Про любовь

               

                ***


   Про любовь еще надо рассказать. Это два рассказа рядышком. Про двух наших девочек. Вернее, одна совсем наша, из Украины, в Белой Церкви родилась, вторая из Узбекистана. Но она там еще советскую власть застала, поэтому по-русски говорит, иначе как я бы ее историю узнала. А по-русски говорит – значит, тоже наша.
   Так вот, жила себе в хорошей семье хорошая девушка Света двадцати лет. И очень Свете хотелось замуж.
    К этому, надо сказать, ее сызмальства подталкивали родители. То ли они хотели этим оградить дочь от соблазна нагуляться, то ли пораньше пристроить хотели. Потому как, кроме молодости и профессии бухгалтера, к двадцати годам у Светы ничего не было. По крайней мере, родители ничего у нее не видели. Попрекали ее круглым лицом, большим размером одежды и всячески культивировали в ней мысль, что надо успеть найти мужа, пока молода.
   Вот Света и вцепилась в Колю, один раз проводившего ее домой после выпускного в  техникуме, где, по совпадению, училась его сестра. И еще, видно, так звезды сошлись. Потому как в этот раз была Света одна, без непременного конвоя ее  брата, который по родительскому наказу всегда сопровождал сестру на мероприятия. То есть, если и было у кого-то желание поухаживать за этой, с точки зрения мужчин, довольно милой пышечкой с наивными глазами, он должен был либо сразу на ней жениться, либо померяться силой с ее братом-двойняшкой, чемпионом города по вольной борьбе.
   В общем, звезды сошлись, и Света мгновенно влюбилась. А надо сказать, Коля был парень не первой свежести. Хотя для мужчины тридцать лет не возраст, это даже не расцвет. Наши-то упорно считают, что раньше тридцати трех мужчины нет. Но Коля возрастом-то был подпорчен только слегка. А в основном его портили шрам над бровью, неудачный брак и алименты на дочку. Но кто остановит влюбленность неопытной голубоглазой дивчины? «Пришла пора, она влюбилась» - это про Свету. Тем более, что и Коля, вроде, тоже проявил интерес, стал захаживать. При их встречах непременно присутствовал кто-то из родственников, так что и поговорить толком им не удавалось. А как узнать человека, если не поговорить? Но Света была молода, наивна и, благодаря родителям, настолько неопытна в житейских отношениях, что она и не думала получше узнать своего избранника. Конечно, он хороший! Вот и предложение сделал…
   Сыграли свадьбу. Жить молодые стали в квартире ее родителей. Не подумайте, что у Коли своего жилья не было. Была у него однушка, доставшаяся ему после размена с бывшей женой. Но Коля подошел к этому вопросу по-хозяйски: он решил квартиру сдавать. А что, говорил он, копеечка к копеечке, пусть капает, а жить они могут у Светиных родителей, метраж позволяет. А он, Коля, все равно много работает, домой только спать приходит. Свете же одной скучно будет, так лучше с родными.
   На том и порешили. Тем более, что Света сразу после свадьбы забеременела, а как Лерочку родила, так сама, без мамы, и не справилась бы.
   А надо сказать, что Коля чуть ли не сразу после свадьбы начал разговоры об отъезде из страны. Ну что здесь ловить с моей зарплатой, говорил он ( а работал он менеджером на фирме, отправлял на торговые точки молочную продукцию; весь день мотался, как соленый заяц, и потом еще штрафы от начальства получал, если где недогруз), ничего ж здесь не наладится, год от года все хуже. А когда Лерочка родилась, так вообще чуть ли каждый вечер стал поднимать эту тему. Еще и попрекать Свету, что она плохая мать, если не хочет ребенку безбедной жизни в благополучной стране.
   Благополучная страна – это Германия. Туда валом валили те, кто хоть как-то мог доказать свое еврейство. Коля его доказать не мог. Потому что нельзя доказать то, чего не было и в десятом колене. Тем более, когда у тебя отчество Петрович, а мать с отцом живут в деревне под Полтавой. А вот Света доказать могла. Потому как мама ее была записана в паспорте еврейкой. Маме это приносило определенные трудности в советские времена. Зато теперь, когда такая запись стала универсальным паровозом, она могла очень помочь семье ее дочери.
