***

ВЛАДИМИР
ГАБЕЛИЯ

БИО
СТАРОГО
РУССКОГО


документальная повесть


Владимир Александрович Габелия родился в 1938 году в г. Баку, в семье, где мать - учительница, а отец - инженер-нефтяник.
Окончил Львовский политехнический институт по специальности инженер-геолог. Участвовал в открытиях и в освоении крупных газовых месторождений Якутии, Коми АССР, Ямала, Ямбурга, Уренгоя, прошел путь от участкового геолога до генерального директора крупнейшего производственного объединения.
Повесть "Био старого русского" является автобиографической. Фамилии и имена лиц не изменены, факты и события, описанные непосредственным участником, достоверны.



Сотворил Бог человека по образу своему и дал ему выбор:  жить по закону в единстве с миром или отдалиться от Бога, черствея Душою.
Кротость и тщеславие, смирение и гордость, умиротворение и уныние, радость и тоска, удовлетворение и зависть, доброта и гнев, любовь и  ненависть, бескорыстие и сребролюбие, воздержанность и чревоугодие, целомудрие и блуд - это извечная борьба эмоций в человеке, борьба его греховности с праведностью. Кто победит: Добро, или Зло?

Человек живет по Судьбе. У каждого своя миссия. Но все, что с ним произойдет от рождения и до смерти, все возникает только по его решению.  Цель в жизни может и предопределена, но дорогу к ней выстраивает сам человек.


1. Якутия

Покидали ковчег через год плавания. Земля парила. Горы мрачно нависали над ней. Твердь стала чужой. Холодный ветер дул, не переставая, и все разбрелись по пещерам со зверьем и зерном, чтобы есть.
Вода отступала. Меж гор в долинах оголялась земля; в нее сажали зерна и собирали траву. 350 лет Ной рассаживал лозу для детей Сима, Хама и Иафета, и для их детей, и для их близких, и для ануннаков - голубоглазых гигантов,  прилетавших с неба.
Однажды Хам посмеялся над наготой отца своего. За это Ной, захмелев от вина, проклял потомков сына, назначив Ханаану - внуку своему, сыну Хама, всему роду его быть рабами у рода Сима и рода Иафета.
Ковчег остался на горе, и туда уже никто не поднимался, а шли вслед за уходящей водой, прячась от ветра в пещерах, зарываясь от стужи в землю. Опять появились леса и луга, а люди плодились и наполняли их. Всего было вдоволь, и всем было хорошо.
Все держались родами, а когда людей становилось много, то они отделялись коленами, и со своим скотом уходили в новые земли ("Потоп").

Фамилия Левки была Рязанов, а прозвище Фэцен. Что это означало, никто не знал, но к нему прилипло, как штемпель на его наглую рожу.
Познакомились мы в самолете Москва - Якутск перед посадкой в Красноярске на дозаправку. Сосед по креслу втолковывал мне Постановление Правительства о льготах для северян, опубликованное в "Правде". Настроение было беззаботное. Завтра в Якутске отпраздную "День геолога". А затем работа и оклад. Даже если дадут 100 рублей, то с коэффициентом это уже 180, а там, глядишь, и премия. Это вам не 90 рэ и ходи в техниках-геологах, пока кто-нибудь из корифеев не откинется. Во "Львовнефтегазразведке" скамейка запасных длинная, и до оклада 150 рэ надо пахать лет десять. Нет, начинать надо на севере. Лет пять повкалывать, а затем в НИИ. Из наших только Санька Леонов на севере - сбежал от принудительной женитьбы в Тюмень, не дождавшись распределения, пишет: все классно. А сосед мой - тоже геолог, нахваливает жизнь в Магадане, агитирует махнуть прямо к нему. У них не хватает геологов, а то, что я нефтяник и в твердых полезных ни бум-бум - не беда, все образуется, ведь альма-матер одна. Сосед прочитал мое направление в Якутское Территориальное Геологическое Управление и пообещал мигом согласовать перевод. Наплевать, что он везет в свою красивую жизнь на Магадан поддоны с куриными яйцами. Ну и что? Все везут что-то, до предела упакованные, значит, деньги водятся. У меня 30 рэ в кармане, а я тоже везу 5 кг апельсинов, Шура заставила взять. А кому их везу, я же ни одной живой души в Якутске не знаю? Кстати, надо будет сразу же выяснить насчет аванса, и послать Шуре. Таньке уже четыре, и если будут условия и жилье, я их обязательно заберу.
Нет, все классно. Льготы - это как семерка в прикупе на мизере. Сейчас на север повалят, а я уже там. У пассажиров ТУ-104 газет почти не было. "Правды" всего две-три, моя была нарасхват, и когда сзади меня вежливо постучали по плечу, и попросили газетку, я не удивился. Поразился я лицу с кривой улыбочкой стальными фиксами и челочкой на лбу. Приехали: вот и коренной северянин - БИЧ северный.
Самолет пошел на посадку, засвистело в ушах, говорить стало невозможно, сосед мой замолк, и через 20 минут все шли в здание аэропорта, отворачиваясь от пронзительного ветра.
Экипирован я надежно. Во Львове было тепло, но Шура заставила меня взять унты и полушубок. Когда еще выдадут, а это подарок от друзей-геологов. Переоделся я еще в Москве и на ветру ощущал себя комфортно.
Объявили о задержке рейса - обычное дело на северных перелетах. Сосед мой куда-то исчез, и как-то, само собой, ко мне подошел парень с фиксами.  "Левка, - отрекомендовался он, - молодой специалист-геолог, лечу в Якутск". И протянул мне направление в то же ЯТГУ. Через пару минут мы сидели в ресторане аэропорта за бутылочкой коньячка, перебивая друг друга, делились планами и впечатлениями.
У Левки денег не оказалось, и мой бюджет сократился на 25 рэ. Но в Якутске Левку встречают друзья-геологи. И поэтому жизнь прекрасна, судьба явно благоволила ко мне.
Проснулись мы при посадке в Якутске. Опять заломило-засвистело в ушах. Хотелось пить, мутило. Когда уже приземлимся?
- В Якутске минус 42, - объявила стюардесса, - 21 час местное время, 2-е апреля 1966 года.
Сутки в буквальном смысле пролетели, и хотя в воздухе мы всего-то 12 часов, на земле уже прошел день. Нас встретили. Познакомились и на рейсовом автобусе поехали в город. Было холодно, тускло, увидеть что-нибудь через промерзшие окна было невозможно.
Геологи жили на своей базе где-то в центре города, в одноэтажных деревянных бараках, но очень теплых. Здесь же камералили. По углам валялись образцы пород, на полках - книги, на столах - микроскоп и всякие склянки. Парни оказались поисковиками, как и сосед по самолету, и тоже хвастались своей работой. Пригодились Шуркины апельсины - закуска под водку, и песни под гитару неслись в ночь. Горланили под настроение, в том числе и мою "Тройку":

Тройка мчится,
               и несется.
Глазом бешено
               косит.
Сердце бьется,
               песней рвется,
В даль холодную
               летит.
                Ночью тихой
              помчусь лихо,
Отпусти-ка
              ты коней.
Ветер воет,
               свистом стонет,
Погоняй-ка,
               побыстрей.
Кони с хрипом
               бьют копытом,
Всех пугают
               впереди.
Утром ранним
               звезды тают,
Затухает
               боль в груди.
Эх, по-русски
               грусть развею,
Мне милей
               езда резвей.
Кровь шампанским
               разогрею,
Веселей
               в Душе моей.

"День Геолога" отмечался в драмтеатре. Нам с Левкой было сказано: оставить все документы дома, а на форму одежды внимания не обращать. Как праздновали, помнилось слабо. Гуляли на всех трех этажах отдельными компаниями. Кто пел, кто играл на гармошке. Все пили и галдели. Меня посадили за столик к девушкам, познакомили, и Левка с друзьями испарился. Девушек было много, они были красивы, и я пошел по рукам. Сломался я часа в два ночи. Понял, что мне плохо, и надо подышать воздухом. В гардеробе выдали мой полушубок, и я шагнул в якутскую ночь. Ни машин, ни людей. Небо в ярких звездах. Тишина. Я брел по улочкам, восторгаясь этой ночью, всем, что было вчера и будет завтра. И вначале смутно, а потом отчетливо понял, - замерзаю. Замерзали ноги от колен и выше. Брюки не защищали от мороза, и тело каменело. Насколько мог быстро пошел в сторону драмтеатра, колотя руками по ногам, но это уже не помогало. Я заблудился, засуетился, но мне повезло. Пустой автобус шел в аэропорт. Денег у меня не было, а их и не требовали. Начали покалывать и ныть ноги, отходя от мороза, потом выше ног. В конце концов, боль прошла, и я заснул.
Аэропорт был набит битком. Люди спали на полу, сидя, стоя. В углу лежала опрокинутая урна. Я протиснулся к ней и устроился, как на подушке. Через мгновение отключился, отчаянно сопротивляясь кому-то. Кто-то хотел отобрать у меня мою подушку. Оказалась - уборщица, которая щеткой расталкивала спящих на полу, поднимая их, подметая окурки: "Вставайте, бичи, время шесть утра".
Дышать было нечем, воздух был спертым и вонючим, мутило, а на улице темно и холодно. Делать нечего, нужно искать геологов.
Я сел в автобус. Пару раз выбегал на остановках и вскакивал назад, не узнавая мест. Наконец, вот он, пятиэтажный дом, у которого вчера вывалилась наша компания. В конце вон той улочки надо свернуть направо, потом еще раз свернуть, но бараков не было. Я прошел дальше, но и там их не оказалось. Спросить не у кого, хотя и начал брезжить рассвет. Место было явно безлюдное, окраинное, какие-то хутора, засыпанные снегом. Мороз не отпускал, ноги дубели, хотя я дубасил их кулаками. Я замерзал. Второй раз за ночь. Где ты, Шурка, где твои кальсоны китайские с начесом, зачем я, дурак, их не взял?
Я уже собрался штурмовать ближайшую хату и вдруг услышал: кто-то рубит дрова. Рванул в проулок и через пару минут пил в сенях морозную с льдинками воду. Ноги оттаивали, вначале немели иголками, потом приятно ныли. Мужичок, в который раз растолковывал, как пройти к геологам, а я думал, о чем бы еще спросить его, чтобы погреться подольше. Аборигены здесь не приветливы, так и держал топор в руке, пока со мной разговаривал.
Геологов я нашел сразу. Барак только просыпался, и мое появление не вызвало никаких эмоций. Ни приветствий, ни вопросов. Было очень тепло. Я рухнул на табуретку, и не было сил снять унты. В полудреме глядел на Левку, дохрапывающего свой короткий сон, и представлял себе, что бы я сочинял сегодня начальству ЯТГУ, докладывая о прибытии молодого специалиста без документов и без приглашения на работу.
Главный геолог  ЯТГУ Семенов - старичок-якут со звездой Героя Социалистического Труда, напоминал мне доцента Золотницкого: такой же усталый и добрый. Со всеми формальностями покончили в момент. Нас представили начальнику экспедиции - Туги Эвальду Раймондовичу, оказавшемуся здесь в командировке, и мы тут же получили приказ прибыть в Кызыл Сыр. Где искать этот поселок, узнали в бухгалтерии. Там выдали нам по 70 рэ подъемных и объяснили, что поселок находится в 500 км к северу от Якутска, в 90 км к западу от Вилюйска, и попасть туда можно только самолетом, который летает четыре раза в неделю. Успевали на рейс во вторник.
В общежитии геологов, конечно, отметили начало новой жизни. Но пили в этот раз мало, и говорить было уже не с кем, так как наши коллеги начали, похоже, давно, и догонять их было бесполезно. Спать завалились рано.

Сон пришел, и я вытек из тела, отделился от него. Понесло время мои мысли сквозь пространства по реке жизни, к ее истокам через века, мимо людских судеб, а  везде дикость, кровь и смерть, зло и обман, боль и страдания, мрак, и небо свинцовое давит, только изредка сверкнут лучиком праведные Души. Не пробиться им сквозь хаос. Их не слышат и не видят,  и уносятся они, не осветив никому пути. Сливаются мутные капельки - суетные жизни наши в ручейки, свирепо несется этот поток. Куда путь мой в нем, и управляет  им кто? И кто скажет, откуда я и для чего? Сон не отпускал, а Голос поучал:
На обетованной земле
Всегда творилось нечто.
В разврате, в зависти, во зле,
Так жили люди вечно.

Еще когда Адам съел плод,
Преподнесенный Евой,
Понятно было, что народ
От них пойдет не с верой

В родного Господа-Отца,
Скорее, в Змея-удальца.

Из-за зависти убил
Каин брата Авеля.
Но Бог его за все простил,
Спас от наказания.

Рождались дети в той семье
И породили род.
От них пошло начало всех
С названием народ,

Который позабыл Отца
И развратился до конца.

Изгнал детей тех Бог из Рая.
Их смыл. Зачем им жизнь такая?
В живых оставил Ноя род,
Зверей по паре на развод.

А на заре жизни Земля, созданная из хаоса и хляби, цвела и благоухала. На суше ее произрастали зелень и деревья, зрели плоды. День сменяла ночь. Всем управляло солнце, а ночью - луна и звезды, и над Землею парили эфирообразные асуры -  дети Бога..
Был порядок и было хорошо, когда освободил Бог от воды Души живые - пресмыкающихся,  рыб, птиц, зверей и гадов. И создал человека из праха земного, вдунул в лице его дыхание жизни, и он стал Душою живою. А через времена из его ребра сотворил спутницу ему,  назвав женою. Оставит человек, решил Бог, отца своего и мать свою, прилепится к жене, и будут они одна плоть, станут плодиться и размножаться, а достойнейшие из них заселят сад Эдема - рай на земле.
Много было дано Адаму по имени Земля. Он жил так, как его научали, пока не совратился, вкусив запретный плод с древа жизни. Но Адам-человек двойственен: его Душа от неба, а тело от земли, созданной из тьмы. Разум его окутан темным туманом Сознания, и только малая часть его стремится к возвышенному. Плоть его потомков уже  отравлена змеиным искушением, и они, по наследию матери своей, тянулись к удовольствиям, и дочери вступали в связь со всеми, а от небожителей – атлантов появлялись лемуры – люди-исполины, летающие в небесах и плавающие в морях.
Много оставлено на земле свидетельств о пришельцах - существах необъяснимого интеллекта и силы, но и они не смогли напрвить людей по предназначенному пути. От малой совести зародилась в каждом вседозволенность, а при юном уме, освобождаясь от Бога, забыл человек о своей миссии, ради чего был создан. Оставили землю все лемурийцы - прародители человечества, улетели, только в самати заснули стражи для посвящения и просветления потомков.
И увидел Господь, что велико развращение человечества, что помыслами сердец было зло во всякое время, разгневался, и смыл все живое с лица земли, устроив Потоп. И избрал для продолжения жизни Ноя, назначив для этого его род, запретил идолопоклонство, богохульство, кровопролитие, воровство, разврат, жестокость по отношению к животным, и установил равенство всех перед законом.
Вновь зародился род человеческий – бореи и арии, и каждого на земле стало двое, и обликом, и помыслами, и Душою.

2.

Трусы, майка, две рубашки, зубная щетка и бритвенный прибор. Еще унты. Это все, что он уложил в рюкзак. Полушубок, который ему подарили друзья-геологи, тоже забрал с собой. Улетал налегке. Свитерок мама сшила зятю из искусственного меха, ему вместо пиджака и очень к лицу. Прямо артист Кадочников, красивый, бабы будут виснуть. Я уговаривала взять теплое белье,  какое там: "В весну лечу, Шурка". Настроение хорошее, уезжал без оглядки, мыслями уже в пути, и попрощались мы легко и быстро. Ткнула ему сетку с апельсинами, и он побежал на посадку. В Якутию улетел, как в гости ушел через улицу. Загорелось, все решил мгновенно, будто кто толкал его в эту Якутию, а, получив вызов, оформил расчет на работе, хотя его, как молодого специалиста, не отпускали. Мое мнение ему не очень было нужно. Он уверен, что поступал правильно, решил пробиваться в жизни, а семья пойдет следом, и мне, как всегда, осталось согласиться. Он уже бывал на севере после третьего курса, в Тюмени на практике, окреп, заработал денег. Вернулся, и я ахнула, когда надо мной склонилась черная бородища. Проснулась, испугалась и заставила бороду немедленно сбрить. У меня была сессия, но с работы не отпускали, приходилось, и заниматься, и фляги с молоком ворочать. Заочнице трудно, уставала, засыпала на ходу, как лошадь. Вова помог, написал курсовую по математике, а профессор решил, что обнаружил дарование. Пришлось сознаться, что я ни в зуб ногой, курсовую написал муж, но все равно тройку получила. Хорошо, конечно, привез денег, но они ушли, и нет смысла ради денег уезжать, оставлять молодую жену. Он этого не понимал, но ревновал бешено. Хотя поводов прямых не было. Мало ли что покажется, ревнуй хоть к телеграфному столбу, если фактов нет. Перебесится - успокоится. Дулся он на меня, мог день и два не разговаривать. Хуже, если напивался, тогда мог и ударить. Жили мы прилично. Отец его поселил нас в бабушкину 2-х комнатную отдельную квартиру, но в семью меня не пустили, даже когда родилась Танька, даже когда умер отец. Его мать меня невзлюбила, считала не парой, но ничего не добилась. Вова ко мне привязан намертво. Это я в начале с ума сходила: будет семья или нет. А как жить начали, поняла, что никуда он от меня не денется.  Да и навряд ли он смог бы жить с другой. Он не для семейной жизни. Все время с друзьями, частенько выпивает, как все его друзья. Когда трезвый, то добрый, все отдаст. Но чуть что покажется и… сцена ревности. Он весь наивный и доверчивый, такого окрутить, делать нечего. Умненький, читает много, говорит, так заслушаешься. Была у него любовь детства - Ира, но я у него первая женщина. Прожили мы уже пять лет, а он, как в первый раз, совсем неопытный, ничему не научился. Это и притягивало к нему, и отталкивало. Хорошо, что ни с кем не путается и я для него все, но и мужичка не чувствую - мальчик. Но что делать жене - терпеть.
В Якутии очень холодно. У нас деревья распускаются, а там, по радио передали, минус 30. Как люди живут? Мужики, понятно, пьют, а женщинам как? По домам сидеть или напяливать на себя по трое штанов, становиться кикиморами?  Нет, Якутия не для женщин. Съездить, посмотреть, конечно, можно, но жить там - никогда. Пусть не рассчитывает. А может и не сложится у него с работой?

3.

Летели мы с Левкой с комфортом два часа на АН-2. Поселок сверху не впечатлял: хатки под снегом и одно двухэтажное здание - контора экспедиции.  Рабочий день давно закончился, и нас уборщица отвела в барак общежития, в 50 м от конторы.
Народ отдыхал после трудового дня: гитара, песни, выпивка - разведенный технический спирт в трехлитровых банках. Приняли нас, как своих, пили с молодцеватой удалью из банок по кругу, закусывали символически. Когда отключились, как спали, ни я, ни Левка не помнили. Набрались прилично, и во сне летал.

Сны желанны, верю, что там Суть моя, и от этого легко. Они глубже скоротечных дней жизни, где все течет, изменяется и становится противоположным, как добро и зло. Что жизнь? Для чего она? Мысли несутся сквозь предшествующие бытия, чьи пути завершены. У каждого судьба своя, но ничего не ново, а только продолжение начатого, как часть целого.
Коротка память человека, и не дано познать будущее. Только память Духа хранит то, что не воспринято, и, открывая начало пути, увидишь суть свою.

Ковчег остался на горе,
Куда причалили во мгле.
Земля сырая и чужая,
И ветер дул, не уставая.

В пещерах жили со скотом
Пока не выстроили дом.
И в землю, в парную росу
Сажали зерна и лозу.

Шестьсот годов, а Ной не стар,
От этой жизни не устал.
Растил он детям виноград,
Потомкам всем и им был рад.

А меньший, Хам, стал наглецом,
Вдруг посмеялся над отцом:
Увидел наготу отца,
Тот спал, попробовав винца.


Смеяться начал, всем кричать.
Ему бы надо помолчать,
Увидел голого, и рад.
За то был отчимом проклят.

И  род его рабами стал
У старших братьев на века,
Чтоб каждый в этом роде знал,
Что правит всем отца рука.

А тот ковчег, что на горе
За триста лет осел в песке.
Его забыли. А в семье
Всего полно, живут в тепле.

Как многие в роду рождались,
Так брали скот, и отделялись.
А Ной, устроивший Завет,
Почил в любви на склоне лет.

Нас представили главному геологу экспедиции Юрию Дмитриевичу Горшенину, крепкому мужичку лет под 50, строгому, резкому в разговоре. Левка получил назначение в партию подсчета запасов к Владимиру Матвееву, толстому очкарику, а я к Вячеславу Писаховичу, тоже очкарику, но длинному и худому. Что такое исследование скважин и чем заниматься я не представлял, но должность инженера-геолога и оклад 130 рэ, плюс 80 процентов коэффициента, плюс еще 10 процентов северных через каждые полгода меня очень устроили. Не смущаясь, я взялся за работу, о которой не имел ни малейшего понятия, особенно не тревожился и не беспокоился, с уверенностью, что так и должно быть. Привычно шагнул в неизвестное, твердо зная, что так и нужно, а иначе, зачем бы я летел на край земли.
Лаборатория по исследованию скважин, химлаборатория, петрографы и партия подсчета запасов размещались в бараке по соседству с общежитием. У исследователей на оббитых железом столах и по углам валялись трубки, индикаторы, пресса, манометры и прочие приспособления, над которыми колдовал Славка - коллега по вчерашней пьянке. Начальник, Слава Писахович, бросил на железный стол две брошюры и сказал: "Читай, вникай, больше по нашей специальности  литературы нет". Славка-коллега подмигнул: "Введем в курс, не боись".
Я ничего не понял из брошюр и из объяснений Славки, который по статусу оказался моим прямым подчиненным. Помогал ему, а он, входя во вкус, показывал мне, как грамотно развальцевать трубу под штуцер, как оттарировать манометр, как заправить самописец. Слесарить я начинал еще до института в Стороженецкой РТС, дело знакомое и, как оказалось, без этого из меня не получился бы исследователь скважин.
Сама работа на скважине была несложной. Операторы, я или Славка, подсоединяли манометр медными трубами к пруверу - прибору, который устанавливался на конце трубного или затрубного отводов скважины. При испытании снижался удельный вес раствора, его противодавление на пласт уменьшалось, и газ, выбрасывая раствор, свистящей струей вырывался через отвод. Оператор должен не струхнуть и открыть кран на манометр тогда, когда ударит струя и создаст давление в отводе.
Для оценки пласта в скважину через герметичный лубрикатор спускают глубинные манометры, а на прувер устанавливаются шайбы разного диаметра. Этим самым подбирался оптимальный режим работы скважины.
Если исследователь не угадывал время, когда надо заменить диафрагму, вовремя не качнул метанольчику или хлористого кальция, то в стволе скважины образовывалась гидратная пробка, и буровикам приходилось несколько дней, а то и месяцев ее размораживать. И тогда прощай премии, а может и всей скважине хана.
Таких случаев у Славы Писаховича не было. Но каждый раз он был на шаг от  этого, так как скважины Средне-Вилюйские, Мастахские, Толонские и Бадаранские практически не имеют безгидратных режимов. Но Вячеслав Писахович этого не признавал. Он интуичил и создавал какую-то невероятную газодинамическую систему безгидратного режима, которая не поддавалась расчетам. Это был мастер, его скважины работали, хотя он не объяснял, как делал это. Скорее всего, он и сам не знал, как это получается. Наверное, осеняло в нужный момент чутьем каким-то, и, еще не осознавая, делал и попадал в точку, зачастую не поняв почему. Это был его дар, и результат не зависел от относительного восприятия процессов, происходящих в скважине. Разум не может учесть все факторы, постоянно изменяющие условия движения газа из пласта. А Славе будто открывался четырехмерный план, он видел или осознавал то, что для всех было закрыто. Мы не замечаем многое из того, что происходит рядом, не догадываемся об этом, так же как не ощущаем многое из того, во что поверили, даже поняли разумом, чье существование неоспоримо. Мы ведь не ощущаем радиацию, электро - и радиоволны, космические и рентгеновские лучи, ультрафиолетовые, инфракрасные и т. п. Можно только предполагать, как много скрыто от нас из-за ограниченности наших чувственных восприятий и неполноценного разума. Но Славе открывалась  скважина, и мы верили ему, как никому. С ним рядом мы были сильными, похожими на него, и всех нас единила эта схожесть как братьев и даже крепче, ведь нас объединяло дело и вера в друга. Дело, приоткрываясь, поглощало наши жизни, все другое, кроме него, становилось второстепенным, даже семья. В семье ценилась работа, а с ней и самоутверждение, и такая жертвенность воспринималась. Вероятно, так было всегда.

Прапрародители славян пошли от рода Иафета сына Ноя, родившего сыновей: Гомера, Магога, Мадайя, Иавана, Фуфала, Мешеха, Фираса. Потомки Ноя зародили индо-ариев. Эта раса распространилась по Европе, а часть их, перемешавшись у реки Днепр, образовала русский народ, который, проникая за реку Волгу, смешивался с монгольской расой.

И средний сын Иафет
Счастливо жил немало лет.
А род его семи сынов
Определил моих отцов.

Гомер жизнь киммерийцам дал.
Мадай зачал мадиатян.
Магог всех скифов и татар.
Иованан самих армян.

Сирийцев, греков он зачал.
Фирас - фракийцев, Фуфал - славян,
Испанцев, причерноморян,
И многих тех Мешех рожал.

Они селились в островах,
У рек глубоких, на морях.
И жизнь оседлую вели,
Пока там не было войны.

Пока не стали вытеснять
С обжитых мест. И все бросать
Им приходилось, уступать,
Чтобы сначала все начать.

Пока не оказались все
Они в чудесной стороне,
Где реки, земли и леса
Все - первозданная краса.

Славянские колена эти
Мешались с росами. Их дети
Объединялись в племена.
Им трудная судьба дана.

Россией станет та страна.
Многострадальная она.

4.

Вова прислал уже третье письмо. Уезжал он, не задумываясь, особенно не готовясь к этому. Не мог же он заранее знать, как все сложится. Шагнул вдаль легко и уверенно, и решил за меня и Таньку нашу судьбу. Ему все нравилось: и поселок со смешным названием "Кызыл Сыр", что в переводе означает "красные глины", и его новые лучшие в мире друзья-сослуживцы, и начальник со странной фамилией Туги. Писал о нем так, что сразу влюбиться можно. О работе - сплошной восторг, увлекся, что-то исследует в скважинах, я не совсем поняла. Письма интересные, как кино, читали их все, друзья его приходили, тоже восторгались, а мама говорит: "Имеешь мужа инженера, одни фантазии в голове, а не семья. Лучше бы ты за соседа-сапожника вышла". Как странно складывается в жизни. Ребят во дворе, в училище и просто знакомых было предостаточно. И разные встречи случались, которые могли привести к замужеству. Но почему-то появился Вова ниоткуда, и очень быстро получилась семья. Он жил в другом мире, в обеспеченной интеллигентной семье, которых я недолюбливала из-за их гонора. Но оказался робким и заливался румянцем от стеснительности, чем и привлек. Таких в моем окружении не было, и я поняла, что он не обманет, не бросит. Было видно, что он чист, и от взгляда его разливалось тепло на сердце. Какими-то сложными путями шли мы к встрече на углу Кутузовой и Зеленой улиц, в магазине, где я проходила практику продавца от училища. Этот район был его. Здесь он пошел в школу, поступил в институт, здесь шла его жизнь, пока Судьба вела меня к нему. Мне он очень понравился, и я почувствовала, что мне с ним быть, создавать семью, мне этого хотелось, и я ждала, чтобы это случилось.
Вова и раньше из Тюмени писал красивые письма, я их хранила и перечитывала под настроение. Но сейчас он светился радостью, ему повезло, попал в рай, и хоть чуть не замерз в первую же ночь, уже не мыслит жизни без этого края, без этой работы.
Он меня готовил, и я поддавалась. Захотелось поехать, посмотреть, как в той дали люди живут. Но что дальше? Ребенка туда я не повезу. А он зовет, присох к новому месту.
Что же делать? Танька пока маленькая, ничего не понимает, о папе спрашивает, но дочка мамкина, от юбки не отходит. Тихая, смирная, весь день в куклы играет сама. Мама приходит часто, выручает, когда с ребенком посидит, а то и заберет Таньку к себе. Удобно. Но ребенок растет и ему требуется отец, а он письма будет слать из Якутии. Кто мы ему? В мыслях дочь и жена. А в жизни? Никто, если приезжать будет раз в полгода. Это не семья. Можно найти варианты сейчас, не откладывая, пока возможность есть. Можно с Михаилом Анатольевичем. Высокий, правда, старше меня на 15 лет, зато самостоятельный, при деньгах, опытный. О Таньке знает, маме точно понравится, хоть и еврей. С ним могло быть лучше, надежней, спокойней, в глушь ехать не надо. Вероятно, поторопилась я, клюнула на красоту Вовину, а с лица не пить.
Дома, брат мой Валерка, пацаном еще отработал сезон с геологами, с Вовой, и с тех пор его поклонник, не дает мне прохода, когда полечу в Якутию. И отчим мой неодобрительно слушал мои объяснения, что с работы меня не отпускают. Мама, конечно, все поняла и согласилась. Вова для нее мальчик, худоба, одни уши торчат, муж посолиднее должен быть, а этот не нагулял, сразу женился. Но и она забегала, засуетилась, стала собирать меня, когда я решила, что полечу. На работе отпустили без слов. Михаил Анатольевич пообещал восстановить продавцом, если надумаю вернуться. Я ожидала большего, но он сказал, что мне ничем не обязан. Обижаться было не на кого. Меня не обманывали, обманулась я сама. И разочарования не было, я не увлеклась, просто заполнила пустоту, а теперь выбралась из всего и ясно, надо ехать к мужу, где место мое, в его жизнь, где от самых первых встреч он напоминал:
                Помню, встретил я,
                Деву юную,
                Кареокую,
                Златокудрую.

                Приглянулася,
                Вся красивая,
                Сердце билося
                С новой силою.

И твои глаза
       Звезды, как, в ночи,
               Обожгли меня,
                Только не молчи.

А твои уста,
       Словно сахарны,
               А твоя коса
                Горит яхонтом.

Чуть коснусь тебя,
       Задыхаюсь я,
               Глянешь на меня,
                Улыбаешься.

Поцелуй, мой свет,
        Не отравишься,
               Ну, а мне в ответ:
                Ты мне нравишься.

Крылья выросли
         У любви моей,
                Был я ласковым,
                Прижимался к ней.

Стала навсегда
          Она всех милей,
                В долгие года,
                Душечкой моей.

5.

Это свалилось, как снег на голову. Вчера мы вернулись с правого берега, исследовали скважину удачно. Не спали почти двое суток, даже выпивать не стали, попадали на кровати. Утром пошел в туалет - больно, на трусах - гной. Левка посмотрел, сверкнул своими кривыми фиксами:
- Все ясно, гонорею подхватил.
- Ты о чем, Лева? Какую гонорею, от лосихи что ли?
-  Не знаю, от лосихи или от поварихи, но это точно. Глотай таблетки, я же не пытаю тебя от кого, хотя мне мог бы сказать.
Убеждать Левку - дело бесполезное. Он твердо знает то, что он знает. Таблетки не помогли, ежиться стало невмоготу, и я подался в местную больницу.
Поселок Кызыл Сыр небольшой: геологи, буровики, сейсмики. Все свои,  и все друг о друге все знают. Завтра - послезавтра новость обойдет все дома. Кому объяснишь?  Ничего, врачи разберутся, вероятно, я отморозил себе что-нибудь, может, мне совсем другие таблетки нужны.
Я вошел в кабинет врача и забыл, что говорить. На меня смотрела симпатичная врачиха моих лет. Краснея, бледнея, ерзая на табурете, я что-то говорил о высокой температуре, об ангине, показывал свое горло, что-то еще лихорадочно выдумывал. Она все поняла, очень спокойно уточнила, осмотрела, взяла мазок. Выписала рецепт, и сестра Вера, которую она крикнула в дверь, сделала мне укол в ягодицу. Три дня через каждые шесть часов я подставлял свою задницу медсестре, а в промежутке глотал таблетки. Но здоровье не улучшалось. Рая-доктор вновь осмотрела меня. Новые уколы были очень болезненны, задница разрывалась, но через пару дней все прошло. Как раз подвернулась командировка, и я появился в поселке только через две недели. О моей болячке никто не узнал. Левка оказался  "могилой", а доктор-Рая, наверное, и не такое видела. В общем, обошлось, можно сказать, повезло. Но почему это случилось со мной на пустом месте, с какой стати без причин вылезла такая всем известная болячка? И как мне смотреть теперь на доктора-Раю, мою ровесницу и симпатичную женщину? Как отмыться от позора, хотя бы перед этим славным доктором?
Дни проходили размеренно. Выезды на буровые чередовались отгулами с расслабухой в товарищеском кругу, где после третьей стопки все становились друзьями и братьями. Работы было много и ей зарабатывалось право на пьянку. Побочных интересов не было, для книг времени не оставалось, а по трезвому и говорить, кроме как о работе, особенно не о чем. Дела шли без осложнений, простоев из-за нас не было, поэтому в конторе и на буровых мы были своими. Варились мы в собственном соку коллектива, а поэтому дни пролетали незаметно и быстро, наполненные тем же, чем и у всех. Денег хватало, и в мыслях не было выпрыгивать из установившегося порядка.
Мое начальство знало, что я женат, и обещало дать жилье при первой возможности. И в начале мая я получил обещанное - полдома в виде махонькой кухни и комнатенки, куда по-диагонали еле вместилась кровать. Комнату от кухни отделяла печь, отапливаемая дровами. Вставать, топить нужно было и ночью, а утром все равно как на улице. Но это было жилье, и я вызвал Шуру. Всё время мыслями был с ней, скучал:

Как бы прислониться
К твоему колодцу,
Чувствами проснуться,
И вобрать эмоций.

Поутру напиться
Ключевой водою,
Чтобы погрузиться
В нее с головою.

Как бы мне прижаться
К губам твоим алым,
Сердцем достучаться
К любви небывалой.

Тобой наслаждаться
До самого края,
И чтоб целоваться,
В счастье умирая.

Как бы так влюбиться,
Чтоб стать твоей судьбою.
Тебе б убедиться,
Как хорошо со мною.

Поутру проснуться
озаренным светом,
К Душе прикоснуться,
Любовью согретой.

Как бы убедиться
Мне в моем влеченье,
Чтоб не появляться
Страхам и сомненьям.

И как прилепиться
Душа хочет к телу,
Чтобы не казниться
От того, что сделал.

Как бы не остаться
Совсем одиноким,
И не оказаться
Стариком убогим.

Чтоб не унижаться
Жалостью к себе,
И не сомневаться
В тебе, в моей Судьбе.

Шурка приехала в начале лета. Я был бешено рад этому, а ей все понравилось, и даже наш маленький дом. Мы вскопали огород в дворике, и она засадила его всякой всячиной. Все росло очень здорово, и осенью у нас появятся свои огурчики и лучок.
Шура устроилась в ОРС продавцом, я разъезжал по буровым. Мы обживались, и я решил поставить баньку во дворе. Городскую баню, которая стояла на берегу реки Вилюя, в половодье смыло. Новую только заложили, а мыться в тазиках надоело. Я сговорился с Левкой, с его другом Витьком, приехавшим по Левкиному вызову из Саратова и Славкой, и они обещали помочь. Лес мы свалили быстро, его вокруг валом, отбирали ровную сосну, крыжевали. Славка нашел трактор, и за пару дней бревна были оттрелеваны к моему забору. Работа началась споро, подошли еще помощники, и мы укладывали уже пятый венец, когда вдруг пришел начальник - Туги Эвальд Раймондович. Его я видел редко. Самое большое наше начальство Слава Писахович был своим. Работяги называли его на "вы", уважали. Туги тоже был в авторитете. Говорили, что в его вахту, когда он был бурильщиком, получили первый якутский газ в Промышленном. О премиях за ускорение, которые срывала бригада бурового мастера Туги, ходили легенды. Став начальником экспедиции, Туги за три года выстроил поселок Кызыл - Сыр. Прием его был простым: всем, кто хотел строиться, он давал цемент, гвозди, скобы, рубероид, шифер и прочий материал, даже и отделочный на четырехквартирный дом, причем бесплатно. Будущие хозяева сбивались подомно, валили лес, обменивали его у Туги на доску, брус, столярку, и ставили дом за сезон. На новоселье каждый получал от экспедиции по 1000 рублей. Все кинулись строить, лес отступил от берега Вилюя км на два, зато с комфортом расселились 5 тысяч человек. Его признали в ЯТГУ, хотя ему было чуть больше 30.
Буровики несли цивилизацию в эти забытые богом вечно холодные места. Придет время, и наши скважины дадут столько тепла, энергии и изделий, что смогут обогреть и затоварить не только этот край. Нефть и газ - кровь прогресса и мы, северяне, ее создаем и горды тем. Заработок - это хорошо, но это само собой, а главное в том, что мы при самом важном необычном деле, и собрались для этого тоже необыкновенные люди, которые добивались намеченного буднично и спокойно, ни на миг не сомневаясь в успехе и тогда, когда здравый смысл отказывался в него верить. Мало кто трепался о трудностях, таких не понимали, потому что это  и было нашей работой. Даже начальство, в отличие от тех, кто "на земле",  соображало, держало слово, а таких, которым не верили, здесь не было.
С Туги общались легко. В нем было еще много задора, а желание прыгнуть выше себя не пугало. Он и нас, молодежь, раззадоривал живыми историями об успехах покорителей севера и не принимал тех, для кого подвиг не становился смыслом жизни. Его девиз - "человек создан для подвига" притягивал, а наши споры о естественности такого состояния заставляли ковыряться в прошлом, искать объяснение тому, что двигает людей на поступки, собирая их в массы для единого порыва. Человек растворяется в коллективе. Он - болтик, колесико, щепочка, его не видать и не оценить, только лидер остается в памяти, но спрессованные идеей и долгом люди жгут свои жизни, поверив в светлое будущее. Так делается история, где неведомые силы, управляя, повторяют свершения с матрицы ради достижения какой-то великой цели. Будто все уже было не раз, и я осваиваю Сибирь, куда меня привел длинный путь предков, от начала рода. Не здесь ли начало пути и конечная остановка?

Вначале ушли многие из рода Ханаана. Они спускались по нагорью и расходились к реке и на север в Междуречье. На реке Инд они строили сотни городов как Хараппа, Мохенджо-Даро, и называли себя хараппи.
В Междуречье первыми были шумеры, они построили города: Ур, Урук, Эреду, Ниппур, Киш, Лагаш, Умма, Кадеш и много других. Они трудились на земле, орошали почву для ее рассолонения. И обладали необычными знаниями, принесенными из других миров: владели клинописью, математикой, астрономией (знали десять планет солнечной системы), изобрели колесо, разделили год на 12 месяцев, час на минуты, а круг - на 360 градусов, придумали календарь и множество ремесел, строили величественные пирамиды и города. Но они перестали существовать уже к 20 в.д.н.э., так как смешались с аккадцами из колен Фуфала, которых впустили к себе (Саргон). Праправнук Хама - Хет, сын Сидона, создал в междуречье Тигра и Евфрата хеттское (или халдейское) царство. Все торговали скотом и древесиной, но на торговлю железом был наложен запрет. Торгующие инородцы облагались пошлиной, а соплеменники, кроме "чистых хеттов", несли продуктовую (саххан) и отработочную (луццы) повинности. Крестьяне работали на собственной земле и выращивали, что хотели. А вавилонский царь Хаммурапи (1792-1750 гг.), чтобы управлять, издал кодекс из 247 законов и увековечил их в каменном столбе. Он создавал государственные общины, взимал налоги серебром, несколько раз отменял налоговое рабство, развивал малый бизнес и рыночные отношения. Ему покровительствовал бог Мардук, которому поклонялись многие народы.
И стало Междуречье Тигра, Евфрата и Инда колыбелью многих народов. Здесь появилась цивилизация, и просвещались все, проходящие через эти земли. И Дух многих утверждался там ("Бытие").

Туги пришел по-соседски. Мы выпили на бревнах у баньки под лучок с грядки, под Шуркины фирменные котлеты. Поговорили о том, о сем, как лучше ставить баньку, пригласили его на первый пар. Славка сбегал с рюкзаком в магазин, и разговор затянулся до поздней ночи, хотя ночь в Якутии понятие условное. Солнце исчезало с неба самое большее на час, и вновь светило с обычной яростью. Туги больше молчал, хмыкал в нос, говорил односложно. Левка заливался соловьем и для солидности  отчаянно матерился. Напряженка спала, когда Туги, пятясь, оступился и уселся в таз с водой. Штаны его были дружно выкручены, а начальство в трусах уже не начальство. Да и на правую руку он не смог положить меня, хотя и говорил, что был чемпионом РСФСР по штанге. Я тоже был чемпионом города, правда, по гандболу.
Туги ушел под утро, начинался воскресный день и мы, похватав рюкзаки с выпивкой и закусью, пошли на Вилюй купаться. Днем будет жарко, будем загорать. Говорят, что северный загар нестойкий, но на Ривьере мы были бы самыми черными.
Жизнь прекрасна, умиротворенна, и пусть все идет так, как идет. И в семье все выровнялось, успокоилось. Тишь да гладь, да божья благодать, и любовь такая, что дух захватывает.

Посмотри на меня,
моя милая.
Раствори грусть мою
в глазах синиих.
Охлади, успокой
буйну голову.
Сбереги и лелей
любовь смолоду.

Неземная краса,
словно сполохом звезд
Осветит чудеса
твоих девичьих грез.
Вспышкой майского дня,
цветом ярким маня,
Теплым ливнем дождя
льется нежность в меня.

Знаю, ты навсегда
здесь в груди у меня.
Я лечу в никуда,
так люблю я тебя.
На траве росяной
стежки троп поутру.
Скорей Душу открой,
а иначе помру.

Шелком шелеста трав,
и прохладой дубрав,
Ароматом цветов,
и полей, и лугов,
Словно песнь соловья,
ширь бескрайная.
Все храню для тебя,
моя славная.

У нас все хорошо и верилось, что так и дальше будет. И никуда не надо торопиться, все в свое время придет. Эта мудрость от Шурки, а по мне, так все хотелось быстрей и сразу, и послезавтра я начинал уже сегодня, мечтая о нем. А что хотел, в чем был уверен, обязательно сбывалось, и пугал этим ее, как говорил, так и получалось.

6.

Шурка работала уже четыре месяца продавцом в промтоварном магазине, с напарницей Кристиной. Обе - материально ответственные поровну, и когда случилась недостача в 5 тысяч рублей, долг Шурки составил половину. Ревизию в магазине делали трижды, но раз деньги украли, их надо вернуть. Начальник и главбух ОРСа объявили ультиматум: деньги - завтра, или дело уйдет в прокуратуру. Похоже, ее обворовали свои, скорее всего, Кристина с братцем. Но случаи уже были, когда за недостачу давали срок, а до суда упекали за решетку. Начальство ОРСа было решительным, но пообещало перевести Шурку в контору, если мы компенсируем недостачу. Делать нечего. Пошел к Славе Писаховичу. Он и его друг Володя Шабалин дали мне по тысяче бессрочно, долг погасили. Шурка наплакалась и пошла в контору расчетчиком. До диплома ей еще три года, значит еще три года приличных окладов ей не ждать. Когда мы поженились, и из денег была только моя стипендия, она пошла работать в магазин продавцом молока. В первый же месяц у нее стянули 60 рублей. Пришлось брать у родителей и возвращать. Какая же пакостная профессия торгаш, но захотела поступать в торгово-экономический. Торгашей не любили, все они жулики: обвешивали, обмеряли, хоть копейку да утянут. Оклады у продавцов маленькие, а сами все гладкие и руки в кольцах. Я не знаю, болезнь ли это или азарт из мелочи сколачивать рубли, но маленьких обманов не бывает. Врешь по мелочи, вроде безобидно, а обязательно обманешься по-крупному.
Шурка по мелочи врала мне часто, и все больше молчала. Оправдывалась только, когда я распалялся. Не верить ей причин у меня не было, хотя поводов и подозрений - сколько угодно. И как ни дулся я на нее, она всегда оказывалась права. В итоге я был счастлив оттого, что мои подозрения беспочвенны. До греха, переспать с другим, похоже, не доходило. До замужества что и было, но в семье предательство скрыть сложно, тайное когда-нибудь становится явным. Хотя пару раз во Львове я почувствовал неладное, но эти мысли от себя отогнал, Шурка успокоила, да и сам внутренне исключал такую возможность, боялся этого, любил ее и ревновал поэтому. А когда родилась Танька, совсем успокоился: не может мать обманывать - дети не простят, да и в генах пороки бабушек внучкам и правнучкам перейдут по наследству.
Проводили Шуру на зимнюю сессию в декабре. Уже приехали жены к Левке и к Витьку, и женщины не то, чтобы сдружились, но общались часто. Надо мной в отсутствие Шурки будет крепкая опека, и все шло к тому, чтобы привести Таньку.
Сессия продлится 40 дней, еще 10 дней у нее набралось отгулов, значит, в конце февраля мы заживем полноценной семьей.
Жизнь моя текла мирно. Работа на буровых все интереснее. Слава Писахович доверял мне, и я с нетерпением ждал, когда выйду на самостоятельные испытания. Когда не было работы, дулись в преферанс, где я чувствовал себя королем. Играли классику, с тройными бомбами, с темными, а если мне удавался мизер на тройной в темную, то об этом в поселке говорили. Новые друзья нашей семьи - Игорь Филимонов, начальник геологического отдела экспедиции, человек интеллигентный и Люба Заболотная, начальник спецчасти были ярыми поклонниками преферанса, и мы частенько играли в семейной обстановке под холодную водочку и всякую соленую вкуснятину. Посиделки проходили чинно, жены вели бесконечные, только им понятные разговоры, и следили, чтобы мы не забывали про закуску. Засиживались до утра, обычно с субботы на воскресенье, и считалось, что мы дружили семьями.

7.

Перед Новым годом в клубе во время фильма ко мне подсела доктор Рая. Она была одинокой, овдовела, мужа осенью убили на охоте. И хоть мы не перемолвились и словом, жены моих друзей встали в стойку. На следующий день мы случайно встретились, почти не говорили, но меня заносило к ней. Шурки рядом не было, а флюиды красивой женщины вливались в меня, обволакивали, вызывая желание и рисуя манящие картинки. Воспаленный мозг мой подсказывал, что неспроста появилась эта болячка моя, и смерть ее мужа случилась как-то странно, и Шурка, любовь моя, укатила. Предрешено ли  быть нам вместе? Ведь мы уже не просто знакомые, а почти близкие, и к тому идет, что станем такими.
Случилось это на Новый год, который по традиции отмечали большим коллективом в столовой. Было весело, шумно, хмельно. Разошлись под утро и жены друзей под конвоем меня доставили домой. Они ушли и в дверь тут же постучали. Понял - Раиса. Ужасно хотелось открыть, но затаился. Камень ударился в стекло:
- Открой, иначе разнесу окно!
Я почти не сопротивлялся, мысли туманились, как сквозь вату в голове что-то тюкало о предательстве, но желание захлестывало и толкало к ней. Ее руки рвали с меня все, пока не взяли, что хотели. Случилось, мы стали одним: она и я, и кто владел кем, и кто кого ласкал,  и где я был, и где она?
Потом стало пусто и холодно, из дома надо было уходить, и мы пошли к ней. Раиса жила шикарно: в коттедже, с красивой мебелью, ванной и туалетом. Уже днем, в поисках чего-нибудь пожевать я столкнулся в кухне со Славкой. Выяснилось, что он похаживает к медсестре, которая жила вместе с Раей. Медсестра Вера оказалась той, что делала мне уколы. Как-то закольцовываюсь я, не к добру.
Встречи наши продолжались. Я твердо решал все прекратить, но при любой возможности оказывался у нее. Раиса была ненасытным бесом, инициатива была за ней. Экстаз и истома, ярость и наслаждение переполняли нас. Мне было хорошо до жути, и желал ее постоянно. Стыда не было, постель позволяла все, и это притягивало крепче любви. При взгляде на нее, даже при мысли о ней истома переполняла меня. Обнять ее, владеть ею и не отпускать. Страсть владела нами, ею мы были наполнены, и не надо слов, когда есть чувства, а все остальное, что тревожило, отодвигалось на потом. Я понимал, что это не любовь, что принадлежу я другой, но тяга к этой женщине была сильнее рассудка, и наполняла желанием больше жизни, и не было сил заглушить его.
Но, ближе к февралю, стало тяжелеть на сердце, тягостней становилось на душе. Хоть и далеко где-то, но жила моя семья мыслями обо мне, а я оставил их, разменял на чувственную тягу. Как же меня угораздило забыть Таньку, дочурку мою? Что же мне делать? Как поправить непоправимое? Раиса видела мое состояние и не мешала, а встречи становились уже не в радость.

Как тяжело мне тебя видеть,
Уж больше слышать не хочу.
Я буду молча ненавидеть
Себя за то, что я молчу.

За то, что слов мне не хватает.
И я себя казню за то,
Что я тебя совсем не знаю,
А я скорей всего не тот.

Не тот, кого так ожидали,
Кого желали. Я не тот,
Кто мог любить тебя заставить,
А сделать ничего не смог.

Не смог покончить с тем, что было.
Бурлила кровь, а я не мог
Покончить с той, кем сердце ныло.
С тем и уйду я за порог.

Порог. За ним закроют двери
И позабуду, что желал.
Прощай. Казнюсь, что это сделал:
Пришел, увидел, … и сбежал.

Шурка привезла все наши вещи и Таньку - пухленькую папкину мордашку, закутанную по самые глазки - пуговки. Торжественной встречи не получилось. Александра была строга, молчалива, а я не был готов к покаянию.
Она узнала все еще в аэропорту в Якутске, и ночь прошла в слезах и упреках. Я знал, что обидел Шурку смертельно, а тут еще дочурка - живой укор совести. Для себя решил: больше никогда ни с кем, ни при каких обстоятельствах. Но и меня предупредили:
- Запомни, еще раз случится, и я отвечу тем же.
Это справедливо. Все, что давило на меня в последние дни, исчезало. Хотя и в карантине, и стужа в отношениях, но, похоже, я легко отделался, и был временно прощен. Жизнь опять начинает приобретать привычные очертания: работа - семья - работа. Плыви по руслу, не возбухай, и не будет неприятностей. Если все по правилам, то и до пенсии не о чем задумываться. И внуков можно наставлять с чистой совестью. Ладно, время покажет, какая она, река жизни моей. А пока оттираться, отмываться, завоевывать доверие Шурки и заставить ее все забыть. Как это я вляпался с Раисой? Но как с ней было хорошо! Было бы с Шуркой так, и никто не нужен, только она и дочь. Но полной мерой не меряют, чего-то всегда не хватает, как мне теперь тех откровений, что были между нами. Душа мучилась сделанным, сердце давило и, просыпаясь по ночам, страдал:
Подари мне свою нежность,
Возроди любви надежду.
Приоткрой немного Душу,
Злые языки не слушай.

