Два одиночества

Идёт по улице. Шатается со стороны в сторону. Изредка спотыкается. Нет, он не пьяный, просто его уверенность в себе, нашла крылья и улетела. Просто голова идёт кругом от похожести прожитых дней, недель, лет. Просто не нашлось ещё человека, готового понять и разделить, поделиться своим внутренним миром, пустить внутрь и специально потерять ключи, чтобы дверь, ведущая к доверию, никогда больше не запиралась. А ведь ему уже сорок с лишним лет. На его лице начинают проступать морщины. Он думает, что больше в его жизни, не будет таких моментов, когда ты не можешь читать книги, только из-за того, что твоя настоящая жизнь, на много насыщеннее и интереснее того, что написано на пожелтевших страницах. И он просто идёт. Безо всяких на то причин. Лишь для того, чтобы идти. В никуда и из ниоткуда. Из одного места, где живёт тишина, в другое, но всё с той же тишиной.
Он всё время о чём-то думает. Его мысли настолько громкие, что иногда даже заглушают шум проезжающих машин, разговоры прохожих, стук женских каблуков. Это всё они, эти мысли, непонятно о чём, да и зачем вовсе, заставляют его идти. По дворам и проспектам, по площадям и вытоптанным дорожкам, он стирает свою подошву, портит обувь, но идёт. Это как на войне, на самой страшной, кровавой войне, вот только вместо винтовок и прочего вредоносного оружия, здесь тишина, одиночество, усталость. Здесь идут до конца. Но при этом тебе никто не обещает, никто не гарантирует, что конец этот будет победным. Остановишься и больше уже не пойдёшь, ляжешь, в уютном окопе своей квартиры и будешь лежать как овощ, дожидаясь смерти, отмечая дни в календаре, как до какого-то грандиозного события. Мысли убивают. Да-да, он это знает не понаслышке. И каждую прожитую секунду, ведёт борьбу с ними.
Казалось бы, чего не хватает? Живёшь себе, ну и живи. Кто-то, когда-то, видать по пьяни, сказал ему, что жизни нужно учиться у природы, у животных. Тогда, он не придал значения этим словам. Он в них даже не стал вслушиваться. А всё из-за того, что его всегда тошнило от людей, способных раскрыть душу лишь с помощью алкоголя. В этом ничего страшного нет, за исключением того, что когда пьяная душа открывается, вместо слёз, с её невидимых глаз, бежит спирт, от её слов откровенно воняет, да и вообще, вся она состоит из чего-то черного, вязкого и липкого. При её виде, хочется стать брезгливым. По отношению ко всему. Особенно к жизни. Хочется проучить её, отомстить за все полученные от неё в подарок страдания. И хочется дико смеяться ей в глаза, чтобы она думала, что я спятил. Я хочу видеть, как она недоумевает, недопонимает, теряется в догадках, домыслах и всё не находит ответов. Как? Зачем? Для чего? И в эту секунду её сомнений, в эту редкую, как идеально круглая жемчужина, секунду, ты кричишь ей, спрашивая,  тем самым добивая её окончательно: «Так в чём же был этот загадочный смысл жизни?», а после добавляешь: «А как на счёт жизни после смерти?» или «Где спрятаны рай и ад?».
Это абсолютно обычные мысли, которые буквально каждый день посещают одиноких, хотя вернее истощенных одиночеством людей. Фрейд говорил, что человек, который начинает задумываться о смысле жизни – уже не здоровый человек. Одиночество – это болезнь. Но оно часто вдохновляет, как вдохновляют и страдания, и тоска, и разбитые надежды, и неоправданные ожидания, и ещё много-много того, что вызывает депрессию, нервный срыв, пробуждает талант, гениальность, всё то, что легко лежится транквилизаторами и антидепрессантами.  Мир сделал огромный шаг вперёд.
И все-таки, у природы нечему учиться. Это была пьяная истина. Разве что можно попробовать научиться пропадать в тропических лесах, хотя мы сами порой бываем больше и гуще любого леса, да и пропасть внутри себя, не так уж и сложно, достаточно лишь ничего не хотеть, но жаждать спасения.
- Алло, милиция, это снова я, - говорит его сорокалетнее одиночество в телефонную трубку. – Квартиру напротив, грабят. Только что, я возвращался с очередной прогулки, и увидел сломанную, соседскую дверь. Там какие-то люди. Они шумят и разговаривают матом. Приезжайте.
Всего десять минут, и милиция стоит у порога. Рядом стоят соседи. Все они так озлобленно на него смотрят, что становится не по себе. А он, как будто бы этого не замечает, не видит, смотрит на их губы, которые вот-вот разомкнутся криком, и надеется на что-то невозможное, но не на поцелуй, а на тёплые объятия. Он знал, что так будет, он прекрасно знал, чем это закончится, но, тем не менее, сделал, и надеется на чудо.
- Зачем? – спрашивает его соседка. У неё растрёпанные волосы, руки в муке, скорее всего ее, оторвали от кухни. Она пекла пирог или что-то другое, что могло добавить уюта, или просто накормить. – Зачем вы постоянно вызываете милицию? Может быть вы, нас ненавидите?
- Что вы?! Что вы?! Совсем не ненавижу! Даже наоборот! – оправдывается он за поступок совершённый собственным одиночеством.
