По ту сторону смерти

Пробуждение было подобно выныриванию из мутных, мерзких глубин. В болезненном сознании все еще ворочались странные, бредовые образы, зыбкие и тягучие, оплетающие с ног до головы, когда силишься шагнуть, не в реальности, а там, в мире снов, но ноги не слушаются, когда хочешь закричать, но горло сковано каким-то неясным оцепенением, и вместо крика изо рта вырывается лишь отчаянное и беспомощное мычание. А они все сновали вокруг, расплывчатые, уродливые фантомы в таком же уродливом бесцветном мире, то наползали и тянули куда-то против моей воли, то вырастали внезапно, преграждая путь, когда я, вернее мое призрачное «я» силилось бежать от них. Но бежать было глупо, они настигали снова и снова, чего-то хотели от меня, но я не понимал чего именно. А может они просто забавлялись с обессилевшей жертвой, нечаянно угодившей в их злую реальность. Все постоянно менялось вокруг, огромные равнины истыканные уродливыми узловатыми деревьями оборачивались вдруг непролазными, островерхими скалами, а потом зыбкими болотами, где я не раз тонул с головой, бился в предсмертных конвульсиях, крепко обхваченный скользкой топью, но всяких раз почему-то оказывался жив, и снова бежал куда-то, спасаясь от вьющихся повсюду туманных страшных фигур. Я все глубже проваливался в этот сумрачный ад, не в силах сопротивляться влекущей меня силе, как пловец, чьи ноги опутались вдруг липкими, черными водорослями, что не дают вырваться и тянут вниз, я потерял ощущение самого себя, став зверем и подчиняясь инстинктам, чтобы выжить в непонятном, враждебном мире видений, но и это было глупо: мир играл мною, как хотел, и убил бы меня, если бы хотел, или сотворил со мною что угодно другое, и не посмотрел бы на все мои жалкие попытки противиться ему. Я забыл почти все, что было в той, настоящей жизни, и лишь только изредка больной рассудок вырывал и вытаскивал на свет какие-то клочки былой памяти. Я совершенно потерял счет времени, проходили мгновенья и века, и годы вдруг становились секундами, а секунды – годами, я даже перестал думать о времени, это было больше не нужно. Я потерял всякую надежду на спасение, всякое стремление выбраться, я просто существовал в безумном мире мрачных и злых фантомов, слонялся по его причудливым ландшафтам, и заглядывал в страшные призрачные лики, а все остальное перестало существовать для меня.

 И вдруг наступило пробуждение. Я понял это сразу, хотя мир призраков еще не отпускал меня, неясные сумрачные видения все еще заполняли мой разум. Но теперь я точно знал, что очнулся, чувствуя это всем своим существом. Все мои пять чувств еще бездействовали, не давая мне возможности понять, где я и что со мной. Но зато понемногу стала возвращаться память, и тут я с немалой радостью осознал, что все еще жив. Что бы там ни было, но выиграть у смерти лишний день было уже немалым делом. Как все же страшно оказывается однажды понять, насколько человек ничтожен и беспомощен. Особенно когда этот человек – ты сам. Всю жизнь я привыкал к своей значимости и утверждался в ней. Какие же, однако, чудеса может творить в нашем грешном мире нарезанная и раскрашенная бумага, что среди каких-нибудь дикарей сгодилась бы разве что на разжигание костра. Я привыкал, что передо мной  по одному лишь жесту открываются любые двери и выполняются все мои прихоти, что окружавшие меня раболепно суетились вокруг и заглядывали в рот. Хорошо чувствовать свою силу и власть. Но однажды все это вдруг рушиться, и люди, которых я тоже когда-то почитал за всесильных, теперь лишь извинительно пожимают плечами и отводят глаза. «Простите», спокойно говорят они, «но мы ни чем не можем помочь». И тогда понимаешь, что никакие деньги уже не смогут изменить их приговора; что есть пределы, за которыми все человеческое могущество обретает истинную цену и обращается в прах. «Медицина здесь бессильна», продолжают они, и, чтобы пациент не слишком падал духом, добавляют: «теперь Вам поможет только чудо». Я не верил в чудеса: всю жизнь я верил только в себя, и это всегда помогало – всегда, но не теперь. Когда жизнь вдруг повисает на волоске, ты уже готов верить во что угодно, лишь бы этот волосок подержался чуть дольше, тем более, что и возраст мой был еще далек от смертного, едва перевалив за четвертый десяток, так что сдаваться без боя я не собирался.