И отдай, что дать хотела.
Может ласку без предела,
Или может свои чувства,
Чтоб как током, и без грусти.

Прогони все ожиданья,
Породившие страданья.
Обожги своим дыханьем,
И живи во мне желанной.

Я же знаю, где-то рядом
То, что нам обоим надо.
Но проходит день за днем,
А мы счастье не найдем.

В нашей радуге нет света,
Мы любовью не согреты.
Жизни тень не интересна,
Когда вместе стало тесно.

И мелькают, отдаляясь,
Наши чувства, угасая.
Сердце стонет, надрываясь,
Все живое убивая.

Не слыхать дыханье песни,
Хоть мы рядом, мы не вместе.
Коснись ты струн моей Души,
Я жду, надеюсь. Приходи.

8.

Чего я никогда не ожидала, так это что мой повиснет на ком-то. Любит меня без памяти, я же знаю, а тут такое произошло. Письмо от Любы Рязановой я получила перед самым отъездом: "спутался Вова с местной врачихой, живет у нее". Люба встретила меня в аэропорту в Якутске и рассказала все, о чем слухи ходили: мол, твой не виноват совсем, его Рая прибрала по пьянке, стосковалась баба от одиночества, понять ее можно - мужа три месяца как не стало, а тут красавчик подвернулся, ну и случилось. Райка - женщина интеллигентная, вреда от нее не будет, сама слухов испугалась, отпустила твоего, как услышала, что ты объявляешься, а там сама смотри, что делать. Люба заглядывала мне в глаза с любопытством и не увидела того, что ожидала, поняла, что мне тяжело, но не смертельно, хотя чего уж здесь хорошего, когда муж гуляет. Все они, мужики, не пропустят, если подвернется случай, все сволочи, но теперь хоть любить крепче будет, раз виноват. Мы поплакали, и она помогла загрузиться в самолет.
Танька перенесла перелет хорошо, лучше меня, хлопот с ней не было. В дорогу нам бабушка уложила всякой снеди, ребенок был сыт, с вещами управиться помогали пассажиры, все же одиннадцать мест. Уже сутки в пути, еще немного и мы будем  дома. Дома ли?
Я успокоилась. Трагедии-то не было. Раньше ли, позже ли, все равно такое могло случиться. Не мог же он со мной девственником прожить всю жизнь. Хотя я в себе была уверенна, и когда мы вместе, от измен была застрахована, в чем не раз убеждалась. Христина призналась, что сходила с ума от Вовы и подкатывала к нему по разному, и подпоила, и чуть не насиловала, но не уломала, не дался, И брат ее Женька-грузчик по-мужски говорил с ним, не мучай бабу, что тебе стоит, никто не узнает. Он говорил потом, что разыгрывал, но я-то знала, что так все и было. Женька-гад имел свой интерес в этом, мне проходу не давал, домогался. Во Львове Светка, подружка моя, нагло ела Вову глазами. Пела сладкие песни, на все была готова, но так и не дождалась. Его сокурсницы, видные дамы, особенно Наташа Завалянская, не раз пытались - бесполезно. Он сторонился баб, не чувствовал себя уверенным, не было опыта, сопротивлялся, убивая в себе возникающие желания, будто боялся потерять что-то в чужой постели.
Конечно, он теперь будет шелковым, ославил меня на весь поселок. Но держать его теперь надо построже - попробовал сладенького. Да и с Раисой придется разобраться, к чему она его приучила, повадится, чего хорошего, к ней по-тихому бегать, со стыда сгоришь. Нет, надо резко, чтобы знал, еще раз позволит - семье конец. И чего она к нему прилипла? Я-то знаю, что он не лучший  приз, одних ласковых слов женщине мало. Или от меня что-то спряталось? Ладно, разберемся.
Самолет садился. Вова с друзьями уже бежали к нам. Пассажиры отстегивали ремни и выбрасывали пакетики с рвотой: болтало в самолете прилично. Второй пилот открыл дверь, и в салон ворвался мороз. За бортом минус 45. Мы с Танькой прилетели домой, к папке. Укутанную пуховыми платками, одни щелки для глаз, я передала ее папе, и он понес дочь в машину. "Зачем я ее привезла? " - мелькнула мысль, и начала подавать вещи - одиннадцать мест, все хозяйство нашей семьи.

Студеной влагою играя,
К прохладе путника манит
Ручей, журчаньем усыпляя,
О времени забыть велит.

«Куда спешишь, останься в неге,
Где звуки ласковы мои.
Живи сейчас всем тем, чем не был,
Встряхнись, от мыслей отдохни».

Так женщина к себе зовёт,
Волнуя свежестью желанья.
И молодость свое берет:
Вмиг забываются страданья.

Усталый путник запоздалый,
Доверчивый к любым словам,
Как мотылек, на пламень алый
Летит, сгорая, на обман.

Но ведь и не было обмана,
Был тела зов, а не Души,
И захотел, в желанье пьяном,
Любви, что стоила гроши.

Случилось. Так, или иначе,
Утихомирил свою плоть.
И радовался, как удаче,
Что приобрел свободу вновь.

И снова гордый, одинокий,
Бредёт он дальше - путь далёкий,
Куда глаза глядят идет,
Его никто нигде не ждет.

Устало, притомилось тело,
Не то, а, часто, не так делал,
Уже полжизни прошагал,
Кого любил, о ком страдал?

Последняя любовь уходит,
И ничего не происходит.
Спокойно сердце в груди бьется,
Так беззаботно и живется.

И встретится ль, кто его знает,
То Счастье, что Душа желает,
Чтоб было бы за что страдать,
                Душой любить, не воевать.

Луной и солнцем, сенью их
Делить все чувства на двоих,
И слышать в шепоте ручья:
С тобой она, любовь твоя.



9.

На правобережье осталось испытать две скважины. Номер 14 в процессе бурения и номер 8 после спуска колонны. Восьмую бурил Юра Беляев, знаменитый бур мастер. В прошлом году его бригада набурила 11 тысяч метров. Четыре буровых отбурили - ни одной аварии. Рекорд! Беляевские орлы зарплату получали отдельно от других, загребали тысячи, ковры в ОРСе покупали на выбор. Они были в почете, а их бугор Юра Беляев уже неделю обмывал свою награду - орден Ленина - с дружком Петюшевым, одноруким прорабом, живущим одиноко в тесной хибаре за поселком, на самом берегу реки. Юру начальство не трогало, заслужил, последнюю скважину бурили быстро и удачно. Бригада, чтобы не болтаться без дела, монтировала новый станок вместе с монтажниками Мирона Коваля. Лепили, как хотелось. А еще Туги пообещал досрочку, если забурятся в этом месяце. Конторе не хватало метров к плану, и Беляевские выручали.
На 14-ой готовили к спуску испытатель пластов. При  бурении скважина проявляла. Нужно было получить газ, взять пробы и тут же заглушить пласт. Дело обычное, но испытатель пластов редко срабатывал: не пакеровался или клапан не раскрывался, или его забивало шламовой пробкой. Приходилось испытатель поднимать, перебирать, спускать заново, и эта работа вхолостую у буровиков энтузиазма не вызывала, делали ее кое-как и только потому, что испытатель был внесен в геолого-технический наряд.
Писахович послал на 14-ю меня, а надежность обеспечивал друг Славка. После истории с Раисой он частенько подъезжал с разговорами о ней, но я его отбривал. Вот и сейчас Славка злился, не понимая моей тупости. "Женщина зовет, а этот зазнался, нос воротит", - бубнил он, но дело свое делал, и если он собирал глубинный манометр, значит, тот сработает. В этот раз мы внедряли рацуху: обмотали трубный фильтр мелкой металлической сеткой, закрепили ее хомутами. Помбуры хмыкали, что не надежно, сетку при спуске инструмента все равно сдерет, но исполняли, что сказано. В принципе им  были до лампочки наши придумывания, и наш фильтр с сеткой пошел на глубину 2.5 тыс. м. Весь спуск, все восемь часов я проторчал рядом с бурилой, орал, не давая перемайнывать инструмент.
После пересменки, с новой дневной вахтой мы начали пакеровку. Пакер сработал сразу и намертво. Бурила попробовал его сорвать вира, но по весу сам понял, что пакер распакеровался, и повис на тормозе. Ко мне по мосткам несся Славка и кричал: - Сработало! Из трубного дует!
И умчался на отвод. Его поднятая рука сигналила:
- Приток есть!
Ровно пять минут, как в регламенте, мы дали пласту поработать, а после этого спокойно сорвали пакер, пустили раствор в циркуляцию и начали расхаживать инструмент. Затем закрыли трубные плашки и на желобах ждали разгазированный раствор. Сделали все, как нас учили, пустили выходящий раствор через сепаратор, и это спасло буровую. Удельный вес раствора не менялся, а сепаратор вдруг засвистел, и из него ударил поток чистого газа. Дизелист тут же заглушил дизеля, минуты три свистело, потом тише, потом пошла пена. Славка и бурильщик были уделаны раствором капитально: стояли намертво у задвижки и когда шел газ, и когда пена поливала их как из душа, но пустили вовремя раствор в желоба. Пять часов выравнивали и доутяжеляли раствор, а после пересменки начали подъем инструмента. Оба манометра нацарапали четкие диаграммки параметров пласта, а фильтр был поднят с целой сеточкой и поэтому клапан остался чист. У нас все получилось, дело сделано. Было четыре часа утра, теперь спать, спать…

Добрался до подушки, провалился в нее. Устал, но надо подниматься, идти охотиться, добывать еду. Собака рванула за зайцем, я - за собакой. Я уже сам собака, догоняю зайца, но он уворачивается. Все равно достану, ему не уйти. Ястребом падаю на зайца, он опять ушел в сугроб, в кусты. Я взмыл вверх. Воздух тугой, держит, не дает упасть, летать легче, чем бежать, и ветер упирается в меня, подталкивает. Я лечу, будто плыву, в густых струях,  и не в воздухе вовсе, а в чем-то живом, которое я давно знаю, и мне здесь хорошо. Я сильный, мне легко, я парю. Внизу все, как на ладони, но в каком-то красно-фиолетовом цвете. Там люди, буровая. Но что это? Много красного, много тепла. Это же газ, он с буровой. Люди, газ идет! Я кричу, а они не слышат. Сейчас рванет…

Меня подкинуло, в ушах стоял грохот. Cпросонья, в кальсонах, босиком мы вывалились из балка. Буровая стояла на месте, шел спуск инструмента, вышка мирно светила лампочками. С мостков бежал помбур и показывал рукой куда-то сзади нас. Мы обежали балок и ахнули: гриб, вроде атомного, рос на глазах - восьмая буровая горела.
У рации посадили лаборантку, чтобы постоянно вызывала восьмую и базу, а сами похватали бинты из аптечек и побежали на пожар. Лыжи скользили легко, до буровой напрямую рукой подать, км пять, не больше. Когда мы прибежали, вышка еще не упала, но горело все, даже балок мастера перед мостками. Устье ревело - струя газа полоскала метров на 30. Людей не видно. Мы обошли буровую и увидели помбура, сидящего на снегу. На нас он не реагировал, повторял: "дизеля мы вырубили, дизеля мы вырубили ". Он был в шоке, и Славка дал глотнуть ему из фляги. Где другие, он не знал. Еще раз приложившись, рассказал, что стояли они на проработке, мыли скважину под каротаж. Вон и машину каротажников с ночи поставили у мостков, машина догорала. Подошли еще двое, но тоже ничего толком не объяснили. Мы им дали по глотку из фляжки, и отправили искать остальных. Собрались все семеро, погибших нет, у верхового сломана рука. Все охмелели от пережитого, от Славкиного спирта, были счастливы, что уцелели. Страх проходил, говорили все, путаясь, противореча друг другу, и мы поняли, что они решили утром попить чаек всей вахтой, дали промывку и оставили на буровой дизелиста, а сами сели играть в карты. Когда дизелист прибежал и закричал, что скважина проявляет, то все кинулись на буровую. По желобам уже гнало пену. Верховой  был наверху, когда раздался хлопок, следом другой. С буровой все разбежались, а верхового сбросило с полатей на крышу дизельного сарая, и он сломал руку. Ему повезло: второй волной удар самортизировало и он свалился с крыши в сугроб. Газ ударил на устье, и почти сразу грохнуло - загорелся.
Многое не увязывалось. Беляевские что-то не договаривали. Потом уже комиссия установила, что все было далеко не так, как нам втюхивали очумелые беляевские орлы. Их привезли вчера на пересменку, остальные с каротажниками должны были прилететь сегодня. Скважина бурением закончена, и вахта расслабилась. Сели в балке играть в чешского дурака, а молодого оставили на буровой дежурить. Чешский дурак азартен, никак не бросить. " Раствор прет" - заорал молодой в дверь, и все кинулись на буровую.
- Спускаем, - кричал бурильщик. - Эх, надо было спустить инструмент на забой.
Инструмент был за пальцем, в скважине только 11 свечей. Хотя бы 70 свечей спустить, и можно удержать раствор. Не успели, когда первый раз ударило, все кинулись врассыпную.
Потом до меня дошло, что каротаж должны были делать окончательный, а значит гамма - и нейтронный, то есть радиоактивный. Я знал, что геофизикам привезли долгожданные свежие источники, и если они были в каротажной машине, то свинцовые контейнера уже расплавились. Значит, дело серьезное. Разрешив работягам двигаться на четырнадцатую, мы побежали напрямик. Я шепнул Славке об источнике, и он рванул за мной, не отставая.
Эх, Юра, Юрочка Беляев. Смотришь ты по пьяне из хибары дружка своего на пожар и не поймешь, что за война началась. Спалили, Юра, орлы твои буровую и твой заслуженный орден.
По рации база принимала сводку. Меня связали с Туги, я открытым текстом сказал о фонтане на восьмой и об радиоактивном источнике.
Про нас забыли. На реке  начался ледоход, и мы были отрезаны от поселка. Ми-4 летал над нами на восьмую, а мы доели все корки, докурили окурки. Помбуры работали, мы ходили на охоту. Зайцы разбежались, добычи не было. Нас сменили на пятый день.

10.

Ночью проснулась от грохота, как из пушки. Грохотало с реки, догадалась - Вилюй вскрылся. Соседка тоже выбежала, и мы пошли посмотреть на речку. Лед взрывался, как под бомбежкой, у реки - громко и страшно. Река взбухла, лед ломался, громадные льдины залазили друг на друга. Вода прибывала на глазах, хоть и крутой берег, но, если достанет, что делать? Соседка говорит, что в прошлом году городскую баню и шесть домов по большой воде смыло. Где - то внизу, у самой Лены, был затор, там Лена круто поворачивает на север и вода всегда поднимается, пока затор не прорвет.
Народ подходил. Туги тоже был на берегу. Он говорил, что такое происходит каждую весну, бояться нечего, все проходит как обычно, в этом году заторы будут меньше и вода высоко не поднимется, но на всякий случай, если что не так, то идти надо в контору. Туги я видела часто, он встречался с Женькой, моей подружкой, товароведом из ОРСа, был от нее без ума, да и Женька им была довольна. Он знал, что у Женьки от меня секретов нет, что я в курсе всего. Для меня он был свой, к тому же не мой начальник. Он сказал, что Вова застрял еще на неделю на буровой. В поселке уже знали, что был взрыв, и буровая сгорела, но все живы. Это было на другой буровой, не на той, где наши проводили испытания, но мой чем-то там был задействован, как-то связан с этим пожаром.
Когда дело касалось работы, Вова все забывал. Работа у него не просто на первом месте, а он жил, чтобы работать. Я и дочь были ему дороги, но могли подождать, а работа ждать не могла. Смешно, но, когда надо ехать в ночь или лететь неизвестно на сколько, вопросы я не задавала, было не принято. Он уезжал, узнавала, что с ним от Левки, от Виктора, и приезжал он так же неожиданно. Я свыклась с этим и не возражала. К нему относились серьезно. Слава Писахович - начальник над испытателями,- его признал, сделал своим замом. Тот тоже с придурью, как и мой, и ради своей дурацкой скважины забывал обо всех. Другие геологи в этой экспедиции тоже были ненормальными, но видела я их редко. Они то выпивали с постоянно приезжающими гостями, то чего-то отмечали. Все какие-то суматошные. Но работали они больше в поселке, не исчезали, как мой, надолго, были при женах. А я работала в конторе и с Татьяной крутилась, замоталась - сил нет, не то, что с мамой рядом. Уставала, и ничего не хотелось, только поспать. Никаких других интересов мне было не надо, хотя и намекали, и прижимали украдкой. Любителей утешить было хоть отбавляй. Или я сгорела, или загнала себя, но меня к этому делу уже не тянуло, и даже когда приезжал Вова, близость была без радости, без удовольствия. Я видела, как он бесится, но ничего с собой поделать не могла, воспринимала его нежности равнодушно, засыпала, а с утра столько хлопот, что было не до него, тем более не до его нежностей. Приходило в голову, что мы отдаляемся друг от друга. Постель не заводила, в ней мы чаще обсуждали семейные проблемы, а все остальное проходило быстро, ради долга, и все реже. Совсем не как у Женьки с Туги. Когда я рассказала ей о своих проблемах, она выпалила: "Брось его, я найду тебе хорошего мужика ". Мы посмеялись, но как-то в сердцах я сказала Вове, что к нему физически не тянет. И осеклась. Поняла: ударила по больному, сколько печали было в его глазах. Целомудренность жены, строгой в постели, убивала наши отношения. А становиться развязной, все умеющей и активной, было поздно и не хотелось. С чего бы это вдруг такое перерождение? Пусть остается все, как есть, со временем выровняется. Никогда он не узнает, было ли что до него. Я и сама уже забыла.

11.

Экспедиция пахала вхолостую. Контора, база и вся обслуга  потеряли надежду на премии в этом году из-за беляевских орлов. Их возненавидели, в другие бригады не брали, разбрелись они рубить просеки к сейсмикам, к строителям. Беляев запил, и ему не сочувствовали. Кончилась лучшая буровая бригада и лучший буровой мастер. Им не простили разгильдяйства, аварии на пустом месте, и бригада исчезла.
Штаб по ликвидации фонтана на восьмой возглавлял главный инженер экспедиции Дибривный Иван Григорьевич, любитель грибов и преферанса. Мужик он был покладистый, к работе относился серьезно, но возраст брал свое, поэтому он делал все неторопливо, спокойно, без азарта.
На восьмую нагнали человек двести спасателей. Особенно делать там им было нечего, возвращались они с работы на самоходках пьяными, так как спасателям положен спирт. Радиоактивность мало кого пугала, никто от нее не пострадал, только лаборантка Валя через полгода умерла от белокровия. А выпить на халяву никто не отказывался, и добровольцев в спасатели было хоть отбавляй.
В конторе рисовали схемы по ликвидации фонтана, бесконечно обсуждали свои действия с Якутском и Москвой. База готовила стрелу-кран, которую придумал Воронин - начальник ПТО. Рассчитали, что стрелой можно заменить оборудование устья в газовой среде. Прилетела комиссия из Москвы. Готовились долго, основательно, но за день до штурма ствол скважины обвалился, и она заглохла сама.
Дубль решили не бурить, а восьмую, проведя ликвидационные работы, списать. Бригады уходили на новые площади: Неджели, Мастах. Сейсмики дали нам уже семь структур, а бурили мы только на четырех. Похоже, газа в Якутии навалом, и наш главный - Горшенин Юрий Дмитриевич рассказывал, что ему в Москве в министерстве показывали копию письма японцев Косыгину, где они предлагали построить газопровод от Промышленного до Находки. Если решение примут, то у нас появятся япошки со своими транзисторами и жвачкой. Пока, знали мы, строят газопровод до Якутска.
Когда мы исследовали юрский газ на 14-ой, прилетел живой министр - Сидоренко. Высокий, лысый, вежливый, почему-то подошел ко мне прямо к  пруверу. Спросил о дебите. Я прикинул на песочке прутиком. Цифра получилась подходящей. Министра увели к мосткам. Нельзя министру стоять у прувера - опасно. Министр был доволен. Он видел живой газ - ревущую струю новых горизонтов. Туги тоже был доволен. Тем, что мы не оробели перед высоким гостем и выдали товар лицом, но, особенно, обещанием министра списать убытки восьмой.
Дома меня ждал сюрприз. Вызвал главный и предложил стать начальником партии по ревизии материалов отбуренных площадей. То есть переключиться на чистую камералку. Определить, что не доиспытали на старых площадях, и писать обоснование на доразведку их. На Якутию, похоже, делалась ставка, выделялись деньги. Работу мне предлагали интересную, но справлюсь ли? Опыта у меня в этом нет, к тому же этим в экспедиции занимаются Иванов с Новосельцевым, а они ассы. Юрий Дмитриевич обещал помогать во всем, сказал, что оклад у меня будет 180 рублей. Это хороший аргумент. Долги на мне висели, а с таким окладом за год рассчитаюсь. Слава Писахович уже все знал, с ним советовались, и он дал добро. Событие отметили тут же, в лаборатории. Пришли поздравить с повышением подсчетчики, химики и Иванов с Новосельцевым. Выяснилось, что они увольняются, а Левка шепнул, что их выгнали за пьянку и за то, что они завалили отчет по Сангарам. Передумывать мне не хотелось, и, похоже, все искренне радовались моему назначению.
Новый день я начал начальником над двумя геологами - якутами: Галей Пальчиной - матерью одиночкой и Афоней Поповым, не дотягивающим в росте до полутора метров. Передали мне ключи от длинного сарая - кернохранилища и от комнатенки в инженерном бараке с вывеской "Партия Новосельцева". Принять дела хватило дня, но что делать дальше, я не знал, а мои бравые помощники ждали от меня указаний.
Игорь Филимонов поговорил со мной два часа и мы решили, что к концу недели я приду к нему со своими соображениями. Постепенно все выправилось, мы переписали и успешно защитили отчет по Сангарам, взяли в отработку Эксеняхскую площадь. На отчет нам отпускалось девять месяцев, и мы строили планы нашего маршрута на лето. Прежде всего, нужно побывать на старых буровых, пощупать керн, взять образцы хотя бы из нижнего мела.
К нам прибился Коля Грязнов, я называл его Коля Пешков. Удивительный человек, владеющий всеми профессиями, обошедший весь север в свои 35 лет, родом откуда-то с Вологодчины, и совершенно не умеющий читать и писать. Коля никогда не унывал, делал работу споро, находил ее себе сам. В кернохранилище он встроил две просторные комнаты с печкой, притащил откуда-то столы и шкафы, и у нас появилась удобная камералка. Он и Афоня отсистематизировали керн, наладили учет его, и под рукой оказался богатейший фактический материал, с реестром и каталогом. Мы подумывали, как перетащить сюда керн из старых скважин, и я перекроил нашу смету, включив в нее 12 часов вертолетного времени, и вакансию старшего геолога.
Коля Грязнов не пил вообще. Поэтому у него были ключи от нашего сейфа с партийными 120-ю рублями и двумя бутылками спирта. Гости к нам захаживали частенько. Приходил Туги, еще чаще мое геологическое начальство, и все приезжающие в командировку геологи. Кернохранилище стояло на пути из аэропорта. К нам забегали погреться, рассказать новости с материка и, если повезет, откушать знаменитого грязновского шашлыка. Профессор Гурари из Ленинграда однажды удивил, отхлебнув почти полбутылки чистого из горла под Колин шашлычок. И это в шестьдесят пять. Нашу партию знали, и мы всегда были рады гостям.

Колена Сима и Иафета ушли со скотом вслед за родом Хама в Индикладу, где разделились. Потомки сыновей Иафета: Иавана, Фуфала, Мешеха, Фираса обошли море Понт (Черное), заселили острова Верхнего (Средиземного) моря, и разошлись по землям и рекам до океана (Атлантического). Перемешавшись с хараппи, шумерами и халдеями в Индикладе, став индо-арийцами, они зародили на Дунае славянские народы. Позже часть славян, поселившись на берегах рек Днепра и Оки, смешались с варягами-русами и зародили славяно-русов. Хотя родовые отличия между ними имелись, но, как правило, все они высокие,  темно-русые, с красноватыми лицами. Нравы их просты. Злые и лукавые встречались редко, хотя доброта не исключала жестокости и свирепости. Они гостеприимны, ласковы к чужеродцам, любознательны. Но им присуща внутренняя затаенная вражда. Они редко соглашаются с мнением друг друга, и не желают подчиняться друг другу.
Впоследствии славяно-русы кровно смешивались с разными племенами и народами, проносящимися по ходу истории через Русь, вобрали в себя  бесшабашность и выносливость степняков, хитрость и настойчивость татар, мечтательность иудеев. Возник русский народ, заселивший земли от Днестра до Анадыря и Амура, от северных до Черного, Каспийского и Охотского морей, и Дух мой взращен им (из истории зарождения славян).

Индиклада, Индиклада,
Мне земли твоей не надо.
Здесь  шумеров живут дети,
Мы ж по крови Иафеты.

Хорошо в краю твоем.
Но пойдем своим путем,
Как указано нам Ноем,
Землю мы свою откроем.

Земля наша за горами,
За лесами и долами,
За морями, у Дуная,
Где-то там она, родная.

Сны ждал, знал, что живу второй жизнью в астральном теле, где мой Дух, моя Суть, что Бог создал по своему подобию, ведь Тело не вечно,  после смерти распадется, и лишь Сознание с Душой насытят мой Дух. Сны просвещали, в них Дух мой един с Духом предков, им  видел и слышал.


12.

Вова сменил работу. Не знаю, так же ему интересно, как на буровых, но теперь он все время дома, в командировки почти не ездит. Принимал он решение сам, мне сказал только, что теперь будет получать 400 рублей. Деньги очень большие, а нам нужно отдавать долг. Мы жили скромно, все уходило на отдачу долга, но частенько заходили его друзья, выпить и закусить всегда находилось. Дружили семьями, особенно с Ковалями и с Заболотными, а с Женей я была неразлучна.
Мой Женю терпеть не мог, одно слово: потаскуха. Она его тоже не жаловала. Все сватала мне ухажеров, мы перебирали их, хохотали, и оказывалось, что ничего путного в поселке нет. С Туги у Жени все отлично. Она расцвела прямо. Собиралась летом с ним в Сочи и все мечтала, как он разведется с женой. Я советовала уезжать с ним из поселка пока не поздно, но она, уверенная в себе, крутила им, как хотела.
Вова целыми днями просиживал в кернохранилище. С ним еще трое, геологи. Рассматривали камни из скважин, что-то искали. Иногда набивалось полное кернохранилище таких же любителей камней, прилетали даже из Москвы и Ленинграда, и тогда Вова приходил поздно, под градусом, глаза сияли. Выпивать он стал чаще. В поселке все пили, но он все же каждый день дома и помогал ощутимо, давал мне отдохнуть. Что касается грубой силы, то дров у нас в поленницах было наколото года на два, вода всегда в запасе. Двор обихаживать - тоже его забота. Сила у него была, хоть и не добрал веса. Он писал какой-то отчет по геологии, и это было для него как экзамен: выдержит - премию получит и признание. У нас вроде бы все выравнивалось. Танька адаптировалась, правда комары донимали - покусанная вся, но дома комаров не было: на окнах и на двери - марлевые сетки. Когда вечером все собирались, так ничего и не надо. Танька на крыльце с отцом щебечет, во дворе - огород, почти сад по северным меркам, зелень буйствует. Лето теплое, солнца много, прямо на глазах все растет, редиски уже два урожая сняла. Огород - это вкусно и подспорье хозяйству. В воскресенье поедем на лодке за грибами. Маслят, говорят, усыпано. Танька поедет с нами, так решил отец. Я не боюсь. Вова плавает как рыба, с ним не страшно. Он, вообще, отчаянный. Помню, во Львове в положении была. Ноги распухли, и он ушел машину искать. Двое тут как тут. Как он гонял их, смотреть страшно было, еле успокоила его. Бешеным становился, когда меня обижали. Знаю, любит меня и я его люблю, когда он рядом.


13.

В кернохранилище пришла Раиса, и нос к носу столкнулась со мной. В хранилище работали палеонтологи из Ленинграда, люди незнакомые.
- Приходи сегодня, - выдохнула она, дотронулась до меня рукой и ушла. Меня обдало жаром. Все, от чего я прятался, вернулось, и картинки, одна шальнее другой, завихрились. Я хотел ее, думал об этом, ходил вечерами смотреть на ее окна, знал, что, если зайду, примет. Но Шурка! Мысль о ней и о дочурке остужала. Я не предам их, да и Шуркино предупреждение серьезно. Она сделает, что обещала, а я не прощу. И тогда семье конец, конец налаженной жизни, и Таньке моей для меня конец. Но Райка-ведьма сама пришла, почти полгода прошло. Райка, Раечка, Раиса. Запала ты мне в сердце и это добром не кончится.
Шурка влетела минут через двадцать - сарафанное радио сработало. Но Раису никто не видел, и все было натурально. Ей обрадовались, усадили в единственное кресло, Коля заваривал чай, а Галка Пальчина советовалась в отношении своей дочки. Очень вовремя меня позвали в хранилище, и я выскочил из комнаты, не успев покраснеть. Дурацкая привычка. Если я что-то утаиваю, или думаю, что про меня думают, я тут же заливаюсь краской до ушей. Хоть я и не причем, а  краснею.
Когда Шурка  уходила, я еще возился с палеонтологами, ее проводил. Слава богу, обошлось, а, может, виду не подала. Вот тебе и "приходи вечером", Раечка.
Шура была очень спокойной во всем. И хоть наши отношения возобновились, близости не ощущалось. Жизнь проходила по обязанностям, шаблонно, пресно. Шурке это тоже не доставляло радости, я же чувствовал. Но расшевелить ее, как ни старался, не мог, и бросил эти затеи. Отношения стали редкими и больше, когда был пьян. Трезвым я приходил домой не часто, трезвым быть хуже. Камень не камень, холодная сдержанность, никаких ласк и тихие слезы. Я понимал, что сам виноват, но злился от этого не меньше, замыкался и научился молчать, как и она, по два-три дня. Обижались  мы друг на друга легко, мирились ненадолго, все больше отдаляясь друг от друга:

Ты мир не увидишь моими глазами,
Его не почувствуешь сердцем моим,
Меня не удержишь своими слезами,
Чужой я тебе и желаньям твоим.

И вся суета в этом мире напрасна,
Если нет чувств, и нет мыслей таких,
Если нет слов, из которых так ясно,
Что все вокруг нас одно на двоих.

Удивительные люди - женщины. Меня за неверность затюкала, а за Женьку, свою подругу, горой стоит. Переживает их отношения с Туги, обсуждает с ней и советует, как этого Туги крепче заарканить. А у него жена, хоть и корова, дети. Когда Туги изредка у нас встречается с Женькой, Шурка расцветает, как будто это ее праздник, воркует. Мне противна эта женская логика. Женька у нас бывала часто и подругой Шуркиной стала неразлучной. Вначале мне было это до лампочки, все равно с работы приходил поздно, а уходил пораньше. Но Женька как-то заняла место в семье, а Шуркины откровения с ней о наших интимных отношениях меня ошарашили.
Ты не мужчина, - выпалила мне Женька и осеклась, увидев мой взгляд. Я мог убить за эти слова, за то, что она залезла, куда ее не звали. Стерва. И Шурка стерва. И Райка стерва. И все бабы стервы, подстилки, и живут только этим, половая истома вместо мозгов. Я готов был вышвырнуть Женьку из комнаты, но Шурка молчала.
"Я не мужчина, я не мужчина", - тикало в голове. Мы говорили о чем-то несущественном: я, Витек, Игорь Филимонов. Мы прилетели в Якутск только что, устроились в гостинице "Лена" и спустились поужинать в местный ресторан. В городе всего два ресторана. Второй - "Север",  побольше, считался городским. Там, обычно, гуляли и пропивали шальные деньги буровики, артельщики, геологи. В "Севере" редко обходилось без мордобоя, там был оркестр и девочки. В "Лене" было всегда тихо, ресторанчик маленький, столиков на 20, и посещали его, как правило, командировочные.
Мы прилетели в Якутск по разным командировкам. Игорь завтра улетит в Москву, Витек сверяет отчеты по запасам, сидит здесь неделю. Мне предстоит копаться в архивах, фондах и, если повезет, побеседую с кем-нибудь из корифеев, хорошо бы с самим Черским. Мы немного застряли с отчетом по Эксеняхской, материалов не хватало.
Витек перекидывался с компанией через стол, тоже геологи, две девицы и парень. Одна девушка была необычайно красивой. Игорь толкнул меня ногой под столом: "Смотри, какая!". Предложение "сдвинуть столы" было принято. Девушку звали Лия. Стройная, фигуристая, громадные раскосые глаза, длинная коса. Мать ее была китаянка, отец-русский, геолог, Игорь слышал о нем. Витек впился в нее гипнотизирующим взглядом, подсел плотнее. Возражений не было, особенно от меня, так как баб презирал, и даже таких раскосых.
За выпивкой и разговорами время летело незаметно, ресторан закрывался, и мы подались в свои номера.
Я жил на втором этаже у лестницы, и распрощался первым. Номер был маленький, тесный, неудобный, но с туалетом и душем. Душ только разогрел меня, когда в дверь постучали. Игорь, наверное. Обмотался полотенцем и открыл дверь. "Можно?", - спросила Лия, коснулась меня губами, прошла в комнату и, ни слова не говоря, сняла платье.
Красавица оказалась слишком спокойной. Желание просыпалось медленно. Меня не торопили, ждали, заманивали без слов, очень физиологически, бесстрастно и не эмоционально. Потом она спросила: "можно я посплю немного?", - и отключилась. Я смотрел на нее обалдело, затем пошел в душ домываться и отплевываться.
Кровать моя была занята, и в нее не хотелось. Я оделся и пошел по этажам. Витек в одиночестве пил коньяк. Узнав, что Лия у меня в номере, Витек схватил ключи и убежал, а я спал на его кровати.
Утром Витек горячо жал руку, предлагал выпить за дружбу, но мне было тоскливо, и я пошел к себе.
Лия причесывалась у зеркала и подставилась для поцелуя. Спокойно, будто ничего не произошло.



14.

Слава Ситников прилетел в середине августа. Еще до снега. Климат в Якутии резко континентальный: вчера на речке загорали, а ночью снег выпал. Прилетел  числа 12. Мы отметили Шуркин день рождения, а через недельку он прилетел. На день рождения я оскандалился: забыл, а Шурка молчала до упора. Хорошо, Галка Пальчина спросила, что я подарю жене. Было это в обед, и нас сдуло на речку с закидушками, аврально рыбачить. А к семи часам Левка с ребятами торжественно внесли огромный казан с ухой. Уха была стерляжьей, варилась на речке, была с дымком и невероятно вкусной.
Пришли все. И наши, и Мирон со своей Ларой, и соседи сейсмики, и, конечно, лучшая подруга Женька. Шурке было приятно, она старалась всех накормить, ее хвалили и отпускали комплименты, потом пели песни, особенно получалось у нее с Мироном - два лучших голоса поселка. Все было просто и искренне, никто не выделывался, было здорово и спокойно на Душе.
Славу я познакомил с нашими, а позже в конторе - с Граусманами, с Валькой и ее мужем, затем с Игорем Филимоновым. В итоге, нас принял главный - Юрий Дмитриевич, в своем кабинете. Слава прилетел по вызову на вакансию в моей партии. Я ждал его. Он понравился всем, и я был рад за друга. К вечеру начальство объявило: служить Славе старшим геологом в партии Матвеева, и положило оклад в 170 рублей, даже больше, чем у Левки. Я такого оклада не тянул, и согласился.
В сентябре мы настреляли зайцев. Этим здесь никого не удивишь. Пацаны и женщины ставят петли, лупят косачей из мелкашек, но мы как-то все время в работе, охотились редко. Всего раза три я был на охоте и возвращался без дичи, а один раз рыбалил всю ночь с ленинградскими геологами, то есть пили всю ночь, и они для оправдания завернули мне улов - вяленую щуку, вместо свежей. Еле объяснился дома.
Знакомый командир позвал поохотиться на Васькиной протоке. Лететь туда минут 20. Раненько я и Слава сидели в вертолете. По реке шла шуга, островок оказался отрезанным от суши, а места были заячьи. Вертолетчики знали толк в этих делах, всегда браконьерничали.
Слава начал волноваться, когда вертолет завис перед посадкой. Вначале он не обратил внимание на разлетающийся по земле снег, но потом понял, что это разбегаются зайцы, и возбудился. Вертолетчики дали нам час, махнули рукой в какую сторону идти, и через минуту я лежал ничком в снегу, так как Слава уже ничего не видел, кроме зайцев, вылетающих отовсюду, и палил вкруговую. Зайцев было очень много. От вертолета мы отошли метров на двести и еле дотащили 45 зайцев, которых набили за час. Зайцы выскакивали и на обратном пути, но бить их уже не было сил.
Вертолетчики ждали, в салоне лежали три жерди с подвешенными за лапки зайцами. Их было штук 200, они набили зайцев рядом с вертолетом. Зайчатину мы довели до ума. Освежевали, залили в ведрах жиром. Зимой на закуску будет зайчатина и маринованные грибы. У Шурки были приличные запасы красноголовиков и маслят, ими в этом году было все усыпано.
Признанной закуской на любом столе считались пельмени. Были они необычайно вкусными, из двух сортов мяса, обычно из медвежатины и оленины. Это мясо бродило рядом, и добывали его, как на праздник ходили. Мы, интеллигенция, больше "стреляли" в магазинах, но все равно это была свежатина. Пельмени замораживали в сенях и подвешивали в мешках или чулках. Лепили их сразу на всю зиму, семьями, а то и домами. Мы лепили их вчетвером, с Женькой и Славой.
Слава, Слава-друг, слопала тебя акула-Женька, открыла рот, и ты пропал, уже и слышать ничего не хочешь. Закружило Славу, не убедили его ни я, ни Мирон. Как только я открывал ему глаза, так всё больше отдалялся от меня Слава. И разошлись мы окончательно. Три года во Львове вместе, три сезона в полевой партии, три зимы мы таскали железо в спортзале, стояли друг за друга насмерть, даже стихи писали вместе. Зачем я вызывал тебя, Слава, не проклянешь ли ты жизнь, которую я невольно приготовил тебе? А Шурка опять радовалась за Женечку, опять они советовались, как крепче привязать парня. Не упускает подружка добычу, крепко схватила счастъе свое, не выпустит. А Туги что, у него семья, он не решится создать новую. А со Славой все почти сладилось.
Туги стал лишним, и выплюнули его за ненадобностью. Что ж, друг-Слава, может у тебя сложится, но без меня. Зла тебе не желаю, живи по Судьбе своей.
Когда по жизни нас трепало и носило,
Мгновеньем проносилось то, что сердцу мило.
Пришла пора, увы, уйти, мой друг, прощай,
Но как в нас кровь бурлила, ты не забывай.

Не забывай воспоминаний,
Своих друзей не забывай.
Пусть горьких не забыть лобзаний,
Разлук и слез не замечай.

Судьбы засады и капканы не погубят,
Прорвешься, знаю, тебя ждут и приголубят.
А если умереть придется, умирай,
Но только от любви, другое избегай.

Не убивай своих желаний,
В Душе любовь не убивай.
Не отвергай очарований,
И чувств к себе не отвергай.

15.

Мой рассвирепел на Женьку. Сказал, чтоб ни ее ноги, ни Славки у нас дома не было. С Женькой он ругался все время, презирал, даже из дома уходил, когда она приходила. Но Слава же его лучший друг, во Львове были не разлей вода, сюда вызвал, с работы сорвал, только и слышала: "Слава прилетит, Слава это сможет, это Славина работа". Бредил, как они будут работать вместе. И в один миг все зачеркнул, и, похоже, навсегда. Опасный и жестокий человек. Конечно, Женя виновата, но как ее винить? Влюбилась с первого взгляда. Как увидела Славку, обмерла, душа вниз провалилась, поняла - это мой. " Не ругай меня, Александра, но что же делать", - причитала она, и я ее жалела, хотя от нее не убывало, как раз наоборот, но мы-то знали, не просто рубить старое, а здесь со Славой сложится ли, неизвестно. Женя похудела, ходила черной, переживала развод с Туги. Но и он, гусь, хорош. Если хотел с ней жить, то надо было с женой разводиться. Поняла Женя, что Туги не пойдет на скандал, а Слава - семья готовая, и уговаривать его не надо, хоть сегодня в ЗАГС.
Слава прилип к Жене, и когда они начали жить вместе, то Вова о Славе забыл, как отрезал. Со мной о них он не говорил, хотя знал, что я с ними встречаюсь часто. Он стал молчалив, замыкался надолго, в разговоре стал больше иронически хмыкать, и мог так резануть взглядом, будто бил наотмашь. Я понимала, что он терял свою наивность, чем-то мучился и от того был мрачным, как будто что-то открывал в себе, но еще не был в этом уверен, хорошо ли это. Объяснимых причин для такого его состояния не было. На работе у него полный порядок, отчет защитил, две тысячи рублей премии получил, долги отдали и еще деньги остались. Можно и Таньку одеть, и себе костюмчик английский купить, симпатичные привезли в ОРС. Пусть будет подарок к нашему возвращению. Мы с Танькой летали во Львов сдавать сессию. Осталось защитить диплом. Танька выросла, на следующий год пойдет в школу, красивая девочка, одно лицо с папой. Мне во Львове опять завидовали по-хорошему: как выгляжу, как одета, что муж начальник, зарабатывает прилично. Я не отрицала, все так и было. Семья наша благополучная, сытая. Мама тоже успокоилась, хоть Вову давно не видела, но поняла, что у нас все поменялось к лучшему, и семья не распадается, а как раз наоборот. Друзья Вовины не давали проходу. Когда приедет и как к вам уехать? Пусть присылает вызов, все приедем. Но я знала, что после Славы вызовов не будет.
Во Львове зима мокрая, почти без снега, в феврале уже тепло, не то, что у нас. Мои ахают, как при минус 40 все работают, а если минус 50, то туман сплошной, и когда дышишь, то воздух замерзает и звенит. Как жить в таком морозильнике? Таньку жалеют. А у нее свои впечатления: комарики кусают, огурчики поливает на огороде, летом солнышко спать мешает, с папой грибы собирала. А о зиме - это когда холодно и темно, вот и все эмоции. Наш садик с домом рядом, Укутаешь ее валиком и на санки, а через пять минут распаковываешь. Вот и вся зима для нее. Хотя и не всегда так. Галка Пальчина однажды потеряла с санок свою дочь. Хорошо мы с Вовой следом шли, подобрали. Она только возле дома кинулась. Отдали ей девочку, смотрю, а Галка поддатая. Горемыка. Мать - одиночка, страшненькая, с кем-то прижила. А сейчас на пару с государством растит, и вся жизнь Галки в этой девочке и в бутылочке.
Конечно, зима в Якутии страшная. Особенно, когда за минус 50. Дышать нечем, легкие обжигает. Дышишь только через платок. От дыхания вырастают сосульки. Хорошо, что в домах тепло, а работа  рядом с домом. А как в тайге? Вове тоже доставалось, хотя на буровой при минус 45 работы останавливали - железо не выдерживает, раскалывается. Сейчас он зимой камералит, сидит со своими камушками в тепле, домой приходит каждый вечер. Зимой у нас считается тепло при минус 20. Молодежь  сбрасывает шапки, форсят. Дни становятся светлыми, а с апреля - солнечными, ветра нет и даже если прижмет до минус 30, то это уже не зима. Это весна идет. К зиме в поселке готовятся серьезно, все лето ремонтируют котельные и теплотрассы, зато потом никаких ЧП. Если кто обморозится, то по пьянке. К зиме приспосабливаешься, и когда она заканчивается, то прибавляются очередные 10% к северным. За четыре года - 160 процентов к окладу, вместе с коэффициентом. Эти надбавки крепко держат людей на севере. Называют их чемодан без ручки: бросить жалко, а нести тяжело. Хотя и не много платят за те условия, в которых живем: все удобства на дворе, выход в люди - кино в клубе. Варятся все в собственном соку, общаются по квартирам и выпивают. Коротают жизнь свою, чтобы заработать и от души съездить в отпуск раз в три года. Наверное, и на здоровье скажется. И все же мы не уедем. Таких денег нигде не заработать. У Вовы работа спокойная, а платят в 5 раз больше, чем во Львове.

16.

Отчет по Эксеняхской был готов, и главный читал его три дня. "Ерунда, переделать", - оценил он. И бросил папки мне через стол. С Игорем Филимоновым мы перечитали отчет дважды, замечаний существенных не было. Что не понравилось главному - загадка. Решили подчистить стилистику и печатать рабочий экземпляр. Рецензировали отчет Матвеев и ленинградцы, а я отвез экземпляр в Якутскую Академию Наук профессору Бурову. Дней через 20 пришли положительные рецензии. Отчет пошел. Я уже ничего не боялся и отнес экземпляр вместе с рецензиями к главному.
Игорь Филимонов мне рассказывал, что главный хвалил, мол, я сделал правильные выводы из его замечаний. Но ведь я в отчете ничего не менял, и Игорь это знал. Главному я перестал верить, когда увидел его как-то с молодой женой. Он лебезил перед ней и сюсюкал, а она крутила им, как хотела, будто он никто для нее. Она была пустой, как мы потом убедились. Но даже если бы она была распрекрасной, так опускаться мужику нельзя. Это был другой человек. Где он был фальшивым? Скорее всего на работе, потому что дома был унижен и растоптан, и смирился с этим.
Назначили дни защиты на техсовете и в ЯТГУ. Защиты проходили по-боевому, нужно все доказать, отстоять свое написанное. Геологов в экспедиции было 56, с геофизиками и командировочными человек 70 набиралось. Автору выдавали по полному набору. Особенно доставалось молодым кандидатам, которые приезжали за отзывом от производства. Резали их без оглядки на фамилию руководителя. К защите я готовился основательно, каждую неделю мотался в Якутск. Благо был один. Шура забрала Таньку и уехала сдавать сессию. Она вернулась в феврале, а я все еще носился с отчетом, но защитил его на "отлично". Экземпляр отчета поступил в отдел экспедиции, автором красовалась моя фамилия, а что и когда будет делаться на Эксеняхской площади, меня уже не касалось.
Дома отношения выравнивались. Мне выделили благоустроенную однокомнатную квартиру в новом брусчатом доме на первом этаже. По сравнению с прежним жильем это были царские хоромы: большая комната и большая кухня, паровое отопление и вода. Туалет, как у всех, был во дворе, и женщины, чтобы не застуживаться, по ночам ходили в ведро. Мы спорили, в какой цвет покрасить стены, какой выкопать погреб и какой огород развести под окном. Все это мы сделали: стены стали разноцветными, подпол - самый вместительный в поселке, а на Шуркином огороде росли редиска, лук, морковь, свекла, огурцы, помидоры, и даже один подсолнух. Народ мимо огорода не проходил, чтобы не остановиться, и через год поселок заболел парниками, зазеленел придомными участками. Огородный сезон начинался в июне и резко заканчивался в августе.
Я с Афоней вылетели в Бадаран, в маршрут на два месяца. Вылетели мы 20 мая и 1-го августа должны будем выйти на точку, откуда нас подберут вертолетчики. Маршрут был сложный, нужно три старых площади обойти, почти триста километров пехом. Шли налегке. Карабин, в рюкзаке кг пятнадцать поклажи: полог, мелкая снасть, соль, сухой лук и сухой картофель, сахар, сухари, чай, порох, дробь. Хоть было и увесисто, но по ночам холодно, и мы взяли еще по брезентовому плащу.
Приключения начались дней через десять, когда я оставил Афоню в заброшенном поселке буровиков описывать керн, а сам налегке пробежал к старой буровой, километров за сорок. Солнце скрывалось уже только на часик, к вечеру было еще холодно, но лето шло, жизнь просыпалась. На озерах в заберегах плескалась рыба, появились утки, заяц стал на половину серым. Я выбрал место посуше, расстелил плащ, поставил карабин на предохранитель и отключился. Просыпался всегда в заданное время - привычка. Но проснулся от чего-то тревожного, покосился влево вправо - никого. Встал и увидел у своих ног свежую кучку лосиных шариков. Только что здесь был сохатый.
Я изрядно устал и шел медленно. Рюкзак набит керном, по весу килограмм пятнадцать. Я вышел к озеру и увидел Его. Матерый хозяин пытался лапой подогнать к берегу мертвую утку. Я шел с наветренной стороны, и он меня не сразу учуял, но потом отпрыгнул, заревел и пошел на меня. В карабине у меня семь жаканов, я не боялся, поправил нож, встал у дерева и ждал. Я целился ему в морду, потом под лопатку, потом, когда он сидел на лапах и ревел, в сердце. Я мог выстрелить в него семь раз, пока он допрыгнет. Но и это было не наверняка.  Внутренний голос говорил: "Не стреляй, опасно. Не стреляй, он и так уйдет". Что-то подталкивало нажать курок, аж внутри чесалось, как выстрелить хотелось, а что-то не давало мне этого сделать. Медведь только вылез из берлоги, его мучил кишечник, он ревел без передыху, был облезлым, и остановился от меня шагах в 20. Так и стояли: я, целясь из карабина, он - крутил башкой и ревел. Пятясь, я отступил, потом еще, начал уходить от него, ежесекундно озираясь. Он двигался за мной. Идти, вертя головой под медвежий рев, не уютно, да и сил было маловато. Я достал из рюкзака банку из-под сгущенного молока, зачерпнул из лужицы воды, сгреб сухих веточек. Вода вскипела вмиг. С Мишкой продолжал говорить и когда пил чай. Потом мы двинули дальше: я вертел головой, он шел метров в 50-ти от меня, и ревел. Его взгляд сверлил мой затылок, и вдруг отпустил, он загибал в сторону. Рев его был долго слышен, но наши пути разошлись. Под конвоем я шел часа три, больше десяти километров, и когда пришел на базу, сил не осталось. На базе благодать. Афоня наловил рыбы, нажарил из нее шашлыков, сварил уху. Спали мы в избе, а ночью слышали медвежий рев, похоже, моего попутчика. Работы здесь было дня на три и мы баговали.
Озеро Бадаран нужно было пересечь напрямую. Обходить его километров пятнадцать, а поперек - шесть. По карте глубина маленькая, и мы рискнули пойти вброд. Вышли рано, часа в четыре, и только отошли, Афонька заорал, сдернул ружье и бабахнул из двух стволов. От отдачи он шлепнулся навзничь в воду. Я не понял, куда он стрелял, все было тихо, а когда помогал ему подниматься, увидел огромного лося. Над самой водой лось был как гора, а выпрямились и увидели метров в двухстах маленького лосенка, улепетывающего от нас. Над водой стоял туман, и солнце создало такой эффект преломления.
На озере мы оказались в самый перелет. Утки летели стаями штук по 100, пикировали на озеро и садились пулеметными очередями. Птицы не кончались, и канонада стояла, как на передовой. Афоня сказал, что лететь они будут три дня на свои озера, на свои места, куда летали их прабабушки. Да, природа отмерила каждому свою роль и свой путь, только мы с Афоней прем напрямую через озеро.
Уже выходили с озера, осталось метров 500, когда нас атаковали журавли. Ну и гадкая же птица! Заходят как мессера, строем пикируют, бьют клювом, сбивают крыльями. Попытались отпугнуть их выстрелами, но только  раззадорили. Мы припустили к берегу. Птиц было восемь, и они трижды опрокидывали нас в воду, пока мы выбрались на берег.
Мы шли, опережая график. Места были вольными, человек не ходил здесь пятнадцать лет. Природа буйствовала, трава - выше Афони. Утки в озерах непуганые, можно ловить руками, и Афоня выбирал, не торопясь, обсуждая вслух достоинства экземпляров, какую из них шлепнуть на ужин. Рыбы в озерах аж выпирало. В десять минут сетка-паутинка тонула. Афоня отбирал лучшую рыбу, остальное отпускал.
Неожиданно мы вышли на якутский улус. Жила здесь большая семья. По-русски они не говорили, людей не видели давно, мы им были любопытны, и угощали нас, чем могли. Но от еды воротило: чашки и миски были девственно неухоженными, их не мыли от рождения, вокруг чумов было так загажено, что воздух пропитался затхлым запахом и вонью от испражнений. Мы поделились с аборигенами заваркой и заночевали.

