Сеанс гипноза

Началось все это со мной в четырнадцать лет. Я тогда подружился с Вадимом, инвалидом из соседнего дома. Вадим родился мертвым, но какой-то питерский профессор сумел его оживить, правда, спинной мозг полностью восстановить не удалось, и передвигаться Вадим мог только на костылях или на инвалидной коляске.
Он неплохо играл на аккордеоне и пел, подражая певцу со смешным именем - Палад Бюль-Бюль Оглы. Хотя вокруг все играли на гитарах, но его слушать тоже любили и рядом с ним всегда толпилась молодежь.
А потом все его бросили. Как выяснилось, он не умел хранить чужих секретов и, слушая по очереди исповеди каждого, потом делился своими познаниями с остальными.
У меня же секретов пока не было. К тому же Вадим был старше меня на шесть лет и мне льстила его дружба.
Мы даже ходили с ним клеить девчонок. Вадим ехал в громоздкой, оборудованной двумя рычагами инвалидной коляске, а я бежал рядом, помогая ему заезжать на бордюры перед подъездами, где обычно сидели красивые и недоступные девушки.
Он сразу говорил, - "Привет, девчонки", - и начинал травить анекдоты.  А я стоял рядом. Но никого закадрить нам так и не удалось. Поэтому мы много времени проводили дома, болтая о самых разных вещах.
Как-то он рассказал мне, что ему пытались под гипнозом восстановить спинной мозг и как будто он во сне сделал все-таки несколько шагов. Но потом эксперимент прекратили, гипнотизер брал слишком дорого.
- "Так давай научимся гипнотизировать сами", - предложил я.
Мы уселись напротив друг друга. Я взял его руку в свою, он закрыл глаза, и я стал пронизывать взглядом его переносицу, внушая "спи, спи".
Но ничего не получалось. Хотя и он пробовал меня загипнотизировать, и опять я.
Во время одного из этих сеансов я задумался о чем-то своем, и когда вновь посмотрел на Вадима, то обнаружил, что он спит. За окном были слышны голоса мальчишек, играющих в футбол, и чтобы проверить свое предположение, я стал внушать ему, что он тоже бегает на футбольном поле.
Вадим застонал. Тогда я открыл окно, чтобы потом доказать, что он на самом деле спал. И в это время к нам в комнату заглянул отчим Вадима. Я едва успел со словами "проснись" толкнуть друга.
- Где у вас клей? - спросил отчим.
Вадим, продирая глаза, показал ему на полку в столе.
Отчим взял клей и вышел. - А ты знаешь, я спал, - сказал мне Вадим.
- Знаю, спи, - властно ответил я, положив руку ему на голову, и склоняя ее на бок.
Вадим подчинился и опять заснул.
Тогда я дал ему в руки аккордеон и сказал:
- Играй.
- Что играть? - спросил Вадим чуть сдавленным голосом.
- Полонез Огинского.
Из-за повреждения спинного мозга Вадим играл  очень неровно, у него дрожали пальцы, и он слишком резко дергал меха. Поэтому я стал мысленно внушать ему, что он играет ровно и хорошо. И действительно, полонез звучал как никогда правильно.
Рядом на столе стоял подготовленный к записи магнитофон, но я, к сожалению, не догадался нажать на кнопку.
- Проснись, - сказал я Вадиму, и уселся напротив, предвкушая его удивление.
Вадим открыл глаза, с недоумением глядя на аккордеон. И я заметил, что он избегает моего взгляда.
Больше мы этого опыта никогда не повторяли, и я со временем перестал ходить к Вадиму. Последний раз я был у него на свадьбе, он женился на почтальонше Гале. Она была из большой семьи, и для нее это стало шансом. Тем более что Вадим был красив и у них потом родилась хорошенькая дочка.
Опыты с гипнозом я продолжал какое-то время, но мне не удавалось загипнотизировать девчонок, они почему-то хохотали, будто их щекочут и открывали глаза. Хотя мой заинтересованный взгляд чувствовали даже на расстоянии в добрую сотню метров и всегда оборачивались.
Продолжил я свои опыты на овощной базе. Мы с друзьями подрабатывали там во время летних каникул. Разгружали вагоны с помидорами, а в обед валялись на деревянных ящиках и трепались обо всем на свете.
Конечно, я проболтался о своих успехах и, разумеется, все захотели проверить мои способности к внушению на себе.
