Поезд в Неизвестность. Глава 4 Чувство страха

— Здравствуй, – сказал вошедший в вагон воин басовитым голосом. Огромный бугай увидел, что он меня разбудил, и я уже сажусь на лавочку, чтобы побеседовать с ним. И поэтому он совершенно не постеснялся так громко разговаривать.
— Здравствуй, – ответил я, протирая сонные глаза.
—Моё имя Хеллон. Оно может Вам что-то расскажет. Если нет,  то объясню: я - охотник за нечистью. По крови я наполовину орк, наполовину тёмный эльф. А вы кем будете, сударь? – спросил он.
Было весьма забавно слышать любезности от большого сурового воина. Тем более Орка, хоть и на половину. Как известно мне, орки неуклюжие создания, которые людям выругаться крепким словцом. Но это почему-то не был из их числа. Наверное, на характер воина сильно повлияло смешение крови с кровью Темных Эльфов. Ведь они, как известно, весьма аристократичные натуры.
Но в любом случае, это был скорее уж не полуорк, а полу-консервная банка! Одежда… Нет, кованные стальные доспехи служили воину по имени Хелон одеждой. Они ничего, конечно же, не защищали - кроме нагрудной накладки с огромным крестом на ней и шлема украшенного хвостом какого-то животного, напоминающего песца – а лишь прикрывали некоторые части тела, и увеличивали эту тушу до невообразимых размеров. С помощью такой "одежды" охотник за нечестью хотел лишний раз внушать страх всем, кто его видел. И чтобы лишний раз к нему не подходили, а лучше обходили сторонкой. За пару километров в идеале!
То, что данный орк был именно охотником за нечистью, догадаться было не так уж и сложно: все его латы были покрыты маленькими и большими изображениями Христианских крестов. Видимо основная религия неизвестности во многом совпадала с человеческой Верой в Христа. Хотя я мог вполне, и ошибаться, и сходства заканчивались именно на символе веры - крест. И всё: дальше у Христианства и главной веры Неизвестности нет ничего общего... Но сильно вдаваться в подробности я не был намерен. Я и в мире людей в церкви бывал редко, а в Неизвестности уж подавно ходить чаще не стану!
В подтверждении того, что прямо мной предстал ярый фанатик церковного служения оба длинный уха странной формы (видимо у всех орков уши такие огромные, как лепёшка, с несуразным острым кончиком) были покрыты увесистыми серьгами-крестами. По идеи от такого веса, ухо должно было давно висеть на плече, но видимо уши у орков были весьма сильные, что позволяло им носить серьги любого веса. Людям бы так, я бы амбарный замок на ухо нацепил бы и поприкалывался бы на чувствительными девушками!
Мощная мускулистая рука охотника Хелона сжимала огромный боевой топор, что мог при умелом использовании служить ещё и неплохим шитом, настолько были широки оба его лезвия. А другой конец топора был украшен длинными железными шипами, поэтому это было не просто два в одном: топор и щит. А прям универсальное оружие, этакое три в одном: топор, щит и дубина. С таким оружием и на драконов, наверное, хорошо ходить. Таким топором и Мантикор убивать, что мух тапочкам довить сидя на кухне!
Что бы топор Хеллону особо не мешал, охотник воткнул его в пол вагона одним коротким, но резким ударом. И топор мгновенно застыл так, как Хеллон его и метнул - погрузившись на несколько сантиметров в пол вагона. Если бы то же самое проделать в обычном поезде, что ездить по железным дорогам мира людей, то машина бы тут же загнулась, и произошла бы авария, если не катастрофа! Но ведь мы ехали не на обычном поезде, а на составе, что едет в саму Неизвестность!
Затасканные кожаные штаны сурового охотника заправлялись в ботинки пятьдесят последнего размера – у людей таких огромных стоп не бывает. Даже рекордсмены книги рекордов Гиннеса не носили столь огромной обуви.  У Хеллона не ноги были, а два весомых пеноблока, что идут на строительство современных частных домов.

«Охотник? Тот самый охотник? Тот самый кровожадный Хеллон, что преследует Этера-фанатика? Этера нужно спасать! Ведь я обещал этому психу, его спасти!!!» – мысленно заявил я себе, а вслух спокойным голосом сказал следующее:
— Я – Лютер. Особых дел по жизни  у меня нет, и похвастаться чем-то вроде вашего призвания не могу. Да, и столь богатой родословной, как Вы, уважаемый Охотник Хеллон, тоже похвастаться не могу. Я просто путешествую. Сейчас вот еду в Неизвестность, навестить моих старых приятелей там, с которыми я не виделся полжизни, если не больше…
Да, пришлось соврать, и не мало соврать. Но что поделать - моя собственная шкура тоже сейчас висела на волоске. Мало ли что может подумать тупой орк про человека из мира людей, что один путешествует до Неизвестности. Да, ещё и в первые, и без хорошего сопровождения. Но зато в компании навязавшихся придурковатых фанатиков. Поэтому лучше я кое-что не договорю, чем раньше времени лишусь головы.
— Ясно… Я вот зачем пришёл. Я видел, как в поезд пошёл особо опасный преступник – его ждёт казнь на костёре за все его злодеяния. Я обошёл почти весь поезд, так  и не нашёл его. Вот остались последние вагоны… И  я знаю точно, что этот опасный преступник ещё не сходил с поезда…
Ну, так вот. К чему я это всё? Ах, да... Вы не видели здесь фанатика? Он такой мелкий, тощий, похож на сумасшедшего, и несёт всякую ересь про
приход Сатаны, открытия ворот Ада, конец Света и прочую ерунду. Не видели такого? - спросил Охотник, подозрительно прищурившись. Не знаю, понял он что-то или просто по привычки стал прищуриваться. Но взгляд этот был весьма не приятен.
— Сумасшедшего? Да, в этом поезде почти все свихнулись на нервной почве… – усмехнулся я в ответ.
Рожа охотника скривилась в непонятной усмешке (да, не знаю, что ему от прекрасных тёмных эльфов досталось, но насколько хватает моих познаний о безобразных и тупых орках – он уродливый, как они и такой же тугодум!).
Но моя шутка почему-то понравилась Хелону Дубовый Щит. Он довольно блеснул жёлтыми глазищами с тонкими чёрными кошачьими зрачками. А затем улыбнулся, скривив толстые губы в усмешке.
— Да, тут, Лютер, Вы правы, как никто иной!  - охотник оскалил свои кривые жёлтые зубы, что были почти одного оттенка, что и глаза.
Но охотник не забыл, зачем он вообще сюда явился, и  поэтому вновь повторил свой вопрос:
—  Ну, так что, видели Вы фанатика или нет?
— В этом вагоне кроме моих двух друзей никаких тощих психов нет. Я хоть и псих, но под Ваше описание совсем не подхожу. Так, что только если кто-то из моих друзей может и оказаться вашим злым кровожадным преступником, что жаждет освободить Люцифера из ворот Ада, для того, что он явил конец всему живому, – вновь отшутился я. Хотел, чтобы Хеллон был сбит с толку, и ни о чём не догадался.
На эту шутку охотник даже немного похохотал каким-то утробным смехом, что более походил на гром грозы. Ему видимо нравилось не только мучить физически всевозможных еретиков, но и издеваться над их верой на словах. Поэтому Хеллону очень
нравился тупой юмор на тему веры в Сатану, Демонов, Бесов, Чертей и прочих обитателей Ада.
Для того, чтобы развеет все подозрения Церковного наёмника, я громко подозвал к себе двух фанатиков:
—Джу! Дорг!
Джу моментально откликнулся, и подполз на четвереньках ко мне, испуганно смотря на охотника – тот был слишком громадным, чтобы его не испугаться, тем более до смерти запуганному рабу.
Этер же замешкался, не понимая, что происходит.
— Дорг! Оглох, что ли?! Иди сюда! – крикнул я, смотря пристально на Этера, и делая грозный вид.
Теперь, когда я смотрел прямо в глаза сумасшедшего фанатика Этера, он наконец-то понял, что зовут именно его, хоть и другим именем. А, увидев, что в вагон зашел громадный накаченный злобный охотник Хеллон, одержимый бесами фанатик понял, что же всё-таки происходит: чтобы вот так тупо не выдавать Этера, я специально назвал его другим именем.
Наконец-то сообразив, что надо делать, Этер-Дорг тоже подполз на четвереньках ко мне, и сел рядом с Джу. Этер опять по своему обыкновению сел, словно собачка: согнув ноги в коленях, и поставив руки между стоп. Я криво взглянул на него, и фанатик тут же сел по-человечески, как я его учил. Теперь они сидели рядышком, как два безобразных ребенка проходных дворов: два оборванца, примерно одного же возраста, одеты в одни лохмотья, не мытые всю Жизнь, тощие, как дистрофики и страшные. На них можно было показывать строение скелета человека! Джу и Этер в такой близи друг друга походили даже на родных братьев-близнецов – настолько они были похожи. Видать такова судьба всех фанатиков в Неизвестности – быть тощими, почти голыми и грязными, как эти двоя.
— Ваши? – спросил я у Хелона, поглядев на милую парочку дистрофиков.
— Первый – точно не мой. Хоть и фанатик… бывший. Он ваш раб? А то я вижу эмблему Елены у него на шеи  – известной работорговки, за которой давно идёт охота… Но эта скользкая ящерица всегда выскальзывает из рук Правосудия, когда мы так близки к её поимке…
А вы знаете, что работорговцев по закону можно убивать при встрече? И за это даже премию можно получить – пятьдесят золотых фурингов за голову каждого работорговца. Надо лишь принести с собой  голову убитого тобой работорговца в любой Дом Правосудия, – заметил грозно полуорк.
Но я не шелохнулся, как сильно не старался запугать меня охотник – что пугать пуганного? Я уже как-то начал привыкать к неожиданным поворотам судьбы в этом поезде, что едет в Неизвестность.
— Но ведь я не продаю рабов. Я лишь купил мальчугана, чтобы освободить наконец-то из рабства и подарить свободу. И убивать кого-то ради награды тоже не собираюсь. Хоть даже ради очень крупной суммы денег. Зачем Вы мне это рассказали? Я должен знать такие подробности о работорговцах? Я купил этого раба из жалости. Спасти хотелось мальчугана…
— Понимаю. Я бы тоже, будь моя воля, освободил бы всех рабов… Ведь там так много моих братьев – орков… Но я убиваю работорговцев, чем тоже помогаю, в какой-то степени, бедным измученным рабам. Тупо выкупить всех из рабство – это не дело. Работорговцы тут же наберут себе новых слуг, и все будет повторяться по кругу. Поэтому убивать тех, кто продаёт рабов куда эффективнее.
А Вы ведь своего раба  недавно взяли? На его теле видны свежие рубцы от когтей Елены – я эти раны везде узнаю. Я за этой тварью-Еленой давно охочусь, успел изучить её привычки.
— Да. Не давно. Если быть точным – пару часов назад.
— Вы хотите сказать, что Елена ещё в поезде? Или Вы его на станции какой-то купили у неё?
— Я купила его в поезде. Но боюсь Вас, Хеллон огорчить – работорговака Елена покинула поезд. Она мне вот, что сказала, когда продавала этого парня «Дам вам скидочку лишь оттого, что я на следующей станции выхожу, а раб мне там не нужен», и отдала мальчугана за полцены. Так, что в поезде Елены уже нет, она вновь ускользнула, как ящерица, из рук Правосудия… - подвел итог я.
—Обидно… Так бы хоть её поймал, бы… Раз фанатика не как не могу настигнуть… - грустно сказал полуорк.