Во сне, и я понимал, что сплю, явилась раскосая красавица, длинноволосая и белокожая, не такая, как якутки, а высокая и красивая. Это Сигильда. Она танцевала в бликах костра и пела песню без слов о любви и доброте. И она, и песня радостно и умиротворенно вошли в меня, и река, и лес, о чем песня, стали мной, и куда-то несет меня этой рекой между деревьев, через поля и горы. И были на реке и на полях люди, как Сигильда, как я - род мой, предки мои и Сигильды. Или это мы, но раньше? Я был прежде их и сейчас есть, и мои дети и внуки здесь же, от начала до конца, от истоков до устья реки жизни моего рода. Мы - греки в Крыму и крымчане в Грузии, карпатские даки и днепровские поляне, куябские русы и роксоланы, скифы и гунны, варяги и монголы.  Мы - сеятели, взращиваем то, что мы есть. Плоды наши - то же, что было и до нас, то же вырастят и потомки. На закате жизни приходит мудрость, а семена уже посеяны и только тех Душа спасется, кто с верой. Сон как явь. Я боялся пошевелиться, чтобы не уйти из него, знал, что это сон, что нет Сигильды, слышал, как  похрапывает Афоня. Но что-то изменилось, какая то добрая густая тишина. И ее можно потрогать, и все вокруг смотрит на меня. Я ощущал,  что меня ждут, и мысленно погладил веточку у куста. И все зашумело, и лес и трава заговорили, затрещал костер, взметнулось языками пламя, в траве зашуршали какие то зверушки, и я окончательно проснулся.

Надо вставать, до конца маршрута еще 50 км. На точку мы пришли в срок и вскоре нас подобрали вертолетчики. Ящики с керном мы забирали уже по пути. Загрузили и стекло, которое я снял с оставленных в тайге домов для Шуркиного парника.
Дома меня ждала новость: Шурка поколотила Раису. Оказалась, что Рая обменяла свой уютный коттедж на квартиру в нашем доме. Шурка оттрепала доктора в нашем подъезде. Я был далеко, выкладывался в маршруте, был спокоен и умиротворен, а все, что творилось в поселке, меня, как бы, не касалось, и в этом хитро, по-малански, успокаивал себя.

Часть из колена Сима - "симмиты" перешли пустыню и заселили Палестину от р. Нила до р. Ефрат. До их прихода здесь жили колена Ханаана и его сыновей: Иевусея, Аморея, Гергесея, Евея, Аркея, Санея, Арвадея, Цемарея, Химафея. Все говорили на языке предков - симмитском. Они рассеялись под ударами колен Симовых.
Израильтяне произошли от ветви Сима, от его потомка Авраама из Ура Халдейского, от его внука Иакова, от второго сына Исаака. От первого сына Авраама - Измаила и от первого сына Исаака - Исава, он же Едом, произошли арабы, которым достался Восток. Один из младших сыновей Иакова - Иосиф был братьями продан в Египет, где стал доверенным фараона, и во время всемирного голода переселил к себе и спас свой род израильтян, всего 70 семей (из книги Бытие).
Ну, а Симовы колена
Разбрелись по всей Вселенной.
Сим был Ноев старший сын,
Им любим, всем господин.

Фара, рода Арфаксада
По Ефрату шел в Харран.
Он из Ура. А Аврам -
Его сын, пошел в Ханаан.

Бог его туда послал,
Чтобы род произрастал.
От него рожден Исак,
Чтобы род тот не иссяк.

Все же, первый, Измаил
От служанки родом был.
От него и от Исава
Ветвь пошла - Востоку слава.

А Иакова сынам,
Как израильским князьям,
Суждено создать Страну,
Обетованную.


17.

Лето выдалось жарким. Днем приходится прятаться за шторами, даже комары появлялись только вечером. Зато на огороде растет все, как в ботаническом саду. Поливать удобно - шлангом из окна на кухне. Вода из батарей ржавая, но на полив годится. Танька с удовольствием ковыряется в земле, самостоятельная девчонка. Возня в огороде увлекает, и время летит незаметно. С работы - за Татьяной в садик, и мы уже на огороде. Покормила, помыла ее, уложила спать и опять на огород. Поливать нужно часа два ежедневно, дождей нет - сгорит все, а урожай знатный. Зелень мы едим свою, свежую. Женя тоже налетает за зеленью, но все реже: муж дома, некогда, свои заботы, свои развлечения. На работе мы каждый день наговариваемся, а забежать уже не получается. По пути, разве что, Таньке что-нибудь вкусненького принесет. Славу я вижу мельком, привет-привет. Он улыбается во весь рот и идет своей дорогой, не о чем говорить. С Женей у него сложилось, ему больше ничего не надо, да и она успокоилась. И чего Вова на них взбеленился? Люди строят свою жизнь, чего он влез, какое ему дело до них? Живет Вова по своей правде, другую не признает. Идет по жизни сам и пока угадывает, не удивляется, когда получается, не сомневается, что все получится, не упирается, как другие. Злилась я на эту легкость: "откуда ты можешь все знать?" А он смеется: "Бабушка помогает". Она у него старуха древняя, богомольная, души во внуке не чает.
Вова, как и обещал, прилетел в августе. А улетел еще в мае. Соскучилась, не передать словами. Взяла отгул, кормила, ухаживала, а ночью расслабилась. В полудреме повела себя активно, как он всегда добивался. Очнулась, спохватилась, а он смотрит вот такими глазищами. Выдала себя через семь лет, но тут же замкнулась, как будто и не было ничего, и все произошло случайно, само по себе, притворилась, что спать хочу, а сердце замерло. И себя жалела, и Вову было жалко, так и задремала.
Утром боялась на него взглянуть, но он сделал вид, что ничего и не было, видно, не готов был к разговору. А я начала упрекать Раисой, ее настырностью, его неверностью. Иначе для чего свой коттедж на квартиру в нашем доме поменяла? Если встречаетесь, то лучше нам разойтись, а меня не позорить. Было все не так, и с Раисой я выяснила отношения. Они не встречались больше. Похоже, женщина тянется  к нему, а он обрубил, что было - забыл.
Скандал помог прийти в себя. Ничего, мысли будут о другом, и я убежала на работу. Чем еще обернется моя неосторожность?


18.

Солнце палило. На островке белыми были только я и Афоня. Островок - наш поселковый пляж, отделен протокой метров 150 от берега, и стоит почти по центру Вилюя. Остров был почти голый, песок - золотой. Ветер сгонял мошкару, и здесь никогда не было комаров. Женщин сюда перевозили на лодках, мужики чаще добирались вплавь, держа над головой одежду. Была суббота, мы балдели. Левка и Коля Грязнов колдовали над шашлыками, а мы играли в дурачка, травили анекдоты. Смешил всех Афоня, рассказывая, какого сохатого он чуть не завалил.
К берегу подплывал парень, как-то криво плыл. Посторонних мы не жаловали, держались своей компанией, а парень плыл прямо на нас. Из воды появлялось тело, опоясанное веревкой, на которой словно елочные игрушки висели бутылки - 5 штук крепленки. Такого мы еще не видели. Силен бич!
Парень с гирляндой подошел к нам и изыскано вежливо попросил разрешения расположиться. Он нас сразил. К такому здесь не привыкли, и даже Левка промолчал. Парень представился: "Эмиль". И предложил выпить.
Незваный гость был принят, сразу видно - свой, оказался геохимиком. Бутылку, что он открыл, выпили из горла по кругу. Вино покритиковали, не нашли в нем букета и закопали остальные бутылки в песок у воды, на потом. Из песка появились наши запасы: сухое молдавское, холодная водочка и даже бутылочное пиво. Эмиль понимал толк в выпивке. Под шашлычок все пили водочку, а полировали вином. Эмиль оказался простым парнем, нам не мешал, даже наоборот. Отдохнули хорошо.
В понедельник была лекция, читал профессор из Новосибирска - Конторович. Новосибирск - база науки, один Академгородок что стоит, и на лекцию слушателей набились битком. Профессором оказался Эмиль, наш вчерашний знакомый. Лекция была умной, лекция была интересной, хотя немного нам не по теме. Потом мы Эмиля потащили к себе, все показали, все рассказали и, конечно, пили спирт. И все три дня пока он читал лекции, которые мы не пропускали, общались с ним до поздней ночи. Интереснейший оказался человек, хоть и еврей. Докторскую защитил в 25 лет, на три года был отлучен от работы за вольнодумство. Сейчас в пятерке ведущих геохимиков страны.
С той поры Эмиль стал приезжать в экспедицию ежегодно. Он сотворил из нашей химлаборатории геохимическую, привез кучу приборов, сам готовил лаборантов.
Экспедицию наука вниманием не обделяла. Своими для нас стали ленинградские гидрогеологи, новосибирцы из физики пласта, палеонтологи из Иркутска. С иркутянами мы жили душа в душу. Их руководитель Витя Команденко набирал у нас материал к докторской. Внешне он был очень похож  на Есенина, вероятно, поэтому знал много его стихов и сам сочинял. Конечно же, играл в преферанс, и по совокупности всех качеств обречен был быть душой любой компании. С Виктором было выпито море, парень - душа на распашку. Он звал всех в гости в Иркутск, а меня просто заставил сдавать кандидатский минимум. Под его напором я за зиму сдал в Иркутске немецкий и философию. И читал все подряд, что попадалось об истории человечества. Кто я? Чья кровь течет во мне, каких народов? Каков путь моих предков? Для чего жили они и какой след оставили? Мы обсуждали и спорили постоянно, а мои сны подсказывали что-то, что я пока не мог осознать.

Из книги Бытие.
430 лет израильтяне жили в Египте, терпя притеснения, пока Моисей не вывел народ: 600 тысяч мужчин, не считая детей и женщин. Сорок лет водил их Моисей по пустыне, пока не вымерли все неверующие. Из-за лишений народ роптал, и за это на маловеров налагались новые испытания. На горе Синай евреи заключили союз с Богом: Моисей, Арон, Наддав, Авиуд и семьдесят старейшин взошли на гору, и видели Бога Израилева. Они ели и пили, а Моисей взошел на вершину горы, в облако и в огонь поядающий. И восходил от нее дым, как из печи, и вся гора сильно колебалась. И звук трубный становился все сильней и сильнее.
Получил Моисей от Бога 10 заповедей, по которым следовало жить израильтянам:
1.  Не будет у тебя других Богов, кроме Сущего;
2.  Не сотвори себе кумира;
3.  Не произноси имя Бога всуе;
4.  Шесть дней трудись, а седьмой отдыхай;
5.  Почитай отца и мать своих;
6.  Не убий;
7.  Не прелюбодействуй;
8.  Не укради;
9.  Не лжесвидетельствуй;
10. Не завидуй (не пожелай жены ближнего своего, ни дома его, ни вола его…).

У евреев появился Закон, и они жили под ним и в Палестине, и везде там, куда их бросала судьба. С верой в Бога жизнь перестала быть бесцельной, и стали евреи избранным народом.
За грехи, как Бог сказал,
Всех в Египет отослал.
Там Израиль стал рабом,
Хотя и возрос числом.

Моисей - посланник Бога
Их повел своей дорогой.
Десять казней напустил,
Фараон чтоб отпустил.

Не поверил - Судьба злая.
Силы Божией не зная,
Он за ними рать пустил,
Только войско утопил.

Чермно море расступилось
И евреев пропустило.
Этим самым возвестилась
Слава Богу. И им милость.

Сорок лет водил евреев
Моисей в пустынях тех.
Налагал на маловеров
Казни смертные за грех.

И когда народ поверил
В заповеди Сущего,
Не осталось другой веры
В той толпе идущих.

Вот тогда Бог у Синая
Им закон отдал.
Палестины - ключ от Рая,
Землю передал.

А когда ему поклялись
Исполнять завет,
Он пообещал избавить
Их от многих бед.

И законом в назиданье
За грех стало наказанье.
Чтоб о том из рода в род
Помнил избранный народ.

19.

Сегодня прошел собеседование по спец предмету. В моем активе были отчеты по двум площадям и одна монография. И это сказалось, я сдал.
В Иркутске мне довелось побывать уже третий раз, и город полюбил. Он почти весь деревянный, как и все северные города, но чувствовалось - русский, и не такой стылый, как Якутск. Был конец апреля, тепло, и по Гагаринской набережной, где мы с Виктором по-легкому вспрыскивали мой успех, уже табунились девушки с голыми коленками. Иркутянки действительно красавицы - казачки. Виктор говорил, что они все горячие, а он, бабник, знал это наверняка. Прав Витек, даже в гостинице молоденькая девушка-уборщица на этаже пытается настырно меня изнасиловать. Ей не повезло, к бабам у меня отношение отрицательное.
Мы обсудили, кого позвать на банкет, ведь с меня причиталось, и Виктор побежал дослуживать в институт. Вечер прошел хорошо, весело, с танцами. Девушкам Виктор все время доказывал, что я однолюб, чтобы на меня не покушались. Как оказалось, он оберегал вовсе не мою невинность. У него был план.
Все разошлись, ночь была мягкой и теплой. Пройтись по городу мы не успели, рядом остановилась со скрипом "Волга". За рулем - красавица.
- Валя, познакомься, мой друг с Севера, - представил меня Виктор. Пошли по набережной втроем, читали стихи, потом Виктор заторопился и распрощался, а мы гуляли вдвоем и говорили, говорили. А потом поехали на ее "Волге" ко мне в гостиницу, и судьба подарила мне королеву. Она работала диктором на телевидении, и уехала утром от меня прямо на службу, а я ждал ее звонка у телефона. И опять ночь в звездах, ночь блаженства…
Через три дня я улетел. Дома напросился в командировку, но вернулся в Иркутск. Я не мог без нее. Я умирал с ней от счастья, а без нее - от тоски. С ней я летал. С ней говорил стихами, они из меня сочились сами собой:
Не поводила ты косою,
И глаз не строила, жеманясь.
Сидели рядом мы с тобою,
Все боле в думу погружаясь.

Листва вокруг не шелестела,
И птиц не слышно было пенья.
Луна в окошко подглядела
В душе растущее волнение.

А воздух негою пропитан,
И стало тихо-тихо вновь.
И только лишь пружинным всхлипом
Сопровождалася любовь.

Виктор испугался. Он выпихивал меня из Иркутска, говорил, что Валька - стерва, что и он спал с ней, что она вообще спит со всеми. Он вбивал мне это в голову постоянно, но только раздавался ее звонок, и мне не было дела до ее прежней жизни. Я чувствовал ее и знал: она моя.
Валя сказала мне просто и буднично: "Завтра я выхожу замуж, сегодня мы последний раз вместе".
Меня зарезали прямо в сердце, крутили там ножом и не отпускали. "Замуж, замуж", - вытекало из меня счастье, выливалась из меня жизнь.
Виктор пришел сразу, как я позвонил. "Выгнал"? - спросил он и достал из карманов две бутылки коньяка. Мы молчали и тогда, когда он провожал меня на самолет.
В Якутске я встретился с Игорем Филимоновым и все рассказал ему. Я мотался по командировкам, а дома пил, вначале от обиды, затем от замучившей меня совести, за свою семью, за дочку, чуть не ставшую сироткой, проклинал себя за эту измену, осознавая невозвратимость сделанного. Игорь меня отправил на дальнюю буровую, за тысячу километров от базы, на границе с Иркутским амфитеатром. Назначили меня геологом участка, но бурмастера не прислали, а был там только начальник участка - Буравлев. Площадь называлась Ботуобинской, находилась между Мирным и Ленском. Буровую строили иркутяне, но в верхах приняли решение, и ее вместе с бригадой передали якутам. База участка расположилась в поселке Тас Юрях, что под Ленском. До буровой добраться можно было только по воздуху, и мы разделились: я - безвылазно жил на буровой, а Буравлев был оставлен на хозяйстве в поселке.

20.

Буровая стояла на длинном плоском бугре, голом, хорошо продуваемом. Ни комарья, ни паутов. Внизу петляла речушка, а за буровой - летное поле. Место выбрано грамотно. В речке водилась рыбка, везде развешена вяленая, благо мешков с солью завезли по зимнику гору, так как бурить придется на рассолах.
К забурке готовились ни шатко, ни валко. "Бугор" отсутствовал, народ оказался сборный, не передовики-стахановцы. В последний момент иркутяне схитрили и передали якутам бригаду из штрафников.
Ко мне присматривались. Геологи никогда не командовали на буровой. Я мог хоть захлебнуться от злости, но быстрее дело не пойдет. Пришлось впрягаться и личным примером -  таскать железо по две вахты кряду, а когда сил уже не было, и я уходил спать, то, вернувшись, находил трубу там, где оставил ее. Разговоры о дисциплине и мои разнарядки выслушивались, но совершенно не исполнялись. К тому же народ выпивал, что на буровой строго запрещено. Меня пытались втянуть, но отстали, когда я разбил бутылку. Я видел, что получалось плохо, но все же мы кое-как забурились. Когда копали под шахтное, нашли красные кристаллы пиропа - спутника алмазов. Народ внимательно выслушал мой рассказ о ценных камнях, об алмазах, и я радовался, что нащупывался контакт. Утром увидел изрытый берег и понял, как использовала бригада полученные знания.
Все же мы бурили. Бурмастер не ожидался, и мои команды стали выполняться четче, а когда помбур захотел подхохмить, увидев, что я поднимаюсь по мосткам, и поставил на роторный стол свежий стакан из-под водки, то тут же получил по хребту ломом от бурильщика.
Авторитет мой рос. Похоже, признали, думал я. Здоровьем я им не уступал, один на один мог пойти с любым, напрасно никого не материл, хоть лексикой владел, и материться мог долго и витиевато. Матерку учила жизнь. Матерились в конторе на совещаниях, в сердцах, и для убедительности, и для шика. Матерились на буровых, где в грохоте короче и доходчивее не скажешь. Мат понятен всем. Он многообразен и по смыслу концентрированнее печатных выражений. Он - как второй язык для обихода, но мужской принадлежности. Матом человек взрослел и им становился авторитетнее.
Я радовался перемене в бригаде, но секрет раскрылся чуть позже. Как бурмастер  я организовывал бурение, как геолог следил за раствором, шламом и на суточном рапорте подтверждал категорию пород. От категории зависела зарплата, и ссориться со мной - себе дороже. Работы у меня было много, лаборантка одна, затюкал я и ее, и себя, спал по 5-6 часов в сутки. Шли мы с досрочкой, зарплату получали приличную, хоть я и не химичил. Словчил только раз, когда прилетел Игорь Филимонов и попросил для экспедиции приписать сто метров. Другого бы я тут же обматерил, но Игорю был обязан всем. Посоветовавшись с бурилами, сделал это.
Все лето дважды в неделю над буровой десантировались пожарные из города Мирного, тренировались с парашютом. Были у них ухари, ловко управляли стропами и приземлялись в поселке у магазина, в пяти километрах от нас. Тогда техник с инструктором просили у меня газ 51 и собирали своих, уже поддатых, орлят. АН 2 во время этой операции сидел на летном поле, а летчики дули пиво. Отношения с ними были дружеские. Как-то я предложил им возить бочки с рыбой в Мирный, пять бочек на продажу, одну - им. Ударили по рукам и наладили торговлю. Радист Володя, его жена - помощник повара и два помбура занимались только этим. Река была перегорожена в десяти местах, сети проверялись каждые четыре часа, то есть постоянно, из-за того, что вода в реке была теплой, а рыбы набивалось битком. Год был голодным, рыбу сдавали прямо в аэропорту, по триста рублей за бочку. В месяц наш подсобный участок приносил пятнадцать тысяч рублей, из которых две тысячи тратили на витамины и на коньяк для гостей, а остальные деньги бригада делила в моем присутствии, урезая провинившихся и даже тех, кто прилетал на вахту с похмелья. Дисциплина в бригаде уже соответствовала, а бригадные требования сделали ее идеальной.
С якутами из соседнего поселочка мы дружили. Участвовали в их праздниках, помогали им соляркой, гвоздями, а они подкидывали нам молоко, сметану. Мяса у нас было навалом. Оленей в округе не сосчитать, и пару раз в месяц мы отстреливали сколько надо с вертолета, а потом трактором на санях свозили туши в котлопункт. А соли в бочках для раствора свалено у буровой десятки тонн, всю рыбу в реке пересолить можно.
Словом, жили мы, как при коммунизме, но мне смены не было, и я был дома всего один раз.
- Явился, не запылился, - встретил меня главный, и наказал: - Завтра возвращайся назад.
Все же три дня я пробыл дома, возился с Танькой. Шура и этим была довольна, но я чувствовал себя неродным, отрезанным от семьи. И улетел на буровую, злясь на всех, и на Шурку в первую очередь.

Из книги Бытие.
Двенадцать колен израилевых образовали государство, покорили племена Ханаана и овладели их землей. Когда евреи нарушали Закон, к ним приходила беда.
Ассирийский царь Саргон 2 в 722 г.д.н.э. увел в плен все население Израиля, которое не вернулось и рассеялось по свету. В 586 г.д.н.э. халдейский царь Навуходоносор 2 разрушил Иерусалим и Храм Богу, переселил иудеев в Вавилон, из которого не многие вернулись на родину. Евреи заселили города Египта, Междуречья и Греции, а Иудея попала под управление греков при Александре Македонском, затем Сирии, затем Египта, как приданое Клеопатры, затем римлян. В 66 г.д.н.э., после восстаний евреев, римляне сравняли с землей Иерусалим и Второй Храм Богу, возведенный на месте Первого. От него осталась лишь западная стена - Стена Плача. После второй иудейской войны, в 136 году государство погибло, духовно обнищавшие евреи лишились родины, их продавали  в рабство, и они рассеялись по свету. Третий храм ожидается во времена Мессии на прежнем месте или в душе каждого.

Ассирийский царь Саргон
Весь народ увел в угон.
Он Самарию рассеял.
Разбежались все евреи.

А халдейский царь потом
Иудеев взял в полон.
Храм Иеговы разрушил,
Все ограбил и порушил.

Селевкидец Антиох
На алтарь свинью занес.
Саном царь, а как злодей
Мучил верующих людей.

И Душа страдала снова,
Видя, как судьба сурова
Была к тем, кого карал
Бог, а он предупреждал.

Римляне, когда пришли,
То снесли с лица земли
Храм. А город распахали,
И Юпитер возвели.

От такого притесненья
Было много возмущенья.
И рассеялись по свету
Богом брошенные дети.

Нет, отобрана не зря
Обетована земля.
Чтобы помнили об этом
Племена на всей планете.

Но, как сказано в завете,
День придет. И все ответят
За грехи свои сполна.
Только песней песнь не спета.

Будет спета ли она?

Сионисты подменили Бога тем, что взяли на себя его миссию - сбор евреев на исторической родине. Поэтому Израиль больше сионистское государство, чем еврейское, созданное не религиозными евреями, а политиками с целью сохранить нацию от уничтожения.



21.

Та ночь не прошла для меня бесследно - Вова запил. Вначале он был спокоен, решал свои дела, даже кандидатский минимум сдал. Для этого в Иркутск постоянно летал к Команденко, который устроил эти экзамены. А потом запил, не просыхая. Такого еще не было, хоть выпивал он всегда, как начал работать. Тогда же и закурил, а сейчас выкуривает больше пачки в день. Здесь, на севере, пьянка - дело обычное. Вова пил еще скромнее других, а сейчас пьет каждый день, и помногу. Ничего не помогало. Чем больше я его ругала, тем меньше он на это обращал внимание. Мои ласки отвергал, отворачивался, как от чумной. Как я себя казнила, и, может быть, покаялась бы ему, но он приходил домой "на автопилоте", ничего не соображая и ничего не помня. Я советовалась и с Любой Заболотной, и с Ирой Филимоновой. Женщины мне сочувствовали, но чем помочь, не знали. Даже Женя не смогла дать совет, хотя дежурный рецепт у нее был: "Заведи себе кого-нибудь, что с ним маешься". Не знала подружка, что я сама во всем виновата, во мне причина. Никому не могла рассказать из-за чего он запил, почему так переменился ко мне. Глушил Вова вином обиду, заливал мой обман.
Помог Игорь Филимонов. Отослал его куда-то к Иркутску, в тайгу, на самую дальнюю буровую. Водки там не было, работать пришлось много, и Вова отошел. Стал совсем другим человеком: спокойным, трезвым, даже в весе прибавил. Только материться стал чаще, и курит много, одну за другой, прикинула, так две пачки в день получается. Ну, от этого потом будем отвыкать, хорошо, что от водки избавились. Привез он нам подарков: мешок рыбы вяленой, маленькой, чуть больше ладони, но жирной и вкусной, и две соболиные шкурки, мех мягкий играет, воротник сошью.
Не виделись мы все лето, он соскучился, и все было хорошо, я была ему желанной, а о том, что пробежало между нами, никаких намеков.
Татьяна еще больше повзрослела. Скучала без отца, а как приехал - не отходит от него, щебечет, обнимает и засыпает с ним. И у него к ней пробудилось, возится с ней, ни с кем даже не встретился. Только раз на работу сходил, а так все дома, с дочкой.
Спасибо Игорю Филимонову, помог. Говорил, что на новом месте у Вовы все получается, если так и дальше пойдет, то быть ему начальником экспедиции. Плохо только, что он подолгу не приезжает. Но, может быть, теперь, когда все наладилось, чаще прилетать будет? Мне будет урок на всю жизнь. Чуть семья не развалилась. Хороший,  плохой - это разговоры для девочек. Своего нет, так на чужих отыгрываются. Свою семью я сама выстрадала, и если быть честной, то хорошего было больше. Вообще на него грех жаловаться. Один раз сорвался, и то в мое отсутствие. Другие, тот же Туги, от теплого бочка жены гулять умудряются. Даже Мирон Коваль, на что уж Лара ему преданная, и тот якутенка родил. Хорошо все же, что никто, даже Женя, не знает всего о нашей семье. Разойдись сейчас, кому я буду нужна с ребенком? Семью надо сохранять в любом случае.

22.

Два месяца я не был в Кызыл Сыре. Мы вскрыли проектный горизонт, вошли в кембрий. РД на остановку не было, и мы бурили. Проходка шла нормально,  отбирали керн: гранито - гнейсы и вдруг подняли пять метров гранитов с продольной трещиной, заполненной нефтью. Керн залили парафином, образцы были впечатляющими. Сторонники Менделеева могут встать в очередь за живым доказательством неорганического происхождения нефти. А мы еще смеялись над американской "дикой кошкой". Здорово, в кембрии нефть! Слышимости не было, и я отбил РД ключом.
Мы пошли на сплошной отбор керна. Все были предупреждены,  многократно проинструктированы на случай возможного выброса. Каждый подъем выбивали из керноприемной трубки образцы с шипящей газом нефтью, парафинировали их до приезда начальства и науки.
Я не уходил с буровой. Галя приезжала верхом на лошади, пять километров - не расстояние, и она появлялась часто. Познакомились мы недавно. Я с ангиной зашел в сельский медпункт, и увидел там двух русских девчонок, которых направили сюда после училища. Девчушки были молоденькими, испуганными. Ангину лечили мне вдвоем. Они истосковались, и прямо озверели, но потом Галка как-то уладила со своей подружкой, и я достался ей одной.
Связь эта была необременительной. Галя приезжала, мы уединялись в балке не надолго, потом она уезжала. Мы почти не разговаривали. Не было никаких чувств, не было эмоций. Тело получало свое, но когда чувственность угасала, присутствие Галки обременяло и не терпелось расстаться. Но дело она знала, была опытной, и шальные картинки туманили мозг, а поэтому ее приезды были желанны. Нас связывала похоть и ничего больше. Никаких обязательств от меня не требовалось. Я мог принимать ее или прервать связь, упреков не будет. Это успокаивало, и этим я оправдывался, ведь все бабы стервы, а нас связала чисто физиологическая потребность, значит, я никого не предаю и нравственно не опускаюсь, и не изменяю специально, а все происходит само собой, без последствий, безвинно.
Но в Душу накатывалось, и я понимал, как все скверно. И хоть никто об этом не узнает, сам-то я буду помнить и всегда буду виноват.

Душа находится ведь в теле.
А, значит, и она при деле
Всего, что делается телом.

А если тело не при деле,
То и Души нет в этом теле.
Ведь чувства создаются делом.

А когда чувственность настанет,
Душа всем пользоваться станет.
И дело в теле жить заставит.

А если разум их признает
Такими, как всегда их знает,
Их мир гармонию познает.

А как гармонии не станет,
Душа и тело перестанут
Едины быть. Так крах настанет.

И пустота. И чувства вянут.
Тогда кому какое дело
Чего там тело захотело.

Выбросы начались на второй день после приезда на буровую Игоря Филимонова. Газ барботировал через рассол. Чтобы он не скопился, раскрыли дизельный сарай. Во время подъема скважину постоянно доливали, и помбуров каждые пять минут окатывало выбросом разгазированного рассола. Мороз стоял градусов под 30, и помбурам было несладко. Проявляющий пласт нужно вскрыть максимально. Мы рисковали, но бурили дальше.
Каротажники уже прилетели. Каротаж шел долго, приборы фокусничали, приходилось переписывать, намаялись, но результат порадовал: отбили два пласта. Филимонов с материалами улетел на базу, а меня оставил караулить. Мы стояли на промывке и ждали команды. Я предлагал спустить испытатель пластов, и, если все пройдет нормально, то бурить дальше.
Прилетел к нам Воронин и какой-то новый начальник из ЯТГУ. Ходили по буровой, из-под моей койки доставали и пили коньяк, хвалили повариху. И было за что. Готовила она отлично. Помбуры питались четыре раза в день, мяса в тарелках - горой, рыба жаренная в сметане - пальчики оближешь. Ночью - бидон с компотом и пирожки. На столе для добавки: яблоки, апельсины, огурцы. За питание высчитывали  13 рублей за 15 дней. Перевахтовка была через две недели: восемь часов через восемь. При такой кормежке никто не уставал. Все же о моей самодеятельности с рыбой и оленями слушок пошел, но не препятствовали. Все приезжающие к нам питались по той же цене.
С Туги и Филимоновым я говорил дважды в день по рации. Они тоже ждали - решала Москва. И ура! Дали добро на испытатель!
С испытателями прилетел мой друг Славка. Он был уже инженером и привез двухпакерный прибор. С такими я не работал. Испытывать верхний пласт нужно отдельно от нижнего, поэтому два пакера. Славка сомневался, у нас и однопакерные не пакеровались. Но ствол был номинальный, как стакан, площадка распакеровки идеальной, хвостовик в пределах допустимой длины. Фильтр, как в старое доброе время на 14-ой, Славка заключил в уже специально изготовленный сетчатый чехол. Все было предусмотрено, и мы пошли на спуск.
Но пакера не пакеровались. Мы комбинировали, заменили хвостовик на усиленные УБТ, предельно разгружали инструмент. Все было бесполезно, все три спуска вхолостую. Нас по рации торопили, предлагали свернуть работу. На седьмой спуск получилось, испытали успешно. Славка с материалами и пробами улетел на базу, а нам дали "добро" на бурение.
В бригаде все понимали, что ставка высокая и работали четко, внимательно, азартно. Мне стало полегче, прислали главным инженером  Аминова, молодого парня, но все сразу стали звать его уважительно - Флюр Минулович, меня и то короче - Саныч. Паренек оказался толковым, все схватил с лету. Пробурили мы еще 180 метров, почти с постоянным отбором керна. Нефти больше не было, но керн был весь трещиноватый, с запахом. Скважина постоянно проявляла, и мы проявления уже не фиксировали, только бы не выбросила.
Каротаж показал пласт, и мне дали разрешение на испытатель. Пласт был красавцем. "ПС" уходила влево на третий масштаб - явно трещина. А РК показывало газ.
Я не уходил с буровой. Я уже знал, что скважина проявит нефтью или газом, ощущал, изменилось что-то, стало каким-то другим. Боковым зрением я фиксировал струйки воздуха со скважины. Не из раствора, а со скважины струился какой-то свет. Мне было радостно. Я был охотником, а газ - зверем, я чувствовал его, хотя и не видел. Я знал, что газ будет, и стерег его, готовился к встрече.
Прилетел опять Славка, с нормальным испытателем. На всякий случай наехали трактором на отвод. Выгнал  с буровой всех, кроме бурилы и дизелиста, даже Славку. Флюр и Вовка-радист приготовились фотографировать, что будет. С Богом! Все повторилось, как на 14-ой. Только очень мощно попер раствор, а дизелист с испугу заглушил дизеля. Бурильщик здоровяк Петров мгновенно все понял и затрубил матом на всю округу. К счастью, дизеля запустились сразу, Петров рванул на  "вира". Помбуры уже бежали по местам и дали циркуляцию вкруговую. Потом все работали четко. Петров с вахтой дегазировал раствор, гонял его по желобам. Минут десять людей поливало насквозь, потом затихло.
И тут засвистело на отводе. Струю подожгли не сразу. Она была мощной, гасила и отбрасывала факела, но когда подожгли - рванула, как бомба. Флюр и радист постоянно щелкали на фото. Флюр, умница, несколько раз запечатлел стрелку на манометре. Я отбирал пробы газа, и мне помогали все: и каротажники, и свободная вахта, и даже повариха тетя Глаша. Шумели мы минут 20, но уже съезжались якуты, а через пару часов прилетел Буравлев с шампанским. Володька-радист успел крикнуть по рации фразу из сплошного мата, но, как сказал Буравлев, вполне понятную.
Флюр уже хлопотал на буровой. Я отнес бутылки с газом в балок, и впервые его запер. Буравлев канючил пленки, но я их забрал.
Слышимости с базой не было, и мы отстучали длинное РД. Я знал, что завтра будет вертолет. Первый раз мы отступили от правил и пили спирт. Не спали всю ночь. Говорили о газе, о жизни, о судьбе. Ребята у нас золотые - убедился в эту ночь.

Только закрыл глаза, и сразу оказался в Крыму, в саду у старика, начальника над многими. Он был задумчив, решалось будущее его рода, а он не мог нарушить Закон - жениться на иноверке. Старик мучительно искал выход. Пришла любовь, а вера выше земного, и придется приносить жертву. Муки раздумий сменялись на его лице грустной улыбкой. Он все равно женится на прекрасной гречанке, иначе бы через поколения не был я. Он принимал решение, но не изменял Судьбу. Время сместилось. Из своего зазеркалья я призраком бродил в его саду, утопающему в цветах, среди деревьев и густой травы. Я обратился к нему, но не был услышан, трогал его, но проходил сквозь него. Мир старика был как явь и как мираж, а я был в нем, и слышал мысли его, как свои.

Тот еврей, кто вере верен,
И по матери рожден.
Вот тогда отец поверит,
Род не кончится на нем.

Наш народ забыл закон
И на кару обречен,
Думал о себе Арон,
Сам с гречанкой обручен.

Но, Аспасия, она
Родом славная была
От колена Иована.
Значит, в браке нет греха.

Не понять, чья кровь сильней,
Или ее, или моя.
Рожала только б сыновей,
Крепче чтоб была семья.

Так мой пращур до женитьбы
Все прикидывал о том,
Как Судьбу  бы не обидеть.
О потомках думал он.

От него пошли по свету
С Богом в сердце любви дети.
А от них родится род,
Чей народ в Крыму живет.

Кто в его семье прижились,
Морем в полисы ходили.
Скифы, греки, все роднились,
Дружно и счастливо жили.

Из истории заселения Крыма.
Израильтяне никогда не растворялись среди народов, принявших их. Дети считались по матери, и хранили веру. В саду я увидел начало начал рода, когда семья Иовава, сына Иоктана из колена Арфаксада еще во времена Навуходоносора смешалась с милетскими греками от рода Иована, сына Иафета. Да, по Душе пришлась самарянину Арону гречанка Аспасия из Милета, знатный род которой имел большое влияние в полисах на Понте. Хоть и поседела борода у Арона, но любовь и общее дело в Гермонассе (Фанагории) соединили их, и родят они первенца Павла, и смешается в нем еврейская и греческая кровь обоих родов, и трудно сказать, чьей крови больше. Павел станет торговать медом, зерном, красной рыбой, а, породнившись со скифом Атеасом из Оливии, усилится,  откроет склады и верфь в полисе Пантикапеи, и, защищенный от тавров, начнет торговлю рабами. Арон со скифами ходил морем в Фасис, в Диоскуриаду и Питуанас, торговал, и, заодно, вывозил в эти эмпории  многочисленных родственников, когда Антиох запретил иерусалимцам  исполнять законы Бога, да будет проклят этот сириец из Селевкиды, осквернивший храм свиньей. В Македонии евреям и халдеям жить тоже стало нельзя, их дома разрушали римляне.

23.

Его опять долго не было, говорили, что он - везунчик, наткнулся на газ и надо ждать ему, как минимум, орден. Что-то происходило на его буровой, зачастило туда начальство, и, наконец, он прилетел домой, правда, опоздал на свой день рождения. Позвонил он мне в контору, сказал только, что прилетел, все в порядке, будет вечером. Вскоре в ОРСе начался переполох, повезли в экспедицию выпивку, закуску, столовая готовила срочный заказ, даже поросенка запекли - так еще никого не встречали. А слухи ползли, и Женя прибежала, выпалила:
- Твой открыл месторождение. Сейчас зачитывали телеграмму министра, поздравляет.
Она чмокнула меня в щеку, сказала, что в конторе ужас что творится, и убежала. Мне было приятно, хотя и не ясно, к чему это все. Хорошо, что Люба Заболотная позвонила, сказала:
- Действительно открыли месторождение газа на Ботуобинской площади, из министерства и ЯТГУ уже поздравляли, прислали РД. Сейчас все на телефонах и рациях, много звонков, и Вова в центре всего этого, сидит у Туги и выдает информацию. Ждать его сегодня не надо, как все уляжется, начнут отмечать и не отпустят его до утра. Трезвым не жди, а на завтра бери отгул, - засмеялась она.
Так и вышло. Пришел около пяти утра, но на удивление не пьяный. Сказал, что отмечали газ, и показал две медали на куртке.
Утром разбудил нас председатель профсоюза. Вова покурил с ним на лестнице, а потом долго смеялся: " На одну медаль разжаловали". Как его награждали, слушать было смешно, но все равно медалью награждали только заслуженных людей, а он повесил медаль Таньке: " Тебя папка наградил, носи".
Днем мы сходили и забрали подарки, которые он опять привез: мешок такой же вяленой рыбы и мешок кедровых шишек с орешками. То-то была Таньке радость - все руки в кедровой смоле.
Потом за ним приехали, и он вернулся поздно. И так ежедневно. Даже в воскресенье в конторе толпились приезжие, но Вова возвращался трезвым, а по ночам рассказывал, как они открыли газ. И как ему повезло, что такая бригада досталась. То, что они в передовиках, мне и так ясно. Зарплату за него я получала, и никто таких денег здесь не получал, даже Туги. Впрочем, деньги мало что значили в жизни, пропитание обходилось недорого, а на наряды не тратились - негде их носить, да и климат исключал особые излишества в одежде. Разве что в отпуске северяне позволяли себе все, шиковали. В отпуск, обычно, ездили раз в три года, а у нас пошел уже четвертый, и хорошо бы выбраться в этом году, если его отпустят.
Из истории расселения евреев в Крыму.
Все убежали из Иерусалима, и страдали Души, когда Адриан убивал евреев и продавал их в рабство. Рассеялись колена Симовы, и многие перебрались в Диаскуриад и в Фасис, и в другие эмпории, которых в скифской земле множество. Бежали евреи и на Босфор, но рассорились с греками и ушли в Персию и на Понт, а здесь, в полисах, большая диаспора, все кровники и у всех есть еда и дело - покупать и менять товары.

24.

Я привез особо ценный груз: два ящика с бутылками вниз горлышком. Две бутылки Славка бегом понес Киселеву - нашему химику. На ХТ, подаренном Конторовичем, уже через час будем иметь полную разгонку, не надо отправлять пробы в Якутск.
Туги ждал, в кабинете у него сидело все начальство. Я отдал пленки, и подробно отчитался о притоке. Фотографии принесли еще мокрыми, они впечатляли. Манометр был снят отдельно, крупно. На устье 70, и это при плотности рассола 1.3. Киселев принес разгонку: чистый метан-пропановый газ и ноль три процента (!) гелия. Вот вам и ХТ Конторовича - взяли и инертные.
Три десятых процента гелия - это что-то! Туги пошел радировать в Москву и разговаривать с Якутском. Меня он не отпустил, и я отвечал на вопросы якутского начальства. Позвонил академик Черский, потребовал к трубке меня, по два раза переспрашивал и сказал Туги, что завтра прилетит.
Пришло РД от Сидоренко. Министр поздравлял коллектив с открытием нового месторождения. Меня тискали, хлопали по плечу. Наши: Слава Писахович, Шабалин, Левка, ребята, даже Мирон - все были здесь. Туги похмыкал в нос и скомандовал: "Отметить".
Столы накрыли в коридоре конторы, ОРС был рядом, и со склада тащили все. Тосты были за меня, за бригаду, за  геологов, а потом Туги под дружный рев наградил меня медалью "К 100-летию со дня рождения В.И. Ленина". Пили допоздна, а под конец, когда почти все уже разбрелись, Туги захотелось меня еще раз наградить медалью. Профсоюзник завозражал и тут же получил от него "под глаз".
Домой я пришел дважды награжденный. Шурка ждала. Я очень устал и уснул сразу. Разбудил меня ранним утром профсоюзник. Он стоял у дверей с подбитым глазом и просил отдать вторую медаль.
В экспедицию повалили гости. Меня не выпускали из геологического отдела, и я рассказывал живьем и по телефону разному начальству о притоке. Фотографии висели у Туги в кабинете. Все чертили схемы, подсчитывали дебит. Черский оценил приток в 8 млн. кубометров в сутки, но мы с Писаховичем сошлись на цифре 1.2 млн. абсолютно свободного. Все равно это было солидно, и открыли мы месторождение с лету, считай даром, да еще с гелием.
Дома было все на высшем уровне. Шура кормила меня любимыми котлетками, все было мирно. В апреле она полетит за дипломом с Танькой и возьмет отпуск за год, чтобы подкормить ребенка витаминами. Я попытаюсь прилететь к ним, если получиться.

Много  тысяч лет назад на Среднем Дунае появились предки славян - потомки Иафета и его сыновей: Фуфала, Иавана, Мешеха и Фираса. Они занимались сезонным сбором ягод, трав, а затем освоили земледелие.
Хорваты, белые сербы и хорутане двинулись с Дуная на р. Днепр, и стали называться полянами, а кто сел в лесах - древлянами. Дреговичи -  между Припятью и Двиной. Кривичи - в верховьях Волги, Днепра, Западной Двины, г. Смоленске. Радимичи, Вятичи - откололись от ляхов (поляков) и сели на  Соже и Оке. Бужане или дулебы, или волыняне - по Бугу, они возглавляли восточнославянский союз до VI в. Словены  новгородские - на оз. Ильмень, в Новгороде.
Этот союз не превратился в государство из-за обособленности.  От них пошли кривичи в верховьях Днепра, Двины, Волги, а от кривичей - северяне по рекам Десна и Сула. И первые пять племен - поляне, древляне, дреговичи, славяне новгородские и полочане, - стали первыми поселенцами будущей Руси, ее западной части. Племена обрабатывали землю, осваивали ремесла, строили поселения из изб и домов, и со временем объединились в союз "сколотов".  Границей союза на юге служила р. Росс (из истории Руси).

25.

Через десять дней меня отпустили к себе на буровую. Флюр уже спустил и зацементировал первую секцию колонны. Делать мне особенно было нечего, и я взял у Буравлева тягач, и уехал к сейсмикам. За неделю мы перелопатили весь материал, и стало ясно, что Ботуобинской ограничиваться нельзя, такие же отраженные площадки были еще на трех профилях. Сейсмики вышли на нашей волне с Игорем Филимоновым, и мы договорились, что я на всякий случай отобью еще две точки под скважины.
Буравлев - жила, тягач мне на буровую не дал, предложил вертолет МИ-2. А что я с него увижу, кроме снега?
База участка обживалась, натащили станков полную мастерскую, еще во дворе свалили в ящиках. Буравлев готовился к событиям, открывал ногой двери к местным начальникам и начинал всегда одинаково:
- Как она даст, мать ее… Так пеньки за 100 метров посрезало.
Все ему верили, как очевидцу, а он входил в раж и увеличивал диаметр срезанных пней применительно к должности начальника и к величине своей просьбы.
Делать было нечего. Поехали я и тракторист Ваня на нашей старенькой ДТ-шке. В прицеп загрузили бочки с зимней соляркой, бензин, пилу, спальники, палатку, харчи. Ехать по прямой нам километров 40. Ударил мороз, но мы поехали, раз собрались. Дважды скатывались с берега в речку "на попа" - носом на лед, но все обошлось. Добрались до места без происшествий, даже романтично, костры жгли, повалив деревья друг на друга. Костер получился огромным, и спать было тепло.
На обратном пути шли быстро по своим следам, и лед на речках уже не промеряли. Ваня рассказал, что слышал историю, как не то сейсмики, не то геологи ограбили сруб якута-промысловика, забрали шкурки и, видать, поленились сходить на улицу, нагадили прямо в срубе. Так тот охотник пошел по их следам, выпилил на реке майну, запорошил снегом  по свежей корке льда, выложил следы от траков. Геологи, как и мы, возвращались по следам без внимания, и нырнули. Выбрались, но померзли недалеко от речки.
Мы никому не гадили и шли без ЧП. Километров за 15 от буровой над нами виражировал АН-2. Оказалось, что Флюр устроил разгон Буравлеву и послал самолет на наши поиски. После нашего отъезда мороз усилился до минус 52, а мы и не почувствовали.
Пришла разнарядка на курсы повышения во Львов, на два месяца. Как раз для меня. Но главный уперся, сказал, что выпишет мне библиотеку для самообразования, и не отпустил. Шура с Танькой улетели, я психовал, и Игорь Филимонов предложил мне слетать по обмену опытом в Тюмень на 10 дней. Мы договорились, что я слетаю втихую во Львов.
В Тюмени я все свернул за два дня. Здесь уже бывал в 63-м на практике, в экспедиции у знаменитого Салманова в Мегионе. Тогда я работал помбуром в бригаде Григорьева. Бурили мы первую скважину на Самотлоре, и заработки наши были просто невероятными. Работа на буровой вахтовая, пять дней вкалывай по 12 часов, пять дней отдых. Тяжеловато с непривычки, в бригаде сплошь молодежь, детдомовские ребята после профучилища, и расслабиться мне не давали. Салманов установил в поселке "сухой закон", а денег мы все равно не видели, так как питались по талонам. Но пацаны напивались в умат, когда нас везли на вахту на самоходке. За девять часов мы причаливали к каждому селу, и брали водки под запись, сколько хотели. На буровой мастер реквизировал все водочные остатки, но никто не возражал, все уже были тепленькими.
Татарский город Тюмень для меня был чужим. Я его не воспринимал. Смотреть здесь было нечего, с десяток каменных домов, а остальное - деревянные халупки, и я махнул во Львов через Харьков. Харьков не принял, и нас развернули на Запорожье. Хорош я был в Запорожском аэропорту под апрельским дождем, в унтах и полушубке. Мы застряли из-за непогоды. Я смотался в город, переоделся во все новое: от штиблет до галстука.
Во Львов добрался не без приключений. Но дни пролетали, а уезжать не хотелось, и я придумал. С 25-ю рублями в кармане явился в больницу и стонал, жалуясь на боль в правом боку. Со мной долго не церемонились, отвезли в палату, и вечером, уже побритого, меня ощупывал хирург. Ему я все вкратце рассказал, он посмеялся, деньги взял, и в тот же день вырезал аппендикс за 10 минут. На следующий вечер меня заставили ходить по палате, и мой доктор угостил меня рюмочкой коньяка. Я ему рассказывал про север, и его, кажется, это трогало. На следующий день меня выписали, и вручили больничный на 40 дней. Пару недель я побыл дома, и засобирался. На мои телеграммы никто не ответил, даже ребята. Списали, наверное, как дезертира.

(Из истории Руси)
Бескрайна степь от Истра до Танаиса. Привольно живется здесь многочисленным племенам антов (полян), которые на Днестре называли себя угличами и тиверцами, а все произошли от венедов, которые раньше называли себя спорами (сербами). Но сильнейшими были киммерийцы, которые пришли из Нижнего Поволжья, и подмяли всех.
После, когда киммерийцев сменили скифы, а затем сарматы, их смешанные народы с антами стали называть себя "языгами" на западе, ближе к реке Дунаю и "роксоланами" на востоке между Доном и Днепром. Они жили здесь тысячу лет и были полукочевниками. А среди них свободно кочевали невры, меланхлены, будины и более дикие андрофаги, а на западе  сильные бастарны, из которых пошли поколения атмонов, сифонов и певцинов, на юге - из греческих поселений - гелинов. Восточные славяне кровно смешивались с соседями: варягами и кочевниками, отчаянно защищались от набегов русов, которые осели в Киеве (Куябе), Белоозере (Арзании) и в Старой Русе. Борьба между ними закончилась в пользу русов, когда над ними стал Рюрик.
За рекою Росс от Истры
До Понта и Танаиса
Была степь. Владели ею
Нелюди и лиходеи.

