Запретный плод

               
                Здесь, на проза.ру ,единственный способ привлечь внимание читателей к произведению - дать  ему  интригующее название. Вынужден временно поменять название повести "Запретный плод" на "Запретная любовь".               
               

                1
    Первого ноября, в среду, занятий у меня не было, и я пришел  в институт исключительно ради банкета, организованного студентами-выпускниками заочного отделения по случаю «последнего звонка».
       В  коридоре института я встретил своего коллегу  Сашку Миронова  – высокого, длиннорукого мужчину сорока семи лет с простоватым лицом,  с металлическими зубами желтого цвета, большого любителя выпить, жившего с женой и дочерью в тридцати километрах от города.  Он тоже томился, ожидая начала торжества, которое должно было начаться в три часа дня.  Мы вместе с ним походили по коридору.  Без десяти три он предложил идти в столовую, чтобы занять места получше.
    Мы опустились на первый этаж,  зашли в столовую. Столы уже были заставлены блюдами, бутылками вина и водки,  но никого из преподавателей еще не было.  Мы  отправились назад, на факультет. Когда я зашел в кабинет русского языка, ко мне подскочила  студентка и сообщила, что она будет проходить практику под моим руководством.
    Пока я  рассказывал ей о своих требованиях к практикантам, прошло минут пятнадцать. Когда я во второй раз  пришел в столовую,  большая часть столов уже была занята преподавателями.
  Мы  с Мироновым обошли столы вокруг и сели рядом со студентами. Сашка обеспокоился:
- Мы в хвосте.
 Но потом поправился:
- Лучше здесь. Зачем мне сидеть рядом с заведующей, чтобы она меня контролировала! 
- Правильно, - согласился я. – Центр там, где мы.
 Он  довольно засмеялся.
  Справа от меня в сером костюме сидел Сашка Жилин,  преподаватель литературы лет сорока, с круглой головой и круглым лицом. К моему удивлению, на его носу не было маленьких круглых очков, придававших ему вид клерка.   Рядом с ним сидела его жена Ирина, некрасивая, полная,  черноволосая, смуглая.
  Обмениваясь шутливыми фразами с соседями, я попутно всматривался в  сновавших  студенток,  подпорченных праздничными, парадными одеждами и прическами. Нади, которая последние два года строила мне глазки и  на которую я в этот вечер делал ставку,  среди них не было.   Мой взгляд скользнул  по другим женщинам, но никто из них меня не заинтересовал.  Я уж решил, что вечер обречен на неудачу, но вдруг с подносом в руках,  в белой блузке  появилась Надя – женщина  лет тридцати, с красивым лицом, с русыми волосами средней длины, в широкой блузке. Она подошла к нашему столу.  Я приветливо ей улыбнулся. Она улыбнулась в ответ, обнажив зубы, поставила  на стол тарелки и с пустым подносом снова пошла на кухню. 
- Всегда в начале торжества чувствуешь себя неуютно, - сказал я Миронову.
- Да, - согласился он, - но только до двух рюмок.
- У тебя тоже так бывает? – проговорил я с удивлением.
- У всех так.
Началась официальная часть. Студенты пели университету и преподавателям дифирамбы, но я с нетерпением ждал, когда они закончатся.  Меня  терзали танталовы муки голода: стол был уставлен холодцом,  рыбой, паштетами,  фруктами, овощами и прочими яствами, но правила приличия запрещали начать трапезу.
- Это настоящая пытка – пытка  едой, - пошутил Жилин.
   - Может, кто-нибудь из преподавателей хочет выступить с пожеланиями, - как-то неуверенно проговорила ведущая.
  Слово взяла Мария  Александровна, маленькая женщина с прямым носом, в очках, которая от имени деканата произнесла официальную речь. Вслед за нею к микрофону бросился Миронов.  Его речь, как всегда, попахивала националистическим душком.  Его голос звучал как Иерихонова труба.
 После выступлений начался концерт. Студенты показали несколько номеров художественной самодеятельности. Затем начались игры.
- Мы проверим, как вы знаете поэзию, - проговорила ведущая – невысокая молодая женщина с короткой стрижкой, староста одной группы.
 Она предлагала по очереди каждому преподавателю стихи в перевернутом виде, и каждый преподаватель должен был процитировать первоисточник.  Затем был еще какой-то конкурс. 
     Голод достиг своего апогея. 
   Первым не сдержался Жилин: сначала он выпил стакан  минеральной  воды, а затем взял бутерброд.
  - Я восхищен твоей решительностью. Это поступок  не мальчика, но мужа, -  шепнул я ему я.
   За Жилиным последовали другие. Я тоже взял бутерброд. Вскоре все  ели, пили. Энергично работали челюсти.
  Ведущая попросила преподавателей сфотографироваться с ними.  Оторвавшись от еды, мы вышли на улицу на ступеньки и по очереди сфотографировались с каждой из четырех групп. Затем вернулись в зал.
  Начались танцы. За пультом сидел диск-жокей – парень лет  тридцати с пушком на лысой голове. Долгое время шли только быстрые, одиночные. Я  танцевал вместе с молодыми людьми.
  Миронов сказал, что не любит танцы.        Он  встал из-за стола и подошел к студентке лет тридцати, в белой кофточке, сидевшей за столом напротив. Стройная, высокая, с тонкой талией, она была  симпатична, но ее немного портил утиный нос.  Миронов  сел рядом с нею, и между ними завязался разговор. Затем они вышли из зала. Через полчаса Саня вернулся.
 - Тоня, у тебя можно переночевать?  Вдвоем? – обратился он к Тоне, невысокой преподавательнице, сидевшей рядом.
  Та в знак согласия кивнула головой.
  - Договорился? – спросил я шутливым тоном. – С кем будешь ночевать?  С той?
  - Тихо, - прошептал угрожапюще Саня. – Смотри пальцем не покажи.

   Я пригласил потанцевать Надю. Мою грудь распирал восторг, когда мои руки обнимали ее стройное тело.   
- Я рад, что вы пришли. Вас долго не было, я уж подумал, что вы не придете.
- Я была занята на кухне.
   Кольцо моих рук  сомкнулось на ее  спине.   Вдруг Надя огорошила меня  словами:
   - Николай Cергеевич, мы должны выполнять обязательства перед своими семьями.
- Что ж, можете, выполнять ваши обязательства, - проговорил я глухо.
   Танец кончился, и я поспешил на свое место.  «Строила глазки, жаловалась на мужа, говорила, что он груб, -  думал я, охваченный обидой и досадой. - Теперь ясно для чего? Ей надо было, чтобы я поставил ей экзамены и зачеты. Обманула, очки втерла, старого воробья на мякине провела».
   
   Я заметил, как на меня бросила несколько интригующих взглядов подруга Нади Лариса –  женщина лет двадцати восьми в экстравагантном коротком красном  платье, со стройными ножками.  «А почему бы не заняться ею, - подумал я. Дождавшись, когда зазвучит медленная музыка (по воле диск-жокея, она звучала редко), я пригласил ее на танец.
   Я обнял ее, и мы стали раскачиваться из стороны в сторону. Она  была  необычайно пластичная, стройная, гибкая. 
  - Вас долго не было, - сказал я. – Я уж подумал, что вы не придете.   
   - Я задержалась у Кочергина. Мы обсуждали мою дипломную работу.
     Я сразу поник головой. «Где побывал красавец Кочергин,   мне ловить нечего», - мрачно подумал я.
  - А он сам придет? – поинтересовался я.
- Сказал, что, может, и придет.
Я решил, что консультация состоялась у него  дома. Как-то я видел, как к нему домой заходила студентка.
  Конец танца прошел в молчании. Я решил больше не приглашать ее.
   Все то снова садились за стол, пили, ели, то выходили из-за стола, танцевали.
   Саша Жилин встал и, перегнувшись через стол, обнял студентку.  Его не смущало, что рядом с ним сидела жена.
     - Давай разыграем его, - предложил я ей шепотом. – Сделаем вид, что мы обнимаемся.
  Она ничего не успела сказать. Я сделал вид, будто обнимаю ее. Моя левая рука обвила ее крупное тело.
  - Саня, посмотри, - крикнул я, чтобы привлечь его внимание.
Он молча схватил со стола кухонный  нож и с мрачным выражением лица пошел на меня.  Я не мог понять, шутит ли он или приревновал всерьез.
  - Саня, ты что? Это была шутка! –  крикнул я.
   Он продолжал двигаться на меня. Я похолодел.  «А что, если  в пьяном виде он теряет над собой контроль и ни  за что ни про что прирежет меня», - пронеслось у меня в голове.
  Я не знал, что делать. Если бы я  был уверен, что он хочет всерьез ударить меня ножом,  я бы  попытался выбить у него нож, но я  не исключал, что он разыгрывает меня. Неопределенность его намерений мешала мне принять какое-либо определенное решение.
  - Сдаюсь, сдаюсь, -  прокричал я с утрированным испугом, делая вид, что шучу. – О!  Отелло, успокойся. Твоя Дездемона верна тебе, она любит только тебя».   
   Жилин продолжал надвигаться на меня. Нож в его руке сверкал.  Я развернулся и, делая вид, что продолжаю играть роль,   бросился к выходу. Погоня длилась недолго. Когда я добежал до двери столовой, я остановился и посмотрел назад: ножа в руках Жилина уже не было, и сам он мирно усаживался за стол.
  Зазвучала музыка, и я встал в круг. Когда после танца я вернулся на свое место, Саня проговорил:
  -Коля, ты хороший парень.
  Стало ясно, что, устраивая сцену ревности, он шутил.
     В этот самый момент я увидел студентку, которая месяца два назад  потрясла меня, когда я во второй раз принимал у нее экзамен. Она была среднего роста.  У нее было  симпатичное узкое, продолговатое лицо с густыми бровями, прямым носом, большая  грудь, тонкая талия. Почему я не видел ее до этого момента – не знаю. От волнения у меня что-то  сжалось в животе. Я пригласил ее на танец. Первый танец мы протанцевали почти в полном молчании. Я не знал, как ее зовут. Я наслаждался, прижимая ее сладкое тело.  Меня потрясли ее … нет, не ее карие  глаза, а веки, которые она таинственно опускала вниз, когда наши взгляды  встречались. Я сразу понял, что она принимает меня всерьез, и меня захлестнуло ощущение счастья.
 Такого наслаждения от танца  я, пожалуй, не испытывал никогда.
    Танец закончился. Студентки разошлись по своим местам. Я остался у входа. Смотрю и глазам не верю: Жилин, ухмыляясь, стоит  на столе. Его правая нога расположилась  прямо возле блюд, а левая - возле опустевшей  бутылки водки. Постояв несколько секунд, он  спустился на стул,  а затем на пол, и в сопровождении своей жены и ее подруги Дорожней  направился к выходу.
  Студентка, стоявшая рядом со мной, проговорила с удивлением:
- Я от него такого не ожидала.
- Я знаю его лучше, чем вы, и то не ожидал… - поддержал я ее.
  Большая часть преподавателей разошлась по домам. Места у входа опустели.     Оставшиеся снова стали подходить к микрофону. Я подошел к ведущей вечера  и попросил предоставить мне слово. 
    Я подошел к микрофону. К тому времени я выпил уже не менее восьми рюмок водки, и ко мне пришло полное раскрепощение.
      - Раньше до меня  не дошла очередь, а   мне тоже хочется сказать вам...
 Вы  предлагали нас, преподавателям, разгадать перевертыши. У меня тоже есть  перевертыш. Попробуйте разгадать его. «Бодливой корове бог рогов не дает». Ваш вариант. Помните, что это перевертыш.
    По залу прокатился гул. Студентки недоуменно  пожимали плечами.
  - Не знаем, сдаемся, - послышались голоса.
  -  Ну, хорошо, - продолжил я. - Слушайте разгадку: доброму, любящему преподавателю дьявол не дает попасть в состав экзаменационной комиссии.
  Раздался смех, аплодисменты.
 - Добрый преподаватель – это я.  Если бы я был в составе комиссии, что бы я вам поставил? Что? – обратился я ко всем студентам, сделав паузу.
- Пятерки, - предположил кто-то.
- Правильно, - взревел я, повысил я голос. – Пять, пять и пять. – В такт каждому слову моя рука резко опускалась вниз в разных направлениях, показывая ,  что пятерки получили бы не отдельные индивиды, а все студенты. – Я  всем поставил бы  пятерки. Вы замечательные люди и заслуживаете только самой высокой оценки. Но я не член комиссии. Если бы вы мне предоставили слово пораньше…
- Извините, - послышались женские голоса.
 - …   то я бы обратился с  воззванием к вот этим… - жестом я показал на пустые места, где раньше сидели мои чопорные коллеги, - я бы заклинал бы их совершить благородный поступок, и они не смогли бы сопротивляться.  Вы бы получили высшие баллы.  Но сейчас мне остается только пожелать вам удачи. Я желаю вам успешного завершения университета. Будьте счастливы!
    По залу прокатились аплодисменты.  Казалось, ничего смешного я не сказал, но студенты  искренне смеялись.  Меня всегда удивляют парадоксы смеха. Публично произнесенная шутка порой вызывает гомерический смех, в то время та же самая фраза, произнесенная в узкой компании, оставляет людей равнодушными. Легче рассмешить толпу, чем отдельного индивида.
      Мой успех был бесспорным. Я ловил на себе восхищенные взгляды студенток. Когда снова зазвучала быстрая  танцевальная музыка, ко мне подскочила Лариса и стала танцевать передо мною. Она была ослепительна красива. Обнаженные упругие бедра, тонкая талия,  симметричное  лицо просто потрясали. Она потащила  меня центр круга.  Я послушно шел за нею.  Мы танцевали друг против друга. Наши тела тряслись в  бурном экстазе. Меня захватила стихия танца, стихия безрассудства.  Но, несмотря на сильное опьянение,  усилием воли я взял себя в руки. «Что ей от меня надо? – думал я о Ларисе. – Она видела , как я танцевал с Незнакомкой, и  ей хочется отбить меня у нее… Чтобы продемонстрировать свое превосходство… А потом оставит меня  с носом…».
      Я дистанцировался от нее.  Когда снова зазвучал медленный танец, я пригласил Незнакомку. Пусть она не была такой красивой, как Лариса, но она была в моем вкусе,  она испытывала ко мне искреннюю симпатию.    
  Ее большая  грудь прижалась к моему животу. Меня  пронзила  нирвана.
  - А вы знаете, Николай Сергеевич,  вы мне двойку поставили, - сказала моя партнерша несколько обиженно.
  - Двойку? – ужаснулся я. – Простите меня, ради бога. Мне стыдно. На зарплате это хоть не отразилось?
   Она отрицательно покачала головой.
 - Ну а потом на пересдаче что поставил?
 - Четыре.
  - Когда я увидел вас, я был потрясен. У  меня даже в груди похолодело. Вы заметили?
  - Да, - тихо ответила она. Ее веки таинственно  опустились.
  - Можно я вас сегодня  провожу? – спросил я.
- Да, - тихо ответила она, не поднимая глаз.
- Когда и где мы встретимся?  Вы ведь, наверно, останетесь убирать.
- Я думаю, что меня отпустят. Я участвовала в подготовке.
- Когда уйдем?
- Давайте сейчас.
 Мы договорились встретиться у входа, и я опрометью побежал  в кабинет одеваться. 
    Натянув черную кожаную куртку, нахлобучив на голову черную  норковую шапку, я  выскочил на улицу. Незнакомка стояла на ступеньках с подругой. Увидев меня, подруга попрощалась и ушла.
 Мы шли рядом по направлению к улице Железнова, где Незнакомка вместе с другими заочницами снимала квартиру. Я задавал ей вопросы,  она отвечала.
    Ей было двадцать пять лет. Она жила в  Новодольском районе, в деревне, которая находится в десяти километрах от города. Работала в школе, где преподавала математику, так как нагрузки  по русскому языку и литературе не было. В школе училось 10 учеников. Ее муж был шофером.  Дочке было четыре года. 
    Я взял ее под руку и нежно сжал ее кисть. Она ответила пожатием.
- Мы с подругой говорили: «Не завести любовника, что ли?», - сказала она. -  Мне всегда нравились мужчины старше меня.
  Я был старше ее на двадцать лет, но я не чувствовал старости. Я чувствовал себя таким же, как и двадцать лет назад.
- Если нужно, я могу помочь на экзаменах. Кто сейчас входит в комиссию?  – С одной стороны, мне хотелось оказать ей услугу, а с другой, заинтересовать своей персоной.
 Она назвала несколько имен.
    - Можно попробовать, - сказал я.
- А не сделаем ли мы хуже? – предположила она.
- Не знаю.  Может, они и так всем поставят.  Потом обсудим. 
Мы дошли до Железнова. Приближался ее дом. Расставаться не хотелось.  Меня охватило волнение, и с минуту мы молчали.
- Можно я вас поцелую? – спросил я.
- Можно, - просто, без кокетства ответила она.
  Я поцеловал ее в губы. Поцелуй был сладостным.
Мимо шли люди, и хоть был уже мрак, мешали нам.
- Давай найдем где-нибудь скамейку, - предложил я.
 Она согласилась. Мы зашли во дворы, прошли вдоль кирпичного дома. Наконец, нашли скамейку в затемненном месте и сели на нее. Я обнял ее и стал целовать. Она отвечала на поцелуи. Меня переполняла нежность, страсть, и хоть меня никто не тянул за язык, с уст моих срывались слова, полные страсти:
- Люблю тебя, люблю.
 Моя правая рука проникла к ее груди. Ее большая, мягкая, материнская  грудь привела меня в состояние восторга.  Мои пальцы нащупали сосок. Он  был небольшой.
    Когда я целовал ее в ухо, она стонала. 
- Это пытка. Сладкая пытка, - сказала она. – Не могу больше.
  Эта фраза меня немного покоробила.
  Меня томило желание, мне хотелось слиться с нею, но, к  сожалению, мне некуда было вести ее.   
   Я спросил, у кого она снимает квартиру. Теплилась надежда попасть к ней  в гости.
- Она работает в университете… медсестрой, - сказала она с некоторым сожалением.
Около часа я целовал ее. Даже поймал кончик ее языка своими губами  и сосал его. Она  полностью мне доверилась.
Но потом возникла ситуация, когда поцелуи уже надоели, они были пройденным этапом, надо было идти дальше, но условий для развития отношений не было.
Она встала. Я довел ее до подъезда.
- Когда встретимся? – спросил я.
- Завтра я уезжаю. Приеду одиннадцатого.
- Давай встретимся двенадцатого.
- Где?
 Я подумал, что на худой конец можно будет воспользоваться кабинетом Паши Травкина(ключ от него у меня был), и предложил встретиться возле корпуса университета.
Я так и не решился спросить ее, как ее зовут. Мне было стыдно признаться, что, несмотря на то, что она сдавала мне экзамен,  я не помню ее имя.   
   Она скрылась в подъезде. Я пешком пошел домой. Меня распирало чувство счастья. Ни одна женщина, с которой я имел дело,  не нравилась мне так сильно, как Незнакомка. У каждой из них был какой-нибудь отталкивающий недостаток: у одной плохие зубы, у другой широкие плечи.  Незнакомку я принимал всю полностью. 
               
        Дома меня встретила Оксана,  моя жена -  женщина тридцати восьми лет, полная, широкая в кости, с двойным подбородком.  Она ничего не сказала, но ее  круглое лицо было мрачным.  Было заметно, что ее терзают подозрения.  Перекинувшись со мной несколькими фразами, она направилась в свою спальню  (в последние два года мы спали в разных комнатах). Ее полные до безобразия ноги, тяжелая слоновья походка вызвали у меня приступ отвращения.
      Весь следующий день она обиженно молчала.  Я не мог понять, как она догадалась о моем приключении. Возможно, губы у меня были в помаде.
    В коридорах университета, куда я пришел на следующий день,  мелькали студентки-заочницы. Я боялся наткнуться на Незнакомку. Я не знал, о чем с нею говорить.  Неожиданная встреча могла  испортить наши отношения. Я, как тень, ходил по коридорам университета. К счастью, она так и не попалась мне на глаза.    


                2
    Я напряженно думал, где найти место для нашего  тайного свидания. В голове роились планы: можно повести в гостиницу, можно снять квартиру. Я решил довериться своему товарищу Паше  Травкину -  бородатому, интеллигентному невысокому  мужчине в очках, преподавателю химии и одновременно книготорговцу.
  Я нашел его на книжном складе (его книжные лавки размещались в университете) и кратко рассказал ему о приключении. Он повел себя, как  всякий нормальный мужчина, узнавший об успехе другого мужчины: его лицо побледнело от зависти.
- Я вижу: ты просто ожил, - сказал он.
      Он активно включился в обсуждение моей  проблемы.
- Можешь воспользоваться нашей квартирой. Возможно,  в воскресенье мы поедем в деревню.
      Его предложение меня поразило.
- А когда вы вернетесь?
- Часов в семь.
- Так ведь у нас встреча назначена на пять.
- Ну, тогда не получится, - проговорил Паша с некоторым облегчением. – Летом вам  можно было бы поехать к нам  на дачу. Но сейчас не получится.  Там нет отопления. Можешь узнать в гостинице, поселяют ли с местной пропиской.
Прежде чем идти в гостиницу, я попытался найти другой вариант решения проблемы. 

      Вооружившись двумя полуторалитровыми  бутылями  пива и лещом, я пришел к Олегу Дорошенко - крупному, высокому мужчине пятидесяти одного года, преподавателю немецкого языка. У него было овальное, широкое лицо, короткие седеющие волосы, лобно-теменная лысина,  серые глаза, небольшие подглазные мешки, прямой нос, крупные верхние зубы из желтого металла.
      Он пытался затеять разговор о политике, но на этот раз политика меня  не интересовала. Как только представился случай, я рассказал ему о своей проблеме.
  - Нельзя ли встретиться у тебя. Ты меня знаешь. Я в долгу не останусь. Отблагодарю.
 - Ну что ты? О какой благодарности ты говоришь, - поморщился он. – Я то не против, но как?  Брат врывается в комнату. Услышит шум  – будет лезть. Они только и ждут от меня этого.
    Я выразил понимание:
- Действительно, это невозможно осуществить технически. Зайду в гостиницу, узнаю, не примут ли они нас и сколько это стоит.
Он пошел меня проводить.
    Гостиница «Везельск»  еще не работала (она была на реставрации).  Пошли в «Центральную». По дороге Олег вдруг изменил решение:
- Можно у меня. Я придумал как.  Я займусь стиркой.
      В гостинице женщина на входе сказала, что стоимость одного номера в сутки вкупе с предварительным бронированием стоит около четырехсот рублей.
- Не годится, - сказал Олег, когда мы отошли от «стойки». –  Не хватит денег. Приходите ко мне.
Я от всего сердца  поблагодарил товарища.
- Я постараюсь найти другой вариант, чтобы тебя не беспокоить. Но в крайнем случае….
- Не ищи. Приходи, - настаивал Олег категоричным тоном. 
Я попросил его самому познакомиться с Незнакомкой.
  - Запомни ее имя. Потом мне скажешь, если я не услышу. Мне неудобно было признаться, что я забыл ее имя. Ведь когда-то она сдавала мне экзамен.
    Мы расстались.
Накануне встречи с Незнакомкой я отправился к Олегу, чтобы подготовить  нашу встречу и согласовать элементы сценария.
 - Ты обязательно скажи четко, что ты оставляешь нас в комнате одних, - попросил я товарища.
  Он показал мне, как закрыться на замок (надо было обязательно нажать на кнопку в замке).  Затем мы вдвоем  пошли на рынок, где купили цыплят, овощи (платил, конечно, я).
 
      Подготовившись к встрече, я вернулся домой. Весь вечер меня волновали, тревожили мысли о  предстоящем свидании.  Почему-то в памяти  стерлось, как выглядит Незнакомка, как она одета.  «Вдруг она придет, а я не узнаю ее. Тем более, что в пять часов сейчас уже довольно темно», - думал я. Наконец, заснул, но проснулся  в четыре утра. Долго ворочался с боку на бок.  Досадовал на себя. Боялся, что если не высплюсь, то на  следующий день, в минуту испытаний, буду не в форме. Но, в конце концов,  сон смежил мне глаза. Проснулся я довольно поздно, в восемь часов.
  Оксана благосклонно отнеслась к моему сообщению, что вечером я иду к Олегу на день рождения. Сама она собиралась пойти в гости к своей подружке Люсе, прихватив с собой бутылку двадцатиградусного бальзама.  В голову пришла юмористическая мысль: «Я иду на свиданье с Незнакомкой, а она с Незнакомцем».
  Я заставил себя сесть за написание лекции, но работа шла туго. Мешали мысли о предстоящей встрече. «А вдруг она не придет, - думал я, - или  мы разминемся с нею. Я-то назначил ей встречу возле девятиэтажного здания, но она может перепутать, прийти к центральному корпусу университета». Для таких опасений у меня были основания: в моей жизни было несколько эпизодов, когда встреча с женщиной  срывалась из-за того, что мы приходили к разным местам.
   В час дня  я отправился на поиски вина  «Букет Молдавии», которое когда-то  нахваливала моя бывшая одноклассница Люда Уварова. По дороге  гадал, как зовут Незнакомку. Моя душа пела, когда я называл ее Таней, Наташей, Людой. Ей подходили все имена, которые я ей давал.
       В начале пятого я отправился на свидание.   
    Когда я подходил к месту встречи, я увидел девушку в светло-голубой куртке, юбочке, в шапочке, которая шла мне навстречу. У меня екнуло сердце: кажется, она. Чем ни ближе она подходила ко мне, тем больше походила на мою  Незнакомку. У нее была хорошая фигура, легкая походка. Когда она подошла совсем близко, стало очевидно, что это  она.  Она мило  улыбалась мне, я тоже скорчил в ответ улыбку. От нее веяло молодостью.  Она   не была такой красивой, какой показалась  на банкете,  но это обстоятельство меня только обрадовало: она уже не пугала своей недоступностью.  Она полностью  подходила мне.   
      Я подошел к ней.
- А я уж думала. Что вы не придете? – проговорила она, улыбаясь.
 Я посмотрел на часы:
- Сейчас только без пятнадцати  пять.
- Я не взяла с собой часы.
- Я предлагаю пойти в гости к моему товарищу. Он какое-то время посидит с нами за столом, а потом мы останемся одни, - сказал я решительно. 
В ее глазах мелькнуло понимание.
Чтобы не напугать  ее, я предусмотрительно скрыл от нее, что Олег живет не один.
Я направился к  остановке.  Она последовала за мной. 
  Мы зашли в подъехавший переполненный троллейбус. Освободилось место, но она отказалась сесть. Мы стояли рядом. Я чувствовал некоторую неловкость. Мужчина, пролазивший к выходу,  задел мою спутницу, но я ничего не сказал ему. Мне не хотелось устраивать скандал.   
   Доехали до рынка,  вышли. Пошли вниз. Я объяснил ей, что по пути собираюсь купить водку. Незнакомка оказалась общительным человеком, и между нами постепенно завязался непринужденный разговор.
- Хороший был человек, который придумал заочное отделение, - говорила она с улыбкой на устах. – Мы обсуждали с подругой… Настоящий курорт.
  Я подумал, что отношения со мной  для нее  лишь курортный роман, что никаких чувств ко мне она не испытывает.
   Она в юмористическом ключе  рассказала, как ее втягивали в игры  – своего рода лохотрон. Она потеряла в этих играх немало денег. Я в свою очередь рассказал, как меня тоже пытались втянуть в игру, но я проявил благоразумие и от игры уклонился.   
   Магазинчики уже были закрыты, и водку нам удалось купить лишь в «Центральном гастрономе».
   Когда я подошел к вино-водочному отделу, продавщица была поглощена разговором с женщиной и мужчиной. Я стал изучать сорта водок, стоявших на витрине.
  - А «Экстра» чья? – спросил я.
- Купишь – твоя будет, - сострил мужчина.
 Я пропустил его слова мимо ушей.
- У вас есть валуйская?
- Да.
  Я вышел из магазина с бутылкой  «Люкса».
- Еще острит, - проговорила Незнакомка с напускным осуждением. 
- Кто острит? – удивился я  (фраза мужчины выскочила уже из моей головы).
- Да тот, в очереди. Говорит: купишь – твоя будет.
 По тону было заметно, что примитивная острота мужчины ей понравилась. Во мне шевельнулась ревность, и в голове мелькнула  неприятная мысль: «Да, вкус у нее далеко не высшей пробы».
   Весело разговаривая, мы дошли до Олегова дома, поднялись на четвертый этаж. Я позвонил. К моему огорчению, дверь открыл не  Олег, а его племянник. Он позвал  своего дядю. На лице  Олега сияла гостеприимная «дипломатическая» златозубая  улыбка.
- Познакомьтесь, - предложил я. Мой слух напрягся.
Я приготовился узнать имя Незнакомки, но Олег пропустил мои слова мимо ушей. Наконец, он,  как бы спохватившись, протянул руку:
- Олег.
 Незнакомка тоже протянула руку. 
- Лиля, - сказала она. 
 Наконец, я узнал имя Незнакомки.
   По квартире мелькнула сестра Олега, женщина лет сорока пяти, угрюмая, мрачная. С Игорем они жили как кошка с собакой.
   Сам Олег скрылся на кухне.
 Лиля раздевалась и разувалась долго.  Я ждал ее возле комнаты Олега. Мне было неловко.
  - Заходи сюда, - сказал я, когда она вопросительно  посмотрела на меня, и зашел в маленькую комнату, загроможденную мебелью – столами, стульями, кроватью.   
    Я усадил ее на лучший стул за столом – он стоял возле книжной полки, на которой была установлена батарея граммплатинок. Мне показалось, что из окна дует. Я боялся, что Лиля простудится,  но Олег заверил, что окно закрыто наглухо.
  На столике появилась красноватое рагу, банка консервов, хлеб,  рюмки. Меня удивило, что курицы пока не было.
     Я открыл бутылку вина, водку.  Я налил вначале всем вина.
- Мне хвалили «Букет Молдавии». Давайте все продегустируем.
    Выпили за знакомство.
   Мы спросили у дамы, какую музыку она любит. Она сказала.  Олег нашел подходящую  кассету, поставил ее. Зазвучала спокойная инструментальная музыка.   
 Завязался непринужденный разговор. Меня удивило, что Лиля за словом в карман не лезла, говорила свободно, естественно. Она была подлинной героиней застолья, лидером. Мне нравилось, что она не подчеркивает свою молодость и  ведет себя с нами как равная.    
  Рагу, приготовленное Олегом,  как всегда, было великолепным.
- Игорь – кулинарный талант, если не сказать, гений, - сказал я. – Он ведет немецкий язык, но его истинное призвание – кулинария. В этой области ему  нет равных, - льстил я. Надо же было о чем-то говорить.
- Я люблю, когда мужчины умеют готовить, - сказала Лиля. – А то я приехала домой. Еды нет. На плите хоть шаром покати.
  Игорь по обыкновению сел на своего любимого конька. Он доказывал, что землю надо как можно скорее приватизировать.
Я возражал. Основной аргумент: землю за бесценок скупят отдельные богачи.
  Лиля мыслила конкретно. Она делилась своим опытом.
  - Цены на сельхозпродукты низкие. Молоко покупают у нас по два рубля за литр, а продают по десять.
- По шесть шестьдесят, - уточнил я.
- У отца есть трактор, но нет комбайна. Он жалеет, что не купил его, когда можно было купить. Теперь они стоят бешеные деньги.
- А вот  если бы земля была бы частной, ее можно было бы заложить в банк и купить комбайн, - воскликнул Олег. 
- А кто бы отдавал потом деньги банку, - возразил я.
- Да, это было бы неплохо, - согласилась Лиля с Олегом.
- Производство сельхозпродуктов нерентабельно, - возразил я. – Через год-два вся земля перешла бы в собственность банку. А крестьяне превратились бы в батраков, в крепостных. Между тем доказано, что труд эффективен только тогда, когда крестьянин, фермер работает на себя.
Лиля согласилась со мной.
    Она рассказала, как она вырастила большой урожай подсолнухов. У нее соток девять было засажено ими. Ей пришлось и полоть, и выбивать подсолнухи. Получилось шесть мешков. Муж отвез их на местный заводик, где  им сбили три фляги масла.
   - А ведь это копейки, - вставил я. – На рынке литр первосортного масла стоит сейчас четырнадцать рублей. А месяца два назад доходило даже до девяти рублей. Минеральная вода, например «Ессентуки», стоила в два раза дороже.
- Да, - поддержала меня Лиля. – А ведь ее надо только налить.
- Дары природы.
 Меня удивило, что Лиля без тени стыдливости упоминала в разговоре мужа, свекровь.   
 Я выразился по какому-то поводу слишком книжно.
- Какой сухарь, - бросила мне в лицо Лиля шутливым тоном.
 Мне стало не по себе. У меня в душе теплился маленький костер любви и нежности, а  ее критическая реплика, как стакан воды,  чуть было не затушила его.  Я начал оправдываться. Она сказала, что пошутила. 
 Время шло.  Уровень водки в бутылке резко упал. Вино расходовалось медленно. Мы на Лилю не давили.
  Я доливал Лиле в рюмку вино, хотя она еще не выпила прежнее. Олег заметил это и напал на меня:
  - Вообще-то  наливают только тогда, когда  рюмка опустела. Это сигнал, что человек хочет выпить еще.
 - Я же не заставляю насильно пить вино. Хочет -  пусть пьет, а не хочет – пусть стоит. Может, в европейский этикет предписывает такое, но наш русский…
- Менталитет… - помог Олег.
- Да, наш русский менталитет требует, чтобы рюмка у гостя все время была налита доверху.
 Лиля рассказала анекдот. Я плохо помню его содержание.  Ребенок спрашивает у отца: как из барана получить колбасу. Отец забавно рассказал, как это сделать.   Ребенок никак не мог понять объяснений отца. 
Я был уже пьян, меня волновали предстоящие испытания, поэтому я не сразу понял смысл анекдота и  попросил уточнения.  Олег поднял меня на смех. Его поддержала Лиля.  Я проглотил обиду. 

Олег время от времени исчезал из комнаты. Сначала поставил на огонь курицу, спустя полчаса вспомнил о картошке и поставил ее тушить.
У меня полностью пропал аппетит, и хотя я пил меньше Олега,  я опасался, что без закуски водка раньше времени свалит меня с ног. Кроме всего прочего, накапливалась усталость.
  Олег обещал посидеть с нами немного, но прошло уже три часа, как мы пришли, а он не оставлял нас наедине.
    -Принесу картошку, - сказал Олег.
   - Не надо, Олег, - взмолились мы. – Мы не хотим есть.
- Это сейчас, - возразил он. – После захотите.
- Я хорошо знаю Олега, - сказал я. -  Одна из его черт упрямство. Уж если сказал, что будет картошка, значит,  она будет, чего бы это ему не стоило.  Нам остается только принять реальность.
     Олег удалился на кухню.
  - Хороший у тебя друг, - сказала Лиля. – Он женат?
  - Нет, сейчас нет, но когда-то был женат.
   - Значит, он разведенный?
   - Можно и так сказать.
   Мне не хотелось говорить ей,  что Олег - гей. Думаю, что, если бы она узнала правду о моем товарище, она бы поменяла о нем мнение.
    Я поставил сначала «Веселых ребят», затем  кассету современной западной музыки. Мы танцевали, целовались. Мои руки обвили ее стройное гибкое тело, и в груди моей  кипела радость. Лиля  сказала мне что-то приятное, какой-то комплимент, меня обдало жаром.   
  Олег входил, выходил, но мы  не обращали на него внимания.  Он сам сказал, чтобы мы его не стеснялись.
   Когда я выходил  в туалет, Олег шепотом сказал мне:
   Наконец, появилась курица, а минут через двадцать тушеная картошка.  Мы еще выпили, поковыряли вилкой мясо.
Наконец, Олег произнес сакраментальную фразу:
  - Ну а теперь я вас оставлю. У меня появились срочные хозяйственные дела. Ну, прямо надо сейчас. Позарез.  Я оставлю вас часа на два.
 Нам не надо было ничего объяснять. Мы давно с нетерпением ждали этого мгновения.    Я возликовал, но моя радость была преждевременной. Олег не уходил еще минут пять, которые тянулись как вечность.
  Наконец он исчез. Щелкнула кнопка золотистого замка.  Я выключил большую лампу.  Комнату тускло освещали две настольные лампы.
  - Выключить еще одну лампу? – спросил я.
  - Не надо.
  Я  отдернул покрывало. Мы торопливо стали раздеваться. В полумраке шелестела ее юбка, кофта. Я помог Лиле снять бюстгальтер. Ее большая красивая грудь, тонкая талия меня потрясли и вдохновили.
  Мы оказались в постели. Я осыпал поцелуями ее тело. Губы, мочки ушей, шея, грудь.  Ее стоны, горячее дыхание    действовали на меня возбуждающе. Она реагировала бурно на каждое прикосновение. Когда я прикасался губами  к ее уху, она вскрикивала. Мои страхи, что в нужный момент я буду не в форме, оказались напрасными.
    Я  опустился вниз. Мои пальцы раздвинули губки, и мои губы, язык  прикоснулись к клитору. Ее руки легли на мою голову. 
- Я надену, - шепнул я. Моя рука полезла в карман за презервативом.
   - Не надо. Можно без него, - шепнула она.
Минут через десять  мой член проник в ее чудесное влагалище.
   Я старался из всех сил. По ее вскрикам, дыханию, было видно, что ей  приятно, но довести ее  до оргазма мне не удавалось.   
  Я попросил ее полежать на мне.  Она встала на колени, вошла в меня  и начала быстро двигаться.  Вдруг мой член выскочил из влагалища, ее тело надавило на него, меня пронзила боль. Я даже подумал,  не травмирован ли он, но, к счастью, все обошлось. Член снова погрузился во влагалище,  и сбоев уже не было.  Мы быстро приспосабливались  друг к другу.
      Она была великолепна. Давно я так не наслаждался с женщиной.  Она напомнила мне Тоню, мою первую жену,  которая в постели была виртуозом.
    Уставшие, мы лежали рядом. Мы лежали рядом. Меня захлестнуло чувство любви к ней.  Я чувствовал, что на моих глазах выступили слезы.  Я ласкал ее тело, шептал ей на ушко ласковые слова.
Прошло минут десять.
- Пора, - проговорил я с сожалением. – А то Олег перестирал там уже все белье.
- Так не хочется, - тихо сказала она с улыбкой. – Ну ладно, оденусь полежу на постели.
 Мы встали, я включил свет, оделись. Хотелось пить.
  Я  пошел в туалет. Олег был на кухне. Он стоял у раковины с тряпкой в руках.
- Олег, дико хочется пить, - сказал я.
- Сейчас, чуть подождите.
 Он угостил нас водой из родника (ею были наполнены бутыли), затем присоединился к нам.
 Лиля, обессиленная,  сидела на кровати, опершись спиною на стену и вытянув ноги. Я поглаживал ее ступни.
Меня поражало в ней то, что она ничуть не стеснялась, чувствовала себя естественной, как будто ничего не произошло.
 Мы заговорили о последнем концерте Пугачевой. Я раскритиковал его. Надпись  «живой звук» не оправдывало какофонии. Лиля довольно резко отозвалась о Пугачевой вообще. Ей больше нравилась Ротару. Мы с Олегом взяли Пугачеву под защиту: талант.
  - Она может петь иногда удачно, иногда неудачно, и неудачные выступления можно критиковать, но она уже давно классик нашей эстрады.  Прошлогодний концерт меня просто  потряс, - сказал я.
   Олег поставил на видеомагнитофон кассету Пугачевой и  сел на корточки возле кровати. Мы смотрели концерт  и комментировали:
 - Гениально, каждая деталь продумана.
- Ладно, вы меня убедили, - сдалась Лиля.
 Снова заговорили о жизни.
 -  Экономическими трудностями хоть пруд пруди, но сегодня я соглашусь с тобой, Олег:  не так уж плохо мы живем.  Восприятие жизни зависит от субъективного фактора.  Лиля сделала меня счастливым.
    Я снова выразился по-книжному. Лиля, улыбаясь, снова сказала:
- Я не субъективный фактор. Сухарь!
 Признаться, не люблю простонародного юмора, слишком фамильярного.
   Я обиделся:
- Я не сухарь. Я просто книжник. Это разные понятия.  Мне уже одна однокурсница когда-то  бросила такое же слово. Она   любит декламировать стихи. Лирическая героиня, брошенная мужчиной,  от отчаяния вдавила в свою щеку горящую сигарету. Я честно  сказал ей, что стихотворение мне не понравилось. Оно слишком мелодраматичное. Она бросила мне в лицо: «Сухарь».
 Лиля поддержала меня:
- Да, то было плохое стихотворение.
- Сухарь не способен испытывать  чувства.
- Не обижайся. Я ж пошутила, сказала она и сжала мою руку.
  Олег снова пригласил нас  к столу. На этот раз аппетит у меня  прорезался. Я ел картошку,  отщипывал от тушеной курицы кусочки.
  - Я говорил, что еще захотите поесть, - торжествующе проговорил Олег.
 - Каждому овощу свое время, - пошутил я.
   Чтобы развлечь друзей, я рассказал о нищем мужике, который стоял недалеко от универмага «Везельск:
 -  Одна рука у него была протянута для подаяния. В другой он держал бутылку пива, уже наполовину опустошенную. Я дал ему рубль за оригинальность и остроумие.
- Расскажи мне о себе, - попросила Лиля, когда мы остались одни.
 Я не скрывая, рассказал о своих неудачных браках.
  - Тебе просто не везет, - проговорила она сочувственно.
  Время шло, а уходить не хотелось.
 - А, пора, а то на троллейбус не успеем, - сказала Лиля.
 Когда мы одевались, подошел брат   Олега – Борис. Он был в стельку пьян. 
- Вот на эти нельзя. Это сестры. Вот на эти вешайте, - показал он на крючки на раздевалке. Тон его был доброжелательным. Он просто информировал нас. На меня он смотрел с уважением. Мои опасения, что кто-нибудь из родственников Олега нам нагрубит, оказались напрасными.  .
- Хорошо, в следующий раз так и сделаем. 
  Облачившись в спортивный костюм, Олег пошел провожать нас.  Мы шли через площадь к остановке.  Я держал Лилю под руку. Олег о чем-то оживленно говорил. Мне не хотелось с ним  расставаться. Теперь он был мне особенно дорог. Благодаря ему, мы нашли приют. 
- Приходите завтра. Увидите караоке по-русски, - сказал он.
Он собирался купить с рук музыкальный центр за две с половиной тысячи.
  - Завтра не можем, - улыбнулся я. –  Послезавтра у Лили экзамен. А послезавтра можем прийти. 
 Когда прошли площадь, он сказал:
- Дальше не пойду, а то меня заберут, - он показал рукой  на трико.
 Мы продолжили путь одни.  На остановке не было ни души. Постояли минут пятнадцать. Стало ясно, что троллейбусы  уже не ходят. Подъехали легковые машины, из них вышли люди.
   - Не люблю я частников, - сказал я, - Можно нарваться на бандитов. Лучше на такси.
 На противоположной стороне улицы будто по мановению палочки появилось зеленое такси с зеленым глазком.
  Я перешел дорогу.
  - До Железнова довезете? – спросил я водителя, открывшего боковое окно.
- Тридцать  рублей.
 Я заколебался.
- За двадцать пять, - предложил водитель.
- Давайте за двадцать.
- Нет, - усмехнулся водитель.
- Ладно, уговорили.
      Мы с Лилей сели за заднее сиденье, и машина тронулась. Я держал Лилю за руку. Она нежно отвечала на мое рукопожатие. На душе было   умиротворение.
   Машина домчала нас до места назначения минут за пятнадцать.
Я довел Лилю до подъезда. Мы поцеловались.
 - Я люблю тебя, - прошептал я. – Сегодня я был счастлив как никогда.
Договорились через день встретиться на том же месте и в тот же час.
  Я пошел домой пешком. В квартире было тихо. Я даже не решился открыть дверь в спальню Оксаны, чтобы узнать, дома ли она. Открою – она проснется, начнет принюхиваться (у нее была такая привычка). Учует запах помады, запах женщины. Устроит скандал.
    Я залез в ванну, чтобы смыть следы «преступления».   
    Утром я проснулся рано. На меня нахлынули воспоминания о вчерашнем вечере.  Образ обнаженной Лили меня вдохновил.   Я решил выполнить супружеский долг, чтобы снять с себя всякие подозрения в измене. Оксана обняла меня. Я стал ласкать ее. Ее тело тряслось. Трясся живот, грудь, подбородок. «Студень, настоящий студень», - думал я. У меня возникло гадливое чувство. Я уже не мог, как раньше, заниматься с нею сексом.
 - Кончай один, - сказала она.
 Мне показалось, что у нее не возникло никаких подозрений.
Она спросила, зачем я купался ночью. У меня уже был заготовлен ответ:
- Болела голова. После водки.
- Кто был?
- Кроме Олега  и меня, был еще Игорь – приятель Олега, - солгал я, не моргнув глазом. – Мы еще не все  допили.  Каждый принес с собой спиртное.  Олег две бутылки водки, Игорь и я по бутылке. Решили встретиться послезавтра и продолжить трапезу.
Страх разоблачения и скандала заставил меня лгать вдохновенно.   
     Целых два дня я томился в ожидании встречи с Лилей.
  Я зашел к Паше  Травкину на склад. Меня потянуло на откровения.
- Я думал, что  во время секса мне обязательно  нужно  представлять других женщин, чтобы у меня получилось хорошо.  Но после вчерашней встречи с Лилей я сделал  открытие: я в этом совершенно не нуждаюсь. Просто жена  не привлекает меня сексуально. Она слишком  располнела, стала неуклюжей,   - говорил я с ожесточением.
- На этот раз ты не представлял другую женщину?
- Нет! Мне достаточно было смотреть на ту, которая была со мной.

