Линия судьбы или записки Фортэскью

   Сакраменто, Калифорния, 1930 год. Минул месяц со дня смерти Грэга Даймона Фортэскью. Старик скончался в возрасте 94 лет.
Когда его дочь Мелисса Блэйк разбирала в кабинете отца бумаги, за окном стояла сухая осень, небо было ясным, сияло пронзительной чистотой, хотя солнце уже лишилось летней силы и время от времени делалось туманным. Но все равно пока царили потрясающие дни, полные радужных надежд. В ящике стола Мелисса рукой нащупала некий сверток. Достав его, она обнаружила тетрадь, перевязанную ветхой бечевкой. Аккуратно срезав нить, Мелисса раскрыла тетрадь и невольно бросила взгляд на записи, сделанные карандашом и, как ей показалось, рукой отца.
«Странно, – подумала она. – Почему он никогда не говорил и
не вспоминал об этом?» «Война с апачи…», «9-я кавалерия…», «Резервация Сан-Карлос…»,  «Форт Марион», «Форт Силл…» Бегло пройдясь по указанным заголовкам, Мелисса ради интереса заострила внимание на некоторых записях в середине дневника Фортэскью – сержанта роты «Е» 9 кавалерийского полка.
«…Поход против апачи длился недолго – не больше трех или четырех дней. Оказалось, что индейцы не собирались воевать. Их набеги были простым озорством юных молодцов, стремившихся заслужить статус храбрецов. Такие мелкие нападения краснокожих – довольно обычное явление в Нью-Мексико. Часто они устраиваются без ведома вождей и военачальников. Обычно эти набеги совершают молодые воины, отправившиеся на охоту, когда им хочется вернуться домой не только с дичью, но и с другими трофеями. Об их похождениях остальные соплеменники чаще всего узнают только много времени спустя. В противном случае их остановили бы старейшины, которые, как правило, против таких разбойничьих набегов, потому что считают их  не только неразумными, но и опасными для всего племени. Впрочем, в случае благополучного исхода все оставались довольны.
В тот раз молодых апачи перехватил наш эскадрон конных стрелков среди холмов гор Анимас, на юге Нью-Мексико. Они были вынуждены бросить угнанный скот и укрыться в одном из ущелий. Преследовать индейцев в этом бесплодном краю представлялось рискованным, так как трудно было наладить снабжение войск. Хотя родные погибших от рук апачи и захваченных ими пленников требовали немедленной мести,  наше же командование отнекивалось, отвечая, что «к карательной экспедиции надо бы хорошенько подготовиться».
Поскольку апачи отступили за пределы нейтральной полосы, нам оставалось только вернуться в свой лагерь и ждать дальнейших распоряжений командования. Мы должны были вернуть скот поселенцам и пойти на северо-запад к форту Боуи  близ подножия гор Чирикауа. Но молодые офицеры, осуществлявшие командование нами, жаждали подвигов и славы и, более того, воодушевились тем, что апачи отступили, бросив скот. Они настаивали на продолжении экспедиции и наказании апачи. В этот день в эскадрон вернулись скауты – апачи Белых Гор, помогавшие нам выслеживать враждебных чирикауа, рыскавших разрозненными отрядами после гибели их лидера Викторио. Скауты сообщили,  что, обследовав ущелье и окрестности, нашли следы враждебного племени. Они предоставили вещественные доказательства: мокасины, парусиновые штаны, лонгджонсы (нижнее белье) и солдатские кальсоны, пользующиеся популярностью у апачи, и несколько пакетиков красной краски, которую воины перед боем наносили на лицо в качестве защиты. Все это они нашли в дупле старого дерева. Жаждущие расправы с чирикауа офицеры поостыли, но от планов своих не отказались.
Рано утром в ущелье раздались выстрелы и разнеслись по долине тройным эхо, постепенно слившись в беспорядочный рев. Я и капрал Смит бросились за камни, занимая более выгодную позицию для предстоящего боя. Первоначально среди нас царило некоторое замешательство. Мы не понимали, кто начал бой и какие силы против нас. Кто-то крикнул, что видел на склоне ущелья за камнями враждебных чирикауа.
Действительно, я заметил как на скалистых гребнях то тут, то там появлялись фигуры индейцев, трясущих в нашем направлении своими грубо залатанными ягодицами, пренебрегая  всякой опасностью. Преследование этих дерзких воинов  наши тщеславные офицеры  совершенно справедливо сочли бесполезным. Мы дали в их сторону несколько ружейных залпов, тем самым завершив так и неначавшееся сражение.
 Апачи редко совершали нападения на хорошо вооруженные армейские подразделения, превосходившие по численности их силы. Но тем не менее несколько солдат эскадрона в этой стычке было убито и неустановленное  число  враждебных апачи ранено. В течение дня противник не оставлял нас в покое, предпринимая многочисленные попытки увести из ущелья отбитых у них животных.
Ночью было тихо. Наутро появились наши разведчики – апачи Белых Гор, которые сообщили, что следы враждебных ведут в пустыню. Командование приняло решение разделиться. Часть эскадрона должна была выступить против враждебных и преследовать их, другая часть – направиться обратно, чтобы отогнать скот поселенцам, после чего все должны были вернуться в Боуи. На первый взгляд,  это показалось разумным решением, но мы тогда не знали, чего оно будет нам стоить. Я выступил в составе своей роты в числе тех, кто должен был расправиться с враждебными. Нами командовал лейтенант Слоу. Он был неплохим, храбрым малым, но в то же время излишне амбициозным и безрассудным человеком…»
Далее запись прерывается. Мелисса нежно перевернула несколько страниц и перевела взгляд на отчетливый почерк.