   Словом, Коля был настойчив, Света по-прежнему была в него влюблена и, как все влюбленные, глуха к родительским слезам. Они уехали.
   На новом месте они сразу попали в мрачные бывшие казармы, приспособленные под общежития для эмигрантов. Надо сказать, такой перевалочный пункт, как общежитие, или, по-здешнему, хайм, был у всех новоприбывших, у кого не было родни в Германии. Родня обычно уже была с языком и пониманием местных реалий и находила для своих съемное жилье. А Света с Колей были первыми и пока, да может, и на будущее, единственными, судя по протестам ее родителей. Но мрачный хайм Свету не смутил. Она вообще была человеком легким, сразу обзавелась знакомыми. Кто-то из них считал ее слишком простой. Ну, наверное. Особенно если учесть надвигавшиеся события, которые не сами по себе взялись, ноги-то у них росли ого-го откуда.
   Когда Коля после пары месяцев их пребывания в хайме предложил развестись, он был, как всегда, логичен. На семью они получали меньшее пособие, чем если бы жили раздельно. И некоторые из вновь прибывших так и делали: заявляли о раздельном проживании (развод можно было оформить только через год) и продолжали тайно встречаться и явно получать денежки у доверчивых немецких эмиграционных служб.  Правда, за тем, чтобы развод был действительным, следил комендант, который всегда мог нагрянуть в комнаты таких героев. Но что для женщины может быть слаще, чем тайные встречи? Для Светы – только любовь к Коле. Поэтому ее уговаривать долго не пришлось.
   Они заявили, что разводятся, их расселили на разные этажи. Света очень скучала. Но Коля был настоящим разведчиком: скрываться так скрываться.  Иначе, пугал он расстроенную Свету, придется штраф заплатить, да и вообще возьмут и вернут ее назад, в Белую Церковь. Света назад не хотела. Ей понравилась чистенькая, уютная Германия, вежливые люди. Да и Лерочка в сад пошла, сразу по-немецки заговорила. По родителям она не скучала. Звонила, правда, часто. Но не скучала – ее семья была рядом с ней. Только вот Колю она видела редко. А Коля тут еще как-то подсуетился и смог оформить документы на выезд для дочки своей от первого брака. Как ему это удалось, простушка Света так и не поняла. Когда ее поставили в известность, она даже растерялась поначалу: девочка-то уже подросток, как она с ней будет? Но Коля ее и тут успокоил, наговорил чего-то про большую семью, про умение договариваться. Света и согласилась. Хотя при чем тут уже было ее согласие?
   Вскоре девочка приехала. А тут и пришла пора выселяться из хайма. Язык в начальном объеме им был даден, на новом месте они освоились, так что, по мнению немецких чиновников, пора было им подыскивать жилье и освобождать комнаты новым переселенцам.
   Света ждала переезда, как ее русская бабушка второго пришествия, абсолютно неистово. Она так скучала по нормальной семье, по хлопотам вокруг мужа, по совместной постели, от которой уже отвыкла, что считала не дни – часы до собеседования, когда они ( то есть, она, но Коля ведь тоже, хоть и отдельно) смогут выбрать себе город для проживания. А там займутся поиском квартиры. Об этом она и завела разговор с мужем, поймав его на спортплощадке, где мужики резались в волейбол. И тут она получила то, что в народе называют «удар под дых». То есть, вроде ей мячом волейбольным попали куда-то в солнечное сплетение, а она и руки выставить не успела для защиты.
- А я с тобой никуда не поеду, - спокойно сказал ее любимый, буднично так, вроде не поедет он в магазин или в парк на прогулку.
- Ка-ак? – только и протянула Света. Потом глотнула воздуху, который упорно не проходил в легкие, прямо проталкивать его туда пришлось:
- А как же?.. Мы же вместе жить собирались…
- А я с тобой уже нажился, - ответил Коля, поднялся и пошел, не оборачиваясь, как не смотрят на что-то смертельно надоевшее. И головой так брезгливо дернул.