                3
Четырнадцатого ноября я был в условленном месте – возле университета, возле девятиэтажного корпуса. Я пришел пораньше, минут на пятнадцать. Время тянулось медленно. Лили не было.  «А вдруг больше не придет», - лезли  мне в голову мрачные предположения. -  Вдруг она решила порвать со мной отношения». Я впадал в отчаяние.  «Ну,  ничего, все равно близость между нами была», - пытался я себя утешить.  Я всматривался в прохожих.  Я поднимался на ступеньки университета, чтобы видеть дальше, затем  снова опускался вниз. Пятнадцать минут тянулись словно день.  Ровно в пять я увидел, как ко мне приближается светло-голубая куртка и белая вязаная шапочка.  Сердце екнуло от радости.   Лиля  подошла ко мне улыбнулась.
- Как экзамен? – спросил я.
 На лице ее появилась улыбка, счастливая.
- Четыре.
 Я от души поздравил ее.
- Я боялся, что ты не придешь, - сказал я. – В голову лезли мрачные мысли. «Вдруг, думаю, не сдала».
 - Я опоздала? Я не взяла с собой часы.
- Нет, нет. Ты пришла вовремя. Сейчас пять. Но в прошлый раз ты пришла немного пораньше.
 На троллейбусе мы снова доехали до рынка, а потом старым маршрутом  пешком пошли к Олегу. 
    Я вспомнил прошлую обиду, когда она назвала меня сухарем.
- Лиля, пойми, я не могу сыпать просторечием. Я же книжник. Да и работа у меня такая. Книги повлияли на мою речь, - говорил я эмоционально. –  Слова связаны с мыслями. Если я откажусь от своих слов, значит, я не могу выразить свои мысли.
- Я понимаю. Я думала об этом…  Я жалела, что сказала… Скоро я сама заговорю, как ты.
- И ты говори, как тебе хочется. Не надо думать о выборе слов.
- Да, - улыбнулась она. – Я думала об этом. Если бы мне надо было подбирать слова, я б, наверно, все время молчала.
- Да, это сковывает. А ты говоришь великолепно.
- Город давит, - сказал я, спустя какое-то время.
- Я тебя понимаю, - поддержала она. 
- У меня появилась идеи. Давай вдвоем съездим к моему другу в Старый Дол. В пятницу можно поехать, а вернуться в воскресенье.  Там мы можем побыть в его квартире наедине.
Она замялась.
 - Я не могу, - застенчиво проговорила она. – У меня началось. Из-за волнений раньше времени на пять дней.
  - Не обязательно ехать в эту пятницу. Мы поедем через неделю.
- Тогда можно. Я как раз сдам следующий экзамен.
- Правда,  на поездку понадобится рублей 500. Но я их достану. Попрошу у Паши Травкина. 
- Любовь требует жертв, - пошутила она.
 Ее шутка, с точки зрения какого-нибудь зануды, не очень уместная, мне понравилась.
 Дверь открыл  шурин, мужчина лет сорока восьми, худой, рыжий, белобрысый. Он бросил осуждающий взгляд на нас, но мы не обратили на него внимания.
  Мы зашли в коридор. Из двери вышел Олег. Лицо холодное, суровое. Я сразу почувствовал, что мы не вовремя.
- Подождите, - сказал он суховато. – У меня сейчас ученик. Не могли бы вы прийти чуть-чуть попозже.
- Конечно, - смущенно заверил я. - Могли. Но сначала мне надо с тобой посоветоваться. Вино еще есть.
- Нет.
- Ну ладно, - смутился я. – Что купить? Водки?
- Лучше полегче… пива.
Площадь была залита светом фонарей. Прежде чем идти в «Центральный» за вином, я повел Лилю в парк, подальше от людей, чтобы там поцеловаться.  Мы укрылись за большим разлапистым деревом, и я прижал ее к себе. Как приятно обнимать тонкое тело любимой женщины, прижавшейся к тебе!  Уже само объятие доставляет ни с чем не сравнимое наслаждение. Но на объятии мы не остановились. Я целовал ее лицо, шею, ушки. Живая реакция на мои действия – тяжелое дыхание –  еще больше вдохновляла меня. Особенно приятно было сосать язык Лили, который она доверчиво ввела в мой рот. Меня переполняло чувство нежности, любви.  Невдалеке от нас шли люди, группы молодых людей. Если бы они попытались  изнасиловать Лилю, я бы без колебаний отдал за нее жизнь.  Мое чувство к ней росло с каждой минутой. Еще накануне, рассказывая Володе о своих отношениях с нею, я еще не был уверен, что влюблен в нее, я думал, что это просто влюбленность, но теперь осознал: мое чувство ни что иное, как любовь.
     Чтобы уйти подальше от посторонних глаз,  мы направились в детский городок. В темноте возник силуэт маленького бревенчатого домика.
 - А это наш домик, - сказал я. – Давай зайдем в него.
  Она засмеялась и последовала за мной.  Опершись на подоконник, мы  целовались, целовались снова и снова.
  - Это наш шалаш, наш рай, - сказал я.
Она в знак согласия кивнула головой.
  Минут через сорок мы отправились в гастроном.
 - Не надо мне вина, - сказала она. – Можно взять пива.
 - А какое ты хочешь? – обрадовался я. Мне уже хотелось экономить деньги на поездку.
- Можно попробовать «Красный Восток».
«Красного Востока» в отделе не оказалось, и мы купили бутылку    «Мельника».
  - Давай все равно останемся наедине, если можно будет, - предложил я. – Просто полежим, поцелуемся.
 Она согласилась. Когда мы шли через площадь, я что-то говорил о своем сумасшествии, вызванном любовью к ней.
- У меня, кажется, тоже такое наблюдается - сказала она, смущенно улыбнувшись.
- Я тебя обнимал… мы соединились… но мне этого было мало. Хотелось слиться еще теснее.
- Да, такое бывает.  А сколько тебе лет? Наверно, раза в два старше меня? – в ее голосе зазвучали нотки печали.
 Ее вопрос меня смутил. Мне не хотелось отвечать на него.
  - В два раза? Нет, немного меньше. Кроме того, мужчине столько лет, сколько женщине, которую он любит.  Значит, сейчас мне двадцать пять  лет.
- Правильно, - улыбнулась она.
- Но я не хочу скрывать и свои календарные годы. Мне сорок пять лет.
В киоске я взял еще шесть бутылок пива – «Пикура» – для нас с Олегом.
  На этот раз у Олега было очень суровое, враждебное лицо. Его известное хваленое гостеприимство куда-то подевалось.
Я сказал ему с гордостью:
- Сдала на «четыре».
Но он не дал нам  насладиться триумфом.
- Я говорил, что сдаст. Тут надо идиотом быть, чтобы не сдать, -  проговорил он раздраженно и презрительно.
 Я почувствовал себя оплеванным. Олег бывает иногда очень бестактным.
   Лиля, одетая в строгую официальную блузку, какую обычно  носят интеллигентные женщины, в основном учителя, была строгой и сдержанной.  Она  участвовала в разговоре, но  ее речевая партия не была такой непринужденной и свободной, как во время прошлого нашего визита. Видимо, она, как  чувствительный барометр,  почувствовала перемену в настроении Олега. Она не произнесла ни одной фривольной реплики, не рассказала  ни пикантного анекдота - ничего, чтобы меня покоробило. Возможно, теперь  она, действительно,  была  в меня  влюблена.
 Когда Олег вышел, я последовал за ним.
- Сегодня  у нас не получится остаться   наедине?
- Да, можно, - хмуро бросил Олег. – Мне надо кое-что постирать.
Я не мог понять, почему у него подавленное настроение. Досадует, что мы пришли? Так зачем было приглашать. Или это была дань вежливости? А может, он просто перепил. Каждый день пьет. Я-то день пропустил, а он, видимо,  пил. Ведь «Букета Молдавии» нет, а Лиля в прошлый раз выпила всего лишь две рюмки. Но не исключено, что  из-за нашего визита  брат и сестра подвергли его  остракизму.

  Олег   то входил, то выходил из комнаты. Затем он  исчез надолго, но я не был уверен, что он снова не зайдет. Я вышел из комнаты на разведку. Олег был в ванне, стирал.
- Ты больше не зайдешь? – шепотом спросил я.
- Нет, я же сказал.
 На самом деле он ничего не говорил.
 Снова щелкнул замок, погас большой свет. Мы стали раздеваться.  Лиля осталась в  колготках.
- Останусь так.
- Лучше сними. А  то порвем.
Колготки  легли на бюстгальтер. Мы легли на постель – прямо на простыню сверху.
 Мы не могли соединиться, но в каком-то отношении мне даже было лучше, чем в прошлый раз. Ведь мне не надо было добиваться оргазма у партнерши. Я наслаждался близостью.  Я целовал ее грудь, руки, губы, ноги. Наслаждение было невероятным. Я рискнул и провел своим членом по ее губам. Она взяла пенис в рот и стала его сосать – правда,   она слишком сильно сдавливала его зубами, мне больше бы понравилось, если бы участвовали только губы и язык. Я и для себя сделал вывод: когда целуешь влагалище женщины, надо больше нежных прикосновений, не следует сдавливать губами, это может причинить боль.
  -  А у тебя сильно идет?
- Да.
- Может, попробуем. Я не брезглив.
- Я не люблю, - ее голос был твердым.
- Нельзя, так нельзя, - прошептал я.
  Пришлось прибегнуть к петингу.  Мой член оказался между грудями. Она сдавила груди с двух сторон.  Минут через десять произошел оргазм. Нечеловеческое наслаждение. От настоящего секса порой не получаешь такого.   
- Залил меня, - сказала она шутливым тоном. - Целое море.
 Она засмеялась. 
 Я достал из кармана пиджака, висевшего на дверце шкафа,  салфетку и вытер грудь Лили. Бумажку спрятал снова в карман. «Как бы не забыть по пути выбросить ее. Ведь  это улика», - мелькнуло у меня в голове.
  Встали, оделись. Я открыл дверь. Бедный Олег в ванне что-то стирал, наклонившись.
Я дал ему знать, что теперь он может возвращаться назад.
Мы посидели еще за столом, допили пиво, оставленное Лилей. Пора было возвращаться домой. Олег снова отправился нас провожать. По пути я купил еще две бутылки пива – одну себе, другую Олегу. Лиля от пива категорически отказалась.
    Ночь. Фонари. Хорошая погода. Я держал Лилю под руку. Олег шел один. Мы остановились возле елей, недалеко от Дома администрации области, мощного здания сталинского времени.
 - Как бы нас в милицию не забрали, не оштрафовали, - сказал я. – Мы бросаем вызов нашей администрации.
 - Заберут вас, ребята, а я буду передачки вам носить, - сказала Лиля.
     На ветке ели висела  пустая жестяная банка из-под пива.
  - Зачем повесили, - кипятился Олег. – Вызов нам делают. «Я все могу». – Он скопировал наглую интонацию молодых людей,  нарушающих нормы приличного поведения.
- Я думаю, это для юмора, - не согласился я.
- Это для хохмы, - поддержала меня Лиля.
Про себя я отметил, что у нее крепкий   ум и что ее суждения всегда отличаются трезвостью и практичностью.
  Мы постояли минут пятнадцать, поговорили, допили пиво. Олег отправился домой, а мы с Лилей - на остановку.
 На остановке было много людей. Оставался шанс уехать на троллейбусе (денег на такси было жалко – их было у меня  слишком мало).  Мимо прошла женщина лет тридцати. У нее была какая-то неестественная, странная походка.  Она вихляла задом,  раскачивалась из стороны  в сторону, а ее ноги при каждом шаге словно заплетались друг за друга. Громко стучали  каблуки. 
  - Ну и походка, - изумился я, когда женщина отошла от нас на значительное расстояние. 
    Ждали недолго: подъехал троллейбус, и мы сели в него.
   Договорились встретиться через два дня на том же месте и в тот же час (надо сказать очень удачное время).
  Возле  двери в свою квартиру  я тщательно вытер губы ладонью, чтобы устранить остатки помады и избежать разоблачения. Позвонил в дверь. Оксана посмотрела на меня подозрительно.
 Я снял куртку, туфли, посмотрел в зеркало, висящее у входа на стене: мои глаза  излучали сильнейший пучок света.   Я понял, что связь с другой женщиной от жены  скрыть невозможно. Если не выдадут запахи, следы помады на щеках и губах, то разоблачат сияющие глаза. Мне стало ясно, Оксана догадалась, что у меня появилась другая женщина, и если прямо не говорит об этом, то только потому, что просто не хочет скандала.


                4               
 
    Два дня я томился в ожидании. Душа моя сохла. Я даже похудел немного.
    Я  пришел на место встречи слишком рано и снова впадал в отчаяние при мысли, что Лиля не придет.
    Я сходил в магазинчик и купил четыре  пачки кофе со сливками и шоколадку. Вернулся назад. Лили не было. Снова страх, тревога. Но в пять она появилась.
  Мы поднялись на восьмой этаж в кабинет Паши Травкина. Я закрыл дверь на замок. Мы сразу же слились в страстном поцелуе. Из коридора доносились голоса студентов, звяканье ведра, шуршанье щетки о пол, тяжелое дыхание  уборщицы. Но мы  не обращали на них внимания, мы целовались.
     Я вытащил из пакета две книги – том Чехова и Толстого  - и протянул ей.
  - Мне захотелось сделать тебе подарок. Конечно, было бы лучше подарить тебе котиковую шубу или колье, но я дарю тебе книги.
  Она заразительно рассмеялась и взяла подарок.

 
Позднее я часто приносил ей книги –   книги о любви, словари иностранных слов  и другие. Я отдал  был ей всю свою библиотеку – самое ценное, что я имел.    Но, приняв книг семь, она отказалась. «Мне трудно будет везти их домой. Слишком много вещей». Я думаю, это был всего лишь повод. Причина была другая. Она боялась, что  книги ее разоблачат. Она не смогла бы объяснить мужу, где она взяла столько книг. Купила? А где деньги взяла? У них в деревне каждый рубль на учете. Они  живут преимущественно натуральным хозяйством, а каждую копейку тратят на самое необходимое – одежду.
  На одной книге она попросила сделать дарственную надпись с пожеланием.
  - Я хотел бы написать: «Люблю, скучаю, приезжай скорей», но я не хочу рисковать. Вдруг муж откроет книгу, и у тебя будут неприятности.
    - Не откроет.
- Он никогда не заглядывает в книги?  Даже из любопытства?
- Нет.
 Ограниченность ее мужа меня поразила. Ведь она была  довольно начитана, умна, развита. Как она могла жить с таким человеком?
      

 Я вскипятил чайник. Попили кофе. Шоколад ела только Лиля.
   - Я  сильно скучаю по дочке, - проговорила она.
   Я обнял ее, прижал к себе. Снова последовали страстные поцелуи.
 - Сниму сапоги, - сказала Лиля. – Жарко.
 За сапогами последовали и другие элементы одежды. Они находили приют на спинках кресел. Я тоже разделся.
 Она рассказывала о своей подруге Инне, с которой раньше они жили вместе на одной квартире, у одной хозяйки.
 - Она красивая. Ей ничего не стоит найти мужчину. Пока она дойдет от университета до дома,  она познакомится  с несколькими мужчинами… Это она на меня  повлияла. Раньше я была скромная.
 - Если бы не она, то, наверно, мы бы не встречались.
 - Да! - проговорила Лиля с некоторым изумлением. – Наверно, нет.
Инну я помнил очень  смутно.  Мне казалось, что у нее низкий голос, что она вульгарна.  Я хоть и был обязан ей своими отношениями с Лилей, к ней я испытывал неприязнь. «Чего доброго, она подобьет Лилю на очередное увлечение, – думал я.- А вдруг уже у нее было много мужчин».  Эта мысль меня обожгла.
   Я предложил ей попробовать сидя. Она будто бы заколебалась.
  - Попробуем. Если не получится, то прекратим, - успокоил я девушку.
  Она сняла трусики,  села на мои колени лицом ко мне. Нам не без труда удалось соединиться.  Особенно острые ощущения возникали у меня тогда, когда ее большая грудь прижималась к моей груди. Лиля  почему-то не опиралась ногами  о пол,  она   полностью сидела на моих ногах, и мне трудно было двигаться.   
  Коитус продолжался долго. Я кончил. Она слезла с колен и засмеялась:
  - Ноги дрожат.
   Мы снова пили кофе.
- Приехали соседки, - рассказывала она. -  Одна из Старого Дола. – Они в кооперативной академии учатся.
- А где  работают?  Где денег на оплату за обучение добывают?
- На рынке торгуют.
- Трудно с ними? 
- Я со всеми уживаюсь. Вчера они мешали  мне готовиться. Я отправила их на кухню, - рассказывала она, улыбаясь.
 Мне импонировала ее коммуникабельность.   
   Я сказал о своей жене:
 - Я бы хотел, чтобы она завела себе любовника. Лишь бы без ссор обошлось. Страшно не люблю скандалов.
 Действительно, скандалы меня пугали. Пугали истерики, визг, крик. А вот ее измена была мне безразлична.
     Ушли в девятом часу. На вахте никаких проблем не возникло.

Везельск  давил, мешал. Слишком много знакомых сновало вокруг. Я сказал Лиле о своем желании съездить вместе с нею к Сане Макарову.   Она согласилась.  Решили ехать через неделю, в пятницу -  в этот день она должна была сдать второй экзамен (по литературе).
   Я оставлял от зарплаты 500 рублей, но они быстро разошлись. Я заговорил с Пашей  об своих материальных затруднениях. Он  не отказался дать взаймы, но изменился в лице, побледнел. Я понимал: он боится  Наташи, своей жены  (ведь деньгами  распоряжалась она).
- Это в крайнем случае, - заверил его. – Я постараюсь достать деньги сам.
 Я решил продать часть своих книг через  фирму  Паши (он не возражал).  Многие книги после знакомства с Лилей вызывали у меня отвращение, особенно книги по философии. Я отобрал не менее 50 книг и понес их на склад. 
    Паша записал на листках название книг и цену, какую я назначил, а затем мы отнесли книги в киоск и выставили их на витрину.
 Мы  с Пашей договорились, что  в воскресенье  вместе с Лилей мы съездим в Неклюдово – деревню, где у Паши был маленький домик. 
   
    Вечером мы снова встретились с Лилей в кабинете Паши.
 Выпили винца, закусили.  Она отломала от шоколадки маленький кусочек,  положила в рот, остальное положила в свою сумочку         
      -  Для соседок, - объяснила она. - Девчонки любят, когда я прихожу со свиданий.
     Меня удивило, что она не скрывает от подружек отношений со мной.  Я вырос в собственных глазах.
      После трапезы  занялись любовью.     Я млел от наслаждения.
  Лиля согласилась отправиться со мной  в деревню и, когда я провожал ее до дома,  показала,  в каком месте будет нас ждать.
   - А ты до воскресенья не теряй время. Готовься к экзамену. Да и дорогой мы будем обсуждать вопросы, - сказал я на прощанье. 


                5

  В субботу я позвонил Паше, у которого машина в последнее время барахлила (она часто  глохла при торможении).
 - Ну как,  все в порядке?
- Да, все. Проверял. Хорошо.
- У тебя магнитофона нет?
- Старый есть, но он не работает. Только радио.
- Но ведь там музыкальные радиостанции вряд ли ловятся.  Я хочу взять магнитофон. Потанцевать охота. Но как? Оксана подозревать начнет, если я возьму свой.  Может, ты зайдешь ко мне,  попросишь? Музыку послушать.   
 Пашу вдруг прорвало:
 - Я не умею врать! 
 
 В тот же день я, как бы между прочим,  сказал Оксане, что возьму   с собой магнитофон, чтобы слушать музыку. Она насторожилась.
 Ее настороженность усилилась, когда я отказался надеть старую зеленую куртку, в какой обычно ездил в деревню. 
- Что я работать еду? Какая разница – город, деревня. Мы посидим, попьем чаю.
 Она не успокаивалась. Она подозревала, что я не в деревню еду. Тогда я вечером позвонил Паше и громким голосом, чтобы слышала Оксана, спросил:
- Какую еду брать?  Гречки взять?
-  Варить мы ничего не будем. Я купил колбасы, хлеба, -  сказал он. Голос у него был недовольный, злой.
- Я возьму яиц, -  сказал я.
 В воскресенье утром я проснулся рано, часов в шесть. Томительно бежало время.   
    Я купил в магазинчике бутылку «Монастырской избы», пачку печенья, а затем подошел к хлебному магазину,  куда должен был подъехать Паша. Часы показывали лишь половину девятого. До встречи оставалось полчаса.  Началось время томительного ожидания. Когда в девять машина не появилась, я встревожился. «А вдруг не приедет совсем! А мы с Лилей не договорились встретиться. У меня даже нет номера ее телефона, нет адреса. Как я ее найду?».   
  Паша опоздал на десять минут.
Он предложил мне сразу сесть назад.  Он сидел, нахохлившийся, насупленный.
 - Я может, ночь не спал, - серьезно сказал он. – Семью разрушаю.
- Не переживай. Не ты семью разрушаешь, а я.
  Мы доехали до улицы Железнова.   Лили на улице не было, хотя часы показывали 9.15.  Я перешел улицу, остановился на том месте, где она должна была ждать меня, чтобы она увидела меня из окна. Минуты через две она вышла, улыбаясь.
- Я из окна посматривала.
 Мы сели на заднее сиденье, и машина двинулась. Я познакомил своих спутников. Когда машина ехала по улице  Богданова,  меня будто прорвало: я стал петь Паше дифирамбы. 
- Щедрость Паши просто легендарна, - говорил я.  - Один раз к нам подошла старушка, попросила милостыню. Он сразу дал ей десятку.
 В моих словах звучала какая-то фальшивая нотка. Мой комплимент смутил и возмутил Володю.
- Какая там щедрость. Показуха, - хмуро сказал он. – На глазах у всех.
- Вы, новоиспеченные буржуа, хотите мелкими подачками успокоить свою совесть, хотите откупиться. Не получится.
 - Сегодня будь предельно осторожен, - обратился я к Паше. -  Во-первых, с нами Лиля. Ее надо беречь. А во-вторых, сейчас мне самому  хочется жить. После пятого декабря ты можешь и лихачить и рисковать как тебе захочется.  А сейчас не надо.
- А что будет пятого  декабря? – поинтересовался Паша.
- Лиля уедет.
 В мой монолог вмешалась Лиля:
- Не говори под руку. А то беду накличешь. Брат мой не выносит, когда ему под руку говорят.
- Я шутил, - сказал я.
 Мои заготовки не имели успеха, да и произнес я их весьма натужно, натянуто. Каждому овощу свое время. Каждая шутка хороша на своем месте. 
     Машина выехала за город и понеслась по шоссе. Моя левая рука легла на плечи Лили. Она достала книгу и стала учить стихотворение. Одно из стихотворений – «Незнакомку» Блока - она стала читать вслух, я подключился к ней, и мы проскандировали его вместе.  Затем  мы  стали вместе его анализировать.
- Как ты думаешь, что значит здесь слово «сокровище»? – спросил я.
 Она не могла ответить. На ее лице появилась растерянная улыбка.
- Фантазия, воображение, - сказал я. – Так что стихотворение это не о любви, а о роли фантазии в жизни. Мир скучен, однообразен, и лишь   воображение, подстегнутое вином, могут его преобразить.
Я старался говорить погромче, чтобы слышал Володя,  чтобы он  был в курсе того, о чем мы говорим, но, по-моему, получилось не очень хорошо, фальшиво.
  Меня радовало внимание, с которым Лиля меня слушала. «Она не простушка. Она равна мне по интеллекту», -  думал я восхищенно.
  Приехали в деревню.   
 В избе было холодно, беспорядок, кавардак. Мы с Пашей занялись растопкой печки.  Мы принесли дрова, мелкие щепки. В руках Лили, откуда ни возьмись, появился веник. Веник стремительно носился по комнате.  Лиля была  само вдохновение.  Через пятнадцать  минут комната преобразились: появилась почти идеальная чистота, порядок.
  Володя принес  электроплитку, которая стала обогревать комнату.
  Появился Иван, сосед, мужчина лет пятидесяти пяти. Поздоровались. Мы стояли на улице возле дома. Мне не хотелось, чтобы он увидел Лилю, так как я не знал, как ее представить,   как ему объяснить, кто она такая. Но Иван долго не уходил, а Лиля не считала нужным прятаться. Когда она вышла на улицу,  у Ивана от изумления отвисла нижняя челюсть.  Лиля  вела себя свободно, без смущения.
Пришел Сашка – худощавый мужик лет сорока пяти, среднего роста,  который подрядился поставить на огороде Паши забор. Он стал обтесывать дубовое бревно. Топор впивался в древесину. На землю падали щепки.
    На улицу выскочила Лиля с ведром, стала собирать щепки. 
- Хорошо горят. От них много тепла, - сказала она.
 Через минуту ведро было доверху наполнено щепками.
Ее энергия меня просто удивляла и восхищала. Она попала в свою среду.  В деревенской избе она чувствовала себя как рыба в воде.
- Ты что ж духовку не открыл, - пожурила она Пашу спустя какое-то время.
- Я не знал, - растерянно проговорил мой друг.
- Для чего же она нужна? Из нее тепло идет быстрее.
 Паша посокрушался, ссылался на свою неосведомленность.
  Я был на улице, когда она направилась в туалет. Сашка продолжал тесать бревно. Через минуту она подошла ко мне.
- Не могу. Все видно. Дверь слишком низкая.
  Действительно, обломанная дверь прикрывала лишь половину человека.  Голова сидящего в туалете хорошо просматривалась снаружи. 
  - Можно попросить Сашку, чтобы он отвернулся. Можно пройти на луг, подальше, - проговорил я. -  Что выбираешь?
- А идти далеко? – спросила она.
- Прилично…
  Она заколебалась, не зная, какое решение принять,  но в конце концов непролазная грязь на огороде заставили ее сделать выбор в пользу первого варианта. 
- Дама в туалет хочет, - сказал я Сашке, - а там дверь плохая. Просьба ненадолго отвернуться.
 Он выполнил просьбу, и Лиля зашла в туалет во второй раз, на этот раз вполне успешно.
  Дрова в печке разгорелись, и по избе потекло тепло. Я включил магнитофон. Запели по очереди  Юрий Антонов, Алика Смехова, западные группы. Я пригласил Лилю потанцевать. Она доверчиво положила мне на талию руки. Мы танцевали, не обращая внимания на Пашу. Меня восхищала способность Лили отстраниться от неудобств, от конкретики, от реальности. У меня возникло такое чувство, будто мы на необитаемом острове, будто мы одни в этом мире.
   Сначала магнитофон немного затягивал, но чем теплее становилось в избе, тем лучше он работал.
  Картошка сварилась. Лиля стряпала. Володя поставил на стол банку консервов, пачку печенья, хлеб.
- А ты еды не принес? – укоризненно спросила меня Лиля.
- Я должен тебе объяснить, - проговорил я юмористическим тоном. – Когда я с Олегом  встречаюсь, то основное бремя расходов несу я. А когда  с Пашей – Паша. Он же бизнесмен, хотя и мелкий. Я, конечно, тоже вношу лепту.

    Я  вытащил из сумки яйца, пачку печенья, бутылку вина и шоколадку.            Шоколадку я обнаружил чуть позже на столе в зале. Я подумал, что Лиля забыла про нее. Я хотел принести ее назад на кухню, чтобы предложить ей съесть, но потом догадался, что она, как всегда,  отложила ее для своих соседок по комнате. 

  Когда она узнала, что рядом с Неклюдово находится Никольское, она сказала, что в Никольском живут ее дальние родственники. Я испугался за нее, но она успокоила меня:
  - Мы никогда не видели друг друга.
  Мы сели за столик, который мы с Пашей принесли из  веранды. 
  Я налил в стаканчики вина – довольно слабого.
Паша  выпил лишь одну рюмку,  отказался.
- Почему? Не понравилось?  Боишься опьянеть?
- Да нет, с меня хватит. Пейте вы.
 Мы выпили с Лилей бутылку, но я почти не опьянел: в вине было всего девять градусов.
 Я рассказал Паше историю наших с Лилей отношений.
- Это просто чудо, - начал я. –  Наши отношения начались необычно, я бы сказал, парадоксально. Я поставил Лиле двойку по общему языкознанию. Она призналась, что тогда возненавидела меня.
- Это была первая двойка, - вмешалась Лиля. – Поставил прямо в ведомость и сказал: «Завтра не приходите. Придете с последней группой». Пришлось ждать две недели!
- Я зуб имел на Лилю. Сначала я познакомился не с нею, а с ее фамилией - «Тынянова». Она ни разу не пришла на занятия. «Ну, думаю, я тебе устрою на экзамене. На всю жизнь запомнишь. Мало не покажется». Представь, каким негодованием я кипел, когда она явилась наконец. Я признаю, никто не знал общее языкознание. Одни получили оценки за посещаемость,  другие – за то, что книжку Харченко приобрели.
- А я  не подходила ни под одну категорию, -  вставила Лиля.
- Да. Даже книжку отказалась приобрести.  Я решил: списать не дам.
- Мало того, что в аудитории зеркала, он еще сзади нас  сел, - с напускным возмущением проговорила Лиля. 
- Что было, то было, - признал я. 
- Начала отвечать. Подробностей не помню, но ответ меня не удовлетворил.
- Говорит: «Общие фразы. Так ответить может любой студент, который еще не изучал общее языкознание, - вставила Лиля реплику. – Хорошо хоть «студент», а не дворник какой-нибудь или слесарь.
       - Я  щадил твое самолюбие. Мне нелегко было поставить двойку. Ты мне тогда уже нравилась.
- Не обманывай.
- Правда, но я не мог проявить мягкотелость. Тогда бы  рухнула   вся моя педагогическая система. Было бы невозможно работать в университете.
-   Целую неделю я готовилась к экзамену...
- И проклинали меня.
 Лиля не отрицала.
- Но через две недели Лиля  просто потрясла меня своими познаниями. Уверяю тебя: никто на курсе не знает общее языкознание лучше, чем она. Не стану скрывать: даже я не знаю лучше: ведь я вел тогда курс в первый раз. Я замещал Полонского. Что я тебе поставил?
- Четыре. А мог бы и пять...
- А зачем? Я никому не ставил пятерки. А у тебя уже была двойка. Я увидел Лилю через какое-то время, - продолжил я рассказ.-  Помню, она меня просто потрясла – уже не знаниями, а внешностью. Меня словно молния поразила.
- Легенда обрастает новыми подробностями, - вставила Лиля ироническую фразу. 
- Нет, это правда. Подумай сама, с какой стати я бы пригласил тебя на танец, если бы не приметил раньше. Я подумал: это женщину бог создал специально для меня. У меня засосало что-то в области солнечного сплетения. Бабочки в животе стали летать.
    Я сделал ей какой-то комплимент. Не помню, что сказал. Что я тебе сказал?
- «Где живут такие красивые девушки?»
- Но предложить встретиться не решился. Струсил. Вдруг, думаю, выйдет в коридор и скажет всем: «Гашкин пристает». Когда вышла, меня такая досада взяла на себя, что мне хотелось разбить одно из зеркал на стене. Я, конечно, не надеялся на успех, но в голове засела мысль: на выпускном вечере приглашу на танец. Конечно, Лиля могла не прийти, но она пришла. Когда я пригласил ее потанцевать, по ее взгляду, по тому, как она танцевала, я понял, что я могу ей предложить проводить. Я предложил, она согласилась. И вот теперь мы вместе. Ну, скажи, разве это не чудо. Ведь все началось с ненависти.
- От ненависти до любви один шаг, - сказал Паша.
 У меня не было аппетита. Я ел мало. Володя же вообще ест мало.
  Лиля нас пожурила:
- И это мужики!
- У меня в последнее время нет аппетита, - признался я.
- Да. А раньше бывало…  - с улыбкой проговорил Володя.
 Лиля говорила очень экспрессивно, ее речь была полна эмоционально-экспрессивными словечками и фразеологизмами. 
 Мою грудь распирал восторг.
 - Ты идеальна, - говорил я Лиле, не стесняясь Паши, - Ты создана для меня.
   Лиля отнеслась к моим словам скептически:
- В детстве я была гадким утенком.
- Ну и хорошо. Гадкий утенок превратился в лебедя, - сказал Паша.
- В лебедушку, - уточнил  я.
  Мы с Пашей  заспорили на отвлеченную тему. Лиля в спор не вмешивалась, но слушала внимательно. Когда Паша  произнес слово «эклектика», я сказал ей:
- Как видишь, не я один употребляю такие словечки. Теперь ты видишь, к какому типу людей я отношусь.
- Да, я книжник, - с какой-то грустью проговорил Паша.
На этот раз Лиля и сама несколько раз употребляла ученые словечки: парадокс, абсурд. Она употребляла их не совсем уместно, не совсем точно. Они резали слух. «Лучше бы она оставалась сама собой», - думал я. Но, разумеется, я не делал ей замечаний. Наоборот, я оценил ее попытку приблизиться ко мне.
  Зашла мать Ивана - худая  согбенная старуха восьмидесяти лет. Она передала Паше  пакет с яйцами, но не уходила. Паша предложил ей сесть за стол, отведать еды.  Она отказалась.
Старуха  в упор с диким любопытством  смотрела на Лилю. Было очевидно,  что она пришла посмотреть на мою подругу.  Слух о нашем появлении уже разнесся по деревне.
 Старуха покинула наш домик, лишь после того, как ее  любопытство  было полностью удовлетворено.
     Из меня снова посыпались комплименты в адрес Лили. Я ничего не мог с собой поделать.   
  Избушка Паши  Лиле понравилась.
- Давай купим себе такой домик и будем жить вдвоем, - предложил я шутливым тоном. 
- Нет, - то ли всерьез, то ли шутя возразила Лиля. –  Снова деревня. Я и так живу в деревне. Газ провели. Что, снова печь топить.
- А здесь тоже газ провели, - сказал я. -  Подключиться не трудно.
 Но мое  предложение Лилю не вдохновило.
- Хочется разбогатеть и купить себе коттедж, - мечтательно сказал я.
- В коттедж бы я пошла, - улыбнулась Лиля.
Когда трапеза закончилась, Паша собрался уходить на огород поработать. Он же приехал не ради нас, а ради усадьбы.
- Ты окна занавесь шторами, - посоветовал он. – И на дверь повесь покрывало.
- А дверь можно закрыть на крючок?
 Он встрепенулся:
- Конечно. Я просто забыл про него.
 