Минуты три я обычно сидел над приятелем, напряженно глядя ему в переносье, затем говорил, как у него расслабляются мышцы, потом предлагал как можно сильнее сжать глаза.
Это был мой основной тест - глаза и руки.
- Сожми глаза, - говорил я, - сильнее, сильнее, - потом проводил пальцем по веку и внушал, что заклеил глаза и теперь он не сможет их открыть.
- Попробуй, - предлагал я, - все равно ничего не получится.
И если не получалось, то можно было смело продолжать эксперименты.
Однажды, во время сеанса, я нечаянно дернул за ресницу и мой приятель закричал. Тогда я просто взял его за ресницу и стал говорить: "тебе больно, больно". Он и начал орать во все горло. Я остановился, а потом, когда разбудил его, стал расспрашивать об ощущениях.
- Что, тебе действительно было больно?
- Нет, просто орать хотелось, - ответил он.
Из чего я сделал вывод, что под гипнозом люди не испытывают чувств, которые им внушаются, а просто ведут себя так, как должны были бы по замыслу гипнотизера. То есть просто выполняют программу, которая уже существует у них как ответ на определенное внешнее воздействие.
После глаз я делал нерасцепляющимися руки. Я предлагал их взять в замок и говорил, что на них давит сверху огромный вес, так что на пальцах даже белели косточки, а потом предлагал попробовать разнять их. Обычно это уже ни у кого не получалось.
А дальше можно было внушать что угодно. Хотя, конечно, я не делал погружение глубоким. Ребята прекрасно понимали, что они под гипнозом, все помнили, и когда все вокруг хохотали, у них тоже подергивались уголки губ.
Наша фантазия, правда, не заходила очень далеко. Я делал окаменевшей вытянутую руку, на которой можно было висеть, причем на это у них тоже никаких усилий не тратилось. Организм сам направлял на эту работу необходимую энергию и включал нужные группы мышц.
Интереснее всего были эксперименты по передаче мыслей на расстоянии. Правда, сидели мы рядом, и я обычно держал внушаемого за руку. Но все равно, когда я спрашивал, как зовут сидящего рядом приятеля, а сам загадывал другое имя, то он всегда его и называл. Для чистоты эксперимента я еще просил сказать, сколько ему лет, а сам держал за спиной руку с тремя пальцами, которую могли видеть все остальные, и он говорил "три года", хотя у самого губы пытались в это время растянуться в улыбке.
Потом наша подработка закончилась, и я прекратил опыты с гипнозом. Дело в том, что у меня стал очень напряженным взгляд, и я понял, что людям тяжело со мной общаться. Все-таки гипноз чем-то близок к черной магии, а первая расплата колдунам и самая страшная - это одиночество.
Уже став взрослым, я поехал вожатым в пионерский лагерь и проболтался своим ребятам об этих опытах. Они начали просить меня показать что-нибудь на них. Я показал на одном, а потом время от времени ко мне подбегал какой-нибудь мальчишка.
- Ген, загипнозь меня.
Я буквально за минуту говорил ему тест на расслабление, затем на глаза и руки. И, после его безуспешной попытки распахнуть глаза или расцепить руки, приказывал ему открыть глаза и дул на руки. После чего мальчишка убегал довольным.
А перед концом смены девочки попросили меня усыпить их во время тихого часа для того, чтобы не заснуть потом вечером во время королевской ночи, когда можно перемазать мальчиков зубной пастой или придумать еще что-нибудь интересное. Им всем было по десять-одиннадцать лет.
Я минут за двадцать обошел всех девочек, кроме двух, уткнувшихся в книжки, и палата погрузилась в тишину.
- Что-то девочки наши сегодня так хорошо спят, - говорила мне удивленная воспитательница.
Ровно через два часа все проснулись и эта королевская ночь прошла на самом высоком уровне.
На меня, правда, никто не покушался. Да я и не претендовал. Каждую ночь я убегал к вожатой соседнего отряда, Тане, а в следующую смену мы уже работали с ней вместе.
Все наши дети перевлюблялись, писали друг другу записочки, делились сердечными тайнами с Таней и, что поразительно, ни у кого любовь не была взаимной, если мальчику нравилась девочка, то она симпатизировала совсем другому, а тот тоже мечтал о такой девочке, которая на него даже не смотрела.
- Гена, а чего мальчишки водой обливаются, - прибегали жаловаться ко мне девчонки.