А природные славяне
Все - потомки Иафета,
Что древляне, что поляне
Сели там по рекам, где кто.

На Днепре, Двине и Волге,
И на озере Ильмени,
От Днестра, Десны и Суле
Потеснились хананеи.

Кривичи, дреговичи,
Северяне, полочане,
Роды здесь свои зачли,
Землю здесь пахать начали.

Люди издавна сражались,
Свою землю защищая.
Как с Дуная перебрались,
Стали все под Таргитая.

Бил он кельтов и германцев
В Комарово и в Констанце,
И в Пустынке, в Пиковце,
Бил могучих киммерийцев.

Герой лужицких славян-
Святовит бои им дал.
Первый-у Бискупских ям,
Второй-у горы Аркан.

Колоксар же их заставил
Валы строить от врагов
Там, где оборону ставил,
Вдоль Днепровских берегов.

Светозар бить начал скифов
На Десне и на Москве.
С войском чуди к Волге вышел,
Бил на Каме и Оке.

Прочих мы не забижали,
И соседей уважали.
В Куябе, Арзани, Русе
Собрались варяги-русы.

От них долго защищались,
А потом роды смешались.
Русы стали защищать
Всех славян, чтоб Русью стать.

26.

То, что он прилетит, я знала, мы договаривались. Все его ждали. Подарки я купила заранее на всех родственников. Ничего существенного, по мелочи, но всем было приятно. Вова обещал бабушке шубу с первой зарплаты, но так и не купил. Зато привез ей пимы, а всем теплые вставки в сапоги. Их одевали, как носки, и ходили дома без тапочек. Бабушка, в девичестве Кокорева, была родом из большого села Павловка в Ульяновской области. Считали они себя исконно русскими, хотя, если судить по характеру бабушки, не обошлись без родства с татарами или мордвой. Отец и дед ее не то купцы, не то кулаки, владели мельницей в селе, магазином в Симбирске, держали лабазы в Нижнем и в Судаке. Семья издавна вела торговлю, и род свой помнила со времен татар. А хозяйство наладилось, когда дедушка вернулся со службы, отслужив в личной охране царя 20 лет. Вознаграждение - капитал - вложил в дело, расширился,  даже возил икру и рыбу в Париж. Но семья оставалась крестьянской. Отец бабушки Егор, занимался в первую очередь сельским хозяйством, любил землю и много на ней трудился, работал от зари до зари, напластовывая мозоли на ладонях в пять слоев. Дедушка был строг, но справедлив, любил царя и привил внукам уважение к власти, к порядку. Он считал Александра Второго самым великим государственным деятелем. Рассказывал, каким тихим и кротким был царь, какие законы он принимал на благо людей. Но из князей, кроме Ярослава Мудрого, в семье никого не жаловали. А муж бабушки Сызранцев Александр, анархист и бунтарь из бывших, спасенный дедом в погребе от красных отрядов после контузии, считал царей и князей русских хуже татар. Те только дань требовали, а свои правители все, без исключения, народ душили, кровь его легко проливали, а власть использовали только чтобы себя возвеличить или ограбить ближнего. Да и по крови их нельзя называть русскими, их кровь перемешана, что у Рюриков, что у Романовых, как, впрочем, и у всех на Руси. Ленина он тоже не любил, говорил, что страну разбазарил, народ голодает, а правитель золото царское по заграницам раздает на мировую революцию. Обзывал недоумком, немецким ставленником, за что и поплатился, пропал в одночасье. А отца бабушки раскулачили, сослали в  Архангельскую губернию, где он окончил дни свои. И осталась бабушка одна с четырьмя девчонками, учительствовала в селе, но жили крайне бедно, не всегда сводили концы с концами.
Отец Вовы Александр Иванович умер от рака. Он всю жизнь в поле, в геологии, один, питался всухомятку, вот и нажил болезнь. По характеру он был молчаливым и добрым, меня признал, особенно когда родилась Танька. В жизни он пробивался самостоятельно, получил высшее образование, хотя до института долго работал грузчиком в Чиатури на марганцевом комбинате. Он происходил из древнего рода, но об этом не распространялся, и от кавказца у него остался только акцент. По внешнему виду он был очень здоровым. Вова рассказывал, что в молодости отец хорошо играл в футбол, и чуть не уехал с командой в Турцию, но не нашел бутс. В войну он воевал хорошо, видно по медалям и орденам, по глубокому шраму на виске от пули и перебитым ногам, по осколку, схоронившимся у сердца. А во Львове остался после ранения. Во сне увидел улицу, по которой несли его гроб, а после войны он узнал эту улицу во Львове, куда и привез семью. Здесь умер, и хоронили его так, как он видел во сне: много людей, много цветов, и гроб несли на руках до кладбища.
Мать Вовы больше всех радовалась приезду сына, гордилась. Меня заставляла рассказывать о нашей жизни  на севере, и все заглядывала мне в глаза, определяя, все ли в порядке. Кажется, она успокоилась, потому что вдруг стала рассказывать, какой он был неугомонный в детстве, как они трудно жили во время войны у родственников отца, как ей приходилось вкалывать. И как семья всю жизнь тянулась, чтобы вначале выучить Шуру, потом Галю, а потом, вот, и Вову. Отец не дожил, порадовался бы. Сейчас уже все позади, денег хватает, она работает в школе. Осталось Наташу замуж хорошо выдать, и она успокоится. Правда, о старости она не думает, ей 53, а лицо молодой женщины, не старше сорока. Вова в нее, тоже всю жизнь в молодых проходит.
После смерти отца прошло уже пять лет. Мы сходили на кладбище, убрались у памятника. Кладбище Лочаковское известно всей Европе красивыми склепами, ухоженными могилами. Сюда приходят, как в музей, и оно - достопримечательность города.
Дни летели. Ему пора улетать, и он отчубучил. Позвонил мне из больницы: "Лежу с приступом аппендицита, сегодня операция, приходи завтра". Откуда, какой аппендицит, мы ничего не поняли. Вечером примчалась в больницу, аппендикс уже вырезали. Он шутил, что завтра встанет, шепнул, что аппендикс был гнойным и обошелся в 25 рублей. До меня дошло, что он вырезал его себе специально, чтобы остаться во Львове.
Шрам зарубцевался быстро, был совсем маленьким, будто и операции не было.
В институте у меня продвигалось, с дипломом было ясно - получу. Мы хотели после махнуть на море, но Вова засобирался на работу. Он фактически сбежал и не хотел подводить Игоря Филимонова. Улетел наш отец с чемоданами и коробками, а мы с Танькой остались до июля. Будем есть витамины и купаться в море.

27.

Зима в Кызыл Сыре подходила к концу. Все ходили без шапок. Снег таял, на край леса к поселку вылетали косачи - добыча пацанам. То тут, то там, грязными пятнами вытаивали пустые бутылки, банки и прочий зимний мусор.
Главный, как и положено, на меня зашипел. Но Игорь Филимонов быстро все уладил, и мне дали еще 15 дней по моему бюллетеню. От безделья я завез на огород семь машин земли, заменил на парнике разбитые стекла. Потом скука одолела, и я пошел закрывать больничный.
Раиса не поверила, что я после операции, заставила показать шрам, щупала его - тосковала.
Новостей было много. Флюр-шустрик провел испытания через колонну и во всю монтировал второй станок. Было и плохое. Не выходил из головы Славка. Где-то он крепко вкинул, обморозился, и ему отрезали пальцы. Лежит в Якутске в больнице. Передал, что в поселок не вернется. Пропал удачливый исследователь, мой друг и учитель. Так просто закончилась жизнь простого хорошего парня. Погиб и Виктор Команденко. Валил лес, пила соскочила и повредила вену на ноге. Был один в лесу и истек кровью. Какие ребята ушли из жизни!
Я прилетел на первую скважину. Флюр и бригада жили здесь же, ездили на вторую на работу на тягаче, отобрал-таки его у Буравлева. Мне там делать было нечего, и я решил заняться керном, который по-хорошему и не рассмотрел.
Времени было достаточно, и я начал кропать диссертацию. Меня затягивало. Наука, конечно, понаехала и, мне на радость, появился сам профессор Буров. Быть ему моим научным руководителем. Бывали у нас и всякие любознательные начальники. Из Мирного прилетел какой-то начальник, а с ним два Героя Социалистического Труда. Многовато для буровой. Они важничали, обиделись, что на них не обращают внимания, но увидели помощницу профессора и залебезили. Молодая женщина оказалась Зоей Щукиной, вдовой первооткрывателя алмазной трубки. Муж у нее погиб нелепо не так давно. Он вкинул, хотел позвонить в дверь, но потерял равновесие и загрохотал вниз по лестнице. Люди уходят их жизни по-разному. Кому что и как отмеряно. Он, вероятно, свою миссию выполнил.
С профессором я наговорился вволю. Ему "из первых рук" повторил всю картину испытания. Читал, а он правил, мои наброски. Зоя Щукина больше молчала, но, видно, была толковым геологом. Однажды, оставшись со мной наедине, она вдруг начала атаку. Растерялась от моего равнодушия, но отступать, как видно, не привыкла, а я сильно не сопротивлялся. Буров все понял, но мешать не стал, и на общении с ним это не отразилось.
Дважды на своей лошадке маячила Галина, но ситуация была не в ее пользу, и она ретировалась. Как и с Галкой, близость с Зоей не затягивала. Никаких телячьих нежностей. Чисто физиологическая связь: ты - мне, я - тебе. Это не долго продолжалось, интерес к Зое ослабел. Чувственность остыла и вылезла совесть, и заела меня. В который раз я кляну себя, ведь презираю баб, а опять попался.
Случайность встреч и расставаний
Подарены для нас Судьбой
Мечты, надежд очарованье -
Все разное у нас с тобой.

Но рвутся чувства в душу из души,
Как вести из тюрьмы на волю.
Постой, ты помолчи, не мельтеши,
Тебя не стану я неволить.

Красивых слов совсем не назову,
Речей медовых не услышишь.
И с неба звезд тебе я не сорву,
Меня ты больше не увидишь.

Слова. К чему они? Пусты
Звучанья их. А вот, когда
Наступит миг для чувств простых,
Мне скажут все твои глаза.

Быть может, ты неповторима,
Податлива, мила, терпима,
Но так прилипчива, зараза,
До скуки, до однообразья.

И глубоко в меня не лезь,
Не расставляй ты свой капкан.
Тебе ведь я не нужен весь,
А наша связь - один обман.

Возьми, пощупай, ощути,
Прижмись, и чувства оцени.
А не опалит жар Души,
Так выбрось все, иль оброни.

Опять лети, опять порхай,
Чего другого поджидай

Простился я с профессором Буровым и его командой почти по-родственному. Получил приглашение "бывать", и номера телефонов. Зоя ревела, висла на плечах, стояла некрасивой, опухшей, и надо было ее пожалеть, но внутри было пусто, и все обрезало, когда ее затащили в вертолет. Больше не встретимся, понял я, провожая взглядом улетающий вертолет, и махнул рукой, будто груз с себя сбросил.
Близилась забурка на второй, пора перебираться туда.

28.

Флюр оказался толковым парнем. Хозяином бригады был уже он, и у меня появилась возможность отлучаться с буровой. Никому я особенно не докладывался, а занялся вплотную своей диссертацией, летал в Якутск, Иркутск. Женщины меня не интересовали, вероятно, я свое отгулял.
В экспедиции было как-то непривычно тихо. Бурили на новой площади - Неджелинской. Ребята привозили оттуда карасей до двух килограммов весом. Царская рыба, прозрачная, жир капает. Говорили, что прежде Неджелинского карася по тракту в бочках отправляли на стол царице.
Зимой на буровую неожиданно прилетела Шурка, как снег на голову. Посмотреть, проведать. Она прожила у меня 10 дней. Помбуры ее только что на руках не носили. Мы ходили на лыжах, ставили петли на зайцев, стреляли по воронам.
Меня вызвали в Кызыл Сыр на похороны Игоря Филимонова. Умер внезапно - сердечный приступ. Какой человек! Сколько он сделал для меня, для других. По натуре добряк, он откликался на любую боль. Вспомнился мне Воронин Михаил. Как-то он крепко вкинул и увидел мужика, тоже пьяного, который у себя во дворе пытался застрелить привязанную собаку. Михаил кинулся на защиту и получил в упор весь заряд дроби из двух стволов. Выбило зубы, лицо сильно поклевало. Игорь часто сидел у кровати Михаила, успокаивал его, добился, чтобы ему оплатили больничный и протез. Михаил в войну был сыном полка, разведчиком, медалей и орденов - груди не хватало, а попал в беду, и расплатиться нечем.
Вспомнился случай, когда Синюков прилетал в поселок. Взбесился старый хрен после банкета, потянуло дедушку на подвиги. Сгреб соседку Игоря - Галину Шарипову, и давай подол задирать. Та кричать, а кто подойдет - академик, трижды Герой Социалистического Труда, семь раз лауреат, Брежнего лично знал. Успокоил его Игорь, и Синюков не обиделся, свел все к шутке.
У Игоря осталось двое детей и жена учительница. Какая семья была! Похоронили Филимонова на поселковом кладбище, будут его поминать ребята добрым словом. Пусть земля тебе будет пухом, Игорь.

Северные земли заселялись балтскими и угро-финскими племенами: весь, чудь, меря, мурома, мордва, пермь, печера, ямь, угра, литва, зимегола, корсь, сетгола, ливь и другими. Двигались племена на восток медленно, уходили от германцев и грабителей норманов по рекам до Волги, Печоры и за Урал. Все они из-за природных условий и образа жизни были характером суровым, холодными и практичными. Каждый жил своим родом, со старцем во главе, который управлял всем, хранил имущество, делил пищу и наказывал за проступки. Все вершилось по справедливости, с согласия остальных. Если кто считал себя обиженным, то уходил, отделяясь (из истории Руси).

Меня позвала Райка и шепнула - твоя жена гуляет.
И сказала с кем. Толик из РММ, рыжий здоровяк, поселковых баб многих попортил. Если Раиса решилась сказать, значит, правда.
За все надо платить. Мучился я невероятно, сходил с ума, готов был избить, убить ее. Не верил, но это случилось, и нужно что-то решать.
Туги был в отпуске, Горшенин и Дибривный в командировке. Исполнял обязанности начальника экспедиции Володя Матвеев. Я пришел к нему и сказал:
- Увольняюсь, дома плохо. Сделай расчет в темпе.
Надо - значит надо. В душу мне никто не лез. За два дня я получил расчет, собрался, и мы, не делая отвальной, улетели во Львов. Позже во Львов прилетал Писахович. Туги передал с ним, чтобы я возвращался. Но я решил, и оставил кому-то свою медаль за открытие Ботуобинского месторождения.
Меня ударили за дело, за мои грехи, и я вдруг подумал, что мои дети унаследуют мои пороки, и ради детей, ради продолжения своего рода менять надо жизнь, чтобы не стыдно было, чтобы совесть чистой была. Чтобы они за меня не отвечали. Никогда больше я не спутаюсь ни с одной стервой. Какая тяжесть на Душе, как я ее измучил, и некому излиться, нет близких мне.
Болит
          Душа,
                Она страдает.
А тело
           ни шиша
                не знает
О том,
           как теплится
                Душа.
Оно
           не знает
                ни шиша.

И как меня
           во тьме
                мотает.
И сердце,
           как в тисках,
                сжимает,
И злобой
           полнится
                Душа.
А ты
           не знаешь
                ни шиша.

Наверно
            радостно
                бывает,
Когда
            друг друга
                понимают.
А мы с тобой,
            моя
                Душа,
О том
             не знаем
                ни шиша.
29.

Было не понятно, что происходит, он меня фактически бросил, и я не знала за что. Ни привета, ни ответа, как в воду канул. Я ревела, Женя жалела меня. Я у них бывала часто, живут они со Славой хорошо, но Женя - деспот, дисциплинка дома железная. Наверное, так и надо, а я размякла, вот и имею плачевный результат.
Мы не виделись пять месяцев. Злость уже не отпускала, тем более что я не оставалось незамеченной. Как приятно томление, когда кто-то посмотрит, оценит и ясно, что он хочет тебя, и тебе хочется, только боязно, что узнает кто-нибудь, но уже и от этой малости становится хорошо.
Совершенно случайно у Жени познакомилась с Толиком, начальником РММ. Рыжий, прямо как ковбой с киноэкрана. Ловкий, веселый, обходительный, глаза зовущие, красивый. Опомниться не успела, как целовалась с ним. Не думала, что со мной это случится так запросто. Семья наша на виду в поселке. Если что, то Вове шепнут обязательно. Сопротивлялась, а саму затягивало, и чувствовала, что Толик то, что надо. Сколько раз бывала в гостях, сколько видела всяких начальников - ничего стоящего. Скотинки домашние: поесть, выпить и переспать по-быстрому. Кому они нужны такие? Хватают их бабы, чтобы было что рядом, а потом ищут всю жизнь, что получше. И рожают наследников не лучше своих узаконенных. Нет, мужики все спились. Лишь один непьющий в поселке - Николай Иванович, главный бухгалтер. Смеху было, когда он корову проиграл моему в преферанс. Единственную корову в поселке. Притащил ее зимой прямо в дом к нам, забирайте. Полкоровы на лестнице, пол коровы в кухне. Все собрались на лестнице, не войти, не выйти. Еле развернули корову - загадила с испугу весь подъезд. Не стал Николай Иванович ухлестывать за мной, обжигался видать. А с этим Толиком, как в омут бросило. Или истосковалась я и решила поискать то, что заводит, хотя и страшно. Когда хочется, думать незачем: или отдаться, или воздержаться, если страшно. И ни о чем больше не надо думать. Думать вообще вредно, когда желания переполняют. Права Женя. Любая баба изменит, хотя бы раз, хотя бы ради любопытства. А мое положение особое - соломенная вдова. Никаких терзаний. Он не едет, значит, у него кто-то есть. А я предупреждала, что отвечу. А может, поэтому и не едет, что нашептали обо мне.
Неправда, что я могу решиться на это по злости. В чем зло, если мне делают хорошо, и я отвечаю добром. Женя шептала, что когда она попала на пленум, то было страшно и любопытно, а когда все такие же, не знают кому с кем придется, то сразу забудоражило. Но все же лучше один на один, не так опасно, только нельзя позволять привязываться, хотя это и приятно, когда есть с кем.
Я ни к кому не испытывала зла. Дома делала все: мама мной была довольна, подружкам дорогу не перебегала, а если с кем и встречалась, то это дело мое, и злости на меня никто не держал. Я знала, что зло - это отсутствие добра, значит это не ко мне, я дарю только добро, и никто мне в ответ не сказал слова обидного. Я старалась быть доброй, не вредничать, и мне все рады. И мне хорошо, и всем со мной хорошо.
К рыжему притягивает. Я представляла, как он добивается, а я поддаюсь. Все же он не очень  настойчивый, а я уже не могу терпеть, сойду с ума от его нерешительности. Ну, давай же, сделай это, я же уже готова, а он все пыхтит. Ну, вот, сделал все хорошо, отдохни, я подожду. Вот уже снова проваливаюсь, лечу, и все мое естество только в том, что делаю, и боль, и истома, все смешается в предчувствие конца или начала, и пусть это не кончается, даже если сверху хрипит, сопит, воняет потом, слюнявит, дышит смрадом, все равно не отпущу, не отдам, не оставлю. Мои фантазии втягивали в опасную игру, в них я не сдерживала себя, получала почти реальные ощущения тех чувств, которые желала, и ничего другое не волновало в этот момент. Женя говорит, что наготове должен быть всегда нормальный вариант, и тогда без проблем жизнь продолжается. А если вариант слабый, придется искать то, что нужно, а значит играть в поддавки, пока не найдется подходящий, затем закрепить то, что случится, да еще прикрыться, чтобы об этом никто не узнал, а тот, кого нашла, не оказался бы треплом. Мужики обычно болтают о том, что получилось, этим себя утверждают. Но если он работоспособен, то и это она готова простить, когда без скандалов. А все только для того, чтобы получать то, что задумано природой. Наверное, если бы сразу дали того, кто  полностью подходит, она бы и не искала другого. А, впрочем, навряд ли, иначе как найти лучшего.
Женщина всегда в поиске и это естественно, так устроено природой. Это чисто личное, никого не касается и никому не вредит. Эта скрытая сущность не должна трогать людей близких и окружающих. С ними - иные правила, такие, какими принято быть - целомудренные, добрые мамаши, любящие жены, мудрые бабушки, все утверждаемся в этой фальши и успокаиваемся в ней. Все поддерживают эту игру, хотя грешны все от Евы. А кто не притворяется, тех отвергают, порицают и придают анафеме. Странно было бы, если бы мы не врали всем: любопытным, чтобы не лезли, подругам, чтобы не мешали, мужу, чтобы не психовал. Потом, с возрастом поймут, что такие связи были у всех и все скрывали это, так заведено, хоть муж и сможет догадаться, но будет поздно, поезд ушел, уже  другие хлопоты, а что было, то забывается, во всяком случае, со временем теряет свое значение. Зло, которое впускаем в себя своими грехами, сладострастно, оно въедается в плоть, травит Душу, томно мучает. Но с возрастом успокаивается тело, его желания контролируются умом, и начинает просыпаться душа. Ее разбудят страдания. И кто не рожден праведником, тому придется пройти путь искупления грехов, покаяния и стремления к праведности. Или родиться еще раз для выполнения своей миссии и исправления ошибок прошлой жизни.
Свою судьбу не выбираешь,
Покрыта тайною она,
Что уготовано, познаешь,
Лишь чашу изопьешь до дна.

А если влюбишься порой,
Шальной становишься, страдаешь,
Но за любимого горой
Стоишь, хотя за что - не знаешь.

Когда любовь завяла где-то,
Ушла с другой на пол пути,
Какими чувствами согрето
Тогда желанье и мечты?

Как пелена сползает с глаз,
И сердце станет тише биться,
Заречься б мне в последний раз,
Что этого не повторится.

Как обольстителен обман
Доверившихся тех, кто рядом,
Так упоителен роман
С отзывчивым на чувства гадом.

С ним у Адама увела
Подруга-Ева веру в верность,
Жизнь вечную на нет свела,
На искус, поменяв безгрешность.

Всех в сеть желаний заманить,
Счастливой стать одномоментно,
Кого угодно совратить,
У Ев наследственное это.

И я, как Ева, съела плод,
В сомненьях смысла жизнь убога.
Зачем все кувырком идет
В пути отведенном, недолгом?

Не стоит верить и страдать,
И рассуждать о чем-то вечном.
В себе мираж не удержать,
И не вернуть любовь, конечно.

Как грустно, что ты был чужим.
Хоть прожил жизнь, того не зная,
Как друга заменять другим,
И предавать, не умирая.

Теперь упреки позади,
При чем слова - дыханье мысли?
Чужие мы. Нет впереди
Любви, иначе, смысла жизни.

Что ждет меня - не представляю,
Путь не изведав в никуда.
Куда и кто ведет, не знаю,
Останься тем, кем был всегда.

Женя меня уговаривала, успокаивала, ее женское кредо было железным, но  Душе моей было неспокойно, дальше - больше. И поэтому взяла в счет отпуска и уехала к Вове. Странно, но он на буровой живет спокойно, с головой в работе, кандидатскую пишет. Мне обрадовался. Прощения мне, стерве, теперь не будет. Узнает, прибьет. Я проклинала себя. Что же это со мной? Для чего это мне? Врала Женя, убеждая, что природа этого требует. Женя тоже стала мне неприятной, и я перестала к ним ходить. Прав был Вова, и как теперь посмотрю ему в глаза. А вот возьму и все ему скажу. И про то, как нравится, когда пристают и цепляются, как  хочется и боязно, про все свои грехи и грешки покаюсь, а там пусть решает: простит - верной ему буду до гроба.
                Ожесточаешься, когда
Чужое все вокруг тебя.
А что ни сделаешь – беда,
И замыкаешься в себя.
               
Жена строго наблюдает,
Обвиняет невпопад,
Ненароком вспоминает
Все такое, чем чернят.

Если ж нечего сказать,
Может просто повздыхать:
“Ах, не я ли молодая,
Ладная была такая!

Обокрали, обобрали,
Красоту мою украли”.
И на все мне наплевать,
Я не стану возражать.

Взглядом хмурым смуту сею,
Осуждаю и не грею.
«Ты ж была мне всех милее»,
Уж за то себя жалею.

Черная тоска съедает,
Мысли злобные летают.
Наполняет грусть меня,
Отдаляя от тебя.

Ждем, молчим, так и живем,
В соке варимся своем.
Не поймем, что мы вдвоем
Что посеем, то пожнем.


2. Вуктыл.

30.

В Министерстве мне ничего не предложили. Единственный знакомый, бывавший в Кызыл Сыре, начальник отдела Иванов сводил меня в кадры, где сказали: "Ждите, сейчас ничего нет". Два месяца без работы - тоска смертная, и я опять полетел в министерство. Иванов разводил руками, советовал возвращаться в Кызыл Сыр или ехать на Мангышлак, и это мне, северянину.
Наши якутские пожитки лежали в узлах у тети Шуры - маминой сестры, в ее маленькой московской квартирке. Она работала в Госплане и приняла участие в моем трудоустройстве, но без успеха. Ее муж, Юрий Павлович, повел меня на улицу Кирова в Мингазпром, где он работал начальником отдела техники безопасности. Главный инженер министерства Коновалов Виктор Ананьевич, высокий здоровый дядька в галифе, был занят с какими-то людьми. Увидел нас, подошел, кивнул Юрию Павловичу, спросил: "Этот?", прочитал мою трудовую и сказал:
- Поедешь в Вуктыльское газопромысловое управление начальником геологического отдела, оклад 210 рэ.
Три минуты ему хватило, чтобы определить мою жизнь.
Направление было в кармане, и в согласованный срок я с узлами и с Шуркой плюхнулись на АН-2 в Вуктыльском аэропорту. Летное поле было песчано-глинистым. После сильного дождя его развезло, и грязь стояла выше колен. Прямо к двери Аннушки подогнали  грузовик с опущенными бортами, и в самолет запрыгнул Слава Завьялов. Во Львове он жил через три подъезда от меня, ходил в ту же школу классом старше, упорно занимался футболом и лыжами. Мы с детства решили, что будем геологами. Слава после школы сразу поступил в университет, а я с родителями уехал в Краснодар, там окончил 10-й класс и поступил по настоянию отца в сельскохозяйственный, затем перевелся во Львовский СХИ. Потерял я на этом два года, но все же поступил на нефтяной факультет на заочное отделение, в политехнический. Слава к тому времени успел поработать на Большой Подкаменной в Красноярском крае, а услышав о комсомольско-молодежной стройке, перевелся на Вуктыл. Подкаменную он забыть не смог и в отпуск вместо Сочи летал туда бить соболя. Наши пути разошлись давно, но теперь услышал мою фамилию, и встретил.
Выгрузились мы в общежитии, забив вещами его комнатку, где жили еще двое строителей. Стройка была действительно молодежной. Единственные два пятиэтажные дома битком заселены под общежитие, но строятся другие дома, днем и ночью гулко колотят сваи. Работают строители круглосуточно, разрыто и перекопано все, ходить можно только в броднях, в столовых очереди по 200 человек. Шурку без присмотра оставлять нельзя. Народ на 99 процентов мужской, отпетый, могут и обидеть.
На этой же машине поехали в контору, на "Елочку". Газодобытчики разместились в вагончиках. Здесь уже штук 150 жилых балков. Главный геолог Виктор Румянцев тоже оканчивал Львовский нефтяной, обрадовался земляку, но предупредил, что начальника отдела уже приняли, и крикнул его: "Андрей Корнеевич, Гудзь, зайди". Вошел высокий, худой мужик, хмурый. Гудзь прилетел с неделю назад, тоже по направлению из Министерства. Бардак, понятно, но не в мою пользу. Подозвали Александру, переглянулись на ее живот и завели львовские разговоры, ждали начальника управления - Гуменюка Анатолия Степановича, тоже выпускника Львовского нефтяного политеха. Вуктыл осваивали хохлы и кубанцы, в основном.

31.

Цементаж шел как-то не строго. Продавку мерили инженеры, но сбивались. Цемент слежался, был с комками, смесители часто останавливали, и от этого удельный вес падал до воды. Колонна цементировалась кое-как, что и отметил я в акте: низкое качество. Я браковал уже второй цементаж, и буровики грозились побить меня. Гудзь пошел со мной для поддержки. Буровики за нами обещали заехать, но раздумали, и мы пришли на буровую пешком по лежневкам. Куклин Александр Павлович, начальник ПТО УБР, плотный мужик, килограммов 110 весом и такой же комплекции буровой мастер попытались воздействовать на нас, популярно объясняли, что мы лишаем заработка коллектив. Гудзю было неловко, он ежился и оправдывался, но подпись на акте ставил я, а буровики гнали брак. У газодобытчиков специалистов-буровиков не было, и я стал для них подарком. Других вакансий у них не было, и меня зачислили на должность геолога по приемке скважин из бурения, с окладом 120 рэ. Коэффициент здесь был 50 процентов, выслуги потолок тоже 50. То есть деньги явно не те, к которым я привык. Уяснив расклад, я отправил во Львов Шурку и вещи сразу, как получил аванс. Здесь жить было невозможно, хоть Гудзь и уступил нам свою комнатку в общежитии. Шура сидела дома взаперти, в дверь ломилась поддатая молодежь. С работой никаких перспектив. Все ясно, ошиблись мы адресом, подзаработаю - рассчитаюсь, с тем она и улетела.
Буровики нагло давили на психику и Гудзь начал подламываться. Мне было наплевать на Гудзя, хочет, пусть подписывает, а я брак не приму. В Промышленном посадили двух таких ухарей, кто принимал и кто цементировал скважину, когда установили, что из-за некачественного цементажа начался переток из нижнего пласта. Был скандал. Хорошо, что газ остался в верхнемеловой залежи, а не рассеялся. Куклин поостыл, когда я рассказал ему об этом. Мужик он не плохой, все и сам понимал, просто привыкли работать бесконтрольно, как проще. Мы ударили по рукам, что к следующему цементажу цемент просеют при затарке в смесители, и инцидент был исчерпан. Через день опять был цементаж, сделали его грамотно, и я подписал акт без замечаний.
Все устроилось само-собой, и лучшим образом. Вначале Куклин обмолвился, что у них есть вакансия старшего геолога, потом в столовой со мной за одним столиком обедал главный инженер УБР Петр Иванович Яковлев. Через пару дней они подвели меня к начальнику УБР Жендубаеву Сергею Михайловичу, и тот предложил перейти к ним старшим геологом, оклад 180 рэ. Я сразу согласился, но неожиданно с переводом затянулось, встал стеной главный инженер управления Хремин Анатолий Васильевич, и начальник мое заявление не подписал. Ходили к Гуменюку просить за меня и Гудзь, и Румянцев, и мои партнеры по преферансу Тяпченко Вячеслав и Чопко Федор. Уломали.
В поселке буровиков рядом с аэропортом было все привычным. Бараки-общежития выстроены в линию, за ними вышкомонтажники, дальше АТП, тампонажники и база обслуживания. У буровиков был свой ОРС, снабжение получше, чем у газовиков, в магазине крабы, тушенка. Поселок буровиков стоял на берегу реки Печоры, был побольше и обустроенней: деревянные домики, коттеджи для начальства. Народ здесь бывалый, дело знали и работали вместе не первый год, половину Коми разбурили. Вуктыльское УБР подчинялось Миннефтепрому, а напрямую объединению "Коминефть" в г. Ухте, в 220 км от Вуктыла.
Хоть и пили все, но дисциплину блюли: не дай Бог опоздать на работу. Хоть меня это и не очень касалось. У меня свой участок, 5-ть буровых бригад, свое начальство, свои заботы: каротажники, цементажи, спуски колонн, авралы при газопроявлениях. Скважины здесь бурились эксплуатационные, глубиной 3200-3400 метров, вроде все изучено, не то, что разведка в Якутии, но все же неожиданностей хватало. Бывали и выбросы, даже человеческие жертвы. Больше страдали от аварий, от поломок инструмента или долот. Инструмент был с волгоградского завода, а долота куйбышевские, редко когда шарошки поднимали. Но план давали, премию получали, и деньги Шурке я высылал регулярно.
Карты и водка - ритуал выходных дней. В карты мне везло бешено. Играли с бомбами. Считалось, что я знал секрет, так как по заказу играл мизер, или тотус в темную. В картах я был профессор, и они создали мне авторитет.
Дни летели незаметно. Я уже привык, жил, как и все, по пожарному, в готовности выехать по первому звонку на буровую. Для этого я и был нужен, поэтому рабочий день мой был не нормирован. Буровая признавала не всех. Интуиция помогала не меньше, чем точный расчет, и мы были удачливее и желаннее в бригадах. У меня была легкая рука, а поэтому и свой кусочек от общего дела, за который я отвечал. В нем был азарт, в нем состояло мое "я", и без него я себя уже не мыслил, и в этом была реальность моих жизненных интересов.
Более тысячи лет на всей территории будущей Руси царил относительный мир. Земли и пастбищ хватало всем, и интересы племен не пресекались. Переизбыток товаров привел к торговле и породил города. Первыми были Смоленск, Киев, Новгород, Чернигов, Любеч, которые возникли на торговых путях. Первоначально города являлись складами товаров, служили рынками для посредников. Впоследствии город укреплялся, защищал себя и свои округа, а с 9 века для более успешных военных действий и для охраны торговых грузов город приглашал и содержал по договору боевую дружину из варягов - древних германцев и шведов (русов, росов, рутенов). Город кормил дружину и платил ей за защиту от набегов. Со временем вождь дружины становился князем.  Дружины пополнялись ловкими и сильными местными жителями. Это привилегированное сословие называлось "Русью". Оно усиливалось, продвигаясь на юг, порабощая оседлые и полуоседлые народы, назначая им дань.
Так зарождалась Русь, становившаяся государством только с конца первого тысячелетия, с приходом дружин Рюрика, сумевших подчинить народы от Новгорода до Киева. Но первая попытка создать государство была предпринята еще в 3 веке готами (шведами, старогерманцами). Тогда три эскадры остготов, визиготов и гепидов явились в Балтийское море, а затем по пути (из "варяг в греки") к Черному морю вобрали в себя пришельцев из разных племен и обрушились на венедов и греков. 13 племен объединил вождь остготов Германарих. Он жестоко расправлялся с непокорными, распял вождя Божа и 70 славянских старейшин, подчинил себе Восточную Европу, земли мордвы и мери, от верховьев Волги до Приднепровья и Крыма. Но союз просуществовал недолго, ослабел из-за предательств и междоусобиц и пал под гуннами, а готы откатились в Византию, Македонию, Грецию, дойдя до Пелопоннеса (из истории Руси).

32.

Телеграмму вручили в конторе - у меня родился сын. Значит, это было позавчера, 12 ноября. Мы приехали с буровых и Муслим, мой коллега, выхватил телеграмму и заплясал лезгинку. Все зашумели, загалдели, особенно женский персонал: с меня причиталось! Начали отмечать в геологическом отделе в рабочее время, и даже Чайка Богдан Петрович, наш начальник, выпил с нами. Продолжили у меня в бараке, в маленькой комнатенке. Телеграмму прибили к дверям гвоздем 200 и подписали: "Заходите". Заходили два дня, а мне дали отгулы. Очень удачно  знакомых вертолетчиков, затаренных семгой, вместо Ухты завернули на север. Они тоже зашли поздравить, и их техник Юра Зайцев решил: "Выгружаемся". Так на столе появились трехлитровые банки с красной икрой и семь здоровенных засоленных рыбин на полу истекающих жиром. Рыбу разобрали, жир подтерли, мне нарубили в большую кастрюлю и в ведро.
Домой меня не отпустили. Не было подмены. К тому же готовились осваивать пакер фирмы " Камко ". Была такая идея, что, чем толще скважина, чем больше по диаметру эксплуатационная колонна, тем больше будет отбираться газа. Кто придумал эту галиматью? Над этим смеялись, но Министерство утвердило 15 таких скважин. Первую готовили на моем участке.
Открывали клапан с помощью приспособления, спускаемого на проволоке через специальный лубрикатор на камковской лебедке. Вначале заряжался лубрикатор, потом на крестовине открывались трубные задвижки и всех предупреждали, чтобы к устью никто не подходил. Операцию проводили газодобытчики в нашем присутствии, в этот раз мои друзья: Слава Тяпченко и Федя Чопко. О чем я думал, не знаю, но вдруг решил, что к устью может подойти какая - нибудь раззява и закроет задвижку. Как во сне, подошел к устью,  на глазах оцепеневших ребят закрыл задвижку и обрезал прибор. ЧП. Я очнулся и понял, что наделал. Приехал Яковлев. Метал молнии, и все в меня. Накануне шли цементажи, я не спал двое суток и от пережитого задремал. И отчетливо увидел кернорватель с воронкой. Обычный кернорватель, к которому приделана воронка с головкой для задела проволоки. Я просунул в кернорватель палец, потянул - и проснулся от боли. Пока меня полоскали, я, сонный, придумал ловушку с кернорвателем.  Рассказал Яковлеву, как сделать ловушку, убедил его, быстро собрался и помчался на его газике в РММ. Палец болел, я дул на него и тупо его рассматривал. В нашем РММ начальником был кудесник немец Эйдер Иван Иванович. Он с лету все понял, тут же прутиком на снегу начертил схемку, потом на бумаге уже с размерами. Ночью прибор был готов, и я увез его на буровую. Слава и Федя, испуганные и злые, ждали. Удили двое суток. Один раз зацепили, но клапан сорвался. Приезжал Яковлев  и опять материл меня. Но вдруг зацепили, не дыша, вытащили, и, уже когда я спал впервые за трое суток, ребята повторным спуском открыли злополучный клапан. Было это 30 марта, мы уложились в срок, и УБР не лишилось премии.
Никто меня не упрекал. Чайка только поинтересовался, как зацепили, как тащили и больше об этом не вспоминали. Пронесло.
Меня вызвал Яковлев. Улыбаясь, он сказал, чтобы я шел в кассу и оформлял отпуск на 10 дней.
Как же я соскучился по семье! Скорее бы заканчивалась наша раздельная жизнь. Понятно, условий на севере для семейной жизни мало, особенно для детей. Но сделаю все, чтобы мы собрались вместе. Мыслями я уже был с ними, с Шурой:

Сохраню для себя
И мечту и тоску.
И себя для тебя,
Может быть, сберегу.

Может быть, я тебе
Смогу Душу согреть.
И тебе, и себе,
Чтоб в любви той гореть.

33.

Вова прилетел после операции Дениса. Мальчик был совсем плох, диагнозы врачи ставили разные, и только молоденькая участковая врачиха, сразу после института, настояла на операции, была убеждена, что это аппендикс, и надо его срочно вырезать. Она уговорила меня пойти на операцию, иначе могло плохо кончиться. Парень быстро пошел на поправку, но догнать свое уже не смог. Раньше на распашонке приходилось разрезать рукава, чтобы пролезли ручки, а сейчас вес упал, хотя стал он веселеньким, с хорошим аппетитом. Но молока у меня было очень много, и я сцеживала его для соседского мальчика.
Вова рассматривал ребенка, будто искал свое, но что можно было найти у такого малыша, хотя рыжеватый отлив его волосиков ему не понравился, и я насторожилась: значит, он что-то знал. Я-то знала, что это его сын, но он, похоже, для себя не решил, хотя имя ему дал, до этого его называли "мальчик". Таньку он назвал в честь своей бабушки, а Дениса не знаю в кого. С его рождением хлопот стало много, и мы толком ничего не обсудили. Я так и не поняла, надолго ли Вова уезжает, будет ли работать на Вуктыле, где мы будем жить дальше. Уезжать мне из Львова не хотелось. Танька ходила в школу, мама помогала мне во всем, а жизнь в городе не сравнить с поселковой. Меня обратно туда не заманить. И как все удачно сложилось: уехали, и обрезало все, никаких разговоров и объяснений не понадобилось. Из Якутии пришло пару писем, да Писахович приезжал, предлагал вернуться, но я ему даже нового адреса Вовы не дала, сказала, что мы не вернемся.
В Коми мы тоже пока не поедем. Видела: дыра еще хуже Кызыл Сыра. Грязь, грохот днем и ночью, мужики все пьют, матерятся. Живут в вагончиках, как цыгане, семейных я и не видела. В общежитии, где мы жили в малюсенькой комнатке, страшно. По ночам галдеж, пьяные ломятся в дверь. Вова сказал, что у буровиков все, как в Якутии: отдельный поселок, своя школа, магазины, и жилье можно получить хоть сейчас, правда, в бараке. Поэтому он не спешит, осмотреться хочет. Если сможет получить коттедж, то нас вызовет. Коми все же не Якутия. Лететь всего два часа до Москвы, да и климат помягче, хотя минус 40 случается. К зиме то мы приноровились, но пока Денис маленький, мы никуда не поедем. Отец к нам будет прилетать, это же рядом. А деньги, хоть и меньше, чем в Якутии, но все же приличные. Мне он присылает двести в месяц, да у меня еще якутские остались. Ничего мы не решили. Он уехал, а я осталась со своими хлопотами, опять уставала, не высыпалась по ночам. И так привыкла к такой жизни, что другую и не вспоминала, как и мужа своего, разве изредка защемит сердце: как он там? Просто мысль мелькнет, не конкретная, ни о чем, и опять заполняется день бесконечными хлопотами. Писем он мне не писал, сказал, что писать не о чем, да и работы много. И вообще стал молчаливей, строже, повзрослел что ли. Видел, что я занята с утра до ночи, маялся дома, скучал и повеселел только когда засобирался на Вуктыл. Я не обижалась, только настораживала его сдержанность к ребенку: никаких нежностей, подержал на руках и тут же отдал.               
Я же знаю, ты не лишний,
Но от жизни я устала,
Для чего ты, никудышний,
Полонил, а любишь мало.

Если б пылко я молчала,
Чувств своих не берегла,
Ты бы начал все сначала,
Если б так молчать смогла?

Я всегда с тобой хотела
Хоть любви, хоть что-нибудь.
Даже дружбы нет без дела,
А у нас все как-нибудь.

Я с тобой, хоть надоело
Безответно песни петь,
А терпенью нет предела
В твою сторону глядеть.


34.

Резко запил Анатолий Борисов, наш главный геолог. Свободное время за картами он не проводил, рыбалкой и охотой не увлекался, о романах его ничего не было слышно. Жил он замкнуто, уединенно, в своем коттедже все время с книжкой - много читал. Жена его, Галина, жила в Ухте, приезжала к нему изредка, а сейчас здесь второй месяц. Я все свободное время с ними - помогаю убегать от запоя. Анатолий чистокровный интеллигент, за версту видать. Знаний - кладезь, с ним очень интересно общаться. Консультируюсь у него по запасам на Печорской площади, без его советов и указаний отчет было бы не сдвинуть.
На запасы меня перекинули с месяц назад. До этого отчетом занимался Марфин - начальник группы подсчета запасов. Его группа за семь месяцев так и не написала ни строчки в отчет. Он выполнял всякие партийные поручения своей жены - секретаря парторганизации конторы. Марфин, как и все, принимал на грудь, а так как до его работы никому не было дела, то он частенько выпивал и днем. Кончилось выговором с занесением и переводом на должность начальника АХО. Первые дни Марфин стоял в дверях конторы с будильником в руках, засекая опаздывающих, но потом затих и стал невидим. Борисов в конторе почти не появлялся, и меня Яковлев попросил сделать отчет по запасам. Я взялся, полагаясь на свой якутский опыт, хотя сроку оставалось всего два месяца. Мне повезло. Татьяна Гринько, геолог группы подсчета запасов, оказалась толковой и старательной. Времени она, не в пример своему шефу, не теряла и вывалила на стол собранный материал, необходимый для отчета. Собственно, отчет сделал Анатолий. Я только писал, а "рулил" он. Смешно, но в два месяца отчет мы слепили, и я отвез его в Ухту, в объединение. Защищать запасы, а значит и наш отчет, полагалось главному геологу объединения - Здорову.
Борисову было плохо. Били судороги, он катался по полу и просил водки. Лежал на полу мокрый от пота, слабый, дал мне послушать сердце. Оно колотилось как у зайца. За ним все время следили, я или Галина. Оставлять его без присмотра было нельзя, а когда он задержался в туалете и долго не отзывался, я сорвал с крючка дверь. Но он уже успел выпить пол бутылки. Где взял? Кто принес?  Что Борисов запил, знал уже весь поселок. Его жалели, он никогда не вредничал, принципов своих не показывал, и где можно, давал буровикам поблажку. Все же пришлось увезти его в Ухту. Я бывал у него с Яковлевым. Бывал и один. Анатолий не выправился, выглядел плохо, был какой-то вялый, без интереса к жизни.
Еще при первой встрече, когда я привез Здорову отчет, он, как увидел меня, сказал: "Вылитый Боча". Так звали родственники моего отца. Здоров узнал меня по физиономии и фамилии, а я очень похож на батю, и он с удовольствием вспоминал, как они работали в Баку вместе с Багировым и с Байбаковым, в одной команде. Время было сложное, многих пересажали, и они пропали. Багиров был расстрелян. Отец об этом не распространялся. Он вообще мало говорил о себе. На его похоронах собралось много людей, съехались с разных концов. Один генерал из Москвы вспоминал, что у отца были железные нервы, и он даже спал во время артподготовки перед атакой. Генерал воевал у отца ординарцем, и был обязан ему жизнью. Здоров тоже говорил, что отец уехал из Баку на Украину, и увез с собой все концы дела, которое им шили. Здоров прослезился от воспоминаний, говорил, что отец у меня был мудрым и зря не подставлялся. Я это знал и помнил. Когда посадили Берия, отец исчез на три месяца из дома. К нам приходили, звонили. Потом, когда все утихло и отец объявился, им уже не интересовались, и это спасло ему жизнь.

Гунны пришли в Русь на берега Волги во 2-ом веке с восточных берегов Азовского моря, где занимались охотой и скотоводством. Они, как народ, известны с 4 века д.н.э. в Монголии, противостояли Китаю, но, проиграв решающее сражение, пересекли Среднюю Азию, смешались с местным населением и, возросши в числе, устремились грабить соседей. Гунны перешли море, породнились с народом вогулов (манси), подмяли аланов (предков осетин), разграбили Крым и разогнали готский союз. Они проложили дорогу в Европу, нанесли сокрушительный удар римлянам, но в 451 году в "битве народов" потерпели поражение. У них не было ничего постоянного: ни жилища, ни закона, ни обычаев. Коварство их, гнев, жадность не сдерживались никакой религией, никаким суеверием.
Гунны освободили славян от готтов, и те выступили на их стороне. А вождь Атилла (бич божий) раскинул свой стан среди славян в Паннонии, и весь юг Руси перемешался, и так назывались все, живущие на Северном Кавказе. После смерти Атиллы гунны были разбиты византийцами и сарагузами, откатились на Алтай, а часть ушла на Волгу, где, смешавшись с аборигенами, образовали народ чувашей (из истории Руси).

35.

Я не удивился, когда Яковлев сказал, что повезет меня представляться на должность главного геолога. Предчувствовал и был уверен, что получится, понимал, что все, что раньше постигал, было подготовкой к серьезному делу, которое начинается сейчас. В последнее время со мной общалось всякое начальство, особенно после моих ужинов у Жендубаева, начальника УБР. Сергей Михайлович жил в коттедже на берегу реки Печоры. Одна комната была полукруглой, окно во всю стену выходило на реку. Вид был красивым, как с капитанского мостика. В этой комнате ужинали, играли на пианино и пели. Семья была дружная, большая, собирались с внуками. Медведь мне наступил на ухо, но я бренчал вальсы - блеклые воспоминания моего музыкального образования. Яковлев на эти ужины не ходил, не хотел терять свою независимость, но мне идти было нужно, меня хотели оценить и присмотреться. Эти вечера  для меня вскоре закончились. Не потому, что я тоже опасался за свою самостоятельность. Я до такого еще не дорос. Просто шеф был старше меня на 20 лет, о дружбе речи не шло. Мои смотрины закончились, а  мне интереснее было сгонять пульку - другую со своими, в коттедже у Яковлева. Играли у Петра Ивановича, предварительно затарившись выпивкой. Частенько захаживал Гудзь Андрей Корнеевич, с которым я сдружился. Хмурость его улетучивалась, когда он у нас появлялся, и объяснялась это просто: 10 лет от звонка до звонка он провел в лагерях за болтовню о госзайме. Это расценили как антисоветскую агитацию, и выпускник института, участник войны, проходил суровую школу жизни. И прошел, и выжил, и не раздавлен. Как жаль, что из молодости вырезали 10 лет, а так и там жить можно. Рассказывал Гудзь о своей молодой жизни в зоне, и затихали мы, и переживали, и думали, как бы мы там смогли.
На Вуктыле были зэковские бригады. Работали они до упора, с яростью, себя не жалея. Но так же жестко шутили над начальниками, не любили их. Они были вольными, и все слышали историю, когда нормировщик обидел сварщиков, не расценил, как положено, наряды. Они затолкали его в трубу 530 мм и заварили. Плеть была больше 150 метров, и он коленки стер в кровь, пока выбрался, а перепугался до икоты. Или другую историю о дизелисте с нашей буровой, бывшем летчике-ассе корейской войны. Тот обиделся на начальство из "Коминефти", нанял за червонец в день бичей с факела, и они перекопали траншеей дорогу у объединения. Неделю дизелист наблюдал, как начальство скачет через эту траншею, а потом уехал на вахту и позвонил, что могут закапывать.
В поселке было много "бывших". Два соседних города - Печора лаг и Ухта лаг в недалеком прошлом. Первые буровики и монтажники здесь сплошь из зэков. Прорабы и буровые мастера - бывшие зэки. К этому относились спокойно: они реабилитированы, большей частью оказались здесь по оговору, или, как Гудзь, по велению времени. Забирали и известных специалистов, и они из небытия вновь поднимались до руководящих постов, как начальник объединения Лихолай, геолог Кремс, энергетик Голощекин и многие, многие другие. Они организовывали и руководили, и не за страх, а за совесть, и построили из ничего, из того, что оказалось под рукой, и сажевый завод в Сосногорске, и нефтеперерабатывающий в Ухте. И открывали месторождения для страны, и разворачивали стройиндустрию, поднимая край, претворяя в жизнь политику партии и правительства. Наград нам, северянам, за труд не жалели. Однажды случился казус: наградили орденом Ленина прораба Брудского, а он оказался из власовцев. И только ахнули, когда он с трибуны, рыдая, благодарил партию и правительство, что она его, который сжигал и казнил, простила и наградила. Пропустили по спискам, не вычеркнули, не доглядели. Приказ опубликован, подписан Георгадзе. Выкрутились, объявили "без права ношения". Награждали больше членов партии и организованную молодежь. Все по разнарядке: сколько женщин, сколько ИТР и совсем единицы - беспартийных. Все строго согласовывалось с Райкомом: и дух жизни в коллективе, и настроения больших и маленьких начальников, и моральный облик. Успехи и неудачи - все докладывалось в Райком секретарями партийных организаций. Они охватывали все подразделения УБР, были немногочисленными, но руководящими и контролирующими. Исполняющими были все остальные, масса, которая вроде бы и жила без партии, но незримо под ней. Можно травить анекдоты про Брежнева, можно отказаться от невыгодного перевода, можно морально подмочиться или даже не пойти на демонстрацию. Но нельзя задирать членов партии, даже если это твоя жена. Упаси боже игнорировать решения парторганизации. Профсоюз и комсомол охватили неорганизованную массу, несли решения партии в жизнь и строго контролировали их исполнение. В партию пропускали не всех, а самых достойных, и только после года кандидатства, когда следовало быть особенно активным и исполнять партийные поручения и нагрузки. Стать кандидатом легче рабочему, по ним процент охвата не добирался, а труднее ИТР, которому без партийного билета рост по службе ограничивался. В Якутии в экспедиции партийцев было слышно только на демонстрациях и торжественных собраниях. Работу свою они проводили, соответственно докладывали наверх, но конфликты старались решать, не вынося сор из избы. Остальных они старались не трогать, а среди геологов членов партии было мало. В экспедиции легковых машин не выделялось, льгот и привилегий членам партии получить было не на чем. К коммунистам в экспедиции относились нормально, но и в их ряды не рвались.
Я был беспартийным, как и все геологи, кроме Чайки Богдана и Васи Вахрамеева, нацкадра, геолога с другого участка. Васька был весь правильным, хотя и не дурак был выпить, но с нами не общался, а на выходные улетал в Печору, к семье.
Согласовывали меня на новую должность долго, но держали все в секрете. Чайка сидел в кабинете главного, исполнял обязанности и придирался ко всем - держал дисциплину. Ему тут же объявили бойкот, и все ахнули, когда Яковлев привез меня из Ухты с приказом на главного геолога. Чайка успел выдать мне за то, что я не согласовал с ним командировку в Ухту, и на него жалко было смотреть, когда прочитали приказ о моем назначении. Все осталось как прежде, только Таньку Гринько я поставил старшим геологом на разведочные скважины. Муслим тут же заканючил, чтобы я не делал этого. Он ходил к Таньке, а теперь придется ловить ее в свободное время. Танька смеялась. Новая работа ее захватила, была по ней.
Мы бурили глубокие пятикилометровые разведочные скважины на Вуктыльской площади, вели разведку на глубинах 3.5-4 тысячи метров на Левобережье и на Патраковской площадях. Увеличили нам план и эксплуатационного бурения. Буровых бригад стало 19, геологов не хватало. Я согласовал вызов на Богдана Мыкиту, Ярослава Степанчака из Львова. В УБР пришли молодые специалисты-буровики: Саша Кармановский и Володя Манукян, который пробивался к нам из Москвы с боем, по блату. Их поставили помощниками бурмастеров. Пришел к нам молодой специалист Витя Оськин, которого я натаскивал на исследование скважин. Парень оказался толковым, все схватывал с лету, был горячим, как и я пять лет назад, рвался к скважине, заставляя ее быть послушной. В этом было мое и его утверждение, наш смысл  жизни. Этим определялось место в ней.