Паша исчез, а мы с Лилей принялись готовить постель.  Затем я  повесил на окна тюлевые шторки, вышел на улицу. Когда я вернулся с улицы, комнату наполнял смрад. Лиля была встревожена:
- Что-то горит.
 Вскоре мы установили, что дым  испускает тюлевая шторка, соприкасающаяся с раскаленной электроплиткой.  Сделанная из искусственного материала, тюль не горел, а плавился и чадил. Я поднял шторку, выключил плитку, но поздно: комната была наполнена смердящим голубоватым домком. Я открыл дверь, с помощью двух щепок взял  плитку и понес ее на веранду.
  - Смотри, обожжешься, - крикнула вдогонку Лиля.
Не успела она договорить фразу, как плитка вырвалась из рук,  и раскаленное железо впилось в мизинец.   Меня обожгла боль, но я виду не подал, что пострадал. Зачем себя компрометировать неуклюжестью? Плитка прыгнула на пол веранды, я вернулся в комнату. В избе было уже холодно.
- Дверь закрыть? – спросил я.
- А ты открыл? – испугалась Лиля. – Закрой скорее. А то совсем охладеет.
- А дым.
- Он и так разойдется.
Она уже лежала в постели. Я закрыл дверь и присоединился к ней. Было холодно. Мы спрятались под одеяло и прижались друг к другу. За окном, почти в метре от нас, слышались голоса Иван и Сашки, но мы не обращали внимания на них.
    В первый раз я видел ее обнаженной  днем. У нее зеленые, немного выпуклые глаза, прямой нос,  овальный подбородок, тонкие губы, ровные белые зубы. Она лежала на спине, и ее большие груди расходились в стороны. 
Когда я стал чесать ей спину, как любила Оксана, Лиля строго сказала:
-  Не шкарябай.
  Я выпрямил пальцы, и моя  ладошка стала легко, нежно  скользить по ее спине.
    Я нежно  гладил ее волосы,  целовал лоб, щеки, губы, грудь.
- Какая нежность, - проговорила она. Она отвечала мне нежностью.  Мы повторили все, что делали раньше. Но затем она внесла элемент новизны:  она села на меня сверху, вошла в меня  и стала активно двигаться вверх, вниз.
 - Погладь мне спину, - попросила она и легла на живот.
 Я понял ее намек. Мое тело оказалось сверху. Меня поразило, как хорошо вошел в нее мой член в нее  в положении сзади. Возник великолепный контакт. Она сдержанно стонала, когда я двигался.  С каждой минутой мое тело двигалось все энергичнее и быстрее.  В этой позе ни с одной женщиной мне не было так хорошо, как с Лилей.
  - Полетели! - проговорила  она.
  «Неужели кончила? – с затаенной надеждой подумал я.
  Позже я получил подтверждение, что  «полетели» означает «наступил оргазм».
Насладившись друг другом, мы встали, оделись. Я вышел на улицу.
- Можешь заходить, - сказал я Паше.
 Я вернулся в избу, открыл дверцу плиты и изумился: несгоревшие дубовые щепки лежали возле пепла. Когда Паша зашел в комнату, я сказал:
- Чудеса продолжаются. Щепки не сгорели. А ведь какой жар был. Просто не понимаю.
Услышав  мои слова, Лиля призналась, что это она подложила щепки, когда я выходил на улицу.
  Я рассмеялся.
   - А я думал, что это какая-то магия.
  Порядок, который навела Лиля, смущал Пашу. Он боялся вызвать  подозрения у своей  жены.
 -  Здесь женский дух, здесь женщиной пахнет, - сказал он мне.
- Лиля, зря ты навела такой порядок. Ты подставляешь Пашу  под удар, - шутливым тоном я пожурил свою любимую женщину.
- Да какой здесь порядок! – возразила она.
- Зеркало, например, появилось на столе. Я никогда его не ставил на стол, - смущенно проговорил Паша.
 На милом лице Лили мелькнула смущенная улыбка.
- Паша, если Наташа припрет тебя к стенке, можешь меня выдать, - сказал я.
  Паша  убрал  зеркало. Чтобы замести следы женского присутствия в избе, мы набросились на комнату и разбросали вещи, набросали мусора. Посмотрели со стороны:
- Все. Кажется, теперь никто не догадается, что здесь женщина была.
В избу зашла старуха с сеткой лука в руках. Она отдала Паше  лук и попросила его  довезти до Везельска  ее дочь. Паша согласился.  Когда женщина ушла, Паша сказал:
- Возьми лук. У нас его навалом. Я не знаю, что с ним делать.
 Я из вежливости отказался.
- Возьми, - сказала Лиля. –  Ты же из деревни.
 Чтобы обеспечить себе алиби, я  взял лук. 
  Мы собрались и вышли из избушки. Возле машины уже стояла тучная женщина – дочь старухи. Она села на переднее сиденье, мы с Лилей на заднее. Минут через пятнадцать пришел Паша, и машина отправилась  в обратный путь.
- Понравилась Неклюдово? – спросил я Лилю, когда мы выехали из деревни.
- Неклюдово – не знаю, но поездка очень понравилась. На всю жизнь запомнится.
- Помнишь женщину с необычной походкой, - сказала Лиля, когда машина мчалась по шоссе.
   Я не сразу понял, о какой женщине идет речь.
-   Ты ж на нее сам  внимание обратил. Мы стояли на остановке. Она проходила мимо. 
  В памяти всплыла женщина с пышной грудью, широкими бедрами и с вихляющей походкой.
  - Она была на работе, - сказала Лиля. – Я  проследила за нею. Одна машина остановилась. Она отказалась сесть. А в другую села.
 Я искренне восхитился ее наблюдательностью.
  - Тебе бы в уголовном розыске работать. Или детективные романы писать. Я только обратил внимание на необычную походку, а ты  определила ее профессиональную принадлежность, цель ее вояжа, заметила, что она села в машину, нашла клиентов.
   - Не зря я люблю читать русские детективы, - сказала она с улыбкой. –  Давно не читала. Скорее бы сдать  экзамены и почитать какой-нибудь детектив. Что б не думать… 
- Тут всякое может быть. Могут труп выбросить за городом, а можно денежку заработать, - рассуждала она о трудностях профессии дорожной проститутки.
 Меня обожгло: откуда она знает такие тонкости? Уж не проститутка ли она сама. Вдруг в свободное от работы время она подрабатывает.
   Машина мчалась по ровному шоссе.  Сосновый лес, росший по обе стороны дороги,  почему-то вызвал у нее воспоминание о грехе. Она боялась расплаты. Я почувствовал, как кровь прилила к голове. Меня обдало жаром. Мое настроение еще больше ухудшилось. Переживания усилились.
- Что у тебя так много грехов, что ли? – не выдержал я. – Ты меня пугаешь.
- А у кого их нет.
«Какие грехи она имеет в виду? – думал я. -  Проституцией промышляла».  Как и все влюбленные люди,  я стал подозрительным и ревнивым. 
  Толстой женщине тоже надо было на улицу Железнова.
- Какое совпадение, - сказал я. – Снова чудо.
- Слишком много у тебя чудес получается, - пожурил меня Паша.
- Конечно,  настоящее чудо - первое, - согласился я. – Остальное – случайные совпадения.
  Машина остановилась. Лиля вышла из машины. Я последовал вслед за нею.   Рев  машин, ожидание Паши помешали нам хорошо проститься. 
  Лиля пошла к своему дому, а я сел назад в кабину. Мне захотелось поделиться с Пашей переживаниями, поэтому я решил  доехать с ним  до стадиона, а потом пешком вернуться домой.
- Такой, какой она представляется, она меня устраивает. Но такая ли она? За ту ли выдает? – говорил я Паше, распираемый тревогой и сомнениями.
- За ту, - заверил меня Володя.
- Откуда же у нее такое знание мира проституток? Рассуждения про денежку.
- Слышала.   Если бы она имела отношение к этому, она бы не стала рассказывать.
- Что за грехи у нее.
- Отношения с тобой.
- Но ведь она говорила о прошлых грехах.
- Я думаю, о ваших грехах уже можно сказать как о прошлых.
  Слова Паши меня немного  успокоили, но я решил  при следующей встрече с нею выяснить,  какой же грех она совершила.
    Я не мог  определить, кто же она: скромница или распутница.  Ее внешний облик постоянно менялся: она выглядела  то застенчивой и робкой, то резкой и властной.
      
   Я пришел домой, лег на свою  постель  и погрузился в размышления. Ко мне присоединилась Оксана. Я не мог выполнить супружеские обязанности: жена совершенно меня не привлекала, не вызывала желания.
    -Мое поведение Лену встревожило.
- Что это с тобой? – спросила она.
- У меня возрастной кризис, - сказал я. – Ты же знаешь, что у мужчин бывает возрастной кризис, когда у них идет перестройка организма. В это время они становятся пассивными.
- И сколько он будет длиться?
- Лет до пятидесяти  –  пятидесяти пяти. 
- Так мы не договаривались, - в ее  голосе  слышалась тревога и возмущение.
- Я сам не знал, что со мной такое может быть.
  Но дня через два наша супружеская жизнь возобновилась. Правда, во время сближения я вел себя весьма пассивно. Чтобы прийти в нужную форму, мне пришлось призвать в помощь образ Лили. Я вспомнил признание Паши: когда после возвращения из аспирантуры  у него была близость с Ириной, бывшей женой,  он представлял свою аспирантскую пассию.
   

                5
Меня осенило: «А что если отнести в аудиторию  полушерстяное одеяло. На нем можно будет заниматься  любовью лежа». 
Ближе к вечеру я засунул одеяло в черную дорожную сумку и отправился в университет. Дорогой я сильно волновался, так как после террористических актов, потрясших страну,  на вахте   сидели дежурные студенты, сумка с каким-то грузом могла привлечь их внимание, они могли попросить открыть ее. «Как я им объясню, зачем я несу в университет  одеяло»- думал я.  Я решил опередить дежурных.
  Подойдя к вахте, я сразу дал студенту и студентке в руки преподавательское удостоверение. Как нарочно, они стали тщательно его изучать. Юноша хотел пропустить меня:
- Это преподаватель, - сказал он. 
 Но девушка  заупрямилась.
- Куда вы направляетесь? – спросила она строго. – Нам дали задание записать в книгу двадцать человек.
 Я не мог рассекретить свою аудиторию.
 - На второй этаж, - сказал я  первое, что пришло мне в голову.
    Если бы они спросили, зачем я туда иду, я бы не знал, что придумать, так как на втором этаже находилась лишь одна  библиотека, которая в то время была уже закрыта. К счастью, их удовлетворило мое сообщение, и я прошел мимо вахты.  Без сомнения,  если бы я  не сунул им свое удостоверение, то они бы меня не окликнули, так как я  совершенно не похож на чеченского террориста. 
   Я отнес одеяло в кабинет и вернулся назад встречать Лилю.
    Мы вдвоем с нею сходили в магазинчик, расположенный за университетом во дворах, купили пакетики кофе, шоколад, орешки, чипсы.
Я рассказал Лиле  о сложностях перехода через вахту.
- Скажи, что идешь на консультацию, - посоветовал я ей.
 Без сумки и без одеяла,  мне было уже не страшно идти. На этот раз нас никто не остановил.
Мы зашли в наш кабинет. Лиля сняла куртку, шапочку.
- Я из парикмахерской, - сказала она, смущенно улыбаясь. – Новая прическа нравится?
Мне не понравилось, что она  сильно укоротила волосы и покрасила их в яркий каштановый цвет, но, понимая, что она старалась для меня,  я скрыл свои истинные  чувства.   
- Ты, душенька, во всех прическах хороша, - сказал я.
 Но позже, перед поездкой в Губкин, я сказал, что жалею, что она подстриглась.
- У тебя были такие чудесные  русые волосы, - сказал я. – Жаль, что ты их перекрасила.
- Они были рыжими. А концы высохшими, безжизненными.
- Не замечал. Но какими бы они ни были, я был в восторге от них. Могла обрезать концы, но не перекрашивать. Верни мне рыжика.
     Она рассмеялась.
- Муж мой все время заставлял меня перекраситься в  белый цвет. Я отказалась, - ее тон был резким, воинственным.
- Я не заставлял тебя перекрашиваться, наоборот, я без ума от твоего природного цвета.

  Я по обыкновению включил чайник. Лиля приготовила еду.  Чтобы не привлекать к себе внимание сотрудников университета,  я выключил свет, и кабинет погрузился во тьму.  Из коридора доносился звон ведра, шуршание тряпки о пол, тяжелое дыхание уборщицы.
  Я спросил Лилю, какое впечатление произвел на нее Паша.
 - Неплохое. Мне показалось, что он чересчур застенчив.
 - Неужели это так заметно? – огорчился я. - Олег тебе больше понравился?
- Да. Олег свой человек.  С ним легко говорить.
- Скоро я тебя познакомлю с Саней, а может и с Иваном. Саня больше других людей повлиял на меня. Я познакомился с ним…
  Я так и не произнес, когда я познакомился с Саней, так как это было до рождения Лили, и  не хотелось лишний раз напоминать о нашей разнице в возрасте.
 – Давно это было. Мы поступали в один и тот же вуз. В первый раз в жизни я встретил человека, с которым можно было говорить о высоких материях – о литературе, обсуждать философские вопросы. Мы стали друзьями, и наши дружеские отношения продолжаются до сих пор.  Мне нравилось его остроумие, оригинальное мышление.  Я до сих пор считаюсь с его мнением.  Но тебе он может не понравиться. По крайней мере, он не понравился ни одной женщине, с которой я его знакомил. Иван – другой человек. Он словно сделан из одного куска – положительный, надежный человек. Машинист тепловоза. Работает на ГОКЕ, много получает.  У него крепкая семья: жена,  две дочери. Одна из них учится у нас в университете. Иван нравился всем женщинам, с которыми я его знакомил.
      Я спросил ее о впечатлениях от поездки в Неклюдово. Поездка ей понравилась. Она рассказала забавный эпизод, который в деревне прошел мимо моего внимания.
-  Ты был в доме. Я вышла одна на улицу. Подходит ко мне мужчина – тот, что бревно строгал. Вижу: очень хочется ему спросить у меня, кто я. Хочется, а не решается.
- Нашему народу свойственна стыдливость, - вставил я.
- Решился. Спрашивает: «Скажите, а кем вам доводится Николай?» «Знакомый», - говорю, хотя он прекрасно понимает, кем я довожусь ему.
- Ты молодец! – восхитился я. -  Я думал, как тебя представить, как назвать – в голову ничего не приходило: коллега, ученица. Решил сказать, что ты мой друг.  Но «знакомый» намного лучше. Оно отметает всякие дальнейшие расспросы.
 Не в первый раз меня поразила ее сметливость, находчивость. Ее природный ум  восхищал меня.
 Она сказала, что у нее появились соседки – студентки-заочницы из кооперативной академии. Они мешали ей спать, всю ночь болтали, пытались читать книги.
 -  Мне надоело. Я их отправила на кухню.
- Не поссорилась с ними?
- Нет, я со всеми уживаюсь.
- Молодец! Я всегда восхищался людьми, которые ухитряются отстоять свои права и не поссориться с соседями.
 Я разослал одеяло на полу. Мы быстро разделись и легли на одеяло.
- За изобретение мне можно поставить «четыре», - сказал я.
- Почему «четыре»? – удивилась Лиля. – Можно и «пять».
- Гнездо наше не очень удобное.  До пятерки  мое изобретение не дотягивает. Можно было придумать что-нибудь получше.
Я нежно и жадно целовал ее груди, лизал упругие соски.
 - У тебя восхитительная грудь. Шедевр природы, - шепнул я и прижался к груди лицом. 
- А мужу она не нравится. Недоволен… Постоянно упрекает , что она  слишком большая.
 - Не нравится твоя грудь?- произнес я с искренним возмущением. -  Да что он понимает в женской красоте?! Твоя грудь просто  идеальна. 
 Мы слились в единое целое: мой член проник в нее, а ее язык - в мой рот.
- Кажется, что уже больше нельзя быть ближе, теснее, а все еще хочется еще ближе, слиться в одно целое, шепнул я.
- Мне тоже. Такое бывает редко, - согласилась она.
- Давай условимся: если кончик твоего языка будет в моем рту, то это будет означать «я тебя люблю», а если весь язык, то это будет означать «я твоя». Согласна?
- Да.  С тобой я впервые почувствовала себя женщиной. Дома я просто работница.
 Она заняла  положение сверху. Мои  руки легли на ее ягодицы.  В полумраке она казалась мне просто совершенством:  большие чудесные груди, тонкая талия.
    Я пил ее и не мог насытиться.  Она была  самая сладкая женщина на свете.
 Она сказала, что всегда ей нравились мужчины старше ее. Идеальный возраст мужчины, с ее точки зрения, тридцать пять лет. «К сожалению, мне на десять лет больше», - с грустью и тревогой подумал я.
   Она призналась, что общение со мной сильно ее изменило: 
  - Не могу разговаривать с соседками. Их речь кажется мне теперь вульгарной.
     - Сегодняшний день я буду вспоминать на смертном одре, - сказал я.                -  Расскажи о себе, - попросила она.
    Я рассказал о первом неудачном браке.
    - Тебе просто не повезло, - сказала она сочувственно.
 Когда я сказал ей, что не могу сейчас  выполнять супружеские обязанности, она посочувствовала мне, но посоветовала вести себя корректно по отношению к жене.
 - Ведь я скоро уеду, а тебе с нею жить.
  Одевались мы в кромешной темноте. Свет нельзя было включить даже на минуту, так как уборщица отключила его на рубильнике.

    Мы  запретили себе говорить о расставании, чтобы не отравить все оставшиеся дни, которые были у нас.
    - Надо приравнять месяц ко всей жизни, - сказал я. - По теории относительности это возможно.  Впереди у нас  двадцать дней. Значит, две  трети жизни».
   Я проводил ее до дома.
- Ну, беги, - сказал я ей на прощанье.
 Она  быстро пошла по тротуару  в сторону подъезда, а я смотрел ей вслед. Возле входа в подъезд  она  остановилась, обернулась, посмотрела в мою сторону и помахала рукой.  Я помахал в ответ.
       Обычно соблюдение пустых ритуалов вызывает у меня скуку, но   на этот раз мне приятны эти знаки внимания и любви. 
   Я поднялся на четвертый этаж своего дома, остановился возле квартиры. На лестничной площадке было светло: над головой  горела лампочка. Я стал лихорадочно тереть губы пальцами, чтобы стереть остатки губной помады. Когда «улики» были устранены, я нажал на кнопку звонка. Дверь открыла Оксана.  На лице у нее был не гнев, не возмущение, а испуг. Каждый день я ждал взрыва, истерики, нападения. Я даже приготовился к ним. Я знал, что отвечать. Я решил сказать ей, что меня не устраивают наши сексуальные отношения, что она холодна ко мне и в постели  похожа на резиновую куклу. Мой ударный решающий аргумент: «Если тебе хочется, ты можешь завести себе любовника!»
  Но она молчала. Она ничего не сказала и на этот раз. 
- У тебя свитер надет задом наперед! – ужаснулась она и, побледнев,  побежала в свою комнату.
    Я решил, что сейчас начнется скандал, сцена, но она  больше не появилась в этот вечер.
 
  Когда на следующий день я вернулся домой, она спросила у меня с тревогой:
 - Ты специально оставил папку, чтобы я прочитала? Я не стала читать.
     Я увидел на столе папку, на которой было написано «Рассказы».  В таких папках я хранил автобиографические рассказы, дневники.
   Она решила, что провоцировал ее на развод. 
    Я заверил, что папку забыл случайно, что она не содержит секретной информации.
 - Если мне что-нибудь надо тебе сказать, я скажу прямо. Но пока мне сказать нечего.
 Я не мог заниматься с нею любовью, нет, не по физиологическим причинам, а по психологическим. Она меня не вдохновляла.
 С тех пор  Оксана  уже не встречала меня. Она открывала мне  дверь и сразу исчезала в своей комнате, предоставляя мне возможность устранить следы моей встречи с Лилей. После возвращения я сразу отправлялся в душ.  Вода устраняла опасные запахи.
  Было очевидно, что Оксана знает о моей измене, но  терпит.  Она понимала, что если она будет устраивать  скандалы, то я просто могу развестись с нею. 
  Она передала  мне  разговор с Люсей, своей подружкой. Люся сказала, что если Батыр (муж-метис)  не вернется к Новому году, то она уедет в западную страну и выйдет там замуж за иностранца, так как русские женщины высоко котируются  за границей.
- А потенциальных женихов не отпугнет то, что Люся – мать двоих детей.
- Не отпугнет. Знакомая Люси, мать двоих детей,  вышла замуж за американца.
  - Оксана, а ты ведь тоже всегда мечтала выйти замуж за иностранца.  Не хочешь ли ты тоже, как и Люся, воплотить свою мечту в жизнь?
- Нет.
- Перед тобой откроются большие возможности. Ты станешь, наконец, состоятельной женщиной. За меня не беспокойся. Я вернусь к своей любимой женщине…- На лице у Лены появилось выражение тревоги, настороженность.
- К свободе, - произнес я. -  Это самая сладкая женщина на свете. Так что тебя я отпускаю.
- Нет. Мне нравятся русские мужчины,  -   проговорила она резким голосом. На лице ее появилось выражение твердости, озлобленности.
 Как-то в разговоре мелькнуло имя  ее племянника  Ярослава, настоящего садиста, потрошителя ящериц, птиц, червей.   Его имя спровоцировало меня на поток критических, злых замечаний в его адрес. Оксана  перешла в нападение и, чтобы досадить мне,   прибегла к своему излюбленному приему – критике моих друзей. На этот раз она без всякой логической связи с содержанием нашего разговора  обрушилась на Сему – сына Паши Травкина.
- А Сема   – злой мальчик. Ненормальный.
 Мне не было  никакого дела до Семы, мне безразлично, что она о нем думает,  меня выводил из себя сам факт, что она пытается трепать мне нервы, и я раздраженным тоном стал защищать Сеню:
- Но, в отличие от Ярослава, он не мучит животных. Он добрый мальчик.
 И тут меня осенило: « Я изменяю ей с другой женщиной, она терпит, можно же ей уступить хотя бы в мелочах».
  - Ладно,  извини, - сказал я. – Я больше не буду критиковать твоих родственников – ни мать, ни Ярослава. Даю слово.
 
     Мы встречались с Лилей в лаборантской (811 аудитории) – иногда через день, иногда через два дня.
    В те дни я был  похож  путника, который   провел много дней в   пустыне и, наконец,  добрался  до источника и пьет, пьет  и никак не может утолить жажду. Моей водой была Лиля. Кроме того, я  был похож на библейского Моисея, который сорок лет жизнь блуждал по пустыне, и, наконец,   нашел землю обетованную.

      Я стал ловить на себе пристальные подозрительные  взгляды коллег. «Уж не узнали ли они о моей связи с Лилей», - подумал я. При следующей встрече я спросил у нее:
- Ты никому не говорила о наших отношениях? 
- Только  Инне, но она – могила!
 Я чуть было не рассмеялся. Женщина и молчание – вещи не совместные.  Конечно, она не удержится, расскажет другой  своей подруге, та еще какой-нибудь, а так как все люди  связаны цепью дружбы, то знать  о наших отношениях будут все.
 - По крайней мере,  девчонки из моей группы  не знают, - проговорила Лиля. -  А узнали бы, начали бы завидовать.
  - Я не за себя боюсь! За тебя. Как бы к тебе на экзамене не придрались наши преподаватели-моралисты.  А то еще завалят в отместку.
   К счастью, никто не пытался завалить Лилю.  На всех экзаменах она получила   четверки. Правда,  ей хотелось получать пятерки, но это было излишне.

                6
 Прежде чем ехать в Губин я написал Макарову письмо. 
  «18 ноября, суббота
                Здравствуй, Саня!
  Я никогда не говорил тебе о своем отношении к тебе. О таких вещах не принято говорить. Но сейчас у меня такое состояние, когда  не могу молчать, так как мои чувства обострены до предела. 
       В моей  жизни  ты был наиболее важным и значительным человеком, человеком номер один.  Ты всегда был моим  высшим судом. Твои мнения и оценки влияли и на мое поведение, и на мировоззрения, и на вкусы. Сказать по правде, я всегда тебя любил - любил по-мужски, конечно. Что мне в тебе всегда нравилось? Это и мощный интеллект,  и обостренная чувствительность, и интерес к людям, и  остроумие, и щедрость, но главное – личность.   Даже тогда, когда  меня раздражали твои крайние суждения, я не переставал любить тебя.
   Я всегда мог положиться на тебя.  Но сейчас твоя помощь нужна мне как никогда. Я встречаюсь с замужней  женщиной, студенткой заочного отделения, сельской учительницей. Я влюблен в нее по уши, да и она жалеет меня. Скоро (шестого  декабря) она навсегда уедет из нашего города. Мы решили так жить, чтобы оставшиеся две недели можно было приравнять ко всей жизни.  Здесь, в Везельске, нам трудно осуществить наш замысел. Город давит. У нас нет пристанища. Я решил привезти ее к тебе на выходные. Надеюсь, ты не будешь возражать против нашего приезда.  Такое бывает раз в жизни.   Помоги.
    Мы приедем 24 ноября, в пятницу, вечером. Очень хотелось бы пожить у тебя до понедельника. Но если нельзя до понедельника, мы уедем в воскресенье.
  Вчера я попытался позвонить тебе. Я набрал номер, записанный у меня в записной книжке, но какая-то незнакомая женщина сказала, что  не знает ни Лены, ни Макарова.
    Если по какой-либо причине ты не можешь нас принять, то срочно телеграфируй. Представь, какая ночь нас ждет, если мы окажемся в чужом городе без крова.
       До свидания.
                Коля». 

    
  Встреча с Лилей  была назначена на пять вечера, но я решил пойти пораньше, чтобы  расчистить авгиевы конюшни лаборантской.  Уборщицу туда Паша не впускал, а  сам не убирал.   
    Я надел свитер, пиджак, куртку с подкладкой из искусственного меха и  пошел в университет. 
    Я шел по улице Тургенева,  прошел мимо областного роддома, перешел улицу Гагарина и услышал слева возбужденные голоса. Я увидел, как на другой стороне улицы  крупная женщина в красной куртке  тянет пьяную девушку в черной кожаной куртке. Девушка совсем не держалась на ногах, падала.  Крупная женщина поднимала ее и тянула дальше.  Эта девушка напомнила мне Лилю: она была  невысокого  роста, с большой грудью,   а главное в светло-голубой куртке. Меня обожгло подозрение:  «А вдруг это Лиля?!».  Я напряженно всматривался в девушку, но не мог  точно определить, Лиля это или нет:  расстояние до нее  было слишком большим, а ее голова  безжизненно свисала вниз, и не было видно черт лица. Женщина повернула налево и  потянула девушку на другую сторону улицы.   
  Когда они дошли до середины дороги, девушка упала на асфальт.  Женщина  пыталась поднять ее, но тщетно. Мимо них – справа и слева – проезжали автомобили.
  Я подошел к ним.
- Давайте помогу.
Женщина  бросила на меня благодарный взгляд.
- Помогите, пожалуйста, - проговорила она низким голосом.
У  нее  были крупные,  грубоватые черты лица
 Мы с нею  подняли девушку, и,  взяв ее под руку, поволокли на тротуар.  Я заглянул девушке в опущенное лицо: слава богу, это была не Лиля.  Я собирался дотащить ее до тротуара и продолжить свой путь. Но женщина стала восхищаться мной.
 - Хоть один благородный мужчина нашелся, - говорила женщина низким грубоватым голосом. – А то мимо проходят. Никто не поможет…
   После ее похвалы я не мог бросить девушку на грязный, мокрый, холодный тротуар.
 Девушка   совершенно не помогала нам. Ее  ноги безжизненно  волочились по асфальту. Мне было нелегко в  зимней куртке с искусственной подкладкой.  Я чувствовал, как одежда пропитывается потом. Но я уже не мог бросить ношу. Взялся за гуж, не говори, что не дюж.
  - Она проторговалась сегодня на 1000 рублей. Хозяин потребовал все заплатить, - объяснила мне Женщина. –  А где она возьмет… Вот она с горя и напилась. Я ее не брошу. До дому дотащу. У нее украшения. Могут стянуть. Да и не в украшениях дело. Главное, чтоб жива была.
   Девушка, красивая,  с симпатичным лицом, прямым носом, не понимала, где она, кто ее тащит. Она упиралась, мычала.
После того, как женщина упомянула о драгоценностях,  девушка открыла глаза, увидела меня, незнакомого ей мужчину, закричала: 
- Отпустите меня!
  Она вырывалась из рук, отталкивала меня.
Я подумал, что у меня появился шанс избавиться от ноши. Только я хотел ее бросить, как она  впала в беспамятство и  повисла на наших руках. Мы потащили ее дальше. Ее голова свисала на грудь, а ноги волочились по асфальту.
- Видимо, ей показалось, что ее тащат куда-то насильники, воры, хотят у нее отобрать драгоценности, - предположил я.
   Женщина кивнула головой в знак согласия.
- Она всегда такая, как переберет, - сказала женщина. – Ее до остановки надо дотянуть.
 Мимо промелькнули областной род дом, станция переливания крови. 
   Вдруг я увидел, как навстречу идет знакомый преподаватель, коллега.
   Мне стало неловко.
- Что с ней? –  озабоченно спросил он.
- Перебрала немного с горя, - объяснил я.
   Преподаватель пошел дальше.
   И тут я увидел двух своих учениц (я подрабатывал в лицее).    «Что они  подумают?  - ужаснулся я. -  Что я в одной компании с этими женщинами». Я не знал, куда глаза деть от стыда.
    Ученицы поздоровались. Их глаза выражали изумление.
   - Неважно себя почувствовала, - сказал я девчонкам, кивнув головой в сторону девушки. – Приходится спасать. 
  Дотащили до остановки, положили  на скамейку.
 - У вас 10 рублей не найдется? Мы могли бы на такси доехать. Поехали с нами, - попросила женщина. – Мы вас потом отблагодарим.
    Я почувствовал, что моей добротой начинают злоупотреблять.
 - Денег у меня нет, да и времени… - сказал я и поторопился в университет.
  «Интересно, как она собиралась меня отблагодарить?» - подумал я.
      Я пришел в лаборантскую, снял куртку, пиджак. Рубашка и свитер были  так пропитаны потом, что хоть выжимай. Тело дрожало. Но сохнуть было некогда. Я вымыл пол и пошел встречать Лилю.
  Когда мы заперлись в кабинете, я рассказал Лиле о дорожном происшествии. (Разумеется, я  скрыл, что пьяная  девушка вначале напомнила мне ее).
 - Конечно, в другое время я бы никогда не стал ввязываться в такую авантюру, но сейчас, благодаря тебе, я переживаю такое состояние, что хочется помогать людям.
 Лиля удивленно, радостно  улыбнулась.  Ее лицо просветлело.
 Она рассказала мне о себе. Она младшая дочь в семье. Ее отцу 70 лет, матери на пять лет меньше. У нее есть брат и сестра. Сестре лет 35, брату – 42. «Возможно, именно поэтому ей больше нравятся зрелые мужчины. Она сравнивает их с отцом и братом», -  мелькнула у меня догадка.
     Сестра пережила драму. Была замужем за офицером, но семейная жизнь не сложилась. Детей не было. Развелись. Она осталась в Запорожье. У нее была связь с женатым мужчиной, от которого она забеременела. В это время ее полюбил другой мужчина. Она сказала ему о своей беременности. Тот не обратил на это внимание. Они поженились. Родился ребенок – от бывшего любовника, а затем другой – уже от второго мужа.
   - Они живут хорошо. Признаться, я даже завидую сестре, - призналась Лиля. – Но она очень красивая…
  - Ты тоже красивая, - сказал я.
 - Да нет. Куда мне до нее!
  - Я считаю, что ты самая красивая на свете женщина. Мне нравится в тебе все: и лицо, и одежда, и ножки, и талия,  и чудесная грудь.
  - Ты сильно  преувеличиваешь! – она снова улыбнулась.  Когда она улыбалась,  на правой щеке у нее появлялась милая ямочка.
   - Нисколько. Такой я тебя вижу.
 Она продолжила рассказ о своих родственниках. 
   У брата – он шофер – в Везельске  есть женщина и сын. Он часто ездил к ней. Из-за этого с женой у него были постоянные скандалы.
   - Если я кому и расскажу о наших с тобой отношениях, то только ему. Он меня поймет. Как я теперь его понимаю, - говорила она.
  Она показала фотографию своей дочери – маленькой, рыжеволосой девочки. Ей было четыре годика. Мне она сразу понравилась. У меня шевельнулось к ней отеческое чувство.
- Такая болтушка. Ну ни минуты не молчит. Это она в бабку, - с гордостью рассказывала Лиля.
- Ты ее бьешь? В порядке наказания?
- Иногда. Когда она обижает соседку.
- Я бы не смог.
   Дочка осталась с ее матерью в соседней деревне. Лиля скучала по ней, тосковала.
  - Она в надежных руках, - успокаивал ее я, но она не переставала страдать по дочери.
 Я интересовался ее прошлым. Она честно призналась, что девственность потеряла в возрасте семнадцати лет, когда училась в педагогическом училище в Валуйках. Ее соблазнителю было лет двадцать пять. Эта связь вызывала у нее стыд.  В школе, до замужества, у нее была связь с женатым учителем, отцом двух детей (ему было лет тридцать пять).
  - С ним у меня было только один раз. Недавно у него умерла жена.
      Во мне шевельнулась ревность: «Вдруг она сейчас любит его и мечтает о нем».
 Лиля продолжала исповедоваться. Она призналась, что уже во время замужества, года два назад, переспала с мужчиной. И об этой связи ей тоже стыдно было вспоминать.
  Я рассказал ей о первой женитьбе.
- Мой первый  брак был стимулированным.  Моя подруга забеременела. Как порядочный человек, я обязан был жениться.  А у тебя, кто был инициатором брака – ты или твой муж?
- Я.
- Он красивый?
- Нет. Обычный. Мои родители были против нашего брака.
«Если он был обычным и родители были настроены против него, то почему же ты вышла за него?» – недоумевал я.
    Она не объяснила почему, а я не расспрашивал, так как мысль о том, что у нее были другие мужчины, обжигала душу. Позже я жалел: многого о ней  не узнал.
  - Ты скажи своей хозяйке, что ты едешь к подруге. На тот случай, если тебя начнут искать родственники, - посоветовал я перед поездкой в Старый Дол. 
-    Она знает, что говорить, - уверенно, лукаво  проговорила Лиля.
 Во мне шевельнулась ревность: наверно, не в первый раз она вот так же уезжала с мужчиной.
 - Ко мне может прийти только племянник. Он учится здесь в техническом лицее. Он умный у нас. Говорит, что не разрешит своей будущей жене учиться в другом городе. «Мало ли чем она там будет заниматься». Все понимает.
      Я спросил у нее, не боится ли она измены со стороны мужа. Я надеялся, что она скажет: «Мне безразлично». Но ее ответ был другим.
 - Он никогда  мне не изменит.  У меня надежные тылы. Надо обязательно стремиться к тому, чтобы тылы были надежными.
- Сами мы с тобой на фронте. В одних окопах лежим, - развил я ее метафору.
   Она засмеялась.

 Я сказал, что у меня слишком большой вес.
- Но я не хотел бы быть таким. Как Паша. Слишком худосочен.
- А мне нравятся стройные мужчины, - сказала Лиля.
 Я понял, что романтический период в наших отношениях кончился: она понемножку начала критиковать мою внешность.
  Я  знал, что избыточный вес  портит человека, но вместе с тем умеренная  полнота (как у меня), придает мужчине импозантность, зрелость, компенсирует недостаток роста (у меня всего лишь 1.70).  «Если бы я  похудел, то, может быть, перестал бы нравиться  тебе»,  -  подумал я.
   Сданные мною на комиссию книги распродавались неплохо. В четверг, накануне отъезда в Старый Дол, я пришел к Паше за деньгами. После вычета двадцати процентов в пользу фирмы,  я получил около тысячи рублей.
   В этот вечер я встретил Лилю не возле университета, как обычно, а прошел подальше, к магазину, расположенному  недалеко от рынка. Мы сходили  с нею на рынок и накупили разной еды – мандарин, яблок, шоколада и т.п., а затем  отправились в лаборантскую.
     Когда, лежа на спине,  я видел, как большие груди Лили  то упираются в мою грудь, то устремляются вверх, у меня возникло такое чувство, будто одна из моих  фантазий воплотилась в жизнь.

    После двухчасового пребывания в нашей комнате мы сходили на автовокзал и узнали расписание. Решили ехать рейсом  на  16. 55.
- Я приду пораньше, - сказал я. – Ты приходи к четырем. Если будет рейс после четырех, я возьму билет.
   Она пообещала не опаздывать.
 На свиданья она ни разу не опоздала. Я был уверен, что и на автовокзал она не опоздает. Но жизнь  показала, что я ошибался. Я пришел домой.  Оксана открыла мне  дверь и затем  сразу скрылась в своей комнате, чтобы не увидеть ничего лишнего. Я разделся, пошел в ванную. Бросил взгляд вниз и обомлел: трусы были надеты наизнанку. К счастью, жена  не видела этого ужасающего зрелища, так как  дверь в ее комнату была закрыта. 
 Я перестал бояться разоблачения. Оксана приняла правила игры, делала вид, что ничего не происходит. Я понимал, что в ответ она может  мне изменить, но теперь  уже не боялся этого. «Можно всю жизнь продержаться за юбку своей растолстевшей, утратившей привлекательность жены, - думал я, - но мы пойдем по другому пути».
                7
  На следующий день, в пятницу, я был на остановке  часа в три.  Очередь в кассу была большая.  Я боялся, что билетов мне не достанется, и сильно нервничал.  Стали продавать билеты на проходящий автобус на 16. 25. Хоть мы договаривались ехать на 16.55, я купил билеты на этот рейс.  Я был уверен, что Лиля успеет прийти. 
   В 16. 00  ее не было. Я был весь на взводе. Стрелка часов приближалась уже к 16.20, но Лили не было.  Я не знал, что стряслось с нею. В голову лезли мрачные мысли. Я думал, что она завалила экзамен.
   «Все,  если сейчас не будет, - решил я, - то билеты сдам». 
        Я вышел на улицу, посмотрел на дорогу, откуда должна была появиться она.  И тут я увидел ее. В светло-голубой куртке с черной сумочкой, по размеру средней между хозяйской и дамской, она не спеша  приближалась к автовокзалу.
  Я сделал над собой усилие, чтобы не разразиться упреками.
- Я волновался. Чуть было не сдал билет.
 Она смутилась:
- А мне и в голову не пришло, что я опаздываю.
- Как экзамен сдала?
- «Четыре».
- А я, признаться, боялся, что ты завалила.
Мои страхи были напрасны. Нам еще пришлось ждать автобус не менее получаса. Это был Донецкий автобус, он задерживался в пути.    
     Было холодно. У меня замерзли ноги, так как у моих зимних ботинок не было прокладок. Мы то  заходили в зал ожидания, то выходили на улицу. 
- Не повезло нам, - грустно, озабоченно проговорила Лиля, но я пресек ее пессимистические настроения:
- Еще рано говорить, повезло или нет. Пока что все идет по плану. Это обычные дорожные хлопоты. Повезло нам или нет, мы можем сказать часа через три-четыре.
- Ты прав.
- В крайнем случае, можно уехать на такси.
 Но когда мы выяснили  у таксиста, что проезд стоит  100 рублей  с каждого, мы отказались от этой затеи.
Я оставил Лилю в зале ожидания, а сам вышел на улицу.   В начале шестого подъехал наш автобус. Я быстро сбегал за Лилей, и мы подскочили к автобусу, возле двери которого уже толпились люди.    В салон не пускали. Нам пришлось долго стоять на улице  возле двери.   Холод пронизывал насквозь. У меня мерзли ноги. У Лили посинел нос. Наконец,   начали пускать. Люди рвались вперед, чтобы занять свободные  места. Я оставил Лилю позади и с тяжелой сумкой устремился вперед.  Целью моего рывка было занять место для  своей женщины. Пришлось забыть об интеллигентности. Раз не могу обеспечить ее такси или прокатить на собственном автомобиле, то хоть по крайней мере место в автобусе  надо было  отвоевать для нее  у толпы.
 Я увидел довольно далеко от двери, что рядом с полной женщиной место не занято.
 - У вас свободно? - лихорадочно спросил я.
   - Да. - Она подвинулась к окну.
  Я бросил сумку под сиденье и устремился дальше. В задней части салона, на колесе,  было еще свободное место.
    Мы с Лилей оказались на разных сиденьях. Моя мечта сидеть с нею рядом и нежно гладить ее руку не сбылась.   
  Автобус  выехал из города. Быстро темнело. Тускло засветили  лампочки над головой.   Второй (свободный) водитель проверял билеты. Подошел к Лиле, остановился, она что-то сказала ему, он пошел дальше. 
   Когда он поравнялся со мной, я показал ему два билета, но он даже не взглянул на них, прошел дальше. 
 От окна несло холодом. Мои ноги замерзали.
 В Скородном место  рядом со мной освободилось, но я   не стал приглашать к себе Лилю: в передней части салона сидеть было удобнее.  Сама она даже не повернула головы в мою сторону, и я  понял, что у нее нет желания переходить ко мне.  Позже  я узнал, что в автобусе ее сильно укачивает и ее сильно тошнит, поэтому она старается ездит на передних местах. 
  Автобус мчался быстро, несмотря на мрак за окном. 
 Огнями засветился Губин.  Когда вышли на автовокзале, увидели снег, белый и чистый. Если в Везельске  было холодно, сыро, то здесь белый   ковер покрывал землю, дорогу. Мы попали  из осени в настоящую зиму.
   Маршрутный автобус довез нас до улицы Комсомольской.  Когда мы шли по улице Победы к дому Макарова, у меня было приподнятое настроение. Я предавался детским  воспоминаниям.
     Мы подошли к школе №1 – красивому двухэтажному светлому зданию.
- А вот в этой школе я учился два года – первом и во втором классе.  Этой школе я обязан всем. Здесь меня научили главному – читать.
       Я подвел ее к окну своего класса,  находившемуся  на первом этаже.
- Вон там, на предпоследней парте, на первом ряду я когда-то сидел.
  У меня язык не повернулся сказать, что с тех пор прошло тридцать восемь лет.  Мне не хотелось лишний раз  напоминать ей о нашей огромной разнице в возрасте.   Странно было:  я показываю свою школу  девушке, с которой встречаюсь совсем недавно, а другие женщины, близкие мне в прошлом, так никогда и не увидели мое святилище,  мой главный храм жизни.
    Мы пошли дальше.
- Мне так хотелось в автобусе  сидеть рядом с тобой, чтобы ощутить себя твоим мужем. Пусть ненадолго, - сказал я. 
- Когда ко мне подошел водитель, я сказала ему, что билет сзади, у мужа.
 От этих слов  у меня по телу разлилась теплота. Я остановился и поцеловал ее в щеку.
    Справа  показалось отремонтированное  двухэтажное здание военкомата
 - А вот отсюда, - я показал на здание военкомата, - меня забирали в армию. Да, здесь звучал духовой оркестр. Помню, как под «Прощание славянки» я обнял заплаканную  мать, а потом решительно сел в автобус. Я чувствовал себя героем какого-то патриотического фильма.
  Лиля внимательно слушала меня.
  Я волновался, когда подходил к дому Сани: «А вдруг его нет дома!».
   Я  постучал в дверь. Тишина.  Мой кулак отчаянно еще раз ударил по двери. В квартире послышались шаги.
- Кто там? – донесся до меня глухой высокий голос Сани.
- Это я, - радостно воскликнул я. – Коля из Везельска. 
 Прошло еще несколько минут, прежде чем дверь открылась.
     В проеме дверей показался Саня – мужчина пятидесяти лет,  среднего роста, с треугольным лицом, с черными усиками, с острым подбородком,  небритый, в черных брюках и  синей футболке. 
 - Я не один, - предупредил я друга.
 Он замешкался на мгновение, а потом проговорил:
 - Заходите.
      У меня возникло  подозрение, что запоздалая реакция  Сани   на наше появление объяснялась тем, что, когда он услышал стук, он сначала взял  в тумбочке пистолет,  купленный им на черном рынке для самообороны,    прислушался, и,  убедившись, что за дверью не грабители и убийцы, а его старый друг, спрятал пистолет и лишь затем  подошел к двери – на это ушло немало времени.
               