«…Под палящим зноем мы маршировали весь день в юго-западном направлении и перед наступлением сумерек наткнулись на небольшой водоем, который снабдил каждого из нас и лошадей примерно  полпинтой воды. Слоу распорядился организовать здесь ночлег. Весь следующий день на марше нас донимала жара, так как мы вышли к песчаной пустыне, севернее гор Анимас. Тропа извивалась среди песчаных холмов и лавовых постелей, обычно обращенных к югу. Лошади и мулы начали уставать и страдали от жажды и жары. Если же чья-нибудь лошадь подала в изнеможении, то ее хозяин шел дальше пешком. Примерно в девять часов мы наткнулись на лужу грязи в солончаковой низине и расположились в ней лагерем. По этому бассейну грязной воды враждебные днем провели своих лошадей и разворошили содержимое до такой степени, что превратили его в сплошную жижу извести. За два дня утомительного марша мы прошли семьдесят миль, так и не выйдя к стоянке враждебных. Неизвестная страна распростерлась перед нами. Надежда нагнать чирикауа покидала даже самых стойких из нас – скаутов апачи. Индейские разведчики, всегда следовавшие пешком, были более подготовлены к трудностям перехода, однако даже и они начали выказывать признаки усталости. Несколько раз мы проходили места, где хитрые чирикауа обустраивали засаду, но потом оставляли ее. Солнце, казалось, становилось все жарче и жарче. Не было слышно ни пения, ни шуток, ни разговоров, никто в колонне даже не курил. Во второй половине дня мы наткнулись на водоем чистой и холодной воды. Но враждебные забили койота и бросили туда его выпотрошенный труп. Мы понимали, что нам уготована ловушка. Парни начали поговаривать, о том чтобы повернуть обратно и вернуться в форт. Но Слоу был не приклонен. Он жаждал славы и почета. Вдали скауты заметили тропу между двумя параллельными гребнями, окаймленную с обеих сторон кустарником и скалами.
Ко мне подъехал скаут Пепито.
– Там чихине, – сказал он, указывая на гребни.
– Чихине? С чего ты взял? – удивился я.
– Это люди Нанэ, – добавил Пепито.
– Нанэ!? Точно Нанэ, а не молодые воины-конокрады? – не унимался я.
Скаут утвердительно кивнул. Мне стало ясно, если Нанэ, то это серьезно. Кровавый предводитель апачи, «сегундо» (второй военный вождь, соратник Викторио, после смерти которого возглавил группу мятежных мимбреньо – «Апачи Теплого источника» – одна из групп апачи, проживавшая в районе гор Ойо Калиенте), наверняка рассредоточил своих воинов на каждом выступе, только и ожидавших, когда мы ступим на пологое пространство.
Разгадав замысел враждебных, Слоу решил обойти гребни скал с флангов и нанести удар по ним с тыла. Скауты поддержали его план и в авангарде сорока наших солдат выдвинулись в сторону гребней. Я и часть солдат моей роты остались прикрывать тыл.
 Спустя час мы услышали выстрелы и увидели вспышки. Так продолжалось на протяжении получаса. Потом выстрелы затихли и послышался грохот падающих вниз с горы камней. Стало ясно, что враждебные сбрасывают на наших людей тяжелые валуны. Вскоре нам подали сигнал о помощи и я отдал команду: «В седла!»  По мере приближения к месту боя мы увидели, как наши солдаты отступают, отстреливаясь. Вдруг перед нашими лошадьми прямо из-под земли, из-под горячего песка выскочили воины враждебных. Лица их были обвязаны банданами для того, чтобы песок не попадал им в дыхательные пути и глаза. Они мгновенно бросались на моих всадников, поражая их ударами ножей, стреляя в упор из револьверов и молниеносно выпуская град стрел. Пытавшихся прорваться к нам людей лейтенанта Слоу также отрезали находившиеся в засаде чихине. На меня бросился кто-то из воинов враждебных, но я успел ударом своего «Спрингфилда» избавиться от него. Я видел, как солдаты в замешательстве пытались что-то предпринять, но пока соображали, смерть настигала их.  Началась поистине бойня. Нас убивали…»
Мелисса прервалась… Сглотнув слюну, посмотрела в окно. Она на мгновение почувствовала то ушедшее время – время, хотя и неизвестное ей, но почему-то показавшееся до боли знакомым. Ее начала одолевать тоска. Перевернув страницу, она тщательно продолжила вчитываться в отцовские каракули.«…Развернув гнедую и выхватив револьвер, я продолжал отстреливаться от наседавших апачи. Заметив полосу, образовавшуюся между скальным навесом и тропой, я направил коня туда. За мной последовали трое всадников враждебных. Что есть мочи я мчался по звериным тропам, то выписывая кривые, то лавируя между деревьями, не замечая ничего: ни колючих кустов кактуса, ни острых игл акаций. Ветки трещали и ломались на моем пути.  Птицы, испуганные таким грубым вторжением, разлетались с громким криком в более безопасное место. Высоко в небо взвилась стая черных грифов, покинувших сухой сук. Инстинкт подсказывал моим преследователям (да и мне тоже), что такая погоня должна кончиться чьей-нибудь смертью. Широко  раскинув крылья, черные птицы кружили над нами. Я был в более выгодном положении, чем мои преследователи, потому что сам выбирал путь, вынуждая индейцев следовать за мною.     Хотя расстояние между нами не увеличивалось, но среди деревьев преследователи время от времени теряли меня из виду. Только грифы видели всех нас. Я мчался что есть сил, в то время как апачи теряли время на распознавание моих следов. Пока они ориентировались только по звукам (все еще был слышен топот копыт и хруст веток кустарника). Один из них, скакавший впереди, уже начал отчаиваться, так как потерял меня из виду окончательно, и осадил свою лошадь. Я укрылся в лощине за огромным валуном, на котором рос кустарник, и наблюдал за моими преследователями, сновавшими по гребню холма. Апачи поняли, что, гоняясь за мною, при каждом повороте проигрывают в расстоянии до меня, и поэтому вскоре топот копыт не услышали вовсе.
