Алена

Алена внезапно проснулась и быстро села на койку. Нащупала холодными ногами большие кожаные шлепанцы, встала, запахнула выцветший халатик, пригладила волосы, будто собираясь куда-то идти, и очнулась.

Идти ей было некуда. Холодная темнота по-хозяйски  разливалась по всей  комнате с тревожно шевелящимися на стенах тенями. Алена заползла обратно в койку, обхватила руками коленки, и, прижавшись к ним губами, застыла.

Пугающая темнота держала ее на весу страха, не давая соскользнуть обратно в сон.

И почему-то собственное имя » Алена» проплывало и проплывало мимо нее в незнакомых ласкательных сочетаниях, и , ударяясь в самый темный угол комнаты, тут же со звоном рассыпалось, и хрустальные округлые буквы высоко прыгали по комнате.

Хотелось плакать, но делать это она разучилась.  Закрывшись с головой одеялом, как всегда, успокаивая себя, она совсем тихо запела детскую песенку про кораблики.

Первое время, когда она попала сюда, это было очень, очень давно, ей все казалось нелепым кошмаром, сном, который вот-вот закончится, стоит только напрячь все свои силы . Тогда она плакала часто, и громко..

И лишь теперь, когда цепкая паутина уколов закрыла последние смутные образы, обрывки слов, чьи-то предавшие ее когда-то глаза, лишь теперь, смирившись с этим кошмаром, Алена боялась лишь одного: забыть свое имя.

И этот страх заставлял ее вскакивать среди ночи, с трудом выдираясь из туманно- бредового забытья, и шептать как молитву:» Алена, Алена, Алена…» Она ни во что не верила, и эта единственная молитва держала ее  на остатках разума. Скоро буквы имени превратились в живые существа, правда стеклянные, которые часто веселили ее своим звоном и танцами.

Бросая ее в бездонный омут безмыслия, врачи спасали ее от собственной памяти, но ночью, когда она спала, они не в силах были помочь ей.

И тогда, похожие на огромных черных червей, бараки снова обступали ее со всех сторон, и снова ненавистный простуженный голос поднимал всех на работу. И она, оттягивая этот миг, когда холодное, скрюченное утро, караулившее всю ночь у двери, проглотит ее,  натягивала на себя колючее одеяло. Ее толкали , сдергивали одеяло хмурые , бледные заключенные,- бесконечный лес  обступал со всех сторон,  деревья казались гигантскими спичками, тлеющими высоко в небе.

По дороге она быстро хватала упавшие ветки, совала хвою в рот, и медленно жевала, терпкая горечь, замещая чай, помогала быстро проснуться.

Алена с трудом вырвалась из сна и села на кровати. Пахло сосной. Чей-то голос повелительно - ласково звал ее обратно, и она, чувствуя его лживую гибельность, опять поддалась и закрыла глаза. В этот раз  память бросила ее в осенний вечер, когда две женщины в ватниках, доверительно подмигивая и хлопая по плечу, весело сообщили, что к ней приехал какой-то парень, много часов прождал возле барака, а сейчас направился вон туда. В лес. И она, не дослушав до конца, ни секунды не сомневаясь, опережая взмах показываемой руки, так рванула, задохнувшись от радости, что в этом немыслимом полете души и тела не чувствовала ни ног, ни хлеставших по лицу веток. Она боялась лишь одного, что  сердце вдруг именно сейчас не выдержит и подведет ее, разорвавшись на тысячу осколков, и он уедет, не дождавшись ее.

И даже споткнувшись о ловко подставленную ногу, с размаху больно ударившись головой о землю, Алена продолжала в мыслях лететь к нему, с удивлением глядя на дико хохочущие и оскаленные лица, обступившие ее со всех сторон.

И, оглушенная и парализованная этим хохотом, с умоляюще прижатыми к груди кулачками, она лежала уже совсем безразличная и покорная ко всему, что с ней делали…

Она снова вырвалась из этого проклятого сна, сердце бешено колотилось, одеяло было мокрое от слез и пота. Алена выбралась из-под одеяла, звериное чутье неожиданно уловило запах свежести, и она , согнувшись, подкралась к двери.»Неужели? Забыли запереть!»

Дверь была полуоткрыта. Это было невиданной, неслыханной роскошью, как долгожданный новогодний подарок в чужом окне.

В конце тихого коридора слабо светилась матовая лампочка, освещая прикорнувшую у телефона медсестру со смешно сдвинутым на ухо белым колпаком. Алена знала точно, что именно к телефону ей и надо поспешить, а то с минуты на минуту ее спохватятся. Она кралась осторожно, обеими руками держась за желтую гладкую стену. Вот стол, на него нельзя опираться.

