Горькое прозрение

Каждый человек в свое время задумывается: «А для чего я жил? Для чего мы рождаемся в этом жестоком мире?». Этот вопрос неминуемо приходит на закате жизни, когда уже некуда спешить, и суета жизни насущной уже не заставляет откладывать самокопание на потом, как это было в молодости, когда не хватало суток, чтобы переделать все те дела, без которых, казалось, жизнь остановится, прервется, будет утрачено все то, что ты собирал в одну кучку, трудясь не покладая рук.

Когда мы приходим в этот мир, мы просто радуемся всему, что нас обступает: солнцу, нежному ветерку, вкусной кашке с парным козьим молоком,  что надоила утром мама. Это самый лучший период жизни, когда мы не сталкиваемся с жестокостью мира, потому что нас от нее защищают родители. Именно они принимают на себя удары безжалостной судьбы, предназначавшиеся нам. Только дети сироты могут рассказать, как чудовищно безнравственна жизнь к тем, кто по малости лет еще не может ей противостоять. Но мы тоже частичка этого жестокого мира, и не слышим плача сирот.

Когда мы идем в школу, родители уже не могут защищать нас целый день, и вот тогда мы впервые понимаем как сурова и безразлична к нам жизнь, для которой мы только песчинки, носимые ветром с места на место без цели и без всякого участия. Говорят, что именно в этом возрасте сами дети наиболее жестоки и эгоистичны. Именно тогда человек определяет себе судьбу: из одного получается вор и убийца, из другого лизоблюд, отличный материал для чиновной карьеры, а из иного мечтатель и изобретатель. Все определяется жестокими разборками в самом безжалостном, детском коллективе. Именно тогда люди разделяются на «шустриков» и «мямликов». Дальнейшая жизнь, если она будет, конечно, уже ничего изменить не может, судьба уже избрана, и остается только выбрать нюансы.

Юность – пора заблуждений. Мы наивно принимаем желаемое за действительное, мечты за планы, либидо за любовь. Каждая пора жизни по-своему прекрасна. В юности в нас просыпаются такие таланты, каких не было раньше, и не будет потом. Юность, увы, быстротечна, и мы сами стараемся вольно или невольно гнать коней быстрее, стремимся возможно скорее стать взрослыми, наивно предполагая, что пока вот мы сидим на некоемом огромном вокзале и ждем своего поезда. Все вокруг только временное, не имеющее никакого значения, и потому недостойное нашего внимания. Вот придет поезд, и тогда…

Но он чаще всего не приходит, и мы садимся в первый попавший, и тоскливо едем до конечной станции по имени Старость. Мерно покачивается вагон, уютно и привычно включается и выключается лампочка в купе. Размеренно по расписанию ходим в вагон-ресторан, иногда на очередном полустанке выходим на перрон, чтобы купить газету или ведерко слив, и снова садимся, поезд трогается, и этот чужой перрон, на котором прошли несколько мгновений нашей жизни, остается только в памяти. Газета прочитана, сливы съедены, и вот уже снова только мерный стук колес и знакомые лица попутчиков.

Иногда кто-то из попутчиков выходит насовсем. Сначала это волнует и беспокоит: как это был человек и вот уже его нет и никогда не будет, но постепенно всплывает давно где-то вычитанное «все там будем», и ты успокаиваешься, смиряешься, втайне надеясь, что уж тебе-то непременно ничего не грозит, и ничто не нарушит этого полусонного существования.

Но иногда случается нестандартное, как бы дивертисмент: мы вдруг просыпаемся, бунтуем, выскакиваем на первой попавшей станции, думая, что так вернемся в то время, когда что-то еще можно было изменить, - но пропадают вдали огоньки поезда, в котором остались твои бывшие попутчики, и ты остаешься один на пустом перроне, по которому холодный ветер гоняет взад-вперед снежную крошку. И ты жалеешь о тепле и уюте покинутого тобой вагона, и едва дождавшись первого попавшего поезда, вскакиваешь в него, отдав последние деньги за билет, и вновь мерный стук колес и ночью загорается свет, а днем гаснет…

Так и едем, пока не доедем, сами этого не ожидая, до станции Старость, откуда уже бредем пешком, пока не придет за нами Смерть, которая и подведет итог всем делам нашим, вольным и невольным. Но нам это будет уже совершенно безразлично. Мы превратимся в землю, каждый подарит родившей когда-то его планете жалкую горстку праха, на которой вырастет кладбищенская осока. И все. Для чего жил, зачем жил, - так и останутся вопросами без ответа.