Мы зашли в маленький тесный коридор. Я представил  друг другу  Лилю и Саню. Саня  нервно дергался, суетился,  плохо маскируя свое смущение. Лиля, напротив, держалась уверенно. Ее раскрепощенность  меня удивляла  и радовала.
  Мы зашли в небольшую комнату,  загроможденную старой мебелью.   
  Чтобы задобрить своего друга и компенсировать неудобства, которые мы своим приездом причиняем ему, я привез ему  с десяток серьезных философских книг – Соловьева, Бердяева, Ильина и других. 
- Это тебе, - сказал я Сане, выкладывая на стол стопку книг.
 Он  смутился:
    - Зачем?
 Он предложил подарить мне что-нибудь в ответ. Я отказался:
- У меня сейчас другой настрой. Книги меня не интересуют. Сейчас я, наоборот, расчищаю авгиевы конюшни своей библиотеки.
  Саня пошел на кухню. Я последовал за ним, чтобы вернуть ему деньги, которые я одолжил у него во время прошлой встречи. Мы остались одни.
  - Возьми, - проговорил я приглушенно, чтобы не слышала Лиля, и  протянул ему новенькую сторублевую ассигнацию. – Это долг.
- Зачем? – Саня поморщился.
- Возьми.
- А я думал, у тебя нет денег. Откуда у тебя?
- Я книги продал.   
 Саня не стал прятать деньги, а положил их на кухонный стол, где они пролежали до нашего отъезда.
   Мы  вернулись в комнату.
  - А ты говорила, что нам не повезло, - обратился я к Лиле, сидевшей на широкой  раскрытой диван-кровати. – Нам бы не повезло, если бы мы не доехали, или Сани бы дома не оказалось.
- Да, я была не права, -  согласилась Лиля.
 - Я мог бы задержаться,   но часов в восемь я все равно был бы уже дома, сказал Саня. 
  Мы с Саней пошли в магазин, вскладчину купили десять  бутылок пива, килограмм колбасы.  На обратном пути Саня стал расспрашивать меня о Лиле.
- Молодая? - предположил Саня.
- Двадцать пять лет, - сказал я, скромно потупив очи.
На лице друга появилась гримаса страдания, несомненно, вызванная  приступом зависти.
 Когда-то  он дразнил меня, рассказывая о связи красавца  Сереги Калинина с двадцатидвухлетней журналисткой, которую сорокапятилетний супермен, по словам Сани, «трахал  прямо на редакционном столе». Теперь и у меня была молодая красивая женщина, ничем не хуже юной журналистки.   
    Вернулись домой, сели за стол.  Пока нас не было дома, Лиля  переоделась, надела халат. Я впервые видел ее в халате, и мне она понравилась. Халат вносит в облик женщины  нечто домашнее, женственное. 
    Пиво текло рекой. Колбаса с хлебом шла неплохо. Работал японский телевизор, но мы не обращали на него никакого внимания.
- К сожалению, идиллический период в наших отношениях уже закончился, - сказал я печально. – Лиля уже критиковала меня за живот.
Лиля выразила протест. Мы сидели с ней рядышком, на кровати. Я то обнимал ее, то держал ее за руку. Мы совершенно не обращали внимания на присутствие Сани.
  От счастья и выпитого пива я сильно поглупел.
   Я рассказал Сане, как мы с Лилей познакомились. Меня переполнял восторг. Я смотрел на Лилю с искренним восхищением.
 -  Она меня просто потрясла. Она полностью соответствует моему идеалу. Будто бог специально создал ее для меня. И грудь, и тонкая талия.
  - Да, да, - бросил он небрежно. – Для тебя этого достаточно.   
   Саня был в каком-то нервическом состоянии.
  - Да, разница в возрасте солидная, - сказал я грустно.
- Ты хорошо сохранился. Волосы, зубы на месте.
 Лиля вдруг расхохоталась, от смеха откинувшись на кровать. Меня тоже стал душить смех. Мое тело тоже упало на постель рядом с Лилей.
Меня радовало, что шутка Сани рассмешила Лилю. Мне хотелось, чтобы они понравились друг другу.
 - В нашем распоряжении всего лишь десять дней, и мы хотим так его прожить, чтобы их можно было приравнять к целой жизни, - сказал я.
  Лиля молча, кивком головы и мимикой подтвердила мои слова. Но Саня стал убеждать нас, что у наших отношений есть будущее.
- Будете встречаться. Можно будет у меня. Ко мне приезжайте на недельку.
- Это нереально, нетерпеливо, с досадой возражал я. –  Пятого  декабря Лиля уедет в свое село. Оттуда уже не вырвешься.  Как объяснишь свое исчезновение?
- Да, - подтвердила Лиля,  кивнув в знак согласия головой. -  Какой там на недельку! На день не вырвешься. Это ж деревня…
 Саня продолжал настаивать.
- Нет, если  хочешь  сделать доброе  дело, помочь нам, то разреши пожить у тебя до понедельника. А я верю в теорию относительности Эйнштейна, только не в физическом смысле, а в психологическом. Я убежден, что десять дней по насыщенности, по ценности могут быть равны десяти годам.
- Живите, - сказал Саня.
Наш разговор был оживленным. Никто не лез в карман за словом. Когда мы оказались с Саней на кухне вдвоем, я спросил у него шепотом:
  - Ну как Лиля?
 Он поморщился и проговорил довольно громко:
 - По-моему у нее было не меньше десяти мужчин, и интеллект у нее бедноват.
   Меня от его слов передернуло. Его склонность всех оценивать, критиковать  давно меня коробила. 
 - На счет интеллекта ты ошибаешься, - возразил я. – Интеллекта у нее не меньше, чем у нас с тобой, а житейского ума, пожалуй, побольше.  Просто в ее речи есть диалектные особенности, они и создают такое впечатление. Что касается десяти мужчин, не знаю. Фактами не располагаю. Может, десять, а может и больше. Меня, признаться, это не волнует. Помнишь, что сказал нам когда-то Коля с Камчатки, когда ты пытался заговорить о Тане? «Я люблю ее». Ту же самую фразу  я могу сказать  про Лилю. А сколько у нее было мужчин – об этом пусть думает ее муж. Мне до этого дела нет.   
  Слышала ли она наш диалог? Мы говорили приглушенными голосами, но кухня была рядом, в нескольких метрах. Во всяком случае, когда мы вернулись в комнату, ее  настроение изменилось, она помрачнела.
  Зашел разговор о самопожертвовании, навеянный передачей по телевизору.   
  - Я против самопожертвования.  Каждый человек имеет право на счастье, на полноту жизни, и не должен приносить свою жизнь в жертву другому. Я не хочу, чтобы кто-нибудь пожертвовал  за меня свою жизнь. Эта мысль отравляла бы мне жизнь. Но и я не хочу приносить свою жизнь в жертву кому бы то ни было, - рассуждал я,  задурманенный пивом.
   И тут, спохватившись,  я внес коррективы в свою позицию.
 - Есть, конечно, исключения, - сказал я. -  На свете есть три человека, ради которых я мог бы пожертвовать жизнью. Двое из них здесь.  Третья – моя дочь.
        Отчасти я  лукавил. Конечно, было время, когда я мог пойти ради спасения Сани хоть в огонь, хоть в воду, хоть в медные трубы, но  в последние годы у  меня уже не было желания рисковать жизнью ради человека, который относится ко мне злобно. А вот за  Лилю я, безусловно,  без колебаний отдал бы жизнь.   
   - Но ведь тебе бы пришлось нарушить свой принцип, - сказал Саня ироническим тоном.
  - Я не раб своих принципов. Любой закон, любой принцип, любое правило имеет исключение. Если самопожертвование – источник счастья, то на него можно пойти. 
  Никто: ни Саня, ни Лиля – не выразил желания пожертвовать свою жизнь ради меня. Да я и не рассчитывал на жертву с их стороны. 
     После пива мы пили водку,  привезенную мною из Везельска. 
 - Не хило пьет, - сказал Саня о Лиле, когда мы остались вдвоем на кухне.
    Это был поклеп. Она выпила не более двух рюмок. Я понимал, что им движет зависть ко мне. Он копал под нее, старался скомпрометировать ее, чтобы принизить мою победу, мое высшее достижение. Я помрачнел, но не стал с ним спорить, так как нам предстояло прожить у него два-три дня, и ссора с ним поставила бы нас в сложное положение.
  Во втором часу ночи, когда спиртное кончилось,  надумали спать. Саня постелил нам на своей кровати, а для себя разложил раскладушку. Наши надежды, что он уйдет спать на кухню, не оправдались.
  - Я буду спать здесь, - сказал он. – Я отрублюсь сейчас. На меня не обращайте внимания.
- Вообще-то я привык спать один на кровати, - признался я. – Не знаю, смогу ли я заснуть.
- Я тоже! – воскликнула Лиля.
-  Оказывается, не только у меня такая причуда.
 Но делать было нечего. Мы легли рядом. Свет погас. Я обнял ее, но присутствие Сани и сильное опьянение не позволило мне сблизиться с нею.
  Я просто обнимал ее за талию и млел от блаженства.
  Саня вскоре захрапел. Вскоре затихла и Лиля. Мне не спалось. У меня сильно заболела голова. Чтобы не портить себе печень, я не принял превентивных мер – не выпил таблетку коффетина – и теперь жестоко расплачивался за свое мещанское  благоразумие. Часа в три я поднял свое тело, выпил три таблетки коффетина  и пошел в реанимационное отделение – в ванную. Горячая вода облегчила мои страдания, но боль не проходила не менее часа. Уже к утру я вернулся на свою постель, лег рядом с Лилей. Ее тело было неподвижным. Я не мог заснуть, боялся потревожить ее, толкнуть. Я задремал, когда уже небо в окне начало светлеть.  Я заснул позже всех, но проснулся раньше всех. Вскоре проснулась Лиля.
  - Я заждался тебя, - сказал я, и мы слились с нею.
- Извини, я мешал тебе спать.
   Я рассчитывал, что она опровергнет мое предположение, но она согласилась:
- Да, я почти не спала.
Саня, завернутый с головой в покрывало, был похож на египетскую мумию. Он лежал неподвижно, казалось, что он не дышит. 
- Саня похож на мумию, - поделился я с Лилей своими наблюдениями.
Мумия  вдруг зашевелилась.
- Тихо, разбудишь,  - прошептала Лиля, улыбнувшись,  и положила палец на мой рот. Я поцеловал его.
 Минут через двадцать Саня окончательно проснулся, встал.
 Я почистил зубы, побрился. Лиля зашла в ванную вслед за мной.   
  Мы с Саней  сходили за пивом.  Я взялся нажарить картошки.
- Это мое коронное блюдо. 
Я начистил картошки, хотел мелко порезать ее, но тут подошла Лиля, отобрала у меня нож, начала ее измельчать.  Я потерял интерес к ее приготовлению, так как теперь я не мог продемонстрировать свое кулинарное мастерство.  Я вернулся в комнату. Лиля тоже вышла из кухни. Картошка  осталась одна на газовой плите.
 - Вы не забыли о картошке? – спросил Саня минут через пятнадцать.
 И вдруг Лиля закричала на меня, бранчливо, сварливо:
 - Я уж тебе три раза сказала: «Иди помешай картошку!»
 Ее тон меня неприятно удивил. До этого момента она все время вела себя очень интеллигентно. И вдруг такой срыв!  Видимо, в   домашней обстановке   она воспринимала меня как мужа. 
 Я опешил, но  не стал спорить с нею и молча отправился на кухню. Конечно, если бы мне пришлось жить  с нею, то я бы поставил ее на место. Но зачем было отравлять жизнь?
   - Мне хочется, чтобы мне помогали, - сокрушалась Лиля, - но сама не могу сидеть без дела,  вмешиваюсь, - жаловалась Лиля. – Я подавляю инициативу у окружающих.
  Я согласился с нею. Действительно,  она погасила мой поварской энтузиазм. Мне уже ничего не хотелось делать.  Ее активность нанесла двойной вред. Во-первых,  ей пришлось самой работать. Во-вторых, она лишила меня возможности насладиться своим триумфом мастера по приготовлению жареной  картошки. Я вспомнил, что она жаловалась на мужа, который, по ее мнению, даже на колхозном поле работает лучше, чем на своем огороде. Теперь мне стало ясно, почему он так себя ведет. Она постоянно критикует его, ругает за «лень», и тот потерял интерес  к своему хозяйству.
  Я понял, что наша идиллия сразу рухнула бы, если бы мы стали мужем и женой. Быт разрушил бы нашу любовь.  Наше счастье возможно лишь при условии, что мы любовники, а не супруги. Мне стало грустно. «Никогда мы не будем жить вместе, - думал я с горечью. -  И дело тут не только в разнице наших возрастов, не только в нашем семейном положении, а в наших характерах, в наших личностях». Я почувствовал себя обреченным. «Ну ничего, надо наслаждаться тем, что мне дано», – утешал я себя.
 Картошка – наше первое совместное блюдо - удалась на славу.  Великолепные светло-коричневые поджарки таяли во рту. 
  Завязался разговор. Я критично отозвался о полноте  Оксаны. Зачем я критиковал Оксану?  Трудно сказать.  Может, для того, чтобы сделать приятное Лиле, а может, мне просто хотелось излить   желчь, обиду, досаду.
    Лиля вдруг возмущенно пресекла меня:
- Как ты можешь так говорить о своей  жене!
Несомненно, ее возмутило не мое критическое отношение к жене, а то, что я выразил его публично.  Лиля защитила Оксану из женской солидарности.
   Я дал  ей решительный отпор. Я сказал ей твердо, с чувством собственного достоинства.
- Я говорю то, что думаю. У меня от вас нет тайн. Или ты предпочитаешь, чтобы я рабски  соблюдал этикет? Если бы моя жена была идеалом, то зачем бы мне ей изменять, зачем ехать за тридевять земель  с другой женщиной?
 Лиля смущенно замолчала.   
    Мы заспорили с Саней  о бессмертии, о боге. Лиля слушала нас молча. 
  - Ты часто пишешь, что дети делают нас бессмертными. Какая чушь! Ты почитай библию. Там написано о бессмертии, - говорил мой друг.
 - Я не верю в бога. И потому не могу верить в бессмертие, о котором написано в библии.  Но ты прав: дети тоже не делают нас бессмертными. Да, они унаследовали  наши гены, но это не мы. 
    После завтрака мы отправились в город. Прошли по главному проспекту в сторону Дворца культуры, расположенному на главной площади города.  Возле Дворца  Культуры скопилось огромное количество легковых автомобилей. Саня сказал, что в день урожая сюда съехались начальники со всего района. Мы зашли в фойе. Там шла бойкая торговля. Девушки в белых халатах с белыми колпаками на голове торговали дарами природы и дарами своей пищевой промышленности. Каждый район привез свои продукты. Мы с Саней купили колбасы, пива. Саня покупал одно, я другое. 
   Пошли на рынок. Сначала двигались  вниз, по улице Мира, затем повернули направо на улицу Комсомольская.  По пути мы с Саней,  как могли,  развлекали Лилю, но она молчала.  Было заметно, что она обижена на Саню.
   Саня  как журналист  когда-то интересовался  историей добычи руды. 
   - В 30-е  годы был альтернативный проект: ГОК  хотели создать в другом районе, - сказал он.
 -  Если бы  был принят альтернативный проект, то меня не было бы на свете, - сказал я. – Не было бы Губина, и  мать с отцом никогда бы не встретились.


  Улица Комсомольская вся была истыкана красивыми мусорными урнами, выкрашенными в голубой цвет.  Надписи, вывешенные на столбах,  гласили, что тот, кто бросает мусор мимо урн, - свинья. На  стене дома висело огромное  полотно с надписью: «Люби свой город!» Я подверг эту максиму критике.
- Любовь – это чувство непредсказуемое, спонтанное. Оно, как деньги,  либо есть, либо его нет. А  ваше начальство, - обратился я к Сане,  -  заставляет горожан насильно любить город.  Дескать, не будете любить, поплатитесь.
  Мои спутники поддержали меня.
 Пришли на рынок. Я остановился возле пожилой женщины, которая держала снизку шерстяных носков.  Меня привлекла их дешевизна (двадцать пять рублей пара). 
- Дайте мне пару, - попросил я, протягивая деньги.
 Женщина долго возилась, снимая носки с веревочки,  которые были нанизаны на веревочку, как пойманная рыболовами рыба.
 Мне захотелось ступить с нею в разговор.
- Это  у вас это не продумано, - сказал я, кивнув на снизку носков. – Трудно снимать.
 Когда мы отошли от женщины, на меня набросился Саня:
- Что ты лезешь ее учить: «не продумано, продумано».
 По выражению лица Лили я понял, что она поддерживает Саню.
 - Она на меня не обиделась. Ведь я купил у нее товар. А вы не лезли ее учить, но и прибыли ей не принесли.
 - Я тоже хотел купить, - сказал Саня,  -   но  после твоих слов…постеснялся.
- А напрасно: женщине было бы приятно.
  В продуктовом магазине я предложил Лиле выбрать себе вино. Она выбрала, я купил.
  С тяжелыми сумками мы пришли домой. Сели за стол.  Мы с Саней пили пиво, Лиля – вино. Лиля попробовала пиво «Балтика» (тройка), оно ей не понравилось.  Колбаса, купленная на ярморке,  оказалась довольно вкусной.
   Разговор вращался вокруг двух тем:   Тютчев и евреи (вторая тема была навязана Саней).
 Когда разговор зашел о стихотворении Тютчева «Последняя любовь», я  прочитал отрывок их стихотворения и сказал:
- Меня поражают перебои в  ритме. Они  не от небрежности, не от неумения. Во всех строфах воспроизводится один и тот же ритм, одни и те же перебои. Гладкопись бы лишила стихотворения глубины.
- Да, - согласился Саня,  – это просто гениальный ритм. – Это какое-то колдовство.
 Лиля упорно молчала. Когда мы оказались вдвоем с Саней на кухне, он сказал:
- Она все время молчит. Надо ее как-то развлечь. Надо поменять тему разговора. 
- Ничего страшного. Пусть помолчит. Иногда и помолчать надо. Начнем развлекать, подделываться, хуже сделаем.
 Я был уверен, что Лиля молчит от застенчивости, так как не во всех вопросах, которые мы затрагивали, она была компетентна.
       Работал телевизор.  Ведущий был еврей.
   - Какой канал ни включи, всюду они! – злобно проговорил Саня.
Еще недавно  он был  восторженным поклонником евреев, он даже жалел, что сам не еврей, надеялся, что у него тоже есть частичка еврейской крови. Теперь он клокотал от ненависти, когда говорил о  них.
- Раньше ты считал их гениальными, - напомнил я.
- Я и сейчас считаю их гениальными.
- Среди них есть гении, спору нет, но считать их всех гениями  вряд ли оправдано. Они не гении и не злодеи. Их не надо ни демонизировать, ни обожествлять. Они обычные люди.
- Только они могли придумать передачу «В нашу гавань заходили корабли».
- О  блатных, дворовых песнях. А кто придумал эти песни? Евреи, что ли? Да, к телевидению они имеют доступ. Да, они пробивные. Но никакого  интеллектуального превосходства здесь нет.
- Они открыли теорию относительности, написали библию.
- Да мало ли другие народы открыли. Например, закон всемирного тяготения открыл англичанин, а романы «Война и мир», «Анна Каренина написаны русским.   А ведь они не уступают библии по глубине содержания.
  Не надеясь переубедить Саню, я  обращался к Лиле.
  - Раньше я тоже относился к ним негативно из-за Суворовой, своей бывшей заведующей,  которая травила меня, и не хотела делать доцентом, а теперь, когда я работаю на другой кафедре,  я к ним равнодушен. Они мне просто безразличны.
     И тут Саня стал метать на бедных евреев гром и молнии: такие они сякие.
- Я не могу понять, как ты к ним относишься. Положительно или отрицательно – сказал я. – Ты  постоянно противоречишь себе.
    Он уклонился от ответа. К сожалению, у него плохо с логикой. Его мировоззрение соткано из противоречий.
       По телевизору показывали фильм «Здравствуй и прощай». Нам с Саней он страшно не нравился, а Лиля смотрела с восторгом. Она смеялась, комментировала отдельные поступки персонажей. Глаза ее светились от умиления и восторга.
      Действие фильма  происходило в деревне. Милиционер-участковый (Ефремов) влюбился в замужнюю женщину - мать троих детей.  У них начался роман. Приехал муж, живший в городе и крайне редко навещавший семью, пристыдил Ефремова. Тот дал ему слово больше к его жене его не подходить. Муж уехал, а женщина снова к пришла к Ефремову, но тот ее оттолкнул, дал ей понять, что он не может продолжать с нею отношения, так как держит слово.
  Нам с Саней было скучно, хотелось переключить канал, но мы не могли этого сделать из-за Лили. Саня говорил что-то раздраженное, резкое.
  Я переносил страдания стоически: чего не будешь терпеть ради любимой женщины.
 Но скрывать свое отрицательное отношение к фильму я не мог.
- Вряд ли такие люди вообще есть, - сказал я. – Но если есть, то это обыкновенные дураки. Ну какой умный человек стал бы давать слово мужу своей любимой женщины, что оставит ее.
- Ты бы не дал… - осуждающе проговорила Лиля. 
- Конечно, нет. Да и разговор такой был бы просто невозможен. Какой муж-рогоносец будет так разговаривать! Муж скорее дебош устроит, жену поколотит. Он скорее  любовника попытается зарубить, чем будет его увещевать. Или просто разведется  с нею.
Я в первый раз тогда заметил,  что вкусы с Лилей у нас разные. «Пока мы  встречаемся, различие во вкусах не мешает нам наслаждаться общением, но стоит нам пожениться, тогда на этой почве могут  возникать ссоры», - подумал я.

  Саня еще утром сказал, что уедет с ночевкой в Стрый Дол к Мадлене, но он до четырех часов дня   не уходил.
 - Я побуду с вами, - говорил он. – Мне интересно пообщаться.
Я понимал, что его задержка объясняется не интересом к общению, а нежеланием находится   в обществе  Мадлены - его подруги, ее дочери, матери и ненавистного кота.   
 - Ну что, куда тебе спешить, - проговорил я смущенно. Мне неловко было удалять его из собственной квартиры.
   В разговоре мы затронули тему неизбежного расставания.
  - Во мне проснулась собственница, - сказала Лиля. – Я не хочу, чтобы у тебя появилась другая.
 - В других женщинах я буду искать только тебя, - пошутил я.
 Мне приятно было, что Лиля стала меня ревновать.  Меня удивляло то, что моя жена не была предметом ревности, но к другим женщинам, прежде всего студенткам-заочницам, она  испытывала ревность
 Наконец, Саня уехал. Мы с Лилей остались в квартире совершенно одни. Это было ново. Всегда над нами висел дамоклов меч разоблачения. Сейчас нам некого было бояться.
 Мы обнажились. Я целовал ее грудь, губы и, конечно, язык. Соединились. Мое тяжелое тело придавило ее.
 - Я тебя не задушу? – спросил я, полный участия и нежности.
- Нет, здесь, на постели, ты меня никогда не задушишь.
  Из груди ее вырывались громкие стоны.
- Хоть покричу всласть, - объяснила она, улыбнувшись.
  Ее крик вдохновлял меня. Это был женственный  милый крик. 
    Она перевернулась на живот, лицо ее уткнулось в подушку.  Хоть она не встала на колени, я без труда вошел в нее сзади.  Мой член входил до конца, мои бедра  с силой прижимались к ее ягодицам, а ее попка слегка поднималась вверх.  Я млел от наслаждения.  Я опирался на правую руку, а левая гладила, массажировала мягкую грудь, упругий сосок. Затем, опираясь на обе руки, я  мощно, силой  входил в нее. Раздался громкий женский  крик.
- Я  полетела, - сказала она, когда крик стих.
 Она уткнула голову в подушку, затихла, я продолжал наслаждаться.  Я  сдавил руками ее узкие плечи, и наши тела слились в одно целое. Меня пронзило острое чувство наслаждения. 
  Я долго гладил ее волосы, нежно целовал губы, грудь.
- А мне стало еще лучше заниматься с тобой любовью, чем в начале, - поделился я впечатлениями.
- Да, мы притерлись друг к другу, - согласилась она живо, словно сама об этом  думала.
Приспосабливаются друг к другу не только супруги, но и любовники. Возможно, к мужу она давно «притерлась», а теперь притерлась и ко мне. «Наверно, Тоня, когда у нее появился любовник Ваня,  тоже не сразу к нему притерлась, нужно было время, практика», - мелькнуло у меня в голове.
 Я встал, увидел валявшиеся на столе фотографии Сани, где он был снят в одних плавках.  Меня переполняло чувство благодарности к нему за предоставленный кров. Я поставил фотографии на столе,
   - Убери их, - настойчиво попросила Лиля. – Еще здесь его не хватало. На голого смотреть. – В голосе ее досада и пренебрежение.
- Тебе он не понравился? – удивился я.
- Нет. Да и как может понравиться такой человек.
- А чем он тебе не понравился?
- Всем.
 У меня возникло подозрение, что она случайно услышала наш разговор о ней, когда он выразил скептическое отношение к ее интеллекту.
- Какое его высказывание тебя задело?
- Все высказывания.  Вижу, он  ставит из себя, ладно, думаю, буду молчать. Разбирайтесь сами.
-  Жаль, что он тебе не понравился.
   Спали мы в разных местах: Лиля на постели, я – на раскладушке.  Мне было неудобно. Раскладушка изгибалась,  как гамак. В головах было высоко.  Я пытался убрать подушку, но без нее было еще хуже. Я не столько спал, сколько дремал.
  Лиля приготовила чудесный завтрак. Мы ели и вели беседу. Она критически отзывалась о своем муже. «Вчера  отругала меня за то, что я критиковал свою жену, а теперь сама  критикует своего суженого», - подумал я, но ничего не сказал.  Главные обвинения: он плохой хозяин, не может зарабатывать деньги. Деньги в семье зарабатывает только   она. Другие мужики  крутятся, приносят домой заработок, а он бездельничает.
 -  А почему бы ему вместе с твоим отцом не заниматься пчеловодством? – поинтересовался я.
- У него аллергия на пчелиные укусы. Да он и не хочет у отца работать.  Я его пилю, пилю…
- Как он реагирует на твою критику.
 - Один раз обиделся, говорит: «Ну раз я тебе мешаю жить, давай разведемся». Я перепугалась!
  Мы сделали шаги навстречу друг другу.  Из ее речи исчезли экспрессивные грубые  словечки и фразеологизмы. Я же старался говорить менее книжно. Вместе с тем, мне жаль было, что из-за меня ее речь стала менее выразительной.
 -  У тебя великолепная речь, - говорил я. - Ты говорили так, как хочется. Не думай над подбором слов. Я тоже не думаю. Если мы будем подбирать слова, то придется отказаться от многих мыслей. Ведь слова и мысли связаны между собой. А без собственных мыслей мы станем менее интересными. Ты меня критиковала за «тяжеловесные», «книжные обороты. Но ведь учти, я не могу говорить так, как говорят пролетарии.  Я преподаватель вуза. У меня сформировался свой лексикон. Я же прочитал немало книг, и они не могли не повлиять на мою языковую личность.
 - Я понимаю, понимаю. Мне стыдно, что я тебя критиковала.
- Но и ты говорили так, как говорила раньше.
  После завтрака я решил навестить Ивана Старикова, своего школьного  друга.  Лиля в квартире осталась одна. Ее я не мог взять с собой.
 На улице был легкий морозец, повсюду лежал снег - слой тонкий, но было бело.
  Дом был закрыт. Я позвонил – ответа не последовало. Никого не было и во времянке. Не хотелось уходить,  не повидав друга юности. 
    Взяв у соседки бумагу и ручку, я написал записку такого содержания: «Приходил к тебе в гости, но не застал. Приходи на пиво часам к пяти к Сане Макарову.  Коля».  Далее я написал адрес Сани.
  - Я боюсь, что он не заметит записку.  Если увидите его, попросил я женщину, - то скажите ему о моем приходе, скажите, что я жду его в пять часов  у Макарова.
     Решил идти к брату: «А то узнает, что приезжал, обидится, что к нему не зашел».       
И брат, и его жена Вера –женщина тридцати шести лет, невысокая,  симпатичная, с хорошей фигурой, были дома.
- В гости приехал, братан? – говорил он глухим голосом. Его могучая длань накрыла мою изящную кисть.   
     Во внешности у нас  с братом было много общего – средний рост, широкие лица, карие глаза. Но были и значительные отличия: он был невероятно толст, у  него был могучий кулак, ширококостная кисть,  полное, рано состарившееся лицо землистого цвета, вставные зубы,  я был лишь слегка полноват, у меня у меня изящные длинные пальцы, тонкая кисть,   здоровый цвет лица, натуральные ровные белые зубы.
  Мы с братом  сходили в магазин, купили две бутылки водки, закуски.
 Втроем сели за стол.  Выпили, закусили.  Закуска   состояла из колбасы,  котлет, маринованных огурцов и помидор, чая и булок. 
  Водка быстро затуманила сознание. Когда я пьянею, у меня появляется сентиментальное настроение, появляется желание жаловаться.     Когда  вторая бутылка подходила к концу, мне захотелось излить душу. 
  - Тебе повезло, - сказал я брату, когда мы обменялись общими фразами. – Тебя любил отец, меня он ненавидел. На меня был направлен весь гнев   матери, а тебя она щадила. Я пережил смерть отца,  для меня это было страшное потрясение. Ты тогда был маленький, и воспринял похороны отца как представление. На моих глазах умерла мать. Это тоже  подействовало на меня угнетающе.  Почему у меня такая судьба? Почему удар пришелся на меня одного?
  Меня охватило волнение, обида, злость. Из меня выплескивались обида, злость, досада. Вместе с тем в глубине души я был ироничным,  я играл роль.
  - Один раз отец сказал при мне матери: «Вот этот сын – мой, - и показал на тебя, - А вот этот – он посмотрел на меня не мой».  Помню, как мне было стыдно, как я покраснел.  А мать! Когда был жив отец, она защищала меня от него.   Но как только он умер, свой гнев, она стала направлять на меня.  Каждый день крики, визг, истерика.  Изо дня в день, из года в год. Не было дня, чтобы она не наорала на меня. Бывало, выскочу из дома и думаю: «Что делать? Куда бежать? Убегу из дома, но ведь надо ж есть, где-то ночевать. Рано или поздно вернут домой. Успокоюсь и домой возвращаюсь. Уже в классе десятом  после очередной ее вспышки я крикнул ей в лицо: «Ты добилась того, что я тебя ненавижу!» 
  Юрка до этого момента слушал молча, но после моих признаний (признаю, циничных) вдруг взревел:
  - Ты мать ненавидишь! А чего она на тебя ругалась?  Она говорит тебе: «Иди картошку копай». А ты лежишь, книжки читаешь.
  Его крик был до такой степени угрожающим, что мы с Верой перепугались: как бы он в драку не полез, как бы бутылку не схватил.
  Вера стала его успокаивать:
 - Что ты, Юр, успокойся, брат с тобой поделился переживаниями, а ты кричишь.
- Успокойся. Это дела давно ушедших дней. Еще не хватало, чтобы ты еще драться начал, - проговорил я.
 Он успокоился. Возможно, у него не было намерений драться. Просто у него была  экспансивная манера выражать свое возмущение, свое несогласие. 
  - Всю жизнь мне говорят, что я мрачный, - продолжал я. -  Да, я мрачный.  А почему? Все идет из детства. Мне растерзали нервы.  Меня лишили уверенности в себе, сломали меня, надломили мне психику. Гнев матери, раздражение были беспричинными. Картошку я копал. Повод  для гнева был самый пустяковый. Например, ей не нравилось, что я дома помногу сижу. «Ты опять дома?» Она жалила меня каждый день.
- Вот ты тоже часто кричишь на Виталика, - стала сетовать Вера, увещевать Вера. – Так нельзя. Он тоже может обидеться на всю жизнь.
  Юрка снова взревел:
- А он что так делает!
- Ты Сашку больше любишь. Виталик это чувствует, - заискивающе говорила Вера. – А ведь Виталик больше на тебя  похож.
- Я их обоих одинаково люблю! И если Сашка будет не слушаться, то и ему достанется.  Ты не помнишь, как мать мыла тебе ноги в миске, - обратился он ко мне. -  Ты придешь с работы пьяным, она снимет с тебя туфли, миску подставит, и ноги моет. 
- Честно говоря, не помню, - сказал я. – Неужели я до такой степени напивался. Я помню, после школы пил с ребятами,  чтобы заглушить тоску.  Но чтобы до такой степени… такого не помню.  Но я хорошо помню, что когда я пошел работать, она изменила ко мне отношение. Она перестала терзать мне нервы. Это правда.
- Наши родители были не хуже других, - сказал брат. -  Все соседи наши такие же. А то и похуже, - говорил Юрка.
- Конечно, хуже, - охотно поддержала его  Вера. – Оба вы выросли хорошими людьми. Ты образование получил, - она обратилась ко мне. -  В институте работаешь.
 

  Мы просидели за столом часа два. Пора было возвращаться к Лиле.
 Юрка пошел меня провожать. По дороге я неожиданно для себя взял да и рассказал ему, зачем приехал.
- Со мной женщина, замужняя, ей двадцать пять  лет.
- Ты меня не развращай, - проговорил брат угрожающе, скорее напускной. 
- Нет, что ты.  У каждого свой путь. У тебя хорошая жена.  Тебе я не советую повторять мои ошибки, но сам я не могу отказать себе в таком удовольствии. Слишком это сладко, слишком захватывает.
 Зачем я рассказал о своей связи?  Наверно, я просто хотел  похвастаться. В первый раз в жизни у меня была женщина,  на  двадцать  лет моложе меня.
     Юрка провожал меня до высоких кирпичных домов.  Никогда он не ходил со мной так далеко. Я почувствовал, что мы стали с ним ближе. 