Дрожащими пальцами, сбиваясь то и дело, она набрала какой-то номер, и услышав незнакомый  сонный голос, не переставая изумляться самой себе, назвала свое имя, адрес больницы, и со страхом глядя на неподвижные, закрытые глаза медсестры, медленно  положила трубку. На цыпочках, оглядываясь, Алена пошла к своей палате, открыла дверь, стремительно метнулась под одеяло и хитро засмеялась. Она справилась с небывало трудной задачей. Она всех обманула. И при этом не потеряла своего имени. Когда она с кем-то говорила по телефону, то совершенно отчетливо, с гордостью произнесла «Алена». И так ловко, что медсестра не проснулась. Она разрушила целый заговор этих безумных людей.

Но организм не выдержал такого напряжения. И будто какая-то нечеловеческая сила, караулившая каждый ее шаг и пропустившая это, нищенским даром ниспосланное свыше, ночное путешествие , с запоздалой мстительностью сжала ей горло, искорежило судорогой все ее тело, сбросило на пол, и так ломало и выворачивало, что сбежавшиеся на крик врачи с трудом скрутили и привязали к кровати это совершенно слабое и легкое тело.

Олег узнал ее мгновенно. Ему показалось, что он всю свою жизнь ждал вот этого ее ночного звонка.

Пока до него доходил смысл ее слов, Олег успел вспомнить, что когда-то, очень давно, уже испытал эту душную пустоту, смявшую его сейчас.

Это было в приемном покое старого роддома, когда седой врач с серыми усталыми глазами сказал, что его только что родившийся сын проживет на этом свете лишь несколько часов. И в этой неожиданно обрушившейся беде, Олег почему-то отчетливо запомнил будничные глаза врача и пестрый клетчатый пол, ярко надвигающийся со всех сторон.

И долгие годы спустя, когда ему казалось немыслимым, незаслуженным счастьем, когда выздоравливал часто болевший сын, когда Олег подбрасывал его, хохочущего, до самого потолка, когда внезапно просыпаясь ночью от  приснившейся ему во сне пугающей детской песенки, трогал потный от сна, торчащий, как у него , Вовкин хохолок, даже тогда  Олег отчетливо знал, что он чего-то пронзительно и напряженно ждет все эти годы.

И, лежа с закрытыми глазами, ловя эту тающую  боль в незнакомой мелодии, он, успокаивая себя, думал, что это просто  ледяной ветер чудом пролетевшей мимо беды.

Алене снилось, как она долго и безнадежно искала тот единственный дом с деревянными коняшками на резных наличниках, с рассыпанными на подоконнике белыми пятнышками черемухи, дом, где ее давно никто не ждал. И когда, наконец , на темном небе показалась знакомая крыша, перед ней вдруг засеребрилась широкая и тревожная река. Увидела она и мост, но что-то насторожило ее, какие-то неясные фигуры людей, назойливо и бестолково там суетящиеся. Она побрела вдоль берега, стараясь найти другой брод, и вправду нашла его,  узкий деревянный мостик, он зыбко качался перед ней.

Дрожа от страха ,она перешла его, и оказалась в совершенно незнакомом месте, где метались и беззвучно таяли в сырой прохладе чьи-то тени.  Алена оглянулась и с нарастающим ужасом увидела увеличивающегося с каждым шагом черного мужика с мокрой, пахнувшей гнилью, сетью, которая тяжело тащилась сзади по черной траве. Сеть была туго набита мертвыми, хищно оскаленными рыбками.

И тогда Алена дико и безнадежно закричала.

Олег нашел больницу сразу, в эту же ночь, а увидел Алену только спустя несколько дней. И даже не увидел, а почувствовал, потому что из всех людей, знавший ее когда-то, сейчас не узнал бы никто.

Алена долго дичилась его, шарахаясь в сторону  при каждом его приближении, в редкие, разрешенные часы свидания.

Она не узнала его. Постепенно привыкая, Алена каждый раз заново удивлялась его приходу. Настороженно следя за ним беспокойными блестящими глазами, она быстро хватала яблоки и проворно, как зверушка, прятала их за спину. Задыхаясь от нежности и почти болезненного желания согреть эти тонкие, зябнущие пальчики, боясь вспугнуть ее, он быстро отворачивался.

И только раз , когда Олег непривычно для себя, тяжело заболел , и пропустил несколько дней , то приближаясь к высокому серому корпусу, он еще издали увидел ее сплющенное о стекло смешное лицо. Она так радостно вылетела ему навстречу, и так по- детски обиженно надула губы, что он, забывшись, с трудом удержался, чтобы не подхватить ее на руки, как тогда , много лет назад.

Это была любовь невозможная с точки зрения человеческого, такая выпадает раз в тысячу лет. Как она обрушилась на них, обычную девочку, обычного мальчика? Будто кто-то отдернул перед ними занавеску, закрывающую другой мир, и они одновременно увидели, что жили , как под мутным толстым стеклом.

