Завещание...

       Посвящаю бабушке своей - Евгении Васильевне
                Овчинниковой (Коробковой)


   Душа  взывала,  молилась, рыдала и, обессиленная непоправимым,  потащилась вместе с процессией, провожающей  её  измученное тело.  Она как будто опомнилась, осознавая, что произошло:
 «Господи, на кого оставляю детей своих?  У старшей жизнь наперекосяк, Маргарита школу заканчивает, Стас, как перекати – поле, беспризорником шатается.  Господи, как же так? Отца у детей забрал, мать забрал, где  же Твоя справедливость?»

   Душа металась между телом своим и детьми, угрюмо шедшими за гробом. В нём находилось тело их мамы, но на  маму оно было совсем не похоже: незнакомое, истерзанное тяжелой болезнью, обескровленное, чужое.  Испуганные подростки жались к старшей сестре,  Людмиле, которая вела за руку, своего  восьмилетнего  сынишку Володечку.

   За детьми шли небольшой кучкой соседи и бывшие сослуживцы. Кто-то  потихоньку изредка всхлипывал, и тут же замолкал, что–то шепча в полголоса и горько вздыхая.
   Процессия шла пешком довольно долго. Никто не  видел метания души человеческой, никто не вскрикивал, не охал, не крестился. Просто выполнял  человеческий долг – провожал в последний путь.

   Впереди  процессии шёл  мужчина,  согнутый под тяжестью двухметрового дубового креста. Кто-то предложил ему помощь, помочь донести  крест, но мужчина словно не понимал человеческую речь. Невидящим взглядом озирая происходящее, оставался глухим и немым.
   Молча, отдыхая на остановках, вытирал  рукавом  плаща  вспотевший  лоб,  но крест из рук не выпускал.  Душа  парила  рядом с этим человеком и  скорбела,  на  мгновение,  покидая своих ненаглядных чад.  Её тронула забота мужчины, его сила духа.  Только теперь ей многое стало понятно…

   Жизнь так неумолима быстротечна.  Это так кажется, что всё ещё впереди. Но вот она взмахнула крылом и унеслась, взлетая ввысь небесную. Только немые кадры перед глазами…
   Вот юная девица Еня закончила пансионат благородных девиц, вот она в окружении подруг гуляет в летнем парке – воздушная, лёгкая, как бабочка.  Мгновение  и …  Весёлая и жизнерадостная Женя - Енечка, летящей походкой устремляется к своему возлюбленному.
  А вот она счастливая в подвенечном, воздушно-пенном  наряде тонет в проникновенном взгляде любимых глаз своего Николеньки. Счастье светлым облаком парит над влюблённой парой.
   Рождение детей лишь усиливает трепетные чувства влюблённой женщины, но время безжалостно корректирует, усекает,  лжёт, разводит, утрачивает…
   Начинаются ссоры - из ничего, изводящие, никчемные, приводящие в тупик, обескровливающие, ещё недавно, нежные  чувства. Непонимание, отторжение, боль от непонимания, разрыв, горечь от  обоюдного одиночества…. Но любовь к детям удерживают обоих от разрыва. Но надолго ли?

   Вероломная разлучница - война внесла перемены.  Перемены на годы,  на целые судьбы…
   Евгения почти не помнит ничего из этого периода.  Жила по новым  военным законам,  ожиданием писем, коротких весточек.  Теплилась надежда, Николай обязательно вернётся.
   Только один эпизод не давал ей покоя, жёг душу, сердце, иссушая и без того хрупкую  фигурку Евгении…

   Вот она, бегущая за эшелоном, залитое  от слёз лицо.  Крошечный сын на руках, которому несколько месяцев от роду, пятилетняя Маиточка  тянет её за подол платья.  Старшая дочь Людмилка, которой исполнилось тринадцать,   держится  рядом.   Отец прощается с детьми, прижимая каждого к своей груди, приглаживая светлые волосёнки, вдыхая родные запахи, которые старается  удержать в своём сердце, душе, памяти.… Потом долго смотрит в её глаза, невысыхающие от слёз, с животным страхом внутри. Этот страх трепещет тёмным светом в её серых беззащитных глазах, он сжимает Женькино сердце, теребит душу вопросом – как жить  с тремя - то  детьми?