 Чудо… Чудо – так чудо, сказал я себе, и решительно ринулся на его поиски. Если бы вы знали, как трудно искать чудо, особенно когда вокруг полно всяких шарлатанов, которые видят, что ты в отчаянии и готов щедро раскошеливаться перед каждым, кто пообещает любую, пусть даже ничтожно малую надежду. Не жалея ни сил, ни средств, я подключил к поискам всех, кого можно. Сколько я повидал врачей, целителей, бабок, колдунов, экстрасенсов и священников… Все они превосходно научились делать умные лица и выставлять счета, но мне ведь нужно было вовсе не это. Состояние мое ухудшалось, а никакого спасения я так и не мог отыскать, не помогало ни одно средство. Мне пришлось осваиваться в инвалидном кресле, так как мои ноги больше не слушались меня. Анальгетики шли горстями, но вскоре и они оказались не в состоянии унимать поистине адскую боль, пронзавшую все тело страшными ледяными иглами. Рассудок мой тоже стал затуманиваться, все чаще я невольно исчезал из реальности, погружаясь в темное забытье. Знакомые лица стали казаться чужими, имена напрочь терялись где-то в безднах памяти, и все больше (видимо как природная защита от страданий) наползало тупое безразличие и серая меланхолия.

 Я уже стал свыкаться с мыслью о неизбежном, вернее просто переставал думать об этом, как вдруг промелькнул какой-то неясный луч надежды. Сознание очень смутно воспринимало окружающий мир, реальность ускользала от меня, так что я даже не сумел толком понять, что какой выход мне предлагают. Лишь помню, что это был какой-то врач; помню, как кто-то из моих родственников спорил с ним, настаивая на лечении в клинике, а тот странный врач никак не соглашался, говоря, что в клинике это никак невозможно, и что он сам обо всем позаботиться. Вероятно, я был уже настолько плох, что его услуги в итоге были приняты моей родней, ибо это был какой-никакой, но шанс. Последний шанс, самый последний и других уже не будет. Еще будучи в здравом уме я повелел своим близким использовать любую возможность, чтобы вытащить меня. Тогда во мне проснулась какая-то неистовая любовь к жизни, и такой же неистовый страх смерти, я даже не мог помыслить себе, как можно потерять весь привычный мне мир, расстаться со всем сделанным и нажитым, с надеждами и планами на будущее. Помню, мне долго объясняли, как именно тот врач собирается помочь мне, но к тому времени мой рассудок уже вовсе утратил способность что-либо понимать. Лишь какие-то обрывки остались от тех объяснений: что не все из моих близких поддерживают эту идею, и что ему понадобиться время для подготовки, еще что-то про нарушения закона и какое-то не то похищение, не то убийство, но это очень смутно. А дальше все в полном тумане, сон и явь перестали различаться, и начались призрачные бесцветные миры безумия, со злыми ликами фантомов и черной топью болот. И, наконец, я очнулся. И понял, что все же жив. И чуть позже, понял, что рассудок немного прояснился, и стала оживать память.

  Потом чувства стали возвращаться к коже, и я начал ощущать чуть сыроватую прохладу вокруг. Возвратившееся обоняние донесло до сознания специфические медицинские запахи, и какие-то еще, но уже относящееся не к медицине, а к чему-то другому – я не мог понять, к чему. Из звуков я разобрал только монотонный нечастый и отрывистый звук, похожий на телефонное «занято», только с большими паузами между гудками. Вскоре передо мной очертились какие-то неясные образы, и я понял, что возвращается зрение. Линии стали резче, пространство насытилось бледными цветами и исказилось паутинками трещинок и подтеками, а потом где-то сбоку прояснилось пятно бледного света. Это был потолок. Низкий потолок какого-то неухоженного помещения. Тускло горел грязный электрический светильник. Я стал водить глазами и разглядел стены с осыпающейся штукатуркой, аккуратно разрисованные неясными причудливыми знаками. Потом, опустив взгляд как можно ниже, я увидел, как показалось, где-то вдалеке, спинку койки, а после собственные ноги, потом руки, и вскоре понял, что лежу на спине, накрытый по грудь каким-то грубым покрывалом. Бледно-синяя ширма слева скрывала от меня остальную часть комнаты, откуда доносился тот мерный отрывистый писк. За ширмой виделся край дверного проема. Во мне все еще бродили туманные остатки призрачных видений, носились уродливые тени, иногда вырываясь из глубин сознания и явственно вспыхивая перед глазами. Определенно, это был какой-то старый подвал и странно было, что для меня не нашли лучшего места. Но как бы то ни было, я был жив и даже вполне сносно себя чувствовал, а значит, лечение все же возымело эффект, и это не могло не радовать. Но только что-то было не так. Не знаю, почему, но у меня возникло какое-то странное предчувствие, хотя я и старался не обращать внимания, зная, что едва ли сейчас могу доверять своим еще не до конца восстановившимся ощущениям. Но что дальше? Я жив, я очнулся, значит надо позвать кого-то. Медсестру, врача, сиделку или кто здесь есть! Но едва попытавшись произнести хоть один звук, мне вдруг почудилось на миг, что я снова во сне – настолько тяжело далось мне напрячь свои связки и разомкнуть челюсти. И никакого звука не получилось в итоге, лишь невнятное грудное мычание. И снова накатила какая-то волна слабости и тоски, видно слишком много сил отняли мои действия от совсем еще слабого организма. Я почувствовал, что еще чуть-чуть, и я снова рухну в то безумие, из которого лишь недавно выбрался. Этого нельзя было допускать, и я, собрав в кулак всю волю, что еще осталась во мне, напрягся всем телом, и, опираясь на ватные локти, рванулся с койки, пытаясь привстать. Но едва ли мне удалось оторвать спину больше, чем на сантиметр, как я снова упал, отчаянно и дико застонав, пронзенный от ног до головы страшной болью, будто в каждый сантиметр моего тела разом впились сотни острейших игл. Шарлатан и лжец! Он ничего не сделал, этот чертов врач! Я вдруг с ужасом осознал, что мой недуг никуда не делся, я чувствовал его снова во всей полноте, просто он тоже отключился на время, как и все чувства, но теперь вернулся и он. Слишком рано я отпраздновал победу, слишком рано понадеялся на исцеление. Сознание снова начало туманиться, болевой удар словно сбил меня с ног и опять бросил в бездну. За ширмой запищало чаще и тревожнее, но звук затихал, вернее это я снова уходил из реальности, переставая его слышать. Еще будучи в сознании, я пытался утешить себя мыслью, что, вероятно, все идет по плану, что исцеление не наступит сразу…