Он приходил за ней, начинающей балериной в Большой театр, она сбегала к нему по ступенькам вниз, будто танцевала птицу - взмах рук, как крыльев, тонкая юбка вверх, светлые волосы, солнце…Прикосновение к ее руке сопровождалось таким чувством благоговения и трепетного поклонения, что возрождало  веру в Божье величие и бессмертие. Сам воздух наполнялся каким-то дивным благоуханием. Так любить было невозможно, это был небывалый страх и небывалое блаженство. Они перемещались в пространстве, наполненными другими звуками, запахами и формами, в тысячу раз превышающими по яркости света и могуществу.   Тончайшая перегородка между умами была легко разрушена,  они общались, как Адам и Ева. Невозможно было вспомнить - чем они заполняли день, время определенно останавливалось, когда он прикасался к ее пальчикам. Следующим мигом была обитая коричневой кожей дверь с табличкой - это была ее квартира, значит , закончился день и надо было как-то перетерпеть ночь до следующей их встречи. Невозможно было существовать в старом мире, это была сплошная игра и иллюзия. И все влюблялись, ходили целый день по парку, целовались. Если бы кто сказал Алене, что завтра она его не увидит, она не стала бы жить ни единой секунды. Только он. Только он один.

Они жили в страшное время великих репрессий, арестов, расстрелов, не замечая ничего, даже не догадываясь. И казалось, любовь спасет их от любой беды, но случилось иначе.

Ее родителей , врачей, арестовали утром , на работе. Алену- при выходе из театра, на глазах Олега. Был какой-то большой судебный процесс, родителей почти сразу расстреляли, Алене дали десять лет и сослали в далекий сибирский город. Она точно знала, что Олег ее найдет, спасет, иначе и быть не могло.»Я тебя непременно спасу»,-крикнул он ей, когда Алену затолкали в служебную машину. Его отец служил в органах и был очень влиятельным человеком. Олег упал перед ним на колени, отец обещал, и обещание свое непременно бы выполнил, он любил своего сына, ему нравилась Алена. Но через два дня его самого арестовали, через две недели расстреляли, как врага народа. Олегу с матерью удалось бежать, они долго скрывались у родственников, потом все же попали в лагеря, и спустя семь лет были выпущены под амнистию. Все эти годы Олег безуспешно искал Алену, делал многочисленные запросы, пока не получил официальную бумагу с лиловой печатью, где было напечатано, что такая-то гражданка Свиридова Алена Николаевна умерла от брюшного тифа 17 января 19…года.Он делал и делал запросы, каждый день отправлял несколько писем, и неизменно получал одни и те же строки…»умерла от брюшного тифа..»

Алена, действительно, долго не прожила бы. У нее было больное сердце, а работы в сибирском лесу подорвали и так слабое здоровье. Она уже харкала кровью, когда врач, близко знавший ее отца, и чем-то бывший ему крепко обязанный, буквально спас ее,- рискуя жизнью, подделал документы..Ее поместили в психиатрическую клинику…

На следующий день Олег бежал в тревожном предчувствии к больнице. Еще издали он увидел напряженную спину жены, и замедляя шаг,  почти дословно угадал все, что она говорила.

Алена быстро-быстро, и с готовностью кивала головой , постоянно повторяя одно и то же:»Хорошо, хорошо…» И лишь раз, запнувшись, она вдруг еле слышно добавила:» Но ведь тогда…ко мне…больше никто не придет…»

И, услышав в ответ, брошенное ей с ненавистью: »Гадина!».

Алена отчаянно разрыдалась, одной рукой  торопливо нащупывая спинку лавочки, стоявшей сзади, и наконец, судорожно вцепившись в нее, а другой , раскрыв все пальцы, заслонилась от жены, которая, взмахнув рукой,  яростно кричала на нее. .

И тогда Олег рванулся к ней, единственной, сразу поддавшейся ему навстречу, обхватил ее всю, словно хотел закрыть от всего света, от ее собственного беспокойного шепота, от своей непомерной вины, от смутных, точно заблудившихся в дурном сне, мыслей. От всего страшного, неведомого ей, пытающегося распутаться, сгуститься в простые и беспощадные земные истины. От сильного шока ее память очнулась, но сердце не выдержало, разорвалось ровно на две половинки. Но они еще этого не знали. Он целовал ее мокрое от слез лицо, она, закрыв глаза, блаженно улыбалась…

А кругом шелестели листья, потому что была осень, и был листопад, и ничего нельзя было изменить в этом непоколебимом порядке природы, даже если бы кто-то сильно захотел первых весенних цветов. Или начать жизнь заново.