   Занавес? Да, можно и занавес. Что обсуждать мужское коварство и женскую простоту, которая как глупость? Как ей не увидеть, не понять за столько времени, кто рядом с ней? А он-то! Это ж как шел к своей цели, почти ж по трупам! Света ведь после этого слегла с высоченной температурой, ее даже в инфекционку отвезли, да ничего не нашли. А главное: она ж его еще год ждала! Он одумается, говорила, и обязательно вернется. Как же, вернется! Съехал и носу не казал. Даже к Лерочке не приезжал. Ох, как все женщины в хайме этот случай перетерли, как мужикам своим хаяли подлого гада, чтобы у них и мысли не возникло повторить этот подвиг разведчика!..
   Но занавес опускать рано. Поскольку встретилась мне Света через почти десять лет после этих событий. И про Колю слухи были. Так что есть чем закончить.
   Коля, муж коварный, сошелся с какой-то женщиной. И жил, по слухам, неплохо, работу даже себе нашел, рекламу разносил. Не больно престижно, да Коля за престижем никогда не гнался. Есть копеечка постоянная – и ладно. Вот только понесло его на родину родителей проведать. А тут его брат из тюрьмы вернулся;  за мошенничество, говорят, сидел. И привез брат из херсонских степей туберкулез. И Колю заразил. Или Господь все так придумал, чтобы Коля помучился, о чем страстно просила его русская Светина бабушка. В общем, тут про Колю можно заканчивать, дальше неинтересно. А вот Света  долго отходила от переживаний. Потом, года уже через два, познакомили ее с мужчиной. И представьте, тоже Колей оказался! Ей и переучиваться не пришлось. Пожили они вместе пару лет, но Свете не понравилось, что он все на диване лежит, тогда как она с утра до вечера пашет по-черному. И к Лерочке был равнодушен. В общем, прогнала она его. Теперь ее с другим знакомят. Она имя заранее спросила. Нет, не Коля. Значит, пойдет на свидание. Ну и что, что ей тридцать четыре и размеры ее какими были большими, такими и остались. Зато глаза голубые, наивные. И девочка у нее уже подросла, с прививками-памперсами возиться не надо. Будет же и на ее улице праздник…


                ***


   А Гюльнара жила в своем Узбекистане и в мыслях не держала дальние страны. Английский у нее в школе шел хорошо, но представить,  что она оставит родину, папу с мамой, младшую сестру – это ей и во сне не виделось. Но жизнь все по-своему расставляет.
   Когда она еще в девятом классе училась, скоропостижно умер отец. Сердце остановилось. Он заведовал магазином в Ташкенте. Пришла проверка, начали бумаги изымать. Еще и не нашли ничего, но уже пригрозили, чтобы сам все рассказал, иначе, сказали, отправят лес валить. И не то чтобы папа испугался, он – Гюльнара знала – был честным человеком, девочек воспитывал, чтоб говорили только правду. Просто был он переживательным, собаку мог на улице подобрать, соседям многодетным на праздники продукты нес. Вот распереживался папа, что о нем так плохо думают, схватился за грудь и упал. А милиционеры подумали, что он притворяется, стали кричать на него. А это он уже умер.
   Так рассказала девочкам их мать. А после похорон собрала вещи, квартиру закрыла, и поехали они из большого Ташкента, с широкой прямой улицы Навои, из их дома, что недалеко от стадиона «Пахтакор», куда ходил болеть за футболистов папа, в маленький, зажатый среди Чимганских гор Чирчик, где жила мамина сестра. Там Гюльнара школу и закончила.
   Хотели ее родственники послать учиться на бухгалтера, но к математике девушка была равнодушна, синусы-косинусы были для нее не более, чем изогнутый  заборчик вокруг теткиной бахчи. Сделать из нее агронома – тут мать воспротивилась. В школьные годы всех, в том числе и маму, постоянно вывозили на поля убирать хлопок для выполнения и перевыполнения взятых республикой планов. Каково быть в поле под палящим солнцем и кашлять потом от пыли и мелких ворсинок «белого золота», забившихся в легкие, мама Гюльнары не забыла. А вот отправить дочь учиться на преподавателя английского языка – это дать ей в будущем и почет, и уважение, и зарплату неплохую. Что в педагогический вуз на эту специальность конкурс был, как в медицинский, и что брали туда по преимуществу мальчиков, мама не знала. Она вообще плохо ориентировалась в житейских реалиях, живя много лет с заботливым мужем, который часто один в семье знал, где и какая дверь открывается.