Нависло молчание: мне было больше нечего сказать охотнику. А он не спешил задать новые вопросы. Видать беседа со мной и так очень сильно напрягла его тупые мозги орка. Видать его мозг остывал от перегрузки информации, и пока работать не мог. Но потом, спустя несколько минут, неожиданно что-то вспомнив, охотник воскликнул:
— Вам, случайно, минотавр Горкельвар не знаком?
— Знаком. А что? Его ещё Кебер зовут? Да?
— Да, именно так: Кебер, что значит Кулак. Славный малый… – не закончил орк, но почему-то опять замолчал (видать уже успел забыть, зачем он это вообще вспомнил. Ведь ум у него точно от орков был – Эльфы отличаются своей мудростью, и поэтому разговаривают куда более изысканнее, мелодичнее и мудреней, чем выражался Хеллон).
«Ага. Очень славный малый, который меня чуть по стенке не размазал из-за какой-то тупой вещицы в последнем вагоне… Урод одним словом. Урод!!!» – подумал я про минотавра Кебера.
— Ну, так вот… О чём это я? Ах, да! Кебер.
Он вам кое-что передать просил… – не закончил опять Хеллон, доставая из кожаного сапога какую-то вещицу. При этом все его доспехи зашумели,  а ряд серёжек-крестов залязгали друг о друга (звук напоминал тот, что издаёт металлический колокольчик «музыка ветра», когда тот колышется на ветру).
Орк достал из сапога предмет, и протянул его мне.
— Что это такое? – поинтересовался я, принимая подарок минотавра, переданный через Хеллона.
— Это флакон с кровью единорога. Не знаю, зачем он вам его передавал… Сказал только одно: «этот человек, Лютер, либо забудет о артифактике, либо так и не доберётся до багажного вагона живым – прирежут его на пол пути. Ей Богу прирежут».
Кровь единорога очень хорошая вещь в магии и колдовстве – часто используется в приготовлении различных зельем и настоев.
А вы случаем не маг? Не колдун? Раз Минотавр Кебер, что не особо-то дружит с людьми, столь ценные подарки Вам передаёт, – спросил Хеллон, косясь на свой двусторонний топор-дубину.
— Нет. С магией я не связан… Что делать с кровью единорога понятия не имею. Может, потом выясню. Благодарю, что передали. Это, наверное, плата за то, что я потешил Кебера своим невозмутимым поведением в разговоре с ним, - я убрал флакон к себе в торбу.
— Невозмутимым поведением в разговоре с минотавром?! У, Лютер. Вы меня приятно удивляете. Даже я немного побаиваюсь Горкельвара: у него слишком вспыльчивый характер. Он в гневе не один десяток разных драконов убил: и Василисков пернатых, и Амфисбен двухголовых, и Гидр огромных! Да, много кого он убил в ярости. А разозлить его очень легко – Кебер слишком вспыльчивый, он же минотавр. А они все такие – как огонь. Дай только намек, и тут же вспылит, да заедет тебе по морде. И не просто заедет, а челюсть сломает и выбьет все зубы!!!
Вы только про меня ничего дурного не подумайте из-за этого вопроса на счёт магов: у меня профессия такая - всех во всём обвинять, да  подозревать… – извинился Хеллон Дубовый Щит, сел наконец-то, обратно, и перестал елозить. Его доспехи всё время шуметь да звенеть, как будто нерадивая кошка пробралась на кухню, где есть только железная посуда. Хозяйка её неожиданно застукала, а кошка, гремя посудой, решила спасаться бегством!
Жёлтые глаза охотника уставились на Этера: орк что-то начал подозревать, что-то его очень сильно смущало в облике и поведении этого фанатика. Но придурковатый Этер, будучи настоящим психопатом, делал вид, что не замечает пристального взгляда охотника. Сатанист издевался, таким образом, над охотником: фанатик колупался своими грязными пальцами, и пытался застёгнуть верную пуговицу джинсовке, под которую уже расковырял ногтями дырочку в ткани, т.к. петельки там почему-то не оказалось.
— А почему твой второй друг такой неразговорчивый да тихий? Это, который не раб - первый ему говорит, а тот лишь головой кивает… Странно. Рабы обычно первое время такие пугливые, а почему-то твой нет. Зато второй, молчит да молчит… – спросила у меня эта громадина Хеллон, я аж вздрогнул от неожиданности. Да, и голос у охотника за еретиками был не самым приятным: громким и резким. После длительной паузы любое слово из уст Хеллна звучало, как гром среди ясного неба.
— Он… Он… Он просто пугливый… – быстро нашёл я тупую отговорку и продолжил по этой же теме:
— Его в детстве часто избивали… С младенчества… Причем не только родители, но и друзья этих самых родителей. Те алкоголиками были, и плач ребенка их нервировал, вот они его и поили спиртом, да избивали да потери сознания, чтобы он не мешал взрослым развлекаться. Вот теперь он и такой молчаливый. Зато руками, что вытворять умудряется – прям талантище! - я намекнул на тщетные попытки Этера застегнуть всё-таки эту мудреную пуговицу джинсовки.
Охотник нагнулся над Этером-Доргом.
— Ты что такой молчаливый? Чего с нами не разговариваешь? Я, конечно, большой и страшный, но тебя обижать не стану. Ты ведь парень хороший, – сказал Хеллон фанатику: охотник так и не смог раскусить в нём того, кого так долго и тщетно пытается поймать.
Орк долго рассматривал фанатика, а тот не отвлекался от ковыряния пуговки и петельки (видать реально был шизиком, и издевался над охотникам. Этер оттягивался по полной: даже глаз не поднял на громадину в консервной банке, которую зовут Хеллон!).
Орк в итоге сделал какие-то выводы у себя в тупой голове, но решил, что этот парень ему не нужен, и надо отправляться дальше в путь. Улыбнувшись своей жуткой улыбкой, повернулся ко мне.
Да, улыбка, конечно, была страшная  - у меня от неё мурашки по телу несколько раз пробежали - но, не смотря на весь её ужас, она была скорее доброжелательная и даже весёлая, чем агрессивной или злорадной.
— Ну, ладно. Если ни один из твоих друзей не является тем фанатиком, за которым я охочусь - ни один на него не похож… – охотник не закончил, покосившись на Этера. Тот оставил тщетные усилия застегнуть пуговицу, и уже  ковырялся в ногтях на ногах (на нём как не было, так и нет обуви. Кто ему даст её? А как я уже успел заметить: ковыряться грязными руками где-то Этер очень любит. Он вообще не может спокойно сидеть, ему постоянно надо что-то делать!).
После грозный опытный взгляд охотника перешёл на другого фанатика, но через пару секунд вернулся ко мне, уже с улыбкой доброты на физиономии полуорка:
— Нет, точно не похожи. Ни тот, ни другой. Эти спокойные, мирные, уравновешенные. А тот всё время орал и верезжал, будто его уже жгут на костре, как только меня завидит вдалеке. И это хорошо, что твои друзья такие спокойные – с ними меньше проблем в Неизвестности будет. Ладно, Лютер. Я пойду, - сказал охотник.
Орк встал, вновь заскрежетали его доспехи. Он простым резким движением руки вырвал топор из пола вагона, оставив в нем хорошую глубокую дыру от лезвия. Потом ещё раз улыбнулся мне, и с шумом, грохотом и скрежетом пошёл к двери противоположной той, через которую Хеллон и вошёл в вагон.
Но на полпути, он что-то неожиданно вспомнил. И это меня очень сильно насторожило, за считанные секунды перед глазами пронеслась вся жизнь и мысль о том, что охотник их всё-таки раскусил наш обман. А значит, сейчас он будет нас долго и мучительно убивать. Особенно меня за то, что я его обманул, и решил с ним поиграть в угадайку.