 Не знаю, сколько я пробыл в мире призрачных снов, но видимо недолго. Чувства вернулись почти сразу, и боль вернулась тоже, но она была терпимой, неострой. Я ощущал, что мое тело опутывала целая сеть проводов, чувствовал присоски на груди, тугая шапка с впивающимися в кожу электродами стягивала голову, на запястьях и лодыжках холодели зажимы. За ширмой возились. Слышалось тихое металлическое позвякивание, раздавался все тот же мерный отрывистый писк. Помня предыдущую попытку подняться, я постарался на сей раз не совершать резких движений, и снова попробовал издать звук, чтобы привлечь к себе внимание. Снова вышло неясное мычание, но его вполне можно было расслышать. Однако за ширмой только пробормотали что-то неразборчиво, но никто не подошел ко мне. Вдруг там задвигались, кто-то поднялся, и я увидел промелькнувшую спину в белом халате, появившуюся из-за ширмы и исчезнувшую в дверном проеме. На меня никто не обратил внимания, и это очень беспокоило. Почему тут так ко мне относятся?! Меня пронзила догадка и я напряг слух. Так и есть! За ширмой кто-то дышит. Я здесь не один, тут есть еще больные. Это больница для нищих. Неужто моя родня поскупилась, и меня отправили умирать на какую-то свалку, а сами сейчас пилят мое состояние?! Во мне, несмотря на слабость, начинало закипать негодование. Но впрочем, подумал я, кто-то же подходил ко мне, что бы навесить все эти провода. Значит, обо мне помнят, мое состояние контролируют. Я попытался чуть приподнять голову, чтобы оглядеть себя и тут же уронил ее, не поверив глазам… Никаких проводов на мне не было! Моему изумлению не было предела. Я отлично чувствовал на себе все эти датчики, присоски, зажимы, но мои глаза этого не подтверждали. Я лежал, как и прежде, даже накидку никто не трогал. Левая рука была поверх нее, так что я видел совершенно четко – и на ней ничего нет. Ни не ней, ни на остальном теле. Но я же чувствовал, что есть! Ничего не понимая, я снова начал сползать в забытье. Похоже, я медленно сходил с ума, и не мог уже доверять своим чувствам. Я в больнице для бедных, меня бросили умирать. Конец. Тьма. Я падаю куда-то, надежды умирают в агонии, а после умираю и я.

 Впрочем, была не тьма. Мне снился сон. Впервые за все время самый обычный сон, какие были раньше, в той далекой нормальной жизни, будто кто-то в белом тащит меня по какому-то коридору, а мне невыносимо трудно идти, но все же я переставляю ноги, и чувствую себя в целом не так плохо, и мне что-то говорят, но я почему-то никак не разберу слов.