Я натянул поводья и сделал полуоборот, не спешиваясь с лошади. Внимательно оглядывая тропу, по которой только что проехал, я кинул взор на преследователей. Один из них пристально всматривался в окружающую местность, выискивая меня.         
 Он нервно схватился за ружье. Я заметил, что во всех его движениях чувствовалось лихорадочное нетерпение. Но почему-то он продолжал колебаться и, после некоторого размышления, отказался от своего намерения. Я отчетливо услышал, как он что-то сказал остальным воинам. Апачи некоторое время оставались на месте, будто почуяли что-то. Впереди и позади их было тихо, только вверху грифы издавали шорох своими крыльями. Мне показалось, что эти птицы, кружащие в вышине, подсказывают индейцам место моего убежища. Если бы они умели говорить человеческим языком, то наверняка бы давно это сделали. Но апачи не нуждались в подобных подсказках, им и так было понятно по повадкам птиц, что я не ушел, а где-то здесь. «Хорошо, если бы они ошиблись и сбились со следа, – подумал я невзначай. – Во всяком случае, я сам намеренно пытался сбить их со следа. Какой я болван, почему я медлю?! Ведь еще несколько минут – и апачи спустятся по склону, настигнув меня в укрытии. Черт возьми,  этого никак нельзя допустить…» Пришпорив свою гнедую, я вновь помчался что есть сил. Оглянувшись назад, я обратил внимание, что апачи пристально смотрели на меня, удирающего галопом, и не двигались с места. Не успел я проскакать и десяти ярдов, как передо мною откуда не возьмись, словно призраки, из-за зарослей юкки выскочили двое всадников апачи с ружьями наизготовку, да так неожиданно, что моя гнедая вздыбилась и от испуга сбросила меня на землю.
Я быстро поднялся и выхватил револьвер, но один из воинов, мгновенно бросив корпус своей лошади на меня, ударом арапника по моей руке вышиб кольт. Второй воин, не долго думая, выстрелом из ружья пристрелил мою лошадь. Через секунду индейцы издали клич, а уже на склоне холма появились те самые всадники, которые преследовали меня до того. Я стоял неподвижно, обреченный на смерть. Безразличие наполнило мой разум, и только учащенные удары сердца напоминали о том, что я еще жив. Приподняв голову, я увидел, как по склону медленно – медленно спускается всадник. Не спеша, шагом его лошадь подошла к окружившим меня воинам. Завидев этого всадника, воины немного расступились и дали ему возможность вплотную подъехать ко мне.
Это был сморщенный старик, испепеленные сединой, коротко остриженные волосы, которого покрывала поношенная фетровая шляпа. На шее болталась грязная, пропитанная потом бандана. Его глаза излучали волю и презрение и, казалось, обжигали все мои внутренности. Он в упор смотрел на меня, не сводя глаз. Я, в свою очередь, делал то же. Ноги у меня невольно подкосились, и я пал на колени. Апачи издали негромкий смех. Старик поднял руку, и воины затихли. Он спешился, прихрамывая на одну ногу, подошел ко мне, достал из-за пояса флотский кольт устаревшей модели, взял его за ствол и, резко размахнувшись, рукоятью этой увесистой «дуры» саданул меня по ключице. От боли я схватился за плечо. Потом старик своей маленькой короткой ногой нанес мне удар в грудь. Я упал…»
«О Боже! – воскликнула увлеченная чтением Мелисса. – Бедный папочка…» Смахнув слезу, она продолжила чтение: «Пока я лежал под прицелом апачских ружей и глотал сухой песок с земли, изредка поднимаемый ветерком, несколько воинов быстро разделались с моей лошадью, освежевав ее. Кое-как покромсав самые лакомые куски конины, они упаковали их в парфлеши и закрепили на крупах своих лошадей.
Потом апачи вскочили в седла. Меня со связанными руками прикрепили к задней луке испанского седла, в котором восседал, судя по головному убору, их пожилой шаман. Хромоногий старикан в фетровой шляпе не спеша развернул лошадь и медленно направился вверх по косогору. Мы последовали за ним.
Целый день при обжигающем солнце апачи вели меня на веревке вслед за лошадью неизвестными тропами и в неизвестном направлении. К концу дня старик, остановив отряд, дал команду апачи разбить лагерь на ночлег. Они поджарили куски конины и накормили меня. Потом костры затушили. Некоторое время они тихо говорили, затем, раскрутив свои походные скатные одеяла, улеглись спать. Меня разместили между двух воинов, связав по ногам и рукам.
С восходом солнца апачи тронулись в путь. На сей раз мне завязали глаза и посадили на лошадь одного из воинов. Ближе к полудню повязку с глаз сняли, и я вновь, щурясь от солнца, имел возможность созерцать окружающую местность. Апачи целенаправленно проводили со мною подобные действия. Видимо, у них в отношении меня был какой-то план, и поэтому они не убивали меня. Сколько времени мы шли к лагерю враждебных, я не помню. Движение индейцев было порой беспорядочным, и создавалось впечатление некой хаотичности в господстве личной прихоти каждого.  Мне легко было сравнивать с боевым армейским порядком. Старик-предводитель часто засыпал в седле. Просыпаясь, он что-то говорил, и воины тут же сбивались в группы по трое, спустя некоторое время снова ехали парами. Потом быстро поодиночке рассыпались во все стороны, вновь потом  собираясь в группы. Меня поражала неутомимость воинов и старика в фетровой шляпе. «На вид ему было лет восемьдесят», – подумал я о возрасте этого зоркого, как сокол, с походкой крадущейся пантеры и тонким слухом апачского лидера.
Похоже, настроение у апачи было хорошим. Мне показалось, что они даже шутили, время от времени заходясь негромким смехом. Их блестящие глаза смотрели ясно и смело, выражая  жизнерадостность. Они то и дело поправляли сбивающиеся черные волосы из-под своих матерчатых налобных повязок.