   Вот её муж заходит в вагон.… Оборачивается и растворяется в толпе похожих…
 Почему он  уезжает, он не должен их покинуть…
   Она  многое осознала, она … не будет  мучить его тягостным молчанием,  немыми упрёками, немигающим взглядом  своих холодных  серых глаз. Она всё может исправить, только  Николай должен остаться… 
   Она вдруг услышала душераздирающий крик:
   - Пусть первая пуля будет твоею-ю-ю….

   Эта фраза сорвалась и взлетела,  догоняя  тронувшийся эшелон, оглушив  толпу провожающих нереальностью, обречённостью и святотатством…   
   Евгения  вдруг прикрыла свой рот и,  охнув, тихо завыла.  Она, как всегда в последнее время, всё делала не так. Ей бы крикнуть вдогонку, что любит, что жить не может, что будет ждать….
   Но эшелон уже растаял, исчез, растворился, унося в своём чреве самого дорого ей человека.

   Но письма, слава Богу, приходили. Муж редко писал о себе.  Всё больше спрашивал о детях. И  письма звучали, как заклятье:
   - Евгения, береги детей!  Во имя всего, сбереги детей! Обо мне не тревожься.
И всё! Письма были коротенькие,  ровные  строки вязью, бежали  по серым листочкам,  округлые буковки, всё чинно – благородно. Никаких эмоций. Сын священника, сам почти священник.  Родные  долгожданные листочки, пахнущие  табаком,  порохом и смертью.

   И однажды они прекратились.… Навсегда. На всю оставшуюся жизнь.
   И началось одиночество. Она старалась забыться, утешиться, но вдруг всплывало его лицо, такое родное и ласковое, с нежным голубым сиянием глаз, с тёплой  и родной улыбкой. В его глазах было столько нежности, что сердце  заходилось  от боли. Она грезила, улыбаясь в пустоту, пугая детей своим  затуманенным взглядом. 
 
   Николенька  встряхивал светловолосой чёлкой, усмехался и исчезал…
   Она хватала видение, спешила к нему, стремилась сердцем, душой, всхлипом:
   - Прости.…  Прости…  Слышишь, любимый…  Прости…
   Дети тихо смотрели, боясь вспугнуть мамины видения.
   Но война не вернула…
 
   Дети росли, создавали проблемы, взрослели, но душа Евгении как будто умерла…
 Мужчины замечали, ухаживали. Да и она сама была не против того, чтобы в семье появился хозяин.  Но  ничего не могла с собой поделать.  Невидящий  ничего вокруг  взгляд, полуулыбка,  намертво приклеенная к её устам,  как – будто она улыбалась кому  - то невидимому… Её душа  жила в  другом мире…  Тело выполняло свою задачу – оно жило.  А душа бродила за невидимой гранью бытия.
 И  странную  Евгению кавалеры стали обходить  стороной…

   Только один не оставлял в покое.  Их сосед Сашка – рыбак.  Он всегда старался помочь ей и её детям, приходил на помощь по первому зову, но в семью  близко не допускался.
   Это он нёс тяжёлый дубовый крест. Не меняясь своей ношей, не делясь тяжестью, обливаясь потом, ощущая боль от безысходности: «Женька, Женечка, что же ты натворила. Надорвалась…  Жить не захотела… как же мы, как же я…?»

   Он чувствовал тёплое прикосновение чего – то лёгкого и тёплого, как солнечный лучик. Это придавало ему силы. Жена теперь может не ревновать. Пусть живёт в покое и благости. А та, другая лежит святая и грешная, самая желанная, не захотевшая разорить чужое гнездо.
   Однажды тиская свою жену в постели, он вдруг назвал её Еней, Енечкой. Женщина вздрогнула, как от пощёчины, но не оттолкнула, смиряясь,  сделав вид, что не слышит…   И вот теперь она шла за гробом и бормотала своей умершей сопернице:
   -  Нет тебя! Тебя - нет! Пусть хоть сто раз назовёт твоим именем.
 Потом, вдруг  опомнилась и  начала что – то испуганно бормотать.