36.

УБР перевели в Мингазпром, переподчинили объединению "Комигазпром". Жендубаев не успел попереживать, так как отношения его с вуктыльскими газодобытчиками были натянутыми. Но и Гуменюка что-то не устроило, и он ушел в Ухтинский горком партии вторым секретарем.
Мы с геологами-добычниками дружили, расписывали пульку, а то и просто опрокидывали рюмку при встрече. От нас и от них зависела  своевременная передача скважин из бурения в промысел. За нами - качество, за ними - контроль, друг друга не подводили, не ловчили, и если что не получалось, искали выход сообща. Показатель по сдаче скважин выполнялся всегда, а по метражу, если и не получалось, решал Яковлев с проверенными бригадами. Об этом помалкивали: посадить не посадят, но биографию подпортить смогут. Премия конторе начислялась по этим двум показателям. Я читал протоколы расследования аварий на буровых, когда в стране командовало ГПУ. Перекрестный допрос всех участников, показания свидетелей, и решение тройки. Никаких апелляций. За слом инструмента - пять лет. Система почти та же, только смягчился спрос, и переориентировались на партию и КГБ. У нас тоже были стукачи, а начальник отдела кадров Брагин Василий  Васильевич, главный стукач, даже попивал с нами водочку.
С переподчинением в Мингазпром связи были утрачены. Предстояло знакомиться с начальниками из "Газпрома", летать в Москву, зачастили и они к нам. В объединении нас представили прямому начальству - заму по бурению Овчинникову Владимиру Владимировичу. Громадный дядька, говорил громко и много, так же много мы выпили вечером втроем для знакомства, никто не сломался и контакт был налажен. Геологи объединения встретили меня как родного: я, хоть и немного, но побывал ихним, работая по газу в Якутии.
Мы засобирались на Вуктыл, так как нас проверяла комиссия Госплана. Главный - Филановский - остался доволен буровиками, но меня распекал, не давая слово вставить. Говорили мы на разных языках, он кричал, я грубил, в итоге разругались, и он объявил, что я уволен. Я хлопнул дверью и ушел к ребятам. Пили всю ночь, но Яковлев, тоже прилично вкинувший, нашел меня и сказал, что все уладилось, что Филановский сам геолог и выпендривался, но ему объяснили, и завтра жди его у себя в отделе.
Филановского мы ждали. Кроме наших, пришли Гудзь, Румянцев, Завьялов. Мы готовились дать Филановскому бой, но оказалось, что дело он знал, во всем разобрался и остался доволен. Как, впрочем, и мы. Вечером был банкет, провожали Филановского. Он поднял тост за геологов, говорил хорошо и вдруг извинился передо мной. Это озадачило, и я подумал, что познакомился с серьезным человеком и это хороший знак. Но оказалось, что Филановский близко знаком с матерью жены Рассохи, из Казани, и все уладилось после ее звонка ему. Я получил по носу, мои козыри оказались слабее чьих-то отношений. Шумно пили под тосты, все говорили приятное, но очень похожее. Я пил и думал, что объективность субъективна и переменчива относительно точки зрения. От того, с какой стороны смотреть и под каким углом, можно увидеть разные части одного, а все целое никогда не увидать, можно только домыслить. Как быть объективным, если то, что принимается за факт, это наше умозаключение, а оно рождается от наших чувств и в связи с ними. Звонок тещи Рассохи изменил точку зрения Филановского, изменился ракурс и он увидел во мне то, что не видел до этого в главном геологе, и, скорее всего, и не увидел бы, если бы  чувство, переданное ему другим умом, не заставили его домыслить. Для меня это стало грустным открытием, я узнал, что ни в чем нельзя быть уверенным до конца, а чувства, если им доверять, много больше меняют границы увиденного и услышанного. Вот уж действительно - все относительно. И чем человек ближе, тем больше живешь его чувствами и умом, а свои собственные - теряешь. Мы все зависимы друг от друга, а более всего - от близких своих, и ими обогащаемся. Но нет, когда потребуется моя объективность, доверюсь только своим чувствам и уму. И хотя всегда полезно слушать доводы от противного, все же, в любом случае, все субъективны, а поэтому не способны прийти к истине. Да она и не всем нужна, судя по сладким словам за этим столом. Как все желают добра друг другу! Наверное, мы и пьем так часто, потому что в будничной жизни этих добрых отношений между людьми не видно.

Из истории Руси.
Через 100 лет из Приаралья вначале на Волгу, а затем на Дон пришли авары - племена с высокой воинской дисциплиной (смертной казнью каралось нарушение приказа или обнажение меча против ближнего). Коварные авары угнетали славян, уничтожили племя дулебов, разбили на Северном Кавказе племя савиров. В 796 году Карл Великий нанес им страшное поражение в Паннонии, а в 867 году они были почти все перебиты булгарами.
Унгуры - булгары, что на древнетюркском означает "восставшие", еще в 4 веке кочевали в степях Казахстана, а в 5 веке - на Волге и Кавказе. Они присоединили к себе булгар - контрагов, живших между Днепром и Доном, забрав их от авар. Так была создана "Великая Булгария" от  реки Кубань до Днепра, и до Волги. Но из-за распрей они ослабели и были вытеснены хазарами на Верхнюю Кубань, на Дон, в Дагестан, Крым и на Среднюю Волгу, где, впоследствии, зародили казанских татар. Другая часть булгарской орды во главе с ханом Аспаруком откочевала на Дунай, где смешалась со славянскими племенами и породила новый народ - болгаров.
В степях Северного Причерноморья от Дона до Нижнего Дуная и Серета царили печенеги - язычники, принявшие впоследствии ислам. Они  были ветвью тюркского народа, как и туркмены-сельджуки, как и огузы, и вытеснили с Донских степей венгров, которые с 900 года осели на Среднем Дунае.

Анты, готы и авары,
Гунны, половцы, хазары,
Булгары и ободриты.
С ними всеми были битвы.

Кто кого, чьей силы больше,
Ратиться кто может дольше,
Тот и нынче править станет,
Дань себе платить заставит.

И товаром, и деньгами,
Соболями и рабами,
Всем, чем можно поживиться,
Всем, чем можно откупиться.

Бились и между собой.
С князем князь, народ с народом,
Злоба, смерть за каждым родом
Уготована судьбой.

Кто кого, чья власть настанет,
Кто кого врасплох застанет.
Кто что у кого унес,
Кто обид кому нанес.

А на западе славяне
Сербы, чехи, поморяне,
Ляхи, лютичи, словины,
Верой, корнями едины.

Хоть и часто враждовали,
Зло-обиду не держали.
Русь для них была щитом
От лихих набегов в дом.

Так и шло из года в год,
Без закона жил народ.
Он плодился, мельтешил,
Суетился и грешил.

И не видать венца творца.
Начало есть, но нет конца.
Может, будет им наука,
Их судьбы такая мука.

37.

Патраковская буровая проявляла. Бурмастером там был Зимин, крутой, вспыльчивый мужик. Он отсидел 20 лет за убийство, понимал только силу, и воспитывал своих помбуров ломиком. Порядок у него на буровой был всегда идеальный, и можно не сомневаться, что параметры раствора соответствовали ГТН. Значит, есть пласт.
Погоды не было, и мы отправились колонной вместе с каротажниками и испытателями по зимнику. Не доезжая Войвожа наш УАЗик закусил бровку, заюзил, ударился о снежный бурт с края дороги и перевернулся. Кузов сплющило и на наших телах машину протащило метров 100 мимо встречных лесовозов. Последний лесовоз уже затормозил, когда мы вписались под его прицеп. Все остались целыми, лишь слегка помялись и от этого возбудились, конечно, выпили за рождение заново. Пересев на другие машины, проехали благополучно 600 км за 18 часов.
Каротаж показал пласт. Скважину проработали и спустили испытатель пластов. Оськин и Мыкита работали грамотно, и я не вмешивался. Пакер сработал сразу, сетку на фильтрах уже устанавливали в обязательном порядке. Клапан открылся, был приток, и все прошло обычным путем.
Через три дня в Ухте я передавал отчет и материалы по испытанию объекта. В объединении вместо Лихолая был новый хозяин - Юдин Станислав Иванович. Новый начальник захотел послушать о новом месторождении. Я докладывал высокому большерукому дядьке, наверное, доброму и доверчивому. Раздувать щеки перед ним не хотелось, и я доложил, что пока нет речи об открытии месторождения. Испытан газовый пласт, и пока не ясно, есть ли залежь, и какая. Мне очень хотелось сказать ему, что я обо всем этом думаю, меня подмывало, и я ляпнул, что надеяться не на что, газа не будет, и мы имеем дело, по всей вероятности, с пузырем. Махоткин замахал руками, смягчил, перевел все в шутку, сказал, что с таким настроением мне пора менять профессию.
Но газа всем очень хотелось, и меня вместе с главным геологом объединения Махоткиным отправили докладываться в Москву. Я ходил по коридорам восьмиэтажного здания на улице Строителей, меня знакомили с чиновниками, с главным геологом Жабревым, но осел я у буровиков на восьмом этаже. В кабинете заместитнля начальника управления по бурению Васильева Валентина Ивановича мы знакомились в неофициальной обстановке. Володя Абубакиров - главный механик управления дважды сбегал в магазин напротив, и меня стали вводить в курс жизни Министерства. Бурением командовал Агапчев, которого я знал еще по тресту "Львовнефтегазразведка", где он был главным инженером. Министр Оруджев Сабит Атаевич, человек известный, вырвал свое Министерство от Картунова, а это было не просто. И уже ясно, что он прав. Министерство набирает обороты, и хотя оно, конечно,  нефтяников не догонит, но приличне ведомство получится.
Я был счастлив. И министерством, почти таким, как у нефтяников. И людьми, с которыми познакомился: сразу видно - спецы высококлассные. И тем, что бурением командует земляк. И министром, который своей настырностью создал Министерство. Тетя Шура и Юрий Павлович, у которых я ночевал, благосклонно слушали мои восторги. С дядькой мы потягивали спирт и закусывали семгой - дары севера. Он меня инструктировал, как себя вести в Министерстве, что и с кем можно себе позволить, а что нет. Он знал всех, с кем я встречался, и буквально сразил меня фотографиями, на которых он и министр в неглиже отдыхали на природе. Дядька - человек не ординарный, прекрасно рисовал, виртуозно играл на фортепиано, а какие делал фотографии! Его корни каким-то образом сплелись с потомками Есениных и Толстых, родственники его были знамениты, но он сам ни к чему не стремился, на высокие должности не рвался, оставался беспартийным и неактивным, мечтал о пенсии. Я останавливался у них каждый свой приезд в Москву, и после того, как умерла тетя Шура. Пенсионером он стал в тот же день, как ему исполнилось 60 лет, и во всю начал ругать советскую власть.
На Вуктыле меня ждал Яковлев. У него состоялся секретный разговор с Юдиным об организации ЭГБ - экспедиции глубокого бурения. У нас было уже пять разведочных скважин, с увеличением объемов на Патраковке потребуются дополнительные бригады, и Юдин решил выделить разведочное бурение в отдельное хозяйство - делал ставку на перспективу, на открытие новых месторождений. По объемам метража экспедиция получалась, а по глубинам скважин зашкаливала за первую категорию. То есть ставки в ЭГБ будут запредельными, и от желающих устроиться к нам отбоя не будет.
Яковлев брился, аргументировал плюсы и минусы этого отделения, и перед зеркалом шлепал себя по щекам, сбивая синюшность. Вчера мы вкинули, и ясно, что отделяться надо. На мне пьянка не отражалась. Привычка рано вставать, делать зарядку и обливаться водой делала меня бодрым и свежим. Я готов был отделяться хоть сейчас, о чем рассуждать. Разведка - это песнь геолога, эксплуатация - мастеровщина. На лице Яковлева появились розовые прожилки, но Жендубаев все равно усекет, и пройдется по нему в воспитательных целях, не упустит. Яковлев по натуре человек вольный, ни под никого не ложился. Намеки Жендубаева его бесили, и, вероятно, экспедицию ждать не долго.
Сергей Михайлович разнарядку проводил четко, за час. Службы успевали отчитаться, получить свои задания. В 9 утра каждый начальник уже заряжал своих. И завертелось на целый день.
Что-то не получалось, всегда подводили смежники. Особенно транспорт, база снабжения кое-как справлялась с плановыми заданиями, а тут еще авралы - всего не предусмотришь. Аварийные заказы исполнялись вне очереди, а из-за этого останавливались бурящие буровые в ожидании долот и турбобуров, из-за ожидания необходимых реагентов для раствора, из-за неисправностей тампонажной техники, и по массе разных причин больших и маленьких, которые возникали ежеминутно и требовали решения. Центральную инженерно-диспетчерскую службу - координатора всего процесса - разрывали телефонными звонками. Она, в основном, латала возникающие дыры. Чтобы ликвидировать простои буровых, ЦИДС все сутки работала аврально, но не успевала выполнять заявки. Простои буровых из-за отсутствия материалов и оборудования в балансе времени составляли 20-15 процентов, еще 15 процентов составляло аварийное время. Авариями занималась служба главного инженера, а при ликвидации сложных аварий с обязательным участием отдела бурения объединения, да еще и по согласованному с Министерством плану ликвидационных работ. Буровые простаивали в оргпростоях, а то и в ожидании дальнейших распоряжений. Разнарядки - свой "разбор полетов" ЦИДС проводила после рабочего дня со всеми службами до 8-9 часов вечера. Но неэффективное время бурения не снижалось и составляло 45-40 процентов. Такая же картина была и в других УБР Мингазпрома. У нефтяников показатели были лучше.
Этим сумасшедшим домом руководил Осипов Евгений Александрович, маленький и сухой, желчный и требовательный, ершистый. В выражениях он не стеснялся, авторитетов для него не существовало. Объяснений срывов он не признавал, и его побаивались. Его команды не обсуждались и не отменялись. Осипов был то, что надо для ЦИДСа. Но сама организация работы сложной структуры бурового предприятия не позволяла повысить КПД. Яковлев вызвал его из Нижней Омры. Когда приехала к нему жена Ольга, то ради ценного сотрудника даже уступил ему свой коттедж, а сам переехал жить ко мне в общежитие.
Изгнание из Руси евреев.
Хазарский каганат разместился на Кавказе между реками Терек и Кума, в Ногайской степи. Столицей стал Баланджар, затем Самандар (в Дагестане), затем Итиль (в дельте Волги). Они, известные еще как восточные турки, подчинили ряд  племен от Волги до Восточного Кавказа, в том числе северян, радимичей, вятичей, Крым, Кубань. Хазары укрепились за счет торговли, благодаря "шелковому пути", так как через них проходили караваны из Китая в Европу и к арабам. Впоследствии ими был освоен торговый путь из Биармии (Великой Перми), откуда шли караваны с мехами и рабами. Хотя возглавляли хазар воинственные тюркские ханы и беки, фактически правила ими богатая еврейская община. Евреи появились здесь из Персии, откуда они бежали от погромов. Большинство их расселялось в Армении и Азербайджане. На протяжении пяти веков их общины и колонии увеличивались, особенно после второй волны, во время переселения из Византии, откуда их изгнали греки из-за  предательства арабам. Используя свою грамотность, евреи со временем сосредоточили в своих руках все прибыльные занятия, и, прибрав дипломатические связи и международную торговлю, они, быстро разбогатев, изгнали тюрок, а для своей защиты и ведения войн нанимали воинственных гурганцев-мусульман или русов. В итоге, евреи обложили северные и южные народы данью, и даже Киев платил им дань мечами. Так продолжалось до похода князя Святослава, когда в 964 году он разгромил  столицу Итиль, выдавил их с Терека в Дагестан, очистил от них Дон и Волгу, вернув тем самым независимость Киевской Руси. Но влияние еврейских общин и их поселения сохранились на века на всем торговом пути: от Волги до  Днестра, в Крыму и на Кубани. В 11 веке их окончательно подмяли половцы.

38.

До Жендубаева доходили слухи о предполагаемом разделении. Но разговор с ним об этом не начинали. Он был уверен, что совершается ошибка. Раздробить мощности, значит угробить УБР, а новую структуру не создать. Ресурсов никогда не бывает много, а сейчас, когда мы разрослись, их просто не хватает. УБР - его детище - оказалось под угрозой. Сергей Михайлович затаил обиду на объединение, на Яковлева, что он, помалкивая, готовился к разделу и предварительно согласовал с райкомом, который появился у нас недавно. Первый секретарь Кортошкин Иван Федорович, бывший комсомольский вожак, моих лет, энергичный и быстрый, был заинтересован в создании новых промышленных предприятий в своем районе.
Жендубаев противился разделу, как мог, но связи его остались у нефтяников, где его лично знал министр Мальцев. Здесь все люди новые, их никто не знает, от бурения они далеки, сложности структуры бурения им не понять, дело представляют так же просто, как добычу: открыл задвижку, подал на сборный пункт газ, и … в магистраль. Что не так - качни метанольчику, где-то пробочка - поддавил на компрессорной. И вся технология. Бурение - это искусство, а кому это объяснять, с кем говорить в новом объединении? Там всего два буровика: Кокшаров и Овчинников, да и те словно в рот воды набрали, против начальства не чихнут.
Приказ на создание ЭГБ пришел буднично, почтой. В приказе было три фамилии: Яковлева, моя и главного бухгалтера Хахалиной Галины Георгиевны. Жендубаев молча отпустил нас и тех, кого мы привезли на Вуктыл: Осипова и Мыкиту. Он предрекал, что ничего из этой затеи не выйдет. Мы же рвались в бой и уверены были, что скоро обойдем УБР. Мы были на подъеме, люди к нам просились, но Сергей Михайлович закрыл дорогу перебежчикам, предупредив: "Услышу, выгоню любого". Между нами стала стена. Он нас не жалел, уважения его мы лишились, отдаляясь, забывались прежние отношения и его участие в нашей жизни. Мы решили, что причиной непонимания стал его вздорный характер, и нам не приходила мысль, что вредность эту породили мы сами, своей партизанщиной, хотя и во благое дело, а может и предательством, которое не бывает во благо.

39.

Вова прилетел неожиданно. У них событие - создают разведочную экспедицию. Он этому очень рад: наконец-то можно заняться настоящим делом - искать газ. У него еще с Якутии своя версия о происхождении газа и нефти. Он писал об этом в своей диссертации, но почему-то защищаться не стал. Он говорит, что на Вуктыле очень много газа, только его по-настоящему не искали, и он теперь этим займется. Вова - главный геолог экспедиции, до этого был главным геологом УБР, вроде бы должность была посолидней. Но он заразился поисками газа, как на Ботуобинке, буквально бредил этим. Был со мной, а мыслями на своей скважине, меня не слышал. "Где ты"? - спрашивала я и проводила рукой перед глазами. Дома он явно скучал, оживал только тогда, когда речь шла о работе. На море, куда мы ездили, был весел, учил Таньку плавать, и они дразнили Дениску, который боялся воды и убегал от волны, крича от испуга. В воду мальчик не шел и визжал, как резаный. Танька Дениса признала, ухаживала, пыталась нянчить. А Вова малыша сторонился, если о чем-нибудь не попросить, то и не подойдет к нему. Но я надеялась, что это пройдет, когда начнем жить вместе. И это надо делать срочно, чувствовалась горечь, будто он обманулся, а я не дала ему того, о чем он мечтал.

Наяву, или вне
Улыбнулося мне
Мое счастье,
А с ним и мечтанья.

Просыпалось во мне
То, что скрыла в себе:
Мои мысли,
А с ними желанья.

От тумана ль в вине
Растворились во мгле
Мои грезы,
Любви увяданье.

И осталось во сне
Что несла я тебе:
Мои чувства,
А с ними страданья.

И бушуют вдвойне
В этой странной судьбе
Мои страсти,
                А к ним покаянье.

Жаль уезжать со Львова, но и это не жизнь - за три года видела его четыре раза.
40.

Я улетел во Львов набирать буровую бригаду. Помочь обещали друзья, и Валентин Иванов уговорил Агапчева позвонить во "Львовнефтегазразведку".
На Украине из буровых мастеров мне понравился Прокоп Ричард. Молодой, но бригада его была одной из лучших в Самборском УБР. Бурил он хорошо, бригаду держал и успел даже поработать за границей. Ричард отобрал кандидатов на собеседование, и через 15 дней я с 26-ю буровиками и двумя ИТР летел в Коми. Мне нужен был грамотный геолог на подсчет запасов, и я нашел Кульчицкого Дмитрия Йосифовича - человека-педанта, строгого, честного, профессионально образованного. Три вечера он слушал мои разговоры о рыбалке, охоте, о раздолье в Коми, угощался свежезасоленной семгой и решился. Оклад ему предлагался большой, через пол года - квартира. Условия сказочные! Другой ИТР - Мельник Роман Владимирович, взял своей настырностью. Роман служил в том же НИИ, что и Кульчицкий, без перспективы, на окладе в 90 рэ. Ходил за мной по пятам, и предложение пойти инженером по ТБ его вдохновило.
Десять дней общения с семьей сделали меня домашним. Танька была уже большой, закончила шестой класс. Училась хорошо, стала красивой девочкой и, на радость маме, послушной. Шура не работала, денег хватало, растила детей. Парень после операции выровнялся, был шкодным. Три года мужику, а штаны всегда полуспущены. Шура в беременности насмотрелась на кукольную фигурку Степки со спущенными штанами, такой и парень растет. Дети, слава Богу, здоровенькие, море их укрепило, и жизнь в Коми для них не должна быть сложной. В августе-сентябре я получу благоустроенную квартиру и перевезу семью. Как же мне не хватает тебя, Шурка! Сможем ли мы вернуть то, что было единственно стоящим в жизни, нашу любовь, или мы растеряли ее в разлуке?

Помнишь ли ты
Наш город ночной.
Осенней листвой
Скрывались шаги.

Встретились мы.
А запах какой
Размешан с грозой
Дарили цветы.

"Все впереди",
Нам пели с тобой
Умыты росой
В саду соловьи.

Годы прошли.
Под бледной луной,
Иль ранней порой
Не наши шаги.

Не сберегли.
Кривою тропой,
Чужою судьбой
Любовь увели.

Сердце стучи.
Как крик мой немой,
Твой голос родной
Услышу, где ты?

И до конца
Я буду с тобой.
Совсем молодой
Я помню тебя.

Оказалось, что дом сдали досрочно. Анатолий Рассоха сделал все, как договаривались. Мы получили квартиры не только в одном подъезде, но и на одном этаже - четвертом. За это и за дружбу нас прозвали одноклеточными.  Жены наши сдружились, ребята - не разлей вода. От экспедиции в этом доме квартиру получили еще 20 человек. Молодой организации жилье подбрасывали, и в следующем доме мы получим еще 25 квартир.
Квартира была трехкомнатной, светлой, теплой, с туалетом и ванной. Окна из комнат выходили на общежитие, где когда-то приютил нас с Шуркой Слава Завьялов. Сейчас там городская поликлиника, и от нее выстроились улицы домов в 50. В субботники у домов насадили кустов и деревьев, убрали строительный мусор. Новоселы вымели все под метлу, побелили бордюры, и благоустраивают у домов больше, чем в своих квартирах.
Как полагалось, обмыли вначале мою, потом Рассохину квартиры и занялись ремонтом. Одна трудность: в поселке не продавались стройматериалы, ничего для ремонта купить было нельзя, а выписать на работе - значит использовать служебное положение. С этим строго. Выручил Блягоз Асламбий Хасанович. Год назад я написал ему дипломную работу, он заканчивал техникум по бурению. Асламбий командовал снабженцами в УБР, и был рад ответить на услугу. Затарились мы с Рассохой под завязку. Рассоха управился со своей квартирой, и в четыре руки мы доводили мою: подгоняли оконные рамы и двери, равняли стены, полы, белили и красили. А, закончив все это, войдя во вкус, изготовили мебель из раздобытого у Блягоза пластика.
К приезду жен  мы подготовились на 100 процентов. Наши усилия были оценены по достоинству. Шурка светилась. Поселок она не узнала, даже дом напротив, где жила взаперти. Город строился ударными темпами, появлялись улицы с магазинами, детский садик, школа, ресторан, дом культуры. Такой Север Шурку устраивал больше, чем якутский. Лето, как и там, жаркое. В этот год было особенно жарко, даже комаров днем не видно. Но ночью они достают, слоем налипают на марлю, натянутую на окнах, и беда, если появится щелка. У всех стены в кровяных пятнах от казненных комаров.  Но Рассоха придумал собирать комаров пылесосом, и стены были спасены.

41.

Квартира была шикарной: три комнаты на третьем  этаже, с видом на город, задний вид - На реку Печору. Рядом школа, детский сад, клуб, магазины, через 200 метров - поликлиника, в общем, город! Сосед, Рассоха Анатолий, говорил, что их обманули, должны были дать квартиры в кирпичном доме с улучшенной планировкой. Но партийные власти и горсовет что-то схимичили и сами заселились в дом буровиков. Но и эти квартиры были хороши, не чета якутским: со всеми удобствами, отремонтированные, выкрашенные стены в разный цвет, мебель хоть и самодельная, но очень симпатичная. Сделал Вова все сам. При нас уже кровать собирал. Дома есть все, даже холодильник.
На работу временно устроюсь в ОРС, но через три месяца переведусь экономистом в плановый отдел экспедиции. Раньше сентября не выйду на работу, сначала с детьми надо определиться, но на будущую службу сходила, посмотрела. Их там человек 15 в экспедиции, сидят в бывшем поссовете. Женщины приветливы, мужья у всех работают в экспедиции, многие живут в нашем доме. В общем, познакомились.
Что хорошо, так это, как в Якутии, школа Таньки рядом с домом. Завучем там жена Рассохи - Лариса, преподает английский язык. И до детсадика всего 50 метров. Но Дениске он не понравился, расплакался криком, не хочет оставаться.

Зарождение Киевской Руси.
Варяг (рус происхождением) Рюрик стал основателем княжеской династии на Руси. Пришел в 862 году с дружиной в Ладогу, а затем в Новгород, известный с VI века как Словенск, который и позвал его на правление. Новгородцы позвали Рюрика: " Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет, приходите княжить и владеть нами ".  Его дружины отправились управлять славянскими племенами на берегах Белого моря и в городище Изборск (Псковская область). Рюрик жестоко подавил восстание местных славян, возглавляемых "славным Вадимом", а в 864 году объединил все три области в Новгородское княжество, обложив жителей данью.
Рус Аскольд с дружиной и славянский вождь Дир владели Киевом, основанным Кием. Возглавивший дружину после смерти Рюрика Олег, подойдя к Киеву, обманом убил Аскольда и Дира, подчинил себе киевлян и усилил княжение русов. Русы выгодно сходили на Царьград еще в 860 году, а после, когда греки пожгли в битве их суда, чаще им проигрывали, чем побеждали. Но многие русы уже приняли крещение, а в  Киеве построили соборный Храм Святого Илии.
Варяги-русы начали собирать славянские земли, и земля полян стала называться Русью. Рюрика можно считать основателем Руси, как и его правнука  Владимира, который крестил славян, принес им веру в бессмертие христианской души. Но формировалось государство при сыне Владимира Ярославе Мудром. Ярославу удалось объединить славян Новгорода с христианами Киева, с воинственным и богатым Черниговом, с мерянами Ростова, и учредить закон единый для всех, живущих в Руси.


42.

Готовилась к испытанию Патраковская 1. Новыми пластами скважина не проявила, а тот, что опробовали испытателем пластов, меня не впечатлял. Колонной машин в 15  добирались из Ухты по зимнику. Делегация была большой: транспортники, снабженцы, разные начальники, партийные работники. Юдин вывозил народ знакомиться с Патраковкой, значит, был уверен, что газ будет. По пути оценивали поселки на возможность размещения баз, перевалок, пунктов отдыха для транспортников. В Троицко-Печорске делегацию принял Трегуб - секретарь райкома, хозяин. Кормил и поил, встречал дорогих гостей, ждал газ, а значит и новых производств, нового толчка для развития района. Мыкита и Оськин были уже на буровой, готовили скважину, но застряли с устьевым оборудованием. Несколько раз они меняли задвижки, опрессовывали их неоднократно и сорвали резьбу на коренной трубной. Ее менять - задержка на три дня. Скандал! Делегация прибыла на буровую. Юдин с замами и партийцами на карте прокладывают трассу газопровода, железной дороги. Трегуб, млея от перспективы, убеждал тянуть нитку через свои поселки, в Пунгинскую магистраль. Заведующий отделом из обкома партии объяснял важность прокладки трассы через Сыктывкар, и ни в коем случае не на Пермь. Обсуждали горячо. Пермь была ближе, а буровая стоит как раз на границе двух областей: устье скважины в Коми, а дизельная - в Перми.
У нас затягивалось, и Юдин с сопровождающими ждать не стали, разъехались. Прощаясь, он бодрячком ткнул меня в плечо и спросил, что такой кислый? Меня давила пустота, не давала дышать. Опять навалилось, и я выпалил: "Газом здесь не пахнет, зачем вся эта суета?" Но Юдин торопился, винты уже раскручены, и ему кричали из вертолета. Он только посмотрел на меня с тоской, махнул рукой, поднялся в вертолет и улетел. И чего я все время ляпаю? Приключений ищу. Перед самым испытанием каркаю. И человеку настроение испортил, летит сейчас в вертолете и меня, вероятно, клянет. Я поплелся к буровой, но уже не мог прогнать от себя ощущения, что газа не будет. И чем больше во мне утверждалась эта уверенность, тем тоскливей становилось на душе.
Из гостей остались инструктор обкома партии и Овчинников.
Газ гнал раствор, не толкал, а гнал, не пульсируя. Или приток очень мощный, или пласт не работает, а стравливается накопленный пузырь. Если давление будет падать, то это пузырь. Минут через десять все проясниться. На всякий случай я заменил шайбу на прувере с 12 на 25 мм. Если пласт заработает мощно, его сразу не заглушить. А с такой гнилой арматурой можно получить фонтан, если сорвет задвижки. Оськин выглядел виноватым, я рисковал из-за него и Мыкиты.
Хлопок был оглушительным, как удар бомбы. Чистый газ пошел в пять утра, и мы его подожгли. Сейчас главное - манометр: растет давление или падает? Яковлев и Овчинников выскочили из балка полураздетыми. Они допоздна отмечали, обиделись, что их не разбудили вовремя, но от газа так все гремело и вибрировало, что они возбужденно носились, как чумные, вдоль отвода. На манометре стрелка потихоньку ползла вниз. Это приговор. Я вспомнил, как Юдин прокладывал трассу газопровода, и мне стало грустно.
Мыкита тыкал пальцем в манометр, показывая, что надо уменьшить шайбу. Я запретил. Скоро давление упадет, и пойдет соленая вода. Оськин отберет пробы, и можно будет сворачиваться. Я сказал ему, чтобы он закруглялся, и пошел в балок.  Яковлев и Овчинников отмечали победу, спросили: "Примешь"? Я выпил стакан водки и сказал, что газа нет, что это пузырь. Трудно было поверить в то, что я сказал, когда газ грохотал на отводе.
Овчинников успел все же доложить Юдину о победе. Юдин не вытерпел до утра и ночью разбудил министра. Когда газ стравился, и стало ясно, что чуда не будет, Овчинников подталкивал меня к рации для объяснений.
Было 7.30 утра. Юдин молчал, и я повторил еще раз: "Газа нет, пласт оказался сухим". Он не стал ничего выяснять, упрекать, сказал: "Вылетайте в Ухту".
Вертолет прилетел за нами в 11. Я взял пробы воды, газа и индикаторную диаграмму с самописца манометра.
В конце дня Юдин собрал совещание. Вначале что-то мямлил Овчинников о недостоверности информации, напустил туману, пытался объяснить свой поспешный звонок, но окончательно запутался. Подняли меня. Информацию о том, как проходили испытания, выслушали молча. А потом посыпались вопросы. Больше всех старался Махоткин. Он еще до совещания шумел, что я запорол скважину, а сейчас объявил меня шарлатаном и авантюристом, и сказал, что мне не место в геологии. У меня с ним и раньше не все получалось, но сейчас он закипал все сильнее, а поэтому нес всякую околесицу. Но и я не сдержался, наградил его парой эпитетов. По существу разговора не получалось. Громил и крушил один Махоткин, иногда мне удавалось вставить что-нибудь обидное. Остальные молчали, ссылаясь на то, что выводы делать рано, нужно дождаться утра и посмотреть, как себя поведет скважина. На том порешили, и Юдин перенес совещание на утро.
На следующий день, ближе к обеду, Юдин вызвал меня и Яковлева. Слава богу, Махоткина не было, присутствовали Рабкин Юлий Соломонович - начальник геологического отдела, Крупенский Илья Исаевич - управляющий трестом "Коминефтегеофизика", Овчинников и двое мне не знакомых, присутствовавших вчера, но я знал уже, что они из КГБ. Крупенскому от меня вчера заочно досталось.  Патраковку  в ГКЗ представлял его трест, в фонд структур ее сдали, а материал был, по всей вероятности, ненадежный. Во всяком случае, теперь рассчитывать на месторождение не приходится, и работы на этой структуре придется свернуть. Состав присутствующих был не в мою пользу, но разговор проходил по существу, все были уже в курсе событий. Крупенский показал пару сейсмических профилей, фактический материал, и отраженные площадки на них прыгали. Структуру можно было рисовать, а можно было и не рисовать. Здесь я угадал, очко было не в пользу Махоткина. Но мое предложение закругляться с Патраковкой не поддержали. Принято Москвой решение продолжить разведку, пробурить еще две скважины.
О том, что я что-то напорол со скважиной, не упоминалось. Когда все разошлись, Юдин подвинул мне три мелко исписанных листка. Это был рапорт Мыкиты, где он докладывал о вредительстве, о том, что в результате моих  неграмотных действий нарушилось газодинамическое равновесие в пласте, из-за чего закрылась трещина. В прежние времена меня бы расстреляли. Беспартийный Мыкита сунул свою "телегу" инструктору обкома, не доверил, значит, Овчинникову и Яковлеву. Инструктор прочитал записку в вертолете, но помалкивал, пока Юдин проводил расследование. Конечно, Махоткин мог купиться на такую версию. Но это же легко проверить, почему же он меня так активно топил? С этим разберемся, но держаться от него я буду подальше.

Крещение Руси.
У Добрыни - дяди князя Владимира, была добрая русь из варяг и гридей. Сыны многих славных викингов, ходивших еще с Олегом, были здесь: и Фрелафа, и Руальда, и Рулава, и другие лучшие. Стояли станом у стен Корсунских, а они заперлись и крепко отбивались. Город был богатым, и решили брать его до изнеможения. Душа моя была с Инваром, сыном Велмуда. И видел я, как он копал против трубы, что давала городу воду от колодцев. На нее указал корсунянин Анастас, написав на стреле место, и князь сказал: "Если сбудется, крещусь". Инвар был близким князю, и знал, что Владимиру вера гречников не люба из-за брата-предателя, да и отец князя ставил под топор не верующих в Хорса и не почитающих Дажьбога и Волоса. Но многие в Киеве крестились, а по их вере умерший воскреснет и не умрет вовеки. Князь был из простых, рожден от ключницы Милуши, и ему все одно, какую веру принять. Но как отказаться от жен и наложниц, которых 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде и 200 в селе Берестове? У магометов вера легше, но никак нельзя без свиного мяса и вина. "Руси есть веселье пить" - любил говорить князь. К тому же магометы хотят обрезание, а это никак не возможно. Иудеи тоже хотят обрезание, и к тому же они были наказаны своим богом, и он отобрал у них землю. Русь согласна лучше на крещение, и бабка Владимира Ольга к тому приняла веру гречанскую, а она слыла мудрой среди людей. Но князь пока ждал.
Когда Владимир взял город, то послал, по обыкновению, сказать императорам Василию и Константину, чтобы отдали ему в жены их сестру Анну, двоюродную. И пообещал креститься, если ее пришлют. Когда Анна приехала, то Владимир разболелся глазами и ничего не видел, но Анна заставила его креститься, и он прозрел. Видя это, крестились многие, а Инвар и так был крещеным, сколько помнил себя.
В Киеве с холмов содрали деревянного Перуна с серебряной головой, богов Сима, Регла и Мокоша. Коих из них разрубили, коих сожгли, а Перуна за хвост лошади сволокли по Боричеву взвозу в Днепр и сплавили. Многие плакали, а некоторые ушли в леса. Но мы с Инваром радовались: не будет больше крови отроков и девиц деревянным идолам на жертву. В Ростове крестились, хотя тоже были недовольные. А новгородцы затеяли с Добрыней злую сечу, но были биты Путятой и крестились в реке: мужики выше моста, а бабы - ниже. А для верности всем крещеным было велено надеть на шею кресты.

43.

Мы возвращались с балансовой комиссии по зимнику из Ухты. В УАЗике четверо: Яковлев, Осипов, Хахалина Галина Георгиевна и я. Оценку за год получили удовлетворительную, хотя успехов, по большому счету, не было. Всю дорогу от Ухты пили пиво, которое на Вуктыл не завозили. Странно, "Боржоми" завозили, а пиво нет. Снабжение на Вуктыле выправилось, и время, когда в 1972 году мы таскали продукты из каждой командировки, кончилось. Теперь по зимнику завозят все, а, первым делом, как водится, водку. На реках переправу намораживают, но по первой дороге они еще не надежные, и для смелости водителей на другой берег ставят ящик водки. Если проскочишь, то ящик твой, значит, зимник открылся, и пойдут грузы. Не повезет - искупаешься в ледяной купели, но отогреют водкой, если вынырнешь. Пиво возят из Сыктывкара в Ухту по железной дороге, и оно считается свежим, если недельной давности. Хотя на дату выпуска внимания никто не обращает, лишь бы кислым не было, и хлопья в стакан не попадали. Нам повезло, мы взяли три ящика свежего пива, и настроение было приподнятым.
Уже подъезжали к Вуктылу, когда Яковлев забеспокоился, сказал, что на душе тяжело. На буровых ЧП случались часто. О них тут же докладывали в диспетчерскую, и по степени сложности ответственному руководителю: если авария при бурении - начальнику ЦИДС, а если авария тяжелая или с несчастным случаем, то главному инженеру и начальнику экспедиции. Обо всех газопроявлениях докладывали мне.
Звонили круглосуточно, редкую ночь не будили. Решение по звонкам принималось кем-то из нас троих, а сегодня все мы были вне Вуктыла. Яковлев связывался перед выездом с ЦИДС, все было спокойно, а сейчас он вдруг  занервничал.
Они остались в машине, а я поднимался на четвертый этаж домой, позвонить. По лестнице уже бежал бегом, почувствовал: что-то случилось. И от слов Яковлева, и еще что-то накатило, сжало сердце, ударило в голову и тинькало там: "быстрее". Я уже знал: случилось что-то серьезное, и все бежал, как-то очень долго бежал, сердце колотилось, руки ходили ходуном. Только вошел, телефон затрещал аварийно, не прерываясь. Глинский кричал: "Не могу удержать, на устье уже двести". Голова сработала четко и ясно: раствор 1.3, глубина 5085 метров, на устье 200 атмосфер. Значит пластовое давление больше 850 атмосфер, чтобы его удержать, раствор нужен 1.7. "Иван, пускай на отвод", -  кричал ему, пока не услышал в ответ: "Понял, пускаю". Кубарем скатился в машину, и мы рванули на 38-ю, по пути решая, как действовать.
До буровой от моего дома два километра. Глинский стравливал на отвод. Вырывались, пульсируя, сильно разгазированные пачки глинистого раствора. Вовремя, иначе все было бы в буровой. На манометре - 160. Трубные плашки пока держат мертво. Снизу их поджало давлением, не пропустят. Но пойдет конденсат, и их начнет разъедать. Ладно, это потом. Под квадратом обратный клапан, будет держать. Они мертво держат, однажды у Манукяна даже пришлось под давлением рассверливать, чтобы открыть.
Газа прибавляло. Помбуры в темпе прокапывали тропку вдоль отвода - снегу выпало по грудь. Не успели. Раствор, шипя, выстрелил метров на 100, и отвод завибрировал чистым газом, покрывая все от кромки леса и до буровой плотным газовым туманом. С зажженными факелами я побежал вдоль отвода, и, что было силы, бросил факел в газовую струю. Его сбило, унесло. Поток мощный, не поджечь. Откатился по снегу в сторону, загибая по струе с наветренной стороны, опять кинул горящий факел. Рвануло, оглушило, сорвало шапку, жар погнал меня назад к буровой. Струя газа метров 100 длиной  ревела, вибрируя. Манометр у дегазатора  показывал 60 атмосфер, значит абсолютно свободный дебит около 30 млн. за сутки. Вот это пласт! Одна скважина - все Вуктыльское месторождение. Я поджал задвижками до 110. Плашки держали, струя стала поменьше, но ревело оглушительно. Бурильщик сменил меня у задвижек с заданием: отпускать, если будет зашкаливать за 110.
Было 3 часа 15 минут 21 января 1975 года. Похоже, сегодня открыто новое месторождение, если не взлетим и удержим пласт. Яковлев по рации поднимал транспортников, пожарников, военизированную противопожарную службу. Осипов уже из ЦИДСа (и когда только уехал) докладывал ему, что и когда он сможет организовать: тампонажные агрегаты начнут подходить через час, бентонит уже грузят, его в наличии 800 тонн, пока хватит. Барита мало, нужно брать в УБР.  Жендубаев уже поднимает технику, отдаст раствор с четырех буровых, часам к семи начнут подвозить.
Тампонажники подъехали, расставились, подбились. В скважину уже дважды качнули хлористого, на всякий случай, хотя температура потока была плюсовой, +24. Я считал, и выходило, что скважина работает от 20 до 30 млн. в сутки по абсолютно свободному дебиту. Цифры  очень впечатляли, но Яковлев уже обжегся на Патраковке, поэтому тянул с докладом. Но чем дальше, тем понятнее становилось, что вскрыт газовый пласт, и очень мощный.
Юдину позвонили в шесть утра, а затем - районному начальству. Зименко - председателю исполкома - еще ночью доложили пожарники. Он и Ешкутов Николай Александрович уже звонили по своим каналам, информировали. Они перекрыли милицией дорогу на буровую от зевак и сами под утро появились у нас целой делегацией. Издалека смотрели на ревущую струю. Впечатляло, кричали друг другу в ухо, но к буровой не подходили - давило на уши и земля гудела. Даже Жендубаев Сергей Михайлович поразился мощи пласта, но говорил без радости: "Глушите, ребята, как можно быстрее. Если рванет фонтан, вся республика на него работать будет".
Пласт вошел в режим, работал мощно, стабильно. На устье пока все было спокойно. Фонтанщики мерили загазованность под буровой и в дизельной. Все в норме. База возила бентонит, реагенты и барит. Принимали раствор. Территорию вокруг буровой очищали от снега бульдозерами, разворачивали столовую, подключали передвижную электростанцию, устанавливали дополнительную связь. Из Ухты отгрузили еще 500 тонн барита.
Считали и пересчитывали дебит. Гудзь предложил подстраховаться, и все  согласились доложить о 10 миллионах абсолютно свободного дебита, но опоздали. Москве уже объявили по максимуму из объединения, а отличный от вуктыльского состав газа свидетельствовал об открытии нового месторождения.
После обеда прилетели Овчинников, Махоткин, исследователи из института "ВНИИГаз" - полный вертолет людей. Начальство попыталось командовать, но ситуация была не та, и всех лишних завернули, пустили только поглазеть издалека. Овчинников рассказал, что из Москвы летит комиссия, что Оруджев Сабит Атаевич докладывал об управляемом фонтане в ЦК, а по Би-би-си в 8 утра передали, что в Коми на Вуктыле открыто уникальное газовое месторождение. Комитетчики говорили, что американцы снимают информацию с рации, но все равно комитет уже шурует, и скоро заявится к нам.
Приехали журналисты, меня снимали на фоне грохочущей струи газа, брали интервью. Осипов сказал, что показывали полторы минуты в последних известиях, стало быть, с меня причитается из гонорара. Репортаж разрешен начальством. Текст был согласован, и Махоткин убрал листок с текстом в папочку, на всякий случай.
На пятый день пласт задавили. Но прилипло УБТ, его отстреляли и поставили над ним мост. Из аварийной ситуации мы вышли почти без потерь. Наш план дальнейших работ был прост: забурить вторым стволом, пройти пласт на утяжеленном растворе, спустить колонну и провести испытание по классической схеме.

44.

Когда Вову показывали в последних известиях, набился полный дом друзей. Сказали, что будет передача, а он говорил минуты две, не больше. Вначале диктор объявил, что открыто очень крупное месторождение газа. Это ему вместо Ботуобинского, и я была за него рада. Гости орали, целовались, поздравляли друг друга, звонили по телефону нам, и мы звонили. Хотя об этом все знали еще вчера, но сейчас, когда информацию подтвердили на всю страну,  это уже окончательно. Теперь здесь будет газовый клондайк, а мы все - его первооткрыватели. Рассоха ходил именинником, водил мужиков в свою квартиру, где они выпивали по сто граммов, а потом мы, женщины, сообразили, что это событие надо отметить. Быстро все организовали, натащили закуски, выпивки и посидели до утра.
В конторе экспедиции тихо: все задействованы на 38. Уже больше месяца Вова не был дома, хотя от буровой до подъезда дома меньше двух километров, я замеряла, когда ходила к нему дважды, носила горячие вареники, носки и рукавицы.
Он похудел, простыл, не говорил - сипел, еще бы, все время на улице. Но через пять минут прогнал меня с буровой. Только объяснил, что случилась авария, и сейчас решается, сохранят они газ или придется бурить новую скважину. Начальства на буровой было много, их видно сразу: в дубленках, в дорогих шапках, не то, что мой, в валенках, в грязной фуфайке, пыжиковая шапка в мазуте - испортил, придется другую покупать. Вова показал мне на худого дядьку, сказал, что это главный из Москвы, Малеванский, башковитый, а остальные - так, для количества. Подошел Яковлев, попробовал вареники, похвалил, сказал, что у них в столовой таких не бывает. Тоже замурзанный, как и Вова.

45.