Пешком или верхом, рысью мы передвигались где-то около четырех миль в час. Разведчики, высланные стариком, разыскали лощину, где была вода, и мы направились туда. Расположившись на отдых, апачи  болтали, шутили, курили и грелись на солнце, словно ящерицы. За десять секунд они развели небольшой костер с помощью дощечки и палочки, которую необходимо было прокручивать, зажав в ладонях.         
 Когда огня было достаточно, апачи насадили на палочки тонко порезанную конину, аккуратно закрепив их на опоре возле углей. Я обратил внимание на то, что некоторые воины почему-то начали раскрашивать лица, пользуясь кровью моей гнедой, предварительно сцеженную ими. Кровь они смешали с пережженным мескалем, получая таким образом краску. Некоторые воины, словно девушки, достали маленькие зеркальца и принялись специальным пинцетом выщипывать растительность на лице. Все это удивляло меня, но одновременно вызывало неподдельное любопытство, наблюдая за поведением этих свирепых «призраков пустыни».
После привала мне вновь завязали глаза и сняли повязку уже только тогда, когда мы прибыли к месту назначения – лагерь враждебных.На территории их поселения, находившегося где-то в горах, повсюду были установлены примитивные укрытия: натянутые на древесные каркасы армейские палатки, шалаши из веток и травы, дощатые конусообразные сооружения, покрытые джутовыми мешками.               
 Повсюду виднелись дымки и стоял ароматный запах от поджаривающегося мяса. Женщины возились вокруг нескольких туш недавно убитых на охоте антилоп, вырезая у них язык, сердце и печень. Щуплая девушка и юноша потрошили кролика. Беззубая старуха, бросившая косой взгляд на меня, занималась ощипыванием дикой индейки.
Один из воинов апачи, ткнув меня стволом винтовки в спину, указал на место возле одного из жилищ и приказал сесть. Исполнив его указание, я присел и умиленно вытянул ноги, облокотившись спиной о стену скалы. Рядом со мною возилась женщина, поджаривая лепешки-тортильетки. Когда воин на время отошел от меня, женщина протянула мне одну такую кругляшку и улыбнулась. Я быстро расправился с апачским хлебом. Подобные лепешки мне приходилось есть многократно, но только в приготовлении мексиканцев.
Не успел я насладиться отдыхом, как меня заставили подняться и отправиться из лагеря вниз по тропе. Там моему взору предстали пленники индейцев – лейтенант Слоу, капрал Смит и скаут Пепито. Апачи держали их со связанными сзади руками и перевязанными вокруг голени веревками. Мои сослуживцы покорно стояли на коленях. Толкнув в спину и ударив под коленку, воин апачи заставил и меня принять такое же положение, как и у остальных пленников, не забыв связать веревкой.
– Привет, сержант, – только и сказал Слоу.
– А вы как здесь, Фортэскью? – удивленно молвил Смит.
Я молчал, ибо уловил суровый взгляд подошедшего старика в фетровой шляпе. Апачи посовещались, и лишь по выражению лица скаута Пепито я понял, что разговор касается наших жизней.
Старик-предводитель, подойдя к Пепито, спросил того о чем-то.
– Нанэ спросить солдат, – переводил Пепито слова старика, – хотеть ли солдаты помочь апачи жить мир белоглазый народ.
Мы единодушно и судорожно закивали головами, почувствовав надежду на спасение.
Пока Нанэ разговаривал с Пепито, я подумал об этом неуловимом лидере чихине. Вот уж не ожидал никак, что когда-либо встречусь с этим воином, о доблести и коварстве которого знал каждый военный, сражавшийся с апачи. Но почему Нанэ заговорил о мире? Ведь мы о нем знаем как о непримиримом, враждебном и злобном лидере апачи, подобно его соплеменнику Джеронимо.
– Нанэ сказать, что ты, – Пепито указал на меня, – пойти солнце взойдет к Нантан Люпан (так апачи называли командующего военным округом генерала Д.Крука) и сказать, что чихине хотеть идти Ойо Калиенте, а не Сан-Карлос, –
Я кивнул.
– Нанэ сказать, если солдаты убивать апач, то Нанэ убивать твоих амигос (друзей), – и Пепито кивнул на Смита и Слоу.
– Нет! Нет! – вырвалось у меня. – Я все сделаю.
Когда разговор закончился, Нанэ достал из-за пояса нож и подошел к Пепито. Не раздумывая, он вонзил лезвие ему прямо в сердце. Хладнокровно обтерев лезвие о рубашку скаута, Нанэ вставил нож в чехол и опустил взгляд на испускающего дух Пепито. Удостоверившись, что тот умер, Нанэ презрительно плюнул на его тело и отправился обратно вверх по тропе, как всегда, прихрамывая.
Нас – пленников – развели по разным местам лагеря. Апачи сделали так, чтобы мы не успели даже и словом обмолвиться.
С заходом солнца обитатели лагеря стали готовиться к ночлегу. Воины рвали траву и сносили ее в кучи, прикрывая сверху одеялами и шкурами. На ночь они располагались ногами к маленькому костру так, чтобы сохранять тепло и в то же время не выдавать своего местонахождения. Наши же солдаты разводили большие костры, не думая о том, что пламя от них могло привлечь внимание противника. Во время сна многие опрометчивые личности порой так поджаривались, что доходило до смешного. У апачи же в этой связи все было продумано до мелочей.
Я долго не мог уснуть под впечатлением бессмысленной, на мой взгляд, расправы с Пепито. Скаут  принадлежал к апачи койотеро, с которыми чирикауа испокон веков зачастую враждовали. Сегодня койотеро практически все служили в армии США и помогали выслеживать враждебных. Война против враждебных никогда не была бы победоносной, если бы не апачские скауты в рядах нашей армии. раждебные считали таких, как Пепито, предателями собственного народа и относились  к ним соответственно…»
Бегло прочитав еще несколько страниц, Мелисса остановилась, а потом вновь вернулась к тому самому месту в записках, где отец повествовал о Пепито.