 Когда я снова пришел в себя, то сразу почувствовал, что что-то изменилось и скоро понял, в чем дело: больше ничего ни пищало, и не слышно было дыхания за ширмой. Зато я слышал голоса и сразу же узнал их. Они доносились прямо из дверного проема. Вскоре передо мной появились две фигуры, и я с трудом, сквозь мутную пелену, наплывшую на глаза, сумел, наконец, разглядеть их. О да, это, несомненно, они! Я не ошибся, обо мне помнят. Возле моей кровати стояли мои жена и брат. Они молчали, а лица их были отчего-то печальны, будто они глядели сейчас не на живого меня, а на покойника в гробу. Я хотел закричать, сказать им что-нибудь, попросить их объяснить, наконец, что происходит и чего мне ждать, но вместо слов из глотки вдруг вырвался громкий хрип, и мои посетители испуганно отшатнулись. За их спинами вдруг возник кто-то третий, одетый в белое, и вскоре все трое снова удалились. Что это? Почему так? Я ничего не мог уразуметь. Почему мне ничего не говорят? Почему я ничего не знаю… В отчаянии я снова дернулся в попытке встать и снова рухнул в забытье от сильнейшего удара боли. И опять мне снился странный сон, будто жена и брат пришли снова, и жена села на край кровати, а брат стоял за ее спиной. А я будто чувствовал себя лучше, и смог немного приподняться. Они стали что-то спрашивать, а я мог им отвечать. Они спрашивали, как я себя чувствую, я отвечал, что сносно. Потом они говорили еще что-то, обыденное и неинтересное, я не запомнил. После они попрощались со мной и вышли, и я услышал, как они говорят с тем человеком в белом, только неясно было, толи это было еще во сне, толи наяву, за моей дверью. Они говорили много, голоса их были негромкими и обеспокоенными, а он почему-то все время отвечал: «Нет». «Никаких гарантий», говорил он. «Неужели вы не понимаете! Мы и так добились почти невозможного! А теперь нужно только ждать. Сейчас никто в мире не скажет вам ничего более определенного». Потом было что-то смутное, и я опять блуждал по какому-то странному миру, и мне казалось, что меня все время кто-то преследовал, но я не понимал, кто и почему.

 А потом я снова очнулся и сперва даже не поверил глазам: похоже, меня наконец-то перенесли из подвала в просторную комнату, немного мрачную из-за завешенных плотных штор. Воздух был свеж, подо мной была широкая постель, и боли почти не стало. Где-то спокойно и мерно тикали часы. Я боялся верить этому, полагая, что все еще сплю. Но все это, похоже, было взаправду. Я попробовал пошевелиться и это мне удалось, тело не отозвалось болью, хотя пока еще плохо слушалось меня. С какой-то попытки я сумел приподняться и сел на кровати. Я больше не чувствовал болезни, а если даже и чувствовал, то где-то бесконечно далеко, так далеко, что на нее можно было не обращать внимания. Правда, боль сменилась теперь каким-то другим странным чувством, которому я не находил объяснения: отчего-то мне было сейчас как-то невыносимо неуютно и тоскливо. Настолько неуютно, что хотелось выть и кричать. Хотелось вскочить и бежать куда-нибудь, неважно куда, просто подальше отсюда, и почему-то казалось, что это принесет облегчение. Все еще вились в голове сумрачные лики из того мира. Впрочем, все это, вероятно, были остатки от болезни, которые тоже скоро должны исчезнуть.

 Комната была почти пустой, кроме кровати здесь были только большой, грубоватый деревянный стол у стены и гигантский мрачный шкаф в углу. Из окна, сквозь щель между шторами сочился приятный дневной свет. Я свесил ноги с кровати и, сделав усилие, встал. Я встал! Впервые за многие месяцы (или годы?..) я мог стоять на собственных ногах, пусть даже меня все еще пошатывало и мутило. Трудно было стоять, и еще труднее оказалось идти. Сделав шаг, я едва сохранил равновесие и избежал падения. Следующий шаг был осторожнее. Кое-как, шатаясь на вялых ватных ногах, я добрался до стены, чтобы опереться на нее. Так, по стене, я выбрался в темный коридор. Тускло светили с потолка редкие лампы, почти не рассеивая мрак. Похоже, я находился вовсе не в больнице, а в каком-то большом доме. Людей не было видно. Но ведь кто-то должен быть здесь, подумал я, и позвал, машинально, забыв, что лишь недавно не мог говорить. И я услышал собственный голос. Это был именно голос, пусть еще сиплый и неестественный, но голос, а не хрип и мычание, как раньше. Я позвал еще раз, но мне никто не отозвался. Тогда я кое-как, держась за стену, двинулся по коридору, но скоро наткнулся на запертую дверь. Пришлось развернуться и пойти в другую сторону. Я снова миновал дверь в комнату, из которой вышел и доковылял до следующей. Она не была заперта, и я заглянул в дверной проем. Внутри, царил густой полумрак, еще гуще, чем по всему дому. С трудом можно было различить отдельные предметы: кровать, стулья, книжные полки. И вдруг я увидел там человека. Примерно моего роста, вялый и сутулый, небритый, в обвисшей пижаме, он уныло глядел на меня из темноты. Я кивнул ему, и он ответил мне тем же. Я спросил, где мы находимся, но он промолчал. Его лицо показалось мне странно знакомым, но я никак не мог вспомнить, где его видел. Похоже, это был еще один здешний пациент и он почему-то не был настроен отвечать на вопросы. Я решил пока оставить его и двинулся дальше, но сделав десяток шагов, я, наконец, вспомнил этого человека. Ну конечно, этот парень, зовут его… Как же его зовут?.. А, впрочем, не важно. Он был охранником, работал в одном банке, куда я часто заходил по делам. Он часто стоял на входе, я отлично помнил его в лицо. С ним еще что-то потом случилось… Какой-то несчастный случай... Ах да! Он, кажется, чинил у себя на даче электрогенератор, но понимал он в электричестве, надо полагать, немного, напутал что-то по неосторожности, и шарахнуло его так, что бригада скорой едва откачала беднягу. Придя в себя, парень позабыл все на свете, и других, и себя, и вообще стал похожим на растение. Просто лежал и хлопал глазами. И все. Не говорил, не шевелился. Его кормили жидкой пищей, потому как жевать он тоже разучился. Это было где-то полгода назад. И вот теперь он здесь… Надо же… Видно, этот странный врач и вправду хорош, если поставил на ноги и меня, и даже этого парня.