   Но – оцените Гюльнару – она таки поступила ! В педагогический, на отделение английской филологии, без связей, просто сдала экзамены – и ее приняли. Видимо, судьба такая была. Ну, а дальше она сама закончила вуз с красным дипломом, одна на всем курсе. Упорная девушка оказалась. Если за что бралась, доводила до конца.
    Но это было через пять лет. А в отпущенные на учебу годы Гюльнара, как и положено в ее возрасте, влюбилась. Он был студентом-медиком, старше ее на три года, метко стрелял в тире и покупал ей мороженое. Намекал, что хочет жениться. Наверное, думалось Гюльнаре, на ней. И, хотя близости он активно не добивался – на Востоке со своими девушками принято церемониться, - но он куда-то ездил, в какие-то общежития ткацкой фабрики, и эти слухи Гюльнару расстраивали. И в один из вечеров она решила взять ситуацию в свои руки. И сделала то, в чем никогда бы не призналась даже самой близкой подруге. Сами знаете, как относятся в тех краях к девушке, потерявшей невинность до брака.
   И ведь пришлось выпроводить его в одиннадцать. Когда закрывалось институтское общежитие, комендантша, грузная сорокалетняя одинокая Фатима, находившая особое удовольствие в выпроваживании задержавшихся гостей, стучала кулаком в те комнаты, куда направились кавалеры или дамы, и визгливым, неожиданным для ее полной фигуры фальцетом выкрикивала:
- А ну, расходитесь, а то милицию позову!
   И пришлось выпроводить его, и потом всю ночь не спать, радоваться, каяться, бояться и, главное, не знать, придет ли он завтра – эти муки она потом  долго вспоминала. Хотя в глубине души Гюльнара была уверена, что поступила правильно. Подарить ему себя, чтобы он и думать забыл о распутных ткачихах, – это было как раз в ее решительном духе. Но, воспитанная в строгих правилах, она знала из рассказов мамы, как отказываются мужчины от таких нестойких девушек и как трудно им потом выйти замуж. И вот была уверена в своей правоте, а переживала ужасно. Под утро, когда небо зазеленело, даже разрыдалась. Всю жизнь свою эта девочка поставила на карту. И когда взошло солнце, и сердце готово было остановиться от бурных девичьих переживаний, он пришел. И принес букет красных роз на длиннющих ножках. И поздравил с днем рожденья, о котором она в слезах своих забыла напрочь, как о событии совершенно мелком. Еще сказал, что завтра они пойдут к нему в гости, он познакомит ее с родителями.
   Блеск! Замечательная история, на горизонте хэппи-энд, шумная восточная свадьба, жизнь с любимым до глубокой старости. Но повторюсь, судьба все решает по-своему. И  она таки решила, что этот замечательный парень, будущий, кстати, завотделением городской больницы, этой девушке не пара.
   А поскольку сама судьба действовать не может, ей нужны человеческие руки. И в данном случае она использовала холеные, в золотых кольцах  руки гипотетической свекрови Гюльнары. И эта дородная дама, как могла, своими ручками стала оттирать бедную (в материальном смысле) сироту («Вы слышали, на ее отца чуть не завели дело, он вовремя умер!»), которая хочет заграбастать ее единственного сыночка и войти в их семью.
- Кто она, и кто мы! – восклицала она, и золотые цепочки тряслись на ее шее, ловя хрустальные зайчики от большой двухярусной люстры в гостиной. - Ты хочешь, чтобы она испортила ему жизнь?! - патетически вопрошала она мужа. Тот не хотел.   
    Участь Гюльнары была решена. Это ж Восток, здесь сын против воли родителей не пойдет, тем более, в таком тонком деле, как женитьба.
   Но если вы думаете, что парень сразу отказался от своей любви, то зря. Не могла ж такая боевая девушка полюбить размазню. Они продолжали встречаться, он обещал ей, что все уладится, родители ее примут, надо только подождать. Она ждала. Хотя  понимала всю тщетность своих ожиданий. Чудеса, конечно, бывают, но в этом случае ей в чудо не верилось. Поэтому, получив свой красный диплом, Гюльнара собралась съездить подзаработать в Европу. На расстоянии, рассуждала она, все может увидеться по-другому. К тому же мама, сидевшая с младшей сестрой в маленьком Чирчике, работала там всего лишь диспетчером на автобазе, а это не та зарплата, чтобы выжить в тяжелые девяностые и дать образование младшей дочери. Поэтому решительная  Гюльнара двинула в Амстердам. Так, палец поставила на карту. И ведь не знала, что это судьба поставила ее палец.