— Чуть не забыл. Эх, память, моя память – я уже не насколько юн, чтобы все помнить и держать в голове. Хорошо, что совсем не вылетело из дырявой башки, и хотя бы сейчас я об этом вспомнил.
Вот, это тебе за спасение раба. Их всем выдают за такие поступки. А я чуть не лишил тебя такой чести – носить вещь, что символизирует твоё благородство. Ну, всё, теперь я точно пойду, – сказал охотник, протягивая какой-то тяжелый предмет вперёд. Выглядело это довольно забавно, потому, что охотник стоял уже в середине вагона на приличном расстоянии от меня. Я хотел уже сам  встать, и забрать этот предмет из огромных лап Хеллона, но орк решил сделать иначе: он швырнул его в мою сторону. Это был увесистый нож, что пролетел лишь в двух сантиметрах от моей головы – орк был либо отменным метателем ножей, либо совсем косоглазым: не знаю, целился ли он мне в голову, или целился именно туда, куда и попал – рядом с моей головой.
— Что это? – окликнул я охотника, останавливая ненадолго его, и переводя дух (я ведь мог только что распрощаться с Жизнью).
— Это?! Это нож Ангела. Вещи Ангелов очень боятся фанатики. Если Этер появится тут, то у тебя будет, чем его напугать и поймать, а не убить. Ведь нам этот урод живым нужен. Его ждут Церковные подвалы за все преступления, которые он успел уже совершить. И  повторюсь: такие ножи дают всем, кто поступает благородно, – сказал Хелон.
Гремя, словно консервная банка, привязанная к хвосту кота или машине молодожен, наконец-то вышел из вагона, продолжая искать фанатика там, где его нет. Потому, что этот фанатик сидел рядом со мной, а Хеллон был просто насколько туп, чтобы это понять.

Как только охотник ушёл, Этер перевёл взгляд на нож, что торчал в спинке сидения, рядом с моей головой.
Этер нюхал воздух, лизал его языкам, щупал воздух руками, и при этом тошнотворно шипел, словно дикая кошка и змея одновременно. Потом он  сгорбился, превращая своё тело в комочек, и резко  выгибаясь, шепнул тихим загробным голосом:
— Ложжжжжь… Сссссмерррррть… Огоннннь… Коссстёррр… Виссссселллльницссса… – последнее слово фанатик завопил визгливым утробным  голосом.
— Сейчас уберу, – сказал я, еле вытаскивая нож из спинки лавочки, и впопыхах убирая его в торбу: с глаз долой, из сердца вон. И, кажется, я это сделал как раз вовремя: Этер был готов запрыгнуть на меня, и перегрызть горло, словно мышонку. Это чётко читалось в его налитых кровью глазах. Он даже уже слюнявую пасть раскрыл, и сел в стойку для прыжка.
Как только нож скрылся за плотной тканью торбы, Этер стал ещё больше похож на кошку. Но уже не дикую и голодную, а мартовскую и любви обильную добрую кошечку: одержимый демонами и дьяволами Этер подполз ко мне, и потёрся об меня головой, издавая странный горловой звук, чем-то похожий на урчание кошки…
— Миррррри… миррррри… миррррри… – слышалось из давно не мытой пасти фанатика, и он продолжал об меня тереться своей вонючей грязной головой. Да, запах бы ещё тот. За эти пару секунд я еле мог сдержать наплывающую из низа живота вверх тошноту. Я любил, когда красивые пышногрудые девушки изображали из себя мартовских кошечек. Но смотреть, как извивается и подлизывается ко мне тощий уродливый вонючий и грязный сатанист было отвратительно.
После Этер перешёл все границы: стал лизать моё лицо, словно пёс. Вонь из-за рта Этера была нестерпимая.
Я терпел и сопротивлялся, сколько мог, но облизывания своего лица я уже не выдержал, и отшвырнул резким ударом в живот фанатика от себя. Фанатик аж в противоположное окно влетел своей туше, оставляя в стекле соответствующие трещины (я, видать, самую чуточку не рассчитал своих сил и перестарался).


Этер мигом встал, отряхнул спину, и милой счастливой улыбкой улыбнулся мне: из-за рта опять текла кровь, а нижний ряд зубов не досчитался ещё одного. Но, не смотря на это, фанатик весёлым голосом сказал мне:
—Благодарю, О  Хозяин, О Владыка, О Люцифер. Благодарю, за своё спасение от охотника! Благодарю! О Хозяин! О Владыка! О Люцифер! И в качестве благодарности, хочу Вам дать кое-что. Вот, держите, – фанатик дал мне маленькую гектограмму на верёвочке, что вытащил, по всей видимости, из трусов: ведь я его одежду всю перерыл, и ничего там не нашёл.
— Может быть она, и Вам когда-нибудь поможет. Я молился этой звезде Давида, чтобы она спасла меня. И я нашёл Вас!!! А вы уже спасли меня!!! Так помолитесь на неё, и она поможет и Вам, О Хозяин! О Владыка! О Люцифер!
И тут он видимо решил, что свою службу мне отслужил. Он побежал на четвереньках к двери, в которую несколько минут назад ушёл охотник Хеллон Дубовый Щит. Этер так быстро шмыгнул за створки двери, что я не успел ничего ему крикнуть вдогонку, и даже на секунду задержать.
Зачем он побежал именно в ту дверь, в которую и ушёл этот орк, что более напоминал груда металлолома? Не знаю. Ведь охотник его там моментально поймает. Но, видимо, Этер располагал какими-то сведениями, неведомыми мне, и без каких либо колебаний скрылся за дверью.
— И он думает, что у меня самого гектограмм нет… – буркнул я и положил её в торбу (таким образом, там уже склад подарков жителей Неизвестности получился, скоро придётся ещё одну сумку где-то добывать, чтобы туда складывать всё эти подарочки. А то ведь в мою торбу так много вещей не влезет. Да, и вещи какие-то уж крупные мне в этом поезде дарят).
Конечно, самым по-моему бесполезным и идиотским подарочком оказалась именно эта гектограмма от фанатика Этера: во-первых, он вытащил её из своих трусов. Что уже очень не приятно. Во-вторых, где она только не была за то время, что провела у фанатика. В-третьих, у меня у самого была парочка симпатичных звездочек Давида. Куда мне эта грязная, натасканная и потертая-то?

— От этой суматохи нервы вообще  расшатались, – сказал я, доставая фирменные сигареты чистокровного вампира Авэ’ Бастрона.
Я предложил их бывшему рабу  Джу, и на моё искреннее удивление, он не отказался. Видимо, он когда-то тоже курил, и знал все примудрости этой пагубной привычки.
Когда я достал зажигалку, бывший раб быстро забрал её у меня, и nfr же быстро прикурил свою сигаретку. После чего протянул зажигалку обратно мне.
Да, веселым парнем оказался этот Джу – хоть и раб, но наглый, как сто евреев.
Мы вместе затянулись терпким табачком. Дым тихо пополз по воздуху вагона, даря ему странный аромат табака и ещё чего-то, возможно аромат крови… горелой крови. Возможно она именно так и пахнет… А может быть это пахнет что-то другое – мало ли чего вампиры суют в свои фирменные сигареты.
Выкурив первую сигарету, я тут же достал вторую – нервы требовали добавки расслабления. Джу я не стал предлагать, он ещё свою предыдущую не докурил, куда ему вторую-то?
— Простите, хозяин… – выронил тихонько Джу, что я его скорее не услышал, а прочел это по его еле шевелящимся губам.
— За что? – не понял я, докуривая в долгий затяг вторую сигарету.
— За то, что съел столько еды у Вас и выпил столько Вашей воды. Что теперь Вы будете кушать, хозяин. Я виноват. Можете меня избить меня за это… А если хотите, то можете и убить – это Ваше право, ведь я Ваш раб…
— Избить? Убить? Ты что, с ума сошёл?
— Нет. Просто за любую мелкую провинность предыдущая хозяйка била меня… Очень больно и очень долго, почти до Смерти…
— Но я не она. И я не твой хозяин. Да, я заплатил Елене деньги. Но не за тебя, как раба, а за твоё освобождение из плена. Вот. Я просто твой друг, – сказал я, пытаясь вспомнить слова моего друга Василия:
- Как говорил мой один хороший друг: «Если есть еда, поделись со всеми. Если нет, будем голодать вместе!». Поэтому не переживай из-за этого. Найдём мы ещё еды, питья и прочего, и объедимся до пуза!!!
Джу улыбнулся мне. Это была улыбка слегка испуганной благодарности. Я улыбнулся ему в ответ. Но, почему-то, моя улыбка навела на него дикий ужас (я так и не понял почему). Он, как будто вжался в сидение, а глаза выкатились,  и налились слезами страхом. Видимо я просто забыл, что моё пирсингованное лицо выглядит безумно страшно, когда я широко улыбаюсь. А с непривычки можно вообще легко подумать, что я в гневе. Но на самом деле я лишь счастливо улыбался. Но Джу ведь этого не знал, и видимо он решил, что чем-то меня разозлил, и я его сейчас за эту провинность буду больно и жестоко избивать.
— Тихо, тихо… – начал я тихонько успокаивать Джу.