«А дальше что? Как он добрался к своим? Апачи отпустили его?» – задавала сама себе вопросы Мелисса. Присмотревшись внимательно, она заметила, что в этом месте страницы из тетради были аккуратно вырваны. «Почему?» – подумала она. Но на это вопрос ей никто и никогда уже не ответит.
«…Резервация Сан-Карлос, Аризона, 1885 год», – прочла Мелисса вслух. Оторвав взгляд от тетради, она снова посмотрела в окно. Облетал кленовый лист, пополняя желто-бордовый ковер опавших листьев. Тающее солнце обволакивало умолкшие окрестности блистающим светом. «Далекое время, навсегда ушедшее, почему оно будоражит воображение?» – думала она, перелистывая старицы тетради…
«…Я служил в агентстве Сан-Карлос, когда туда направили сдавшихся в плен чирикауа. Это гиблое место определило правительство индейцам для жизни. Здесь не было ничего, что могло радовать взгляд и тешить душу. Ни дичи, не съедобных растений, только кактусы и гремучие змеи. Вместо плодородной земли камни и песок. Правительство считало, что может сделать из апачи фермеров в этом убогом краю, в чем мы, служивые, сильно сомневались. Их направили сюда, чтобы они здесь умирали. «Видимо, сильно подперло, – думал я, – раз Нанэ решил сдаться и привел своих людей в Сан-Карлос».
Я и Хьюз занимались регистрацией апачи, постановкой их на довольствие, выдавая карточки на пайки. В день выдачи продуктов индейцы, занимали длинную очередь и, подходя к небольшому окну, получали кофе, сахар, муку. С каждым разом паек для них урезали. Снабжение, к слову сказать, тогда был отвратительным. Апачи голодали. Я был свидетелем смерти многих из них. Чаще всего умирали дети. Находившийся в резервации скот принадлежал армии, и порой апачи покушались на него. Администрация жестоко наказывала индейцев за воровство, отправляя их в тюрьму. Один из них украл цыпленка для своих голодных детей и был пойман. Его должны были отправить в тюрьму за этот проступок.
В один из дней мы с агентом пили кофе, когда в дверь вошел солдат и сказал, что пришел вождь Нанэ. С момента нашей встречи прошло более четырех лет. В то время я был его пленником, сейчас он – моим.
– Чего ты хочешь? – пренебрежительно спросил агент вошедшего Нанэ.
Солдат-мексиканец, немного знавший язык апачи, выступил переводчиком.
– Не отправляй Натзили тюрьма, – едва слышно сказал старик.
– Нанэ, порядок ты знаешь, ваш человек совершил тяжкое преступление, и я вынужден наказать его, чтобы другим неповадно было.
– Голод, по-вашему, это преступление? – молвил Нанэ.
– Я не намерен с тобою философствовать, старик, – резко заявил агент. – Натзили отправится за решетку – и точка.
–Тогда апачи уйдут Сан-Карлос. Им все равно, где умирать. Ничто
не остановить меня, – произнес Нанэ, развернулся на своей хромой ноге и направился к двери.
–Ты мне угрожаешь? – только и успел сказать агент, но Нанэ уже вышел из помещения.
…Апачи выстроились возле окна за пайками и кутались в одеяла. Сегодня холодно, ночью в лужах замерзла вода. Прошло несколько часов, а окно так и не открыли. Я направился в лавку и зашел с тыльной стороны. Хьюз мне объяснил, что продуктов почти не осталось, ночью должен был  прийти караван с продовольствием, но он не дошел. Говорили, что апачи Джеронимо его разграбили…
…Прошла неделя, обоза с продовольствием все не было. Вчера апачи похоронили двоих детей. На крыльце лавки я заметил сидевшего Нанэ. К нему прижимался индейский мальчуган. Нанэ пристально смотрел на меня. Его глаза выражали скорбь и обреченность.
– Приветствую тебя, нантан (вождь), – сказал я, подойдя к старику. – Я знаю, вы голодаете. Продовольствие пока не дошло до агентства. Но я думаю, все образуется.
Старик не понимал языка белоглазых, поэтому продолжал сидеть, выказывая полное безразличие к моему присутствию.
– Погоди, сейчас вернусь, только не уходи. Я сейчас,– мельтешил я и поспешно удалился в казарму, где из полевой сумки достал небольшой кусок солонины, которую выдавали нам в качестве пайка.
Вернувшись к лавке, я не застал Нанэ.
Вечером я увидел его… Он сидел у костра в их лагере, рассказывая детям какие-то истории.          
 Я попросил того самого солдата-мексиканца обратиться к старику от моего имени и предложить солонину.
Нанэ уделил мне внимание, хотя без особого на то желания.
– Этот кусок мяса поддержит силы моих внуков, – сказал старик, взглянув на кусок солонины. – Благодарю тебя.
– Я так же благодарен тебе, Нанэ, за то, что не убил меня в горах
Анимас, – сказал я.
– Уссен (верховное божество апачи) и Дитя Воды (эпический прародитель апачи) учили нас не убивать пленных, которые опустили оружие и прекратили сражаться, – ответил  он.
–Тогда зачем ты убил Пепито, он же был пленным? – не выдержал я,  задав мучавший меня все это время вопрос.
– Он – предатель, – сухо отрезал старик и направился к детям.
   Наступила ужасная весна… Нанэ  тяжело переносил смерть своих людей от болезней. Агентство охватила малярия. Всевозможные паразиты поедали апачских детей. Ни шаманы, ни наши доктора не могли спасти их жизни. За Нанэ и его окружением из ретивых вождей установили наблюдение, так как прошел слух о том, что старик готовит побег из резервации.