Летом на Вуктыл прилетел министр. Сабит Атаевич ходил грузно, был толст. Он улыбался и громко спрашивал у Юдина: "Скажи, Станислав, зачем тебе северные на Вуктыле, зачем тебе коэффициент? Здесь лучше, чем в Баку". Дернула его нелегкая прилететь летом, в жару. Но страхи наши были напрасными. Министр горой стоял за своих. Знал, как достается газ на севере. Ему ничего не надо было рассказывать, сам все видел, все понимал, прошел школу.
Министр любил пошутить. На 38-ой, куда он приехал, был идеальный порядок. На мостках стоял Саша Муравей - старший дизелист, опытный и работящий, весь чумазый, в засаленной спецовке. Стоял и лузгал семечки - вылез из дизельной поглазеть на министра. Оруджев подошел и попросил семечек. Сашка сообразил и вывернул пустые карманы, мол, нету. Министр ощупал карманы, нашел семечки, забрал их себе, а Муравью сделал внушение: не положено с семечками на буровой. Осмотрев буровую и ни к чему не придравшись, Сабит Атаевич спросил, почему не следят за раствором, и написал в буровом журнале: "Очень плохо, водоотдача должна быть 1.5, а фактически 2.0". Написал на память о себе, оставил реликвию. Но как он на глаз определил водоотдачу? Его за глаза называли Сабит и уважали все.
Буровая готовилась к спуску эксплуатационной колонны. После фонтана пошло все наперекосяк. Забуривали второй ствол тяжело, постоянно выходили на оставшееся УБТ. Наконец зарезались, но не добурили до пласта - оставили долото. Геологи убеждали перебурить старый ствол любой ценой, но технари завязли, аварийное время наматывалось. Чтобы не возиться, решили спустить колонну. Из-за аварий буровики сидели на тарифе и не верили, что доведут скважину. К тому же, на последних долблениях погиб бурильщик - Карманов: рогом вспомогательной лебедки зацепило рукав его полушубка, когда он тянул инструмент с мостков. Руку его завернуло, сломало, и затянуло самого в катушку этой лебедки, а там размолотило, доставали оттуда по частям.
Конечно, министр об этом не знал. Как не знал и того, что пласт не перебурили. Он ждал газ и переспрашивал очевидцев, какой была струя газа, как работала скважина, какое было давление. Уже на совещании в кабинете у Жендубаева так же подробно пытал Сабит по Патраковке. Я таращил глаза на Юдина, толкал в бок Яковлева, чтобы тот услышал, что несет Махоткин о каком-то месторождении. Но когда подняли меня и Юдин, глядя на меня в упор, называл цифры возможных запасов,  я молча кивал, соглашаясь. Испугался встать против всех, против Юдина, не был уверен в своей правоте. Да и на чем она основана? Только на моем личном опыте и интуиции. Много ли это стоит в том разговоре, что происходит сейчас? Нет, прыгать поперек батьки в пекло не гоже. Через год вторая Патраковка все разъяснит, а пока не следует выпрыгивать из штанов. Да мне и не дадут этого сделать. Министру хотелось газа на Патраковке не меньше, чем на Вуктыле. И теоретически это ему подтвердили.
Глубокие горизонты Вуктыла оценивались в широком диапазоне. Структуру мы себе не представляли, так как все бурящиеся скважины расположены вдоль длинной оси верхней залежи. Махоткин ничем не объяснял эту идею, а мы не могли сделать никаких выводов о строении нижней складки. Стратиграфические горизонты во всех скважинах отбились на одних отметках. То есть, внизу длинный стол, а каковы его размеры, есть ли складка, и какова ее высота, а отсюда и размеры залежи, и ее запасы - то, что интересует министра, не ясно. Можно предполагать, можно прогнозировать по косвенным данным, но пока не пробурим новые скважины в крест, ничего не узнаем. Но газ есть - это факт. Сколько? Цифры назывались разными. Приглашенные нефтяники говорили о 200 миллиардов, Гриценко Александр Иванович, директор ВНИИГаза о 500 миллиардов, а академик Оффман - о триллионах. Цифры были сладкими, ласковыми, но ничем не обоснованными. Мы цифр не называли, просили разрешения на две новые скважины, тогда через три года будут цифры. Вины нашей в том, что все глубокие скважины были расположены по геоморфологии, не было. Мы в этом не участвовали, приняли в наследство. А чтобы в будущем не откладывали результат в разведке на потом, министр поручил Жабреву - главному геологу министерства - вопросы поиска и разведки газа на Вуктыле оперативно решать с экспедицией. Махоткин скис, его подставили, и было за что.
Министр был доволен поездкой. Пошутил в райкоме над несерьезной фамилией первого секретаря Кортошкина, пообещал помогать району, хотя с финансированием и так было все в порядке: жилье росло на глазах, появились дороги, сборные пункты от первого до пятого связывала бетонка. Юдин улыбался во весь рот, и не отходил от Оруджева ни на шаг.
Мы удачно "отстрелялись", и, проводив начальство, отмечали это в своем кругу допоздна. Меня не оставляло ощущение, что сегодня будет что-то хорошее. Я светился в ожидании, это заметили и шутили: влюбился!
Во сне я опять был в Крыму. В другое время, но здесь мало что изменилось. В саду Арона сидел седой человек, и от него шла энергия. Сознание смешалось, и я услышал:

Инвар - тоже мои гены.
Родом он из Руксагена,
Делал все, как конунг скажет,
Славный викинг, тиун княжий.

С Анастасией женился,
Скифской кровью породнился.
Ну, а Павел, ее предок
Был на половину греком.

А вторая половина
Началась еще от Сима.
И затем семейство это
Станет русскими из греков.

Хорошо они пожили,
Ели, пили, не тужили.
Землепашцы. Их работа
Рыболовство и охота.

Жили все в авторитете,
Старших почитали дети,
Они верили в Христа,
Чтили своего отца.

Понт не видел человека,
Кто б не знал семейство это.
Во всех полисах они
Славные дела вели.

Род от них пойдет Эсэбуа,
Кровь абхазскую наследуя.
Брат его Сандро Габелия,
Самтавро его Мигрелия.

И они жить с миром будут,
С песней, с хлебом и вином.
Все они себе добудут,
Полной чашей будет дом.

Жить так будут без конца
С верой в Господа-Отца.
Чтобы песнь была допета
Пили чашу до конца.

Инвар сын Велемудра был послан князем Владимиром в Корсунь (Херсонес) породниться с гречанскими. Семья тех была большим числом в полисах на Понте и в Хазарии, покупала и продавала товары во многих городах, известна  в Царьграде, а род их был древним, еще от первых поселенцев-иудеев. В жены Инвару дали Анастасию из колена Павла Пантикапейского, который из Гермонасса. Велмуд, отец Инвара, викинг дружины Олеговой, был обучен грамоте, и ходил с варягами в Царьград заключать договор, по которому русы торгуют без пошлины, моются в банях и находятся на продовольствии. Его знали, а поэтому Инвар, как крещеный, в новой семье верою признан, и возил товары по всем городам. А как тиун княжий и скифам оливийским по Анастасии близкий, то увозил многих рабов, продавая по две гривны за человека, или в выкуп.

46.

Каротажники зацепились на 39-ой, у Володи Манукяна. Не представляю, как мог заклинить термометр в колонне, вероятно, что-нибудь упало с устья на прибор. Они отбивали цементное кольцо. Работа стандартная, проводилась обычно без геологического контроля. Но здесь присутствовал молодой геолог Анатолий Громыко, набирался опыта. Он пришел к нам недавно, был настырен, азартен и сутками мог пропадать на буровых. Это ценилось, но он ничего не мог сказать о причине аварии. Начальника отдела под рукой не было, и я поехал сам. Нужно принять решение, одно из двух: или рубить кабель и пропускать его через каждую свечу, со спуском на двое суток или рискнуть, попробовать сорвать прибор. Я рискнул, и кабель пошел. Но это был не мой день. Машинист подъемника рванул, переключая скорость. Как ножом, все срезало на устье. Это уже ЧП - в скважине больше 4-х километров кабеля. У Манукяна  среди аварийного инструмента оказался ерш, и мы пустили его вдогонку. На 10-ой свече была посадка, крутанули ротором, подняли кусок кабеля метров 200. Еще раз спустили - подняли еще меньше. До ночи подняли метров 500.
Когда я спал, слышал во сне пшиканье муфты, шел спуск-подъем инструмента. А потом все затихло, случилось что-то. Пришел Манукян и очень тихо, как больному, сказал: "Ерш уронили". Вот так пробка, к кабелю еще и ерш! Недолго и до ликвидации скважины. Володя растерян, видно по нему. Не надо ничего выяснять, надо поднять ерш. И вдруг накатила уверенность, что все обойдется, и даже картинка мелькнула: ерш стоит по центру на пучке кабеля, Володя его накрывает и поднимает. "В чем проблема? - говорю ему, - Поднимай ерш, не мешай спать". Что он обо мне подумал, не знаю, но вышел без звука. Я лежал, прислушиваясь к спуску инструмента, к его подъему. Когда стало тихо, пошел на буровую. Помбуры освобождали ерш, а каротажники готовили сцепку с кабелем, который захватился ершом. Эту картинку я уже видел часов пять назад, как в кино. Очень отчетливо. И знал, что поднимем весь кабель. Так и произошло. У Володи улыбка от уха до уха: "Подняли все"!
Я замечал, что есть люди удачливые, есть просто везунчики, а есть такие, которые ходят рядом с удачей, как Володя. Его надо было к ней подтолкнуть, и она будет с ним всю жизнь, если он не отпугнет. Чтобы он таким стал, вероятно, и упал ерш. Яковлев точно не поверит, что подняли ерш так запросто, голым концом, без направляющей юбки, и где-то на весу закрепили, да еще с кабелем подняли. Невероятно, но факт.
Яковлев не был везунчиком, но крупные неприятности обходили его стороной. Всю свою жизнь он провел в буровицких поселках в Коми, приехав сюда молодым специалистом после окончания горного института в Ленинграде. Авторитет его у работяг был большим, а некоторые начинали с ним двадцать и более лет тому назад. Ему верили, за ним шли, и слово его было непререкаемым.
На прошлой неделе мы летали с Юдиным в Кырту, на Урал. Площадь для Яковлева не новая. Осипов пробурил здесь две скважины, но сейчас решили  поставить глубокую разведку. Юдин повез в Кырту свой штаб, полный МИ-4 разных начальников. Мы к ним подсели на Вуктыле. Минут через 20 после взлета запахло дымом - загорелся правый двигатель. Началась легкая паника. "Десантироваться!" - кричал, приказывая, Овчинников, отталкивая от двери то Яковлева, то меня. Мы летели на высоте 800 метров, и Овчинникова пришлось грубо отключить. Пилоты тянули на чистое пространство, к реке. И не сели, а как-то по-козлиному плюхнулись в лесоповале, среди бревен и пней вертолет завалился на бок. Шел густой дым. Штаб Юдина вывалился из вертолета, все разбежались врассыпную и залегли. Кто-то кричал: "Ложись, рванет!"
Юдин выбирался из вертолета последним, помог вытащить Яковлева, тому придавило руку. Пламя погасло, от вертолета дымило, но уже в сторону. Штабисты Юдина подходили, пытались неловко шутить. Струсили они капитально и бросили своего начальника. Хотелось им от этого отрешиться, очиститься, свалить на кого-нибудь, найти крайнего. "Что там Овчинников бузил?" - спросил Юдин. "Да прыгать хотел",- сказал кто-то. Все хохотали, и Овчинников вместе со всеми, хотя смеялись над ним, и этим уже он был крайним.
Начальство призвано распекать подчиненных, определять виноватого. Воспитание обычно проводилось по цепочке сверху громким словом с  матерком, а потом уже следовало наказание в приказе. Начальство, если и получало выговоры, то в наказание за других, за подчиненных, которые не смогли, подвели, напороли. Подводить начальство не позволялось. Оно страдало за всех, старалось ради всех, было умнее, опытнее и от него зависело все. Его принято любить, во всяком случае, встречать, как полагается, когда оно приезжало. И тогда до поздней ночи выпивали и закусывали, и выясняли по дружбе, и выводы делали, и решали, кого придавить, а кому доверить, и кто может, а кто нет. Принципиальное начальство на следующий день после товарищеской встречи воспитывало всех подряд, демонстрируя свою независимость, но от угощения не отказывалось. Авторитет начальства поддерживался всеми, кто рядом, кто снизу. У каждого имелось свое начальство, и оно было всегда право, и даже тогда, когда до этого было далеко.
Начальство "Комигазпрома" было в дерьме перед Юдиным. Вероятно, никакими будущими победами им уже не поднять свой авторитет. Они потеряли доверие Юдина. Он стоял молча, ушел в себя, закрылся. И я представил, как смотрел он на них, на еще возбужденных и уже радостных оттого, что все обошлось, но каких-то блеклых, ущербных и растерянных, сбившихся в толпу. Они что-то говорили друг другу, пытаясь избавиться от неловкости и тревоги. Но были уже без ореола власти. Были обычными грешниками, и для меня уже не уважаемыми и не авторитетными.

47.

Яковлев грустил. Болела рука, тяжело было на Душе. Им занималась партийная комиссия. В конторе в кабинет Брагина вызывали по очереди всех сотрудников, задавали каждому вопросы и брали объяснительные.
В комиссии трое: Быков - секретарь парткома буровиков, Брагин - секретарь конторы, и Дмитрий Кульчицкий - секретарь экспедиции. Дима, не в пример Марфину, работал грамотно, сам летал на защиту отчетов в Москву, одним словом, пришелся ко двору. Он секретарствовал в НИИ во Львове, подошел и у нас на секретаря, райком утвердил. Я все еще был беспартийным и подробностями этой части его работы не интересовался. Брагина же я терпеть не мог, жучил его за стукачество. Он это знал и побаивался меня. О Быкове говорили плохо, его сторонились даже товарищи по партии. Он раньше работал помощником мастера, а сейчас вроде бы замахивается на место Яковлева. Пустое, ничего у него не получится. Из партии не уходят, а ему и в парткоме не худо: власти навалом.
На Яковлева искали компромат за его связь с Галиной Хахалиной, нашим главным бухгалтером, на редкость толковой бабой. То, что они жили вместе, ни для кого не было секретом, знали об этом все. Но Дима Кульчицкий уже трижды шептал, что надо что-то делать. Он говорил, что дело серьезное, а я посмеивался над мышиной возней, пока не узнал, что наши посыпались и стали подтверждать аморалку на своего начальника. Чем уже там воздействовали на них наши секретари, но дрогнул Рустам Латыпов, начальник буровой, грамотнейший инженер. Игорь Деревянных тоже написал как-то двусмысленно, то ли было, то ли не было. Игорек-то полностью наш человек. Однажды на буровой у того же Манукяна из ротора на высоких оборотах вылетел вкладыш - чушка металла в шесть пудов, и пролетела перед носом у Игоря.  Манукян тогда тоже чудом уклонился, не зря он в студенчестве вратарем хоккейным был. Никто из нас тогда не дрогнул, а тут испугались, запутались. Так можно и себя перестать уважать. Прав Дима, надо кончать эту склоку.
Юдин понял все сразу и прилетел в тот же день. Не знаю, о чем он говорил с Кортошкиным, но возню прекратили. Обошлось, а нас перестали задирать по мелочам.
Брагин о нас знал все. Ему докладывали обо всех наших грехах. Крамола доносилась незамедлительно. Уборщицы приносили ему выброшенные бумаги, а стукачи - всякие фразы. И все это делалось с чувством выполненного долга. К тому же входить в круг тех, кто владеет тайной других, было приятно, особенно если за тайну можно подергать человека, ну, хотя бы, принизить его. Брагин светился от подобных известий и радостно негодовал, выговаривая провинившемуся, как старший товарищ или как судья, а это зависело уже от степени вины. Если собеседник упрямился, то информация запускалась по инстанциям с оргвыводами. Слово, сказанное в сердцах, становилось причиной многих неприятностей, оседало в личном деле с соответствующими комментариями. Клеймо устанавливалось на всю жизнь. Всегда имелся противовес твоим заслугам. И то сказать: сам и виноват, никто ведь за язык не тянул, так что жаловаться некому. Брагин дожимал каждого, как мог. И унижал, если поддавались. Или изображал благодетеля. Но это пустое: все фиксировалось, чтобы воскреснуть по первому требованию. Когда Брагин становился непреступным и бескомпромиссным, значит, случай тянул на оргвыводы. Если глазки его бегали, и он порицал сочувственно, то дело пустяшное, и вреда от него нет, но руководству для порядка будет доложено.
Являясь звеном партийного контроля, отслеживая идеологию трудящихся на вверенном ему участке работы, Брагин, само собой, собирал сплетни.  Но подкрепленные другими слухами, при соответствующей ситуации, сплетни эти  становились достоверным аргументом. Бывали, конечно, осечки, когда напраслину возводили на человека, так сказать, не проверив факты. Но и это не беда, и в недоразумениях была своя польза: каждый должен знать, что он подконтролен, что утаить ничего не удастся, и лучше сказать об этом первому.
Шпионов и врагов народа в трудовом коллективе не наблюдалось, но аморальные поступки имели место, и с ними велась борьба. Пьянка злом не считалась. Выпивали часто и крепко. Это было нормальным явлением. Как правило, начинали пить сразу после работы. Вторым этапом добавляли у кого-нибудь под домашнюю закуску или по-холостяцки в общежитии. Редко расходились до полуночи. Хмелея, обсуждали производственные проблемы без чинов, в своей теплой компании, отсортированной общим профилем производственных интересов и умением прилично выпить. За вечер выпивали по литру на нос, а тяжеловесы осиливали и больше. Жены, как могли, отдирали мужей от компаний, затаскивали в лоно семьи, сами ставили выпивку к ужину. Но с ними скучно, поговорить не о чем, и, в итоге, в доме появлялись приятели, затем их жены, возникала, так сказать, дружба семьями.
Партийная организация вмешивалась только тогда, когда происходили эксцессы: или муж по пьянке дерется, или загуливает. На него воздействуют воспитательными мерами, если не помогает - административно. Но жены сор из избы не выносили, разве по крайности, когда уже невмоготу. Тогда шли в партком или к руководству. И нарушение правил общественного порядка порицалось с обсуждением в коллективе, на собраниях.
Много работы у Брагина. Редкое партийное собрание проходит без персонального вопроса. А еще профсоюзу и комсомолу надо помогать, и следить, чтобы не выходили за рамки. Особенно молодых заносит. Сморозят что-нибудь, а родителям, если папа человек уважаемый, неприятности дополнительные. Вообще-то ребята из школы выдходят неплохие, грамотные, профессией овладевают быстро. Но скучновато им здесь, на севере. Единственное развлечение - в клубе кино крутят, так на него никто трезвым не ходит. Телевизор на Вуктыле показывает плохо, хоть и антенн налепили на крышах, кто во что горазд. Когда футбол, то из квартиры в квартиру бегают, где лучше показывает. Вот, к зиме установят свой ретранслятор, тогда, может быть, молодежь перестанет тянуться за старшими. Сопляки, молоко на губах не обсохло, а поддают, как взрослые мужики, и матерятся, никого не стесняясь. Но на производстве с этим порядок, попробовал бы пацан без спросу выпить!..

Из истории рода.
Князь Владимир с Добрынею на лодиях, а торки на конях берегом шли походом на булгар и кипчаков. Еще когда воевода Волчий Хвост с русью собирал дань с них, то оставил храбрейших зажитниками в улусах. С улусбеками заключены договоры на торговлю по Оке и Волге, даны печати от посадских. Им запрещалось торговать в селах. Для этого Берестов огнищанин Павел с нарочитыми мужиками, смердами и холопами стал станом, собирал  товары и выкуп с финнов и с мери по черной кунице с дыма, рубил избы и наладил село Павловку. Потом к мужикам обозами пришли жены и дети, как и к Павлу пришла его Предслава с сынами и внучкой Евой. Смердам Павел давал в жены кочевниц, крестя  их. Они белокожи, краснолицы, голубоглазы, с мягкими жидкими (часто желтыми) волосами, толсты, мясисты, страстны, но вспыльчевы, ленивы и неряшливы. Жили они в скудости, без домов. Пища - трава, коренья и рыба, одежда - кожи зверей, ложе - земля под шатром из веток. У них нет имущества, им нечего терять, и к смердам они шли. Пришлые славяне мало смешивались с угро-финнами из-за их дикости, и те мешались кровно с приходящими сюда из степи кочевниками, с булгарами, с половцами. Но больше их брали в полон и продавали в рабство.

48.

Главбух Галина Георгиевна была женщиной чудесной. Жила она с сыном Андреем. С Яковлевым у нее были отношения, но неофициально, и за это зацепился Быков. Поговаривали, что он метил на место Яковлева, хотя кто бы ему это позволил. Но проверять связь Яковлева с Хахалиной стали по всей строгости. Была создана партийная комиссия, и нас на собеседование вызывали по одному. Я посмеялась над ними и сказала, что они хуже баб, собирают сплетни, как будто им делать больше нечего.
Вечером я рассказала Вове о вызове. Он заматерился, и пошел к Кульчицкому, на ночь глядя. Яковлева клевали всерьез, а он засел в Ухте и выжидает, когда пронесет. Как и все мужики, струсил, едва начали разбирать его моральный облик. Алла, жена Яковлева, женщина с крутым норовом, комячка, вникать ни во что не будет, разберется быстрее любой парткомиссии. Вот он и сидит в Ухте, ублажает ее.
Галина Георгиевна почти не скрывала свою связь, но сейчас все это выставили на показ, на всенародное обсуждение, и ей пришлось доказывать, что она любит Яковлева, что у нее это серьезно. Ей доставалось. Мы, женщины, конечно, ее поддерживали. Особенно нас возмущал Брагин, наш начальник отдела кадров, и разговоры в конторе велись только об этом. Яковлева мы не защищали, он был начальником, поэтому жены его друзей, и я среди них, ему не доверяли. С нашими мужьями он устраивал пьянки, игры в карты, они сидели у него до позднего часа. Почти ежедневные попойки надоели, хоть бы заболел кто. Но здоровье у Яковлева было бычье, и друзей он подобрал себе выносливых. Скандалы, которые мы устраивали своим мужьям, не помогали. Как их отвадить от пьянки мы не знали. Получалось, что мы, женщины, жили отдельной от мужей, жизнью, им не интересной. И если они отдавали нам зарплату, то этим откупались от других обязанностей. Как росли дети, чем жила семья - все это доходило до них время от времени. Пару тройку дней они держались в семье, а потом вновь упорхали.

Муж соседки каждый вечер,
Крепкий он мужик, конечно,
Пьет не то, чтобы запойно,
Ежедневно просто пьет.
Очень он односторонний
Ладно, что жену не бьет.

Выше этажом повеса,
Как жена была невеста
Прикипал к ней весь в заботах,
А сейчас наоборот.
Целоваться ей охота,
Он за кепку, и … в поход.

Ну, и мой-то ведь не лучше,
Каждый вечер телик мучит,
Всех разносит и гундит.
Ласки нет, все воет волком,
Нету никакого толка,
Ночь зубами проскрипит.

Надо ж, он соседку хвалит,
Называет просто Галей,
Не кошелкой, не коровой,
Обо всем с ней говорит.
Он сказал, в ней Дух здоровый,
На таких страна стоит.

А ее-то алкоголик
Рассмешил меня до колик.
Он сказал, не может больше
Сам с собою водку пить.
Хоть приехала бы теща
Тогда стали б дружно жить.

Мы с соседкой рассмеялись,
Нам не худшие достались.
Когда были молодые,
Душа в Душу жили с ними,
А теперь, хоть не чужие,
Смотрим взглядами косыми.

Отцвели или увяли,
Сок сочится, а пропали.
Все хорошее, что прежде
К нам пришло само собой,
Не осталось. Лишь в надежде
Видим тот же облик свой.

Постепенно что-то рвалось,
И не очень я старалась
Дружбой дорожить с тобой.
А тревога сердце гложет,
Может, чувства растревожить?
Не то кончится бедой.

Больше всего было жалко себя, своей загубленной северами жизни. Единственное тепло - это моя семья, а оно остывало, наши отношения становились все холоднее, и не по моей вине. Вова тоже переживал, но не сердцем, а, наверное, больше умом. Такая жизнь его тоже не устраивала, и он этого не скрывал:

Душа страдает и пылает,
Как чувства рвутся из груди.
Но почему никто не знает,
Что сердцу хочется любви?

Душа, она всегда желает
Помучиться и пострадать.
И если двое понимают,
Тогда чего еще желать?

А если чувства станут пресны,
Тогда с тобой не интересно.
Все успокоится в груди,
И будет ждать, что впереди.

Не факт, что мы тогда не пара,
Ведь в этом нет вины ничьей.
Устав от пылкого угара
Тех страстных яростных ночей,

Возможно, мы другое ищем.
Хотим найти того, что нет.
Хотим  желание почище,
И на вопросы все ответ.

Но если не согреты чувства
Теплом Души, сомнений нет
Увянет, как это не грустно,
Моя любовь в расцвете лет.

Не все выдерживали такую нагрузку, случалось, от водки умирали. Из-за остановки сердца умерли Слава Тяпченко и Слава Галушко. Похоронили их, но других это не останавливало, вуктыльцы пили по-черному, и даже главного инженера промыслового управления как-то раз увезли с глюками в больницу прямо с собрания партхозактива.
Контора наша расширилась, штаты были укомплектованы, а мы, человек 100 ИТР, сидели в старом развалившемся бараке, в темном и сыром здании бывшей больницы, помещении темном и сыром. Никто новое здание строить не собирался, дела в экспедиции ухудшались, появились убытки, премии мы стали получать через раз. А после неудачи на 38-ой буровой наш авторитет испарялся, стало совсем худо. Вова частенько ругался, что загубили такую скважину, не рискнули, не дали поработать глубоким горизонтам. Искали газ и на других площадях, но Вова в них не верил. Он всегда оказывался прав, пусть даже не в свою пользу. В конторе над Осиповым почти год подшучивали. Он однажды поспорил с Вовой, доказывал, что в Кыртинских скважинах будет много угля, даже запретил завозить его на котельные. Осипов бурил на Кырте, да и зэки понастроили там угольных шахт, куда же уголь денется. Но проиграл пари. Скважину поставили так, что угли оказались выклинены.  Это Вова сделал на спор, а его авторитет как геолога был высоким.
Контора экспедиции жила как бы отдельно от буровых. Мастера появлялись здесь редко, раз - два в месяц, зарплату им развозили по буровым, а с коллективами встречались раз в год на общем собрании. Тогда конторские докладывали делегатам о состоянии дел, хвалили или критиковали бригады, вручали ценные подарки. Так было заведено, и до следующего собрания контора вновь отдалялась от рабочего класса, хотя двери не были закрытыми для любого. Но не приходили сюда люди. Мастер работягам объяснял доходчивей, хотя и инженерно-технических работников в бригадах знали, ведь от них зависел заработок. Было как-то противоестественно, что в экспедиции контора как бы в стороне. Вова объяснял это тем, что буровые разбросаны,  отдалены от базы. Но и сам в это мало верил.

Из истории Руси.
Орда числом 15 тысяч всадников встала у Переяславля. Хан Кончак знал, что будет добыча - чуял запах крови. И ночью, отъехав от стана, он завыл. Ему ответил один волк, потом другой. Хан выл, и ему отвечал хор дикого воя. Духи предков были с ним. Он отомстит за хана Кобяка, которого осмелились казнить в Киеве. Пленных в этом бою не будет, ни женщин, ни детей.
Кипчаки пошли от куманов из Средней Азии, потомков Ханаановых колен, сыновей Измаила, дочерей Лота. Они к середине 11 века заполонили всю степь  от реки Яика до реки Дуная, север Крыма и Кавказа, захватывали пастбища, сенокосы, устраивали зимовки для своего многочисленного скота, вежи для родов и племен. Их прозвали половцами за матово-желтый цвет волос. Они, будучи язычниками, вместе с русами жестоко воевали против печенегов, предавших их веру, с кочевым племенем торков, союзников Руси, а также и с монголами, кровными родственниками. Но грабили все. Поддерживая одних русских князей против других, они в течение 150 лет постоянно угрожали пограничным русским городам и селениям, обирая, убивая, уводя в полон. Многие русы брали в жены кипчачек, а знатные роднились, как Святополк, взявший в жены дочь Тугорхана, как Святослав Ольгович, или Юрий Долгорукий, ставшие зятьями хана Аепы. После объединения русских княжеств под Владимиром Мономахом, половцы получили отпор и воевали уже на их территории, а часть их приняла христианство. В итоге, они покорились Руси, став ее союзниками.

49.

На левобережную буровую № 44 я поехал с Додоновым. Новый начальник ЦИДСа был легок на подъем, а 44 - его родная буровая, с нее пришел он в контору. Сейчас там командует Гущин, с Кубани, не мастер, а недоразумение какое-то. Дела он не знает, авторитета в бригаде нет, так, лишний подметало на буровой. Додонов тоже об этом говорил Яковлеву, но Гущин, как ни странно, удержался, не иначе кто-то просил за него.
Витя Оськин испытал пласт на глубине 4300 метров. Приток маленький, работал пласт конденсатом на давлениях ниже гидростатических. Желонками таскать пробы дело муторное, и Витя приспособился выкидывать конденсат компрессором, отбирая его в емкости у устья. Но при этом конденсат разливался, и ручеек от устья стекал в Печору, минуя бараки и столовую, найдя себе путь под снегом где-то в лесу. Оськин губил природу, а Гущин не перечил, и устроили они из буровой пороховую бочку, и это надо было кончать.
44-я испытывалась в колонне. Нижнюю секцию этой самой колонны мы с Додоновым цементировали поздней осенью с реки. Если бы мы не успели, то потеряли бы пару месяцев в ожидании, пока замерзнет река. Яковлев тогда был на газовом конгрессе в Лондоне, замещающий его Осипов был занят на аварии в Кырте, и командовать пришлось нам.  Агрегаты и смесители установили на трех двухсот тонных баржах, и подогнали к левому берегу, напротив 44-ой. Заякорились с берегом. Обвязались с устьем скважины, расставили инженеров с рациями. Я встал с командой на баржах, Додонов - на устье, и закачали цемент и продавку. Не все было гладко. По реке полным ходом шла шуга, шланги перехватывало, но работали мы быстро, с криком, матом, и все закончилось благополучно. "Стоп" мы не пускали, докачали продавку на то, что растеряли из-за остановок, и еще по интуиции немного добавили на сжатие, хотя жидкость теоретически не сжимаема. Через сутки ОЗЦ нащупали цементный стакан в 30 метров. Классика! Невероятное везение! Обычно стакан гулял от 70 и более метров, а у нас с баржи получилось 30.
Тогда все получилось, а у меня даже и не было сомнений на этот счет. За день до цементажа я уже видел эту картинку пятном сверху, издалека, но очень отчетливо: и замерзающую речку с баржами, и суетящихся на ней людей, и раствор цемента, который гнали по трубам в скважину, и остановку продавки, и как затем люди в темпе отбивались от трубных линий с берегом, и самоходки в ледяной каше, натужно тащившие на другой берег технику. Наяву все сошлось, как в кино, что себе представил, или увидел, как будто я два раза делал одно и то же. Хотя мы все равно получили нагоняй из объединения за авантюризм, правда, без выговора: победителей ведь не судят.
Да, дел здесь наворочали. На левобережье еще бурить и бурить, а конденсатом все пропитали. Работнички собрались! Я завелся и пригрозил Гущину судом, он суетился, мельтешил, нес какую то околесицу, и в итоге я просто выгнал его с буровой.
Додонов в это время в бараке воспитывал бригаду. А мы с Оськиным возились у устья, рассматривая пробы конденсата. Огонь мы не видели. Услышали хлопки взрывов, один за другим, все громче, и сообразили, что огонь идет на нас с реки. Из бараков бежали буровики, бросались на ручеек, перетаптывали его ногами, сбивали огонь ветками, своими телами.  Потом бежали к лесу, топтали там, пока не загасили. Додонов принес обгорелую фуфаечку Гущина. Нашли и его самого, но пока мы вмешались, помбуры успели его здорово помять. Гущин рыдал и сознавался. Он хотел только попугать меня, и не думал, что огонь перекинется на буровую. В емкости между буровой и бараками собралось 200 кубов конденсата. Взорвалась бы не только буровая. Сгорели бы все, с женами и с детьми, все 45 человек. Гущина я отпустил. А всем сказал, чтобы заглохли: сами виноваты. И остановил испытание до полной зачистки площадки.
Яковлеву я доложил уже за полночь. И тут же звонок из Ухты от Юдина: "Что у тебя случилось, все живы?"

Изгнание евреев из Руси.
Еврейские погромы в Киевской Руси начались при княжении Святополка, который и пригласил из Германии евреев-ростовщиков для содержания своей дружины. Евреи народ пришлый, хоть и пускали корни в чужой стране, но привязаны духом только к своей исторической родине, а поэтому в своем самосознании ставили себя выше тех, у кого жили. Они, благодаря своей изворотливости, сплоченности и связям, владели всеми финансовыми операциями, и не останавливались ни перед чем для получения максимальной выгоды, для чего и подталкивали Русь на войну с половцами. Торговля рабами была очень прибыльной, их перепродавали через Крым, где влияние евреев в коммерции было высоким. За то, что богатели и наживались, обирая приютивших их, что поднимались  и хозяйничали в чужой стране, из-за их денег евреев не любили, и даже тех из них, кто, как и многие, был обделен судьбой. Вначале разгромили еврейскую общину в Крыму, затем лавки ростовщиков и купцов в Киеве, а при Владимире Мономахе евреев, из-за их нечистоплотности,  лишили права жительства.
Позже поляки вновь расселили евреев на Окраине, где им были отданы шинки, меняльные лавки и торговля. Здесь еврейская диаспора закрепилась, и евреи обрели вторую родину.

50.

Я опять вышел сухим из воды. Вернее, из-под металла. Упал талевый блок, содрал по пути люльку верхового, скользнул по свечам, свернул АКБ, разбил ротор. Удар был такой силы, что треснули подроторные балки. Железа навалило гору, а инструмент рассыпало на вышке по всем параллелям.
На кронблоке обрезало канат. Вначале набило затвердевшую смазку, и он, соскочив, обрезался по реборде. Мертвый конец начал свиваться, падая на пол буровой. Бурильщик повис на тормозе, и на его счастье свивающимся концом каната его выбросило с буровой. Таля летели прямо на меня, а я не мог сдвинуться, стоял на костылях, и уже был подперт сзади рассыпающимся инструментом. С буровой сдуло всех. Боковым зрением видел: мужики сигали, как зайцы. Мы готовились спустить испытатель, и народу у ротора собралось много. Но все успели убежать.
Когда стихло, мне помогли выбраться из груды металла, и я поплелся докладывать по рации о случившемся. Авария была первой категории, и хоть обошлось без жертв, расследование будет проводить комиссия РГТИ.
Вертолет с комиссией прилетел утром. Делали то, что обычно делается в таких случаях. Обмерили, зафиксировали, взяли образцы и концы каната, его сертификат. Проверили техническую документацию, допуски помбуров и бурильщиков. Составили протокол и очень быстро установили, где я находился в момент аварии, на костылях после операции мениска, на больничном. Как я ни выкручивался, как ни путал комиссию, опросы буровиков меня выдали. Запахло неприятностями.
Уже в поселке, в общежитии, где мы выпивали, договариваясь о формулировках в акте, я вспомнил, что у меня сегодня день рождения. "Второй раз родился", - сказали мне, протягивая листки с актом для ознакомления. Я читал: "..10 декабря 1978 года на буровой № 40 Вуктыл в процессе подготовки к спуску испытателя пластов…….бурильщик не учел понижения температуры до минус 40 градусов…". Мистика, какая то! Мне 40 лет. Если сегодня я родился заново, то жить мне еще 40 лет.

Рождение государства Русь.
Законность в Киевской Руси появилась при Ярославе Мудром, сыне князя Владимира и полоцкой княжны Рогнеды. Он, конечно, не мог полюбить князя, который и не был его отцом вовсе, а был убийцей его истинного отца и его дядек. Ярослав с детства страдал от несправедливости, от греха, поэтому собрал все законы, по которым предки управляли, и издал книгу "Русская правда". Она дорабатывалась еще 150 лет, устанавливала судопроизводство, обеспечивала безопасность жителей, определяла наказания денежными штрафами, запрещала кровную месть и телесные наказания, компенсируя их штрафами. "Русская Правда" обеспечивала сохранность собственности и стала, по сути, первым законодательством о капитале. Запретила ростовщичество: годовой процент за кредит не мог превысить 50 процентов. Но за не возврат кредита полагалось рабство или холопство. Самое серьезное наказание "Правда" устанавливала за разбой в виде конфискации всего имущества преступника, продажи его со всем семейством за границу. За убийство простолюдина устанавливался штраф в 40 гривен (400 рублей серебром), женщины - 20 гривен. Дела гражданские и нравственные были переданы на попечение церкви. Грех судила церковь, она меняла быт и нравы общества, одухотворяла его.

51.

В своем духе, резко и, как всегда, не посоветовавшись, Вова лег в поселковую больницу вырезать мениск. Нога у него вихлялась, вставать на нее он не мог, ходил с костылями, и я уговаривала его оперироваться во Львове или в Москве. Операция предстояла посложнее аппендицита, но он верил в местного хирурга Батманова, которому, по необходимости, приходилось делать в поселке самые сложные операции, в том числе и на сердце. Он считался хорошим хирургом, и ему не раз предлагали перейти в область, но он вкидывал.
В первый день оперировать Вову не стали. То ли пульс у него был не в норме, то ли Батманов был с похмелья. Но на второй день операцию сделали под местным наркозом, и Вова, как он потом рассказывал, уплыл в обморок, когда, заглянув за ширму, увидел у своего носа свою желтую пятку. Хрусталик мениска не цеплялся, и ногу вывернули до предела. Три  дня ему было очень больно, обезболивающие кололи часто, и я заставила его терпеть боль, чтобы не пристраститься к наркотикам. Он терпел, только курил не переставая. Лежал он в отдельной палате и никого этим особенно не беспокоил. На беду в больнице с обходом появился новый главврач Дзуцев Георгий, молодой, горячий кавказец, и они сцепились. Дзуцев запретил Вове курить. При этом они громко поговорили, и Вова запустил в главврача костылем, вызвал машину и уехал домой.  Тут же прибежал Батманов, умолял, просил вернуться в больницу, предрекал, что ногу отрежут. Но надо знать Вову, он выгнал и Батманова. За 15 дней он похудел на 14 килограмм и целыми днями ходил по комнате на костылях, перешагивая через барьеры из книг. Больничный через три недели он пришел закрывать с тросточкой. Батманов не поверил своим глазам: обычно восстанавливались прооперированные через три месяца. Но Вова уже работал, ездил на свои буровые, даже в день своего сорокалетия не приехал домой. Но к этому я привыкла, а отговаривать его все равно бесполезно: уважительных причин не выехать на буровую не существовало.


52.

42-ю бурили братья Завгородние. Один - начальник буровой, второй - буровой мастер. Летали они с Кубани вахтовым методом. Хорошо бурили. За три года - 5.8 тысяч метров почти без аварий. Газопроявления были, но проходили пласты без испытания, скважину добуривали до 5100 метров. А там оказалось все спокойно, пласта газового не отметили, и стратиграфические реперы показали отсутствие складки - стол. Вероятно, газ, что проявил на 38-ой, был из шнурковой рифовой складки. Картировать ее сложно, сейсмика здесь не помощник, к тому же зона вуктыльской складки не спокойная из-за отборов газа, и скорости отражающих волн искажаются. Про такую залежь я читал в Иркутске. Там уже хотели заканчивать разведку, пробурили несколько десятков пустых скважин, прежде чем наткнулись на складку и получили газ. У нас случай особый. Каждая скважина стоит миллионы рублей, и таких денег нам не дадут. Все же мы упросили, летали в Министерство с Яковлевым к Агапчеву, доказывали и получили разрешение углубить 42-ю до 6000 метров, и, если не будет осложнений, то и до 6500м. Формально нам разрешили испытать возможности серийного станка Уралмаш 3Д, и получить данные по глубоким горизонтам.
Мы загорелись найти глубокий газ, видели его на 38-ой. У нас перебывали десятка полтора крупных ученых со своими гипотезами, а академик Оффман построил модель глубинной складки. Он прогнозировал открытие крупнейшей залежи с запасами в сотни триллионов кубов. Мы углубляли 42-ю и от модели Оффмана оставался один воздух. Определенно, нужно искать шнуровую залежь.
Керн в 42-ой был не интересным, крепко сцементированным, плотным, поднимался выпуклыми пластинами из-за резкого сброса давления при подъеме породы с забоя.  О коллекторе речи не шло. Механическая скорость бурения постоянная, провалов или увеличения скорости проходки не было. Рифов не наблюдалось, как и не было трещинных коллекторов, как в кембрии на Ботуобинской. На 42-ой впервые испытывалась станция контроля параметров бурения (СКБ), новое слово в бурении, и молодая команда ИТР пропадала на буровой, анализируя, предполагая, озадачивая себя и других. Небывалый случай: в ущерб зарплате остановили бурение и провели глубинный сейсмокаротаж.
Эта скважина была пробурена до 6401 метра и остановлена из-за инструмента, который потек. С трубами было очень плохо, и выручало то, что до 3.5 тысяч метров мы бурили только турбобурами, уменьшая износ труб. Появлялся запас парка, и можно было отбраковывать трубу при бурении ротором. Станок 3Д тянул, у него был запас. Мы знали, что на Кольской глубина больше, чем на 42-ой. Но там буровая - спецзавод, а у нас - серийный  станок с 53-х метровой вышкой.
По большому счету мы, как разведчики, задачу свою не решали. Новых открытий не сделали, скважины на Кырте и Патраковке оказались сухими. На Патраковке пробурили еще три скважины, испытали - пусто. Это была цена неправильного решения, нужно было раньше закончить, еще после первой скважины. По мелочи результаты кое - какие были. Под вуктыльской залежью на левобережье на глубинах 3600-3800 метров получили легкую нефть. Залежь была небольшой, в поднадвиговом блоке вуктыльской складки. Этой нефтью топили котельные, обрабатывали раствор. Скважину перевели в пробную эксплуатацию и пользовались дармовой нефтью.
Нефть получили и на 51-ой, здесь же, на левом берегу. Залежь та же, что на 44-ой. Мастером на буровой был щупленький паренек, Саша Кармановский, комячок, настырный, своего не упустит. Это не Гущин, этого вырастили, можно сказать, в своем коллективе, из молодых специалистов. Саша решил прихвастнуть и пригласил нас взглянуть на нефть, которую он собирался получить сегодня к вечеру. Шла весна, снег почти растаял, но в лесу было вязко, и мы с Яковлевым пошли на 51-ю пешком. Были мы на собрании в бригаде у Пономарева, заглядывали к вышкомонтажникам Примака, наговорились вволю.
К буровой подходили почти бегом. Кармановский семенил рядом, кричал на ходу, объяснял. Спускали они НКТ в свечах. Осталось допустить 1000 метров, всего 30 свечей, как скважина начала проявлять. Устье голое. Нацепили тройник с коренной задвижкой, шпильками закрепились на пьедестале. Манометр показывал уже 20 атмосфер. Саша бегал на рацию искать нас. А тут и мы.
Все понятно. Почти как у Беляевских на Вилюе. Устье было загерметизировано, и можно оглядеться. Свечей за пальцем  31-а. Приток  из того же пласта, что на 44-ой, и будет слабым, чудес ведь не бывает. Значит, в колонне завис столб облегченного раствора в 1000м. Ни заменить его, ни выкинуть. А доспускать НКТ - нужен раствор и утяжелитель. Ни того, ни другого здесь нет, а подвезти сможем только дней через 20. К тому времени здесь будет бомба. Делать было нечего, нужно рисковать. Порядок работы простой: придется плавно стравливать давление, затем поддавливать в пласт агрегатом, и, сняв крестовину, разгерметизировав устье, спускать НКТ до тех пор, пока скважина не начнет переливать. Итак, повторяясь, спуститься до интервала перфорации. Но если прозеваем, упустим - быть фонтану.
Аврально спустили 29-ть свечей. Пару раз была критическая ситуация, а под конец скважина зафыркала, поливая всех раствором. Дело было сделано. Все вымокли до нитки. Курили молча на мостках и были счастливы. Мы победили. И то, что было единым, когда мы сражались, было еще с нами, но уже другие дела и заботы отодвигали это братское чувство, расставляя все по местам. Нормально, а как иначе, ведь хлюпикам здесь не место. Вахта занималась делом, а Кармановский принимал от Яковлева все, что заслужил за головотяпство и  партизанщину, которая, слава Богу, не закончилась фонтаном.
За нами прилетел вертолет, и мы так и не увидели первую нефть 51-ой.

Из истории государства Руси.
Русь разгрызали противоречия, порожденные амбициями князей и их близких. Даже дети одного отца, великого князя Владимира, не смогли объединиться ради укрепления Руси. Удельные князья не забывали об обидах и при случае возвращали их. Города отгородились, порядка не стало. Как до Рюриков, все стремились к самостоятельности, независимости, и, зачастую, восстанавливали справедливость с помощью меча. Полоцк не забывал разгрома 980 года, когда в нем погуляли новгородцы, и поэтому воевал и с Псковом, и с Новгородом. Вольный и богатый из-за купечества Новгород не покорился Киеву, помнил о насильственном крещении. У Волыни и Чернигова были свои претензии на великокняжий престол, и из-за этого происходили постоянные стычки. Амбиции ростово-суздальского князя Юрия Долгорукого также породили вражду, а его сын Андрей Боголюбский не простил Киеву смерть отца и в 1168 году отдал на растерзание город, как чужеземный. А смоленский князь Рюрик в 1203 году вместе с половцами разграбил Киев и сжег его.
Распад Руси начался с борьбы детей Мономаха с внуками за уделы, а их потомков - за власть и за обиды. Родственная вражда, зачастую беспринципность и аморальность их поступков, настраивала и подданных на вражду с соседями, как с заклятыми врагами. Стычки редко заканчивались мировой, и если город можно было взять, если он себя не защитил, его брали с боем и грабили, а население, тех же русских, насиловали и убивали.

И хотелось бы как лучше,
Получалось как всегда.
Каждый князь в своей вотчине
Обходился без суда.

И хоть приняли все веру
На бессмертие Души,
Люди многие зверели,
И со злом по жизни шли.

Хоть без устали трудились,
В пустоту, в слепую бились.
Стали больше брагу пить,
И мечтать, и говорить.

Часто радуга вставала,
Господу напоминала,
Чтобы не было потопа.
А кому так жить охота?

И несутся над Россией
Грозные дожди косые.
А все наши братушки
Легли в землю матушку.

Мы, однако, не легли,
Потому что не могли.
Не на кого Русь оставить.
Может можно все исправить?

53.

Как-то неожиданно мы начали бегать. Может, из-за операции на колене Вова остерегался ослабить ногу, может, начитались о пользе бега трусцой, но, как бы ни было, побежали сразу, наращивая каждое утро дистанцию. Вскоре я пробегала 5 км, Вова - 10. Бегали рано утром по бетонке, машин почти не было, и получали заряд на весь день. Старались бегать при любой погоде, а водитель - Вася Карманов рассказывал, что, когда они ездят в Ухту, то он замеряет по спидометру 10 километров и ждет, когда Вова прибежит. Увлеклись бегом многие, в основном, местная интеллигенция, а третий секретарь райкома даже агитировал нырять в прорубь, оказался моржом.
Соседа Рассоху Вова тоже расшевелил. Когда тот побежал впервые, то через каждые 100 м падал и задыхался, но километр они пробежали, хотя и с проклятиями. А когда мы вернулись из отпуска, то Лариса не узнала своего Толика: живот опал, потерял 10 кг, помолодел. В школе, где работала Лариса завучем, был не плохой бассейн. Удобно, рядом с домом, и после бега мы частенько плавали минут по 30. Вскоре в поселке запустят клубно-спортивный комплекс с громадным бассейном. Туда и детей поведем.
Вуктыл получил статус города, и вполне соответствовал ему. Проживало в нем 12 тысяч человек. Город вырос на моих глазах, стал красивым, удобным, много магазинов, кафе, кулинария и даже книжные магазины, куда я бегала дважды в неделю занимать очередь. Подписные издания и новинки, выделялись по разнарядке организациям, но всего по 3-4 подписки. Остальное выбрасывалось в продажу, и, чтобы приобрести, нужно занимать очередь в 3-4 часа утра, а то и подежурить всю ночь. Город был читающим, увлечение книгами было всеобщим. Жены начальников, как и все смертные, отмечались в очереди, записывая свой номер шариковой ручкой на ладони. По блату брали только райкомовские, у других такой возможности не было. А если кто и ловчил, то тайком, не дай бог узнают - заклюют, и знакомых можно растерять. Не только книги, но и весь дефицит распределяли гласно, по разнарядке, через профсоюз, и утаить что-нибудь в ущерб цехам или буровым бригадам было просто невозможно. А если и появлялся такой факт, то об этом гудело все предприятие и сразу принимались меры. Несправедливость в любых проявлениях вытеснялась из общественной жизни. Заводилами были женщины, а начальство вмешивалось только тогда, когда случай был тяжелый, и требовалось человека переводить в другой коллектив или увольнять.
Но личная жизнь никого не касалась. И если кто гулял с кем, то говорили об этом шепотом, а я и не осуждала никого. Получилось у людей, значит, им повезло. Вот если пили или кто по пьянке жену обидел, то меня удержать было трудно. Таким я говорила все, что думала о них. Доставалось и Яковлеву, только толку было немного. Если они решили выпить, то узнавала я только тогда, когда мой задерживался или приходил за полночь.
Мы все о чем-нибудь мечтали,
И грезили, и все шептали
Во сне слова. Когда стучали
Набатом чувства, мы молчали.

Тебя из сна увидел в явь,
И томно члены застонали,
Обезумел. И, все поняв,
Глаза твои в ответ сияли.

Ах, эти нежность и печаль,
Они влекут в иную даль.
И не узнав в любви отравы
Мы счастливы, как мы не правы.

Ах, как весной цветок цветет,
Как в юности душа поет.
Но осень все равно придет,
Увянет все, и пропадет.

Зачем, ответь, меня зачали:
Гореть в любви, иль тлеть в печали?
Всему ль вино предпочитать,
Закрывши Душу на печать?
               
Распад Киевской Руси.
Киевское княжество - центр православного славянского государства Киевской Руси -  теряло свою власть. Расширение его происходило, в основном, на северо-восток, где переселенцы с южных Днепровских районов смешивались с местными финскими народами. Здесь зарождались новые города: Ростов, Суздаль, Владимир, Кострома, Ярославль, Тверь, Москва, Юрьев, Дмитров, Городец, Галич, Звенигород, Вышгород и другие. Сильными стали княжества Владимирское при Андрее Боголюбском и Суздальское при Всеволоде Большое гнездо. В эти города и земли Белой Руси хлынул поток переселенцев. Образовалась великорусская раса, которая, продолжая осваивать северные и восточные территории, смешиваясь с коренным населением. Она и составила, в итоге, Московское государство.
Князья Киевщины, Волыни и Галиции из-за слабости  Киева, как центра, ищут более сильного патрона и находят его в маленькой Литве. Получили самостоятельность Чернигов, Смоленск, Туровско-Пинские уделы, Новгород. К этому же устремились Минск, Гродно.
В поисках лучшей доли часть Приднепрян и Приднестрян переселяются в верховья Западного Буга и Днестра, на Верхнюю Вислу. Из них впоследствии сформировались  западные украинцы с центром в г. Львове. Произошел распад Киевской Руси.

54.