*    *    *

— Тихо, пёсик, тихо… – дрожащим голосом сказал я, стоя перед огромным чёрным псом.
Он оскалил зубы, и, заливаясь собственной слюной, смотрел на меня. Его грозный рык приводил моё маленькое восьмилетнее тело в дрожь. Дрожь ребёнка, что очень сильно напуган. Если я был бы чуть младше, я, наверное, от страха перед такой зверюгой описался бы!!!
Эта встреча с разъяренным псом, который страстно желал меня загрызть, разорвать на кусочки, переломать все кости и потом, смачно чавкая, меня съесть, очень сильно въелась мне в память. Я хорошо запомнил каждый момент этой встречи, и те чувства перворожденного страха иногда всплывали изнутри, и заставляли вставать в ступоре меня уже даже тогда, когда я стал взрослым парнем. Иногда это чувство страха вновь всплывает в моем создании, и мне вновь становиться настолько жутко, что я хочу просто умереть со страха.
— Тихо… – уже сквозь слёзы страха сказал я, и сильно зажмурился. От резкого усилия мышцами век, слёзы из глаза аж брызнули.
Мое маленькое тело билось от дрожи страха, приводя зубы в такое лихорадочное движение, что они звонко стучали друг о друга! Тогда я впервые ощутил противный сладковато-тошнотворный вкус страха, и непонятный запах Смерти… Они перемешались в один огромный скользкий отвратительный  комок, и застряли в моем горле. Я еле дышал. При каждом редком вдохе или выдохе горло издавало дикий шум, как будто в длинной широкой трубе по камням бежит быстрая вода.
И вдруг пёс сделал резкий рывок, и прыгнул на меня. Я успел пригнуться, прижавшись к асфальту всем телом, и лишь благодаря своей реакции уличного мальчишки, что был воспитан этими злыми, недружелюбными, холодными и голодными улицами города, избежал Смерти.
Благодаря тому, что я резко упал всем телом на асфальт, пес перелетел через меня, и приземлился довольно далеко (это я лишь почувствовал, т.к. подняться и посмотреть, куда шлёпнулся пес, у меня не хватило храбрости).
— Ах ты, гад! Собака тупая! Нападать на детей! А ну-ка, Получи-ка, скотина собачья! – услышал я грозный голос позади себя:
— Развелось тут людей, что бойцовых собак сначала покупают, а потом на улицу выкидывают. Мол, бояться – собачка ведь выросла, может и загрызть нас… А что на улице никто не ходит? На улице собачка Ваша никого не может загрызть?!!! – вновь раздался этот грозный мужской голос позади меня. После я услышал писк и жалобный скул собаки, но он резко оборвался…
Я не смел, шелохнутся, т.к. боялся уже обладателя этого грозного голоса. Как я понял по звукам у себя за спиной: этот парень убил собаку. Убил громадного пса быстро и беспощадно. А значит, он может так же просто расправиться и со мной…
Но все, же любопытство победило страх, и я еле повернул голову в ту сторону, увидев краем глаза парня и лежащую поодаль собаку. Я продолжал лежать, прижавшись с перепуга к асфальту. Но даже в таком положении, я заметил, что парня был большой  окровавленный нож, а на шее дохлой собаки была глубокая рана. По всей видимости, от лезвия этого большого ножа, что крепко сжимал в руке суровый парень.
Парень мне лишь спокойно улыбнулся, и произнёс:
— Ей, малыш, не бойся. Злая собака теперь тебя не напугает. Она теперь никого не напугает. Не бойся. Я тебя не трону. Хочешь, я даже нож выброшу? – спросил парень, и швырнул нож в сторону трупа собаки. Видимо до этого момента он часто тренировался в метании ножей, и поэтому легко попал лезвием прямо в спину мёртвой псины. Да, так ловко сделал это, что лишь рукоять торчала из её плоти.
— Ну, же малыш. Я тебя, можно, сказать от верной Смерти спас – такая собака и взрослого человека загрызет в два счёта, что уж говорить о маленьком мальчике? Вставай, давай. Я тебя не обижу. Я добрый, хоть и не выгляжу очень уж мило…
Я тихонько встал с асфальта, но подходить к парню не торопился: моли, что у того на уме. Может он лишь претворяется добрый, а на самом деле редкий маньяк. И собака вполне могла оказаться тут не случайно… Может эта огромная зверюга вообще принадлежит этому парню, он просто ждал удобного момента, чтобы прикончить её?
— Ты есть хочешь? Я могу тебя накормить. Пойдём с этой тёмной улице на более светлую. И там ты увидишь, что я вовсе не злой, - предложил парень.
Я тихонько согласился, но очень близко к нему всё равно не стал подходить. Парень, конечно, мне и руку протянул. Но уличное воспитание и осторожность взяли своё: надо быть всегда начеку. А то мало, что могло произойти. Поэтому мы шли на расстоянии двух метров друг от друга.

И мы вышли в большой шумный город, где было много машин и людей. Страх перед парнем пропал: в свете ночных фонарей я увидел, что тот вполне нормальный. Потом он предложил зайти в какое-нибудь круглосуточное заведение, и перекусить. И в ближайшем таком кафе парень меня накормил до большого круглого пуза.
Было очень приятно встретиться в этом грязном порочном городе такого парня, как этот. Обычно люди, завидев бездомного ребенка, хотят обойти его стороной. И как можно дальше. Я хоть и не был похож совсем уж на бомжа: чистый и приятно одетый. Но все же на домашнего ребенка я все равно не был похож: длинноволосый, смуглый, не сильно-то и умытый, довольно тощий и с безумно голодными глазами. Но парень, что спас меня в ту ночь от верной Смерти оказался куда более благородным, чем обычные люди. А за длинными грязными волосами, ободранной одеждой смог разглядеть милого напуганного мальчика восьми лет.
Этого парня звали Джефет. Он спас меня от собаки, и именно таким странным образом  мы с ним и познакомились. В итоге он приютил меня у себя дома: меня голодного бездомного восьмилетнего мальчишку с улицы. И с того момента я считал его своим отцом, называл его папой. Хотя ему самому тогда было около восемнадцати лет – сам ещё сопляк сопляком, но уже очень многое видящий в этой Жизни, есть чему у него поучиться. Он воспитал меня, как смог. И смог, скажу я Вам, неплохо. Если бы не Джефет, неизвестно где бы я еще оказался: наверное, на помойке или того хуже в тюрьме за какую-нибудь кражу, или драку.
В семь лет я в очередной раз сбежал из новой семьи приёмных родителей. В этот раз побег оказался самым удачным – как не старались меня найти, меня так никто и не поймал. До этого я раз десять сбегал из самого приюта, и раза четыре сбегал из новой семьи. И почему молодые семьи так и норовили взять именно меня: странного, непонятного мальчишку со слишком длинными для мальчика волосами и любящего слушать исключительно тяжелый рок? Может молодым парочкам просто это безумно нравилось – иметь ребенка не как у всех. А наоборот отъявленного хулигана. А может им, просто нравилась моя слащавая мордашка. Ведь уже тогда я безумно нравился противоположному полу.

До семи лет я был, как будто сам по себе. Да, воспитатели мыли меня, одевали и кормили. Но моим воспитанием они не занимались. Им было не до этого! Поэтому свою личность я формировал сам: слушал тяжелую музыку, смотрел исключительно смешные комедии и читал тяжелые философские книги.
Но после встречи с Джефетом, появился тот, кто наконец-то занялся моим воспитание в серьез. Но меня вырастил именно Джеффет. Не знаю, как ему это удалось, но он даже смог устроить меня в приличную школу, где я получил хоть какое-то образование. И в итоге я стал не плохим парнем. Может не самым лучшим, но явно преуспевающим: у меня есть своя отдельная большая квартира и хорошая высокооплачиваемая работа! И все благодаря, той роковой встречи в грязном переулке!


*      *      *

Страх в глазах Джу сейчас мне напоминал о той роковой встречи в тёмной переулке двенадцать лет назад. Джу сейчас был похож на меня в восьмилетнем возрасте пред тем огромным страшным разъярённым псом. Но сейчас сын чернокнижника боялся меня, как я тогда боялся той злобной псины. Тело пятнадцатилетнего адепта тряслось в мелкой дрожжи, а глаза налились слезами и мелкими кровавыми капелями!
— Джу, тихо. Что случилось? Чем я тебя так напугал? Что случилось-то? Успокойся, всё будет хорошо. Я тебя не обижу. Я не буду над тобой издеваться и бить, как это делала твоя предыдущая хозяйка. Ты ведь не являешься моей собственностью, ты – мой друг. А я – твой. И я тебя не обижу,  – сказал я, и протянул ему кусочек печенья. Я всегда носил с собой пачку обыкновенного печенья во внутреннем кармане куртки: меня этому научила сводная сестра Милана, когда я жил у приемных родителей, мне тогда было шесть лет, а ей уже десять. Не знаю, зачем её родители решил завести ещё одного ребенка. И не просто завести, а взять из приюта. Но за полгода, которые я прожил у них, я весьма сильно испортил Милану. Она тоже подсела на тяжелую музыку, и мы часто слушали её слишком громко, закрывшись в комнате. А ещё именно я научил Милану целоваться… Зачем? Не знаю. Ведь уже тогда, в шестилетнем возрасте, я был падок на симпатичных девочек. А Милана была очень красивой. И я не смог ничего с собой поделать… Когда её родители узнали об этом, они быстро отвезли меня обратно в приют. Я, конечно же, обещал милой рыжеволосой Милане писать оттуда письма, но так ничего и не написал. Наверное, я разбил её сердце…

И этот небольшой нехитрый трюк с печением в кармашке не раз мне помогал и выручал: собаку накормить, чтобы она меня не сцапала; птицам просто так дать, чтобы был так скучно; самому погрызть, когда был очень голодный, а до дома очень далеко. Это и теперь это мне тоже помогло, настроить мальчугана на спокойный лад, чтобы он прекратил меня так бояться.
Ко мне протянулась дрожащая рука, и взяла печенье. Джу его осторожно положил в рот, а дрожащие от страха зубы его поломали на меленькие кусочки, и фанатик слопал печение махом. Пока парнишка был занят поеданием печения, я подсел поближе к нему, обнимая его со спины. После снял свою кожаную куртку и накинул на его тощие плечи: так он должен был успокоиться, и понять – я друг, и меня бояться не надо.
Ведь так и было. Бить за такую мелочь, как съеденная булка хлеба и выпитая бутылка воды? Нет, уж! За такое не бьют, и не наказывают, даже если это была вообще последняя еда, и предстояло голодать несколько долгих дней. Мне дико захотелось поймать эту работорговку Елену, и избить её саму по самое не балуйся, а ещё лучше: записать эту стерву в наложницы, которых она мне предлагала. Причём наложницу к какому-нибудь отвратительному мерзкому, покрытому угрями, прыщами и шерстью господину, от одного вида которого хочется блевать. И чтобы он заставлял Елену ублажать его не только каждую ночь, и каждый день, практически не отходя от него.