- Тогда зачем вы вызываете милицию уже в четырнадцатый раз за два месяца? И всегда ложно? Вам самому это не надоело?
Он молчит. Опускает глаза, как провинившийся ребёнок и молчит. А в этот момент, что-то внутри него кричит, раздирая горло, срывая связки: «Спасите! Спасите меня! Прошу!». Но этот внутренний голос никто не слышит, все присутствующие, видят лишь человека, который явно немного не в порядке, которого бы лучше отправить в больницу для душевно больных и забыть о его существовании, стереть из памяти, что будет довольно просто сделать.
- Почему вы не выписываете ему штрафы, за каждый из ложных вызовов? – спрашивает муж женщины с растрёпанным волосами.
- Вызов ведь не совсем ложный. Любой заботливый сосед, на его месте, поступил бы так же. Откуда ему было знать, что вы просто меняете двери. Эти люди, рабочие, которых вы наняли, их ведь не так уж и сложно спутать с преступниками. Вот он их и спутал.
Рабочие, курящие свои крепкие, дешевые сигареты этажом ниже, не громко засмеялись, прикрывая свои улыбки грязными, от работы, руками.
- Хм-хм, – негромко покашливает женщина и добавляет: - Четырнадцать раз? Перепутал? Четырнадцать раз?
- Абсурд, – говорит её муж.
- Бывает, - говорит мужчина в форме.
- Нет, с нормальными людьми, такого не бывает, - говорит женщина. – Мы найдём на него управу, – и после этих слов, она очень по театральному разворачивает и громко хлопает своей новой, только, что поставленной входной дверью. Муж пожимает плечами, глядя на милиционера. И больше ничего не происходит. Все они расходятся. И больше ничего, лишь одиночество, в квартире номер 36, тапочки с продырявленными пятками, уже ненавистный зелёный чай и мысли, мысли, мысли.
В квартире, напротив, в квартире номер 34, где жила эта женщина, с растрёпанными волосами и руками в муке, на первый взгляд было всё замечательно, на первый взгляд в этой квартире стали реальностью всё мечты большинства маленьких девочек. К любому описанию её семейной жизни, можно было спокойно подставлять приставку «самая» или «самый». Самая крепкая семья, самая большая любовь, самый счастливый и идеальный брак, самый любимый и желанный муж, самый сказочные отношения и всё это вмещалось в одной лишь квартире номер 34. Всё это сочилось из трещин в оконных рамах, вытекало, убегало, испарялось и в конце концов исчезло, буквально через пару месяцев совместной жизни. Оставив после себя гору немытой посуды, постоянный бардак, извечный голод как наказание, как плату за рай.
Её муж, он просто источал скуку, в каждом своём движение, жесте, взгляде. Он был мёртв, при жизни. Он и не рождался вовсе, или скончался, научившись говорить. Чёрные брюки, белая рубашка, васильковый галстук, работа, работа, работа. Мечты, которые недостойны, называться мечтами. И она, вся красно-белая, улыбающаяся, но с подавленной улыбкой. Она его любила, и не видела его настоящего, она не видела, каким он был, не замечала, не хотела замечать. Она любила лишь образ, который совсем чуть-чуть напоминал ей образ идеала в своей голове. Поэтому она была взаперти. Она добровольно повесила замок и отдала ему ключи. Всё в жизни запирается на замки. Наша жизнь состоит из этих замков и комнат, дверей, которые мы запираем и отпираем, а потом садимся, признаём, что не можем идти и плачем, тихо плачем, не слышно, на второй половине кровати, ночью, лицом уткнувшись в подушку, притворившись спящим.
Идти? А куда? Оставаться нет сил. Люди не умеют летать, но не в этом проблема. Если бы каждому человеку, который мечтает о крылья, подарили бы крылья, но вместо их собственных рук, они бы скончались, от голода. Неуклюжие крылья. Неудобное тело, не способное улететь, когда этого так хочется. Это одиночество с кем-то, гораздо страшнее того одиночество, где ты действительно один.
Она умирала. Она умирала даже не один раз, и не пять, не десять. Она делала это регулярно. Её муж даже водил её к психологу. Но она отказалась с ним говорить. Это её состояние, было до невозможности тяжёлым. Это когда разгрузить вагон угля, слабыми женскими руками, было гораздо проще, чем ответить на телефонный звонок.
Она покупала снотворное. Большую часть таблеток рассыпала рядом с собой, на полу, принимала несколько штук и благополучно засыпала. Муж приходил с работы. Заставал эту картину. Вызывал скорую помощь. И ждал, когда её в очередной раз спасут. Он уже даже стал привыкать к её непродолжительным смертям. Он начал привыкать мысленно, хоронить её и раскапывать. Он начал привыкать. А она, всего-то и хотела спастись, с помощью этих смертей, серии маленьких суицидиков, но не спаслась и даже ничего и не изменила. А всё из-за того, что муж, к ней не прислушивался. И она злилась. И снова отправлялась в аптеку. И снова умирала и ждала, что её спасут. Но сама, так же играла роль, слепого мужа, только уже для своего соседа, срываясь на нём, когда тот, позвонит в милицию, выйдет на лестничную клетку и так же как и она будет ждать спасения от своего одиночества, ожидание которого, по большому счёту уже и стало всей его жизнью.