Вокруг СП-5 местность была холмистой, и я знал там грибные места. Собирать подосиновики - одно удовольствие. Видишь их издалека, один срезаешь, другой  засекаешь. Так, от грибка к грибку и бегаешь по холмикам, вроде спортивного сбора грибов. Бывая в этом районе в августе - сентябре, я обязательно выкраивал час - другой, чтобы походить с корзинкой.
В тот раз я тоже решил заняться грибами, время позволяло. Проехали мы 57-ю, буровую УБР, но что-то потянуло меня вернуться. Бурильщик, из стариков, показал мне раствор с пленками нефти. Параметры раствора соответствовали ГТН, проявлений в скважине быть не могло, но оно было. По всей вероятности  в южной части складка могла быть разбита на блоки, как на левобережье. От этого либо водонефтяной контакт был выше, либо коллектор разбит трещинами. Факт, что скважина проявляет и раствор нужно доутяжелять. Бурильщик по рации связался со своим начальством в РИТСе и доложил обстановку, а я позвонил главному инженеру УБР - Тарасенко. Посоветовал бурильщику увеличить циркуляцию и поставить под квадрат обратный клапан.
День был солнечным, безветренным. Такие дни осенью редко, и я, не торопясь, обхаживал заветные места. Но из головы не выходила 57-я, и собирать грибы расхотелось.
Тарасенко уже был на буровой. Опасности в газопроявлении он не усмотрел, сказал, что дал команду завести на всякий случай пару контейнеров с мелом, если придется доутяжелять. Формально он был прав, беспокоиться особенно не о чем, но про клапан я ему все же сказал.
57-я загорелась через два дня. Борис Захаров, сменивший Жендубаева, рассказал, что на скважине доутяжеляли раствор, когда она вдруг проглотила и начала сильно проявлять газом. Запаса раствора на буровой не было, пока звонили и согласовывали разрешение пустить через отвод, газ выбросило на устье, он  пошел через инструмент, квадрат с вертлюгом заколотило, разорвало грязевый шланг и рвануло на буровой. Жертв не было - все разбежались. Но если бы Тарасенко поставил под квадрат обратный клапан, ничего бы не произошло. Тарасенко отводил от меня глаза, я помалкивал, но бурильщик в протоколе опроса показал о клапане. Тарасенко сняли, вернее, отпустили с переводом, а скважину тушили и ликвидировали пять месяцев, и убытков она принесла 3.5 миллиона рублей.

55.

Улетел в Москву Юдин Станислав Иванович принимать "Главморнефтегаз". С собой никого не взял. Провожали его с грустью, во всяком случае, я и Яковлев. Сработались с ним. Мужик оказался кремень, своих не сдавал, пахарь - работал сутками, а за идею шел на любую авантюру. Последней его романтической идеей стал Ямал. Запасы газа там колоссальные, более 40 триллионов кубов, а прогнозные, если с шельфом, даже представить сложно, в десятки раз больше. Это же нераспечатанная кладовая, весь мир можно обогреть. Таких запасов нет даже в Средней Азии. К Ямалу уже приблизились, рядом из месторождения "Медвежье" добывается газ и подается в центр по газопроводу. Нарастить 700-800 километров трубы на север под Ямальские запасы не вопрос. Госплан деньги хоть сейчас даст, но промышленных запасов пока не представили, и месторождений, сданных в эксплуатацию, нет. Но чуяло сердце Юдина, чуяло большой газ на Ямале, и хотелось заполучить этот колоссальный проект, закрепить за своим объединением. Кадры в объединении рабочие, северяне, но сонные. Не торопясь, не напрягаясь, добывают свои 20 мрд, и этой работы им хватит лет на 20, а затем дорога объединению только на Ямал. Но не понимают они, что Нарьян Марским газом не продержаться, а глубокий Вуктыл, похоже, уйдет в далекую перспективу. Надо, надо торопиться с Ямалом. Даже американцы, похоже, решили здесь высадить десант, большая делегация от Амоко гостила в Коми, собирали информацию.
Геологи разведывали уже второе месторождение, когда Юдин уговорил министра выйти на Ямал. Сабит и сам был заводной, тоже загорелся, но денег не дал.
В первый ледовый караван на атомном ледоколе "Ленин" уехало снабженческое начальство во главе с Янкевичем Вальдемаром Марьяновичем. И хотя они были просто пассажирами, но вроде бы и участниками, а поэтому получили памятные медали за переход, от чего страшно важничали. Мы им завидовали, ведь они побывали почти на Северном полюсе.
Юдин строил жилой дом в четыре этажа на сваях в поселке геологов "Харасавей", прямо на берегу моря. Ветер с моря дул не переставая. Громадина дома-корабля росла, местным геологам и ненцам становилось ясно: эти пришли надолго, навсегда, пришли хозяйничать. От этого большой любви у старожилов к газовикам не возникло. И хотя по диалектике геологов сменяют газодобытчики, но момент этот еще не настал, и торопливость пришлых раздражала. Плечо нам, поэтому, никто не подставлял. Два ведомства на одном пятачке работали, не замечая друг друга.
Финансирование этой стройки Юдин проводил через ЭГБ, и Яковлеву приходилось нарушать. Источники финансирования были не целевыми, почти все оплачивалось из сметы на бурение. Оплачивали стройку, к которой, по сути, не имели отношения. Любая комиссия могла нас прикрыть, а акты на строительные работы Яковлев утверждал, не имея возможности их перепроверить, по сути, подставлялись, но Юдин нас прикрывал, а мы верили ему и видели свое будущее в Ямале.
Мы прилетели на Харасавей в январе. Было меньше 40 градусов, но ветер - тягун пронизывал насквозь, дул не переставая, и от этого дубело сразу все: и ноги, и лицо, и душа стыла. Очень холодно, не то, что в Коми, где при минус 40 тоже зима, но без подвоха, и не надо судорожно искать укрытие и бежать в него. Заснеженный автобус, весь в сосульках, медленно повез нас из аэропорта к балкам, где размещались наши строители. Сегодня день был актированным, не работали, и только начальник участка перебирал бумаги, готовился доложиться Яковлеву. Мы тоже готовились к балансовой, и разговор предстоял серьезный.
Вечером нас крепко угощали. Пили под ямальские разносолы, под рыбу, оленину и оленьи языки, под строганину из муксуна и нельмы. Строганина особенно пришлась, а тузлук, в который макали тонко наструганную замерзшую рыбу, был предельно наперчен, и чтобы его заглушить, требовалось опять выпить.
Состояние установилось благодушное, и мороз не казался таким страшным. Мы курили на крыльце и любовались северным сиянием, непривычным, закрывающим своими сполохами все небо, вычерчивающим на нем холодные острые ломаные узоры. Небо сияло,  тревожа ночь своим необычным шелестом.

Ночь укрылась звездным небом. Их, звезд, очень много, миллиарды. Лечу к ним. Поднимаюсь и парю над койкой, над  столом с бутылками и закусками, над спящим Яковлевым.  Уменьшаются и Додонов, и Манукян, и другие, уже много тех, с кем связывала Судьба, и у каждого в ней свое место, вроде атомов и молекул гигантской живой структу: Земли, Вселенной и чего-то большего, безграничного. Они остаются, а я лечу все выше. Далеко внизу Шурка с Танькой спят калачиком, не знают еще, что улетаю от них, оставляю свою судьбу своему второму Я – моему дублеру. Нестерпимо и призывно манит Луна. Там Души тех, кто были до нас, кто очистился. И Егора, прадеда моего, и тетки Шуры,  отмучившейся при жизни. Мало здесь моей родни, но Дух рода един, связаны им близкие на небесах, на земле и под ней. Летит моя Душа, значит, и мне откроется, но вдруг голос: "Тебе не время". И уже стремительно падаю, вот земля, разобьюсь. Удар, темнота, и я в земле. Но, что это? Здесь так же, как наверху, полно людей, только бледных, будто белесые тени. Они спокойны и не удручены своим пребыванием. Нет смысла суетиться им, Душам, оставившим чувства на земле в короткий миг существования на ней. Маленькие, большие и еле заметные, кто сколько сумел собрать добра на земле, ждут они своего часа и своего нового назначения.

Сон. Я был насыщен им и уже, проснувшись, чувствовал, как тело мое из невесомого тяжелеет, будто наполняется кровью. Виденное туманилось и угасало, я возвращался из будущего своего неосознанного сознания. Понятно, что Телом правит Ум, а Душа открывает ему двери в Подсознание, где хранится вековой опыт предков, передаваемый через гены потомкам. Чем выше приобретенный опыт (база данных), тем выше Интеллект человека. Подсознание, кроме личной, хранит информацию о прошлом, настоящем и будущем Вселенной и открывает ее избранным. Так, будущее было открыто Иоанну Богослову, Нострадамусу, этические законы Лютеру и Кальвину, научные открытия во сне Менделееву, Нильсу Бору, Августу Кекуле, Гауссу, Кларку. Все великие идеи и теории приходили озарением, интуицией, в видениях, то есть из подсознания, и наука, то есть Разум, здесь ни при чем.
Самосознанием насыщается Дух - Суть человека, его квинтэссенция, его вечная связь с Вселенной. Он может проявляться при  жизни интуицией, внутренним голосом, телепатией, ясновидением, целительством, левитацией, телекинезом и  контролировать Душу, Разум и Интеллект. Те немногие, кто достигают высшей степени Самосознания, насыщаются Духом. И тогда человек уже не живет физической жизнью в привычном понимании. Вегетативные процессы в нем замедленны, могут длиться веками, время останавливается и уменьшается длина.
Мысли витают, не задевая Сознание даже легким дуновением забот и тревог. Дух, путешествуя за пределами физического мира во времени и пространстве, наполнен безмятежной радостью, блаженством, а корысть, зло и скорбь исчезли, и ум спит, ведь думать не о чем, так как все знания во мне. Я един со всем миром, мне ведомы пространства и время, рождение и смерть.  Я - прошлое, Я - будущее, Я -  весь мир.

Когда Человек освобождает свой Дух, то все земное для него перестает быть существенным. Таким людям известно будущее. Это пророки, провидцы, от которых мирская суета ушла, они еще среди нас, но уже не с нами, а за гранью Вселенной. Гадалки, целители - это обычные люди, живущие земным. Не достигнув Самосознания, Дух их заперт в Теле. Связи их только в прошлом и настоящем, будущее без вмешательства темных сил для них закрыто.
Предсказать вообще ничего невозможно, ибо Мироздание живет по законам, не ведомым человечеству. В нем все взаимосвязано и ничего случайного не существует, здесь царит неведомая гармония порядка и беспорядка, которую наш разум может воспринять только как мир хаоса. Информация о законах Мироздания человечеству закрыта. Наше примитивное Самосознание не готово этим пользоваться, хотя изначально человека создавали как подобие Бога. Наше Сознание должно было стать Вселенской частицей, но только во сне и в видениях нам пока приоткрываются тайны бытия.

Закавказье населено потомками колен Фуфала, сына Иафета. Ими также заселена Испания (Иберия). К 800 гг.д.н.э. закавказцы создали государство Урарту, которое по силе своей противостояло всем окружающим их городам и народам. Жители занимались скотоводством, а впоследствии стали искусными строителями, садоводами, виноградарями, научились орошать землю каналами, а когда познали железо и бронзу, то об их изделиях и оружии слышали все. Но они были покорены мидянами (потомками Хама), а затем персами.
Тюркские народы, а также сирийцы и греки, пришедшие на Кавказ, также потомки Иафета из колен его сыновей: Мешеха и Иавана.
Горный Кавказ заселили аланы (предки осетин) и адыги (предки адыгейцев, кабардинов и черкесов). Севернее, в Прикавказских степях, кочевали половцы.

56.

Начальником объединения назначили Соловьева Олега Николаевича, бывшего начальника вуктыльского газодобывающего управления. Ему пришлось сразу же начать реорганизацию, так как транспорт газа решением Министерства выделялся в самостоятельное объединение. Делили по живому, воюя из-за техники, материальных ресурсов и финансов. Ободранный "Севергазпром" латал дыры, и Соловьев решился на слияние двух буровых предприятий: ЭГБ и УБР. Новая организация с названием Управление Разведочного Бурения виделась громоздкой, неуправляемой, с 24-мя буровыми бригадами, разбросанными в радиусе 600 километров. Яковлев, которому предложили возглавить новое предприятие, отказался. Так же отказался и Борис Захаров, возглавлявший УБР. Ничего не оставалось Соловьеву, как согласиться, когда я предложил утвердить начальником себя. Дела мы не обсуждали, но я выговорил абсолютную самостоятельность. Между мной и объединением встанет Яковлев в качестве заместителя Соловьева по бурению, а на его поддержку я мог рассчитывать. Я не сомневался, что дело мы сделаем. Уверенность росла изнутри, и чем больше с ней соприкасалось мое окружение, тем спокойнее и решительнее я становился. Вуктыльцы мне поверили, всем надоело, похоже, прозябать в отстающих, надоело тупо подчиняться начальникам, многие из которых были чужими, недоступными, непризнанными. Загорелся народ сделать своими руками предприятие и управлять им, встали рядом, самоутверждаясь, и у каждого зарождалась в Душе песня. Порыв соединил всех, и не важно было, кто начальник, мы слагали одну песню, и для каждого она становилась своей.
Новое предприятие создавалось по новым правилам. На второй день я командовал уже четырьмя помощниками: главным инженером Додоновым Вячеславом, 32 года; главным геологом Громыко Анатолием, 24 года; главным бухгалтером Хахалиной Галиной Георгиевной, 38 лет и начальником отдела кадров Раисой Гордеевцевой, 31 год. Гордеевцева и Хахалина не имели высшего образования, к тому же все были беспартийными, кроме Додонова, и молодыми. Все это препятствовало их назначению, и в обычном порядке ни объединение, ни райком таких не стали бы утверждать. Но ситуация была патовая, а я пользовался карт-бланшем, и по моему рапорту приказ из объединения пришел через три дня. Соловьев держал слово. Остальные кадры были моей номенклатурой, и ни с кем я не собирался их согласовывать. Секретарь парткома Вячеслав Быков меня уговаривал, увещевал и даже угрожал, но что он мог сделать? Я не был даже кандидатом в члены партии. Все, что он обязан был знать, он знал от секретарей и от своих стукачей, да и я отправлял ему копии приказов для сведения. Кадровые назначения с ним не обсуждались, в его мнении я не нуждался, а все происходящее вокруг него казалось настолько диким, что вообще быть не могло. Пока в райкоме обсуждали случившееся, пока согласовывали, мы бежали свою стометровку изо всех сил, и когда начались оргвыводы, дело уже было сделано.
Моя молодая команда строила принципиально новую схему управления. Ясно, что наше непроизводительное время в бурении, а в итоге убытки, создаются не из-за непрофессионализма кадров, а из-за неспособности доводить до исполнения порученное дело. Обязательность исполнения не воспринималось буровиками даже как словосочетание. Решение какого-либо цикла зависело от трех-четырех исполнителей. Если подводил один, то разрушалась вся цепочка, а отсюда простой бригады или что еще похуже. Дураку понятно, если и требовать исполнения намеченного, то только от ЦИДСа, что и делалось.
Но воспитательные методы, даже демонстративное снятие с работы, были мало эффективны. Изменить ситуацию мы смогли только тогда, когда внедрим хозрасчет, особенно в бригадном подряде, когда ответственность выразится рублем и за неумение, и за нехотение. И тут, как груши, посыпались авторитеты. Коллективы выдвигали своих руководителей, более расторопных, удачливых, практичных, тех, кто давал заработать.
Двери моего кабинета были раскрыты настежь для мастеров, а мои помощники чуть не ночевали в своих кабинетах. Люди шли советоваться, предлагать, просить. Потом, включившись в работу, приходить стали реже, и мы сами зачастили в бригады, но уже для того, чтобы возводить в закон ответственность бригады перед управлением и наоборот, подписывали договоры-обязательства. Девять месяцев создавалось предприятие. И по результатам за год мы из отстающих вышли в передовики, и привезли из Министерства переходящее Красное Знамя. В УРБ родился и стал основой жизни бригадный подряд. Кончилась диктатура начальника, пришло время коллективного управления. Сменилась не форма, а суть управления. Разнарядки проходили за 20-30 минут, без крика, без воспитательных процедур. Простои в бригадах резко сократились. Это позволило ликвидировать хвосты, вывести из аварий законсервированные скважины. Вначале мы отказались от нового оборудования, которое год назад выбивали - экономили. Затем сократили количество бригад до 14-ти. Зарплата в бригадах выросла в 2.5 раза. Уже никто не рвался с буровой, а на работу к нам попасть с улицы стало невозможно.
Производственный процесс стал шаблонным и управлялся рублем. Грамотная и ответственная работа давала прибыль, а дополнительные затраты уменьшали заработок. Идеологические лозунги отодвинулись на второй план, и в бригадах о них забыли. На собраниях решать было почти нечего, призывать не к чему. Они проходили скучно, для галочки. Секретарю парткома Быкову пришлось без шума и прощаний удалиться из лучшего бурового предприятия Министерства, а вместо него прислали Бориса Иевлева, молодого партийца. Он не пытался противопоставлять идеологию экономике, поэтому и пришелся ко двору, хотя  считал идеологию путеводной звездой экономики.

Многими землями на Кавказе владела семья Багратидов (или Багратуни), и они имели большое влияние в Армении и Грузии. Они строили крупные города-крепости (в городе Ани проживало 100 000 человек, и действовала 1001 церковь), монастыри, караванные дороги, оросительные каналы, разводили сады и виноградники, наделяли крестьян землей, растили на ней хлеб, подсолнух и кукурузу. Они защищали своих подданных от поборов иранских Сасанидов, арабского халифата и во времена диди туркоба. Семья всегда имела заметное влияние при царском дворе, была кровно связана с русскими князьями, так муж царицы Тамар Юрий был сыном Андрея Боголюбского, а братья Захария и Иванэ Долгорукие (Мхаргрдзели) были правителями армянских владений.


58.

В любую погоду сотрудники УРБ ходили на работу пешком. От города до конторы было пять километров. После утреннего бега нагрузки было вполне достаточно, но сил и здоровья было через край, и мы ходили пешком.
Контора наша строилась хозспособом, на высоком берегу р. Печоры, в поселке "Буровик". Брусчатое здание получалось просторным, кабинеты отделов большие, светлые, теплые. Везде паркет и стены отделаны плиткой. В общем, помещение шикарное, и такого в других организациях не было. Строили его очень быстро, всего месяца три. Проекта не было, и строители с Вовой изъяснялись по рисункам на песке. Вова строил контору такую, какую хотел, и ему хватило для этого пятерых шабашников. Задание выдавал им  утром, а вечером принимал работу. Многие не верили, что он построит, как и не понимали того, что он затеял в УРБ. Я тоже считала его идеи авантюрой, уговаривала, пока не поздно, отказаться, передать управление в надежные опытные руки и заняться тем, что умел и любил - геологией. Не верили ему почти все, кроме пяти - шести таких же самоуверенных его помощников. Хахалина, конечно, стала бы главным бухгалтером при любом начальнике. Опыт у нее огромный, ее ценили, но все остальные - молодняк, неопытные, с апломбом. Собирались они у нас дома по вечерам, и целую неделю строили схемы связи между цехами, обсуждали кадры, прикидывали, как всю схему организации работ увязать с хозрасчетом. Я слушала их и не верила, что из этого может, что нибудь получится. Помнила, как мы с Кравчуком пытались привить вкус буровых к бригадному расчету. Наивно было пытаться перевести на хозрасчет целое управление. Сорвут заработок в каком-нибудь цехе, напишут коллективную жалобу, и дело прикроют. Вова ни с кем не хотел согласовывать свою реорганизацию, знал, что не поддержат. Да и на кого он мог рассчитывать в таком деле, где рубль ставится во главу угла? Я спорила с ним, пыталась его образумить, но он отмахивался, и очень спешил, видать боялся, что остановят.
Людей расставили быстро. Выбирать было из кого: из двух составов ИТР один попадал под сокращение. Отделы он формировал по принципу: каждый начальник решает сам с кем ему работать. Основное направление - хозрасчет и бригадный подряд. Кто с этим не соглашался, те были лишними. В результате опытные и заслуженные оказались на базе производственного обеспечения, а у руля встала молодежь.
Три месяца все работали, как каторжные, до обмороков, забыв про семьи. Почти все выписали своих бабушек, тетушек. Наша бабушка тоже приехала. Без нее я не представляла, что было бы с детьми. К удивлению, бригады быстро заинтересовались, и буровые мастера, увидев выгоду, уже не только не артачились, но торопили экономические службы с заключением договоров. Дело продвигалось. Вова светился, носился по отделам, забросил оперативки и занимался только хозрасчетом.
Показатели полезли вверх через четыре месяца, а через полгода простои за квартал составили смешную цифру - пять процентов, а аварийное время - двенадцать процентов.
Общее собрание, на котором принималось решение о переводе всего УРБ на бригадный подряд, проходило как праздник. Начальство приехало и из объединения, и из Министерства, и из области. Наше райкомовское начальство тоже выглядело именинниками. Почин принес результат, одобренный, внедренный впервые не где-нибудь, а в Вуктыльском районе. Ясно, что предстоит большая работа. Это только начало, но настроение было боевым. Получилось, смогли, остальное сделаем! Об этом говорили все, и все в это искренне верили. Кто-то предложил бороться за переходящее Знамя Министерства, и все заорали. Вера людей в свои силы была так велика, а азарт был таким безоглядным и заразительным, что даже начальство нас поддержало.
Еще полгода мы разъезжали по буровым бригадам, отрабатывали договоры, меняли показатели, вводили штрафные и поощрительные санкции, где учитывался даже моральный дух коллектива и количество лиц, не учившихся в вечерней школе. Новый секретарь парткома влез в подряд на свой лад. Но это делу не мешало. Состояние техники безопасности и защита окружающей среды были самыми тяжело внедряемыми требованиями, но и с ними решили. Любой ИТР, обладающий правом оставлять замечания о нарушениях, принимался на буровых с уважением. А работники экономических служб были самыми дорогими гостями.
Как-то само собой, прямо на глазах, изменилось лицо предприятия. На буровых не найти окурка, металлолом сложен и подготовлен к отправке, а не торчит из-под снега, как раньше. Сократились простои бригад, исчезли стоки из амбаров и разливы на устье. За всем этим следила сама бригада и требовала качества от смежников. На базах проводили ревизию отбракованного оборудования, что-то перебирали, использовали на запчасти. Инициатива пошла с низов, ее никто не подгонял. Организованные субботники исчезли. Постоянно, особенно летом, люди ковырялись на своей территории, наводя порядок, используя свои возможности. Все решал рубль и никого не надо, оказывается, заставлять его зарабатывать.

Из истории Грузии.
Славу и могущество Сакартвело получила при Давиде и его правнучке царице Тамар. Более ста лет Грузия была сильным государством, с границами от Черного до Каспийского морей. Еще при Давиде Третьем произошло ее объединение с Абхазией, а позже и с Осетией.
В 11 веке из Средней Азии пришли кочевые туркменские племена. Их родоначальник - Сельджук, и всех их стали называть турками-сельджуками. Они овладели Персией, Арменией и вторглись толпами с семьями и скотом в Грузию, кочуя по ней, грабя.
Царь Давид Строитель  изгнал сельджуков и объединил  страну. Он провел военную реформу, привлек в войско половцев из прикавказских степей, переселяя их семьями в Грузию. После блестящей победы над сельджуками в Дидгорском  ущелье в 1121 году Грузия была освобождена, столица из Кутаиси переведена в Тифлис.

59.

Иван Павлович Морозов, первый секретарь обкома партии, ходил по корпусам детского садика с тихой радостью. Был конец августа, бархатный сезон для Вуктыла, тепло, но и сезон начала работы детских учреждений. Через пару дней садик сдадим в эксплуатацию, хотя и сейчас все готово, можно запускать. Садик большой, на 320 мест, с музыкально-балетным комплексом, спортивной площадкой, зимним садом, парниками и зоологическим уголком. Дорожки были уже заасфальтированы, бордюры выкрашены, установлены светофоры для изучения правил движения, даже детские машины закупили. Везде, где можно, нарисованы панно на мотивы сказок. Аккуратно скошена трава. А корпуса - так это пять деревянных теремов с резными наличниками и крыльцами. Все построено добротно, утеплено, сделано для себя.
Садик - это наша внеплановая стройка. Мы строили его два года силами плотницкой бригады в пять человек и инженерно-техническим персоналом. Частенько в конторе оставалось по 10-15 человек, а то ее и вовсе запирали на замок. Где нас искать, знали. Работали на садике до позднего вечера, вкалывали на совесть, руки, ноги, спина - все гудело. Последний месяц был ударным, а сегодня вся контора и родители детей на объекте, просто вылизывают его.
Иван Павлович подошел к группе женщин, которые мастерили игрушки: "Что это, козел?", - спросил он мягким комяцким говорком. "Лось, Иван Павлович, " - ответили ему тем же говорком. Его знали, уважали за преданность Коми краю. Он был его хозяином.
Затащил я Иван Павловича на свой детсад случайно. Он ходил с большой комиссией по 90 квартирному дому, который сдавался с большими недоделками. Была жалоба, и он сам убедился, что строители халтурили. Вокруг дома был свинорой, а в квартирах не установлена сантехника и не было обоев. "Почему прибили плинтуса?", - спросил Иван Павлович. Начальник участка было пошутил, что так даже лучше клеить обои, внахлест на плинтус. Морозов взорвался, громил строителей, их порядки и безответственность, которые покрывал секретарь горкома, вспомнил и о других провинностях. Я ему попался под горячую руку, и мне досталось по инерции. Иван Павлович вчера объезжал буровые, остался доволен, фотографировался с буровиками, хвалил. Было за что. Мы лучшие в Мингазпроме, и наше УРБ висит на республиканской доске Почета в Сыктывкаре. Все же по мне прошелся: "Бурить дырки - не дома строить". Это справедливо с точностью до наоборот, и я потянул его на свою стройку, благо она была совсем рядом.
Контраст был разительным. Вокруг детского сада возводились брусчатые двухэтажные 12-ти квартирные жилые дома, некоторые уже заселены. Строили их по якутскому методу сами жильцы. Помогали им приятели, родня, а стройматериалы давала контора. Это был самострой, для себя, поэтому без недоделок. Иван Павлович, сын коми крестьянина, выросший в деревне, не мог не придраться, указать, подправить. А когда выяснилось, что все это, включая детсад, возводится, по сути, бесплатно, то есть за счет прибылей бурения, без финансирования капстроительства, был сражен и растроган до слез.
В этот день он меня не отпускал ни на шаг. И я со злорадством слушал, как он расхваливал инициативу буровиков, предлагая придать этому политический резонанс и распространить опыт. Он пригнал на стройку руководителей со всей республики, а пуск детсада показывали по телевидению.
Закончились, по всей вероятности, придирки финорганов. Закончилась моя война с Кортошкиным.  "Только через мой труп будешь строить деревяшки", - обрезал он год назад. С тех пор мы воевали. Иван Павлович, не зная того, заставил Кортошкина капитулировать.

60.

Контора трудилась в своей деревне на берегу реки Печоры. Выезжали всем составом на несколько дней, занимались, в основном картошкой и сеном. Деревня была брошенной, в ней осталось две семьи, а еще не так давно была она большой, домов на сто, школа на бугру стояла громадная, двухэтажная. Деревня славилась своими коровами и капустой. Овощи возили в Москву на выставку, кочаны по пять кило. Все вымерло, бурьяном поросло. С Кортошкиным как-то шли на катере мимо, он и предложил: "Возьми деревню, будет для твоей продовольственной программы". Мы увлеклись этой Программой, держали больше 300 свиней. Пока что они обжирали нас. Металлолом, отбракованные трубы, сэкономленное дизтопливо - все шло в обмен на комбикорм. К своему мясу мы уже привыкли. Детсад и котлопункты на буровых предпочитали свежатинку. Пора было производить свои корма. А тут целая деревня. Место очень красивое. Умели предки поселиться в самом красивом месте. С бугра глянешь вдоль Печоры - сердце замирает.
Конторские - народ практичный. Накопали грядок, насадили зелени, и к осени от желающих поучаствовать в сельхозработах отбою не было. Работали много, но раз в неделю шабашили: устраивали стол, выпивали, горланили песни, жгли по ночам костры, влюблялись. Народ, в основном, молодой, жизнью наполненный, страстный.
Сегодня я вернулся с рыбалки. Привез три здоровенные семги, мешок хариусов, банку икры. Будет гулянка. На рыбалку меня вытянул Ешкутов. Он объявил, что на Щугор прилетают космонавты, и встречать их очередь буровиков.
Два рыбинспектора дежурили с сетью на реке, ожидали гостей. Ешкутов залетел за мной после обеда. Коля Гукасов, мой заместитель, затарил вертолет по полной программе: палатки, спальники, сапоги, плащи, три ящика водки, канистра со спиртом, продукты. И тут выяснилось, что космонавты не прилетят. Но дело уже завертелось, вертолет был проходящий. Рыбинспекторы - умельцы, дело знали, уху мигом сварили. Колбаса, лук, огурцы, тушонка - мировая закуска, грех не выпить. На свежем воздухе пьется легко, время летит незаметно. Вода в реке вкусная, сладкая, начнешь пить - не остановиться.
Ночь прошла у костра, в разговорах, спокойно, тихо, поленья в костре потрескивает. Звезды, как нарисованные, совсем рядом. Другой берег реки - Урал, круто стеной уходит вверх, горы седые, вечные.
Инспектора угостили меня своим самогоном, настоянным на грибах. От него в голове затюкало, сдавило обручем, и я отключился.

Во сне, как и в Якутии, приходила Сигильда, танцевала нагой у костра, и ее руки обвивали холодные ленты огня. Она пела без слов, и я понимал о чем: о сестрах, обо мне, сильном и смелом, о предках на большой реке, где тепло и светло. Она растворялась и появлялась, и пела о детях, потомках наших. Они такие, какая у них кровь, розовая или черная, добрые или нет. Они - это мы, наше добро и зло - в них. И если не нести добро и любовь, то никогда не дойти до конца пути. У каждого рода - своя судьба, свой путь, а если кто с него свернет, потомки вновь идут по нему. До конца дойдут те, кто осветлится Душой, тогда постигнут Истину, и станут частью Вселенной.

С утра голова не болела, и я рыбачил. С непривычки спиннинг не слушался: то близкий заброс, то борода. Мне дали побаловаться, а потом в пять минут научили водить кораблик в 10 крючков. Простое приспособление:  деревянная дощечка-поплавок, с одной стороны  леска-водило, с другой крючки. Натянешь леску - и кораблик забирает против течения. На крючках красная тряпочка играет.
Через час я уже насаживал по десять рыбин на все крючки. Рыбалка захватила. Ну а если сетью ловить, объяснили мне, в день полтонны возьмем. Рыбалка потеряла смысл - из реки можно вычерпать рыбы столько, сколько захочется. Днем продолжили выпивать, горка пустых бутылок росла. Ешкутов решил пострелять уток, пальнул по пьянке сразу из двух стволов. Хорошо, что я отреагировал, вовремя упал: дробь прошелестела над головой.
К вечеру причалили рыбинспекторы бригадой на двух резиновых лодках. Спускались сверху ловить браконьеров. До ночи пили, а потом поплыли на ямы острожить. Вода в реке прозрачная, на дне камушек к камушку виден. Ночью на факелах семга в ямах густо стоит, бок к боку, бей острогой на выбор. За два часа набили 22 рыбины, наколотили полтора ведра икры. Под малосол опять пили до утра. Рыбалка закончилась с прилетом вертолета. Нас погрузили, и мы отправились. Я - в свою деревню, Ешкутов - на Вуктыл.

61.

Конференция проходила гладко, по программе. Доклады, выступления, обсуждения, посещения буровых, вечером - культурная программа. Для экзотики - прогулка на "Метеоре" по реке Печоре, шашлыки в горах на Урале, с доставкой на вертолете. Мингазпром приказал передать наш опыт бригадного подряда всем предприятиям. Приехали руководители, человек 90. Нам было что рассказать: свое детище  мы родили удачно и теперь показывали его со всех сторон. Плакаты, графики с ростом показателей, настрой в бригадах - все соответствовало. Начальники экономических служб Стас Кравчук и Юра Лютоев сыпали цифрами, чувствовали себя именинниками, а мне привезли медаль ВДНХ за внедрение бригадного подряда. Вечером гости расслаблялись, беседовали в неофициальной обстановке. За каждой группой закреплялся местный кадр с задачей: чтобы гости не скучали. Пили все дружно. Наше изобретение - клюковка - была принята не хуже бригадного подряда. Рецепт был буровицким: раздавленная клюква посыпалась сахаром и размешивалась с техническим спиртом. За ночь продукт настаивался, процеживался и разливался для употребления. Спирт мы получали тоннами, а клюква не вопрос - национальный продукт в Коми, все болота ею усыпаны. Выпивка была дармовой, но затраты на четырехдневный прием оказались существенными, и, чтобы погасить долги, приходилось премировать близких и тут же отбирать выплату. Таким приемом мы пользовались каждый раз, когда приходилось оплачивать товарищеские ужины приезжающего начальства. Увы, в Якутии на буровой такие проблемы решались проще, там у меня был особый фонд. Начальник управления такого фонда не имел, и приходилось ловчить, попадая в моральную зависимость от своих подчиненных. Хорошо, что они доверяют мне, пока.
И вдруг неожиданно возникло предложение: не пора ли на повышение? Оказывается, есть где-то на Тюменском севере в Уренгое объединение "Тюменбургаз", и туда требуется директор. Предприятие крупное, больше 5,5 тысяч человек, свой транспорт, свои строители, дорожники, осваивают по году почти 200 миллионов рублей, а самое главное - обеспечивают скважинами добычу двух третей всех объемов страны. Конечно, мою кандидатуру будут согласовывать, и не факт, что утвердят, пока требовалось только мое предварительное согласие.
Как же захотелось порулить этим делом! Не попрошайничать в  Министерстве ресурсы и средства, не питаться крохами со стола, а получать свое, что положено, не опасаясь, что отнимут, перераспределят. Можно тогда и создавать лучшее буровое предприятие, такое, как на Вуктыле, но гораздо мощнее и значимее. От возможностей кружило голову, и, конечно, я был согласен, и уже ни о чем другом не думал, ждал назначения, всеми мыслями был уже в новом деле. Я был уверен, что позовут, утвердят, а иначе для чего было все? На Вуктыле моя миссия завершена. Большего здесь не сделать, нет перспективы. Спасибо ему, Вуктылу, многое дал и научил многому.
Все происходило само собой, будто без моего участия. Якутия меня выпестовала, поставила на ноги и отправила в Коми учиться жизни. Как в Якутии, так и сейчас, здесь завершилась моя миссия, закрываются двери старой жизни и открывается новая дорога, по которой предстояло идти.  Путь мой продолжается, только не знаю, куда ведет он.

Из истории Руси.
Финно-угорские племена, враждовавшие с монголами, поддерживались половцами, союзниками Руси. К тому же куманы (половцы) в 1216 году приняли меркитов, кровных врагов монголов и лично рода Чингисхана. Но русские князья ничего не ведали и отвергли предложение монголов разорвать мир с половцами, которые им были ближе, убили монгольских послов, чем вызвали войну.
В 1223 году три русских князя: Мстислав Удалой, Киевский и Черниговский,  замышляя легкую победу, на реке Калке вынудили более слабый отряд монголов принять бой, но были разбиты наголову. Монголов вдогонку разгромили волжские булгары, устроив засаду на Волге отрядам Субэдэя и Джэбэ.
По Ясе следовало за это страшное преступление, за убийство гостей-послов наказать оросутов (русов) и мусульман-булгар, ставших на сторону меркитов.

62.

В Новый Уренгой я прилетел в сумерках. На подлете тундра светилась огнями техники и сварки - шла большая стройка. Наш Як-40 подрулил на стоянку, и меня встретил Валентин Пузырев, начальник ССУ. Самолет был забит домашним скарбом, и чтобы не попасть в историю, рейс был оформлен как поездка за отделочными материалами. Мелочь, которую отгрузит Пузырев, стоит копейки, а проблема с переездом семьи моей и Рассохи решена. Жена и дети остались на Вуктыле в пустой квартире, они вылетят сразу, как только у меня появится жилье. Последнее время мы жили с заколоченными ящиками, и Володя Манукян, которому я передал УБР, предложил отправить груз спецрейсом, а это решало все проблемы.
На директора объединения "Тюменьбургаз" меня сосватал Мнацаканов Александр Васильевич, начальник управления по бурению Министерства. Летом я слетал сюда, посмотрел объединение, и оно мне показалось слабее Вуктыльского УБР. Не понравилось все. Сам город, разделенный на две части железной дорогой, сплошь из бетона и стальных конструкций, и от этого мертвый. Ветер-тягун, поднимал песок до неба, и он был везде: на зубах, в волосах, в глазах. К тому же в июне вдруг пошел снег, и пришлось срочно покупать курточку. Но магазины здесь были громадными и набитые продуктами. Контора объединения - одноэтажный деревянный барак, не чета вуктыльской, беднее. Через дорогу в таком же бараке находится объединение "Уренгойгаздобыча". ИТР вялые, заторможенные, какие-то синюшные.
Юрий Савастьин, мой шеф в Главке, тоже клял кадры, вспоминал своих куйбышевских коллег. Он слыхал о Вуктыле, искренне надеялся на перемены и обещал всяческую помощь. Объединение явно было больным, дела не шли, аварии и простои сделали его вечно отстающим, но ресурсов при этом не жалели. На программу тратили ежегодно более 150 млн. рублей, но скважинами добычу не обеспечивали. Поэтому сюда привлекали в помощь буровиков с Кубани и из Львова. В этом винегрете работать было очень сложно, и мне показалось, что Савастьин сам не понимал, как все это можно увязать. Организовать работу не смогли уже несколько начальников. Последний год работали вообще без руководителя, под патронажем "Уренгойгаздобычи", входили в его структуру и выполняли указания Ярослава Струса, заместителя генерального по добыче.
Начальник Главка Черномырдин Виктор Степанович принял меня приветливо, удивился моей молодости. И еще более удивился, узнав, что мы одногодки. В Тюмени июнь стоял жарким, в кабинете было душно. Разговаривали мы втроем: Савастьин, я и Черномырдин, без галстуков. Виктор Степанович - плотный дядька, в рубашке с короткими рукавами, на руке от локтя татуировка. Говорил он на производственном диалекте, то есть сплошным матом, но это не выходило за рамки общепринятых отношений, располагало к раскованности. Он, как и Савастьин, в Главк пришел недавно, из ЦК партии, где был инструктором, а до этого работал в Оренбурге. Это хорошо, что они новенькие, не надо будет подстраиваться под старые правила. С Савастьиным, как положено, мы посидели вечерок, расслабились, поговорили, и я принял решение - попробую. Позже моя решительность дважды испытывалась. Морозов Иван Павлович меня уговаривал остаться в Коми, при желании переехать в Ухту. Он знал, что в свое время Юдин предлагал мне кресло главного геолога объединения, а я отказался, и по моей рекомендации вместо Махоткина назначили Васю Родыгина. Не удержала меня и перспектива получить орден Ленина. Я очень уважал Иван Павловича, но тянуло меня уже к чему-то большему, чем Вуктыл, где все работало по схеме, без сбоев, и стало скучно. Перемен в Коми не предвиделось. Ямал окончательно заглох. Соловьев что-то там достраивал, но так, для приличия, зная, что Министерству это не надо. Сабит умер, а новый министр Динков, человек практичный, не принимал авантюр, поэтому и Ямал не принял. Юдин при встречах о Ямале даже не вспоминал, был поглощен морским бурением, звал к себе. Главк его располагался в полуподвале здания Министерства, сотрудники ходили в красивой морской форме, но дела не шли, и с Динковым отношения у Юдина не сложились. Встречам нашим он искренне радовался, меня и Яковлева затаскивал к себе домой, поил, кормил деликатесами, рассказывал об авариях на море, вспоминал Коми. Мы были для него вроде деревенских родственников, напоминали дом родной. Но когда Юдин узнал о моем решении уехать в Тюмень, стал стеной, отговаривал, и, не слушая меня, ушел к министру согласовывать мою кандидатуру на мурманский трест. Но он опоздал. Решение уже было принято, приказ подписан, и с благословением Агапчева я отправился покорять Крайний Север.
Хорошо идти с юга на север за летом, по свежей траве, когда лошади сыты и для нойонов хватает дичи в степи. Великий Чингисхан завещал: "Война заканчивается разгромом врага". А Батый был его внуком, сыном Джучи, которого "злые языки" называли "меркитским выродком". Так ли это было или нет, но Тэмуджин не любил своего первенца, и однажды Джучи нашли в степи с переломанным хребтом. Хотя Бортэ родила и Тулуя в то время, когда Тэмуджин был 11 лет в чжурчженьской темнице, но на Баты оставалось пятно от рождения Джучи. Теперь, когда меркиты и кераиты бежали или подчинились, как и остальные племена, когда разбиты были чжурчжени (маньчжуры) и тангуты, когда был взят Пекин и непокорных не осталось, курултай в Каракоруме решил довести борьбу с половцами и другими татарами до конца. Не отмщенным оставался отец Тэмуджина - Есугей, которого отравили татары, угостив его у своего костра. Он завещал своему сыну отомстить, а тот своим сыновьям, и Баты это помнил. Тогда собрались военноначальники и наместники со всех концов огромного улуса. Били поклоны под удары шаманских бубнов утреннему солнцу их бесчисленные ряды, без шапок, с наброшенными на шеи поясами. А затем, на пиршестве курултай приговорил: идти на куманов, добить меркитов, а во главе сборного войска встанет Бату, и все земли, что будут завоеваны, присоединятся к улусу Баты.
Пустыни Бетпак-Дала пересекли зимой, и лошади ели снег вместо воды. Переход был тяжелым. Караван-сараи и колодцы встречались редко, а выкопанные источники выпивались досуха. Еды не хватало, лошади вытаптывали карагач из-под снега, но его было мало и многие пали. Их съедали, как и все то, что удавалось подстрелить и поймать. Отары, которые гнали с собой, съели в начале зимы. От голода и холода лошади и воины слабели, в кибитках умирали дети. И семья Кокуря тоже лишилась четырех самых младших, и из-за болезней осела на Волге. Беклярибек скомандовал оставить ослабевших на большой реке, и поредевшие тумены, всего 30 тысяч нойонов и пятьдесят тысяч лошадей разделились. Мунке-хан, сын Тулуя, разобьет своим отрядом поволжских степняков - булгар, буртасов и башкир, осмелившихся воевать против монголов, и они, побежденные, вольются в его войско. Начнется преследование главы степняков - хана Котяна, которого загнали в Венгрию. Батый пойдет на Рязань, своим набегом громя всех, кто не желал мириться с монголами, сжигая города, отказавшие в провианте и в лошадях. Его отряды, пройдя всю Русь, выйдут к Адриатическому морю, где и закончат свой поход.


3.  Новый  Уренгой.

63.

Объединение "Тюменьбургаз" подчинялось "Главтюменьгазпрому", но директор объединения подчинялся генеральному директору объединения "Уренгойгаздобыча" Ивану Никоненко. Буровики вели свою деятельность самостоятельно, собственным балансом.  Добычники не отвечали перед Главком за бурение, но руководили им. Положение было странным. О Никоненко я раньше не слышал. Больше у нас знали Вячеслава Стрижева, генерального "Надымгазпрома", человека всеми уважаемого. Он город Надым отстроил, 50 млрд. кубов газа отдавал ежегодно в Центр. Ему позвонили ребята обо мне, и он пообещал поддержать.
Никоненко протянул мне руку, не поднимая глаз от бумаг. "Поцеловать?" - спросил я его, и этим определились наши позиции. Не привык Иван Никоненко к такому обращению. Хотел всеобщего уважения потому, что было за что, потому, что он один из первых, даже почти первый, а за ним пришли остальные. Все он создал, все на нем. А таких нахальных молокососов он щелчком перешибает. Все было сказано взглядом, а две звезды Героя на груди весомо это подтверждали.
Не получилось знакомства, скомкался разговор. Струс увел меня в свой кабинетик и успокаивал, говорил, что Никоненко человек добрый, отходчивый, но порядок любит, и что все образуется, надо только порядок соблюдать. Смотрел при этом, не мигая, без жалости, видно, мысленно, уже похоронив. Порядок был установлен следующий: утром - на разнарядку к Никоненко, затем - у Струса совещание по деталям, и до следующего утра я им был не нужен. Конторы были рядом, и когда я шел по своей, там уже знали о моем провале. Позвонил Савастьин, успокаивал, хотя и сам на Никоненко был зол не меньше. Была неестественной и оскорбительной эта рабская подчиненность, в чем следовало срочно разобраться. Но, прежде всего, нужно послушать моих замов, познакомиться. Разговор увлек, и в полночь мы наметили первоочередные шаги, как изменить ситуацию. Картина прояснялась. 5.5 тысяч человек составляли структуру объединения: буровики, транспортники, вышкомонтажники, строители. Но все были слабо скоординированы. Вся работа сводилась к постановке задания на планерке, где каждый отбивался от смежников и пытался поменьше взять на себя. Ответственности за срывы никакой. Наказания - крепкие высказывания и выговоры в приказах. Рублем не ударить, о премиях  здесь не слышали. Мой рассказ о Вуктыле был воспринят как хорошая сказка из Зазеркалья. Придется ребят по одному направлять на Вуктыл учиться. Все же договорились решить две задачи. Первое - сделать производственный цикл подконтрольным, сунуть каждому бригадиру рацию в карман, обеспечить постоянной информацией ЦИТС. Второе - отобрать распределение ресурсов от Струса. Добыча централизовала все снабжение. Выглядело это красиво, а на деле происходил неприкрытый грабеж. Бурение металлоемко, и за счет его заявок закрывались все фантазии добычников, как самострой СП-7, гаражи и теплые стоянки, крытые эстакады, что угодно, только не для бурения. Буровики недополучали ресурсы, цеха стояли под открытым небом, а конструкции зданий, им предназначенные, уходили налево по распоряжению Струса. Буровиков подмяли, чтобы пользоваться их ресурсами, а для всех благодетель Никоненко тянул воз бурения, опекая нерадивых.
Утренняя разнарядка у Никоненко длилась полтора часа. Вопрос к буровикам был один: выделить сто человек на переборку картофеля. Полтора часа я слушал монолог Никоненко и доклады его начальников. Все было не мое. Неделю ежедневно я рассказывал Мнацаканову об этих разнарядках, и в итоге услышал долгожданную весть: "Приказ подписан на отделение буровиков от добычи".

Монгольское нашествие на Русь.
Отряды хана Бату шли на Русь, громя разрозненные княжеские дружины. Вначале рязанцев, суздальцев и владимирцев трогать не собирались. Они не сражались на реке Калке, и с них потребовали только пищу и лошадей. Но рязанцы захотели боя и проиграли его. Отряды ворвались в город, хотя имущества не грабили, забрали только лошадей. Боярин Евпатий Коловрат со своей дружиной ударил в тыл монголам по их обозам, когда те уже уходили, но был бит. После этого, ожесточившись, взяли Владимир и разрушили его за то, что сдался не сразу. Мстя князю Черниговскому и Козельскому за Калку, сожгли Козельск, а затем Торжок, вырезав все население. Разграблены были Чернигов и Киев, города на Волыни, после чего орда двинулась в Венгрию. В Поволжье многие города откупались, как Углич, и  давали свои дружины в войско монголам.
Поляки повторили ошибку русских и убили монгольских послов. Тут же был взят Краков, а польско-немецкое войско в Силезии разгромлено. Венгры тоже убили монгольских послов, за что были сожжены большинство крепостей и городов, а войско венгерского короля разбито. Остановили степняков чешские дружины, и монголы в 1243 году отошли за Карпаты, посчитав свою миссию выполненной. Цель была достигнута, венгры убили хана Котяна, а половцы из-за притеснений и унижений ушли через Балканы в Византию.
Батый вернулся на Волгу и основал Сарай. Но власть свою на Руси монголы не устанавливали и даже данью обложили только южные княжества. Население этим воспользовалось и начало активно переезжать на север.

64.

Такой зимы мне видеть еще не приходилось. Мороз градусов 35, но ветер резкий, колючий, дует, не переставая, пронизывает насквозь через шубу. Если чуть зазеваешься и не ототрешь во время щеки или нос, сразу белеют.
Мы с семьей Рассох - нашими друзьями, жили в гостинице Уренгоя уже два месяца. Вещи наши лежали где-то на складе, а мы выглядели погорельцами. Лариса работала в школе завучем, я - в плановом отделе львовской экспедиции. Экспедиция находилась за городом. Ездить нужно было на автобусе час. Он приходил в семь утра за рабочими, а до места сбора идти минут 30. Совсем не Вуктыльские условия, но нужно приспосабливаться, раз приехали.
Пока переезду с Вуктыла особенно никто не радовался, терпели ради перспективы, ради больших окладов. Хотя уже ясно, что сморозили глупость. На Вуктыле получали очень неплохо, с премиями выходило тысяча чистыми, хватало и домой послать, и впрок отложить. Если здесь и получим на 500 рублей больше, то и здоровья больше оставим.  Условия жизни на Вуктыле не сравнить. Я жалела, что переезд случился. Сердце мое чувствовало, ехать не хотела, сопротивлялась, как могла, уговаривала оставить ненужную затею, но все как в стенку. Он рвался из Вуктыла, как будто кто его гнал. И успокаивал меня, что все образуется, ребята вслед потянутся, и заживем не хуже, чем на Вуктыле. Все равно нужно было уезжать. Не сегодня-завтра Вуктыл останется без объемов, бурить негде будет, тогда и переедут все вуктыльцы на Крайний Север.
Лучше бы он согласился на перевод в Грузию, там хоть тепло. Ему предлагал Мнацаканов УБР в Тбилиси. Вова рассказывал, как летал к брату отца, дяде Семену, когда еще был студентом. Он знал, что в Тбилиси есть родственники, хотя их никогда не видел. А встретиться пришлось, когда он, староста потока, отправил  сокурсников вместе с доцентом Золотницким на практику в Грузию, в Гори, а сам с друзьями - Жоркой Истоминым, Санькой Леоновым, Наташей Завалянской, Лилькой Сандлер и Олей Юхной - застрял в Тбилиси на оформлении пропусков в пограничную зону, в Ладжанури. В местном КГБ студентов дальше туалета не пропустили, и тогда пришлось обращаться за помощью к родичам. Семен Эсэбуа жил в центре, на Мцхетской улице, в большом собственном доме, и занимался торговлей. Дела у него шли хорошо, и когда Вову студенты уговорили подзанять у родственника денег, то дядька не отказал. Открыл набитый купюрами сундук и сказал: "Бери, сколько хочешь,  но скажи, когда отдашь". Вова оробел, и взял под стипендию ровно 40 рублей. Правда, угощали их тогда на золотой посуде, и когда пропуска оформили, то сотрудники КГБ принесли их к дядьке домой. Семен Эсэбуа студентов сразу не отпустил, и они гостили у него пять дней. И все время, круглые сутки, во дворе играла мандолина, юноша отплясывал кинтоури, и шли потоком родственники. За громадным столом во дворе шел пир, с Вовой знакомились, признавали его за своего, а Нико - муж его двоюродной сестры, дочери дяди Семена, рассказывал, кем он кому из них приходится, и получалось, что все они от одного корня, из Мигрелии, Гурии, Абхазии и Кахетии. Вова слышал от отца, что род их пришел в Грузию из Крыма, а в Крым из Греции, и грузины с этим соглашались, и смеялись, что в нем течет кровь грузин и викингов. Пиршество не прерывалось и тогда, когда Нико уводил студентов на шумные тбилисские базары, показывал бараньи бои и рыбалку на Куре, водил на окраинах города по узким кривым улочкам под нависающими ажурными деревянными балконами, где из квартала в квартал перекликались ночные мелодии. Город был шумным, наполненным сочной темпераментной речью. А ночью Тбилиси пел. Редко из какого дома не слышалась песня. Нико был солистом известного ансамбля, а, значит, уважаемым в городе человеком. Казалось, его знали все, и ежеминутно подходили, приветствовали и знакомились с его гостями. Однажды, в кафе Химерион, что в театре Руставели, Вову познакомили с друзьями Нико. Гиго и Сулава оказались артистами, Симон и Леван - художниками, Гогла - поэтом, а Вахтанг - врачом. Как они пели в честь гостей под звуки дудуки! Кутившие за соседними столиками карачохели немедленно поддержали, и полилась бесконечная песня, которую мог прервать только очередной тост. Так поют грузины. Нико шепнул Вове, что Вахтанг Горгасали царских кровей, и это его предок перенес царскую резиденцию из Мцхета в Тбилиси, после того, как на охоте нашел в этих местах целебные источники. Вова, конечно, понимал, что это красивая легенда, но песни завораживали, все казалось волшебным. Дядя Семен подтвердил, что предок Вахтанга был царем, и стал вычислять, по какой линии он приходится ему родственником.
Перед отъездом дядя Семен решил Вову женить, для чего привел на смотрины семь девушек с покрытым  лицом, и обещал заработок 50 рублей в день, дом и машину немедленно. Но когда выяснилось, что я в положении и вот-вот рожу, то на женитьбе больше не настаивал, и объявил, что, если родится сын, то подарок с него. Дядя Семен многим был обязан семье своего брата. Он сразу после войны привез во Львов на продажу вагон газовых платочков, очень модных в то время, и попался. Его посадили, приговорили к расстрелу, но, почему-то сразу выпустили, хотя за эти косынки он получил невероятные деньги.
А может и к лучшему, что в Грузию мы не уехали. Какой из него грузин, ни слова не знает. Он типичный русак, и торговать никогда не будет, главное для него - работа. Таким только на севере вкалывать, здесь он как дома.