И вот мы с Джу - сыном чернокнижника, сидели вдвоём, обмявшись. Мы были одни  в опустевшем, и давно ставшим холодным вагоне поезда, что медленно и верно везет нас в странное местечко под названием Неизвестность.
На душе у меня было сыро, мокро, тоскливо, как будто там наступила ненастная осень. Появилось тягостное ощущение одиночества: кого-то или чего-то очень сильно не хватало. Но пока я ещё не успел понять чего же именно мне так не хватало… Почему внутри так пусто и холодно, словно в старом каменном колодце, в котором лишь на самом дне трепещутся жалкие остатки воды…. Наверное это чувство появилось потому, что сейчас мне сильно хотелось иметь какого-то верного друга. Того, кто в любой момент может подставить тебе своё крепкое плечо, чтобы ты не падал духом. Друга, что приободрит тебя в самый трудный и решающий момент. Именно того друга, что может лишь одной короткой улыбкой тебя согреть так, а не сможет это сделать ни огромный пожар, ни толпа красивых девиц! Друг, что отдаст тебе последний кусок хлеба, последнюю рубашку с себя снимет!!!
И от этого становилось только холоднее и противнее. Ведь все мои друзья остались там: в обычном, привычном и простом мире людей, с его скучными и ненужными на самом деле некому проблемами и заботами. И я оставил своих друзей там, как будто за пределами своей Жизни.  Ведь теперь я перестал быть частью той реальности, которой жил все эти двадцать лет. Я ехал в поезде со странным и пугающим в то же время маршрутом «Неизвестность»… И что ждало меня в конце этого путешествия я не знал… Мог лишь догадываться. Но думать об этом не хотелось…
Там: в самом конце путешествия, могло оказать что угодно. Там мог меня встретить самый чудесный конец на свете, как говорят в Голливуде – “heppi and”, или же наоборот там мог оказаться город, в котором я полностью потеряю себя и всякую веру в Жизнь… Но думать о завершении пути мне не хотелось. Абсолютно. Ведь лишь одно мелкое воспоминание о том, что когда-то поезд остановиться на конечной станции и меня попросят выйти сильно пугало меня. От этого было ещё противнее, чем от мысли: «…кто же ещё мне встретиться в этом поезде. Что ещё поджидает меня впереди…»
Сейчас я просто ехал в вагоне, обняв и пытаясь обогреть да упокоить бывшего раба Джу. Я старался ни о чем не думать, и как можно сильнее освободить мозг от напряжения. И лишь железные колёса нарушали эту звонкую тишину своим чётким ровным стуком то впереди вагона, то в его конце…

«Странное всё-таки путешествие получается… И как меня угараздило на это подписаться?
Сначала мне испортил настроение шустрый нагловатый хоббит, что так по-хозяйски рылся у меня на кухни.  Потом минотавр чуть не убил, желая размазать внутренности по полу из-за какого жалкого артефакта… А сейчас Неизвестность вообще решила шутить чёрным юмором?!  Теперь я сижу в одном вагоне с сыном чернокнижника.  И самое смешное в этой ситуации, что я не боюсь сына проклятого колдуна… Мне лишь жаль мальчика, как обычно жалеют бездомных голодных продрогших щенков или котят… Странное все-таки получается путешествие» - подумал я, и тихонько шелохнулся, задев сына чернокнижника.
Джу умудрился от этого мимолетного движения даже проснуться (какой чувствительный… или напуганный, что просыпается от малейшего шороха).
— О, Господин, я не хотел! – завопил своим писклявым голосом Джу.
— Ничего. Сам виноват…
Ты, Джу, случаем не знаешь, где я могу достать еды в этом грёбаном поезде? Моя провизия уже кончилась, а кушать уже хочется,  – спросил я у сына чернокнижника.
Тот смачно протирал полусонные глазёнки грязными намозоленными руками, на которых не мешало бы подстричь сломанные ногти.
Ещё бы моя не многочисленная еда не кончилась - я ведь умудрился ею накормить всех попрошаек в поезде, что попадались на моём пути! А их тут оооочень уж много!
— В следующем вагоне должна быть торговка… У неё купить в принципе можно все, что угодно… Даже то, что не продается и во все… Она способна достать любой товар и в любом количестве, лишь бы заплатили. Тем и знамениты торговцы Неизвестности – всё, что пожелаешь, будет твоим, только заплати достойное вознаграждение. Эти продажные твари на любой обман, подлость и унижение пойдут за приличную сумму денег. За это их и любят. За это их и ненавидят, – ответил Джу.
Но в его почти спокойном голосе я еле услышал нотки волнения – бывший раб не хотел говорить о торговцах. Они его почему-то пугали. Наверное, просто лишний раз напоминали о рабской жизни сына чернокнижника.
— А ты что так боишься, говоря об этой торговке? Неужели она настолько страшная, что даже думать о ней противно? Что совсем-совсем уродливая? У неё там горбатый нос с тремя переломами, лицо в огромных прыщах, глаза пучком или, наоборот - в разные стороны? – с усмешкой сказал я, пытаясь приободрить беднягу Джу.
Но он почему-то это воспринял слишком серьезно:
— Всё бы вам шутить, господин Лютер. Да, и всем бы ваш оптимизм да весёлый взгляд на Жизнь... Жить было бы значительно легче.
Или если уж не ваш оптимизм, то хотя бы ваше незнание обо всех диковинных и свирепых обитателях Неизвестности…
Дело не в том, что она уродила или монстр.  А в том, что вы человек из мира людей. Она их за версту чует…
— И что с того?!!! Да, я человек! И я не боюсь в этом признаться. Но ведь и ты, Джу, тоже человек! И что мне теперь плакать оттого, что я родился человеком, а не каким-нибудь минотавром, кентавром и некромантом? Или может повещаться потому, что я единственный человек в этом поезде? Что сделать-то? Может в жабу превратиться – так, наверное, легче будет, – я  был возмущен последними словами бывшего раба.
А ещё меня изрядно удивила разговорчивость мальчика – оказывается он мастак поговорить, когда нечего бояться. Может хоть он как-то разъяснит мне что да как в этой Неизвестности.
Странно, что Джу оказался намного болтливей, чем мог представляться со стороны. Но сын чернокнижника болтал по делу в отличие от психа Этера. И о Неизвестности Джу знает больше моего, а значит: очень сильно поможет мне в путешествии. Я-то еду в Неизвестность впервые, и знать, не знаю всех обычаев да нравов. Да, и по истории мифологии у меня не особо хорошо было, что бы иметь хотя бы смутное преставление об этих странных созданиях, что любят кататься на проклятом поезде.
— Именно она – торговка из соседнего вагона -  продала меня змеюшнице Елене. Конечно, по началу меня продали родители… Но потом меня, как товар, как жалкий предмет перекупили сотни других хозяев, но я всегда возвращался к Елене. Последний раз меня выкупила у Елены та самая торговка, что сидит в соседнем вагоне. Но я ей почему-то жутко не понравился, и она, избив меня до полусмерти, сломав пару ребер, выбив три зуба и отрезав палец на ноге, за сущие крохи вернула Елене, как одежду, что не подошла по размеру. Знаете, даже у жестокой, жадной работорговке Елены было лучше, чем у этой гадины…
Торговка и вас продаст со всеми потрохами, чуть ближе Вы к ней подойдёте! Она знает множество приёмов, чтобы кто угодно в итоге превратился в товар: будь то болотная крыса или гоблин, и заканчивая благородными золотыми  Грифонами и радужными Драконами!
Лучше к торговке вообще не соваться, да обходить эту гадину за несколько километров! – заявил  маленький, но жутко болтливый Джу.
— А как же еда? У нас её больше нет. А без еды мы до конца пути не доберёмся – умрём мы с тобой от голода и жажды… - произнёс ироничным голосом я.
— Надо каким-то другим способом раздобыть еды и питья! Идти к торговке крайняя мера – риск попасть в рабство того совсем не стоит, – отрезал маленький мальчишка.
Я даже был немного возмущён и озлоблен этим его наглым поведением. Но сам понимал - ему лучше знать, как поступить в данной ситуации. Ведь сын чернокнижника в Неизвестности дольше моего живёт, а следовательно  - больше знает о здешних обитателях, их привычка и нравах. И Джу намного виднее, что следует делать в столь не простом, как у нас, положении.
— Не бойся, ты так, Джу! У меня на такой случай кое-что есть, так сказать Мой фирменный «ломик в рукаве», – улыбнулся злорадно я, доставая из своей почти бездонной и безразмерной торбы тот самый флакончик, что я выменял на священные писания Библии у вампира Авэ’ Бастрона и его верного товарища полукровки Дургаса.
«Что ж… Делать больше все равно нечего, и другого выходя в короткое время я точно не найду, поэтому придётся пить мне эту гадость. А так не хотелось этого делать… Но кушать хочется всё-таки намного больше!!!
А найти какой-то другой способ раздобыть еды в очень короткие сроки все равно не удастся… Животик мой уже давно поёт унылую песенку про котлетки да салатики…
Ну, а в таком виде к торговке, о которой говорит Джу, мне соваться нельзя. Она меня  продаст со всеми потрохами, как хорошую рабочую лошадку. И буду я гнить в катакомбах. Или может того хуже: торговка продаст за хорошие деньги меня какой-нибудь отвратительной даме преклонных лет. Страшной, прыщавой и отвратительной жабе, а та из меня евнуха своего сделает! Фу! Вот мерзость!!!
В общем: или ты выпьешь, Лютер, эту гадость, да будешь, сыт и доволен жизнью с набитым животом, который будет тебе благодарно мурлыкать. Или сиди здесь, и жди, что когда-нибудь да кто-нибудь принесёт тебе попрошайке из мира людей  хоть чего-то... Но это равносильно ожидать, что еда шлепнется тебе на голову прямо с потолка!» – мысленно заявил я сам себе и, как бы спрашивая совета сына чернокнижника мальчика по имени Джу, кивнул головой в его сторону.
— Что, господин Лютер? Вы что-то хотите от меня? – спросил он, не понимая, что означает мой жест головой в его сторону.
— Нет, Джу, ничего… Это я так… сама с собой… – шепотом ответил я, и всё-таки решился сделать это: «Эх, была, ни была».
А после залпом, одним доооолгим и бооольшим глотком выпил весь этот не маленький по объёму флакончик со снадобьем.
Ух, какая же редкостная гадость содержалась в этом вроде бы миленьком симпатичном узорчатом флакончике!!! Ни одно пойло в дерновом баре или вонючее дешевое лекарство не шло в сравнение с гадким вкусом этой мерзости!!! Я даже не могу его с чем-то сравнить. Вкус бил по всему рту, и хотелось плакать от жгучего напитка. В то же время он был вроде, как сладковатым. Приторно сладких вкус перемешивался с ядреной кислятиной, и все это добивалось чем-то соленным и гадким. Чего только умудрились намешать создатели зелья, чтобы получить столько контрастный напиток? И чтобы при этом каждый вкус чувствовался отдельно и четко.
— Аааа! Ааааарррр!!! Крырх!!! Аааа!!! Рырх!!!! – тут же заорал, жутко скрипя зубами:
жидкость могла напоминать жидкий огонь, что сжигает из нутрии. Я чувствовал, как ядреная смесь протекает по организму, и разъедает его. Хотя выплюнуть отраву, я еле собрал что было во рту. Но на пол я выплюнул лишь сгусток чёрно-красной крови. Жидкость действительно разъедала стенки внутренних сосудов. На ум пришла страшная мысль, что два вампира мне ни зелье подсунули, а какой-нибудь кислоты. И сейчас я в диких страшных муках умру, пока это жидкость не спалит моё тело изнутри.
Но в этот же момент я почувствовал новую волну боли. И она исходила не из нутрии, а где-то снаружи. Меня пронзила невыносимая боль тысячи острых ножей  и миллиона раскаленных до красная иголок сунутых мне под кожу спины прямо по всему позвоночнику, выворачивая его. Будто какими-то неведомыми иголками каждый позвонок подцепили, и начали пытаться его вырвать из спины. Послышался отвратительный хруст. Начиная с позвоночника, а потом уже и все остальные кости стало переламывать, переставлять, и как будто невиданная сила пыталась их вырвать из плоти тела даже с кусками мяса. Глаза из орбит выползали, и казалось, что вот-вот покатятся по полу. Зубы скрежетали друг о друга с такой неистовой силой, что начали слегка крошиться во рту.
Крик мой разрывал воздух вагона. И если бы я не переставал так стонать в течение более длительного срока, стекла бы стали дребезжать.
Взгляд мой наполнился ещё большим ужасом, когда я увидел, как по телу побежали огромные напряженные вздутые вены, да такие огромные, будто они сейчас от напора крови просто лопнут. Тело изгибалось под действием конвульсии, но моментально боль заставляла его наоборот сгибаться, и свернуться в калачик.
Упав на пол, я не чувствовал боли от удара. То, что происходило сейчас со мной, было ужаснее, чем падение на жесткий пол вагона.  Я громко стонал и кричал, но звук этот задерживали мои накрепко стиснутые зубы. Челюсть просто замкнуло, как у собак породы пидбулей. А сила сдавливания зубов увеличилась на столько, что из десен потекла теплая сладковато-горькая кровь с привкусом железа. Из глаза от напряжения потекли кровавые слёзы, разъедая, их словно кислота. Уши тоже наполнились этим отвратительным теплом: видимо барабанные перепонки просто не выдержали такого внутричерепного давления, и лопнули! Теперь я уже ничего не слышал и не видел, кроме кровавого тумана мук.
Казалось, что эта физическая пытка, подобная тем, что производили Инквизиторы в своих страшных кричащих подвалах с еретиками, продолжалась вечность! А может быть и дольше… Я не мог не о чём подумать, но где-то прозвучала мысль: А я так и умру. Залитый собственной кровью и слюнями, отравленный каким-то вампирским снадобьем. Это была даже скорее не моя мысль, а чья-то чужая, но прозвучавшая лишь в мной голове.
Всё это долгое мучительно время раб по имени Джу наблюдал за моей страшной агонией. Пока я мог видеть, я смотрел в его глаза. И они у бывшего мальчика-раба вылезли от ужаса на столько сильно, что казалось: они сейчас выпадут, как два стеклянных шарика. От этого мне стало ещё больнее, но терпеть эту боль я уже не мог. Я думал, что вот-вот умру. Орать, и стонать было уже не в силах, ведь все эти звуки останавливал барьер из моих крепок стиснутых зубов, залитых слюнями и кровью.