   В свободном городе она попробовала устроиться официанткой в кафе, да вначале попала в кафе-шоп. Что это такое, Гюльнара не знала, даже крепкий неведомый запах ее поначалу не смутил. У них на базаре еще не такие благовония встретить можно. Но, переговорив и уже договорившись, она присмотрелась к лицам посетителей, и по отсутствию присутствия как-то сразу все поняла. Извинилась, выскочила, и теперь ко всем питейно-закусочным заведениям подходила принюхиваясь, издали, как та лисица, вынюхивающая капканы. Нашла таки большое кафе, не совсем уютное, но с большим плазменным экраном. Это гарантировало посетителей в дни трансляции каких-нибудь матчей. Что голландцы  страстные болельщики, девушка вычитала в Интернете и, быстренько прикинув, что без чаевых здесь не останется, приняла все условия работы. С жильем все решилось вообще замечательно. Открыв городскую газету объявлений, она прочла в узенькой колоночке, что сдается комната в большой квартире. Плата не требуется. Условие одно: поддерживать чистоту во всей квартире.
   То, что надо! Работы она не боялась, а что на жилье не надо будет тратиться, так она больше сможет отправлять маме. Ура! Она тут же позвонила, ей ответил мужской голос. Она уточнила, действительно ли не нужно платить за жилье.
- Да, - ответил мужчина (по голосу, так не молоденький. Значит, подумала Гюльнара, приставать не будет). - Я вас не обманул. Я здесь в долгосрочной командировке, фирма снимает мне квартиру, но она слишком большая для меня, и убирать я не люблю.
   Они порешили встретиться.
   Маленький немец, лысоватый, в очках. И лет ему уже сорок один. Гюльнаре в ее двадцать три он показался если не глубоким старцем, то уж никак не в жениховской обойме. И хотя они очень быстро задружили, и он ей рассказал, что его в Германии ждет подруга, на которой он женится, она даже после этого не восприняла его как объект женского интереса. Сама в свою очередь рассказала, что у нее в Узбекистане есть любимый, и они тоже скоро поженятся. Не могла же эта гордая девушка рассказать всю правду!
   Так они и коротали за разговорами те немногие вечера, что Гюльнара была свободна от работы в кафе. Дитрих – так звали немца – оказался вовсе не грязнулей, и убрать в квартире, проведя тряпкой по подоконникам, полить герань за высокими узкими окнами и быстренько вымыть полы тряпкой-лентяйкой со смешной метелкой на хвосте много времени не занимало. А поговорить они оба любили. Дитер был инженером, но увлекался импрессионистами и джазом, он давал Гюльнаре смотреть альбомы с репродукциями, которые накупил здесь, и ставил Армстронга. Она в благодарность готовила кушать на себя и на него, хотя он и отказывался, и мог, конечно, питаться в ресторанчике, которых на их улице было несколько. Но Гюльнаре было приятно поухаживать за таким образованным человеком, который, к тому же, и не брал у нее  плату за квартиру. И вот, за просмотром картин, за совместными ужинами Гюльнара и не заметила, как привязалась к этому лысенькому герою не ее романа. Да и сам герой тоже стал как-то внимательно поглядывать на эту чудную девушку, так непохожую на всех женщин, с которыми он был когда-либо знаком.
   Вот так они глядели друг на дружку, хотя Гюльнара постоянно себе говорила, что она не одна, что ее ждет в Ташкенте любимый. Который, кстати, иногда звонил, спрашивал, как дела, но ничего обнадежившего не говорил и возвращаться не звал. Так, люблю, целую. Гюльнара злилась после таких звонков, понимая всю тупиковость ситуации. Но – воспитание! – она упорно считала себя «занятой», а при таком раскладе даже невинный флирт с другим мужчиной был для нее невозможен. Но вот в один из вечеров, когда красное солнце садилось за островерхие крыши, а под окнами, традиционно не зашторенными в этой стране, плескалась вода канала, Дитер, внимательно глядя ей в глаза, сказал, что расстался со своей подругой. Гюльнару словно кипятком окатили   
  Ей явно намекали, что препятствий нет.