 Коридор кончился, и передо мной оказалась приоткрытая дверь, оттуда тянуло прохладной сыростью и медицинскими препаратами. Больше идти было некуда, так что я толкнул ее и заглянул в проем. Там было темно, можно было разглядеть только ступеньки, ведущие вниз, а там дальше, из мрака, что-то неясно поблескивало. Спускаться было нелегко, ноги слушались все хуже, видимо, мои силы тратились слишком быстро. Шаг за шагом, держась обеими руками за шершавую стену, я медленно погружался в подвальную тьму. Наконец подо мной обнаружился ровный пол, и я принялся шарить по стене, ища электрический выключатель. Я уже догадывался, куда забрался – слишком знаком был этот запах. Наконец я нащупал кнопку на стене, раздался тихий щелчок и помещение осветилось тусклым оранжевым светом. Комната оказалась маленькой и тесной. Среди нагромождения сложной медицинской аппаратуры с множеством кнопок, индикаторов и лампочек, едва втискивалась одна пустая койка. Набросанные на нее провода, что шли от приборов, заплелись и спутались. Отливали холодным блеском ряды колб и реторт, наполненных разноцветными жидкостями, на низком столе у стены. Уныло покачивались длинные трубки капельниц. Слева вырастала хорошо знакомая мне бледно-синяя ширма. Не было сомнения, это то самое место. За этой ширмой не так давно лежал я. Но кроме медицинских принадлежностей тут были вещи, никак с медициной не связанные, вернее не связанные с ее традиционным направлением. Со стен глядели причудливые знаки и письмена на неизвестных мне языках. Злые огоньки разгорались в камешках, вделанных в искусные резные амулеты, развешенные то там, то здесь. И словно могильным холодом пахнуло на меня, когда я вдруг встретился взглядом с пустыми глазницами человеческого черепа, что располагался под самым потолком, окруженный аккуратно сложенными костями. От всего этого зрелища мороз побежал по коже, и нахлынула вязкая волна дурноты. Не желая оставаться в этом странном месте ни минутой больше, я развернулся и принялся взбираться обратно вверх по ступенькам, хотя мне тут же подумалось, что я ведь и так уже лежал здесь невесть как долго, и похоже именно этим шаманским методам я и обязан своим нынешнем улучшением состояния, так что едва ли стоит так опасаться здешнего страшноватого на вид антуража. И все же мне не хотелось больше оставаться здесь. Но лишь только я сделал пару шагов, как до меня донесся тихий, приглушенный стон.