 Охрану лагеря, где расположилась община Нанэ, удвоили. В резервации индейцам запрещалось иметь при себе оружие, поэтому апачи изыскивали всякие возможности, чтобы приобрести его. В большинстве случаев они изготавливали его сами, тщательно укрывая в тайниках. Они мастерили луки и стрелы, воровали ложки и вилки, у потерявших бдительность солдат похищали револьверы, которые потом разбирали на части и прятали. Обыски, производившиеся периодически в их хижинах, не приносили желаемого результата, ничего похожего на оружие найдено не было. Немного успокоившись, мы вечером решили отдохнуть и расслабиться. Солдаты разожгли костры и под звуки губной гармошки приятно проводили время. Ничто не предвещало беды.
Совершенно ненавязчиво под звуки музыки к нам подошли несколько мужчин апачи, которые вышли из своих ветхих хижин. Они стояли и слушали музыку. Кто-то из солдат предложил им присесть и покурить табак. Мужчины охотно согласились.  Потом я заметил, что из жилищ вылезли женщины и дети и направились к ручью. Солдаты встрепенулись, но сидевшие с ними мужчины апачи успокоили их, убедив, что их жены просто хотят искупаться и набрать в ведра воды. Я распорядился направить за ними к реке караул, к которому присоединился и сам. Что-то тревожило меня.  Индианки прямо в одежде вошли в реку с детьми и начали двигаться на тот берег. Один из скаутов апачи- тонто, находившихся при мне, громко крикнул, чтобы те вернулись и не переходили реку, ибо солдаты будут стрелять, так как посередине реки проходила граница резервации, которую пересекать без разрешения индейцам запрещалось. Но апачи не слушали, а только ускорили переправу. Тогда я приказал стрелять вверх.  Выстрелы, как потом выяснилось, явились сигналом их воинам, которые поджидали нас в засаде у реки и на территории лагеря. Мы услышали их боевой клич и в мгновение подверглись атаке.
Один из индейцев, пробегая  мимо меня, бросился к реке, но стоявший рядом со мною скаут тонто бросился ему наперерез, свалив на землю. В схватке  скаут достал револьвер, а его противник – нож. Коротким ударом беглец рассек скауту горло. Тот упал на спину и самопроизвольно выстрелил, попав сопернику в живот. Двое солдат добили этого враждебного выстрелами в голову. В этот момент мы уже не пытались остановить убегающих апачи, а стреляли прямо в них.
На том берегу апачи оказали сопротивление, отбросив нас в реку и заставив отступить обратно. Те из нас, кто увязли в схватке с ними и не отступили, попали в засаду и были перебиты.
Укрывшись в скалистом овраге, я и сам попал в засаду. Там, под пожухлой листвой, залегли двое апачи, притворившись мертвыми. Не успел я сориентироваться, как один из них метнул в меня копье. Снаряд  попал мне в правый бок, но глубоко, к счастью, не увяз. Апачи бросились на меня, но я в упор выстрелил в одного и второго. Они упали замертво. Выбравшись из оврага, я побрел к реке, чтобы вернуться на свою позицию, но не смог, так как был отрезан  индейцами, которые уже гнали через реку захваченных у нас лошадей.
Я стоял прямо на их пути. Мне ничего не оставалось делать, как взвести курок и открыть по ним огонь из револьвера. В лунном свете я был у них  как на ладони. На наших позициях слышались выстрелы и крики солдат. Позади меня, в стороне, куда хлынули беглецы, также не прекращалась стрельба. Я открыл огонь по всадникам…
Патроны закончились… Я просто стоял и ждал, когда лошади начнут топтать меня, но они разбегались передо мною. Вдруг один из всадников, гнавших лошадей, остановился, заметив меня, повернул коня и направился в мою сторону. Поравнявшись со мною, он что-то сказал на своем наречии. Я поднял голову. На меня смотрел Нанэ. В лунных бликах я отчетливо разглядел линию боевой раскраски на его лице. Я понял, что Нанэ вновь встал на тропу войны. Он обещал, что уведет свой народ из резервации и ничто его не остановит. Он сделал это…
…Преследование беглецов ничего не дало. Прикрывая отход соплеменников, апачи организовали нам ряд засад у дороги, а потом заманили в ущелье и расстреляли из луков точными выстрелами. Скольких чирикауа тогда убили, мы так и не узнали, потому что индейцы  уносили с собой тела своих раненых и убитых…»
Мелисса перевела внимание на свет и тени, появившиеся во дворе дома одновременно с легкой прохладой от ветерка, разносившего серебристую паутину. Бережно перевернув обветшалую страницу, она продолжила…
«…Джексонвилл, Флорида. Апрель, 1886 год.
Закончилась война с апачи. Правительство отправило их по железной дороге в заключение во Флориду, в форты Марион и Пикинес. 
В Джексонвилле мы выполняли задачи по фильтрации ренегатов. Телеги с апачскими пожитками подъезжали к пристани, где их ожидал паром, чтобы перевести к месту заключения. Апачи выглядели растерянными – блуждающие взгляды, мрачные, выражающие презрение лица. Они неторопливо выполняли команды конвоиров. На мужчинах и на многих подростках отсутствовало нижнее белье. Их женщины были одеты в плохо сшитые мешковатые ситцевые платья, не поддающиеся описанию длинные носки и другую одежду. Из украшений на них были лишь бусы из дешевой меди или стекла. На поясах нашиты жестяные и медные пуговицы и множество всяких блестяшек. Молодые девушки и женщины выглядели более опрятными: их платья имели кружевные манжеты. Они то и дело взваливали на спины плетеные люльки с младенцами.
Носильщики негры таскали предоставленные правительством для пленных апачи квадратные пакеты, перевязанные веревками, в которых находились черные жестяные банки, ведра с горшками, тюки великолепно выделанной и богато украшенной кожей, связки сушеного мяса, мешки с едой, одеяла, верхняя одежда. Все это казалось беспорядочным нагромождением, а негры отпускали в адрес апачи колкие замечания.
