История про Фаню из Мариуполя

               


                ***

   Сидим вдвоем на кухне, как в старые добрые времена. Мы не виделись двадцать два года, и я себе говорю, что моя подруга Вика ничуть не изменилась. Глупо, конечно. У нее двадцатилетний сын, которого я впервые увидела только сегодня. И – спутник всякого взросления детей – тонкая седая ниточка в Викиной черной-пречерной шевелюре. И на щеках аккуратно прочерчены морщинки.
   И как это все ей удивительно идет! Когда я выскочила на перрон, знаете, чего больше всего боялась? Нет, не обращения кого-нибудь ко мне по-немецки; не остановки перед мусорными урнами с множеством непонятных надписей, соображая, куда же выбросить билет, а куда жвачку, и не подойдет ли ко мне полицейский, если я случайно перепутаю отсеки.
   Больше всего я боялась не узнать сразу. Конечно, да, фотографии. А знаете, вдруг… Но, опережая собственную и без того подвижную фигуру, ко мне уже летел знакомый голос, который родная Викина бабушка называла пулеметной очередью. Та же бабушка во времена нашего студенчества все призывала неведомого ей Гиннеса, чтобы он поглядел, как могут девочки сутки просидеть на кухне, при этом одна все время говорит, другая все время слушает.
- Вика, - говорила заспанная бабушка, выключая нам лампу по причине вполне глубокого рассвета за окнами. – Когда я умру, заклинаю: ничего не говори над моей могилой! А то меня никогда не похоронят.
   И вот через целую жизнь мы опять на кухне, только другой, длинной, с узким окном из непрозрачного стекла, с искусственными цветами в горшках под самым потолком. И продолжается Викин монолог, вклиниться в который я могу только междометиями. Переговорили (переслушала) о сыне, о муже, о маме, гостившей недавно.
- А ты знаешь, как приехала к нам бабушка моего троюродного брата из Мариуполя? Что, я тебе по телефону не рассказывала? Ну, слушай.
   Миша Савойский вывозил в Германию свою бабушку Фаню. То есть, помогал оформлять документы, специально для этого приезжал в Мариуполь, потом в Киев в посольство. Потом больше года ждал разрешения на ее выезд с ежевоскресными звонками, начинавшимися обычно мягким «Миш-шинька, шо ж ты так долго не звонил, я вся извелась» и заканчивавшимися взлетом турбореактивного лайнера «Куда  ж – я - поеду - такая - старая - кто  ж - купит - мою - стенку - а  вдруг - опять – Гитлер!!!» Все это Миша стоически переживал: и возврат анкеты по причине каких-то ошибок при заполнении, и Фанины слезы телефонные вытирал. «Пойми, Фаня, - в который раз увещевал он всхлипывающую старушку, - у тебя больное сердце. Случись что – тебя и спасать не будут, а будут спасать какого-нибудь молодого, у которого куча родственников уже накупила лекарств на полбольницы! И потом, где ты видела специалистов в этой стране в последние двадцать лет? Все специалисты на Западе, а здесь все дипломы куплены! За сало!»
   После этих аргументов обычно следовала пауза. Миша знал, что бабка сейчас переберет в памяти и участкового врача Наталью Петровну, и кардиолога в их поликлинике Надежду Яковлевну. Вспомнит даже хирурга Георгия Георгиевича, возившегося с ее распухшим коленом лет десять назад. Все они были милейшими людьми и хорошими врачами. А Надежда Яковлевна еще после смерти Фаниного мужа Бори, которого в день его 51-го рождения сбил пьяный водитель прямо на пешеходном переходе, что виден из  окна их квартиры, после чего у Фани впервые появилась противная тупая боль в сердце, - так именно Надежда Яковлевна настояла тогда на полном Фанином обследовании. Хотя она сама этому всячески противилась, считая, что сердце и должно болеть, чтобы она не забывала о Боре. А после обследования и лечения эта замечательная и тогда молодая докторица  присоветовала Фане одно лекарство. «Будете его пить всю оставшуюся жизнь, - сказала она, - и проживете до ста лет!» Лекарство Фаня послушно пила, хотя в последние годы его привозил Миша. Но это была его инициатива, он говорил, что в Европе лекарства хотя бы не подделывают.