  Но они были. В ее голове. И голова у Гюльнары просто начала лопаться. Она увеличивалась в размерах, она дымилась, полушария наползали одно на другое, и успокоиться и все решить не давал один вопрос: а как же он? Он – это любимый (или нет уже?), жених (а когда ж мы поженимся?). И он, как почувствовал, позвонил на следующий день. И когда Гюльнара услышала в трубке: «Знаешь, я подумал, мы все-таки не сможем быть вместе, нам не разрешат..,» - она, как шарик воздушный, отпущенный на волю, воспарила над столиками кафе, над группой разодетых в оранжевое местных болельщиков, над всем этим городом с узкими домами, подпирающими друг друга, как подвыпившие моряки. И сама удивилась, услышав совершенно по-будничному прозвучавший свой голос: «Ну что ж, ты прав. Действительно, нам лучше расстаться, перспектив у нас никаких». На том конце трубки заволновались: «Что-то ты быстро согласилась! У тебя что, кто-то есть?» А ее сердечко уже утвердительно екнуло: да, есть! Но сама она помедлила и проговорила: «У меня никого нет. Пока». И ведь не соврала. И не изменила ему, пока была с ним. Но этим же вечером, пристально глядя своими черными глазами в голубые глаза Дитера за стеклами очков, четко сказала:
- Я рассталась со своим женихом».
   Он снял очки. Потом опустил голову. Потом засмеялся. Потом взял ее крошечную лапку в свою руку…
 - Ну вот, никогда бы не подумала, что полюблю такого старенького, лысенького. А ведь полюбила! - нараспев рассказывала Гюльнара одной из своих немногих подруг, с которыми поддерживала связь. – У него заканчивается контракт, он возвращается в Германию. Да, со мной, а куда ж мы теперь друг без друга.
   И не смутило Дитера, что родители его, пожилые люди, очень желавшие сыну обзавестись собственной семьей, не сразу приняли Гюльнару. И ее это не смутило
- А вот если бы мне, - напевала она своей подружке, - сынок привел молодую африканку, я бы как ответила? Ой, сынок, она ж тебе не пара! Так что я их о-очень понимаю!
    Но время шло. А надо сказать, это уже было их семейное время, поженились они сразу по приезду в Германию, квартиру сняли, чтоб не жить, как раньше Дитер, с родителями. И свекор со свекровью подружились с  «маленькой экзотической куколкой», как они между собой называли невестку. А когда та еще и начала расспрашивать, чем в семье кормили Дитера, что он любит, потому как хочется ублажить мужа, вообще растаяли. И когда случилась у Гюльнары беременность, и отекла она вся, и положили ее в больницу, определив проблему с почками, и вынуждены были врачи беременность прервать, именно свекор со свекровью дежурили у ее постели в отсутствие их сына, что было совсем необязательно. Но уж больно они за невестку переживали.
   Сейчас Гюльнара вылечилась. Пробовала на работу выйти, чтоб не сидеть дома постоянно, чтоб людей видеть и зарабатывать. Потому как не привыкла она сидеть на чужой шее, пусть даже это шея любимого человека.
- Давай я пойду хоть полы мыть, хоть официанткой! – заглядывала она в глаза мужу. Но Дитер даже возмутился:
- И что люди скажут? – первый раз за все время горячился он. – Муж инженер, а жена, преподаватель английского, моет полы?! Сиди, - говорит, - дома, я зарабатываю хорошо, твоим родственникам в Узбекистан деньги пересылать буду. И вообще, вот будут у нас дети, ты ими заниматься и будешь.
   Дети! Родной, ты же так занят, ты так поздно приходишь домой, так устаешь… Приходи пораньше, отдыхай больше, и будут у нас дети. А я уж никуда не пойду. Буду с детьми сидеть, тебя встречать, кормить вкусно. Ай, кто бы знал, что вот такая судьба будет, что муж у меня будет старенький, маленький и лысый! А если б я в Узбекистане осталась? Или в Амстердаме не ту газету в руки взяла? Ой, и думать не хочу! Все всегда к лучшему, все к лучшему…