Сверяя апачи по латунным браслетам на их груди, я делал отметки в листе учета. Мимо меня прошли их знаменитые лидеры – Чиуауа, Ульзана, Найче, а когда дошла очередь до Нанэ, то сердце мое учащенно забилось. Старик еле ковылял на сверку, он держал люльку с ребенком. Одна из апачских женщин пыталась взять у него младенца, но он отказался от ее услуг. Подойдя ко мне, Нанэ не выказал каких-то определенных эмоций. Искрометный взгляд в знак приветствия – и все. Младенец все время плакал, и Нанэ удрученно что-то шептал…
Форт Марион, Флорида. Несколько месяцев спустя.
 Апачи разместились на территории форта в брезентовых армейских палатках, так как в душных казематах форта проживать отказались…
…Мелисса… Пусть моя тайна умрет вместе со мною…
Вечером я проводил Мериам к палатке Нанэ, где у него на руках умирал грудной ребенок. Это была девочка, правнучка легендарного апачи. Ее мать, внучка старика, умерла по дороге во Флориду. Отец ребенка затерялся на просторах Соноры. Нанэ страшно переживал и, казалось, пал духом от бессилия что-то изменить. Мериам знала толк в медицине и была хорошим врачом. К сожалению, Бог не давал нам с ней детей…»
Мелисса остановилась и удивленно произнесла: «Как? Мама? Мама тоже находилась там? Господь всемогущий, мои родители для меня, оказывается, тайна за семью печатями!»
«…Апачи проводили обряды и ритуалы, но ребенку не становилось лучше. Мериам осмотрела девочку и диагностировала  – двустороннее воспаление легких. Оставлять ребенка в таком состоянии без наблюдения врача было нельзя, о чем переводчик сказал Нанэ. Старик был под влиянием своих родственниц, которые помогали ему выхаживать малышку. Женщины возражали против госпитализации ребенка в военный госпиталь  Джексонвилла.
Нанэ, терзаемый сомнениями, подал мне знак рукой и предложил выйти из палатки. Мы удалились. Старик с полными от слез глазами что-то говорил мне. В ту минуту мне показалось, что я понимаю его сердцем. Он жестами показал мне, чтобы я позаботился о ребенке, сделав акцент на то, что он очень стар и скоро умрет, а будущее его народа неизвестно.
Когда Мериам забирала девочку, родственницы Нанэ так завопили, что барабанные перепонки едва выдержали нагрузку. Старик схватил свою клюку, на которую он последнее время опирался, и несколько раз огрел женщин ею, сердито прикрикнув на них. Женщины тут же успокоились и разбежались…»
«Странно, – ухмыльнулась Мелисса, – но снова недостает страниц».
«…Мобил. Алабама. Казармы Маунт Вернон, 1887 год. Я прибыл сюда для прохождения службы за год до перевода военнопленных апачи из Флориды. Моя семья осталась в Оклахоме. Мериам часто писала мне о нашей…
Вскоре всем военнопленным апачи предоставили небольшие домики и участки под огороды. Я часто встречался с Нанэ. Мы подолгу разговаривали.               
 Нанэ спрашивал меня о… Нанэ соглашался с тем, чтобы молодежь апачи научилась выращивать хлеб и разводить скот. Старик в этом увидел будущее для его народа. «Тропа войны, – говорил Нанэ, – осталась в прошлом. Надо учиться жить в мире». Старик по-прежнему сожалел о том, что не погиб в бою, подобно Викторио, которого считал гордостью их народа. Я как-то сказал ему, что он живая легенда апачи. Нанэ ответил, что легенды слагают о тех, кто живет долго. Действительно он – целая эпоха. «Невообразимые ощущения возникают тогда, когда с тобою говорит история», – часто думал я, общаясь со стариком.
– Как ты думаешь, она должна знать, чья кровь течет в ее жилах? – спросил он меня.
– Трудно сказать, – ответил я.
– Надеюсь, что вы с женой понимаете все правильно, – заключил Нанэ.
– Надеюсь, и ты, Нанэ, не сожалеешь об этом, – добавил я.
«…1890 год. Я снова в Маунт Вернон. Ужасно болит плечо, ноют суставы… Я скучаю… Как там моя малышка Мелисса?.. Находящиеся в поселении апачи сегодня не работают. У них траур. Умерла Лозен. На кладбище стоны и рыдания. В толпе их вождей я заметил Нанэ. Заметно, как горюет старик по Лозен. Ведь с ней он прошел долгий боевой путь по тропе войны. Все это время она была для него продолжением того, кого он любил и почитал всем сердцем. Воительница Лозен – сестра Викторио, она так больше и не увидела райские земли Ойо Калиенте.
Через несколько дней я навестил Нанэ. Старик ждал не меня, а то, что я обещал ему привезти при нашей прошлой встрече. Я развернул листок бумаги, где детской рукой карандашами нарисованы горы и солнце. Он скрюченными от артрита пальцами нежно взял листок и долго смотрел на него. Свернув листок, Нанэ положил рисунок под рубаху ближе к сердцу, отвернулся от меня спиной, а потом подал знак рукой, чтобы я уходил…»
Прервав чтение, Мелисса обратила внимание на медленно опускающийся оранжевый диск солнца в долине Сакраменто. Она много раз слышала о том, что индейцы тяжело переживали разлуку со своими детьми, внуками и правнуками, которых поневоле правительство отправляло в индейский интернат в Карлайле в рамках реализации программы их социальной адаптации. Как ей показалось, Нанэ не был к этой проблеме равнодушен и, видимо, отец вручил ему рисунок кого-то ребенка – родственника Нанэ, после чего старик расчувствовался.
 «…Форт Силл. Территория Оклахома. Поселение военнопленных апачи, май 1896 года.