- А это у них любовь в такой форме проявляется, - обычно отвечал я, - и они, довольные, убегали. И всеобщее веселье продолжалось. Конечно, тут уже было не до гипноза.
А вечерами, перед сном,  я частенько рассказывал девочкам о том, как стать красивой. Объяснял, почему, при одинаковых чертах лица одна девушка безумно обаятельна, а вторая никому не нравится. Как раскрыть свою внутреннюю красоту, как научиться быть собой и не стесняться этого.
Интересно, помнят ли они мои беседы?
А вернулся я к своим опытам через несколько лет, в студии Табакова. Тогда у нас был только один подвальчик на улице Чаплыгина, а верхний этаж был занят народным театром.
Студийцы уже закончили ГИТИС, и им нужно было устраиваться на работу в другие театры, потому что открыть свой тогда Олегу Павловичу не разрешали.
Москвичи жили у себя дома, а студийцы, которых выселили из институтского общежития, ночевали пока в подвале студии.
Как-то после спектакля я засиделся с ребятами в "теплой комнате" за чаем. Сергей Газаров ушел к друзьям в гости, а в студии осталась Аня Гуляренко и молодая семейная пара, Витя Сарайкин и Нина Нижерадзе.
Как обычно бывает, ближе к вечеру разговоры незаметно переходили к странным, необычным явлениям и я опять рассказал о своих опытах с гипнозом.
- А можешь внушить мне, что я великий артист? - спросил меня Виктор.
- Давай попробуем, - согласился я.
Мы перешли в комнату девочек, где они обычно переодевались и гримировались перед спектаклем. Виктор лег на диван, я сел рядом и начал также как всегда, а когда понял, что он готов к внушению, стал погружать его в детство.   
 Сначала я вызывал у него картины беззаботного счастливого состояния, когда он всех любил, и его все любили, мир казался бесконечным и заточенным под него. Я говорил, что настоящим он был только тогда, а весь последующий путь нужно отбросить, и жить дальше с ощущением детства.
Аня с Ниной время от времени по очереди заходили к нам в комнату, и тихонько что-то взяв, выходили.
А я давал ему эмоциональные состояния полета, чистоты, пронзительных, струящихся, уносящих в высь чувств.
В конце я сказал, что он забудет все мои слова, но они будут руководить им из подсознания.
- Через двадцать минут ты проснешься и придешь к нам, - добавил в конце я и отправился к девочкам.
Мы снова пили чай и через пять минут услышали, что Витька встал, включил радио, походил по комнате, а потом появился перед нами.
- А я не спал, - заявил сразу он, - и все помню. Когда ты мне про детство говорил, я увидел, что сижу на крыльце и колочу орехи. А на шапке моей уши торчали в разные стороны.
Я удивился, потому что ничего такого ему не внушал.
- Значит, не получилось, - сказал я.
Но все равно у всех было хорошее, умиротворенное настроение и еще немного поболтав, мы расстались.
Однако на следующий день Нина встретила меня у дверей студии.
- Ты знаешь, - взволнованно сказала она, - а ведь он ничего не помнит. Я спрашивала его. И еще что я заметила - он стал чутче относиться к женщинам.
А раньше, как мне рассказывали, Витька время от времени напивался вдрызг и гонялся за Аней с топором по подвалу, крича, что она отбивает роли у его жены. Они тогда играли по очереди учительницу в спектакле "Прищучил", поставленным Костей Райкиным.
Дальше события развивались по нарастающей. Витька бросил пить, совсем. Курить.
Правда, в Москве им тогда все равно устроиться на работу не удалось, и они уехали в Киев. Там их сразу приняли вдвоем в Молодежный театр. А Витьку пригласили на главную роль в фильм "Последний гейм" киностудии Довженко.
За ним приезжали на черной "Волге", но этот фильм я не видел и не знаю, как он там сыграл.
Витьку я увидел только через два года, в студии Табакова справлялся очередной юбилей. В нашем подвальчике обычно в таких случаях накрывались столы как в ресторане и меню было тоже соответствующим.
Он выпил немного сухого вина и подымил трубкой. А потом расспрашивал меня о литературе, которую я мог бы ему рекомендовать.
Недавно я увидел его в кино. Он замечательно сыграл свою роль. Он постепенно идет к своей цели. Именно ее он мне тогда и озвучил, а я только помог приближению к ней.