  Когда я зашел  в квартиру Сани, хмель еще не прошел. Я посмотрел на комнату и был потрясен: за несколько часов, пока меня не было, квартира преобразилась. Совсем другой стиль, другой дух. Лиля напомнила мне гениального художника, который двумя-тремя  ударами кисти изменил картину. Кистью Лили был веник и тряпка. 
   В халате Лиля веником сметала с потолка, с углов паутину. Веник скользил по углам стен, по потолку. Энергия   в ней бурлила. Пока меня не было, она много успела сделать. Она  навела в квартире порядок, близкий к идеальному, наварила супа, прочитала в газете Санины статьи (газеты она обнаружила на столе).
- Я не могу без дела, - призналась она. – Такой беспорядок. У него же есть женщина. Что ж она не уберет.
    Она сделала  тонкое наблюдение:
-  Кажется, что здесь живут два совершенно разных человека. Один покупает дорогие вещи – японский телевизор, холодильник, компьютер. А у другого -  плохой стол, загаженная плита,  сломанный кран,  пожелтевшая  ванна. 
Я отдал должное ее наблюдательности и уму.
  Статьи Сани не вызвали у нее восторга.  Анализируя их, она била не в бровь, а в глаз:
  - Не понятно, как он относится к тому, о чем пишет. Нет своего отношения.
  - Да, он  не выражает свою позицию, - согласился я. - Его статьи перегружены ненужными рассуждениями, слишком часто он отвлекается.  Когда читаешь его статьи, создается впечатление, будто идешь по полю, загроможденному огромными камнями. Постоянно спотыкаешься. Трудно дойти до конца.
  Она оделась, и мы пешком отправились с нею   в храм, недавно построенный в  Губине.   Мы шли по улице Горького. Я показал ей на свой дом, когда мы проходили мимо него: 
  - Здесь прошло мое детство. Но раньше здесь было очень красиво. Здесь  не было ни котельной, ни коттеджей. Здесь было поле, на котором росла пшеница, или гречиха, или каляндра.  Отсюда просматривались отличные закаты. Таких закатов я нигде больше не видел.
   Я купил в церковном  киоске свечки – две для себя, и две, маленькие, - для нее. Она попросила купить для нее  маленькую картонную иконку – Николу Угодника (это мой покровитель). Верхний зал храма был закрыт.  Мы спустились в нижний зал. Горели свечи, сияли иконы.
Она поставила свои свечки –  за здравие, я свои – за упокой (я помянул своих родителей). Я взял ее за руку. Ее рука сжала мою ладонь. У меня, атеиста, в храме  произошел  душевный подъем. Я ощутил Лилю своей второй половинкой.
  Мы вышли из храма, собрались было идти назад пешком, но нам повезло: подъехал «Уазик», который быстро домчал нас до города.
  Мы вернулись в квартиру Сани и занялись любовью.  Время таяло, как ноябрьский снег. Уже надвигалось пять часов, мы не успевали  насладиться в полную меру. Снова были разнообразные позы, вдохновляющие стоны. Кажется, Лиля снова кончила, что меня несказанно радовало.  Что и говорить, секс с любимой женщиной  ни с чем не сравнимое  наслаждение.
 Вдруг она зло заговорила о Наде Богдановой, с которой я танцевал на банкете (оказывается, Лиля обратила на это внимание). Я понял, что она знает о наших отношениях, о моей былой симпатии к ней.
- Зачем она говорила мне о своих проблемах с мужем? – спросил я.
- А кто ее знает, зачем она говорит, - в тоне Лили досада, ревность.
Мне было стыдно перед Лилей. Хотелось оправдаться. Но не было времени.  Часы показывали 16.45.   В пять мог прийти Ваня. Мы встали, оделись, накрыли стол. Я выставил шесть бутылок пива, порезал леща, купленных по пути в киоске, Лиля порезала остатки колбасы.  Минут пятнадцать  шестого раздался стук. Я открыл дверь и увидел Ваню, который широко улыбался. Это был мужчина среднего роста, крепкий, сильный, добродушный, с белыми редкими верхними зубами.
- Заходи, заходи, - обрадовался я. – Прочитал мою записку?
- Да.
 Я представил его Лиле.
Он вытащил из сумки и поставил на журнальный столик шесть бутылок пива, положил рыбину.
- Я тебе говорил,  что Ваня придет с пивом и рыбой, - сказал я Лиле восторженно.
 Комплименты сыпались из меня как из рога изобилия. Степень моего поглупления еще более усиливалась.
 Мы сели за стол, и пиво потекло рекой. Вскоре пришел Саня – хмурый, необщительный, раздраженный. Он лишь изредка бросал злые реплики.
  Героем вечера был Иван, мой друг.
    - А я побывал в Меловом, - сказал он приятным голосом.
- Знаю. Мне Юля  рассказывала. За телушкой ездил.
- Да.
     И он стал живо рассказывать о деталях поездки. В его речи по обыкновению попадались слова типа «хотит», но никто не обращал на них внимания. Его рассказ был полон  юмористических деталей. Его тон был несколько фамильярен, но это фамильярность была напускной, наигранной.
 - Две старухи сцепились между собой при нас. Я им говорю: «Что вы ругаетесь? Вы же люди пожилые.  Может, на кладбище рядом будете лежать».
      Он передавал свои фамильярные, осуждающие интонации.
      Я взглянул на Лилю: его глаза горели от восхищения.  Иван  просто потряс ее. Действительно, трудно было молодой женщине из деревни не увлечься моим другом:  сильный, здоровый мужик, недурен собой, хозяйственный, домовитый. 
 Я шутливо погрозил ей пальцем: «Не влюбляйся». Она засмеялась смущенно, на лице ее показалась краска смущения.
 Иван продолжал рассказ.  Глаза Лили снова загорелись от восхищения. Я снова погрозил ей пальцем. Я видел, что она увлечена, но не ревновал. Ведь Иван не супермен, а супермуж. Он никогда не изменит жене, никогда не позволит себе легкомысленного поступка.  Я понимал, что он лишь поднимет мой авторитет, благодаря ему я вырасту в глазах Лили.
- Наконец, я человека встретила, который в хозяйстве разбирается, - сказала Лиля. Хоть душу отведу. – Ее лицо светилось от счастья.
- А ты как с внутренностями купил или так? – обратилась она к Ване.
- Целиком, живой вес, - с какой-то с напускной авторитетностью, надменностью,  деловитостью ответил Иван. – Со шкурой и требухой. Шкуру сдал потом за 400 рублей.
- У нас внутренности хозяевам оставляют.
- Это кто как договорится.
   Заговорили о Юле.
 - Я давно вам хотел сказать. Вы отравляете Юле жизнь. Этот разговор надо, конечно, вести наедине, но Лили стесняться  не стоит. Она скоро уедет в свой Новодольский район.
  Позже я сгорал со стыда, вспоминая эту бестактную фразу, бросившую тень и на Юлю, и на Лилю. Счастье превратило меня в полного идиота.
- Вы давите на нее. Ищи мужа, ищи мужа.
- Мы не давим.
- А приданое покупаете. Это значит: дочь, ищи скорее жениха. Она же и так старается, но где найти хорошего парня. Это ведь дело нелегкое.
  - А что такое приданое?  Полотенца, простыни. Они всегда пригодятся, - парировал мои слова Иван.
 - Ты меня критиковала за книжность, -  сказал я Лиле, - А ведь книжником я уже в школе был. Я был белой вороной. Но меня никто никогда не трогал никогда. Ваня был крупным авторитетом  в школе. Лучший футболист в школе. Он сам сделал первый шаг к дружбе.  Его, наверно, привлекла моя серьезность, мои  неплохие академические успехи.  Но в девятом классе я изменился. Я начал бунт против школьной системы, против учителей, которые злоупотребляли моей скромностью, застенчивостью. Я стал пропускать уроки. Я дурно влиял на Ваню. Мы с ним нередко  во время уроков мы ходили в кино.  До сих пор помню содержание некоторых фильмов, которые мы посмотрели тогда. Мне-то, безотцовщине,  что, бояться было некого, я был сам себе голова,  мне мать была  не указ. А у Ивана дед был строгий. Когда его наша классная вызвала в школу и пожаловались на Ваню, тот задал внуку трепку.
  - Правильно сделал. И надо наказывать, - пробурчал Ваня.
    У него был  строгий, немного небрежный тон, но строгость  была напускная.
  Лиля всем существом своим, всем сиянием глаз соглашалась с суждением моего друга.
  Иван изображал рассудочного строгого родителя.     Вместе с тем, я уверен, что он ни разу не ударил ни одной из своих дочерей.

  Позже Ваня сел на своего любимого конька.
  - С каждым человеком можно найти общий язык, - рассуждал он. - Многие ругают  у нас Петрова,  «молчит как дундук».  Не хотят с ним работать. А я сработался. У каждого есть тема, которая его увлекает. Мы с ним говорим о футболе. Он знает, где и кто с кем играл, какие результаты встреч.
   Каждое его слово Лиля ловила с восторгом.
Мы пили пиво, закусывали рыбой. Батарея пустых бутылок под столиком  увеличивалась. Рыбья чешуя падала на стол.
  Саня был зол, хмур, с его щетинистого серого лица его не сходило свирепое выражение. Он не проронил ни слова.  «Что его так разозлило? - думал я. - Уж не то, что Лиля положила его газеты на стол? Возможно, там опубликованы его статьи».
  Ваня смотрел на Лилю с некоторым напряжением. Я понимал, что он ломает голову над тем, кем она доводится мне.      
  Часов в девять, когда пиво было выпито,  Ваня пошел домой.   
   Саня, бросив взгляд на армаду выстроенных пустых бутылок, сказал:
- Не хило!
 Я  рассказал в юмористическом ключе о  скандале, который произошел во время встречи с братом. 
  - Когда я выпью, мне хочется жаловаться. Сегодня  жаловался на родителей: отец меня недостаточно любил, мать слишком часто выплескивала на меня раздражение и гнев. Когда я сказал, что не могу простить своих родителей до сих пор, брат пришел в ярость. Нам с Верой с трудом удалось его успокоить.
   Я чувствовал, что напрасно исповедуюсь. Но откровенность, сформировавшаяся под влиянием  «Исповеди» Жан-Жака Руссо,  которую  я прочитал в девятом классе,   – моя основная черта. 
   Саня сел за компьютер набирать статью, а мы с Лилей продолжали веселье. Мне было и весело, и грустно. На следующий день мы должны были уехать назад в Везельск.
 Я поставил кассету с Кадышевой на магнитофон. Зазвучала танцевальная музыка, и мы с Лилей пустились в пляс. Мы носились по маленькой комнатке. Мы танцевали и медленные танцы. Тогда мы сливались в страстном поцелуе. Саня уткнулся в компьютер. От него неслись страшные флюиды, злоба,  но мы старались не обращать на него внимание.
- Сделайте потише, - шипел  он, хотя магнитофон звучал и так тихо. –  Соседям мешаем.
   К счастью, алкоголь снял,  притупил во мне чувствительность, и я не обращал внимания на выпады моего друга.
  Меня всегда  поражало противоречивость личности Макарова: с одной стороны,  во время прогулок по улице он затыкал мне рот, заставлял говорить тихо,  опасаясь, что  кто-то из прохожих услышит содержание нашего разговора, что мы кому-то помешаем, с другой стороны, он позволял себе бестактные поступки по отношению к друзьям, гостям (например,  он отрицательно отзывался о Лиле, которая находилась рядом  в комнате и, конечно же, слышала его филиппики, направленные против нее).
Я поставил кассету с песней Добрынина «Никто тебя не любит так, как я.
- Ты слышишь, - сказал я Лиле. – Никто тебя не любит так, как я, и никогда не будет любить.
- Я знаю, - проговорила она искренне.
  Мне было весело. Вместе с тем к радости примешивалась скорбное чувство - ностальгия по настоящему. На следующий день мы уезжали в Везельск. Близились дни нашего расставания. Мне дико захотелось стать мужем Лили - пусть на 10 дней.
 Я видел, как на экране компьютера появлялись слова.  Мне в голову пришла мысль.
  - Слушай, Саня, регистрируй на компьютере наш брак.  Я хочу, чтобы Лиля хотя бы до пятого  декабря была  моей женой.
  Саня молчал. Он сидел спиной ко мне, но я видел, что его распирает злоба. Мне бы надо было оставить его в покое, но мне дико захотелось, чтобы наш брак был зарегистрирован. Мне действительно казалось,  что регистрация принесет нам счастье. Лиля не возражала против моей идеи, может быть безумной.  Она тоже ждала реакции моего друга. 
 - Зарегистрируй. Соверши обряд регистрации. А потом напиши: Лилия и Николай объявляются до 5 декабря мужем и женой.
   Саня вдруг взорвался:   
 - Что ты несешь чушь!  Не удивительно, что брат тебя  чуть было не ударил!
- Что тут такого? Что тебе стоит? Я б на твоем месте   зарегистрировал.
  Его треугольная, серая, щетинистая физиономия налилась злобой. 
  Он собирался на следующий день уехать рано, в шесть часов.  Он показал мне, как закрыть дверь, куда спрятать ключ.
       Убирая со стола, я смотрел на посланные газеты. Меня умилила деликатность и сметливость Лили, которая для хозяйственных нужд выбрала  газеты, в которых не было статей Макарова.
    Опьянение было сильное. Когда мы легли на постель, я обнял Лилю, поцеловал в губы, в закрытые глаза, гладил волосы. Из глаз моих текли слезы, и я не скрывал их. Меня пронизывала жалость к ней, к самому себе. Мне до боли было жаль  два последних  дня, когда мы с Лилей никого не боялись, когда мы жили с нею, как муж с женой.  Даже Макарову, этому мелкому  бесу, не удалось отравить нам губинский рай.
 
 
  Я почти не спал. Таблетка коффетина, выпитая перед сном,  спасла меня от головной боли, но не  принесла сна.  Я боялся, что помешаю Лиле, разбужу ее. Я лежал на краю кровати. Тело мое было напряжено. Это был не сон,  а полубредовое состояние. Утром я слышал, как проснулся Саня. Проскрипела раскладушка. Шуршала одежда, чиркали шаги.  Когда дверь закрылась и в замочной скважине пострекотал  ключ, я перелег на раскладушку.
  Лиля проснулась часов в восемь. Не привыкшая с кем-либо делить свое ложе, она жаловалась на плохой сон.
  Какая глупая традиция – спать рядом с женой в одной постели.
  - Когда я выпью, мне всегда кого-нибудь становится жалко.  Вчера мне было жалко тебя и себя, - объяснил я свои вчерашние слезы, которых, впрочем, я не стыдился (Горький, по словам современников, был очень слезлив, не одну жилетку намочил слезами).
- Ты знаешь, почему я тебе вчера грозил пальцем? – спросил я.
- Чтоб рот не открывала.
- Нет, чтоб не влюблялась в Ивана.
- А! Ну это, конечно.
- Когда он балагурил, мне страшно было на тебя смотреть: ты просто сияла, не сводила с него взгляда.
- Он умеет заворожить. Таких тещи любят. 
 «А ведь Иван больше ей подходит, чем я, - подумал я. -  Если бы она могла выбирать между нами, она выбрала бы его». Но я не испытывал ревности, так как  понимал, что Иван мне не соперник.   

 С отъездом мы не торопились. В холодильнике оставалось еще много еды: колбаса, вяленая рыба. 
 После завтрака мы занялись любовью. Лиля была, как всегда, великолепна. Сначала я целовал кончик ее языка, потом весь ее язык проник в мой рот, я целовал его с наслаждением. 
   Если бы я не превратил эти действия в знак, то сосание    языка любимой женщины  не доставляло бы мне такого наслаждения. Но когда она доверчиво отдавала мне свой язык, в голове моей всплывал смысл: «Я твоя». Кровь моя начинала бурлить.
   Человеческое сознание, жизнь пронизано знаками. Есть много знаков,  общих для всего общества. Но некоторые знаки функционируют в небольших группах.  Иногда влюбленные создают свои знаки.  Эти знаки будят воображение, фантазию, порождают образы. Нашим знаком было сосание языка.
   Насладившись поцелуями,  я  жадно  целовал ее грудь,  соски. Потом мы соединились… Оргазм был потрясающим.   
   Ей хотелось посмотреть  Диснейленд, знаменитый в области. Мы решили перед отъездом съездить к нему.
  На прощанье я написал Сане записку 
  «Саня, загробный мир – это порождение неуемной человеческой фантазии. Я уверен, что и рай, и ад есть здесь, на нашей грешной Земле. Спасибо тебе за два дня рая, которые ты нам подарил»
 Вспомнив, каким мрачным был Саня  прошлым вечером, я дописал: «Извини, если твою жизнь мы превратили в ад». 
  Я попросил Лилю что-нибудь написать от себя, но она отказалась.  Она явно не испытывала к моему другу, давшему нам приют, чувства благодарности. Но когда записка была завершена, она поставила свою подпись.
  Мы вышли из квартиры. В руке моей была черная сумка, теперь совсем легкая.  Закрыв дверь на замок, я засунул ключ в щель под заменитель кожи, прикрепленный к стойке дверей. Потом обнаружил, что забыл перчатки. Пришлось снова открывать дверь. Лиля издала   недовольный   стон.   Моя рассеянность, забывчивость раздражала ее.  В поездке она привыкла ко мне, я стал ей своим человеком, она воспринимала меня как собственного мужа, и относилась ко мне соответственно.
  На улице был морозец, светило солнце,    сверкал снег, слепил глаза. Пришла настоящая зима.
  Мы направились на остановку, чтобы доехать до Диснейленда.
 - А ты прав оказался. Я такая же, как и другие твои женщины. Мне не понравился Макаров  и понравился Иван.
- Да, Иван всем женщинам нравится. Мужчины, которые нравятся женщинам, делятся на два разряда – на суперменов и супермужей. Когда женщина видит супермена, она думает: «Мне бы хоть на час такого. А там хоть трава не расти». Второй вызывает у нее другую мысль: «Мне бы такого на всю жизнь».
 - Ты все знаешь, с удивлением проговорила Лиля. – Такие, как Иван тещам нравятся. Они веселые. Балагурят.
- Да, в Иване теща души не чает.  Тебе не понравился Саня. Он тоже отозвался о тебе критично, - сказал я (от любви и алкоголя  я превратился в полного глупца), - Он считает, что ты неинтеллектуальна.
   Она помрачнела.
- Но я не разделяю его мнение, - продолжал я. -  В интеллекте ты не уступаешь нам, а в житейском уме превосходишь. 
    -  Твой Макаров похож на одного знакомого мне журналиста. Он приехал к нам в школу, чтобы написать обо мне статью.  Написал, но потом  приставал  ко мне, признавался в любви. 
- Ну и как ты отреагировала на его приставания?
- Отшила.
-  Статью опубликовал? 
- Да, в районной газете. Я прославилась.
Она улыбнулась.
   Ближайшая остановка была возле бани. Когда мы проходили мимо  старого городского кладбища, я сказал Лиле:
- Здесь похоронен мой отец.
 На мгновение мне захотелось зайти туда, показать Лиле  его могилу, но я боялся, что ей  это неинтересно. Да и времени было мало. Надо было посмотреть Диснейленд, а потом спешить на автовокзал, чтобы успеть на автобус.
   На остановке было сонмище людское. Мы простояли ней минут двадцать.  Автобус не появлялся. Я предложил Лиле  пойти пешком. Она  согласилась.
 Крутой спуск с горы,   потом  подъем на гору.  Мимо нас неслись автомобили.
        Диснейленд, обнесенный высоким забором из металлических прутьев, был пустынным.  Оказалось, был выходной.
  Пришлось ограничиться  внешним беглым осмотром Диснейленда.  Затем я повел Лилю  к гранитному памятнику  Пушкину, стоящему  через дорогу. Она  поинтересовалась, почему именно  Пушкину поставили памятник.
- Имеет ли он какое-либо отношение к Губину?  - спросила она.
- Такое же, как и Толстой, и Тургенев: это  классик, которого  изучают в школе. Почему выбор пал именно на Пушкина?  Одно из двух, - пошутил я, - либо потому, что Пушкин наше все,  либо  потому, что  городские власти, которые принимали решение о создании памятника, других  поэтов не знают.
 Она предложила еще раз сходить в храм. Я не мог ей отказать.
      К храму мы шли напрямик, через поле.   
  По пути я вспомнил бабушку и корил себя за то, что во время прошлого  посещения храма не поставил ей свечку. «А ведь она мне дороже  отца и матери, - думал я. – Только она одна и любила меня. А я забыл…»
 Мы зашли в киоск храма. Я купил свечи: себе я купил самую большую, за семь рублей, а Лиля попросила самую маленькую, рубля за три. Мне нравилось и то, что она не возражала против того, чтобы деньги тратил я (это позволяло чувствовать себя настоящим мужчиной), и то, что выбирала она самые дешевые предметы (как всегда, я был ограничен в средствах).
  Пришлось подождать минут пятнадцать, пока придут работники зала, которые, по сообщению киоскера, ушли на обед.   
   Рядом с нами ждала открытия зала   женщина лет семидесяти, в которой я узнал своего бывшего  грозного завуча своей школы, женщины  среднего роста, плотного телосложения, с выпирающим вперед ртом и с коротким вздернутым носом, которые придавали ей когда-то свирепое выражение. На ней было черное потертое пальто, платок, а сверху черная цигейковая шапка.  Она сильно постарела. Да это и неудивительно. Прошло уже двадцать восемь лет с тех пор, как я закончил школу. А ведь и в школьные мои годы она уже была немолода.   
  Мы опустились в нижний зал. Здесь наши с Лилей пути разошлись: я подошел к столику, чтобы поставить свечу за упокой, Лиля же направилась к другому столику, где ставили свечи за здравие.
  Свеча горела ярко.  Я стоял и вспоминал бабушку. Меня душили слезы. «Бабушка, бабушка, как мне не хватает тебя, - думал я. – Ты была единственным человеком, который меня любил. Почему  после армии я так редко к тебе приезжал? Почему так мало с тобой общался? Вернуть бы то время. Я бы каждую неделю к тебе ездил. Каждую неделю! Спи спокойно. Пусть земля тебе будет пухом».
  Мне не хотелось, чтобы Лиля видела мои слезы: женщины не любят плаксивых  мужчин. Я пошел наверх, стараясь отогнать воспоминания о бабушке.
   Вскоре меня ко мне присоединилась Лиля.  Мы залезли в  автобус, уже наполненный людьми. В автобусе было только одно свободное место, на него села бывший завуч. Я стоял рядом с нею. Мне захотелось с нею поговорить.
  - Извините, пожалуйста, вы работали завучем 11-й  школы? – обратился я к ней.
 - Да, - оживилась она. – А вы там учились? То-то я вижу знакомое лицо.
 -  Учился, но уже очень давно закончил. –  При Лиле я не решился назвать год окончания школы.   
   - Последние два года я не работаю. На пенсии. До пенсии работала в 12-й школе. – Ее голос был скорбным, губы поджаты.
- А вы какой предмет вели? Вы не преподавали в нашем классе, поэтому  я не знаю.
- Русский язык и литературу.
- У нас литературу вела Мария Федоровна. Как она сейчас? Не знаете?
       -  Жива, сейчас на пенсии.
    «До сих пор жива! – подумал я с удивлением. -  А ведь на уроках постоянно жаловать на свое здоровье. А вот дожила до преклонных лет». 
- Как унизили сейчас  учителей и пенсионеров!  - возмутился я.
В знак согласия она  кивнула головой.  На лице ее появилось скорбное выражение. Скорбным голосом  она сказала, что собирается снова выйти на работу,  взять почасовку. 
  Она смотрела на Лилю  изучающим, напряженным взглядом, но так и не решилась спросить, кем она мне доводится. Если бы спросила, я бы сказал: «Жена».
   Она  вышла на одной из остановок, а мы с Лилей продолжили путь на автовокзал.
      Возле кассы выстроилась длинная очередь. Заняли очередь за седовласой,  худой  старухой, которая показалась мне какой-то странной, психически ненормальной.
       Выяснилось, что автобус  появится не раньше чем  через час. Мы сели на скамейку. Нас разделяло пространство.  Мальчик лет трех таскал по залу чужие сумки. Его никто: ни бабушка, ни пассажиры -   не останавливал. 
  В зал вошел  рослый мужчина лет тридцати, в теплой куртке, в меховой шапке, и предложил тихо поехать с ним.
- А сколько берете за проезд? – поинтересовались мы.
- Столько же, сколько в автобусе.
 Несколько человек устремилось за ним, в том числе и мы с Лилей.
     Мы подошли к машине с небольшим фургоном и с двумя рядами сидений для пассажиров – синтез грузовой и легковой машины.
  Лиля шепнула мне, что  хочет сесть  на переднее место, так как ее укачивает.
 Водитель хотел посадить на переднее место старуху, за которой я занимал место, но я сказал:
- Девушку укачивает.
 Лиля села на переднее место. Рядом с нею осталось свободное место, но странная старуха предпочла сесть на заднее сиденье.  Я залез вслед за нею и оказался в середине. Слева от меня сидел мужчина лет тридцати пяти в мохнатой меховой шапке. 
  Водитель оказался человеком словоохотливым. Он сообщил нам, что бензин подорожал и возить пассажиров невыгодно, он ездит по другим делам, а пассажиров  прихватывает по пути для того,  чтобы хоть частично покрыть  расходы на бензин.
 Из разговора выяснилось, что седовласая старуха, пенсионерка,  ехала в свою деревню, расположенную под Щекином.    Я ломал голову, кто она. Живет в деревне, но на крестьянку не похожа: слишком чистенькая, говорит по-городскому.
  - Вы, наверно, учительницей работали? – предположил я.
- Нет.
- А кем же?
 Старуха уклонилась от ответа.
- Секретная информация? – проговорил я с досадой.
   Водитель сыпал анекдотами, рассказами. К Лиле он обращался запросто, по-приятельски. Она легко поддерживала с ним разговор.
 - Мой брат работает шофером, но его тоже укачивает, - рассказывала она. -  Когда сам за рулем – ничего, а когда едет рядом пассажиром – укачивает.
    Меня удивил этот парадокс психики.
 - Когда за рулем, ему некогда думать об этом, все время занят, - объяснил водитель.
   Водитель заехал к родителям - якобы за водой. Он подогнал машину задом к большому дому и исчез, оставив нас одних в кабине. Его не было с полчаса.  Я даже волноваться начал.  Вдруг какой-нибудь аферист, неизвестно, что нас ждет.  В порядке юмора я предложил своим соседям бежать, пока не поздно. 
  Наконец,  наш экипаж продолжил путь.  Было скучно.  Между мной и седовласой старухой завязался спор. Она оказалась фанатично  верующей, православной. Я не стал скрывать от нее своих материалистических  взглядов.
- А что страшнее, - поинтересовался я. -  Вообще не верить в бога или верить в ложного, например, быть сектантом.
- Одинаково страшно, - заверила она.
- Все в ад попадем?
- Да, - проговорила она убежденно.
 Она с маниакальным упорством говорила о сатанинской цифре 666.  От нее  я узнал, что Церковь возмущает компьютерная регистрация учреждений в налоговом ведомстве.
    -  На Украине Кучма пошел навстречу церкви.  Верующие России тоже обратились к Путину. Но он пока молчит.
 - Если бог есть, то почему он никак не обнаруживает себя? – сказал я.
- Как не обнаруживает! – возмутилась старуха. – Случай был. Шофер  заснул за рулем. И тут видит:  женщина  стоит посередине дороги, останавливает его. Он проснулся, нажал на тормоза.  Машина остановилась возле самого обрыва. Это мать божья его спасла. Это была она.
- А женщина была?
- Никакой женщины не было.
 - Можно и по-другому истолковать этот случай, - сказал я. – Шофер задремал, это было пограничное состояние между сном и бодрствованием. Он увидел обрыв, но в его полусонном мозгу обрыв предстал в виде женщины.  Он получил сигнал от своего подсознания: нельзя ехать дальше.
     - Иногда захожу в церковь и ставлю свечку, - признался я. -  Вот и сегодня, например, поставил в память о бабушке.
- Ну, тогда вы еще не потеряны, - сказала старуха. – Вы еще можете поверить.
- Правда, свечку я поставил просто  как память о бабушке.
 Водитель, тоже атеист, в споре был на моей стороне.  Лиля помалкивала. Видимо, она боялась, что ей затошнит, что ее укачает.
    Когда водитель подъезжал к дому, где живет Лиля, я полез в карман за деньгами. Денег там не было. Меня в пот бросило. Я стал рыться по всем карманам. Это была последняя сотня.
  - Надо было тебе отдать, - сказал я. – Не могу найти.
 Лицо Лили выразило досаду. К счастью,  деньги нашлись в одном из карманов куртки. Я передал их водителю. 
 - Встретимся в четверг, - предложил я Лиле. На том же месте и в то же час. Тебе надо готовиться к экзамену.
  В действительности, мне хотелось сделать паузу. Мы были неразлучны три дня, и я немного устал от нее. Надо было  и самой Лиле дать психологический отдых,  достать деньги, успокоить Оксану. 
  Мне показалось, что водитель был неприятно удивлен, когда понял, что мы с Лилей не случайные попутчики. В его восприятии я был глубоким стариком, из поколения отцов, и никак не подходил юной девушке. 

                9
   Когда я пришел домой,  Оксаны не было дома. Она вернулась домой  вечером.  Она встретила меня хорошо -  без скандалов и ссор. Пришлось выполнить супружеские обязанности.

  Уже во вторник я заскучал по Лиле. Я жалел, что сделал трехдневную паузу для наших встреч: ведь у нас осталось только десять  дней.
 Деньги у меня кончились, и я пошел в университетский книжный магазин. К моей вящей  радости, книг за неделю разошлось рублей на четыреста.
Деньги  были как нельзя кстати. На каждое свиданье я покупал сладости,  кофе, на что уходило до пятидесяти  рублей.  Я уже не мог понизить планку.
 Надо было взять деньги у  Паши.  Проходя мимо книжного киоска,  за прилавком увидел Наташу, жену Паши,  сутулую женщину с косой и  с птичьим лицом. 
  - Паша здесь? – спросил я.
- Нет! – ответила она со злобой. Ее лицо буквально передернулось от ненависти. 
 Продавщица Саша, к которой я подошел часа через два,  объяснила мне, за что  точит на меня зубы Травкина. 
 - Они едут за книгами в Москву. Деньги никому не дают.
   Вечером я позвонил Паше. Трубку взяла Наташа. Она сказала что-то резкое.
 - Наташа, не забывай, что я друг семьи. Меня нельзя ставить на одну доску с другими клиентами, - пошутил я.
  Раздалось змеиное шипение.
 Через день я застал Пашу на складе. Мы подсчитали, сколько мне причитается рублей.  После вычета двадцати  процентов фирме, мне оставалось рублей триста.  Но тут зашла Наташа. Ее просто перекосило от злобы, когда она увидела меня.
 - Деньги никому не давай! – завопила она на Володю. – Мы едем за книгами в Москву!
 -  Сколько там денег, - проговорил Володя с досадой. – Они не сыграют роли. Это не наши деньги. Нам полагается двадцать процентов. Мы их и получим.
 - Наташа, если бы не нужда, я бы, конечно, никогда не стал бы брать эти деньги. Но сейчас мне деньги нужны позарез. Я же для этого выставил книги на продажу.
- Всем деньги нужны!
- Не забывай, что  я друг семьи, - повторил я свою шутку, чтобы Паша тоже смог ею насладиться.
- Если бы ты не был другом, мы бы с тобой не так разговаривали! – прошипела  Травкина.
  Паша  был смущен, пристыжен.
- Тоже мне, облагодетельствовали, - проговорил он смущенно.
 Наташа и продавщица покинули склад. Володя отсчитал мне положенную сумму.
  - Она не права, - сказал я. – Если бы речь шла о займе, я бы понял ее. Но    ведь я хочу забрать свои деньги.  Мне сейчас деньги нужны.   
- Она сделала из поездки культ. Никому не дает денег. Я на нее не обращаю внимания. Делаю по-своему.  Отдаю -  и все. 
   В четверг мы встретились с Лилей, как договаривались.
- Я страшно соскучилась по дочке, - жаловалась она. – Она снится мне. Я все время о ней думаю.
- Я тебя понимаю.
Теперь, когда до отъезда Лили оставалось пять  дней, мы разрешили говорить о разлуке. 
- У нас осталось всего лишь пять. Теперь можно, - сказал я. – Я не верю, что мы расстанемся навсегда. Мы созданы друг для друга. Не может быть, чтобы бог дал нам только один месяц.
  - Да, - согласилась она.
  - Я хочу иметь твою фотографию, сфотографируйся, пожалуйста, для меня, - попросил я.
-  Хорошо.
  Я дал ей пятьдесят рублей.
 - Только не забудь о моих пристрастиях. По пояс, так, чтобы видна была твоя чудесная грудь.
 Через несколько дней она принесла мне фотографию.
- Мне не понравилась, - сказала она. – А тебе?
 Я взял ее: очень милое лицо, милая улыбка, маленькая ямочка на правой щеке,  губы сжаты.   
- Нравится, - признался я. – Только почему-то грудь не попала в объектив.
- Я просила его. Он не понял.
- Наверно, у него такой же вкус, как у твоего мужа. Большую грудь он счел недостатком и решил ее спрятать. Напиши: «На память. Лиля. 1990 год». Дезинформируем возможных  свидетелей.
 Она улыбнулась и сделала надпись, о которой я просил. (Теперь эта фотография лежит у меня в красной папке вместе с армейскими письмами.  Иногда я достаю ее и любуюсь милым образом).

  В четверг, в пятницу, в субботу мы встречались  в лаборантской. 
 Если до поездки в Губин я сох от любви, то после возвращения в Везельск  снова начал полнеть.  Я по-прежнему страстно любил Лилю, но теперь любовь, к моему сожалению, не подавляла мой аппетит.
- Хочу тебя пить, - говорил я, целуя ее всю. 
 - У меня осталась одна фантазия еще не реализованная, - сказал я.
- Я твоя золотая рыбка, - пошутила она. – Какая?
 Я сижу на стуле, ты стоишь на коленях и берешь член в рот и целуешь.
   Она немного смутилась.
- Я не могу тебе ни в чем отказать, - сказала она -  Я же вижу, как ты меня любишь.
 Она, действительно, встала на колени и взяла член в рот.
- Не надо зубами, - попросил я.
- Только губами?
- Да. И языком.
 Я наслаждался минут пять, но я боялся, что эта форма секса ей не нравится, и она делает мне минет из альтруистических соображений. Пора и честь знать.
   Я  опустился на пол, встал на колени и мои губы жадно впились в ее губы. Затем я лег на спину.  Самое потрясающее зрелище на свете: Лиля сверху, ее большие груди свисают надо мной, она искусно работает сама, ее движения  медленны, плавны, заметно, что она старается  доставить мне наслаждение. Я наклонял ее к себе и жадно целовал в губы,  ловил губами соски. Незабываемые ощущения. Эти мгновения были прекрасны, и мне хотелось их остановить. 
   Я с удовольствием лизал ее губы,  и она не отталкивала меня. Ей тоже было приятно.  Я взял кончик ее языка в рот  и стал его сосать. Ее язык вошел в мой рот до основания. Боже, какое это было наслаждение.
 - Надеюсь, наша  символика  действует? – спросил я.
- Действует,  действует, - с какой-то печалью, вызванной скорой неизбежной разлукой проговорила она.
- Мне хочется, что бы ты во мне полностью растворилась, стала частью меня, но потом, при желании снова выскакивала из меня, чтобы я мог наслаждаться тобой.
- Фантазер! – улыбнулась она.
- До тебя ни с одной женщиной у меня никогда  не возникало такого желания.
 Она лежала на тонком шерстяном одеяле, а я  лежал на ней. Мы слились в одно целое. Ее язык был в моем рте, а мой член в ней.
- Жаль, что Саня не зарегистрировал наш брак. Давай сами зарегистрируем.
- Давай.
-   Этот брак будет заключен на небесах. Итак, моим голосом будет говорить архангел. «Рабыня божья Лилия, согласна ли ты стать тайной женой Николая?» - Мой голос звучал напевно, речитативом.
- Согласна, - ответила она.
- Раб божий Николай, согласен ли ты  стать тайным мужем Лилии?»
- Согласен, - отвечал я
- Объявляю вас тайными мужем и женою. Всегда помните друг о друге и любите друг друга. Вы созданы друг для друга.  Соединитесь в знак вашей любви.
   Ее язык проник в мой рот, мой член -  в нее.  Последовал глубокий оргазм.
- Все, теперь мы муж и жена! – сказал я Лиле. - Помни. Регистрация не была шуткой.
 После возвращения из Губина я понял, что здесь, в 810 аудитории я не смогу довести ее до оргазма.
- Мне хочется, чтобы тебе тоже было хорошо, как и мне, - сказал я.
- Мне хорошо.
- Но мне хотелось, чтобы ты кончила.
- Здесь я не могу. Но мне и так хорошо.
- Если мужчина не кончит, то ему потом плохо, у него возникают болевые ощущения. А тебе тоже плохо?
- Нет. Мне даже лучше. Оргазм – не главное.
Мы решили встречаться каждый день.
- Нам-то уже осталось быть вместе каких-то пять дней. Тройку тебе поставят даже без подготовки, а с подготовкой все равно больше четверки не поставят. Стоит ли из-за одного балла лишать себя встреч, - сказал я.
- Конечно, не стоит, - согласилась она.
 Начиная с четверга, мы встречались с нею  каждый день, без пропусков. Теперь на полу лежать было холодно.
 
 На складе у Паши в большом картонном ящике лежали разные мягкие игрушки.
  - Возьми для Оли, - предложил Паша. – Недорого. Нам привезли на реализацию.
  Я купил милого плюшевого енота за двадцать  рублей и положил его в карман.
   Когда я встретился с Лилей, енот по-прежнему лежал в кармане куртки. Меня осенило: «Надо подарить енота дочке Лили».
 Лиля приняла подарок. Игрушка ей понравилась.
 
  Мы шли по дороге от рынка к университету. Навстречу шел Саша Жилин. Когда он увидел нас, глаза его округлились от изумления.   
 - Все, попались, - сказал я. – Теперь все узнают. Но я не боюсь. Лишь бы у тебя не было неприятностей.
  Я действительно уже не боялся разоблачения.  Как правило, любовники соблюдают правила конспирации только первое время. Но затем любовь подавляет чувство самосохранения.  Им становится безразличным все, кроме предмета любви.  Да, я не боялся, что о моей связи узнают коллеги, жена. Более того,  я испытывал чувство гордости, что меня полюбила  такая молодая женщина.
  Возможно, Лилю нельзя было назвать красавицей,  она была просто привлекательной женщиной. Но ее внешность полностью соответствовала моему идеалу.  Когда я видел ее, кровь моя кипела.
  На следующий день после встречи с Жилиным я стал ловить на себе заинтересованные взгляды коллег и понял, что он поделился своими наблюдениями с женой, а та со своими подругами. 
 «А ведь у него самого  масса романов. Мог бы и промолчать из мужской солидарности», - подумал я. Я не боялся травли, санкций со стороны начальства. Меня не в чем было обвинить. Я не использовал служебное положение в корыстных целях,  не принуждал женщину к интимной связи.

 

 В пятницу встреча с Лилей была назначена на 17. 00.
  До обеда у меня были занятия в лицее, после обеда лекция.  Когда занятия закончились, я пошел домой пообедать. Возле двери меня ожидало потрясение: в карманах не было ключей, я забыл их дома и теперь  не мог попасть в свою квартиру.
    Меня бросило в пот: на снизке у меня были ключи не только от квартиры, но и от лаборантской. Уединение с Лилей было под угрозой срыва. Я бросился в лицей, чтобы найти Оксану и взять у нее ее ключ от квартиры.  В кабинете ее не было. Учителя из соседних кабинетов ее видели, но куда она ушла – не знали. Я бросился наверх, нашел завуча Галину Николаевну, красивую импозантную женщину лет пятидесяти. 
  - Она куда-то отпросилась, но куда – не знаю, - сказала она.
     Меня пронзило страшное предположение: вдруг Оксана  пошла в университет, чтобы найти Лилю и избить ее. Когда-то так поступила жена любовника Антонины, моей бывшей жены. Она встретила Тоню  на лестнице в финансово-экономическом институте, где та работала методистом,  и стала при всех избивать ее кулаками.   А вдруг Оксана поступит точно так же. Я похолодел:  «Убью, если так сделает! Разведусь на следующий день!»
 Я  побежал в университет, чтобы провести занятия на подготовительном отделении, а после занятий стремглав побежал назад, домой. К счастью, Оксана уже  была дома.
- Я поняла, что ты забыл ключ, - сказала она.
- Я не мог тебя найти, - строго, с напускной свирепостью,  но шутливо проговорил я. -  Где ты была?  Я не нашел тебя.
- Я была в школе. На втором этаже урок давала. Теперь я веду уроки на втором этаже.
   Я шел к женщине на свидание, у меня было рыльце в пушку, но  оправдывалась Оксана. Я догадался, что она   боится дать мне предлог для развода. Она вела себя безупречно. Она не только не устраивала мне скандалы, но была предельно вежливой, деликатной и  страстной в постели.
     Я благодарен автору книги «Как победить соперницу» (Оксана ее прочитала), который дает женщинам советы, как удержать мужа.  Автор книги считает, что женщине, которой изменил муж, не следует  немедленно требовать развода, ей следует за него побороться. Она  дает ценные рекомендации,  как отбить мужа у любовницы. Я заметил, что Оксана  следует советам этой умной женщины. 
    Я соврал ей, будто мне надо взять текст лекции. Я действительно положил  какую-то лекцию по стилистике в пакет и поспешил в университет.
 Мы лежали с Лилей на полу. Я в позиции сверху.
- Сначала я тебя буду целовать, а потом ты меня точно так же, - предложил я.
 Мои губы нежно впивались в ее губы, спустились ниже к нежной шее, они надолго задержались на упругих сосках, затем живот, а потом мой язык, губы долго ласкали клитор, губки.
  Насытившись, я лег на пол.
 Она поцеловала меня в губы, спустилась вниз, затем остановилась
  - Неудобно, - объяснила она.   
- В каком смысле неудобно? В моральном или физическом? Женщины так не делают?
- Делают. Но здесь места мало.
 Действительно, места было мало: справа и слева от нас стояли тяжелые столы с огромными ящиками. Не было простора для эротических маневров.
Ее губы прикоснулись к члену, и он  вошел в рот. 
 