 И вот, наконец, я в отставке. Долгих двадцать пять лет службы. Мериам и Мелисса готовятся к отъезду в Калифорнию. Я забронировал кусок земли под ранчо близ Сакраменто. Попробую начать новую жизнь фермера. Необходимые документы на руках. Счастлив ли я?
…Деревня, где проживал Нанэ и его родственники, расположилась на небольшом холме неподалеку от деревни Джеронимо. Туда я добрался никем не потревоженный. Встречавшиеся в деревне апачи уже не походили на тех грозных, диких людей, с которыми еще более пятнадцати лет назад мы вели войну по всему юго-западу. Мне казалось, что они утратили все черты жестокости и были готовы исполнить любое желание белоглазых (как они нас называли), которые что ни день попирали их права, низводя этих гордых кочевников до положения униженных рабов.  Мои симпатии к этому народу мало кто разделял, да я особенно и не старался их выказывать перед людьми своей расы. Более того,  то, что всегда усугубляло мои проблемы – это то, что я давно считал подарком судьбы и неотъемлемой частью своей жизни… (текст  вытерт).
…В грязи валялся пьяный индеец. Две женщины пытались его поднять и усадить на лошадь. Я любезно оказал им эту услугу.
…У хижины, где проживал Нанэ, взад-вперед топтался солдат. Он то и дело бесцеремонно входил и выходил из нее.
Я остановился и привязал свою лошадь.
– Что-то случилось, парень? – спросил я.
– Старик умирает, – удрученно ответил солдат.
– Умирает?
– Так точно, сэр, более недели лежит, не встает.
– Я войду?
– Конечно, сэр.
Нехитрая утварь. Кровать – дощатый топчан, покрытый ветхим рваным матрацем. На ней лежал Нанэ. Его лицо, изборожденное морщинами, оставалось безмятежным. Шаман апачи пел какую-то песню, чтобы умилостивить духов либо уговорить Уссена, чтобы тот принял вскорости,
не обрекая на мучения,  душу великого воина апачи. Не берусь с точностью утверждать это, но тогда мне так казалось. Две женщины, сидя на коленях на твердом дощатом полу, растирали в ступке какие-то травы. Перешептываясь между собой, они изредка бросали на меня косые взгляды.
Я просто стоял и смотрел… Не сказав ни слова, решил выйти. Как только я направился к выходу, хриплый голос, как из «преисподней», окликнул меня. Я обернулся… Нанэ слегка повернул голову в мою сторону и начал что-то бормотать. Голос был настолько слабым, что его едва понимали соплеменники. Одна из женщин протянула ему металлическую чашку, в которую бросила несколько щепоток толченого вещества, предварительно размешав его с водой. Старик не торопясь выпил и через несколько секунд изрыгнул все обратно. Другая женщина заботливо платком обтерла его лицо… Шаман остановил свою песню и затих.
– Он говорит: «Красивая, необитаемая земля», – сказала одна из женщин на плохом испанском, стараясь передать слова умирающего.
 К моему удивлению, я хорошо разобрал ее речь.
 – Олени, горные львы, медведи. Там бьют полноводные реки и журчат ручьи – и никого вокруг, кто мог бы нас потревожить, – продолжала она, стараясь тщательно подбирать испанские слова. – Я бродил по пустынным каньонам, взбирался на горы, блуждал по лесам и спал под звездным небом, думал, что смерть наступает только от пули…
Нанэ едва заметно кивнул головой в знак удовлетворения тем, что соплеменница правильно передала его слова. На его безмятежном лице появилась робкая улыбка. Рука, лежавшая на груди, медленно скользнула вниз и повисла. Шаман нежно опустил свою ладонь на его лицо и закрыл старику веки. Достал из мешочка ходентин (магическая пыльца, используемая в религиозных обрядах апачи) и просыпал им черту, как бы ограждая мир мертвых от мира живых. Женщины начали стенать… «Все, ушел великий апачи», – сказал я себе и вышел.
«Нэнэ – самый старый военный лидер апачи, – думал я, усаживаясь в седло. Человек феноменальных способностей, которого мы ни разу так и
не смогли поймать, пока он сам не приходил и не сдавался. Скажите, а разве можно поймать ветер? На момент смерти ему, кажется, исполнилось более девяноста лет или я ошибаюсь?»
– Сеньор сольдадо, паре (стойте)! – окликнула меня одна из тех женщин.
Я остановился. Она протянула мне свернутый вдвое листок. Развернув его, я увидел, что это тот самый рисунок… (текст вытерт) «Солнце и горы», который я когда-то подарил Нанэ.
– Грасьяс, – сказал я в ответ и пришпорил лошадь.
– Асталуэго (до свидания), –  пронеслось вслед.
…Нанэ похоронили на апачском кладбище близ Форта Силл. Я на похоронах не присутствовал, так как с семьей был уже в пути на Калифорнию и под монотонный стук вагонных колес с молчаливой грустью кропал в тетрадь свои воспоминания».
На этом записи заканчиваются. Мелисса прислушалась к скорбящему звуку наступающего вечера, который безучастно, как в пустоте, создавал тоскующую тишину. За обложкой тетради она обнаружила ветхий листок – рисунок, на котором сияло карандашное солнце и величественно молчали такие же карандашные горы. В правом нижнем уголке рисунка она едва разобрала надпись: «Вaby MELISSE (малышка Мелисса)».
 Ее сердце судорожно застучало. Кажется, она все поняла… Тайна отца раскрыта. Наслаждение и печаль смешались в единое ощущение... Овальное зеркало на стене, в которое изумленно смотрела Мелисса, подтверждало ее догадки. Она медленно, не сводя глаз со своего отражения, провела рукой по бронзовой коже, распустив пышные, отдающие блеском, черные, как смоль, волосы…
«Линия судьбы», – прошептала Мелисса, смахнув со щеки непрошеную слезинку.