   Так вот, Фаня пила и дожила ну пока не до ста лет, но подросшие правнуки, как утверждал Миша, ее очень ждали в благополучной и спокойной стране. А что и участковая, и кардиолог, и хирург хорошие врачи и милейшие люди, так ведь они уже, как говорит сосед Илюша, одной ногой на пенсии. А кто будет лечить Фаню после них? Илюшина дочка Нонночка, которая как-то откровенничала перед подружками, сколько стОит у них в медицинском получить за экзамен тройку или даже пятерку? Фаня тогда невольно, как она говорила, подслушала разговор девчонок-студенток, стоя час не шелохнувшись, приложив ухо к двери. Даже за табуреткой не сходила. Зато она узнала весь прейскурант цен в кузнице медицинских кадров и с возмущением доложила его при очередном Мишином звонке. За сало? Да, и продуктами там платят. И кто ж ее будет лечить, когда нынешние врачи обеими ногами будут на пенсии?
   Миша терпеливо ждал, пока Фаня прокрутит в голове всю эту логическую цепочку. Бабку он очень любил, она его растила, пока Мишина непутевая мать, не сойдясь характерами с Мишиным отцом, а потом еще с тремя «кабанами», как презрительно называла Фаня всю череду своих зятьев, меняла города, оставляя сына на своих родителей, «чтобы не травмировать ребенка». Еще надо добавить, что, меняя мужей, она ни разу не поменяла профессию. По той причине, что профессией она просто не успела обзавестись, выскочив замуж сразу после выпускного, с непросохшей, как ворчала Фаня, печатью в аттестате. Поэтому растили внука бабка с дедом, а потом и одна бабка только лишь на свою зарплату и пенсию. И образование дала. А сейчас взрослый Миша чувствовал свою ответственность перед одиноко жившей старушкой и всячески пытался отплатить ей за свои, в общем-то, неущербные детство и юность.
   И вот, разрешение на выезд получено. Миша прилетел, на неделю отпросился с работы. Хотя в экскурсбюро, где он, дипломированный историк, уже пятый год возил русскоговорящих туристов по европейским достопримечательностям, была самая жатва, его отпустили без разговоров. Помочь бабушке перед отъездом распродать весь ее мотлох, чтобы побыстрей перевезти ее сюда к хорошим врачам – это было веской причиной для его начальницы. У той родители никак не хотели переезжать к дочери. Мать, как только она заводила об этом разговор, начинала кричать, что к этим фашистам она не поедет, а поедет в Израиль. Но хотя мама регулярно посещала синагогу и уже лет пятнадцать – с нулевым, правда, результатом - учила иврит, компетентные люди ей категорически не советовали ехать. Вашего пособия, говорили ей, не хватит даже для оплаты квартиры. Езжайте, говорили ей, к своим детям. К фашистам? – возмущалась та, путая при этом детей с эсэсовцами. – Никогда!
   Вот. А у отца Мишиной начальницы давно была другая семья, благополучная, но тоже не желавшая выезжать. И дочь за них за всех переживала. Поэтому помочь выехать бабушке было для нее веским аргументом отпустить ценного работника в отпуск в разгар трудового сезона.
   И вот были проданы и диваны, и стулья. И даже посуда. А чего ж ее не купить, она ж как новая стояла за стеклом, из нее ж только по праздникам пили-ели! Да и то, оставшись одна, Фаня предпочитала обходиться дежурной посудой с отбитыми краями, что вечно стояла в ребристой сушке над раковиной. И ту, кстати, продали. За копейки, правда, но все лучше, чем просто вынести во двор. Кто знает, как там будет у нее с деньгами, может, и эти копеечки пригодятся. Нашелся покупатель даже на старую румынскую стенку, купленную еще при Брежневе,  за которую Боря тогда переплатил – жутко вспомнить – двадцать пять рублей! И зря Миша называет ее рухлядью, это ж цельное дерево! Ну, жучок его немного подъел, ну, стекло треснуло. Так его ж заменить можно, а жучка ей, например, без очков и не видно. Подумаешь, несовременная. Так ей же тридцать шесть лет, она стольких пережила!.. Ну да Бог с ней, продали так продали, не везти ж это все через границу.