   Дети шли горемычным полукругом, низко опустив свои светлорусые головы. Теперь они сироты.  Это дурной  сон.…  Вот они сейчас очнутся от происходящего кошмара, и мама будет их ждать дома, в печке тёплая похлёбка-тюря, объедки с офицерской столовой, где она мыла полы по вечерам и иногда пела песни и романсы, аккомпанируя себе на гитаре.  Она порой забывала  о еде, о детях, о реальности,  всё  чаще   пригубляя  поднесённый гонорар…   Но  вдруг  сквозь дурман воскресал Николай с вопросом – приказом:
   - Еня,  детей бережёшь?   Дети с кем, Евгения?

   Трезвея, возвращаясь к действительности,  торопилась домой… 
   Дети спали, разметавшись на  кроватях.  Она безжизненным кулём,  в одежде, падала на  свою постель, сворачиваясь  клубком в беззвучных стенаниях, прикусывая руку до крови, до острой боли, до потери сознания…
   Жив, наверное, только простить никак не можешь…  От того и не возвращаешься… Любимый, родной, дорогой, Николенька.  И через мгновение – сволочь!… ненавижу!… ненавижу!…  Любимый!…
   Потом врачи поставили диагноз рак крови - белокровие..  Сгорела быстро..

   Сегодня  женщины отмечают свой праздник, 8 марта.  Мужчина, идущий впереди, подарил ей последний подарок. Он подарил ей дубовый крест, который будет напоминанием о невозможности любить, о неразделённой любви, раздирающей душу и сердце от недосказанности, от тлеющей  нежности в стылой одинокой постели.

   Он сам  выбрал и обстрогал дерево, ошкурил, покрыл краской, прибил  поперечины, сам сделал надпись. Сам принёс на кладбище, проделав нелёгкий путь, неся эту драгоценную ношу.  Это была последняя дань   любимой женщине.
   - Эх, Женька, Женечка. Енечка моя, голубка.
   Эти слова слышали дети, эти слова слышала его супруга.

   Душа, прощаясь со своим истерзанным телом, с детьми, устремилась светлым лучом  в солнечное весеннее небо. В надежде встретить ласковую синеву любимых глаз, утонув навсегда  в их нежности и любви, и чтобы хоть разочек прикоснуться к родной щеке, к тёплым трепетным губам. И, сбросив с себя бремя вины, воспарить в поднебесье. 

   А жизнь продолжалась.  И жизнь обязывала…


   - Когда пойдём на кладбище, до Пасхи или на Красную Горку? Может на           Родительский День?
   - Давай до Пасхи.  Могилки в порядок приведём  и дышать станет легче…

   Уже на подходе к могилке, недалеко, в яме увидели поверженный деревянный крест. Он был ещё крепок, но уже не нужен людям. Знакомой  бабушкиной могилки  они не увидели.
   Теперь всё было по-другому.

   Здесь покоился  человек с чужой фамилией, внизу  памятника, под венками, еле заметной висела табличка, говорящая о том, что когда- то здесь упокоилась Овчинникова Евгения Васильевна 1901г рождения. Где - то должна быть табличка о том, что здесь можно поклониться праху, без вести пропавшему в 1942г Овчинникову Николаю Николаевичу. Ни даты рождения,  ни даты смерти, только год.   

   Постояв у чужой теперь могилки, помолились, вернулись к яме,  к дубовому кресту. Не сговариваясь, молча, в пояс  поклонились деревянному  памятнику любви, перекрестились…  И вдруг услышали тихий  шелест - голос:
   - Я завещаю вам любовь. Я завещаю…
   - Ты слышала или мне показалось? - спросила одна из сестёр.
   - Я слышала женский голос. Может рядом кто?
   Но женщин поблизости они не увидели, немного поодаль школьники приводили в порядок могилки скульптора Волконского и его супруги.

   Сёстры вернулись на могилку, где, когда-то покоилась их бабушка, поклонились с молитвой, немного  постояли в раздумье и ушли.
   Мусор  из ямы после Пасхи вывезли…
   Больше сестры на могилку не возвращались…


 2011г.

фото интернета