 Я резко повернул голову и замер, напряженно прислушиваясь. Это было за ширмой. Теперь я смог расслышать и тихое сипловатое дыхание оттуда. Да, этот странный врач не теряет времени даром. Едва приведя в порядок меня, он тут же положил на мое прежнее место нового пациента. Я уже было собрался продолжить путь наверх, и уже занес ногу, но вдруг остановился. Какое-то смутное и зловещее предчувствие охватило меня. Я долго стоял в нерешительности, но, все же, повернувшись, медленно и грузно двинулся к ширме. Не знаю, что я ожидал там увидеть, мои мысли улетучились куда-то, а вместо них в душу вползла какая-то неясная тоска и отчаяние. Мне вдруг послышались чьи-то шаги, непонятно откуда – а может быть мне просто казалось. Ширма была уже рядом, вот я шагнул еще и увидел за ней ту самую, уже знакомую мне, койку. В полумраке и сквозь мутную пелену глаз, отчего-то еще сильнее сгустившуюся в тот миг, я смутно различил очертания лежащего там тела. Я подошел еще ближе и, с большим трудом держась на обессиливающих ногах, наклонился над ним. Картинка в глазах то и дело мутнела и расплывалась, не давая увидеть лица. Кровь громко и быстро застучала в висках, ее привкус явственно ощутился на языке. Я собрал все силы и сконцентрировался. Зрение мое, наконец, прояснилось, но в следующий же миг из моей глотки вдруг сам собой вырвался короткий и страшный крик. А еще через мгновение я был близок к тому, что бы лишиться сознания от шока, и лишь каким-то чудом удержался от этого. Я узнал лежащие на койке тело, оно было хорошо знакомо мне, очень хорошо. Слишком хорошо, чтобы походить на реальность. Такого не может быть, такого не бывает! Что же происходит здесь, в этом чертовом доме! Но ведь оно же, тело, оно ведь живое… Не может быть. Живое… Человек на койке снова хрипло и мучительно застонал и раскрыл наконец заплывшие глаза. Сознание постепенно возвращалось. Кто-то склонялся надо мной, кто-то незнакомый. Он глядел на меня сверху и лицо его было отчего-то почти перекошено ужасом. Не веря глазам, охваченный каким-то ледяным паническим безумием, я протянул дрожавшую руку и коснулся его плеча, потом провел пальцами по его лицу. Этого не может быть… Это не реально. Это безумие! Тот тип, что склонялся надо мной, зачем-то дотронулся до меня. Что ему нужно? Зачем он пришел? Это что, еще один здешний больной? Какой-то безумец. Боль. Она снова зашевелись где-то глубоко, вроде бы даже не во мне, но от нее еще сильнее подкосились ноги. Почему же я не могу встать с этой койки,  даже не могу пошевелиться? Почему не понимаю, что происходит здесь?..

 Я в ужасе отступил назад, спотыкаясь обо что-то, и тяжело повалился на спину, опрокидывая ширму. .Что-то зазвенело об пол металлом, посыпалось бьющееся стекло. Но откуда-то, видимо от хлеставших через края эмоций, взялась сила и, кое-как поднявшись, я спешно двинулся к лестнице, сгибаясь, хромая и пошатываясь. Что это?! Что происходит в этом дьявольском доме! И вдруг я ощутил, как где-то в воспаленном сознании рождается еще одна догадка, до того ужасающая, что мое сердце готово было остановиться, лишь бы не дать ей выбраться на свет и обрести ясность. Не разбирая толком дороги, я почти наощупь карабкался вверх по ступенькам, а после полз по шершавому, деревянному полу коридора. Мысли кружились в каком-то дьявольском танце, не давая сосредоточиться ни на одной из них. В груди гулко стучало, а перед глазами мутнело и туманилось. Вот та комната, наконец! Здесь был этот парень. Схватившись за дверной косяк и напрягшись, я сумел подняться на ноги. Теперь я заглянул внутрь. Этот парень все еще был здесь и все так же смотрел на меня. Но теперь он выглядел крайне обеспокоено, глаза его были безумны от ужаса. Боже! Я сделал шаг вперед, и он тоже шагнул мне навстречу. Еще шаг. Ноги слушались плохо и готовы были подкоситься в любой момент, но я держался из самых последних сил. Еще шаг, еще, и вот мы уже почти сошлись. Его фигура то и дело расплывалась в моих глазах, но неподдельный ужас его чувствовался будто физически. Наконец я, ведомый каким-то инстинктивным порывом, протянул к нему руку и он тоже протянул свою. Ладони медленно сближались и чем ближе становились они, тем сильнее гремели удары в груди, тем острее кололо под языком. И вот наши руки сошлись. Мои пальцы коснулись холодного стекла. В ужасе я стал ощупывать пространство перед собой, но каждое движение лишь подтверждало мою страшную находку. А тот парень, с перекошенным от ужаса лицом, в точности повторял все мои движения. Мое рассудок больше не желал воспринимать такую действительность. То, что происходило, не могло быть правдой. Напряжение во мне достигло своей наивысшей точки, и тогда, прежде чем я успел смириться со сделанным открытием, мое сознание милостиво оставило меня.

 А потом снова были туманные мрачные миры и злые фантомы, вьющиеся вокруг. Я надеялся, что не увижу их больше, но, увы, они вернулись. Я метался в паническом безумии, несся, не разбирая дороги сквозь призрачные пространства. И я очнулся снова.

