Случалось, я сорву тебе гроздь, а ты съешь две-три ягодки, а остальные нанизываешь на ниточку, творишь бусы и украшаешь свою чудесную шейку… Красивая, ничего не скажешь, яркая ягода. Поганенькая внутри, но снаружи… Посмотри, Шурочка, как бросаются они в глаза, рассыпанные на снегу…
Ранний посетитель взял одну ягодку, покрутил её в пальцах, словно впервые её видит и словно не он её сюда принёс, положил в рот и разжевал.
-Поганенькая всё-таки, - утвердительно качнул головой и выплюнул. – Но очень притягательная.
Облокотившись на крест, мужчина присел и вперил взгляд в омытый оранжево-красным участок могилки.
-Сижу теперь, Шурочка, здесь, и кажется, как будто ты рядом. По-моему, мне стало теплее… И лицо… я явственно вижу твоё лицо. В нём нет и следа осуждения, ты улыбаешься, не так, как хотелось бы, но всё равно приятно. Наверное, иронизируешь, мол, докатился. Нет, я всё понимаю, умом не тронулся, но жить неинтересно. Я не бомж, я – добровольный страдалец. И продолжу этот путь, пока не простишь… Ягодки тебе принёс… Ты уж, дочка, не обессудь, но прибраться у тебя приду позже, может быть, к весне… Ты же, наверное, простишь, развяжешь мне руки. Не думаю, чтобы столько лет тянулась обида…
Ранний посетитель перевёл взгляд с кровинок рябины на тусклую табличку, холодными губами дотронулся к надписи и, моментально почувствовав озноб, весь сжался и прилёг на могилку. Красные воспалённые глаза были сухи и смотрели куда-то отвлечённо, может быть, на мрачные деревья, а возможно, на степенное, чинное вороньё, изучавшее, казалось, странного чудака, пришедшего сюда, где человек – редкий гость. Подальше, на другие участки, люди чаще ходят, там посещают нормальных умерших, а тут… ненормальные, требуха какая-то, прибыли по сточной канаве. Там -  памятники в мраморе, граните либо искусно сотворённых крестах; тут же – невзрачные, погнившие, незаслуженные кресты.
Да, на поверхности разница большая…
Улёгшись, раннему посетителю стало тепло, отяжелевшие веки стали понемногу слипаться. Мужчине разом полегчало. Ему хотелось уснуть, именно здесь, у дочери, в надежде…
-Ты, брат, никак закимарить решил? – голос Сергея вывел посетителя из сна.
Бродяга вынужден был неспешно, с трудом приоткрыть глаза.
-Точно, спал, - почему-то обрадовавшись, констатировал могильщик.
Посетитель зашевелился, заворочался, но не стал подниматься.
-Не май месяц, чтобы отдыхать на воздухе, да вдобавок на могиле. А тебя, видишь, как разморило. И нашёл же место, где улечься.
-Я ухожу, - пробурчал посетитель.
-Куда? Я бутылочку принёс. Сейчас посидим, помянём грешницу. Впрочем, грех греху рознь. Не далее, чем год назад, одна женщина потеряла маленького ребёнка и удавилась… Не досмотрела, дитё попало под машину на её глазах. Вот и вопрос: согрешила, что самовольно покончила с жизнью, или всё-таки ей будет легче там, где её младенец?.. То-то, загадка! Не всякому даны силы преодолеть подобную беду, значит, и осуждать следует обдуманно, а иного и вовсе не трогать. Нам легко говорить и судить, пока не столкнёмся нос к носу… Эх!
Сергей подошёл к могилке и, сощурив глаза, принялся изучать табличку. Не теряя улыбку, он зашевелил губами. Наконец, громко и непринуждённо высморкавшись, с укоризной заметил:
-Вот ведь молодёжь! Не живётся им, видите ли. Понапиваются, обкурятся, нанюхаются, обколются – а потом… того… свет им  не мил. Джульетты хреновы. Лишь бы ахи, вздохи, трахи… Ты, конечно, извини, братишка, но ведь правду же говорю. Вот кому по недомыслию она лучше сделала?.. Александра Юрьевна, чтоб ей…Извини, брат, извини. – Сергей унял улыбку, увидев вовсе не дружелюбный взгляд в свою сторону. – Однако, хорошенько поразмыслив, со мной согласится всякий. У молодых глупости или из-за излишних эмоций, или из-за дурмана. Они дуреют, а страдают родители… Ей-то что… Александре, видите ли, Юрьевне, которой не было двадцати, ей-то что-то взбрело в голову…
-Мг… - посетитель то ли кашлянул, то ли решил таким выдохом образумить Сергея, но подействовало…
-Ладно, не тоскуй и не злись на меня. Давай помянём грешницу.
Сергей извлёк из кармана неполную бутылку, пластиковый стаканчик и всё это добро поставил на снег, близ оранжево-красной лужицы рябины. Затем, без лишней суеты, деловито  протёр руки снегом, отряхнул их, и, отвинтив пробку, наполнил стаканчик водкой.
-За Александру… Юрьевну… Молодую, блин… - Чмокнув губами, Сергей выпил, сморщившись, покрутил головой и восторженно добавил: - Надо же, я закуску забыл, а её вот сколько … Ты принёс?
Могильщик, нагнувшись, небрежно подхватил пару ягодок рябины и забросил их в рот. Смачно чавкая, удовлетворённо потёр руки и жестом указал на посудину: мол, наливай, самообслуживание. Но ранний посетитель не шелохнулся. Он смотрел на Сергея теми же спокойными глазами, которые были в начале встречи.
-Почему не пьёшь? – удивлялся копатель. – Ваш брат не гнушается никакими подношениями. Или не выспался?
-Я видел сон.
-Не понял, - вытянулось лицо у Сергея. – Спал, видел сон. Одно, почитай, и то же.
-Я видел сон, - повторил ранний посетитель.
Его глаза заблестели, но не уронили ни слезинки. По всему было видно, что бедолаге чрезвычайно тяжело. Жесткая, мучительная боль проявилась на лице чудаковатого посетителя.
-Не горюй. Столько лет прошло, - Сергей решился простенько утешить недавнего своего обидчика. - Было – и прошло. Я буду теперь иметь в виду. Весной, когда снег растает, наведу здесь марафет.  Вижу, что сам ты сделать не сможешь. А мне, как говорится, не отходя от рабочего места. Мы, конечно, берём  плату за подобные услуги, но… Для тебя в виде исключения… Листья сухие уберу, холмик поравняю, камушками выложу. Краску, надеюсь, выцыганю у кого-нибудь, мазну пару раз по крестику, табличку обновлю, может быть, металлическую сделаю, чеканочной. Памятник, извини, твои проблемы. Ну, давай обещаться. Весной, к Радунице встретимся. Раньше ты всё равно вряд ли забредёшь, если и так восемь лет волынился; а вот к празднику… Не забудешь. А теперь не артачься, помяни дочь… Александру.
-Шурочку видел во сне… не желает… - вымолвил, наконец, ранний посетитель и, развернувшись, пошёл прочь, наверное, опять продолжить свой путь, выбранный им, или кем-то восемь лет назад указанный свыше.
-Эй, уважаемый!.. – окликнул Сергей и от досады махнул рукой. – Бестия… Эй, помни, после Пасхи, на Радуницу обещали встретиться.
Могильщик забрал бутылку и пошёл вслед за странным бомжём, оставляя ягоды рябины сороке, которая невдалеке нетерпеливо перелетала от куста к кусту и поминутно с желанием воровато стреляла бусинами агатовых глаз в сторону яркого лакомства…
Весной обещание своё Сергей сдержал.