Потом я почувствовал, как кожа на пальцах начала растягиваться, и смачно порвалась, как какая-то тряпка под напором чего-то выходящего из моего тела. Я не мог видеть. Я лишь чувствовал. Но даже будучи не зрячим, я понял - это были огромные чёрные когти. Большие и тяжелые. И каждый такой коготь порвал кожу на пальцах, превращая мои сильные мускулистые руки парня в уродливые несуразные лапы монстра.
Десны мои тоже лопнули, как шарик, который пытались надуть слишком сильно. Рот облился ещё большим потоком кровью. А на том где десна лопнула, мгновенно выросли длинные клыки, выдавливая из-за рта остатки моей белоснежной ровной, так сказать «голливудской» улыбки. Преодолевая себя, я громко крикнул, чуть не разорвав себе пасть. Но благодаря этому я смог выплюнуть все зубы, что неясная сила выдавила из меня. Стало чуточку легче на жалкие секунды.
Позвоночник в области шеи странно затрещал, будто мне кто-то или что-то пытается оторвать голову. Кто-то понял меня, схватив за уши, и шея моя чуть от этого удлинилась.  Теперь я чем-то, наверное, походил на уродливого жирафа, у которого из шеи растут длинные чёрные острые шипы. По спине на пол потекла теплая кровь из мест, где была порвана толстая кожа, и где теперь красовались чёрные наросты похожие на костяные шипы.
Уши мои тоже пронизала неясная боль, будто кто-то схватил со всей силы их плоскогубцами, и тянул в разные стороны, пытаясь ни то удлинить, ни то оторвать мне их ко всем чертям. Я слышал, как плоть на ушах рвётся, но они при этом становились, как будто длиннее. Что происходило сейчас со мной, сложно было описать. Но боль я чувствовал по всему телу, и каждое новое превращение происходило одномоментно с чем-то ещё.
Кровь перестала течь из глаз, и мир окрасился каким-то слегка желтоватым оттенком. Я точно понял, что и с моими красивыми очаровательными глазами что-то случилось Но теперь я мог увидеть, какот набухших кровью фиолетовых вздутых вен поползло что-то страшное: как будто я был весь мокрый, а в самих венах было множество дырок, и вся синюшная трупная кровь стала из них медленно вытекать, окрашивая тело в этот кроваво-фиолетовый оттенок. Я стал дергаться, и отряхиваться. Но ничего не помогало. Страшная метаморфоза происходила где-то под кожей, а не на её поверхности. Постепенно все тело окрасилась фиолетовым цветом.
Из позвоночника стало что-то вырастать, вырываться наружу: я ощущал каждый миллиметр новый острых костей, и как они с противным треском пробивают каждый слой мяса на моей крепкой спине. Что-то вырастало прямо из каждого позвонка. И вот кожа вдоль всего позвоночника лопнула, и в спине прорезались кровавые шипы, разодрав мою спину окончательно в хлам. От этого даже были вырваны куски моей плоти, что разлетелись в разные стороны. Что бы не ощущать столь адских мучений от прикосновения пола к моей спине, я еле собрал волю в кулак, и перевернулся на живот. Так было чуточку легче переносить боль.
Смешно, но больше всего мне было жалко мои дорогостоящие ботинки. Да, я такой: редкий дурак. Испытываю наяву настоящие адские муки, а сам волнуюсь за какую-то обувь! С
Но даже если так, мне было жаль мои красивые тяжелые ботинки, ведь стопы стали мгновенное увеличиваться, но сквозь боль я разорвал шнурки ботинок  новыми острыми черными когтями на руках, и скинул обувь с ног. Ведь то, что вырастало теперь из моих ступней, запросто своим огромным напором могло порвать ботинки из грубой свиной кожи да ещё и с титановыми стаканами на мелкие кусочки! Я чуть не разорвал обувь в клочья, пока её скидывал… Но шнурки превратились в мелкую лохматую, с торчащими нитками лапшу длиной четыре пять сантиметров. Я успел вовремя, потому, что на пальцах ног тоже стала лопаться со страшным хрусток и треском. И оттуда появились чёрные толстые когти, порвав кожу и мясо вокруг себя, для того, чтобы выбраться из плоти моего нового тела. Если бы обувь была всё ещё на мне, я был уверен, что такие толстые когти просто бы продырявили титановые стаканы. А потом, чтобы снять эту порванную обувь, её бы пришлось только ножом разверзать.