   При слове граница у Фани замирало сердце. Она представляла шлагбаум и собак-овчарок, как в фильме «Семнадцать мгновений весны», когда Штирлиц и Кэт ехали в Швейцарию. Почему-то ей казалось, что в тот момент, когда пограничник будет проверять ее, Фанины, документы, зазвонит телефон, и по этому звонку ее никуда не выпустят. Вот представляла свою жизнь Фаня до границы, а после – ну не представляла никак. Значит, должен будет случиться звонок, и шлагбаум перед ней никогда не откроется…
   Но все произошло по-будничному просто. Да, стояли в очереди часа три, но потом с документами возились недолго и с нашей, и с ненашей стороны. Видят, бабка насмерть перепуганная таблетки пьет. Что она может везти в своих сумках, кроме воспоминаний? Кстати, улица в одном из городов, через который проезжал автобус, собирая пассажиров, так и называлась - улица Воспоминаний. Это Фаня запомнила. Так вот и пропустили ее с воспоминаниями да еще с чемоданом, привезенным Мишей специально для ее поклажи, и двумя большими сумками. С ними раньше челноки ездили за товаром, а теперь, когда товара везде завались, они за недорого продаются на базарных лотках,  их уже и не покупают. Но Миша купил, потому что они объемные. Как раз для книжек, что в стенке стояли, подошли. Миша хочет, чтобы его дети читали по-русски, вот книжки и оставили. Пограничники на них поглядели равнодушно. Они ж не знают, что за Гайдара Боря в свое время макулатуру с работы приносил, а Жюля Верна вообще из Москвы везли! Ну, зато будет теперь на чем удержать язык детям. Вот только Фаня валидол под свой язык положит…
   Миша встречал бабушку на вокзале. Посадить ее в автобус он не смог, поручил это хлопотное дело своему однокласснику. Самому же пришлось лететь домой. За беготней с распродажей Фаниного имущества, разговорами с маклером о стоимости квартиры и оформлением на нее документов пролетела отпущенная ему неделя отпуска. Фаня была категорически против продажи, мотивируя это  «а вдруг мне там не понравится» и «а вдруг я не уживусь с невесткой». Глупости, понравится ей. Когда она увидит аккуратных старушек, двигающих впереди себя удобные ходунки с корзиночкой внизу и перекладинкой в виде скамеечки посередине, чтоб можно было остановиться и посидеть, то сразу поймет, что ее больные ноги не будут мешать ей гулять по чистеньким мощеным улицам. А Лиана – чудная женщина, терпеливая, она примет бабушку, как свою, тем более, что своей у нее давно нет.
   В отпущенные сроки квартиру Миша продать не успел. Зато успел подготовить документы и договориться с маклером, чтобы потом прилететь и быстренько оформить сделку. Что он вывозит бабушку окончательно и бесповоротно, Миша не сомневался. Пусть поживет еще, здесь, с немецкой медициной вообще умирать преступление. Вы видели здешние дома престарелых? Элитные жилые комплексы не выглядят в Украине, как местные дома престарелых! А сколько там народу живет! Такой уход, такое лечение – старики умирать не хотят. Фаня, конечно, будет жить в кругу семьи, но о врачах он позаботится. Хороших, конечно. Других здесь не держат.