Если мы обратимся за помощью к религии, то услышим, что жизнь земная – лишь испытание, а настоящая жизнь начинается после смерти. То есть, нужно жить так, чтобы твои хорошие поступки перевесили плохие. И, если это будет так, то тебе обеспечена вечная жизнь в раю. В противном случае – ад. Место, где грешников мучают за их земные грехи. Казалось бы, так просто…

Тысячи лет этой вере, но, увы, человек создан так, что его жизнь переполняют искушения, которым так сложно не поддаться. И, к тому же, не каждый уверен, что это и есть путь истины.

Миру известно много примеров, когда весьма обеспеченные люди бросали все и шли в монастырь или просто вели уединенную жизнь среди дикой местности. Так что же? Они поняли смысл жизни или, может, поняли, что жизнь бессмысленна?

Часто родители, когда посылают малыша в школу или уже подростка в институт, говорят ему, чтобы тот учился, ибо только так он сможет чего-то добиться в этой жизни. В то же время, когда ребенок спросит, что в жизни главное, ему ответят, что деньги – далеко не главная вещь. А что же главное? Как можно жить, не зная, что в жизни главное?

Вы, конечно, можете сказать, что для разных людей главными являются разные вещи. Например, для ученого-химика смыслом жизни, может быть, является находка нового химического элемента. «Советские ученые открыли 108-й элемент Периодической системы Менделеева, и назвали его в честь партии «Капээсэсий». Это радиоактивный элемент с периодом полураспада 50 лет». Нет, вот политика уж точно не главное. Но существует же какая-то высшая цель, к которой мы все должны стремиться! Мне кажется, что она заключается в жизни для жизни. То есть, в помощи другим людям, в любви к другим людям.

Как приятно смотреть на влюбленную парочку или на ребенка, идущего рядом со своей матерью. Жизнь создана для того, чтобы отдавать что-то, и получать что-то взамен. И, наверное, наибольшая правильность ее заключается в том, что нужно именно давать, но не хвастаться этим. Отдать последнюю свою монету ближнему, чтобы потом самому стать нищим.

Нам даны сознание и способность здраво мыслить не для того, чтобы мы придумывали себе лишние проблемы или способы уничтожить один другого, совсем не для этого, а для того, чтобы каждый человек знал, что он собою являет и кто он на самом деле. Чтобы он мог сообразить: «Жизнь для того дана только раз, чтобы ты мог полностью ее оценить, полностью использовать, чтобы тебе не было потом стыдно признаться, какою ты прожил жизнью». Не помню, кто это сказал, да и неважно. Конечно, нельзя все сделать идеально, так как люди сами по себе не идеальны. Но надо понимать, что в любой ситуации ты должен оставаться человеком.

Для большинства людей, увы, это становится очевидным, когда уже все утеряно, а потому им остается лишь передать свой жизненный опыт следующим поколениям. Кстати, не лучше ли учиться на чужом опыте, а свою жизнь прожить набело?

Но нет, как ни учи человека в детстве, как ни передавай ему свой опыт, он все равно не будет жить набело, а будет набивать свои собственные шишки. Так уж мы устроены. И, наверное, это правильно, иначе бы мир превратился в серую безнадежную массу и исчез. В нас мудро заложено это оботурство, непослушание, отвержение чужого опыта для того, чтобы всего в одном случае из миллиона произошло то, о чем говорят обычно в таких случаях: «Все говорили, что это невозможно, но вот пришел тот, кто этого не знал, и сделал»! Тоже фраза кого-то из великих, появившихся миру именно благодаря этому сомнению.

В любой поре есть свое очарование, - в старости тоже. Именно в эту последнюю нашу пору мы размышляем об этом самом смысле жизни, и не находим ответов ни на один вопрос, как и миллионы лет до нас не находил никто, но, наверное, в этом и скрыт этот самый смысл. Как у Гёте ответил Мефистофель Фаусту на вопрос того: «В чем смысл бытия?» - «Мы часто ищем смысла в том, в чем смысла вовсе нет»…

Валентин Спицин.