Новое видоизмененное тело стало покрываться какими-то длинными острыми костяными шипами, что росли из какой-нибудь косточки моего первоначального человеческого тела. Шипы теперь порвали мою кожу для выхода наружу везде, где только можно было, и весь пол залился кровью. Кроваво-черные шипы вылезли и на руках по внешней стороне локтей, и на ногах ниже колена. Да, так что почти полностью покрывали ноги: от колена  и до лодыжки по передней стороне ног. На спине из каждого позвонка торчало по одному тяжелому шипу, из-за чего я мог даже пошевелиться. Лежа на животе от этого всего было даже больно дышать.
Шипы появились даже на плечах! Хорошо, что я  не за долго до этого снял кожаную куртку, и повещал на плечи сына чернокнижника. Ведь иначе я бы разодрал и её всеми этими новыми наростами изменившегося тела. А куртка стоит целое состояние, как замок в старой части Англии, в котором когда-то очень давно жили Короли со своими семьями!!!
Но любая пытка рано или поздно заканчивается. И эти муки не могли продолжаться вечность.
Когда это всё закончилось, я вздохнул. Да, так это сделала, что выплюнул на пол ещё один ком крови.
Не знаю, конечно, что чувствуют девушки, которых изнасиловали сразу после этого, но тогда мне показалось, что со мной сотворили тоже самое. Я был унижен и раздавлен. Валялся, как какой-то бомж на полу вагона. Мне хотелось выть и скулить, как это делают избитые дворовые псы. Мне было страшно, и я пытался, как ребенок свернуться в калачик. От чего я опять лег на бок, смачно чавкая лужей крови, которая образовалась под моим новым телом.
Меня трясло, как эпилептика в припадке. Глаза закатывались куда-то в бесконечное и бессознательное, но боль возвращала в реальный мир. Я ощущал, как кровь медленно высыхает и сворачивается прямо у меня на коже. Каждую открытую рану стало жечь. Любое прикосновение даже воздуха приносило мне боль. Теперь мне казалось, что я вот-вот сгорю.
Мозг перестал думать, перестал вообще работать. От столь огромного потока боли и мук, все нервные рецепторы не выдержали, и перестали что либо ощущать. Стало легче. Боль ушла. Ушло всё. И я провалился куда-то в темноту, закатив глаза бессознательное.

Сколько я был бес сознания, не могу сказать даже на вскидку – возможно пару минут или секунд, а возможно, что несколько долгих часов! Но очнулся я там, где и был: на холодном жестком полу вагона, обитом моей же кровью чёрно-алой кровью. Она уже успела свернуться и засохнуть, от чего и образовалась противная толстая корка. Она при каждом мелком движении рассыпалась в мелкую крошку, от этого появлялся противный своеобразный запах.
Хорошо, что на мне был кожаный килт, а не какие-нибудь брюки. С кожи легче смывать кровь. Но и это сейчас казалось чем-то на грани фантастики! Сейчас я не мог даже пошевелиться. Тело отяжелело, будто к ногам, рукам и спине привязали огромные булыжники. Боль причиняло даже тихое судорожное дыхание. Но постепенно я приходил в себя.
Мир почему-то окрасился в новые краски и стал более отчетливым. Можно даже сказать грубым. Непонятный фиолетово-красный туман не сходил с глаз, и поэтому некоторые цвета исказились. Но почему-то мне нравилось, как мир вокруг меня изменился – я как будто начал открывать его заново!
Конечно, любое движение головой причиняло мне боль, но любопытство было сильнее меня. И я ежё не мог просто валяться на полу, и стонать. Надо было что-то делать.
Превозмогая боль, еле опираясь на руки и ноги, я встал, хоть и на четвереньки. В этот момент я поймал случайный взгляд сына чернокнижника, того самого мальчика по имени Джу. Странно, но теперь я точно знал, о чем мальчишка думает в этот момент. Его мысли звучали у меня в голове, как звонкий, но безумно тихий голос.
Мальчик был безумно удивлен. Он не знал, что делать – толи испугаться, толи сказать, что всё в порядке. Ведь он точно знал: сейчас пред ним тот же Лютер, что и какое-то время назад. Но телом его хозяин Лютер перестал быть человеком…
Я хотел ответить что-то бывшему рабу, но лишь подумал об ответе. Губы так и не пошевелились. Какая-то сила стиснула челюсть, и не давала их раскрыть даже на полсантиметра!
Странно. Но мне показалось, что мальчик понял, о чем я подумал. Джу тут же мне ответил:
- Хозяин, вам помочь встать? – глаза у мальчишку чуть не выкатывались из орбит со страха. Но он его мужественно преодолевал.
Я лишь кивнул. Мысли путались, и я еле соображал. Новое непонятное тело плохо подчинялось человеческому мозгу.
Слабенький тощий мальчик подошёл ко мне, и взял руку с огромными когтями. Я постарался не опираться на мальчика всем весом, но все же встать. Это получилось крайне не уклюже… Из-за огромных выгнутых к верху когтей на огромных ступнях было очень не привычно стоять. Но благодаря тому, что лавочки были в непосредственной близости, я смог опереться на одну из спинок, и всё же устоять.
-  Что со мной? Кто я теперь? – прошептал я, сквозь зубы. Маленький раб, конечно же, ничего не понял. Но и мой вопрос относился не к нему. Скорее я спрашивал саму себя…
Долго стоять я не смог: новые длинные черные наросты в виде шипов были слишком тяжелыми, чтобы я смог с первого раза долго удержать этот непривычный вес на своих теперь уже кривых им страшных ногах. Поэтому облегченно рухнул на лавочку, животом вниз. Было больно упасть на живот, но это лучше чем на  спину. Ведь сейчас из неё торчали огромные острые шипы. Этими новыми непонятными наростами я бы точно продырявил лавочку, и застрял бы там надолго! Уверен, что со стороны данная картина многим показалась бы весьма забавной. Но не для меня. Сейчас каждое движение давалось с дикой мукой. Даже дышать было больно, как будто воздуха с каждым вздохом становилось все меньше, и по вагону распространялся какой-то терпкий опьяняющий газ…
Когда ноздри уже перестал справляться с необходимым потоком воздуха, невиданная сила отпустила стиснутые челюсти, и я смог громко крикнуть. Это больше походило на рев какого-то животного, чем на крик человека. Но сил удивлять не было. Я лишь стал судорожно и быстро тяжело дышать, и открыв широко рот. Давая наконец-то возможность легким насладиться большим количеством воздуха, и отдышаться после такого страшного и неожиданного стресса.


— Кто же Вас так не любит, господин Лютер, что превратил Вас в воина-дракона? – испуганно спросил Джу, выглядывая лишь глазёнками из-за спинки соседней лавочки.
Он спрятался подальше от меня, чтобы в порыве боли моё неуправляемое новое тело не сделало что-нибудь с ним: например не порвало бы на мелкие куски. Да, было больно. Но почему-то каждый даже самый мелкий шум сейчас причинял неясную боль моему чуткому слуху. Ведь мир вокруг меня изменился не только зрительно, но и на слух. Я слушал… нет, скорее ощущал где-то внутри себя, как стучат колеса поезда об рельса, как слегка дребезжит стекло от движения огромной стальной машины. Я даже слышал, как тихо и равномерно дует легкий ветер в системе вентиляции. Видимо новое уродливое тело обладало возможностями, выходящими далеко за рамки понимания человеческого разума.
Бывший раб сделал правильно, что решил спрятаться от меня. Сейчас меня раздражало абсолютно всё, и я мог спокойно преодолев невыносимую боль просто накинутся на маленького мальчика, и вышвырнуть из вагона, разбив его телом толстой стекло. И таким образом избавившись от одного из источников раздражения.

— Что, намного ужаснее, чем был раньше?  - впопыхах, и, дыша через раз, спросил я.
Странно, но все эти физические муки закончились так же резко, как и начались. И теперь ко мне вернулся мой прежний не пробиваемый и очень глупый оптимизм:
—Я совсем страшный, да? А обещали, что физически останусь прежним. И даже лицо не измениться! И вообще, сказали - только уши увеличатся! Ну, да, уши и в правду увеличились… А вместе с ними и руки, и ноги, и всё остальное… Наврали значит мне мои верные друзья вампиры Авэ’ Бастрон и Дургас… Обманули меня дурочка…  – сказал я.
Но от столь мучительного превращения я почему-то не очень-то сильно расстроился: эта участь понравилась мне больше, чем умереть от голода и жажды вот в этом идиотском же вагоне. Да, и я себя ещё не видел, даже не мог представить, насколько сильно теперь изменился мой облик. Мой настрой стал более веселым лишь оттого, что я был несказанно счастлив: эти муки закончились, и я мог просто посидеть и подышать в пол, с шумом глотая воздух. Я мог просто посидеть, и послушать, как за окном дует ветер, как громко бьётся сердце в груди Джу. А ещё я только сейчас смог детально рассмотреть пол. И он оказался не на столько прост, как мог показаться. На, казалось бы, равномерно окрашенном полу на само деле были нарисованы мельчайшие узоры, символы и знаки. Я даже мог различить какие-то заклинания в этой несуразном переплетении… Меня полностью захватил процесс разглядывания пола, и я перестал вообще, о чем-либо думать.