 В другой раз я лежал на ней в позиции сверху. По комнате гулял холодный ветер. Моя голова тяжелела. Вдруг  мне обожгло правое полушарие моей головы. Это была не привычная боль, а  другая,  жгучая. Таблетка коффетина  мне не помогла. Боль  не прекращалась недели две, не меньше. «Наверно, бог наказал меня за грехи мои», - подумал я. 
     С тех пор я не мог находиться в положении сверху. Полагая, что боль возникает от охлаждения головы, я стал приносить с собой белую шерстяную шапочку и надевать ее на голову, когда мы опускались на пол. Лиля ничего не говорила, но, наверное, я производил на нее комическое впечатление. 
  К сожалению, шапочка не помогала, и мне приходилось терпеть боль. 
Оксане  я  каждый раз говорил, что задержусь на занятиях у заочников.  Теперь у меня каждый вечер были «занятия».
   После встречи с Лилей я пришел  домой. Оксана  ждала меня. На лице страдания. «А ведь она мучается, - думал я. – Ревнует».
 Она пришла ко мне в постель.  Она была великолепна, неузнаваема. Какая страсть. В первый раз в жизни она взяла член в рот. 
- Что ж ты раньше так не делала? – спросил я.
- Я думала, тебе неприятно.
- С чего ты взяла?
- Ты ж морщился, когда порнофильм  смотрел.
- Там было скверно снято, неэстетично. Сперма текла по губам женщины. Кроме того, одно дело смотреть, другое делать самим.
     Я действительно был убежден, что она брезгует. Ведь она даже не целовалась  из брезгливости. «Парадокс (о, сколько в жизни парадоксов): целоваться брезгует, а член в рот берет, - подумал я. -    К минету ее, наверно, приучил Сергей, ее бывший сожитель, парень красивый, высокий, но жестокий.  Интересно, встречается ли она с ним сейчас? Или мне верна?  Вряд ли она рискнет связываться с ним, алкоголиком. Он опасен. Он не станет конспирировать их отношения а она понимает, что если  я узнаю об  ее связи с ним – развод неизбежен».
 В жизни есть две трагедии: первая – это супружество, женитьба, другая - одиночество.  Супружество приводит к скуке, однообразию. Одиночество - к депрессии, к сумасшествию. Женатые мечтают  о свободе, одинокие мужчины стремятся к браку.  Но ни те, ни другие  не могут обрести   долгого  счастья». 
 
    Я уже знал, что  любимая поза Лили  (в которой она кончает) –  она лежит на животе, а я сзади. Здесь, на жестком полу мы не могли принять таких поз.
- Ты со мной кончала? – спросил я.
- Да, разве ты не понял, - удивилась она. -  В Неклюдово и в Губине. И не раз.

   У меня в голове мелькнула мысль: когда ты ласкаешь любимую женщину, от твоего тела исходит мощное биополе. Чем ни сильнее чувство, тем мощнее биополе. Оно проникает в тело женщины и возбуждает ее. 
   Специалисты-сексологи  утверждают, что для того, чтобы  довести женщину до оргазма мужчина должен готовить ее  не менее получаса (целовать, ласкать и т.п.). Нельзя с ними полностью согласиться.  Подготовительная часть может составлять  пять-десять минут, но если  от мужчины  исходит страсть, энергия, то женщина испытает оргазм. А без нее и  часа подготовки недостаточно, чтобы довести женщину до оргазма.

 Тело Лили двигалось ритмично, плавно, наши органы по-настоящему притерлись, приспособились  друг к другу. Ее влагалище было как живое.  Каждое движение доставляло мне сладостное ощущение. Я наслаждался, но почему-то долго не мог кончить. Я боялся, что Лиля устала и теперь мучается. Чтобы побыстрее кончить, я представил такую картину: я прихожу домой, Лиля встречает меня с моим ребенком на руках. Наслаждение стало еще острее, быстро наступил оргазм. 
- Знаешь, что я представил сейчас?
- Что?
 Я рассказал ей о своих фантазиях.
- Фантазер! Мальчишка! - произнесла она с теплотой в голосе. 
 Когда она меня называла фантазером, сначала мне было немного неприятно, так как это слово было из  песенки, которую пел Евдокимов: «Фантазер» ты меня называла», но потом я привык к нему. Ведь, действительно, я  фантазер. 
    - У меня тоже есть фантазия, - призналась она. -  Мы   живем с тобой  вместе в коттедже. Ты приходишь домой, а я встречаю  тебя с нашим  ребенком на руках.
  - Значит, ты тоже фантазируешь?!
  - Да, -  ответила она с некоторым смущением.
  Я признался, что одной из важнейших причин моей женитьбы на Оксане было то, что она быстро и легко кончает – в отличие от моей предыдущей жены Ксюши, которую мне  ни разу не удалось довести до оргазма.
 
  В воскресенье университет был закрыт,  и доступа в наше гнездышко  не было, поэтому мы решили навестить   Олега. Он стал символом нашей любви, так как у него в комнатушке  произошла наше первое сближение.   
  Днем я на всякий случай сходил к Олегу и   предупредил, что мы придем к нему вечером. Конечно, мне хотелось  побыть с Лилей наедине, но неудобно было доставлять ему лишние хлопоты. Мы и так заставили его два вечера томиться в ванной комнате.
 - Сегодня можешь не оставлять нас наедине, - сказал я твердо, в глубине души   надеясь, что он не послушает меня и на часик покинет комнату.
      В пять вечера я ждал ее возле университета. Когда она с милой улыбкой подошла ко мне, я поцеловал ее в щеку. 
   Мы направились вверх, в магазин, чтобы купить  угощение.
 - А я вчера пошла к Инне в общежитие. У них были гости. Вадик и Сева Они такие веселые!  Мы пили водку, танцевали.
    Меня обожгла ревность.  Настроение испортилось. Она о чем-то говорила, но я, подавленный,  не поддерживал беседу. Мне хотелось убежать, оставить ее здесь,  исчезнуть навсегда. Но я  по инерции шел рядом с нею. На лице ее появилась тревога, волнение. Она поняла, что я чем-то недоволен, чем-то расстроен.
 Мы зашли в магазин, где я купил пива, рыбы.
  Сели в автобус, она сидела напротив. Я не мог смотреть ей в глаза. Разумом, рассудком я понимал, что мне не в чем ее  упрекнуть. Если бы что-то такое было, она бы не стала рассказывать о посещении своей подруги. Но я ничего не мог с собой поделать.  На ее лице тоже появилось мрачное выражение. 
 Пришли к Олегу. Тот встретил нас радушно. Я выложил на стол бутыли и бутылки пива,  рыбешку, орехи. Разместились за столом.
Стоило мне выпить пол-литра пива, у меня отлегло от сердца.  Когда Олег зачем-то ушел на кухню, я сказал Лиле: 
  - Когда ты мне сказала, что ты пила водку с мужчинами, я стал сходить с ума.   Но теперь мне стало легче.
  Она меня упрекнула:
- Ведь ничего не было. Наоборот, я поняла, как важны для меня наши отношения.
- Извини. Я пытался справиться с собой, и теперь   мне удалось.
- Трудно мне. Муж, а теперь ты… Я так не смогу… Не хочу иметь двух мужей.
- Извини,  после нашего «бракосочетания» у меня появилось чувство собственника. Я воспринимаю тебя своей женой и отношусь к тебе как к жене.
Ситуация разрядилась. Произошло полное примирение. Я даже поцеловал ее в щеку. 
  Вернулся Олег. Между нами завязался оживленный разговор. Лиля была общительна, весела.  Совсем не такая, как у Макарова.
 Меня распирало бурная радость, желание хвалить Лилю. Я сделал ей несколько комплиментов.
  - Не люблю, когда меня оценивают, - сказала она.
     - Я тебя понимаю. Когда тебя хвалят, значит, говорят мысленно: «Будь такой, какая ты сейчас». А это не всегда приятно. Это ограничивает свободу.
    Игорь поставил танцевальную музыку. Я пригласил Лилю. Сначала мы танцевали медленный танец. Ее тело прижималось к моему. По моему телу растекалась нега.  Мои губы время от времени прикасались к ее губам.
 Зазвучала быстрая танцевальная музыка. Олег начал танцевать сидя. Его руки с растопыренными пальцами вращалась из стороны в сторону. Плечи ходили ходуном – вверх – вниз. 
 Я не удержался и сделал ему комплимент:
 - Олег компанейский человек. Всегда поддержит веселье.
     Никогда раньше я не делал так много комплиментов товарищам.  Комплиментарность объяснялась желанием отблагодарить друзей за то, что они предоставили мне и Лиле приют, возможность уединиться.
 На  лице Олега появилось злобное  выражение:  щеки раздулись, губы поджались.
Я понял, что мне  не следовало его хвалить. 
     Меня охватило смущение.
 -Извини. Это дурная привычка – хвалит в глаза. Это у меня от Марченко, моей заведующей.
 Лиля вставила  реплику:
  - Так это ты у нее перенял эту манеру?
- Да. Она на заседании кафедры, на неофициальной части хвалит всех в глаза. Это политика.
   Я сказал, что Олег  считает «правильным пивом» корочанское пиво, и берет его не столько потому, что оно дешевое, сколько потому, что оно удовлетворяет его высоким вкусовым требованиям. Я предложил Лиле, пившей «Мельник»,  продегустировать его. Она  сделала глоток:
- Хорошее, - сделала она вывод.
  Я был уверен, что Лиля похвалила пиво из вежливости, чтобы не обидеть Олега.  По моему телу разлилось тепло: приятно было осознавать, что твоя женщина такая деликатная. 
  Ее речь пестрила диалектизмами, прежде всего фонетическими, например, она говорила «друх»,  «лух». Но теперь они меня совершенно не коробили. Напротив,  они приобрели поэтическую окраску   и заставляли трепетать мое сердце.
    Обычно   недостатки людей раздражают, но если ты полюбил женщину, то ее недостатки превращаются в достоинства.
  Я надеялся, что Игорь хоть ненадолго оставит нас наедине, но, к сожалению,  моя надежда не сбылась. 
  Он пошел нас провожать. Мы остановились на площади недалеко от памятника вождю. Олег поносил современную молодежь. Из уст его вылетали суровые обвинения в адрес молодых людей.
  - А банок уже нет на елке, - сказал я. 
  Стрелка часов приближалась к одиннадцати. Пора было торопиться. Я уже не боялся, что мое позднее возвращение  вызовет у Лены подозрения.  С одной стороны, она уже обо всем догадалась. С другой стороны, мне стало безразлично, какой будет ее реакция. Семейные отношения отошли на задний план. Но мы снова могли опоздать на последний троллейбус. Пришлось бы ехать на такси, на что пришлось бы потратить крупную сумму, которую мы могли потратить на что-нибудь другое.
  Мы поспешили на остановку. Ехали на пятерке.
  - А ты хитрюшка, - сказал я Лиле с  теплотой в голосе, когда мы вышли из троллейбуса. – Ты сказала Игорю, что тебе понравилось корочанское пиво, и тем самым завоевала его симпатии.
- Хитрюшка? –  то ли удивилась, то ли возмутилась  Лиля. - Никогда не хитрила. – В голосе ее появилось убежденность, искренность.
- «Хитрюшка» в хорошем смысле слова, - уточнил я. - Деликатная, чуткая – вот что я имел в виду.  Похвала любимого сорта пива – лучшая награда для Игоря. Теперь ты навсегда завоевала его симпатии.
- Пиво неплохое. Если бы оно было такое кислое, как губинская «Балтика»,  никакая ни хитрость, ни деликатность не заставила бы меня его похвалить.
- Я тоже такой, - признался я.
 Действительно, я похож на пьяного: что у меня на уме, то и на языке. Это черта – издержки моей писательской профессии, профессиональное заболевание. Я привык  обнажать свою душу, свои мысли. 
  - Нас приглашала Инна на завтра. Сказала, что если не приду, она страшно на меня обидится. Пять лет мы дружили, - сказала Лиля. 
Я бы, конечно, предпочел бы последний вечер провести с Лилей в нашем гнездышке, но не мог же я не считаться с ее интересами.
- Хорошо, сходим.
 Я  резко отозвался об Инне.
 - Если бы не ее влияние, то между нами ничего бы не произошло, - возразила Лиля. -  Она была сначала строгой. Но муж я ей изменяет. Она застала его со своими ученицами.  После этого она стала изменять ему в отместку. Недавно она ездила домой. Он говорит: «Может, у тебя кто есть. Я все прощу. Я так тебя люблю».
 «Как важно для женщины быть любимой, быть единственной, - подумал я. - Основная причина женских измен – чувство, что ее не любит и не ценит муж. Она ищет любви, признания».
    Когда мы встретились с Лилей на следующий день, она сказала:
-  Планы меняются.  К Инне не пойдем. Мы не учли, что сегодня будни и в общежитии  на этаже много людей. Не потанцуешь.
    - Ну и хорошо. Меня это радует.  Мне куда приятнее провести последний вечер наедине с тобой, чем с незнакомыми людьми.
- Да, к тому же  другого круга.
- Я бы мог и с ними пообщаться. У меня нет каких-то амбиций, но лучше нам побыть наедине.
- Да.
   Мы зашли  в магазин, где я набрал много пива, закуски и бутылку, затем  поднялись наверх в лаборантскую.   
 Мы пили, ели и говорили, говорили.
  Я узнал некоторые комические подробности.
  - Когда я в первый раз не сдала тебе экзамен, девчонки сказали мне: «Гашкину не смогла сдать. Ты ж в его вкусе. Он же любит женщин с большой грудью. Он с Богдановой глаз не сводил». Я им сказала, что он не обратил внимания на мою грудь»   «Так ты ж замаскировала ее», - мне говорят. В следующий раз  я пришла в свитере.
 - И я поставил экзамен. – Меня стал душить нервный смех. – Но как им удалось меня раскрыть?
 - Ты думаешь, что мы ходим на занятия, чтобы слушать лекции. Нет, чтоб наблюдать.
   Значит, Лиля знала о моем увлечении Надей Богдановой, но помалкивала. Я чувствовал, что щеки мои горят от смущения.
- А что, у Богдановой большая  грудь? – спросил я.
- Да.
- Студентки знают меня лучше, чем я сам знаю себя.  Мне  нравились некоторые женщины, но я не отдавал  себе отчета почему. А вы все знаете...
  - Не может быть, чтобы мы вот так расстались, - говорил я позже. -  В последнее время у меня появилась уверенность, что рано или поздно мы будем вместе. Я верю в чудо. Ведь произошло же чудо, когда я пригласил тебя потанцевать, и  мы стали близкими людьми.
  - А ты знаешь.  Моя душа состоит из двух половинок. Одна половинка  тянется к тебе, к книгам, интеллекту, а другая – к природе, к хозяйству. Я не могу жить без природы. Когда я приезжаю домой, куда,  ты думаешь, я иду? На огород. 
 Ее слова обожгли меня. Я ведь и вправду поверил в то, что у нас есть будущее.
 - Я тоже люблю природу, - сказал я. – Правда, моя любовь созерцательна. Для меня природа не мастерская, а храм.  А работу на земле я не люблю.  Другое дело – бесцельно бродить по лесу.
  Я не знаю, когда у меня появилась вера, что мы можем быть вместе. Еще в Губине я не тешил себя такими иллюзиями. Но чем ближе становилось время расставание, тем  сильнее становилась вера в то, что мы никогда не расстанемся.
  Мы страстно целовались, обнимались. Я разложил одеяло, сверху – свою куртку. Лиля была великолепна, нежна. Я чувствовал материнскую заботу. Она старалась, чтобы мне было хорошо, чтобы я испытывал наслаждение.
   - Ты знаешь, о чем я мечтаю? Мы не расстаемся с тобой ни на минуту. Куда бы я ни ехал, я беру тебя с собой. И всюду мы занимаемся с тобой любовью – в гостях, в гостиницах, в лесу.
  Она правильно меня поняла. 
 Когда она  сказала, что купила на рынке бюстгальтер, меня осенило: а что если это будет подарок от меня.
 Мне давно хотелось подарить ей  что-нибудь из нижнего белья, например колготки или бюстгальтер, но не было времени сходить с нею на рынок или в  магазин;  отчасти меня пугала мысль попасться на глаза знакомым.   
- Лиля, я давно хотел тебе что-нибудь подарить. Пусть бюстгальтер будет от меня.  Сколько он стоит?
- Нет, не надо. Зачем? – она смутилась.
 Я был уверен, что он стоит рублей двести- триста, так как плохо разбирался  в ценах на нижнее  женское белье.
 Я настаивал:
- Ну, пожалуйста. Не лишай меня удовольствия что-нибудь тебе подарить.
- Сорок  рублей, - сказала она.
- Всего лишь  сорок  рублей?! – удивился я.
 Я дал ей сторублевую ассигнацию. Я боялся, что она расценит мои деньги как плату за услугу, а не как подарок, который шел от сердца.
Почему-то эта весьма скромная сумма ее смутила.
- Не надо. Это ведь меня обязывает…
 Ее фраза меня удивила.  Я не понимал, к чему ее обязывал подарок. К интимной близости? Но ведь мы и так почти каждый день занимались с нею любовью.  К браку? Я на него не претендовал. Скорее всего, она произнесла эти слова по инерции.
  -  Это ни к чему тебя  не обязывает. Это ж пустяк, - заверил ее  я. – Купи какой-нибудь подарок дочке.
   Я облегченно вдохнул, когда ассигнация нырнула в ее сумочку.
 Обычно мы уходили часов в восемь. На этот раз мы задержались до десяти. Оделись в темноте и пошли пешком по лестнице  вниз (лифт отключали часов в семь). Пробирались на ощупь, так как свет был отключен. Спустились на первый этаж. Я толкнул дверь, ведущую в фойе,  – она была закрыта на замок. Мы оказались отрезанными от внешнего мира. Лиля стояла позади меня. Что делать? Ничего не оставалось, как стучать в дверь кулаком. Мой кулак несколько раз сильно ударил по двери. Тишина. Возможно, вахтерша была где-нибудь на этаже. Я повторил  стук. Меня охватили тревога и страх.  Пугала перспектива разоблачения.  Не хотелось ночевать в университете. 
  До нас донесся испуганный женский  голос:
- Кто там?
- Это мы сотрудники, - ответил я. – Задержались.
 Дверь открылась. Перед нами стояла перепуганная женщина лет пятидесяти.
 - Извините нас, что побеспокоили. Мы задержались.
- Так там же нет света.
- Нет. У нас свой свет был.
   Лиля, стоявшая рядом со мной, смущенно и нервно засмеялась.   Вахтерша  с недоумением  смотрела то на меня, то на Лилю.  Она, конечно, поняла, чем мы занимались наверху.
- Сдайте ключ, - потребовала она.
- У нас нет ключа.
- Вы в какой аудитории были? – голос вахтерши приобрел металлические обертоны (она поняла, что мы  не представляем для нее никакой опасности).
 Я не мог выдать  нашу аудиторию, подвести Пашу,  да и лишиться своего гнездышка.
- В  пятьсот тринадцатой, - соврал я.
- Так что ж, она осталась открытой?!
- Нет, все в порядке. Она закрыта.
- Так у вас есть свой ключ! – в голосе ее зазвучали нотки гнева. – Верните его.
- Нет, у нас нет ключа.
- Как нет! А где же он?
- Мы захлопнули дверь без ключа.
Препирательство длилось еще несколько минут.
Наконец, вахтерша открыла дверь, и  мы вышли. Мы спустились со ступенек. Раздался нервный Лилин смех.  Мне было не до смеха. Я боялся, что вахтерша  пожалуется своему начальству, а те донесут в ректорат.
 - Как бы завтра она не подняла шум. Надо было сказать ей, что у нас сегодня вечер расставания и попросить ее никому не жаловаться. Надо было ей отдать оставшуюся шоколадку.
  Лиля успокоила меня:
- Не стоит. Не надо привлекать к себе внимание.
 «Буду все отрицать, - решил я. – Да, задержался, но по делам».
 
    На следующий день мы встретились с нею после экзамена, который она сдала на четыре.
- Завтра утром  я уезжаю, - сказала она.
          - Я провожу тебя. Приеду на автовокзал.
      - Нет, не надо. Автобус отправляется в восемь часов утра. Зачем тебе так рано вставать.
    Я не стал настаивать: вдруг она боится разоблачения.
  -  Приеду за дипломом пятнадцатого декабря.
  - Давай в день твоего приезда встретимся   на том же месте и в тот же час.
  Я проводил ее до дома. Прежде чем нырнуть в подъезд, она помахала мне рукой.  Мне было горько, что не увижу ее 10 дней.
   Я пришел домой. Оксана была мрачной. Чтобы не разговаривать с нею, я нырнул  в свою комнату.  Но она  пришла ко мне, легла в постель. 
 Она оказалась наверху. Ее активность, страсть была непривычной.
 - Хорошо. Действительно, хорошо, - сказала она, когда мы закончили.
 Все дело было в ней. Я даже подумал, что основная причина моего охлаждения к ней  - даже не утрата ею внешней привлекательности, не ее катастрофическая полнота, а ее пассивность в сексе. Она никогда   не помогала возбудиться, и мне нередко приходилось  помогать себе пальцами,  пока член не приходил в нужную  форму. Теперь она была огонь. Моя измена благотворно повлияла на ее сексуальное поведение.

                10
  На следующий день мне стало нестерпимо жаль Лилю. Я лежал на кровати,  и ее образ не выходил у меня из головы. Комок подкатил к горлу.    В памяти всплыла ее фраза:  «Я, как золотая рыбка, удовлетворяю все твои фантазии”.
    В комнату заглянула Оксана.
 - Да ты плачешь! – испуганно проговорила она и тут же исчезла.
Вечером она снова пришла ко мне в постель. Мне было не до нее: душа к ней не лежала. Я думал только о Лиле.
 Чтобы объяснить свое нежелание заниматься с нею сексом, я прибег к уловке:
-  Мне сейчас сорок пять лет.   У меня сейчас  перестройка организма. Потенция понизилась.
   Половая активность жены меня угнетала. Я заметил, что когда человеку изменяет супруг, половая активность у него резко повышается.


   Дня через три я брал на вахте ключ от  учебной  аудитории. За столом сидела та самая вахтерша, которая снимала с меня стружку, когда мы задержались с Лилей в университете.
  Я взял ключ и расписался в  журнале.
 Она ничего не сказала, не напомнила мне о событии. Она только посмотрела в журнал.
 - Фамилия нечетко написана, - сказала она строго. – Как ваша фамилия?
 Ничего не оставалось делать, как назвать свою  фамилию и написать ее четким почерком.
  Я опасался, что она донесет на меня. Я решил отрицать факт нашей с Лилей близости. «Не буду отрицать факт задержки, но  скажу, что просто разговаривали, общались.  Что они могут мне сделать? У них нет фактов», - думал я.
    Конечно, она сообщила о моей задержке своему начальству, но карательных мер не последовало.
        Я был в гостях у Паши. Я снова заговорил о Лиле, об отношениях с нею.  Паша вступил со мной в спор.
  -   Как ты можешь себя вести так. Ты же мудрый человек, ты же мне советы давал. Мудрые советы, которые помогли мне сохранить нормальные отношения с ректором и остаться на кафедре.
 - Ты считаешь,  что мое увлечение Лилей – это глупость? Что глупого в наших отношениях? Мудрость, по-твоему, - это скучное однообразная жизнь, без радостей, без наслаждения. 
- Наслаждения можно получать ото всего. От общения с женой, с природой, от музыки.
- Но наслаждение, которое дает любимая женщина, интимная близость с нею, несопоставима с другими видами наслаждений. Что глупого я совершил?    Конечно, если мы поженимся с Лилей, тогда мы действительно поступим глупо.  Разумно закончить наши отношения на высокой романтической ноте.
- А ты не собираешься на ней жениться?
- Пока нет. Да она сама не хочет. Мы из разных миров, мы разные люди.  Мы можем любить друг друга, но образовать семью не можем.
 Он вынужден был согласиться с моими доводами.
      Он  включил компьютер, зазвучал диск   Давида Тухманова  «По волне моей памяти».  Вместе с певцом  я вдохновенно пел   песню на слова кубинского поэта. Меня до слез растрогали слова:  «На какой плантации мельница сотрет тебя в порошок».  Я представлял Лилю, которая не покладая рук работает на своем огороде, губит свою молодость, красоту.
   
   Накануне  приезда Лили я зашел к Паше на склад и  обратился к нему с просьбой дать мне фотоаппарат, чтобы запечатлеть свою любимую женщину.  Он сказал мне, что старый фотоаппарат непригоден, что они купили фотоаппарат для Наташи.
  - У нее мало увлечений. Ей нечем заняться.  Я специально предложил ей купить дорогой фотоаппарат. За  две тысячи рублей.
 - Этот фотоаппарат я не могу взять, - с досадой проговорил я.
 Паша убедил меня взять.
  - Что с ним случится? Ты же будешь обращаться с ним бережно.
- Боюсь, что Наташе не понравится эта идея.
- Понравится.
 Мы поехали к нему домой. Он дал мне фотоаппарат. На обратном пути я заехал в фотоателье по улице Коммунистической, купил пленку (24 кадра). Там же мне зарядили его.
  Пятнадцатого декабря я сказал Оксане, что задержусь на работе, у заочников.   По ее встревоженному, испуганному лицу я понял, что она догадывается, куда я ухожу, но мне было уже все равно. Я уже не боялся скандала.
 
 Мы встретились с Лилей возле университета. Она подошла в той же вязаной шапочке, в той же светло-голубой куртке, так как за десять  дней погода не изменилась.   
 Она стремительно подбежала ко мне.   На глазах у нее стояли слезы. Она  поцеловала меня в губы. 
 Мы пошли в магазин, чтобы купить еды, кофе.
  Она рассказала, как скучала по мне, как не могла жить с мужем.
    Я же шел рядом с нею, испытывая неловкость. Мне хотелось почему-то убежать от нее.
 - Ты не обращай внимание на мою мрачность. Это не к тебе относится. Просто у меня тяжелая голова из-за плохой погоды, - успокоил я ее.
- Нас приглашали сегодня. Инна,  - сказала она.
 Я не возражал. Я уже ничего не боялся.
- Давай сначала хоть немного побудем вдвоем.
     Мы запаслись едой и поднялись на восьмой этаж, уединились в нашем гнездышке. 
   - Все десять дней, пока тебя не было, я  слушал блюз и беспрестанно думал о тебе, - признался я.
- А я о тебе,  - сказала она. –  С утра до вечера  слушала группу «МГК».
  - А что за группа? – поинтересовался я.
  - У нее хорошие песни о любви.
 Я вытащил из кармана куртки фотоаппарат и попросил ее попозировать.
 Она была великолепна.   Зеленый свитер обтягивал ее большую грудь, тонкую талию. Меня почему-то охватило волнение. Мой палец торопливо нажимал на кнопку. Я нарушил   творческий принцип: чтобы модель получилась красивой, нужно ждать пока она тебе понравится самому,
- А что у тебя под свитером? – спросил я.
    Мне, конечно,  хотелось иметь ее фотографию без одежды, но я никогда не посмел бы  предложить ей позировать в обнаженном (или даже полуобнаженном) виде.    
- Ничего. Фотографируй так, - ответила она уверенным, непреклонным тоном.
- Я думал, что какая-нибудь блузка белая, - пояснил я, чтобы она не подумала, что я хотел склонить ее обнажиться. 
- Ты хотел бы иметь…
- Да, чтобы видеть тебя, когда тебя не будет рядом.
- А ты  запомни. У тебя же есть  воображение.
- Трудно помнить детали. Воображению нужна пища.
 Сделав  с десяток кадров, я спрятал фотоаппарат в карман куртки  и обнял ее.
- Мне нельзя сегодня, -  произнесла она с сожалением, когда я обнял ее. –  Как назло, у меня началось. Действует закон подлости.
- Не огорчайся. Это  для меня не главное. Обычный разговор с тобой, объятия   уже делают меня счастливым процентов на девяносто, а на интимную близость остается процентов десять. 
 Слово «секс» я ни разу не произнес. Мне мешала какая-то скромность, стыдливость. Мы сближались, соединялись, но не хотелось называть наши действия сексом. Это был не секс, а высшая форма общения, слияние, соединение. Не было грубости, только нежность.
  -  Я рассказала о тебе матери и брату, но  меня никто не поддержал. Я одна.
- Неужели ты рассчитывала на их поддержку?
- Да.
    Меня удивило не то, что ее не поддержали родственники, а то, что она рассчитывала на их одобрение.  Разве они могли одобрить нашу связь? Между мной и Лилей лежит пропасть. Мне сорок пять, ей двадцать пять. Я в третий раз женат. От каждого брака у меня по ребенку. Я с семьей живу в трехкомнатной квартире, но в случае развода мне достанется в лучшем случае однокомнатная квартира, в худшем – комната с подселением. А у нее в деревне дочка, муж. 
      Вместе с тем, тот факт, что она рассказала обо мне матери, говорил, во-первых, о том, что она серьезно относится ко мне, во-вторых, что у нее с матерью близкие отношения. Не каждой матери расскажешь такое.   
   - Мать посоветовала еще родить ребенка: ребенок скрепит семью, - говорила она. –  Она права. Я рожу ребенка. Я ведь  тебе и раньше говорила о своей мечте иметь двух детей.
 Меня охватило отчаяние. У меня было чувство, что я теряю ее навсегда. В животе крутило, будто я собирался прыгнуть с  вышки в воду.
 - Подожди, - просил я. – Может, у нас что-нибудь прояснится. Может, снова произойдет чудо.  Ведь произошло же оно уже один раз, когда ты стала моею.
 Она скептически отнеслась к моим словам:
   - Больше чуда не произойдет.
- И все равно, я счастлива, что ты был у меня, - добавила она. -  Никто меня не любил так, как ты. Никто.
 - Это правда. Я никого не любил так сильно, как тебя. И вряд ли кто  будет  любить тебя так, как я. 
 Я боготворил ее,   вместе с тем меня немного задело то, что она говорит о моей любви к ней,  а не о своей ко мне.  Впрочем, для каждого человека, а для женщины в особенности, важнее не самому любить, а быть любимым. Кого мы помним больше, кого вспоминаем с ностальгией?  О ком грустим, с кем хотим встретиться? Тех, кого мы любили?  Отчасти да. Но это желание острее по отношению к тем, кто любил нас.
   Она много рассказывала о своей дочке. На лице ее сияла улыбка, когда она говорила:
  - Она ни на минуту не расставалась с твоим енотом. Она сразу поняла, что меня может успокоить. Когда у меня было плохое настроение, она подбегала ко мне и совала мне его в руки. «На, мам, поиграй». Маленькая, а все понимает.
    - Давай разденемся. Я хочу просто тебя поласкать.
  Она согласилась.
 Ветер бил в окно,  сквозняк гулял по комнате, было холодно, 
 Я разостлал на полу одеяло, а затем  поверх одеяла свою черную кожаную куртку.
  -  Мне можно еще добавить за изобретательность балл, - сказал я, когда она легла на куртку.
  - За что? – не поняла она.
  - Помнишь,  когда я принес одеяло, мы поставили мне «четыре». А теперь вот появилась куртка…
 Мы разделись. Легли на нашу «постель». 
 Я оказался сверху. Ее язык проник в мой до самого основания. Я жадно сосал его.
; Я хочу тебя пить, - сказал я. – Жаль, что  сейчас это  невозможно.
     Мне доставляло острейшее наслаждение целовать  клитор, лизать губки моей любимой женщины.
 Все, что мы делали, было полно поэзии, очарования, но слова, обозначающие эти действия,  грубые, мерзкие. 
  Я поместил свой член между двумя ее большими грудями, которые она поддерживала руками в стоячем положении. Мои руки гладили ее щеки, губы. Груди сдавили член. У меня возникло такое сладостное чувство, которого с другими женщинами у меня не бывало даже при  коитусе. 
  Оргазм был таким глубоким. Но даже после оргазма мне хотелось ее ласкать, гладить ее волосы.
  Я что-то сказал про свой избыточный вес, за который раньше она меня журила. Но на этот раз она отмахнулась:
- Я была недавно дома… у него нет лишнего веса, мускулистый, ну и что…
  Ее слова польстили мне. Я понял, что в мужчине главное не фигура, не вес, а страсть, а излучение энергии. Я убежден, что когда я обнимал ее, ласкал тело, от тела моего исходили невидимые лучи, биотоки. Я чувствовал их. Я понял теперь простую вещь: чтобы покорить женщину, надо довести себя до такого состояния, чтобы тело стало излучать необычные теплые волны. Чтобы началось излучение,  надо быть внутренне спокойным, уверенным, любящим, 
   Часов в восемь мы покинули наше гнездышко, где провели столько сладостных минут.
  - Оставайся еще на денек, - попросил я. – Поедешь в воскресенье.
 - Не могу. Ирочка заболела.  Я места себе не нахожу.
 - Так она ж под присмотром твоей мамы. У нее опыта побольше, чем у тебя. Она в надежных руках.
 - Да нет, она у свекрови.
 Я сдался:
 - Не буду уговаривать, а то не дай бог, дочка заболеет сильнее  в твое отсутствие, ты меня проклянешь.

                11
  Мы направились в гастроном за вином и продуктами.
 По пути Лиля рассказывала мне о женщине, у которой жила ее подруга Инна:
 - Ей столько же. Сколько и ей – 25 лет. Она одноклассница Инны.  Несколько лет назад она вышла замуж за какого-то кавказца. Брак продержался недолго. Они жили в деревне. Он лишил полностью ее свободы, чуть ли не заточил в доме. Она взвыла от тоски и буквально сбежала в Везельск. Сейчас работает на швейной фабрике, живет в общежитии. У нее есть парень, в прошлом офицер, а сейчас работает барменом в  Долбино и одновременно грузчиком в Везельске. 
  - У них серьезные отношения? – спросил я.
 - Не знаю. Но предложения он ей не делает.

     Лиля завела меня в маленький современный магазинчик, недалеко от остановки - один из тех, которые построили за последние два года.  Там я купил колбасы с полкилограмма, бутылку «Монастырской избы», пиво «Медовое», консервы, еще что-то. Я не жалел денег. Во-первых, Лиля уезжала на следующий день, ни к чему было их экономить.  Во-вторых, мне не хотелось ударить в грязь лицом в новой компании, не хотелось  чувствовать себя неловко из-за скромной лепты.
  Уже совсем стемнело, когда мы перешли улицу Богданова. Мы  шли по узкому тротуару. Сверкало озеро, отражая свет звезд, огни города.
  Она  рассказала, как прошлым летом какой-то мужчина на ее глазах  на этом озерце стрелял из ружья уток. 
 - Это преступление, - возмутился я действиями браконьера. -  За такое в цивилизованной стране его посадили бы лет на пять в тюрьму, правда,  в цивилизованную, со всеми удобствами.
Мы остановились на мостике, и я дважды сфотографировал ее.
   Мы вошли в огромное девятиэтажное здание.
 - Вы куда? – строго остановила нас вахтерша.
Лиля назвала фамилию и номер комнаты женщины, к которой мы шли, и нас  пропустили. Мы поднялись на второй этаж. Лиля шла впереди. Она была здесь своим человеком.
     Мы свернули направо и оказались в широком квадратном коридоре, который показался мне очень неуютным. Он был плохо освещен. На потолке горела одна лампочка на длинном шнуре. На стенах были подвешены огромные картины-панно, на которых были изображены диковинные растения с длинными витиеватыми изогнутыми листьями и цветами.                Навстречу нам вышла Инна и ее подруга. Мы познакомились. Женщину звали Вера. Она оставила меня равнодушным: слишком простовата.
 Инна, напротив, приятно удивила меня.  Ее образ,  хранившийся у меня в памяти, совсем не соответствовал оригиналу. Никакой наглости, надменности в ней не было. Весь ее облик излучал милое очарование, женственность, кокетство. Она была среднего роста, милая,  с нежным высоким голосом. Ее хрупкое тело прикрывала черная  полупрозрачная сильно декольтированная  блузка. У нее  была длинная шея, довольно крупный нос, маленький рот, голубые глаза. Каштановые волосы красиво уложены на голове. Лоб прикрывала длинная изогнутая челка. 
 К нам подошел молодой парень, высокий, с тонким станом, с карими блестящими глазами, с длинной шеей. Он был симпатичен. Его портил  только один недостаток -  выпирающий клык. 
- Вадик, - представился он.
- Николай, - сказал я, но чтобы он не подумал, будто я примазываюсь к молодым, добавил:
- Но если язык не повернется так меня назвать, называй просто – Николай Николаевич.
   Видимо, назвать меня Николаем у него не повернулся язык, а обращаться по имени отчеству ему тоже не хотелось: за весь вечер он так ни разу и не назвал меня по имени.
 Мы пожали друг другу руки. Его пожатие было дружеским, крепким.  Я уже знал от Лили,  что он любовник Инны,  что ему двадцать пять лет,  что он работает сержантом в ГАИ.
   Нас пригласили в комнату, загроможденную мебелью и вещами. На  широкой кровати спал молодой огромный мужчина.  Я догадался, что это и есть   сожитель Веры - Валера.  Вера рассказала, что он пришел с работы пьяным, весь в крови. Но это не его кровь.
 - Как выпьет, обязательно подерется. Не было случая, что он не подрался. Будить его бесполезно. Не проснется. Слишком перебрал.
 - Пусть лучше  спит, - сказал я с напускной осторожностью. – Пусть приходит в себя.
     Впрочем, несмотря на свой шутливый тон, я и на самом деле опасался этого молодого агрессивного гиганта:   «Проснется пьяный, с больной головой, увидит посторонних людей, примет их за поклонников Веры.  Набросится на нас  с кулаками». Но, разумеется,  настоящего страха в душе не было.
    Все присутствующие уже  были наслышаны обо мне как о человеке умном, интеллектуальном, порядочном. Я ловил на себе доброжелательные улыбки женщин. Несмотря на то, что я был в чужой компании,  я чувствовал себя уютно, комфортно. 
  Инна и Вера  ушли на кухню, где они заканчивали приготовления.
   Мы разговорились с Вадиком. Я уже знал, что с Инной он познакомился здесь же,  в общежитии. 
   Я попросил его сфотографировать нас с Лилей. Мы позировали, сидя на краю постели. Справа от нас стоял  старый  телевизор,  на котором стоял кувшин с белыми искусственными цветами.
  Лиля  подключилась к приготовлению закуски. Мне тоже поручили порезать хлеб, что я делал охотно.
  Накрыли стол прямо в квадратном коридоре. Мимо ходили люди из соседних комнат, но на них никто не обращал внимания. Видимо,  коридорное застолье  было привычной практикой.
  Сели за стол. Я сидел ближе к окну рядом с Лилей. Женщины пили мое вино, Вадим – пиво, а потом водку, а я – свое пиво («Медовое»).  Закуски на столе было много. Женщины постарались. Я был доволен тем, что не поскупился, не ударил в грязь лицом.
   Вадим критиковал мое пиво (оно, по его словам, чем-то отдавало»), но пил его с удовольствием.
 За столом текла непринужденная беседа. Время от времени мы поздравляли Инну и Лилю с получением дипломов, пили за них, виновников торжества.
  Инна с юмором рассказывала, как они с Лилей  прогуливали занятия.
- Да, я готов подтвердить, - включился я в разговор (к тому времени пиво меня полностью раскрепостило и усилило мыслительный процесс). – Я познакомился сначала не с ними самими, а с их фамилиями. В моем журнале напротив фамилии Тынянова стояло»: Н, Н, Н, И -  так до конца занятий. Так же обстояло и с фамилией Инны. «Ну, думаю, все равно придете  на экзамен. Там я с вами и познакомлюсь. Пощады не ждите».  Предмет я преподавал тогда сложный – общее языкознание. Сам не все понимаю, куда уж им, бедняжкам. Ну думаю, конец вам придет.
     Наконец пришел экзамен. Многим я поставил автоматы за посещаемость. Другие купили книжечки – тоже зачет. Староста группы докладывает:  Лиля и Инна будут сдавать экзамен сами. У меня глаза на лоб полезли. Как это сами? Я сам не все понимаю в нем, а они – сами. Ну, думаю, пусть сдают, но списать не дам. Иначе вся система рухнет. Зашли последними. Сели за столы. А зачет, надо сказать, принимали в зеркальном зале. Позади аудитории огромные зеркала, все видно, что в партах. Но я вдобавок сел позади них. Вижу, им не по себе. Нервничают. Мои предположение подтвердилось: они настроились на списывание.
 Пришло время отвечать. Что-то говорят, но ничего вразумительного. Ставлю им по двойке, прямо в ведомость. Это была рука бога. Лиля потом призналась, что если бы тогда я поставил ей положительную оценку, то у нас ничего бы не получилось. 
   Меня слушали с интересом, в глазах  слушателей горел веселый огонек, они издавали радостный смех.
  - Надо всегда ставить двойки, я буду всегда ставить двойки, - с каким-то воодушевлением проговорил  Вадик.
-  Я назначил им очередную встречу через неделю, - продолжил я повествование. -  Они просили раньше, но я отказался: пробелы, мол, слишком серьезны. Через неделю мы снова встретились. Их ответы меня потрясли компетентностью.  Признаюсь, таких содержательных  ответов по общему языкознанию еще никогда в жизни я не слышал.  Слушаю и думаю: как можно было выучить такую белиберду. А они выучили!
 - Признайтесь, лучше вас выучили!  - юмористическим тоном проговорил  Вадик.
   Я пропустил его слова мимо ушей. 
   Лиле и Инне явно приятен мой рассказ. Их лица источали сдержанные улыбки.
- Признайтесь, что они выучили предмет лучше, чем вы, - повторил  Вадик.
- Да, да, лучше меня, -  воскликнул я. -  Все-таки выбил у меня признание, но, знайте, на суде я откажусь от своих показаний.
 Я намекал на то, что Вадик служит в милиции. Он правда, был гаишником, но все равно человек  при погонах.
     Напротив меня сидела  девушка лет двадцати, среднего роста, в длинной блузке навыпуск. У нее был высокий открытый лоб, прямой нос,  полные красные губы, белые ровные зубы, темные волосы  средней длины, слева головы  – прядь волос, уши наполовину открыты, грудь небольшая, зато талия тонкая. От нее исходила какая-то нега, томление. Она была не столько красива, сколько сексапильна. Она говорила мало, но привлекала мое внимание. Я ловил на себе ее интригующие взгляды и делал усилие над собой, чтобы не смотреть на нее с вожделением.   
  Я достал фотоаппарат, и мы сделали несколько коллективных снимков.
  Вадик включил магнитофон, стоявший в коридоре. Загремела  отличная танцевальная музыка. Вдруг из комнаты, потягиваясь,  вышел Валера, широкоплечий, высокого роста парень, с очень красивым лицом. 
- Франкенштейн, - сострил я. – Наверно, голова болит.
 Вера заверила меня, что у него никогда не болит голова с похмелья. Я позавидовал.
 На лице Валеры сияла улыбка. Вадик встал посередине коридора и начал танцевать. К нему подошел Валера, и они стали танцевать вместе. Это был бурный танец.  Чего они только не выделывали!  . Они   создавали какую-то композицию:  то становились друг к другу лицом, то спиной. Они танцевали долго, минут пятнадцать, но смотреть на них было интересно: их стремительные движения завораживали. 
   Когда зазвучала медленная музыка, я пригласил Лилю. 
    Весь вечер я танцевал только с нею. Сексапильная девушка, не имевшая партнера, вскоре  исчезла. Начался быстрый танец. Я тоже встал в круг. Лиля и Инна танцевали традиционно, провинциально, притопывая то одной ножкой, то другой ножкой. Но с их лиц не сходили улыбки.  Лиля бросала на меня взгляды, полные восхищения.  Взгляд Инны тоже выражал симпатию ко мне. Я весь вечер «расстреливал» Лилю из фотоаппарата. Целился в основном в ее великолепную грудь. Она улыбалась. Удачных фотографий не осталось, но мне дороги все ее изображения, так как даже на неудачных снимках есть что-то трогательное, милое.
 Одно время мы оказались вместе за столом с Валерой. Между нами завязался непринужденный разговор. Он рассказал кратко о себе.
 В прошлом он офицер. Прослужил два года. Был на учениях. Снабжали отвратительно.  Есть было нечего. Ушел из армии, о чем не жалеет. Подтвердил, что работает грузчиком и барменом.
  Он был корректен, деликатен. Женщины явно меня дезинформировали. Я возмущался властями, которые унизили  офицеров, опустили их до положения уборщиц. 
      Валера куда-то исчез. Зазвучала бурная музыка.  Мы танцевали с Вадиком.
  - Главное в современных молодежных танцах, -  сказал Вадик, – полная раскрепощенность, свобода импровизации и максимальное количество движений в единицу времени.       
    Его слова дали мне танцевальный импульс. Я  вошел в экстаз. Подражая Вадику, я танцевал так же быстро,  энергично, как он, а  потом я даже превзошел его: мое полноватое тело взлетало вверх,  делало оборот на 180 градусов и опускалось на пол. Потом снова взмывало к потолку. 
- Даже я так не могу, - сказал одобрительно Вадик.   
 В глазах   Инны застыло  изумление, а лицо Лили выражало восторг и гордость.
 Я чувствовал себя среди молодежи как в своей тарелке, я чувствовал себя частичкой этой  компании. С раздражением думал я о представителях своего поколения: «Почему они не танцуют, почему так закрепощены? Скучно с ними».  Парадокс моего развития состоит в том, что с возрастом я  становлюсь все моложе и раскрепощеннее.  Разве двадцать лет назад стал бы я публично вот так бурно танцевать, как танцевал на вечере. Вряд ли. Мешала стеснительность, внутренняя скованность.  Теперь ничего не мешало.  Теперь я не боялся импровизировать.
  Я вспомнил чье-то высказывание,   что мужчине столько лет, сколько лет  его женщине. Не прекращая танцевать, я приблизился к Лиле.
- Ну сколько мне лет? – спросил я.
- Двадцать пять, - серьезно ответила она.
- Правильно!
 