 Опять была просторная комната с опущенными шторами и большой кроватью. И я чувствовал, что что-то не так, как было обычно. И я понял, что: не было боли. Ее не было совсем. Абсолютно. Как будто из меня вынули страшную занозу, а рана волшебным образом бесследно затянулась. Я был здоров. Слаб, немощен, вероятно немного безумен, но здоров! Я сел на кровати - движения давались мне все еще нелегко, но когда нет боли, все остальное неважно. Нет боли! Я дышал мерно и глубоко, вбирая воздух полной грудью. Мой рассудок становился все яснее с каждой минутой. Пожалуй, никогда в жизни мой рассудок не был так ясен, как теперь. Неспешно и спокойно я вспоминал все, что случилось. Кошмар моего недавнего открытия прошел. Теперь я воспринимал случившееся безо всякой паники, это был для меня просто факт, пусть и не очень приятный. Мои близкие действительно пошли на все, чтобы спасти меня. Не устрашились перешагнуть через догмы и запреты. И спасли. Я жив и здоров, пусть даже и такой ценой, истинная сущность которой все же никак еще не могла уместиться в моем сознании. Слишком далеко выходило это за рамки привычных человеческих представлений. Особенно когда все это происходит с тобой самим. Происходит не в кошмарном сне, а наяву. Как ни рад я был своему исцелению, но все же я мысленно благодарил хозяина этого дома, что в моей комнате нет зеркал.

 Я вдруг понял, почему нет боли. Как будто струна лопнула в моем сознании. Но отчего-то эта открытие вовсе не испугало меня, в отличие от предыдущего, и не ввергло в приступ ужаса и отчаяния. Я просто осознал это, все так же спокойно, как воспринимал сейчас и все происходящее.

 Мой рассудок был чист и спокоен, как море в безветрие. Но во мне отчего-то неизбежно и упрямо нарастала неясная тоска. Ее становилось все больше, она все больше наполняла мою душу, лишая меня прочих чувств. Я хотел радоваться вновь обретенной жизни, но у меня не получалось. Я был в порядке, я оглядывал мир вокруг себя, но теперь с миром что-то было не так. Пошатываясь, я подошел к окну и отдернул плотные шторы. Теплый вечерний свет хлынул в комнату, разгоняя унылый мрак. Но мне свет показался каким-то неживым, искусственным. Я вглядывался в пейзаж за окном, я видел поле, реку и лес вдалеке, но что-то было не так со всем этим. Вскоре я понял и это: в мире не стало красок. Мир был сер и скучен. И я не винил в этом глаза, они не подводили меня: я мог различать цвета, но все цвета казались мне одинаково скучными.

 Как это странно, думал я. Необычно, восхитительно и страшно – я жив. Я пережил собственную смерть. То, что когда-то было мной, сейчас мертво, а я жив. Поистине, этот случай возглавил бы список медицинских сенсаций века, но едва ли мой странный врач станет распространяться обо мне, и вообще о своей частной практике. И он будет в этом прав: слишком чужды его методы современному миру, слишком необычны. Мир ничего не поймет, узнай он о них, даже не захочет понимать, он лишь устрашится, встретив нечто непривычное, да к тому же еще и страшащее, и в панике поспешит вновь запрятать это подальше, только чтобы не волновать себя, не менять своих представлений об окружающей действительности. Мир обычных людей даже не посмотрит, каких колоссальных перспектив лишает он себя, отказываясь от предложенного знания.

 Я вдруг заметил, что я не один в комнате. Здесь снова были мои жена и брат. Оказалось, что они говорят со мной уже какое-то время, и я что-то им отвечаю. Я видел их глазами и, в то же время, будто бы наблюдал нас со стороны. Они избегали смотреть на меня, отводили глаза. Особенно боялись они взглянуть мне в лицо. Их можно было понять: если даже я сам не хотел бы глядеть в зеркало, что уж говорить о них. Тем более сейчас, тогда шторы не сдерживали света, и вся пугающая реальность моего нынешнего существования была видна так явственно. Я не слишком понимал, о чем шел разговор. Вернее, просто не хотел понимать. Я разговаривал с ними вполне осмысленно, точнее какая-то часть моего сознания вела этот разговор будто бы без моего участия, а мне самому все это отчего-то было совсем неинтересно. Лишь на их лицах я видел печаль – безысходную печаль людей, лишившихся последней надежды. Значит, от них не ускользнули перемены во мне.