   И вот свершилось, она приехала! На вокзале Миша переложил Фанины пожитки в багажник своего форда. Все не влезло, пришлось класть на заднее сиденье. Под приезд родственников на ПМЖ машинка явно не приспособлена. И модель старенькая, и машинка маленькая, как и принято здесь. Лиана вот до сих пор не запомнила даже ее марку. Спросили ее как-то, какая в семье машина. Зеленая, ответила. Еще и удивилась, почему мужчины засмеялись. Ну да ладно, что авто маленькое. Зато экономичное. Вот у одноклассника, что Фаню провожал, субару. Так она ж по городу под двадцать литров  жрет, на бензин всей семьей работать надо! Нет, Миша здесь от понтов отвык. Надежно, экономно – и хватит, кому тут пыль в глаза пускать. Но что-то Фаня с дороги плохо выглядит. Не спала, говорит, на валидоле сидела. Ничего, сейчас выспится, завтра в орднунгсамт за документами. Легализуем бабушку и будем думать, что делать дальше…
   Прямо с утра Миша потащил новоиспеченную эмигрантку в наипервейшую для таких, как она, контору. Проинструктировал, куда идти, что говорить. Хотя, собственно, там народ вежливый работает, все покажут-расскажут. У немцев с этим просто: когда приходишь в пункт А, рядом всегда будет указатель к пункту Б, и так далее. И все вежливо, никто лицо не скривит. Не то что эти техники в БТИ в родном городе! Когда пришел документы на Фанину квартиру оформлять, сразу начали его футболить по кабинетам, рассказывать, что в квартире балкон почему-то в основной метраж не включен. Дал им денег – и сразу проблемы исчезли. Тьфу ты, черт, скорее бы там расквитаться с жилплощадью… А Фане надо здесь просто зайти, ее прямо у входа подхватить могут, если запутается. А он пока на работу подъедет, о новом маршруте переговорит. А ее заберет, как она закончит и отзвонится.
   И вроде обо всем сказал внук бабушке, где кабинет справа, где слева, она и записывала за ним, и повторить он заставил для ее и своего спокойствия. Одного не учел предусмотрительный Миша: его собственный опыт прохождения через эту контору датировался вторым годом нового века. А дальше по календарю случилось в Америке 11-е сентября. И после этой даты все уважающие себя учреждения озаботились проблемой безопасности. В частности, в таких вот конторах ввели обязательный досмотр сумочек на входе и поставили рамку металлоискателя. Миша об этом не знал, бабушку свою, утомленную переездом и новыми впечатлениями, предупредить, естественно, не мог. И еще забыл сказать Миша, что сотрудники этой конторы часто имеют вид, ну как бы это выразиться, неформальный. Ну, чтобы без официоза, по-простому.       
   Но лучше бы они были во фраках!! Когда Фаня перешагнула порог и увидела за стойкой девицу, всю в черном, с черными волосами, черными стрелками на глазах и синими губами и ногтями, у нее подкосились ноги. Правда, когда с ней вежливо поздоровались и улыбнулись, ноги выпрямились и к стойке, где надо было показать содержимое сумочки, подошли уже самостоятельно и ровно. Проверив Фанину сумочку, черная девушка предложила ей пройти через рамку. И тут начался кошмар, ради которого, собственно, и рассказывается эта история. Потому что рамка зазвенела. Было ли это материализацией Фаниных страхов про Штирлица и радистку Кэт или так совпало, но звонок не дал ей таки перейти эту границу. Снова и снова старушка проходила через рамку. Уже все карманы вывернула, а рамка звенит.
   Вроде она в супермаркете и украла что-то.
   Резким спазмом передавило виски, кольнуло сердце. И выпить бы тут спасительный валидол, да он в сумочке. А сумка на стойке, а она, Фаня, все через эту чертову рамку пройти не может.
- Подождите, - говорит девушка и нажимает какую-то кнопку. И тут настал апогей этого дня. Потому что бежит к рамке здоровенный рыжий детина в форме и с автоматом и говорит одуревшей старушке:
- Хенде хох!
   А Фаня хоть языка и не знает, но в войну ей восемь лет было, взрослая девочка, помнит, как немцы в город вошли, как их семья по подвалам пряталась. И фразу эту вспомнила сразу. Подкосились у Фани ноги, и теперь уж основательно – приступ сердечный у нее случился. Видно, то лекарство, что ее до ста лет поддерживать должно было, на такой мощный стресс рассчитано не было. Так ей потом доктор через переводчика объяснил. Да, довезли ее до больницы. Миша знал, в какую страну везет, здесь, говорят, и покойника прошлогоднего оживить могут, не то что старуху. Которой, к тому же, и ста лет еще не исполнилось. Ну, теперь доживет до этой даты. А что? -  в семье ее любят, документы все пусть не сразу, но оформили. Пособие получать начала. И медицина здесь хорошая. Врач – ну вылитая Надежда Яковлевна, кардиолог!
   Да, а когда раздели Фаню в больнице, нашли у нее в лифчике носовой платок с деньгами, приколотый булавкой. Честные люди, все ей отдали. И булавку тоже, будь она трижды неладна!..