    Меня угнетало, что молодые люди относятся ко мне слишком вежливо, слишком корректно. «Значит,  не считают своим».   Мне хотелось им сказать: «Ребята. Я такой же, как и вы. Вам нравится танцевать? Мне тоже. Вам нравятся женщины? Мне тоже».
 Мы танцевали минут двадцать. Потом еще. Я выбился из сил. Пот катил с меня градом. Серая рубашка и  серый пиджак - пропиталась потом насквозь. Я сел на стул отдохнуть и остыть.
 - Я не устал, - соврал я. – Просто пора домой. Надо немного остыть.
 Меня пытались удержать, но мне надо было домой. У меня было весьма шаткое алиби. Я сказал Оксане, что мы будем пить пиво с ребятами у Игоря. Но не до утра ж пить пиво.
  Часы показывали  одиннадцать вечера, когда мы с Лилей вышли из общежития.
  Я сказал ей, что компания мне понравилась.
- А ты упрекал меня, что я пила с ними водку. Как я могла уйти от них! Они бы обиделись.
- Я был не прав. Просто я тебя немного приревновал. Ты же помнишь, что эта сцена произошла после нашего «венчания», когда  я вдруг ощутил себя твоим мужем.   
- Ты же видишь, у каждого из мужчин есть женщина, которая следит за ним. Они бы не дали, даже если бы и захотел кто...
Почему-то стало  неприятно из-за того, что замужние женщины бдят не за своими мужьями, а за любовниками. Во мне шевельнулась ревность.
- В каком часу ты завтра уезжаешь? – спросил я. -  Я хочу тебя проводить. Мне хотелось бы на прощанье купить тебе какой-нибудь подарок.
 Мы договорились встретиться возле универмага «Везельск» в девять часов утра.
 Домой я пришел в половине двенадцатого. Оксана, конечно, понимала, что я был не у Олега, а встречался со своей девушкой, но не пыталась меня допрашивать, уличать во лжи. Скандал означал бы обострение отношений, может быть разрыв, а она не хотела развода. 
 
 Утром, часов в восемь,  я с фотоаппаратом поехал в центр пораньше и сдал в фотоателье «Кодак» пленку и заказал фотографии. Мне предложили подойти за фотографиями к десяти часам. 
  Я слонялся по городу, походил по этажам универмага, поджидая Лилю, стоял на остановке и видел, как три контролера проверяли талоны, и тревожился за Лилю. 
- Тебя не оштрафовали? – поинтересовался я, когда мы, наконец, встретились.
- Почему меня должны были оштрафовать. Я же стреляный воробей. Знаем, где ловят, - ответила она.
 Я улыбнулся. 
     Мы поднялись на второй этаж универмага, зашли в отдел колготок.
  На прилавке под стеклом лежали  колготки разных сортов, стоимостью от восьмидесяти до ста шестидесяти рублей за пару. Я предложил Лиле выбрать себе по вкусу.
- А какой суммой я располагаю? – спросила она.
- На колготки -  любой.
Мы купили колготки и вышли на улицу.  Моросил дождь.  Природа  оплакивала наше расставание.
  Можно было отправиться в университет, в наше гнездышко, где мы могли побыть наедине, но Лиля изъявила желание посмотреть фотографии. Надо было ждать десяти часов.
   - Куда бы сходить, - подумал я вслух. – Можно было бы к Олегу, но с ним надо пить».
- Тогда не надо, - решительно проговорила она.
Я догадался, что она избегает спиртного, так как ей предстоит длинная дорога.   
    Мы спустились вниз, в   центральную аптеку, чтобы купить лекарство для  Ирочки.  Лиля достала из кармана сто рублей, чтобы заплатить за лекарство. Мне хотелось  компенсировать ей стоимость лекарства, но в кармане у меня оставалось рублей 150, не больше, а мне надо было еще заплатить за фотографии, да и на угощение оставить какую-то сумму.  Мы шли медленно, тянули время. Моя кожаная куртка, меховая шапка намокли, отяжелели.
  В десять часов мы зашли   в «Кодак». Фотографии еще не были готовы. Мы снова вышли на улицу. По-прежнему моросил дождь. Под ногами хлюпал мокрый снег. Мы шли в сторону улицы Попова.
- Может, в кафе сходим, тут рядом «Везелица»,  - предложил я нерешительно. – Правда, я так не бывал лет десять. 
 Она уловила мои колебания.
  - Не знаю. Сам решай. Как скажешь. – В ее тоне досада, осуждение.
   Мне стало стыдно за себя. Она всегда подчеркивала, что ей нравится во мне, сорокапятилетнем мужчине, сила, уверенность, зрелость, а я проявлял непростительные колебания. Я смутился.
 - Да, я сам должен принять решение. Мои колебания объясняются тем, что я боюсь, что мне не хватит денег на еду. –  Порой  лучше сказать правду, чем лгать.
- Ну тогда не пойдем.
Мы снова пошли в центр, на улицу Ленина. Было неуютно, грустно. У меня не было определенной цели.
- А куда мы идем? – спросила она.
   - Никуда. Просто гуляем.
 Ее лицо выразило удивление: гулять по такой погоде.
 Мы повернули назад, к «Кодаку». Снова фотографии не были готовы, но нас заверили, что их сделают минут через 10.
 Лиля сама проявила инициативу. Она предложила зайти в храм, расположенный напротив «Кодака». Почему мне самому раньше не пришла эта идея в голову!
  В храме было много людей. Шла служба. Мы подошли в глубь храма, стояли рядом. Вдруг Лиля взяла меня за руку и крепко сжала ее. У меня было такое чувство, что нас венчают. Она не обращала внимание на людей, она держала меня за руку. Сладостное чувство. Нежность растеклась  Вряд ли я испытаю что-нибудь подобное в жизни. Это был самый чистый, самый светлый миг в наших отношениях.
  Она шепотом рассказала, как крестили ее дочку. Она хотела покаяться священнику в грехе, но так не решилась.
- О каком грехе ты говоришь? – спросил я, раздираемый тревогой и любопытством.  –  Уже не в первый раз.  Расскажи  мне.
- Я священнику не призналась. Неужели ты думаешь, что я тебе расскажу.
- Зачем нам скрывать что-либо друг от друга?
- Ты думаешь, легче будет?
- Да.
 Но она так и не открыла мне свою тайну.
 Когда мы выходили из храма, она вдруг остановилась как вкопанная: у выхода какой-то мальчик лет десяти в лохмотьях просил подаяние. Я воспринял ее остановку как  сигнал дать ему денег.   После «венчания» нельзя быть скупым. У меня было такое чувство, что наша связь освящена самим богом.  Я вытащил из кармана три трехрублевые монетки  и отдал  их мальчику. Когда мы вышли их церкви, Лиля вдруг резко стала возмущаться родителями этих детей.
- Они наживаются на своих детях. А мы им потакаем. Губим детей.
   Я так и не понял, зачем она остановилась возле мальчика, если не одобрила мой широкий жест.  Я же ради нее расщедрился.
   - Весь мир не переделаешь, - сказал я. – Я обычно подаю милостыню,  но немного. Обычно в пределах рубля. Мой принцип: лучше дать мало, чем ничего.
   Фотографии были, наконец, готовы. Мы стали сразу их рассматривать. Я был разочарован. В жизни Лиля выглядела лучше, чем на моих фотографиях. Лиле понравились две фотографии. На них она была снята в белой куртке, в шапочке на улице возле озера.   
 - Если захочешь меня вспомнить, то смотри на эти фотографии, - сказала она.
- Возьми их, - предложил я.
- А тебе?
- Я себе еще сделаю. С получки.
 Она взяла коллективную фотографию, на которой не было меня.
- С твоим изображением  я не буду брать.
    Я не обиделся. Вдруг муж на нее наткнется? Зачем понапрасну подвергать себя риску разоблачения. Кроме того, у нее была фотография ее группы, на которой был запечатлен и я. Снимок был сделан в день последнего звонка.
   Я хотел поехать в университет, но Лиля предложила поехать домой: по ее словам, ни хозяйки, ни квартирантки дома не было.
  Мы доехали на маршрутке до улицы Железнова. Город маленький, везде знакомые, нас могли увидеть, но  мне было безразлично.


 По пути зашли в магазин, расположенный недалеко от дома родителей Оксаны.  Я боялся нарваться на тещу или на тестя. Мы с Лилей даже держались какое-то время на расстоянии.   Возле отдела пришлось долго ждать продавца.
  Я купил колбасы граммов триста, и мы вышли из магазина. В киоске я купил пива бутылки, орешков, еще какой-то мелочи.  К удивлению своему, я обнаружил, что деньги у меня на исходе. Осталось рублей десять.
  Мы поднялись на четвертый этаж, зашли в квартиру.
  Хозяйки действительно не было, но квартирантка по имени Валя - огромная симпатичная девушка лет двадцати пяти -  как оказалось, осталась дома. Она встретила нас в халате и домашних тапочках. Все в ней поражало грандиозностью: огромный рост, широкие плечи, широкая попка. Настоящий динозавр. Несмотря на величину, она была не лишена сексуальной привлекательности. В меня впился ее  любопытный взгляд: она давно знала обо мне по рассказам Лили. Я тоже знал о ее существовании. Это была одна из женщин, которые съели немало моих шоколадок.
  Мы обменялись общими фразами. Валя ушла на кухню, чтобы приготовить еды, а  Лиля стала собирать вещи, складывать их в дорожные сумки.
  Я думал, что мы втроем посидим за столом, когда картошка будет готова, но Валентина решила нам не мешать. Когда картошка была готова, она пригласила нас на кухню, а сама ушла в комнату.
 Мы поели картошку с колбасой. Лиля ела удивительно мало. От пива совсем отказалась.
- Пусть пиво и шоколадка ей. Давай задобрим ее, - шепнул я Лиле, кивнув головой в сторону двери.   
Мы вернулись в комнату, а Валентина перешла на кухню.
 Хотя Лиля сказала, что Валентина к нам не зайдет, я приставил к двери тяжелую сумку. Я стал целовать Лилю в губы. Затем снял с нее халат, бюстгальтер.  На диване было тесно, мы легли на пол, постлав простыню. Я жадно целовал тело Лили. Губы впивались в губы, в соски. Затем я ввел член ей в рот, но она вскоре отвела лицо  в сторону.
- Извини, у меня сейчас не такое настроение...
 Меня кольнула обида: могла бы в последнюю встречу позволить, но я понимал, что у нее месячные, и ей, возможно, не очень приятен оральный секс. 
 Я не стал спорить. Я лег сверху и стал целовать ее в губы. Я по обыкновению втянул ее язык в свой рот.
  - Я тебя очень люблю, - сказал я. – А ты меня любишь? – В первый раз я решился задать такой вопрос.
- Да. – На глазах ее блестели слезы.
Ее язык вошел в мой рот до самого основания. Я сосал его с наслаждением. Затем я встал на колени.   Мой член сдавили две большие груди, которые она придерживала с двух сторон руками. Мой член то отходил назад, то приближался к шее, сдавливаемый мягкими грудями. Я млел от наслаждения
     С нею  приятно было заниматься любовью даже в период месячных. Ее грудь, большая, мягкая, женская, могла заменить влагалище. Обычно мужчины предпочитают упругую девичью  грудь.   Согласен, в ней  есть своя прелесть. Но мягкая большая женская грудь имеет, бесспорно, огромное преимущество. Она вызывает ассоциации с материнским началом.    
    Минут через пять я кончил. Она смущенно пробормотала какую-то фразу, приподняла простыню и вытерла ею шею, грудь. 
     Я встал, надел брюки. Минут через пятнадцать мы были готовы к выходу.
Перед тем как отправиться на автовокзал, мы обменялись адресами.
  - Пиши в Новый Дол до востребования, - сказала она.
  - А ты на адрес Олегу. Я буду приходить к нему, забирать твои письма.
   Я продиктовал ей адрес Олега. Она записала.
    Мы простились с соседкой и вышли на улицу. До вокзала шли пешком.  Я нес две тяжелые сумки.  Лиля тоже несла что-то.
  По пути мы встретили Вадима. Мы пожали друг другу руки, как старые друзья.
  - Ну, что ноги не болят после вчерашнего? – спросил он с лукавой улыбкой. Его черные глаза блестели.
 Его вопрос  задел самолюбие:
 - Нет, не болят. Почему они должны болеть?
 Мы с удовольствием вспомнили вчерашнюю встречу, веселье.
 - Я немножко подражал тебе, когда мы танцевали,  у молодежи тоже надо учиться.
  Лиля смотрела на него приветливо.
- Как там Инна? – поинтересовалась она. - Еще не уехала?
- Собирается. После обеда поедет.
  Вадим пошел вниз, а вверх, к автовокзалу. 
   - Инна – очень эффектная женщина, - сказала Лиля. – Пока дойдем от университета до дома, познакомится с несколькими мужчинами.
   Мужчины, которые не боятся на улице подходить к незнакомым женщинам и знакомятся с ними, всегда вызывали у меня зависть. 
    Мы дошли до вокзала. Я был готов сразу уйти, чтобы не попасться на глаза землякам Лили, я ждал сигнала, но она ничего не говорила. Мы подошли к кассе. И тут я увидел бывшую студентку-заочницу. Она увидела нас. В глазах изумление. Мне стало не по себе. Я испугался за Лилю, не за себя.  Лиля о чем-то переговорила с бывшей однокурсницей.
   К кассе подошел мужчина и предложил поехать на частном автобусе. Лиля поинтересовалась стоимостью билета. Она оказалась такой же, как на рейсовом автобусе, и она решила ехать на нем.
  Мы подошли к микроавтобусу. Он был заполнен почти до отказа, оставалось еще два-три свободных места.
  Мы стояли рядом с ним. Трудно было найти тему для разговора. Подходили люди. Я боялся, что места займут, и Лиля останется без места. Мы поставили ее сумку рядом с одним сиденьем.
- Нас, кажется, засекли, - сказал я Лиле. – Она из твоей группы?
- Да. Она спросила: «Тебя провожают?» Я сказала: «Да, провожают». Они просто завидуют. Они сами мечтали о таких отношениях.
Думаю, что слова Лили соответствовали действительности. Мы, мужчины, завидуем сексуальным успехам своих приятелей, знакомых. Почему же женщины не должны завидовать?  Они оторвались от своих семей, от рутины. Каждая (или почти каждая) мечтала о хорошем романе, но не у каждой он состоялся. Многие поневоле  сохранили верность своим мужьям, но вряд ли они гордятся своими высокими моральными качествами. Многие предпочли бы падение с вершины морали.
  Я побаивался только одного: знакомые могут, сообщить мужу  Лилю о наших отношениях.  Своими опасениями я поделился с нею, но она не придала им значения.
- Не будут же они доносить, - возразила она. 
«Что ж, тебе видней», - подумал я. 
  Лиля рассказала о муже своей коллеги – сельской учительнице, у которой муж недавно покончил с собой.  Он привез ее из Москвы с ребенком от первого брака в деревню, а сам оставался жить в Москве.  Он скупал мед  в районе и отвозил его в большие города на продажу. Бизнес  не клеился. Он влез в большие долги.  Он совсем забыл о жене, и она с ребенком буквально голодала.  Голод не тетка. Она устроилась на работу в школу, сошлась с соседом и перешла к нему жить. Ее муж не выдержал и покончил с собой.  Родственники мужа, да и сама женщина считали ее виноватой в его смерти.
- У него просто психический сдвиг произошел, - сказал я. – Еще раньше. Если бы каждый мужчина кончал жизнь самоубийством, когда ему изменяет жена, то на свете бы осталось очень мало мужчин.
  Лиля засмеялась:
- Так ты не считаешь, что она виновата.
- Нет. Каждый должен думать о себе, о своем счастье. Ну а если тебя бросили, то у тебя открывается шанс  приобрести новый опыт, обрести новое счастье.
 
    Раньше  при мысли, что мы скоро расстанемся с Лилей, у меня слезы на глаза выступали, а теперь, когда разлука была  близка, я оставался  совершенно спокойным.
 Мне даже стало неловко, стыдно перед Лилей, что не испытываю скорби. Я даже попытался оправдаться перед нею.
- Умом я понимаю, что мы разлучаемся надолго,  но сейчас я чувствую себя спокойно. Тоска, боль придут позже, - сказал я.
- Да, - согласилась она. 
 
 Наконец, пришел водитель. Я поцеловал ее  в губы. Она  села в салон,  я медленно  пошел к остановке.  Мне хотелось убедиться, что она  поехала,  я обернулся:  автобус стоял на месте, затем тронулся, проехал несколько метров, снова остановился, из него вышел водитель и направился в здание автовокзала. Когда он проходил мимо меня, я, переполняемый тревогой, спросил:
- Сломался автобус?
- Нет. Мало пассажиров, - проговорил он с досадой. 
    Я решил больше не ждать. Стоять поодаль было неуместно. Подходить снова к автобусу неудобно, ведь мы уже попрощались.   Я нерешительно отправился к остановке троллейбуса.
   
                12
 После отъезда Лили я постоянно думал о ней.   Любовь с нею напоминала мне цветок, проросший на асфальте. Мы с нею встречались  где попало: в комнатушке Олега, в аудитории университета, в квартире Сани Макарова, в деревне у Паши  Травкина. Наша связь длилась в общей сложности месяц. И все же она занимала в моей жизни место номер один. Близость с нею доставила мне невероятное наслаждение. Когда-то Тоня, моя первая жена, тоже  была неутомима в любви, но ее я не ценил:   она была старше меня на два года, а  Лиля была моложе меня на двадцать лет, и это обстоятельство придавало  особую остроту моим чувствам.

   Я не мог понять, почему секс, плотские наслаждения   христианское учение считает грехом, а страдания тела и духа – добродетелью. Наоборот, грех лишать себя радости жизни,  грех страдать, если есть возможность любить и радоваться жизни.

   Интимная жизнь с женой не удовлетворяла.
 Нет, Оксана не ограничивала меня в сексуальных контактах, она  не удовлетворяла меня не физиологически, а психологически. Спустя час после близости  с нею я   погружался в мир эротических фантазий,  в котором героиней была Лиля.

    Девятнадцатого декабря, когда мне исполнилось сорок шесть лет, мне было грустно и одиноко.  Меня угнетала мысль о приближающейся старости и смерти. Меня душили слезы, когда я вспоминал Лилю, которая была далеко от меня.       Меня мучило, какую тайну она скрывает от меня и от других.
      Меня вдруг осенило: ее дочка не от мужа родилась, а от школьного учителя, с которым у нее была связь. Прямых «улик» не было, но косвенных было много. Первая: желание исповедоваться у Лили возникло во время крещения дочери. Вторая: она говорила, что собирается родить второго ребенка, чтобы укрепить семью. Но ведь если у них уже есть  дочь, то зачем нужен еще цемент.
   
23.12. 2000 г.

    Здравствуй, милая  Лиля, мое ласковое солнышко!

   Я сильно тоскую по тебе. Мысли, воспоминания о тебе, о наших встречах  ни на минуту не выходят у меня из головы. Я запираюсь в своей комнате  по два, три, а иногда и по четыре раза в день и достаю из красной папки, спрятанной в шкафу, твои фотографии. Когда я смотрю на твое изображение, по телу моему разливается тепло, мне становится легче.
   Обычно я кладу перед собой  сразу все фотографии. Каждый снимок имеет свои достоинства. Твоим лицом, твоей загадочной, как у Джоконды, улыбкой,  я любуюсь на  фото, где ты на голубом фоне сфотографирована по грудь. Твою великолепную фигуру, твои стройные ножки я  созерцаю на фото, на котором ты в летнем платье стоишь возле беседки. А твоя грудь  рельефно представлена на снимках, сделанных мною.
     Мои снимки в целом неудачны (видимо, я неудачно выбрал ракурс), но грудь на них выглядит великолепно (ведь я «целился» именно  в нее).
   Мне так и не удалось тебя разгадать. Ты разная – и внешне, и внутренне. Одна ты была  на последнем звонке (скромная, трепетная), другая во время поездки в Неклюдово (уверенная в себе, мастер на все руки), третья – во время поездки в Губкин (молчаливая, задумчивая),  четвертая – в 811 аудитории (страстная, любящая), пятая – в обществе друзей в общежитии (веселая, остроумная). Я смотрю на твои фотографии, и у меня возникает чувство, будто на них изображены совершенно разные люди. Но все твои воплощения и ипостаси  приводят меня в восторг, заставляют трепетать мою душу. В тебе я нашел свою вторую половинку. Мне нравится в тебе все: и губы, и сладкий язык, и живые глаза, и большая, по-женски низкая грудь, и живот, и  тонкая талия, и … Ни с одной женщиной я не испытал (и, видимо, никогда не испытаю) такого наслаждения, как с тобой.
  Твое поведение было безупречным. Ты ни разу не задела моего самолюбия, не произнесла ни одной бестактной фразы. Наши отношения кажутся мне почти сказочными, нереальными. Но ведь это все было, это ведь не приснилось мне. Лишь одно меня огорчает: ты не открыла мне свою душу, не рассказала о своем «грехе». Дня через два после твоего отъезда меня вдруг стал терзать  вопрос,  какой ты грех совершила. Мою душу разъедала ревность. Я буквально впал в отчаяние, так был уверен, что этот грех связан с каким-нибудь любовным приключением.
    Воображение рисовало фантасмагорические картины. «Безусловно, этот грех  связан с интимной жизнью, - думал я. – Какой грех еще может быть у девушки. Но это не может быть обычная измена. Ведь отношения со мной не вызывают у нее желания каяться, а в том грехе она раскаивается. Он не выходит у нее из головы».
   И тут меня осенило: твой грех состоит в том, что твой муж не отец Иры, о чем не догадывается.  Мой логический аппарат лихорадочно заработал и предоставил мне в пользу этой версии сразу несколько доводов (правда, все они косвенные).
  Во-первых, незадолго до свадьбы у тебя была связь с неким женатым учителем. Ты сказала, что вы были вместе один раз, но могли быть и чаще.
  Во-вторых, ты вышла замуж за парня, которого не любила. Он не нравился твоим родителям. Тебя не устраивают его деловые качества. Вместе с тем именно ты  была инициатором брака.
   В-третьих, ты сказала, что, в отличие от своей соседки,  не пошла бы замуж за мужчину, у которого двое детей.   А раньше ты говорила, что у того учителя умерла жена, и у него осталось двое детей. Вероятно, тебе уже пришлось решать дилемму, пойти к нему или нет. А это, возможно, только в том случае, если у тебя от него ребенок.
    Даже если мои предположения и верны, ты не думай, что я осуждаю тебя. Нисколько. Какая мне разница: кто отец Ирочки. Главное – ты ее мать. Когда я увидел ее фото, у меня сразу затеплилось в груди. Такое чувство возникает, когда видишь своего ребенка. Нет, меня огорчает лишь то, что ты не рассказала мне правду. Значит, это тебя еще волнует, значит, ты еще любишь отца своего ребенка и, возможно, уйдешь к нему.  А вот если бы ты мне все рассказала, то произошел бы окончательный перенос чувств, которые ты испытывала к нему, на меня.  Вот чего я хочу».

Через неделю я получил от нее письмо.


   «Любимый, здравствуй!

 Мысленно я каждый день писала это письмо, материализовать же свои мысли оказалось довольно трудно. Повседневные заботы о семье, работа, все это как-то закрутило, замотало. А тут еще Иринка мне переживаний добавила – испугалась телевизора, кино страшное было, а она же все воспринимает всерьез! Я так себя ругала  за то, что разрешила ей его смотреть! Целую неделю у меня нервы были на пределе, возили ее по бабкам, сейчас вроде бы прошло, не вздрагивает, спит спокойнее, а я за нее так испугалась, сама за эту неделю позеленела, как амеба. Мама моя и то вчера сказала, что из Везельска я приехала  красивая и счастливая, а теперь совсем слиняла с лица.
  Вот такие у меня заботы. Что поделаешь, если такова жизнь – полоса белая – полоса черная…
 Но я счастлива уже тем, что у меня есть чудесное воспоминание  о тех днях, которые мы провели вместе. Для меня это сейчас как экскурсия в другую жизнь, где нет проблем, забот, трудностей, а только ласка, внимание, чувство взаимной любви.  Ведь если я вслушиваюсь в себя сегодняшнюю, я чувствую, что я же совсем другая стала. Что-то наполнило мою душу. Пережитое счастье распирает меня изнутри, но … поделиться не с кем.  Только письма. Письма к тебе. Вчера с мамой говорили о тебе, все-таки она у меня очень мудрый человечек, без нотаций, нравоучений обошлось; просто посидели две женщины: пожилая и молодая, попытались жизнь проанализировать, подходили к ней с разными мерками и остались каждая при своем, при этом согласившись друг с другом.
   Жизнь без страстей, может быть, конечно, спокойнее, уравновешеннее, что ли. В ней все устоялось, все идет по плану, без всплесков. Но я не уверена, что каждый из тех, у кого такая жизнь тайно не мечтает о маленьком сумасшествии. Влюбиться, воскреснуть в чувствах, измениться внутренне и внешне – разве это не прекрасно?!
  Я знаю, что ты меня поддержишь в этих рассуждениях.
  Мне сейчас так не хватает твоей «книжности», за которую я тебя когда-то критиковала.
                Пиши.
   
   
 С нетерпением буду ждать писем.
Скоро Новый год, начнется новое тысячелетие. Поднимая бокал в Новогоднюю ночь, выпей за любовь и вспомни обо мне.
  Целую тебя нежно-нежно,
  Мой милый Н.С.
         26.12. 00.
              Лиля».

Я подошел к книжному ларьку, расположенному на первом этаже главного корпуса. Аня, маленькая, худенькая женщина лет пятидесяти, увидела меня, смутилась.
  - Я только сегодня сняла книги с полок. Еще вчера выставляла. Никто не покупает. 
    - Хорошо, давайте я их заберу, - сказал я. 
    Она стала выкладывать из ящика шкафа книги, класть их передо мной.   На прилавке появлялись фолианты -  Лотман, и Топоров и другие авторы.
  Я не был расстроен. Теперь после отъезда Лили острая нужда в деньгах пропала.
- Спасибо вам, Аня… - обратился я к продавщице.
- За что? – смущенно пробормотала она.
- За то, что сохранили мои книги. Это ценные книги. Такими книгами нельзя разбрасываться.
 
  Я часами слушал песню в исполнении  народной певицы Буланиной  «Вареничков наварю». Ее образ вызывал у меня ассоциацию с Лилей.

            31 декабря  я написал Лиле письмо.

   «Вчера я был в гостях у Олега. Он отдал мне твое письмо. Я  не удержался и прочитал его сразу. Я всегда подозревал, что у тебя тонкий вкус, что ты мастер эпистолярного стиля, а теперь в этом убедился.
  Меня восхищает мудрость твоей матери, с которой ты можешь обсуждать свои интимные проблемы.  Она напоминает мне мою любимую бабушку (ее фото я тебе показывал).  Когда ты сказала, что рассказала ей обо мне, я удивился не тому, что она критически отнеслась к нашим отношениям, а тому, что ты рассчитывала на ее понимание и одобрение.
  Я рад, что, общаясь со мной, ты, по твоим словам,  словно совершила экскурсию в другую жизнь. Я хотел этого. Я старался приобщить тебя к своей жизни.
  Я очень переживаю за твою дочку, у которой пришлось выливать испуг.  Моя дочка до сих пор писается во сне.  Боюсь, в этом виноват я. В раннем детстве я рассказывал ей страшные сказки. Она плохо спала ночью, вскрикивала.  Меня до сих пор мучает чувство вины. Правда, она сама меня заставляла рассказывать такие сказки.
   Я один дома. Оксана (жена) с Олечкой уехали в санаторий под Коротаево. Их не будет 10 дней. Грустно встречать Новый год, новое столетие и новое тысячелетие в одиночестве.  Антонина  Сергеевна, преподаватель исторической грамматики,   одинокая, несчастная женщина (может, ты ее помнишь?),  когда узнала, что я один, предложила мне пойти с нею к Люде Уваровой, моей бывшей однокласснице, которая живет сейчас в Дубовом.  Сначала я согласился, но когда Тоня сказала, что там все разбиты по парам и что я буду ее мужчиной (о чем она сообщит по телефону Люде заранее), я заколебался.  Хорошо, если мне придется только подавать Тоне еду и танцевать с нею. А если предполагается что-то более серьезное?  Ведь Тоня – поэтесса, женщина довольно свободного нрава. Что тогда?   Мне придется обмануть ожидания женщины, обмануть ее (не могу же я изменить тебе, моей любимой женщине).
  Я на распутье. Страшно не хочется быть одному, но еще страшнее расстраивать женщину. 
   Паша Травкин, страдающий геморроем,  выписался из больницы 10 дней назад после успешно проведенной операции.  В прошлый вторник он пригласил нас – меня и Игоря Семенова – отметить свое чудесное исцеление.
   К моему удивлению, ребята подарили мне новенький фотоаппарат – ко дню рождения.  Я был растроган,  и вместе с тем мне было неловко. Ведь я не приглашал их на день рождения.
  Помню, 19-е декабря, когда мне  исполнилось 46 лет,  мою душу охватила грусть.  Чтобы развеять ее, с  несколькими бутылями пива и рыбой я отправился к Олегу. Я быстро захмелел и говорил только о тебе. Как ни странно, он покорно слушал. Почти со всеми моими  словами о тебе и восторженными оценками соглашался.
  Я не сомневаюсь, что рано или поздно мы с тобой увидимся. Слишком ты дорога мне, слишком я тебя люблю. Но когда?  Сколько времени придется ждать, томиться. Вот в чем вопрос.
  Поздравляю тебя с новым годом. Надеюсь, в Новом тысячелетии мы будем счастливы так же, как счастливы были в ноябре.  Сегодня в полночь – где бы я ни оказался – я обязательно выпью за тебя. Я предложу тост за любимых женщин, а сам подумаю: «За любимую Лилю».
                До свиданья. Пиши.
 Не знаю, когда получу от тебя  следующее письмо. Связь между нами очень ненадежна».
   
«Любимый, здравствуй!
Как же долго я ждала вестей от тебя! Три раза была на почте, уже работница меня запомнила (мило улыбалась) – и вот, наконец-то, передо мной твое письмо.
  Я только что его прочитала, сижу в читальном зале районной библиотеки, людей мало, да я их и не вижу – я сейчас с тобой. Придумал же какой-то умный человечек это чудо – письма: пока я его не распечатало – оно жгло мне руки, заставляло трепетать, а прочитала – словно мы опять в 811 аудитории и говорим, говорим…
  От твоего одиночества и мне стало грустно, ведь для меня ты теперь такой же близкий человек, как и все мои родные. Член моей семьи, частичка моего сердца.
 А сколько ты «грехов» мне придумал! Фантазер. Я грешна лишь тем, что позволила себе связь без любви – вот что плохо, а ты даже Иринке другого папу придумал! Не забивай свою умную головушку такими глупостями. Сейчас твоя любовь, чувство, что никто меня не любит так, как ты, держит меня на плаву, поддерживает уверенность, что я женщина, способная волновать мужчину, видевшего многих женщин.
 Прошли новогодние праздники. Мы с мужем ездили в Старый Дол на Новый год, ходили на салют (я его ни разу не видела «живьем»). Если бы не дождь, а он лил как из ведра, все было бы прекрасно.
 Старый новый год были дома, к нам приходили гости. В деревне этот праздник проходит очень весело (особенно для детворы и молодежи). Ряженые колядуют  до поздней ночи, а потом еще с утра кто-нибудь вваливается «посевать», поздравлять с Новым годом.
 Сейчас начались трудовые будни. В школе нашей сломалось отопление, холод жуткий, 2 дня не учились, детей отпустили, а учителя мерзли как прокаженные. Я немного приболела, была сегодня в больнице, ничего страшного. Хотела еще вчера написать тебе в школе письмо, да руки так мерзли, что пальцы не слушались.
  Вот так мы и живем, в своей тиши и глуши.
 Читаю романы о любви, а думаю о тебе. Спасибо тебе, что ты есть в моей жизни. Без тебя она была бы серой и скучной.
  Пиши. Целую. Лиля
          17. 01. 01»

В ее в письмах были  элементы театральности,  но я верил в то, что она искренне любит меня.
Широко распространено ошибочное мнение, будто женщины предпочитают молодых мужчин.  В действительности, женщины предпочитают любящих мужчин. А любящими мужчинами, как правило, бывают зрелые мужчины, мужчины, которые намного старше своих  партнерш. Вот почему восемнадцать лет  назад Тоня изменила мне  с сорокатрехлетним мужиком, вот почему Лиля три  месяца назад изменила со мной своему тридцатилетнему мужу.
Возможно, она первая в моей жизни женщина, интимная близость с которой заставляла меня трепетать. Ее тело полностью вписывалось в прокрустово ложе моего сексуального идеала. Тоня, моя первая жена,  тоже хорошо занималась любовью, но тогда я был молод, и ревность отравляла мое чувство к жене (ведь у Тони до меня было много мужчин).  Моя любовь  к Лиле была свободна от ржавчины ревности.   В сущности,  Лиля  моя первая настоящая любовь.

      22. 01. 2001 г.