 В комнату вошел врач и встал рядом с ними. Да, он молодец, этот парень. У него почти получилось. Ему не следует огорчаться – его коллеги терпят неудачи и в более простых делах – пересаженные органы часто отторгаются, несмотря на все усилия медицины – даже для этого знания врачей все еще слишком скудны. А в моем случае речь шла совсем о другом. Мой врач затронул ту область, которую большинство его коллег и вовсе полагают вздорным вымыслом. Ему удалось многое, но не все. И постепенно ко мне приходило понимание, что струна и вправду лопнула, и что какая-то часть меня утрачена безвозвратно – она умерла вместе с телом. И сейчас моя жизнь медленно и неотвратимо уходит из своего нового вместилища, как вода из спешно подставленных ладоней – как плотно ни сжимай их, она все равно вытечет вся. Но я не страшился этого, лишь какую-то смутную досаду чувствовал я. Досаду о чем-то неслучившемся, потерянном, но уже давнем и неважном. Теперь я не боялся смерти, как раньше – ведь смерть была уже в прошлом. Я уже претерпел смертные муки, вернее муки нового рождения, и страха больше не было. Напротив, я уже не чувствовал себя, как прежде, частью этого мира. Он терял краски, терял очертания и смысл, а я терял интерес к нему. Я не боялся уйти из него – я стремился из него уйти. Теперь тот другой мир, мир неясных фантомов и мрачных серых топей, как бы страшен он ни был, казался мне ближе и роднее, чем нынешний. Туда лежала мне дорога, сквозь вязкую серую мглу, сквозь жуткие ленты щупальцев неведомых существ, что так и норовили опутать меня и увлечь в бездны холодных мертвенных омутов. Там суждено было мне скитаться отныне. Все эти картины уже представали пред моим взором.

 Сейчас, наконец, вызвав еще одну волну несильной досады, пришло вдруг осознание того, что едва ли мне стоило тогда так сильно цепляться за жизнь. Раз уж высшими силами указано мне было уйти, покинуть мир, то и нужно было покинуть его, как подобает: ровной, проторенной, хотя и пугающей дорогой. А мои попытки обмануть смерть, и странный, страшащий способ, найденный моей родней по моему крепкому настоянию – все это лишь запутало дело, лишь ввергло мою душу в эти пучины зыбкого мрака, где властвуют безумные и безликие призраки.

 Я все еще ощущал, что продолжаю говорить со своими посетителями. Кажется, я просил у них прощения, и еще благодарил их всех, несмотря ни на что, и прощался. Потом они что-то говорили врачу, просили, умоляли, требовали, но врач лишь разводил руками и покачивал головой: «Все, что было в моих силах», долетал до моего сознания его негромкий голос. «Все, что было в моих силах…»

 Голоса уносились все дальше от меня и вскоре стихли совсем. От горизонта до горизонта раскидывался угрюмый коричнево-серый ландшафт, изрезанный гибельными топями. Невысокие холмы щетинились редкими бледными стволами неведомых растений, покрытых острыми шипами. Холодное злое небо нависало низко и сеяло мелкий дождик, в каплях которого вместо воды была смертная тоска. Воздух, полный жутких болотных испарений, колыхался и подрагивал, и я различал в нем смутные очертания огромных безумных глаз и ухмыляющихся кривых ртов. Они ждут – они прячутся, но уже готовы вынырнуть их своих призрачных укрытий, чтобы броситься в стремительную погоню за своей глупой и жалкой добычей – за мной.

 Но я стоял твердо на этой неживой земле. Капли серого дождя стекали по мне, не проникая в душу. Я чувствовал силы, хотя страх перед этими зловещими местами снова оживал во мне. Но теперь я не был так беспомощен, как раньше. Теперь я знал, что где-то впереди есть цель, чувствовал, что эти огромные мрачные пустоши больше не бесконечны. И меня больше не тянул назад бренный груз прошлой жизни. Я был спокоен и свободен. Пути назад не было, некуда было возвращаться, как раньше. Путь был только один – вперед. Безысходный серый мрак кончится когда-нибудь, мне лишь нужно идти. Идти, убегая от злобных фантомов, обходя смертоносные топи и бледные липкие стебли хищных растений. Чувствовать дыхание смерти у плеча, и ускользать от нее всякий раз. Скитаться по мертвому миру, твердо веря, что однажды плоть его расступится и там откроется что-то другое. И кто-то встретит меня, кто-то настоящий, с глазами, наполненными смыслом и чувством, а не безумной злобой, как у здешних призраков. Эта вера будет греть меня и держать на плаву среди зыбких болот, она будет вырывать меня из жадных лап и уберегать от коварных ловушек в пути. Одинокое скитание в мире кошмара закончится когда-нибудь, я знаю это – это плата за мою дерзость. Наверное, это один из кругов.

 Странные прозрачные, едва заметные насекомые вились вокруг меня и примеривались, как лучше накинуться. Под ногами чуть заметно двигался чахлый стебель, почуяв добычу и собирая силы. Туман клубился вокруг, и призрачные глаза вглядывались оттуда прямо мне в душу. Бесконечность лежала передо мной, и мне во что бы то ни стало нужно было дойти до ее конца. Но теперь есть силы, хотя я не знаю, куда идти, но знаю, что идти нужно. И я буду идти. И я дойду. Нужно сделать лишь первый шаг. Самый первый шаг.