- Хозяин! Хозяин! Хозяин! Очнитесь! Нельзя так пристально рассматривать пол в этом поезде – эти надписи являются завораживающими проклятиями, и каждый, кто погрузиться в их мир – умрёт! Хозяин очнитесь!!! – затряс меня за руку маленький мальчик по имени Джу.
- Да, да… О чем ты говорил? – вырвался я наконец-то из мира плетущихся, переплетающих, танцующих и играющих символов на полу вагона.
- Я говорил о том, что всё в этом поезде не случайно. Каждый миллиметр поверхности поезда расписан мельчайшими символами и знаками. Ведь в этом поезде ездит всякий народ, и далеко не все из них такие уж добропорядочные, какими хотят казаться. Многие колдуны и маги посредствам таких вот заклинаний находят себе новых рабом и прочих. А кто-то просто любит, чтобы все вокруг страдали. Поэтому вам, господин Лютер, надо быть очень осторожным. Если вдруг увидите где-нибудь на стене или потолке надпись, символ или что-то похожее – не пытайтесь это прочитать, запомнить или осознать. Просто резко переведите взгляд. Ведь, скорее всего это дело грязных рук колдунов, что ищут себе новую жертву.
- Ясно почему меня так заворожил какой-то рисунок на полу. Но почему я его раньше не видел? Или его там не было? – поинтересовался я.
- Он там был всегда, Господин Лютер. Просто у вас не было возможности его видеть. Теперь вы стали воином-друконом, а их способности выходят далеко за рамки возможностей человеческого тела… - спокойно объяснил Джу, не вылезая из-за спинки лавочки.
— Джу, ты о Неизвестности ведь многое знаешь. Может и не так уж много, но все равно больше моего. Вот и хочу выяснить: меня за этот вид не убьют, в рабство не заберут? – спросил я у сына чернокнижника, переводя наконец-то дух.
Теперь тело постепенно одолевала приятная усталость. Кожа была покрыта кровью, свежие рванные раны стали высыхать и постепенно затягиваться… Мне стало легче…
— Нет… Что вы! Воинов-драконов очень уважают. Их вообще очень сильно боятся. Причем все жители Неизвестности: от рабов и наложниц до самых храбрых и бесстрашных рыцарей. Воины-драконы самая агрессивная и жестокая раса Неизвестности. Они часто теряют контроль над собой, и творят бессмысленные зверства. Поэтому будьте готовы, что иногда вы можете потерять и над собой контроль, да и разрушить что-нибудь, покалечить, или даже кого-нибудь убить. Причем без видимой на то причины, – сказал в ответ Джу.
— Зато тебе и мне удастся всё же поесть! – порадовался я.
Да, оптимизма у меня было много, и он у меня  двинутый по фазе: для мира людей я сейчас выглядел самым отвратительным уродом, которого надо в кунсткамеру сдать, но для Неизвестности – очень даже ничего, симпатяга, злобный, всё же симпатяга.

Я отдал свою обувь Джу. Мне она была сейчас явно не нужна, а он хотя бы босиком ходить не будет. Мальчику они были очень велики, но это лучше, чем ничего. Ну, а мне с какими огромными ногами обувь только под заказ шить. Да и смысла в ней не было: споты мои покрылись очень грубой кожей, что больше напоминала чешую крокодила.
— Есть-то, ты хочешь? – спросил я у Джу.
— Ну, наверное, да…
— Тогда пошли!
- Но, подождите… Вы же все в крови, и у вас много открытых ран… Вам, Господин Лютер в таком виде нельзя идти к торговки – она вас в миг убьёт, а потом за вашу голову ещё и награду получит.
- Ничего , Джу. Раны мои почему-то быстро затягиваются. Ещё пять минут назад мне даже губами было больно пошевелить, а сейчас легко и просто разговариваю.
Кровь, конечно, надо отмыть? Но где и чем? А раз нечем. Но пойдем так. Я чувствую огромный прилив сил, чтобы бояться какой-то жалкой торговки. Это она должна бояться меня!!! Я ведь воин-друкон, а не она.
И вот мы наконец-то смело пошли к двери, что ведёт в следующий вагон: облик у меня теперь совершенно другой, и в рабство меня точно не заберут. А бояться какой-то торговки не стоило, т.к. её лучше бояться меня!
Я еле смог управиться со своими огромными когтями на ногах, и чуть не падая встал. С грациозностью коровы на льду, я поплёлся к выходу. Но с каждым новым шагом уверенность росла, и меня уже меньше шатало. Довольно быстро я дошёл до двери. Крикнул сыну чернокнижника, чтобы тот забрал наши вещи, а потом шёл за мной.
Смешно, но перед самой дверью я застыл столбом. Как теперь открыть эту казалось бы простую дверь. Ручка на ней была слишком маленькой, чтобы лапой с длинными черными когтями было так уже просто с ней справиться. Но я всё же смог это сделать и все, же открыл дверь. Но в эту же секунду на меня налетело странное создание, и свалило с ног. Оно запрыгнуло мне на грудь своим весом (удар пришёлся по рёбрам, которые и без того измученны, ещё ныли от болезненного превращения в Воина-Дракона), и оттолкнувшись от моей груди, впрыгнуло в вагон, перелетев сына чернокнижника над головой.
Я мгновенно оправился от удара. Встал, и двинулся за эти шустрым созданием. Меня возмутило та бессовестность, с которой существо свалило меня с ног.
Мгновенное преодолев вагон, я подошёл в плотную к созданию, что меня уронило. Попытавшись схватить своей могучей драконьей рукой существо за лапу, у меня получилось с первого раза. Оно хоть и было изворотливым, но животное уже добежало до конца вагона, и забилось в угол – бежать дальше было не куда, т.к. видимо животное само не умело открывать двери между вагонами.
— Ух-ты! Вот это да… – прошептал с удивлением я и поднял над полом это создание, перехватив все четыре лапы, словно жалкого ручного котёнка (существо было чуть больше немецкой овчарки).
— Не трогайте её! Не прикасайтесь к её когтям и не смотрите ей в глаза! Эта гадина вас в грязь превратит! Осторожней с ней!  – крикнул Джу, подбегая ко мне.
— Тогда достань из торбы верёвку и бандану. Мы просто вяжем эту уродку! – спокойно заявил я.
Мальчик кивнул, и принялся исполнять приказ.
Джу недолго порылся в торбе, подал мне верёвку (надо было ещё мыло прихватить – тогда прямо тут и повещали бы эту тварь, и тебе ни забот, ни хлопот с ней) и бандану. Верёвкой я аккуратно связал лапы и руки гадины, не касаясь её когтей. А после, закрыв свои глаза, завязал и её глазенки. Ведь сын чернокнижника о Неизвестности знает больше моего, и вдруг он прав на счет этого невиданного животного! Умирать столь глупой смертью не хотелось.
— Странное создание… – сказал я, посмотрев на свой улов.
— А что это вообще такое, Джу? – поинтересовался у него я, потому, что бывший раб точно с такими тварями уже встречался. А то откуда ему знать про отравленные когти и смертоносны взгляд?
— Это излюбленное домашнее животное чернокнижников. Называется оно зоргурд. Когти пропитаны ядовитым проклятием, а взгляд превращения в грязь любого живого, на кого посмотрит это существо, – ответил абсолютно спокойным голосом Джу, ведь эта «зоргурд.» теперь была связана и никакого вреда не принесёт.
После такого объяснения мальчишки, я как-то по-новому посмотрел на существо, «домашнее животное чернокнижников»:
Тело у него было наполовину девушки, но только маленького размера. Но на вторую, а точнее нижнюю часть существо более походило на кошку.
Рук почему-то было ни одна, а две пары: нормальная, как у всех людей, растущая из плеч; и ещё одна пара по бокам тела чуть ниже груди. Благодаря этому появлялось некое сходство существо с какими-нибудь древними индийскими Божествами. Не хватало только синей кожи. Но и без неё создание было непонятным и странным.
Тело маленькой девушки с четырьмя руками было лишь по пояс, дальше оно перерастало в туловище большой кошки. Чем-то существо напоминало даже кентавров: тоже наполовину человек, на половину животное. И в тех же похожих пропорциях, т.к. тело девушки как бы заменяло кошачьему туловищу голову, как тело человека заменяет туловищу лошади у кентавров.
Забавная кошачья часть тела имела два тонких хвоста с перьями на кончике, как кисточки у львов. Уши кошки торчали на голове девушки из-под чёрных густых волнистых волос. А на лице девушки были небольшие кошачьи щёчки с длинными упругими усами.
А человеческая грудь на человеческой половине тела была покрыта ровным слоем пушистого меха так, что зоргурд вполне обходилась без какой либо одежды. Она хоть и была своеобразной смесь человека с животным, но все равно оставалась больше животным, чем человеком.
А на красивой статной маленькой человеческой спинке кошачьего гибрида были большие птичьи крылья, на которых при сильном желании кошка могла и полетать, хоть выглядела бы при этом абсолютно нелепо! И скорее всего кошечка толком никуда бы и не улетела на них, лишь пару секунд смогла бы по парить, но не более того.
— И что теперь нам с этим делать? – спросил я, поглядывая на Джу, словно спрашивая его совета.
— Не знаю… – ответил он.
— Хм… – хмыкнул я, задумываясь над этой проблемой, но после минуты размышлений резко заявил:
— Возьмём тварь с собой. Я слишком голоден, чтобы сидеть и ждать, когда придёт её хозяин. И я слишком голоден, чтобы думать, что же сделать с этой тварью прямо сейчас. Если мы еще, хоть секунду задержимся, я эту зоргурд съем живьём!!!
Схватив зогурда, словно мешок, я перекинул его через плечо, и вновь пошёл к выходу из этого холодного и надоевшего мне до безумия вагона.
— Возьми мою торбу! – крикнул я напоследок Джу.
Он весело, хоть и с большим трудом из-за тяжести моих ботинок побежал ко мне, улыбаясь во всю возможную ширь своих тонких сухих губ, перекидывая лямки торбы через плечо. Через минуты мы миновали переход между вагонами и были в другом, более тёплом вагоне. И оформлен новый вагон был как всегда абсолютно по-другому. И кому только фантазию было некуда девать, что он сделал каждый вагон поезда не похожим на другой?