    Здравствуй, любимая Лиля, звездочка моя ясная!
  Позавчера я получил от тебя письмо!
  Я давно не ходил к Олегу. С ним надо пить, что мне не хочется делать по двум причинам. Во-первых, в последнее время я  слишком часто пью. Если не ограничивать себя, то,  чего доброго, алкоголь превратит меня в своего раба. Во-вторых,  Олег по-прежнему безработный, и его надо угощать. Визит к  нему обходится в 50 – 60 рублей, что сейчас, после новогодних праздников, мне не по карману.  Но позавчера какая-то неведомая сила потащила меня к нему. 
   - А тебе сегодня пришло письмо, - сказал он, когда я зашел к нему в комнату и сел на диван-кровать.
  Душа моя  возликовала.
    Разумеется,  я сразу же прочитал твое богатое по содержанию и блестящее по стилю  послание.
   Меня беспокоит то, что мои письма идут к тебе очень медленно. Ты пишешь,  что дважды приходила на почтамт, но моего письма  там  не было. Между тем, я отправил его еще до праздника  (числа 30-го). Возможно, его задержка объясняется новогодней перегрузкой почты. Но не исключено, что служба «до востребования» удлиняет путь письма к адресату.
   Новогодние праздники, новый век и второе тысячелетие я встретил хорошо.
  30-го декабря жена во главе группы школьников на две недели уехала в санаторий. Дочку она взяла с собой. Я остался один. Как жалел я, что ты живешь далеко от меня.  Как хорошо бы мы с тобой провели время. Я  от души наслаждался бы  общением с тобой. Видеть тебя, разговаривать с тобой… Что еще  надо для полного счастья. Да ничего.
 Но ты  далеко. Надо было как-то коротать время. Новый год я встречал  у Люды Уваровой, своей бывшей одноклассницы.
  Люда среднего роста, у нее густые длинные каштановые волосы, довольно большая грудь, широкие бедра. В ее лице есть что-то лисье. А что? Сам не знаю. Острый нос, выражение лица, что ли?  Она кандидат педагогических наук, могла бы работать в нашем университете (ее несколько раз приглашали), но она отказывается, предпочитает работать в Дубовской средней школе. Там она и авторитетом пользуется, да и денег получает не меньше, чем доцент университета. Видимо, она предпочитает быть первой в деревне, чем второй в городе.
  Она далеко  не красавица, но цену себе знает. Есть в ней  какая-то скрытая колдовская сила.  Она не в моем вкусе, и я не попал под ее чары, но немало мужчин из-за нее потеряли рассудок. Ее вполне можно назвать роковой женщиной. Вокруг нее кружится смерть.
  Ее первый муж Виктор Грязнов, поэт, прозаик, непризнанный гений, после развода с нею повесился в колхозном саду. Второй ее муж прошлой осенью упал с гаража и разбился насмерть.   
  Как настоящий джентльмен, я пришел в гости  не с пустыми руками. Я принес бутылку вина, коробку конфет, банку паштета, книгу для хозяйки, магнитофон и с десяток кассет.
   За новогодним столом нас было семь человек. Кроме меня и Люды, были Тоня (Зайцева), Саша - мужчина сорока лет,  новый интимный друг Люды («сожитель» слишком грубое слово),  Сережа – сын второго мужа Люды, мужчина 32-х лет, Катя – подруга Люды, женщина тридцати девяти лет (она пришла ради Сережи), Володя – мужчина лет 60-ти, сосед.
  Было весело. Мы произносили тосты, разговаривали за столом. Войдя в раж, я говорил (пародийно):
- Власть вернула нам гимн. Кость нам бросила. Пусть социализму вернет.  Хочу назад,  в социализму!
   Все соглашались со мной.
После еды были танцы. Я танцевал большей частью с Тоней, которая заранее объявила меня своим мужчиной. Саша рассыпался в комплиментах в мой адрес.
  - Какое оригинальное мышление, - восклицал он после каждой произнесенной мной фразы.
 Я понимал, что его похвалы небескорыстны. Тем не менее, ему удалось  расположить меня к себе, и я стал его адвокатом -  я убеждал Люду, что он надежный человек, что с ним она может связать свою жизнь (у нее были на этот счет сомнения).
    Тоня докучала мне. Понимая, что роман между нами невозможен, она, видимо, желая отомстить,  послала меня в магазин, где я должен был для общего стола покупать продукты за свои деньги, а позже, когда мы пошли на площадь, я покупал пиво, кофе, лимонад всем женщинам. Я терпеливо нес свой крест и растратил за ночь рублей сто пятьдесят.  Я не жалел и  не жалею о непредвиденных расходах. Надо было так встретить новое третье тысячелетие, чтобы не было стыдно за бесцельно проведенную ночь.   
  На площади, куда мы пришли часа в два ночи, я участвовал в конкурсе.  Нам  предложили взять на руки дам и танцевать с ними до изнеможения. Я схватил Катю. Изображая танец, она вертелась у меня в руках. Я держался долго, но, когда предложили посадить партнерш на плечи, я сдался. Не за себя боялся, за Катю. Вдруг вместе грохнемся на асфальт.  Мы вышли из круга, но наша компания одобрительно отнеслась к факту нашего участия в конкурсе, и я просто вырос в глазах женщин.
  Вернулись домой. Что было дальше,  помню плохо. Выпитые мною пять литров пива привели к временной амнезии. 
  Все ушли спать. Мне предложили пойти в спальню, но я отказался. Часа три я сидел один в кресле. Рядом со мной Сергей и Катя, лежа на диване, слились в поцелуе. Я понимал, что мне надо уйти, но не мог себя заставить. Мне не хотелось ни спать, ни идти домой. Я спрашивал у них: «Я вам не мешаю?» «Не мешаешь», - отвечали они в один голос. И я оставался сидеть. Домой я надумал ехать лишь  в девять утра.
  - Музыканты устали и пошли спать,  - хмуро сказал я. – Концерт окончен. 
 Позже моя  фраза на время  стала крылатым выражением. Все восхищались ею.
 После бурной ночи у меня болело горло, побаливал позвоночник (ведь во время празднества я пил холодное пиво и танцевал возле открытой балконной двери).
 Когда я подходил к дому, на меня напала такая хандра, что захотелось взвыть по-волчьи. 
 У меня было сильное желание умереть.  Чтобы избавиться от тоски и одиночества, я отбил телеграмму Сане Кузьмину: «Срочно  приезжай. До десятого я дома один».
  Саня приехал дней через шесть.
  Мы славно провели время.
  Я заговорил о тебе. Он заверял меня, что ты ему понравилась. Когда я сказал ему, что он произвел на тебя впечатление недоброжелательного человека, он не удивился.
  - Так меня многие воспринимают. Но это ошибочное восприятие. Одна журналистка сказала мне, что меня не любят в редакции. Ну и пусть не любят. Не любят всех, кто  превосходит других, кто делает карьеру.
   Часа два-три я пел тебе дифирамбы.
- За месяц общения она не допустила ни одной бестактности по отношению ко мне! – проговорил я восхищенно.
    К нам в гости приходили Люда и Тоня. Нам было очень весело, хотя наше поведение отличалось подчеркнутым целомудрием.
 Мы втроем пели, танцевали, а Саня  дичился общего веселья. Он признался, что не умеет ни петь, ни танцевать. «Вот почему ты так ненавидишь народную культуру», - догадался я.
  Саня хотел предложить Тоне уединиться в комнате, но так и не решился.
 Люда сказала нам о своем решении порвать с Сашей.
- Неужели ради Павла? – возмутился я. – Ты же понимаешь, что если ты свяжешь свою жизнь с Павлом, ты потеряешь своих друзей. Лично я не хочу, чтоб он размозжил мне голову.
 Тоня поддержала меня. От нее я узнал, что несколько дней назад Павел, решивший, что она настраивает Люду против него,  в порыве ярости уже успел  вылить ей на голову содержимое  кастрюли.
    Павел – «акцентуированная личность». В его поведении есть странности. У него с Людой была  связь, но она отвергла его.  После гибели Николая Павел снова стал домогаться Люды. Он шантажирует ее: «Если ты не выйдешь за меня замуж, я застрелю сначала тебя, а потом застрелюсь сам!»
  Мы долго убеждали ее не отвергать Сашу. Она снова заколебалась.
 Дня через два я разговаривал с нею по телефону. Саша по-прежнему жил у нее. А ее трехцветная кошка  погибла.
  Чуть позже меня осенило: так ведь это Павел убил  кошку. А может, и ее бывших мужей убил тоже он? У меня нет доказательств, но эта версия имеет  право на существование. Когда погиб Виктор, у Людмилы был роман с Павлом. Виктора нашли повешенным, но предсмертной записки он не оставил. Люда сама говорила, что перед смертью он взял себя в руки: он бросил пить, стал хорошо одеваться. Почему же тогда произошел срыв?  Николай тоже погиб при загадочных обстоятельствах.  Упасть с четырехметровой высоты и разбиться на смерть! Где это видано, чтобы трезвый мужчина, мастер на все руки, так нелепо погиб. Как только он погиб, Павел тут как тут. Чуть ли ни на следующий день предлагал Людмиле замужество. До сих пор преследует ее. Она гонит его (правда, не очень решительно).
  Кошку мог  убить  кто угодно, но чтобы притащить к двери, да еще накрыть ее  тряпкой. Нужно быть маньяком. Кроме того, на следующий день он принес Людмиле маленького котенка. «Откуда-то узнал… и принес», - сообщила Люда. А откуда он мог узнать. То-то и оно, что неоткуда. Расследование нужно провести, допрос, арест.  А то неровен час и Саша отправится в страну Аида.
   Но, скорее всего, эта версия – плод моего воображения.  После того, как ты опровергла мои предположения относительно твоего «греха», я потерял веру в талант детектива и психолога.
   Когда женщины ушли, Саня Макаров сказал:
- Люда глупа. Тоня поумнее.
 Его слова свалились на меня как снег на голову. Так хорошо общались, и вдруг он делает такой вывод. Я, конечно, дал ему отпор. 
  - Тебе было интересно в нашей компании? – спросил я.
- Да.
- А если бы среди нас были дураки, то они испортили бы общение. Дураки ведут себя неадекватно. Люду не в чем упрекнуть.
- Если бы кто-нибудь тебя обозвал дураком, я бы и его поставил на место, - сказал я чуть позже, чтобы он не обиделся.
 
  Из последних событий примечателен визит Саши Миронова, о котором ты отзывалась весьма нелестно и, как теперь выяснилось, имела на то основания.
  В прошлый четверг он подошел ко мне в коридоре университета и сказал, что ему нужно со мной поговорить. Мы отошли в сторону.
  - Зачет нужно поставить. Моему соседу. С меня бутылка коньяка.
 Бутылка коньяка, не стану лукавить, воодушевила меня, хотя, скажу честно, я бы и без нее не смог бы отказать коллеге.
   Я давно хотел по душам поговорить  с Сашей. Мне хочется расширить круг общения.
  - Хорошо, но при условии, что коньяк  мы выпьем вместе.
  Минут через двадцать он принес мне не одну, как договаривались,  а две зачетки. Что делать. Пришлось поставить зачеты обоим  прогульщикам.
 После занятий мы пешком отправились ко мне. По дороге мы крепко ругали Драгунского. У каждого из нас были к нему счеты.  Саша ругал его за то, что тот, еврей,  выступает против русского народа.  Марк за свой счет выпустил в свет брошюрку с изложением своих взглядов. Саша опубликовал в газете статью, направленную против этих взглядов. Возможно, некоторые его высказывания были некорректны по отношению к евреям. Так или иначе, Драгунский бегал по инстанциям с жалобами.
   Я припомнил, как Драгунский на заседаниях кафедры по наущению  заведующей Суворовой критиковал мою брошюрку по культуре речи.
  - Ягненочком прикинулся. Делал вид, будто не понимает, что мне она нужна для доценства. Создавал образ борца за истину. Пришлось уходить на другую кафедру. 
    Пришли домой. Я нажарил картошки с яйцами и луком (это мое коронное блюдо). Саша вдруг сообщил, что последний автобус отправляется через 20 минут. Он либо должен уйти, либо останется ночевать у меня. Его ночевка не входила в мои планы, но делать было нечего.
 Он позвонил жене,  сказал ей, что остается ночевать у меня. Для вящей убедительности дал мне трубку. Я подтвердил слова коллеги. Она приглашала меня в гости. Голос у нее приятный, доброжелательный.
- Летом приедем, - сказал я.
- Приезжайте сейчас, - настаивала она.
- Летом приятнее.
 Разговор окончился, и мы вернулись на кухню. Выпили, закусили.
 - Как отношения с женой? – поинтересовался я.
- Идет перманентная война. Она невыносимая истеричка. Развестись хочу. У тебя есть опыт. Когда ты разводился, у тебя был запасной аэродром?
 Я сказал, что никакого аэродрома (другой женщины) у меня не было, и после развода я остался один.
  - Не знаю… Сына жалко. Только привык к нему.
    Коньяк шел легко, и бутылка быстро опустела.
Саня предложил сходить за бутылкой водки. В магазине Саня достал из кармана сотню. Я догадался, что эти деньги дал ему второй студент, которому я поставил зачет. Мне стало неприятно: «Ему-то сказал, что деньги передал мне». Водки мы купили на деньги Саши, а закуску – на мои. Вернулись, сели за стол.  Саня почти не говорил, он только пил.
 Пришла жена. Она подсела к нам.  Я принес магнитофон, поставил Кадышеву, хотел попеть. Саша хорошо поет. Но на этот раз он меня не поддержал. Его голова осовело покачивалась. Вдруг он на мгновение очнулся и впился рукой в ляжку жены. Я вскочил, оторвал его: «Саня, не забывайся, это ж моя жена». «Твоя жена?» – удивился он и снова погрузился в дрему. Минут через пять он очнулся, и снова рука его метнулась  к ноге жены. Я остановил его.
 -Вижу мне тут делать нечего, - сказала Оксана и покинула наше общество.
  Саня не приходил в сознание. Я отвел его на диван.
 - Кого ты привел домой, - шепотом возмущалась жена. – Алкаша какого-то». 
  Я не спал почти всю ночь. Я боялся, что он проснется среди ночи, чтобы сходить в туалет, а потом перепутает двери, плюхнется на кровать дочки, задавит ее. Когда он просыпался, я отводил его в туалет, а потом снова препровождал в зал.
  Он встал, когда жена уже ушла на работу. Лицо у него было страшно помято, какое-то бабье. Я предложил ему  позавтракать. Он отказался.
  -  Я пива сейчас пойду выпью.
  Он страшно обрадовался, когда узнал, что мы не все допили вчера.  Рюмка водки взбодрила его. Щеки его порозовели.
- У меня осталось от вчерашнего разговора теплое чувство, - сказал он нерешительно. Я понял, что он ничего не помнит, что было вчера.
 Я промолчал. Минут через двадцать он ушел.
   Мои коллеги уже давно отзывались о нем критически, говорили, что от него постоянно несет спиртным, а теперь и я понял, что он человек конченный, живой труп.
Полноценное общение с ним невозможно. Разумеется, уже никогда в жизни я не приглашу в гости. 
 
До встречи с тобой моя жизнь была ущербной. У меня не было любимой женщины. Но боги сжалились надо мной и послали мне тебя – женщину, которая полностью соответствует моему идеалу. Но почему только на один месяц? Неужели они не могли отдать тебя мне навсегда? Неужели им непонятно, что без тебя я не могу быть счастлив, что без тебя моя жизнь лишена смысла? 
  Географически ты далеко от меня, но в моем воображении ты всегда со мной. Я целую твои губы, плечи, грудь, живот, в котором бьет ножками наш ребеночек.
  Мир фантазии прекрасен, но реальность жестока. Когда мы увидимся с тобой?  Одному богу известно. Душа моя томится в ожидании встречи.
   
  До свидания.
           Твой Н.С.


 «Любимый мой, здравствуй!
 Прости меня, что так долго отвечаю на письмо, полученное почти 2 недели назад, просто мысли мои не готовы были к излиянию чувств. Целый месяц я проболела: неудачно удалили спираль и началось воспаление. Чего я только не передумала за это время! А тут еще Иринка каждый день пристает: роди братика, а то дружить не буду! Дети в своей наивности бывают очень жестоки! Тебе сейчас, наверное, неприятно это читать, но свою мечту о втором ребенке я от тебя никогда не скрывала, была с тобой честна и откровенна.
  Я надеюсь, ты меня поймешь и не осудишь. Чувство к тебе я все равно не смогу ни забыть, ни отбросить.
  Вот прочитала твое письмо о взаимоотношениях с твоими друзьями-приятелями и просто душа разболелась. Во-первых, хватит топить какое-то несуществующее горе в алкоголе (почти стихи!) Оглянись вокруг – жизнь прекрасна! Ты должен жить, работать, радоваться этой жизни, потому что все, кто тебя любит, хотят видеть тебя счастливым и жизнерадостным. Я просто не представляю, что со мной будет, если узнаю, что мой Н.Н. уподобился какому-то Миронову. Это будет удар ниже пояса. Я же тебе о нем говорила, неужели ты не доверяешь суждению женщины?!
  И ты еще притащил это к себе в дом (Бедная Оксана, чего ей стоило вытерпеть эту пьянь!).
   Я знаю, что в институте кого-то выгнали за взятки и очень за тебя волнуюсь. Таким как этот Миронов подставить человека - раз плюнуть. Кто всегда брал по-наглому, тот и будет брать, он всегда выйдет сухим из воды, а попадаются чаще те, кто не умеет так барахтаться в этом море жизни, как ты. Будь осторожен в выборе друзей.
  Недавно написала Инне письмо. Что-то от нее ни ответа, ни привета. Как она разбирается в своей запутанной жизни – не знаю.
  Я тоскую по тебе. Когда случается редкая минута одиночества, создается какое-то романтико-поэтическое настроение. Наверное, опять возьмусь за стихи. Мне хочется писать и страшно обнажать свою душу и чувства.
         Люблю и скучаю.
             Твоя Лиля
           11. 02. 01.»


 Третье письмо  Лили мне понравилось меньше, чем два предыдущие. Меня коробил его дидактизм.  Но мое критическое отношение к письму  Лили никак не отразилось на моей любви к ней. Я ведь понимал, что, поучая меня, она с одной стороны, она отдает дань эпистолярной традиции, а с другой – искренне заботится обо мне, сочувствует мне, хочет предостеречь от опрометчивых поступков.
  Я ведь и сам,  подражая Сане Макарову,   в юные годы тоже поучал своих адресатов. Но еще в армейские годы, когда из-за дидактизма моих писем со мной порвала отношения девушка-белоруска, с которой я познакомился в близлежащей деревне, куда мы выезжали с концертом, я отказался от менторского тона.  Я был уверен, что со временем Лиля  перестанет поучать меня, и ее письма будут более информативными и лиричными.
 Впрочем, ее предостережения наполнили мою душу тревогой. Я боялся потерять работу.  «Если выгонят, куда  пойду?  Кем работать мне тогда, чем заниматься?» - думал я.  Паша мог бы взять грузчиком в свою фирму, но   страшно было попадать в зависимость к его жене Наташе: ведь она была настоящей мегерой. В газету  меня не взяли бы: у меня не было опыта.
  Я решил до конца дней  оставаться  законопослушным гражданином. 

 Я пришел к Паше в гости. Мы слушали  музыку эпохи Брежнева. Старые мелодии, особенно  песня Стаса Намина «Летний вечер»,  вызвали у меня ностальгию.   
- Ты говорил, что будешь пить только раз в неделю, но пошел к Олегу, укорял меня Паша.
- Говорил, но я не раб, а хозяин  своего  слова. Я слово дал, а потом взял его назад. 
 Паша рассмеялся.
  - Я ходил за письмом от Лили. Неделю назад был у него, оно не пришло. На этот раз получил, - объяснил я свое «падение». 
- Что пишет? 
- Пишет, что хочет зачать ребенка.
- О тебя или от мужа?
- От мужа, конечно.
- Не понятно, как она к тебе относится. Обычно хотят иметь ребенка от любимого человека. – В тоне товарища слышались нотки  злорадства.
 Паша – порядочный человек, но и он не был свободен от зависти. Правда, он всегда держал зависть  под контролем, никогда никому не пакостил.
- Ну это было бы подло. Одно дело роман с мужчиной, другое – заставить своего мужа воспитывать чужого ребенка. 
- Как это  подло, если от любимого?  Трудно, что ли. Перед отъездом? – упорствовал Паша.
 Я понимал подтекст Пашиных слов. Он хотел доказать, что Лиля была ко мне равнодушна, что она просто развлекалась со мной.  Его намеки меня раздражали. Раздражало не отношение ко мне Лили (оно мне было известно), а то, что товарищ стремился уязвить меня, лишить меня своего достижения.
- Когда она была здесь,  у нее была спираль, - заговорил я раздраженно -  Она только сейчас ее сняла и уже месяц болеет. Да я бы и сам не хотел. Зачем мне еще ребенок? Мы же не собирались с нею жениться. Как раз зачатие ребенка было неблагоразумно. А ты сам называл недавно меня мудрецом. Мой ребенок искалечил бы ей жизнь. Ведь муж бы догадался, узнал бы рано или поздно. Не забывай, твоя ленинградская женщина тоже не родила от тебя  ребенка.
- Она вообще не собиралась рожать.
 - Если бы любила, то  захотела бы, - сказал бы я ему. – Женщины любят рожать детей от любимых мужчин.
   Паше нечем было крыть.
  Долго  говорили о природе женщин. Паша цитировал немца, ушедшего из жизни чуть ли не в возрасте двадцати трех лет:
- Все женщины истеричны!
 Я оспорил это положение: 
- Далеко не все. Они разные. Одни истеричные, другие спокойные, одни умные, другие глупые.  Например, твоя мать была истерична?
- Нет. Моя не была.
- А жена?
- Тоже нет, к счастью.
- Вот видишь! 
 - Но ты признаешь, что есть общие черты для женщин.
- Да, конечно.  Всех объединяет материнский инстинкт. Почти каждая  за своих детей жизнь готова отдать.
 
«Здравствуй, Лилечка, мой самый любимый на свете цветок!
   Мою душу  обожгли твои слова о том, что уже сейчас ты собралась забеременеть. Прочитав твое письмо, я долго не мог прийти в себя.  Да, ты была честна со мной. Ты никогда не скрывала, что ты мечтаешь иметь двух детей. Но я надеялся, что произойдет чудо - ты станешь моею женою,  и мы вместе будем зачинать детей – одного, другого, третьего (мое могучее воображение рисовало не менее пяти общих  детей).
     Твое письмо поставило крест на моих иллюзиях. Но я не сержусь на тебя, даже не обижаюсь. За что? Ты ни в чем не виновата.  Просто мы не можем быть вместе. Дело даже не солидной разнице в возрасте – ею можно было  бы пренебречь. Основная причина состоит в  том, что мы с тобой из разных миров. Ты не можешь жить без природы, без хозяйства, без села, а я – без городской цивилизации. Даже если бы мы и расстались со своими супругами, где бы мы с тобой  нашли кров, где бы мы свили свое гнездо? Сейчас я с семьей живу в трехкомнатной квартире, но в случае развода мне в лучшем случае удастся получить однокомнатную.   
  Что ж, раз мы не можем жить вместе, рожай ребенка от своего мужа. Я буду болеть за тебя. Мне очень хочется, чтобы у тебя нормально протекала беременность и чтобы ты благополучно родила  здорового ребенка.
   Ты стала мне самым близким, самым дорогим мне человеком. Ты для меня и жена, и дочь, и даже мать (!)  в одном лице.
  Жаль только, что  твоя беременность помешает нам встретится следующим летом. Ведь тебе будет нелегко. Вряд ли ты сможешь приехать ко мне  в Везельск или  в Новый Дол, куда я мог бы подъехать. Но если нам доведется встретиться, с каким наслаждением я буду целовать твою грудь,  твой живот, в котором будет шевелиться твой ребеночек.
  Почему я так сильно люблю твою  большую низкую  грудь? Видимо, потому, что она – символ материнства. В тебе меня привлекает сильное  материнское начало.
  Как мне хочется сейчас, чтобы твой сладкий язык до основания проник в мой рот (ты помнишь, что это обозначает?).  Как мне хочется прижаться к тебе всем телом!

 Я живу хорошо. Вчера состоялось заседание кафедры. Сначала мы утвердили тему докторской диссертации  Козаковой. Затем послушали ее рассказ о  надвигающейся реформе правописания. Большая часть готовящихся нововведений  мне понравилась.
 После официальной части последовала неофициальная. Мы перешли в кабинет, где были уже накрыты столы. Виновниками торжества были Лена Зерова - полная, добрая, неглупая женщина,  Алла Алексеевна -  старшая лаборантка, и Наташа - наша новая лаборантка, девушка симпатичная, высокая, кровь с молоком. Сколько исполнилось первым двум,  не знаю (это секретная информация), а Наташе – 18 лет.
 Заведующая произнесла  поздравительные речи в адрес всех именинников, мы поддержали ее шумными возгласами.   
   Мы выпили вина, закусили. Но поговорить всласть  не удалось.  Вино раскрепостило меня не сразу, а через час после начала застолья, только я хотел вступить в разговор, смотрю, женщины уже  встают из-за стола. Я пожурил их за торопливость, но они были непреклонны: одних  ждали дома дела, мужья и дети, а другие торопились на занятия. Спрашивается, зачем вообще собираться?  Я люблю за столом поговорить, песни попеть.

 В прошлую субботу был в гостях у Паши Травкина.  Кроме меня,  был Игорь Семенов, высокий, красивый бизнесмен,  и Кочергин, преподаватель кафедры литературы, красавец-супермен, которого ты знаешь. Наше общество мы шутя называем интеллектуальным клубом. Мы пьем пиво (Игорь и Володя выпивают за вечер по полтора литра, я – по два, а Кочергин вообще не пьет).
- Неужели ты и  в правду относишь нас к интеллектуальной элите? – удивленно спросил меня Игорь.
- Это он пошутил, - сказал Паша. -  Это ирония.
- Нет, не пошутил, - честно сказал я. – Да, мы интеллектуальная элита нашей области. Если не мы, так кто же?  Впрочем, все люди высоко оценивают свои интеллектуальные способности.  Как говорил Декарт, наиболее справедливо бог распределил между людьми разум, потому что  никто не жалуется на его недостаток.
 Игорь признался, что себя он  не считает особенно умным. Мы с Пашей  потребовали доказательств его глупости. Игорь вспомнил, как он по глупости разбил автомобиль.
 - Ну это не глупость, это  ошибка. Если человек осознает, что он глуп – значит он наполовину гений.
 Кочергин сказал, что  он собирается на два года уйти в докторантуру. Докторская у него уже готова. Осталось только оформить. Главное для него – два года отдыха, а не сама степень.
        На прошлом заседании (были еще двое) мы спорили о женщинах. Все, кроме меня,  доказывали, что женщины радикально отличаются от мужчин -  они корыстны, расчетливы,  лишены логического мышления. Я же, влюбленный в тебя,  противостоял всей компании. Я признавал, что между женщинами и мужчинами есть определенные различия, но есть общечеловеческие черты.
 - Есть люди  порядочные  и низкие,  добрые и злые,  умные и глупые, корректные и хамы, и  это не зависит от пола, - говорил я.
 Антифеминистские высказывания Паши  объясняются благородными мотивами. Его жена Наташа – настоящая стерва. Это очевидный факт. Доказывая, что все женщины стервы, он защищает свою жену: «Что с нее возьмешь? Все они одним миром мазаны».
  Солнышко мое, я тебя очень люблю. Пиши мне побольше и почаще. Напиши о своих коллегах, знакомых. Ты ничего не рассказывала мне о твоем муже. Я даже не знаю, как его зовут. Напиши  и  о нем. Почему твои родители не одобрили твой выбор?  Мне все интересно знать о тебе. Чем ни больше я буду знать о тебе,  тем больше буду любить (хотя, кажется, сильнее уже любить невозможно).
 До свидания.
 Твой Н.С.
 Постскриптум. Любимая,  не забывай  уничтожать мои письма.  Их нельзя хранить дома – ни у себя, ни у родителей. Это мина замедленного действия. Я не хочу, чтобы у тебя из-за меня были неприятности».
     Я  купил кассету с сентиментальными песнями ансамбля «МГК»,  которая нравилась  Лиле,  и  слушал ее с утра до вечера. 
 Я пришел в гости к Олегу. 
- О, наконец-то. Целый месяц не было! - проговорил Олег, открывший дверь. 
- Разве месяц? По-моему, не больше трех недель.
 Я разделся, прошел в комнату,  выставил из сумки бутылку с пивом и рыбину, сел на диван-кровать. Игорь протянул мне конверт с письмом от Лили. Меня почему-то охватила тревога. Я отправил ей письмо недавно, перед праздником 8-го марта. Ответ я ждал недели через две, не раньше.
- Пришло еще до 23-го февраля, - сообщил товарищ.
 «Наверно, поздравила с праздником», - подумал я.
 Я вскрыл конверт, открыл письмо.  Из листа выпала вырезанное из фотографии мое изображение – без головы.  В глаза сразу бросились строки, написанные  корявым почерком, помешенные внизу листка.  Меня обожгло плохое предчувствие.   Я прочитал несколько строк: «Педик я тебя найду и яйца Отрежу..» Меня бросило в пот.. Мне стало ясно, что это пишет муж Лили. Но как он мог узнать о наших отношениях? Я вернулся к началу письма: «Н.Н.! Жизнь моя закончилась. Наша любовь проклята Богом. Я принесла столько горя своему мужу, дочери, родителям, потому, что …»
  Я не мог читать дальше. Стало ясно, что муж узнал о нашей связи.
  Сначала я ничего не сказал Игорю. Я налил себе бокал пива и выпил его быстро, налил снова и снова выпил. Когда немного опьянел, во мне нашлись силы прочитать письмо от начала до конца.
  «Н.Н. Жизнь моя закончилась, - писала Лиля своим каллиграфическим почерком. -  Наша любовь изначально проклята Богом. Я принесла столько горя своему мужу, дочери, родителям, потому, что  поддалась чувству, поставив его выше всего. Я забыла все святое, что должно быть у замужней женщины. Я поклялась самой страшной клятвой, что забуду все. И я сдержу свое слово, но вначале я должна выжить физически, что очень трудно. Я проклинаю тот час, когда поддалась чувству. Не могу смотреть, как мучаются из-за меня мои самые дорогие люди. Слишком жестоко! Твоя жена, наверное, тоже проклинает меня. Повинись и ты перед ней, скажи, что я умерла.
  Все».
 Ниже, на этом же листке, корявым почерком было  написано:
 «Педик я тебя найду и яйца Отрежу Ты дочь мою оставил сиротой.
А твой труп я заверну в письмо без головы голова мне нужна чтобы найти тебя падла.
Дружка твоего тоже грохнуть надо. Все ебарь старый до встречи. Я найду тебя…»
     Меня переполняли разноречивые мысли, чувства, вопросы. Самое сильное чувство – это сострадание Лиле. Как ей, бедняжке, нелегко. Она одна. Ей некому помочь. Вдруг он ее бьет?  Что значат ее слова «Сначала надо выжить физически»?  Жаль было и Иру, дочку Лили, которая была теперь свидетелем душераздирающих сцен, которые могли разрушить ее психику. Как он мог узнать? Как? Скорее всего, он нашел мое письмо. Наверно, Лиля их сохраняла. Слишком поздно я дал ей совет уничтожать их. Непонятно было, зачем она выдала всю информацию обо мне. Он знает, кто я, как меня зовут, как я выгляжу, кто мой друг.  Она даже показала мое изображение на фото, выдала адрес Олега. Неужели он ее пытал? А может, показывая мое фото, она хотела показать ему, что она путалась ни с кем попало, а с симпатичным мужчиной, преподавателем, доцентом.  Был и страх: вдруг действительно приведет свои угрозы в жизнь. А ведь я даже не знаю, как он выглядит. Подойдет ко мне и пырнет в живот. Струна страха вибрировала недолго. В душе вспыхнула злоба. Я мысленно бросал ему в лицо: «Ничтожество, это ты, дубинноголовый рогоносец, называешь меня, классического  гетеросексуала, педиком!
 Вместе с тем, в глубинах души меня щекотало приятное  чувство: это ведь из-за меня такая трагедия произошла, это я, сорокашестилетний мужчина, наставил рога тридцатилетнему здоровому парню. Это он, а не я мечусь в нестерпимой муке. 
   Я не сдержался и рассказал Олегу о содержании письма.
- Я думаю, его угроз не стоит бояться, - предположил я. - Если бы он хотел меня убить, он не стал бы  угрожать мне. Он бы приехал и раскроил бы мне череп. Но он отрезал от моего изображения голову,   тем самым совершил символическое убийство.  Думаю , на этом дело закончится.
 
-  Есть вероятность, что это шантаж, - сказал Олег. 
 Я вспомнил, как Лиля страстно ласкала меня, как, по моей просьбе, стоя на коленях, целовала член: нет, она никак не могла быть замешана в шантаже. Да и муж ее тоже. Он разъярен, унижен, оскорблен. Ведь измена любимого человека – это самая страшная беда, которая может прийти к нам. 
 - А чем меня можно шантажировать? Чем меня можно запугать. Я же не совершил преступления. Кого мне бояться? Жены? Она знает. Она больше всего на свете боится узнать подробности. Начальства?  Не те времена. Да и доказательства нужны, - возражал я. 
 - Но он же примитив. У него такое понимание...
- Не думаю. В его письме боль. Он пишет о сиротстве дочери.
 Олег вдруг взвинтился:
- Так и пишут…Тут и дочь, и сын…Все это шантаж.
- Я думаю, что он больше никак не проявит себя.
- Посмотрим! –  моего товарища  переполняло раздражение. Он считал себя гением, знатоком человеческих душ.
- А что им надо? Деньги. Я бы и так дал им денег – в меру своих возможностей. Тысячи две-три...
 
 Пиво кончилось. Мне хотелось еще пить. Я имел моральное право. Я пошел в киоск и купил две бутылки крепленого пива.
  Выпили довольно быстро. Я хотел поменять тему, но разговор постоянно соскальзывал на тему о Лиле.
    Олег пошел меня провожать и по пути к остановке на свои деньги купил еще по бутылке пива.
Он проводил меня почти до самого моего дома.  Мне хотелось уединиться, но  он продолжал говорить. Наконец, я прервал его монолог:
- Ну, мне пора, мы с тобой хорошо пообщались. Теперь меня ждут другие удовольствия: еда, горячая ванна…
- И жирная жена... – добавил он грубым тоном.
Мне стало не по себе. Я почувствовал себя униженным.
 Конечно,  Оксана страдала избыточным весом,  но зачем ее было оскорблять.  «Что с него взять, - подумал я. - Полнейший невротик, параноик,  а может быть даже и психопат».   
   Ночью я проснулся от дикой головной боли. Процедура (горячая ванна, таблетка коффетина) долго не помогали. Чтобы хоть как-то облегчить страдания, я в воображении занимался с Лилей любовью. Наконец, заснул. Меня мучил  кошмар: с ножом в руке за мной гонялся муж Лили.
  Угрозы мужа Лили вызывали у меня ярость. «Моя первая жена  когда-то изменила мне с каким-то работягой - монтажником-высотником с железными зубами, и  то я не  пытался кого-нибудь убить. Лиля же увлеклась человеком тонкой духовной структуры. Ею гордиться надо. Но  эта тупая деревенщина издевается над нею и угрожает мне». 
  Весь следующий день я находился под впечатлением письма от Лили.
Ненадолго меня посетила вера в чудо.     «Когда муж уйдет от Лили,  мы можем  жить вместе», - думал я. Но потом скепсис стал вытеснять из сознания веру. «Предположим, мы поженимся, - думал я. - Где жить?             Предположим, мы с Оксаной поделим квартиру. Мне достанется только  хрущевка или даже комната с подселением. В одной комнате мы окажемся втроем, а то и вчетвером, если у нас родится общий ребенок.  Быт разрушит нашу любовь.   Да и как я скажу о разводе  Оксане? Она мне надоела, но я не могу причинить  ей зло. Конечно, Лилю я никогда не брошу. Я помогу поставить на ноги дочь. Буду давать ей регулярно деньги. Мы будем встречаться. Более того, я не буду скрывать от Оксаны  нашу связь. Но мы не можем с нею пожениться».
    Когда я ходил по коридорам университета, я не испытывал чувства страха. Даже если бы я заранее знал, муж Лили зарежет меня,  я бы  все равно не отказался от отношений  нею. Я готов был принести свою жизнь в жертву нашей любви. Слишком много наслаждения подарило мне  общение с Лилей.
      После того, как страх и порожденная им ярость иссякли, муж Лили стал вызывать у меня сочувствие.    
    18 марта 2001 г.
Здравствуй, Лиля!
  В прошлую среду я после месячного перерыва  пошел к Игорю.  Он отдал мне твое письмо, я прочитал его, и вот уже четыре дня подряд я не могу прийти в себя.  Меня терзает чувство вины перед тобой.
   Мне до боли жаль тебя,  твоих родителей, я сочувствую  твоему мужу (17 лет назад я был в его шкуре), хоть он и грозится меня убить, но особую тревогу вызывает у меня здоровье твоей милой рыжеволосой дочки – я боюсь, как бы скандалы не травмировали ее хрупкую психику.
  Я не могу понять, как о наших отношениях стало известно твоему мужу. В голове у меня роятся разные версии.
  Первая:  ты не уничтожила  мои письма, и  они попали в руки твоему мужу.
 Вторая: на тебя донесла моя жена.  Она ни разу не говорила мне о своих подозрениях, она ни в чем меня не упрекала, но я уверен в том, что она знает,  что у меня кто-то был. Она могла найти твой адрес в моей  записной книжке и, желая пресечь наши отношения, написала письмо в Серебрянку. Если это так, то пусть не ждет от меня пощады. Такой подлости я ей никогда не прощу. Исковеркать жизнь женщины, которая, в сущности, ничего плохого ей не сделала.  Ударить я ее не смогу (рука не поднимется), но разведусь с нею без колебаний.
 Третья (маловероятная): на нас донесли  родственники  Олега (ведь письма попадают в общий ящик), чтобы досадить ему.  Они живут как кошки с собаками. Я забыл предупредить тебя, чтобы на конверте ты не  писала обратный адрес.   
Четвертая: муж перехватил письмо от твоей подруги, откуда и почерпнул информацию о наших отношениях. 
Пятая: донес кто-нибудь из твоих белгородских знакомых (студенток-заочниц). 
   Я смирюсь  с твоим решением порвать со мной отношения, если тебе будет от этого легче. Твое благополучие для меня превыше всего. Но, ради бога, напиши, кто нас предал.
     Боюсь, что муж будет терзать тебя всю жизнь. Может, лучше развестись? Подумай. Не так страшен развод, как его малюют. 
 Многие женщины терпят издевательства со стороны  мужей ради детей, которым, по их мнению,  нужен отец. Да,  отец нужен, но какой? Добрый, нежный, заботливый. Но отец, который издевается над матерью, может только отравить жизнь  ребенку. Я рос с 12 лет без отца – и ничего, не жалуюсь на судьбу.
     Помни, я люблю тебя. Если ты останешься одна,  я не оставлю тебя в беде. Не знаю, как сложатся наши отношения (жилища у нас нет), но на мою  помощь (моральную и материальную), на мою любовь всегда можешь рассчитывать.  Мы поднимем твою дочку на ноги.
У меня уже разыгралась фантазия: ты развелась с мужем, я с женой. И хоть ты живешь у себя в деревне, а я у себя в городе, мы часто приезжаем друг к другу. Все лето я провожу у тебя и работаю на твоем огороде.

   Ты поклялась забыть меня, но прежде чем осуществить свою клятву, напиши мне хотя бы одно  письмо. Я должен знать, что в нашем провале, в твоем несчастье  виноват не я или не только я. Муки совести невыносимы".   
             
      Утром вместе с Оксаной мы были на кухне, я ел гречневую кашу с яйцами, она пила кофе.
  - Не пойму, почему Рая не боролась за своего мужа? – произнесла Лена в задумчивости.
  Рая – ее подруга, от которой муж ушел к другой женщине, у которой от него был ребенок.
- А   как она должна была бороться за мужа? – спросил я.
- Скандал устроить.
 У меня   в глазах потемнело. «Да, это ж Оксана написала письмо в Серебрянку! Это она выдала Лилю. Так она боролась за меня».  Меня обожгло настоящее горе.
   Я не мог говорить. У меня не было полной уверенности, но я не мог допрашивать Оксану. Вдруг я ошибаюсь. А я себя выдам. Скандал начнется, упреки.
  Я утащил свое разбитое горем тело в спальню и свалился в постель.
 Минут через десять раздался робкий стук. Пришлось открыть.
 - Я пришла с тобой полежать, - с заискивающей улыбкой проговорила Оксана.
 «Точно, это она  написала, - подумал я, - чует кошка, чье мясо съела».
 Я пододвинулся.
- Ну почему ты помрачнел? – ворковала Оксана. -  Я говорила тебе про Раю. Что тебе не понравилось?
- Ты сказала про борьбу за мужа. Как Рая должна была бороться за мужа? Избить любовницу или писать кляузы?   
- Да нет, я на такое не способна.
- Не способна? Ну слава богу.
У меня отлегло от сердца: «Значит, не она исковеркала жизнь Лили».
     Я почти говорил почти открытым текстом о своих отношениях с Лилей. Оксана слушала молча, стоически. Ни слова упрека.   Из благодарности я обнял ее и нежно погладил ее по голове.
    
  Все последующие дни я почти неотступно думал о Лиле: 
«Как жаль, что мы никогда уже не будем близки. Почему мы вели себя так легкомысленно. Почему не соблюдали правила конспирации!»       

  Через несколько дней мы заговорили о Наташке с пятого этажа, милиционере, капитане. Оксана передала наблюдение соседки Ольги:
- Раньше они были солидные люди. Начинали с выпивки. А теперь все спились.
- Наташка – довольно привлекательна, - сказала я. 
- Нет, у нее глаза навыкате, проговорила Оксана раздраженно. 
- Не замечал.
- Как у быка, -  лицо   приняло злобное выражение.
  У Наташки были  нормальные глаза. Я догадался, что Оксана намекает на Лилю, у которой глаза слегка были выпуклы.  Видимо, она нашла ее фотографию. У меня снова возникло подозрение, что Оксана  написала письмо в деревню с требованием оставить мужа в покое.
 
  Лиля навсегда ушла из моей жизни. Но она жила в моей памяти.
  Мне хотелось съездить в Серебрянку, узнать,  жива ли она, и, если жива, то как сложилась ее судьба. Но я не мог этого сделать. Если бы я приехал в небольшую деревушку и начал расспрашивать  об учительнице русского языка, то о любопытном мужчине  селяне донесли бы ее мужу, и у нее возникли неприятности.
 Лет через семь я попросил Пашу Травкина съездить со мною в деревню  Лили на его «Рено». Я предложил ему за свои деньги заправить полный бензобак. Но он отказался от поездки.
-  А что получу от поездки я? – проговорил он. 
 Через восемь лет, когда мы были с Оксаной разведены, она намекнула, что приложила к разоблачению Лили руку, что благодаря ей муж Лили узнал о нашей связи.  Я пытался узнать подробности, но она наотрез  отказалась их сообщить.