В Бзыби, близь Сухума, шла сходка. Прибывают грузинские князья Кахети, Эрети, Абхазии, чьи корни и среди горцев, и в долинах среди греков, армян и евреев. Были послы от половецкого хана Котяна. Прибыли и Александр Эсэбуа, эристави в пяти поколениях самого Багратиони, и его сродник из Поти Георгий Габелия, в чьем роду смешалась кровь викингов от Инвара Херсонеского, скифов и греков от Павла Пантикапейского, хазар и аланов, явились и их кунаки, владеющие складками товаров в Орнасе, Солдайе и в Византии. Все они - одна семья от старинных родов, связаны кровными узами, и пришли в Иберию  полторы тысячи лет назад, а в Колхиду еще раньше. И заселились на этой земле, и выращивали чай, лавровый лист, виноград, кукурузу и ячмень, и разводили овец и свиней. Им хватало того, что они добывали, были, поэтому, гордыми, а когда приходили их грабить иранцы, турки или арабы, то защищались. Однажды грузины побили монголов, когда те устроили резню в южном  Азербайджане, а сейчас хан Бату идет на Русь, значит, надо весной  ждать их у себя. Горцы уже воевали, и если бы половцы не предали алан, то не оставили бы свои степи. Придется Георгию отправлять женщин и детей из Колхиды в Мингрелию,  похоже, первый удар монголов примет на себя Поти.

65.

Квартира была очень холодной, в панельном доме на втором этаже. С наветренной стороны комнату выдувало, и от этого дети с подушками кочевали по комнатам. Пол покрывался инеем, ковры не спасали. У Рассох таких проблем не было, у них 9-ый этаж, тепло. Днем квартира пустовала: сын в школе, дочь на заводе у Голода, где работала технологом, а Шура в экспедиции. По моральным соображениям, из-за сплетен, нам вместе работать не рекомендовали, и ей приходилось на перекладных по морозу добираться на работу, впрочем, как всем. Более-менее все утряслось. Вначале все же пошептались, что я привез вещи на самолете. Как водится, занималась расследованием комиссия. Но вуктыльцы послали всех подальше, и дело заглохло. Позже, когда я получил квартиру, начальник строительного управления привез мне два шкафа, стол и две кровати. Надо было оформить, но не сделал этого, мелочь, вроде бы, не придал значения. А через месяц опять комиссия: обмеряли мебель в квартире, считали, искали, удостоверялись, что все остальное не украдено. Даже с начальником ОБХС пришлось познакомиться. Он тут же попытался выудить у меня УАЗик и мебель для своего кабинета, но, получив отказ, грозить начал. Через месяц его арестовали за какие-то дела, но и мне грех не отпустили - объявили выговор без занесения. Как говорится, пустячок, но неприятно. Кто-то очень хотел меня запугать, унизить, испачкать.
Я понимал, что под меня копает дважды Герой. Телефонистки приносили мне рулоны стенограмм разговоров. Я знал, что меня слушают, но не отказывал себе в удовольствии пройтись по никоненковским порядкам, пусть подавится. Воровство материальных ресурсов мы пресекали любыми путями: в Главк потоком шли рапорта о нецелевом использовании конструкций. Предназначенные для бурения материалы начали поступать на нашу базу ПТОиК, минуя Струса. И, словно по волшебству, у буровиков стали появляться промздания. Началось строительство баз обслуживания. Люди с техникой уходили в тепло, под крышу, и еще не до конца осознавали, что переселяются в новую эру. Вспоминаю, как на Вуктыл приезжал Мнацаканов. До Министерства он работал в Белоруссии, в Речицком УБР. Нефтяники для нас всегда были путеводной звездой, но встретили мы его в штыки, особенно когда он нас, лучших в Министерстве, поносил за культуру бурения, обзывая каменным веком. Когда слетали в Речицу, ахнули. Потом знакомились с другими базами нефтяников, и везде была мощь, оснащенность, новейшая металлообработка, цеха - заводы. Здесь я тоже возил своих командиров в Сургут. Принимал нас Рафиков Леонард Гилязович, начальник "Сургутгазпрома". Узнав, что я проходил практику в Мегионе еще в 1963-м, на буровых у Салманова, он признал меня за своего, помог, чем мог и тогда, и впоследствии. Увиденные базы нефтяников впечатляли. Цеха раскинулись на километры, в них можно было делать все, даже самолеты. С таким обеспечением они бурили миллион метров в год, а у нас план был 100 000, и мы им давились.
Первыми построили свой профилакторий транспортники ПТТСТ - предприятия технологического транспорта и спецтехники. Получилась громадная теплая стоянка на 300 единиц со всей оснасткой для ремонта и профилактики. Но транспорта было значительно больше, около двух тысяч единиц. Поэтому оборудовали открытые стоянки воздуходувами на каждую машину. По трубе и шлангам подавался горячий воздух, и очень быстро разогревался картер и мосты. Ничего сложного, но машины стали глушить на ночь. А до этого они тарахтели под окнами водителей всю зиму: заглохнет, и уже не заведешь на морозе. Придумывали и создавали для себя условия сами водители. Нужно было только понять их и поддержать. И поставить нормального руководителя. Такой нашелся. Игорь Подовжний когда-то работал на "Уралмаше", но отсидел за приписки. Сидел, значит, исключен из партии. Я уже сталкивался с подобной ситуацией, когда вытаскивал в главные энергетики на Вуктыле Володю Титова. Грамотнейший специалист, но сидел за приписки на комсомольской стройке, и это перечеркнуло его биографию. Но на Вуктыле у меня был авторитет, мне много позволялось, здесь же я сам ходил под прицелом. С боем, скандалом, через сплетни и угрозы, но все же снял прежнего начальника Чайку, бывшего прокурора района, понимающего в транспорте не больше меня.
Подовжний внедрил бригадный подряд один в один с Вуктыльского транспорта, с лету. Как по волшебству, у него появилась прибыль, и его хлопцы развернулись: строили цеха, ремонтные места на месторождении. Он закрепил всю технику за сменными экипажами, давал заработать всем. Невыгодных рейсов не было. К нему потянулись даже "частники", то есть те, кто нанимался со своими кранами, бульдозерами. Были на севере и такие. Их технику ставили на баланс, и они становились как все. Всего год потребовался Подовжнему, чтобы из транспортной свалки сделать лучшее в Уренгое транспортное предприятие.
База производственного обслуживания была зажата зданиями. Территория не позволяла реорганизоваться в комплексную базу, но металлообработка получилась на зависть всем. Станки современные, рабочие места расставлены грамотно, все выкрашено, оснащено кранбалками, транспортерами, складами готовой продукции. Начальник базы до этого создал Пермскую базу нефтяников, все знал и умел, а тут почувствовал поддержку, отдался делу, чуть не спал в цехах. База получилась - красавица, и даже Мнацаканов нашел ее приличной. Гости, приезжающие к нам, начинали обход хозяйства с базы Аминова.
Медленнее, чем хотелось, но выправлялись дела и в бурении. Наши показатели улучшились в среднем на 40 процентов. И это получилось только за счет  оперативного обеспечения буровых. Сыграла свою роль надежная связь. У диспетчеров на разных каналах связь была круглосуточной, информацию о ходе работ слушали начальники разных рангов, и они могли вмешиваться оперативно, когда это было необходимо. Любой руководитель был мгновенно досягаем в любое время суток, хотя зачастую обходились без них, хватало расторопности у исполнителей.
Дела продвигались. Не так уверенно, как хотелось, но ситуация изменялась. К сожалению, людей инициативных, увлекающихся не хватало, а многие и просто не верили в новые порядки. Все чаще я подумывал о переводе в Уренгой части Вуктыльского УРБ, но поддержки не получил и ограничился приглашениями специалистов. Нужны кадры, и лучше бы с Вуктыла.

Сохранение государства - выбор между ливонцами и монголами.
Опасная угроза для Руси пришла с запада. Рыцари-монахи орденов Тевтонского и Меченосцев создали мощный Ливонский орден, с задачей продвигаться на Русь, покорять население и обращать его в свою католическую веру. Активно сопротивлялся этой агрессии суздальский князь Александр Невский. Он со своей малочисленной дружиной разбил лагерь шведов на Неве и немецкий отряд, стоявший в Пскове, разгромил ливонских рыцарей на Чудском озере. Но организовать более серьезное сопротивление западному нашествию сил не было. Княжества стремились к самостоятельности и были в междоусобице. Объединить силы для сопротивления ливонцам было нереально, каждый князь заботился только о своих интересах. Русь распалась на юго-восточные, северо-западные и Новгородские земли, враждовавшие между собой, и становилась легкой добычей для врага.  Александр Невский обратился за помощью к Орде. Победитель трех народов был для монголов авторитетом. Батый его признал и обласкал, поверив в его исключительность. Александр побратался с сыном Батыя - Сартаком и заключил союзнический договор, чем не только остановил движение немцев на Русь, но и начал наводить порядок в стране, пресекая удельные войны где с помощью церкви, где опираясь на силу монголов. Но усилившиеся литовцы подчинили города Белой Руси, Латвии, венгры захватили Закарпатскую Русь, а поляки заняли Галицию, Киев, Курск, Чернигов, Смоленск, Вязьму. Объединившись, литовцы с поляками создали великое литовское княжество, которое вело войны с Московским за русские земли на протяжении 300 лет.

66.

Спокойно я чувствовала себя только на работе. Дома было неуютно: квартира не обставлена, зимой - так просто холодильник, босиком по полу не пройти, комнаты продуваются не только через окна, но и через стены, руку к ним прислонишь - лед. Денис зимой часто болеет. Мы все больше одни, и в субботы, и в воскресенья. Хорошо, что на девятом этаже живут Рассохи, как-то коротаешь время с ними. Вова дома гость, даже если он в Уренгое, то приходит за полночь. Но чаще он в отъезде по три-четыре дня, то на дальних буровых, то в Тюмени. Единственное, что радует: не пьет. Да и как при такой нагрузке пить? Видно, что замотанный. Дела, мне кажется, идут у него не так, как он расчитывал. Что-то не клеится, да и вуктыльцы, которых он навызывал, как-то быстро стушевались. Павел Бойдаченко говорит, что это пройдет, просто на Вуктыле не привыкли к такому темпу работы, да и состыковаться с местными время надо. Но, скорее всего, вуктыльцы просто слабаки, все им досталось легко, они все время были на подъеме, бурили самые глубокие скважины, считались самыми лучшими в Министерстве, а в Уренгое их просто не заметно. Разве только Володю Титова признали. Он вытянул самый тяжелый участок. Зато Додонов - никакой. Назначил его Вова главным инженером, а толку нет. К тому же попивает, я же вижу, да и Бойдаченко говорит, что не тянет мужик. Не получилось и у Осипова: был начальником третьей экспедиции всего месяцев пять, да опозорился и уехал домой. Привык на Вуктыле к беспрекословному подчинению, ему там все прощали. А здесь невзлюбили, подпоили на месторождении зимой и выставили на мороз. Замерзнуть не дали, но после такого случая командовать уже было некем. Да и другие вуктыльцы как-то сникли. Приймака Вова назначил начальником управления, а затем перевел в бригадиры. Даже Коваль Мирон не потянул в заместителях у Приймака. Его Вова тоже вызвал с Якутии.
С кем же он собирается внедрять бригадный подряд? На Вуктыле все тянули лямку, а здесь, похоже, колхоз большой, и всех не уговорить. Какие-то здесь люди серые, напуганные. Да и на своей работе вижу только рабов и начальников. Боже упаси, никакой самодеятельности! Чтобы все в срок, и как начальство приказало. Любое, самое пошлое приказание выполнялось с усердием. Такого на Вуктыле не было. Там были специалисты, а здесь исполнители, от и до, зато не нужно соображать. А может в Уренгое так и должны работать, не рассуждая? Здесь - стройка союзная, и начальство союзного значения, постоянно из ЦК или Правительства кто-нибудь гостит, все самое лучшее - здесь, наверное, и начальники самые умные. Только не могу понять, зачем нас выгнали тыкать эти елочки в песок. Их нарубили сотни, чтобы украсить дорогу, по которой поедут Горбачев и Рыжков. И как этим умным начальникам не стыдно втирать очки? И людей ведь не стесняются. Вова тоже плюется. Его объединение пытались заставить убирать мусор, но он послал в горкоме всех подальше, пригрозил, что обо всем доложит Горбачеву, и от него отстали, перекинули на уборку металлолома. Все как с ума сошли с этим приездом. Понятно, что перестройка, но зачем же так стелиться? Я могла об этом говорить только с Вовой, не верила ни в какие изменения. Но он надеялся, что Горбачев развяжет руки хозяйственникам, даст власть трудовым коллективам, тогда многое изменится, тогда и холуйство  побоку, как на Вуктыле. Не верилось.

Татары и Русь.
Татарами (т.е. чужаками) стали называть монголов, половцев и всех кочевых жителей Дикой степи, от Китая до Причерноморья, в том числе башкир, мари, мордву, удмуртов, северо-кавказцев. Несмотря на свою дикость, они не трогали русское духовенство и не облагали его податью, считая аморальным навязывать свою веру. Сами кочевники были язычниками, хотя верили во Всевышнего и в жизнь после смерти. Богу не молились, а жертвы приносили идолам, считая их хранителями стада, а огонь - вместилищем божественных сил, охраняющим от заклятий и наговоров. Жили степняки по Ясе, смертью каралось 14 преступлений: за предательство, необоснованное убийство, блуд, воровство, трусость. Гость пользовался неприкосновенностью, его поили, кормили, и отвечали за его жизнь.
В 1312 году власть в Золотой Орде захватил царевич Узбек. С помощью ордынских мусульман, по приказу, под страхом смертной казни его подданные приняли ислам. 70 царевичей, отказавшихся принять "веру арабов", были казнены, многие бежали на Русь. Его сын Джанибек стоял за союз с Русью и препятствовал проникновению в Поволжье и Причерноморье католиков-генуэзцев, которые уже закрепились в крепости Кафу (Феодосии). В результате борьбы за власть Золотая Орда распалась. Из нее вышли булгары, мордва, гузы. Восточная часть Золотой Орды стала владением Синей Орды, не имевшей представления об исламе. Они были в союзе с Русью, подкрепляемым доверительными и родственными отношениями князей и ханов. В Причерноморье, опираясь на половцев, власть захватил темник Мамай. Он, поддерживаемый генуэзцами, заключил союз с Литвой, захватил Нижний Новгород и двинулся на Москву. Но на реке Ворксле москвичи его разбили, а объединенные полки русских и татар добили его на Куликовом поле.

Татьяна с отцом летала на север, привезла массу впечатлений. Рассказывала, как ненцы пытались ее купить, и какой то дряхлый, весь в соплях старик предлагал за нее десять оленей. А молодой ненец-дебил долго смотрел на нее, улыбался ей, видно понравилась, а потом вдруг резанул ножом по горлу оленя, которого она гладила - решил угостить свежей кровью. Таньке стало плохо, еле отошла. Но Крайний Север ей понравился. Поразило, что так много ярких цветов в тундре. И непривычно было на берегу океана смотреть за приближением парохода, который на глазах выходил из-за горизонта, как из-за шара. И еще все время она боялась, что волны накроют их с отцом, потому что море казалось выше земли, а волны накатывались как с горы.
Похоже, она тоже заразилась севером, уезжать отсюда не хочет, работает технологом на заводе, и мне кажется, что скоро заговорит о свадьбе. Вова, конечно, ничего не видит, ни о чем не догадывается. Последнее время он больше молчит, переживает свои неприятности по работе, где его продолжают клевать. Но может, это и к лучшему: быстрее выберемся из Уренгоя. В любом случае, когда Танька выйдет замуж, ее надо отсюда отправлять, а то жизнь пройдет, как у меня, стылой, среди северных помоек. Я уже забыла, когда в кино была. Ни платье надеть, ни себя показать. Ни концертов, ни театров, никакого общества. Такой жизни я дочери не пожелаю и сделаю все, чтобы у нее получилось по-другому.
67.

Секретарь партийной комиссии окружкома достал дело из сейфа и сказал: "Факты не подтвердились, дело закрывается". Торжества момента не было. Напротив меня сидел незнакомый человек, которому поручили, и он сообщил мне, что я не виноват. Спокойно, равнодушно, да и о чем волноваться? Не посадили ведь, разобрались, сняли обвинение. Все нормально. Наш любимый секретарь горкома при этом не присутствовал. Хотя не так давно он призывал меня в этом кабинете покаяться, сознаться, что я взятку взял, советовал вернуть 125 тысяч рублей, и тогда он и присутствующий при разговоре Никоненко помогут и спасут меня. Секретарь мне был не понятен. Бывший военный летчик, мог бы сообразить, что к чему. Но очень уж хотелось ему разоблачить меня, и поэтому давил. Мое упрямство его раздражало, я ему был неприятен с самого начала уже тем, что был варягом, с горкомом мое назначение не согласовывали. И что же? Прислали жулика, не успел приехать - мебель украл, руководителей всех разогнал, с Никоненко не считается. Ни с кем не советуется, что-то крутит в своем объединении, партком и профком его тоже объяснить ничего толком не могут. Никоненко говорит, что рублем работяг задабривают, не за дело платят, а за приписки. Ну, и с этим разберутся, команду уже дали, не отвертится. Здесь просматривается прямое преступление, подтвержденное документами, которые принес Никоненко.
Я знал, что следователи ничего противозаконного в моих действиях не нашли. ПТТСТ проверяли с пристрастием, вроде бы что-то зацепили в Надыме, но меня это не касалось, да если бы и было что-нибудь серьезное, Стрижев бы позвонил. Со мной тоже беседовали, но я не знал, почему молчит Черномырдин, и поэтому помалкивал. Меня подозревали в присвоении 125 тысяч рублей. А спас меня Игорь Подовжний. Он был у меня в кабинете и слышал разговор с Никоненко, который передал указание Черномырдина отдать Надымским транспортникам деньги на зарплату. Это было необычно, а Никоненко я вообще не доверял. Какой-то был в этом подвох. Игорь шепнул: пусть даст приказ письменно. Я за это уцепился, и мы сошлись на том, что Никоненко даст распоряжение за своей подписью.
Деньги отдавать не хотелось, да и не ясно было, как это можно сделать без нарушений. Юрист, экономист и бухгалтер разводили руками. Но мы придумали. И Подовжний передал им все по закону, приняв временно на работу Надымских водителей, и выдал им аванс. Ссыпать деньги в мешок, как это предполагалось, мы не стали. Но следствие крутило во всю, и мне предъявляли сговор. Что Никоненко рассказывал уважаемому секретарю, можно только предполагать. Когда я ему вручил копию распоряжения Никоненко, была немая сцена. Вопросы ко мне прекратились, но другом мне секретарь все равно не стал и сегодня извиняться не пришел.
За моей войной наблюдали из Главка. Помогать не помогали, но интерес проявляли. Как на бегах. И если на коллегиях мне удавалось парировать выпады Никоненко, то начальство относилось к этому благосклонно. Главный инженер Главка Юрий Топчев, заместители Левин и Попов бывали у буровиков часто, помогали. Однажды даже Черномырдин посетил контору "Тюменьбургаза", и это стало событием. Когда пускали в Уренгое установку по переработке конденсата у А.Голода, то местное начальство штурмовало на заводе, а Черномырдин расположился в кабинете Никоненко, дежурил. Он знал, что я работаю допоздна, позвал  на чай, и мы говорили до глубокой ночи. Это повторилось, я взахлеб рассказывал о бурении, он удивлялся, не представлял, что это так сложно, вероятно, и в Главке мало кто знает об этом. Душа моя пела, я говорил о планах вывода объединения из прорыва, он одобрял, обещал помогать.
Так установился контакт с начальником Главка. Может быть, получится, как с Юдиным. И тогда плевать я хотел на Никоненко, пусть подлавливает, я все равно сделаю, как на Вуктыле, и никто, и ничто мне не помешает.
Все же я сомневался, что Черномырдин будет со мной искренним. В первый же приезд Динкова, когда меня поставили  на ковер, я как в прорубь нырнул с маху, и доложил все как есть. И рассказывал о порядках Никоненко, о том, как загнали буровиков, как гробят бурение, как признали буровиков черной костью и подсмеиваются над ними, как обирают их. Сказал, что преступно так относиться к людям за их труд. Министр не перебивал, слушал 40 минут. Никоненко вначале зашикал на меня, замахал руками, а потом сполз под стол. Не лучше выглядел и Черномырдин. Я понимал, что надо собирать чемоданы, такого не прощают. Но все обошлось. Меня не клевали, и вдруг пошло жилье и детсадики, а местный директорат начал признавать за своего. А ощущение расплаты не отпускало, чувствовал, что контакта с начальством не случилось, и гореть мне по первой мелочи.
Буровые бригады ломали темп. Работа вспомогательных служб захлебывалась из-за медленного бурения. Простои оставались значительными, особенно зимой. Много времени терялось на ввод станка из монтажа в бурение, затем при перемонтаже на кусту, на подготовительные и вспомогательные работы. Скважины глубиной всего пару тысяч метров бурились меньше двух месяцев, а все равно больше двух-трех скважин за год бригада не набуривала. Остальное время - простои.
С нетерпением ждали переоснащенный буровой станок блоками Приймака. И сразу пошли чудеса. Перемонтаж на кусту - не более 12 часов. Получалось, что бригада осилит за год уже шесть скважин. Конечно, не рекорд, но для нас - хорошая прибавка.
Дожидаться блоков Приймака бригадам было невтерпеж, и мы закрепили за бригадой по второму станку. Это тоже ускорило работу, показатели наши ползли вверх. Бригады начали зарабатывать, а бурмастер Лысенко отказывался получить первую повышенную зарплату 2.5 тысячи рублей: испугался, что посадят. Зарплата не стала производной труда. Осознание сделанного не догоняло его оценку, а учить народ, как на Вуктыле, пока было некому, "дни бурмастера" проводились формально, такими же были подрядные договоры с бригадами. Разобраться в формировании заработка бригадам было трудно. Со временем и это придет, а пока буровики сравнивали свои заработки с газодобытчиками и удивляли всех.

Село Павловка признало татар, взяло баскака, согласилось на перепись и на десятину кунами и пушниной. Здешние татары были народом смешанным, разнокровным, с предками от разных степняков: чувашей, булгар, половцев и башкир. Поэтому они село не грабили, поставили свои кибитки и мазанки, складывали добычу, а хан Плано взял за выкуп  христианку, по прозвищу Ева в жены сыну своего брата из семьи Кокоря. Ева, из берестовских руссов, была обучена грамоте и поэтому представлена к баскаку. От этой семьи пошло  прозвище Кокор и Ева, и от них родился Глеб, который положил начало Кокоревым, а последней в роду была бабушка моя по женской линии - Татьяна Кокорева, сельская учительница. Семья занималась торговлей. Породнившись с  татарами, жили в мире, а некоторые были отпущены торговать к мордовскому хану Пургасу, на Оку. Татары между собой всегда почтительны и послушны, честны и терпеливы, не воруют, не бранятся и не дерутся, помогают друг другу в нужде, любят выпить, жены их целомудренны, но на слова непристойны и неопрятны. Жен они покупают столько, сколько могут содержать. С чужими татары становились коварными и лживыми, могли убить, не задумываясь. Татары не интересовались селом, если получали ясак вовремя. Работать  для них считалось позорным, и все время они проводили на охоте или объезжали свои стада, которых великое множество. Быки, овцы, козы, а особенно лошади - их главное богатство.
С половцами и мордвой торговали "по немому": на лодиях привозили товары в определенное место и удалялись. Туземцы привозили свои товары, раскладывали рядом и тоже удалялись. Торг состоялся, если товары разбирались. Когда встречались, то миром расходились редко, а всегда били их, а если те бегали, то шли за ними и жгли их хлеб, травили скот. Много зла было от хана Пургаса. Он набегами побил многих, но и мордву перебили, особенно когда строили город на устье Оки - Нижний.

68.

Пришел в Главк новый начальник - Вяхирев Рэм Иванович из Оренбурга, человек Черномырдина. Росточка маленького, но на своем твердо стоит, дважды не повторяет. От Черномырдина, которого утвердили министром, он получил, скорее всего, карт-бланш. Это понятно, "Тюменьгазпром" качал 350 млрд. кубов газа, из 550-ти союзных. Вяхирев ударил по строптивым, по тем, кто артачился. Жаль, под нож попал Стрижев. Гордость не позволила ему прогнуться под варягом, и он ушел. Вместо него в Надым послали Валеру Ремизова, парня толкового, но без амбиций. Зато замом Вяхирева назначили Рафикова Леонарда Гилязовича.
С Вяхиревым у меня отношения сложились. Мне завихряться было не от чего. Бурение пока криво стояло на ногах. Хотя работу свою выполняли, даже решали сверхзадачи, которые ставило руководство. Особенно этим грешил заместитель министра Маргулов Грант Дживанширович. Бурения он не знал, поэтому разгоны устраивал строителям и газодобытчикам. Все, что он кому-то поручал, аккуратно записывал в свой блокнот и давал расписаться. Не дай бог в срок не выполнить. Правда и помогал. Прислал как-то из Баку сварщиков, а я всего-то высказал сомнение, что из-за сварки в срок не уложимся. Вообще нам поддержку стали оказывать многие, потеплело Министерство к буровикам. Может быть,  это заслуга Мнацаканова, а может министр менял направление. Поговаривали, что Черномырдин, воспитывая на коллегии службы говорил, что у буровиков только по одним железкам названий две тысячи, а в добыче всего три задвижки. Хотя именинниками мы не были, но своими в Министерстве становились, и решали в Москве больше вопросов, чем в Тюмени, особенно по снабжению.
Но, как это бывает, в какой-то момент нас перелюбили. Неожиданно, без предварительного разговора, я получил приказ министра, в котором все бурение, включая краснодарцев и украинцев, переподчинялось мне. Мнацаканов об этом приказе не знал. Удар был нежданным. "Тюменьбургаз" только начал подниматься с колен, проблем было выше крыши, и поэтому подчинять нам более сильные организации было просто не логично. Оба начальника, украинский и краснодарский тут же надулись, не могли поверить, что я ни причем. Хотя и понимали, что это грозит провалом, прежде всего самому "Тюменьбургазу". Два месяца потребовалось Мнацаканову, чтобы спустить этот приказ на тормозах. Вяхирев тоже понял, что погорячились, и не напоминал о приказе. Успокоились и кубанцы. Чья это была инициатива, можно было только догадываться.

Москва и татары.
Татары получали дань с русских городов до 1480 года. Они согласовывали назначения князей, давали Ярлык (грамоту) великому князю на престол во Владимире, а позже и в Москве, вызывали в Сарай (в Орду) князей на отчет, а непокорных на суд. Титулом "царь" на Руси называли  ханов "Золотой Орды".
Русские князья стали вассалами кочевников, но, потеряв свою политическую самостоятельность, в монгольском улусе обрели защитника от литовцев и поляков, а проявленная религиозная терпимость кочевников позволила сохранить православие на Руси. Укрепившаяся дружба московских князей и возникающие родственные отношения с ордынскими ханами, позволили Москве занять лидирующее положение в Новой Руси, получившей в последствии название Россия. Сохранение принципов национальной терпимости сконцентрировало в Москве лучших представителей соседних народов, и сосредоточило здесь богатство и власть всего государства. А добровольное крещение как основное условие поступления на московскую службу и при заключении браков, позволило множеству татар объединиться с русскими в православной вере, отчего москвичей называли еще и татарами. К Москве потянулись и славяне, не примиренные католической верой Польско-Литовского княжества, и язычники, и православные татары из Орды, принявшей ислам. Активное православие распространилось в Новой Руси, получившей из-за этого название "Святой". Эта великорусская идея позволила укрепить самостоятельность Новой Руси, и объединиться православным на Куликовом поле. Произошло окончательное разделение Руси на Древнюю (под католической  Литвой) и Новомосковскую ортодоксально православную.  Русь, с юга и востока окруженная татарами, вынуждена была дружить то с Ордой, то с крымскими ханами. Но когда Орда, с приходом к власти Мамая, вступила в союз с литовцами, Новая Русь перестала ей подчиняться и оказала сопротивление. То же произошло  с Казанским  и с Астраханскими ханствами. Они, в итоге, проиграли из-за турецкой ориентации и были подчинены России.

69.

На коллегию Главка прилетел министр. Мнацаканов был рад - "Тюменьбургаз" все хвалят. Встречались мы с Черномырдиным редко, мимоходом, но всегда по-доброму. На встречи я не напрашивался, он человек занятой, а мне хватало своих начальников. На заседании коллегии посадили меня и Мнацаканова в президиум. Напрасно он сделал это. Мы были никакие, дули до утра коньяк, обменивались новостями. Сразил меня Виктор Степанович, когда обернулся и сказал, что мне выступать через одного докладчика. Ситуация была матовой, подготовиться нет времени. О чем говорить я решил, когда шел к трибуне. Лишь бы язык не заплелся. На удивление, все прошло гладко, даже сорвал аплодисменты зала, а Черномырдин поднял большой палец. Пронесло!
В перерыве в предбаннике мы поправили здоровье коньячком. Министр подозвал нас и познакомил с Богомяковым, секретарем обкома. Он тоже закусывал икоркой, здесь были все свои, позволялось и выпить, и закусить. Мнацаканов был очень доволен, позиции наши крепкие. Хоть и выпал из обоймы Юра Савастьин. Сгорел по пьянке, забузил в самолете, напугал экипаж, что всех пересажает, его и сдали. Теперь или строгач с занесением, или исключение из партии. То или другое - не сахар, жаль его, мужик грамотный, просто невезучий.
Здесь же, на коллегии познакомил меня Вяхирев с Сергеем Пашиным. Решено создать объединение "Ямбурггаздобычу", а Пашин - его генеральный директор. Он - старожил, вскормлен Стрижевым, порядки Главка знает. Молодой, энергичный, на удивление не пьющий. Говорит, как и все, на трудно переводимом непечатном диалекте, словом, свой человек. Он будет моим заказчиком по Ямбургу. Это для меня новый чиряк: бурить в чистом поле, без цехов, за 300 километров от базы. Самоубийство. Я так и сказал Вяхиреву. И добавил, что думаю о подобных решениях. Ведь о выходе на Ямбург мы услышали только что.

70.

Вяхирев кружил в воздухе уже полчаса. Вертолет то снижался, почти задевая вышку, то опять взмывал и уходил в голову поезда. Ясно, велась съемка. Он проиграл мне пари и сейчас, когда сядет, я сдеру с него бутылку.
Два буровых станка в сборе, по два блока вышечных и дизельных, на понтонных санях шли по трассе с СП-15 на Ямбург. 150-километровую трассу мы готовили почти месяц и погнали станки с поднятой вышкой. В сцепке каждый блок тащили четыре Камацу, а вышечный страховался еще сзади и по бокам тракторами. Санный поезд растянулся. Мы тащили на санях жилье, электростанции, котельные, мастерские. Все, что успели собрать и утеплить за пять месяцев. У Пашина мы взяли только две смонтированные вахты-40, спасибо и на этом. Остальное будем строить, но в год не уложимся.
Пашин, как и все газодобытчики, смотрел на буровиков свысока, знал о бурении понаслышке, и у него в голове не укладывалось, зачем этот хлам буровикам. У него на базе токарные и фрезерные станки стоят без дела, могли бы пользоваться.
Психология начальников от газодобычи шаблонная. Слушать они ничего не желают, сами все знают и решают, а всякие там мелочи, как пробурить дырку, это не бог весть какая сложность. С его заместителем Одесским, человечком с пальчиками-ластами, говорили мы на разных языках. Что касается продуктов и жилья, он был в курсе, а если что другое, разводил руками. Еще одним начальником, главным инженером, был сынок Маргулова - Александр. Он был молод, спесив, раздувал щеки, кричал по пьянке, что он сын министра, в общем, важничал. Единственным серьезным человеком у Пашина был его заместитель по капстроительству Арно. Он начинал еще в Промышленном в Якутии, что нас и сблизило. Похоже, рассчитывать при выходе на месторождение можно только на себя. Жаль, такие красавцы станки загоняем, межремонтный период менее суток. Станок не надо разогревать, перетащил по кусту и бури. Его бы в поток, на Уренгое использовать. Но кому докажешь? Поймут, когда в стенку упрутся. Вяхирев такого станка еще не видел, забрался на сани, походил в дизельном блоке. Молодцы, утерли нос американцам! Они были у нас в прошлом месяце, семь боссов с Аляски. Предлагали купить их буровой станок за 50 млн. долларов. Хвастались, что он блочный, перевозится самолетом и собирается за 30 дней. Председатель Госплана Байбаков, когда я сказал ему о предложении, задергал головой и согласился дать денег на один станок. А для чего? Наш не хуже. Стоит дешевле и гоняй его по тундре, не разбирая, хоть 20 лет. Ходячая буровая, и в 50 раз дешевле. Вяхирев с американцами так и не встретился. Нагрузил этой заботой меня и Рима Сулейманова, главного инженера у Никоненко. Мы с американцами пили по-черному, показывали свои базы.
Инструктировал нас Вяхирев по телефону, и когда Рейган посетил фашистское кладбище в Германии, нам приказали попридержать сувениры и перейти на официальные отношения. Американцы казались простыми парнями, но подкованы были, знали про наши запасы газа, и рассчитывали как-то сюда влезть.
Рэм обошел весь поезд, все высмотрел, выспросил, был доволен, но психанул, когда я завел, что все напрасно, все равно будем стоять, не готовы идти на Ямбург, только людей намучаем и всех насмешим. Может, я и впрямь был тупым? Родине газ нужен, от нас подвиг требовали, а не нытье.

Меня из Ямбурга вызвал министр. Он в Уренгое, у него день рождения, а у меня нет подходящего сувенира.
Дела на Ямбурге шли хуже некуда. Строители сдали СП, трубу и ждали наших скважин. Мы не бурили, мучались, в основном, стояли. С новым начальником "Ямбурггаздобыча" отношения не сложились, и я добрым словом вспоминал и жалел Пашина, которого посадили на два года за какие-то махинации.
Выбирался с месторождения в непогоду. На подъезде к вертолетной наш УАЗик чуть не занесло под ковш Камацу, чистившего дорогу. Плохой признак, лететь не хотелось. Погода была не летной, пуржило, летуны ворчали, но дело свое знали, повезли.
Велено прибыть мне в "Русь", в штабную гостиницу. Там меня встретил встревоженный Мнацаканов и сказал, что с министром беседует Богомяков, и что дела плохи из-за Ямбурга. Вызвали наверх. Говорил Богомяков, вернее, меня клеймил за безответственность, за срыв задачи. Рта мне раскрыть не дал, да и сказать мне было нечего, он все равно не поймет.
Через месяц в Уренгое проходила выездная сессия Министерства. На ней меня освободили от работы. Черномырдин с трибуны поливал меня грязью. А Вяхирев в перерыве сказал, что у него не хватает груди меня прикрывать. Что случилось, какая мина сработала? Мнацаканов утешал, но мне стало на все наплевать. Я очень устал и решил, что с этими людьми работать никогда больше не буду. Как прав был покойный Юдин, не пуская меня в Тюмень!
Легко перешагивают большие начальники через чужие судьбы. Не задумываясь, режут их под  корень. Когда много власти, Душа черствеет, а правда остается только для себя. Но им аукнется.
Все притихли. И хоть увольняли меня несправедливо, никто не возмутился. И, отгородились от чужой беды, вздохнули с облегчением, когда я уехал. Вспомнилось, как и мы в свое время на Вуктыле открестились от Сухомлинова, когда его выгонял Шербина. Сухомлинов был в почете, его трест ходил в передовых. Но на его беду, Щербина выдвигался в Верховный Совет от Вуктыла, а к 7 ноября строители не ввели водовод для города. Событие рядовое, но Щербина обещал избирателям дать воду, и Сухомлинова выгнали, не дав доработать три месяца до пенсии, вместо благодарности за долголетний и безупречный труд. Щербину я невзлюбил, хоть тот и получил за север звезду, ему не верил. Он много и складно говорил, но мне из глубины свиты уренгойских встреч был не авторитетен. Со мной случилось что-то похожее. Как и Сухомлинов, я был брошен на заклание, и мои начальники жертвовали мной.
Нас, начальников, увольняли еще большие начальники, и особого сочувствия и сожаления у окружения это не вызывало. Одних меняли на других, какая разница кого приносили в жертву, все забывалось быстро, к новой власти приспосабливались, а прежнюю забывали. Я ушел, оставив кусок жизни тем, кто мне верил: Добрынину, Верченко, Ахметову, Пальчаку, Аминову, Подовжнему, Лысенкову, и еще десяткам трех из 5-ти тысячного, так и не ставшего родным, коллектива.


4. Ямал.

71.

В вагончике шел торг: продавали в Ухте возле аэропорта базу золотоискателей Вадима Туманова за один миллион наличными и четыре миллиона перечислением. База хорошая, ухоженная, но для нас - маленькая, и таких денег не стоит. С другой стороны, территория позволяла разместить и склады, и РММ, да и существующие цеха можно легко расширить. В придачу дают шесть участков в горах на Урале со складами запчастей к автотракторной технике, по спискам - один дефицит. База подходила уже только по тому, что у нас вообще ничего не было. Сидели мы за забором базы "Ухтатрансгаза" на Озерном, владели тремя балками и одной эстакадой под оборудование. Была у меня еще печать, и пустой расчетный счет в банке.
После Тюмени Мнацаканов предложил мне принять Армавирское УБР. Но работали там скучно, в каком-то сонном ритме, приспособились и существовали, медленно разлагаясь. Дело там умирало, начальство с этим смирилось. Я слетал, посмотрел и отказался. В "Кубаньгазпроме" я встретил своего старого знакомого Гущина, которого выгнал с 44-ой буровой. Он работал здесь старшим диспетчером ЦИТС. Мне стало грустно, что такие люди у руля. Гущин вначале испугался, а затем, когда узнал, что я ищу работу, вмиг обнаглел, пригрозил со мной расправиться и успокоился только тогда, когда я уехал в аэропорт.
Позвал меня в Ухту Петя Яковлев. Он предложил на выбор вакансии, а затем, главное, для чего вызвал. Надо что-то решать с Ямалом. Объединение вновь слилось, новый начальник Богдан Будзуляк не прочь выйти на Ямал, поэтому поручил Яковлеву подыскать кандидатуру. На Ямале у объединения зависли основные фонды, а передавать их геологам не хотелось. Основания для выхода на Ямал уже были. Геологи сдали в эксплуатационное бурение три площади: Харасавейскую, Бованенковскую и Крузенштерновскую. Запасы там больше, чем на Уренгое и Ямбурге. Осваивать их министерство не собирается, сил нет. Будзуляк, как и Юдин, понимал, что без новых площадей объединение кончится, и готов был рискнуть с выходом своими силами, своими возможностями. Нужно за счет своих средств зацепиться, и, не раздражая Министерство, начать обустраивать какое-нибудь из трех месторождений. Это была усеченная идея Юдина, но все же вариант, и я был самым подходящим для нее исполнителем. Будзуляку не пришлось меня предупреждать об осторожности. Меня кнутом сейчас не заставишь общаться с тюменцами или с министерскими.
На Ямал я улетел сразу же, через Салехард. Друзья-геологи выдавали мне информацию, просвещали, пока я не понял главного: всего на полуострове 40 триллионов газа, а на шельфе - кто знает. Одним словом, газовая кладовая, можно земной шарик обогревать. Но настораживала мерзлота. Что, если Ямал окажется замерзшей грязью? Один фонтан - и кончится весь полуостров. У геологов однажды уже горела скважина. Кратер остался в полкилометра.
Подшибякин - начальник объединения, здоровенный дядька со Звездой Героя на груди, принял меня по-доброму, слышал обо мне. Поговорили нормально, ему было с руки, если "Газпром" выйдет на Ямал. Трудно доказывать первоочередную важность поискового бурения, если  нет спроса на месторождения. Он пообещал помочь, и я четыре дня летал по Ямалу на МИ-8 геологов. Был конец августа, и зима еще не подошла. Мох был еще зеленым, а карликовые деревца, чем не экибана вместо цветов. Вертолетчики рассказывают, что тундра в одну ночь вся покрывается ковром цветов, как в сказке. И тогда в ней начинается жизнь. Шуршат, попискивая, зверьки под ногами, маленькие, как мышки. Это лемминги - полевые грызуны, их здесь тысячи - основной корм песцов. Песцы, как собачки, сейчас человека не боятся, подходят к ноге, но зимой близко не подпустят.
Острова и берега рек забиты птицей. Гуси и утки скоро собьются в стаи и улетят. Очень много куропаток. Они местные, здесь зимуют, корма для них навалом. По пути залетали к рыбакам. Малосол нельмы и жареный муксун - это что-то. Размеры рыбы впечатляют. Нельма по два-три пуда,  что меньше, отпускают в речку нагуливать вес. Рыбаки рассказывают, что когда рыба нерестится, то лодка идет по рыбе, оставляя от винта кровавый след. Черпать ее можно, чем попало, не обязательно сетью. Бывает, по реке в разное время идет разная рыба, как по расписанию, и каждая в свой ручей.
Вернулся с Ямала впечатленным. Это не Ямбург, не Уренгой, где все мертво. Здесь - жизнь, природа дышит и грамотно все регулирует. Очень хорошо, что пойдем на Ямал малыми силами. Осмотримся, освоимся, и подумаем, как жить с природой в мире. Такую распаханную тундру, какую я увидел с вертолета, не оставим после себя. Ямал - это надолго, предстоит очень серьезная работа, интересней не бывает.
Седьмые сутки я писал обоснование, программу выхода на Ямал и расчет ресурсов, почти не спал. Решил выйти с базой прямо на месторождение, подальше от геологов. Яковлев со всем согласился, и мы пошли докладывать к Будзуляку.
Начальство думало не долго, и 10 сентября 1986 года родилась Ямальская экспедиция глубокого бурения.
Мишка Глузман, экономист артели золотоискателей, хотел решить все сегодня. Он торопился, потому что завтра у Туманова суд, и не исключено, что все его имущество конфискуют. Договорились так: за базу 200 тысяч наличными и два миллиона перечислением. Будзуляк тут же дал команду перечислить два миллиона, а я отправился по друзьям собирать наличные.

72.

Будзуляк отправлял в Мурманск под навигацию на Ямал все излишки ресурсов. Но команды его выполнялись плохо, каждый начальник старался попридержать свое, а технику отдавали так и вовсе гробы. Мой заместитель Володя Яриков мотался между Мурманском и Ухтой, но комплектация шла плохо, и мы к январскому каравану не набирали грузов даже на одну морковку.
Квартиру в Ухте мне обещали к весне, поэтому жена и дети жили в Уренгое, а я изредка летал к ним. И как-то меня осенило: не позаимствовать ли ресурсов для Ямала на Уренгое? ИЛ-76 томились в аэропорту без работы, летного времени до Харасавея всего час, с разгрузкой-погрузкой три часа, пару рейсов в день получалось, а то и три, а один рейс - это 40 тонн груза. Уренгой перезатарен ресурсами, трубы в штабелях ржавели годами, базу ПТОиК завалили санями, которые не использовались, и их выгружали за забор, вместе со всякими будками, балками, емкостями, рулонами. Все это было почти бесхозное, во всяком случае, не востребованное.
Яриков принимал грузы на Харасавее, а я отгружал все, что удалось прибрать. Друзья помогали. Игорь Подовжний передал тракторы, плетьевозы, автокран, а Пузырев самосвалы, тяжелые бульдозеры, вездеходы, ГТТ. С базы ПТОиК мои орлы увели работающий ДЭК-25, да так, что за обеденный перерыв он был уже погружен в ИЛ-76, и только одни пригруза от него остались на снегу. Мы подчистили Уренгой прежде, чем местное начальство забеспокоилось. Надо было заканчивать, тем более что переоформляли мы только технику. Остальное было неучтенными. Я вспомнил, как меня грозились посадить за два шкафчика и кровать. Но скандала не случилось, ресурсы Уренгой получал легко и в избытке. Последними рейсами я увез хозяйство бригады Приймака и моих орлов-такелажников, заварив их в контейнерах от досмотра таможни. Его люди и он сам будут оформляться по всем правилам, отработав положенное время, получив пропуск КГБ для работы на Ямале.
Привезенный груз впечатлял! Более 500 тонн строительной трубы, емкости рулонные тысячники и пятитысячники, сани, вагончики, сварочные посты и агрегаты, электростанции и новенькая техника. Навигация еще не началась, а мы были с грузом и начали готовить десант на Бованенково. Почти все предназначалось для Приймака. Его люди, накапливаясь на Харасавее, сформировались в бригаду, затем в участок, готовили санный поезд: жилье, столовые, сушилки, электростанции. Все варилось в блоки, как на Ямбурге, и будет на санях перемещаться с объекта на объект.
Навигация задерживалась. Ветер дул с материка в океан, и лед отрывался, образуя забереги. Геологи беспокоились, что льда нет, а ресурсы, и, особенно дизтопливо, на исходе. Но с нами дизтопливом поделились, и десант под командованием Анатолия Бондарчука из 15 саней и тяжелой техникой ушел 23 февраля на Бованенково. Идти надо было практически по азимуту на точку, которую я обозначил. Но вышкари - люди бывалые, обкатанные Уренгоем и Ямбургом, умели все, у каждого высшие разряды по пяти-шести профессиям. Они дошли, и через пять дней, когда я прилетел к ним на точку, уже разворачивали ГСМ, накатывали зимник и били трассу по торосам на Кошки через Мордаяху для приема грузов.
Без ЧП перевезли весь груз с Харасавея, ждали навигацию. Тем временем грузы в Мурманске копились, и в начале апреля пришел караван. Разгружали быстро, вкалывали, себя не жалея, боялись отрыва припая, но обошлось.
Все проходило спокойно, без надрывов, хотя это был Ямал, и ветер прошивал даже два свитера под дубленкой, а пурга могла завьюжить ни от чего и затянуть на двое суток. Все как-то приспособились, водка и спирт были в запрете, а по трезвому никто на рожон не лез, хотя работали, себя не жалея, на совесть.
Не ради славы и почета,
Не для отличий и наград
Пахал я до седьмого пота,
И подгонял меня азарт.

А жизнь моя - всегда забота,
Еще и тяжесть по плечу.
Но если взялся за работу,
Любые горы сворочу.

На зов срывался, как в атаку,
Меня никто не гнал вперед.
И если ввязывался в драку,
Знал, кто со мной, не подведет.

Сказал и сделал. Вся недолга,
Не оставлял свои долги.
Всех делателей помнят долго.
Могешь? Так делай. И моги.

И не понятно, что за сила
Забыть заставила уют.
Судьба по северам носила,
Я завтра там, сегодня тут.

Но с ней я не играю в прятки,
И верю в то, что впереди.
Иду по жизни без оглядки,
Пришел, увидел, победил.

73.

Лето на Ямале, как и рассказывали старожилы, приходит сразу. Весенние дни солнечны, и за одну ночь бурно зеленеет тундра. Разноцветье и аромат! Все купается в солнце, активно и торопливо проживает короткое лето. Этот период для тундры самый ранимый. Мы расставили санные блоки в разных местах: у реки на плесе, на буграх, на склонах, на сваях. И увидели, как на глазах блоки сползали, тонули, сваи проваливались. А там, где стояли сани, появлялись ручьи, а через три-четыре дня из них - овраги. Такая же картина по тракторным следам. Оказалось, что и ходить в тундре можно только разными тропками, даже нога человека разрушает покров, и солнце растапливает поверхность земли, или то, что вместо нее. Прилетела наука, обустраивала полигоны, а мы законсервировали технику, и перешли на ручной труд. Но ГСМ разворачивали, ставя блоки на полуметровые по диаметру трубы, с большой точкой опоры, дополнительно укладывая в основание мох. Обустраивали также блоки жилья из КДМО. Получались уютные комплексы на десяток комнат на единых санях, с банькой, сушилкой, с красным уголком. Эти блоки тоже устанавливали на трубы большого диаметра и усиливали изоляцию мхом. За лето подготовили жилье на 500 человек.
Так же, как в Уренгое, связисты оснастили наши объекты, вручили каждому мастеру и бригадиру мобильник. Разнарядка проходила в эфире, корректировалась круглосуточно. Связисты перепрыгнули через себя, долго колдовали, и по рации я связался с объединением. Вася Подюк не поверил, что я говорю с Ямала. Он - главный инженер объединения, и связь у него в подчинении.
Ясно, мы зацепились крепко, дальше дело пойдет, если все делать обдуманно. Как, еще не знали, но уже обсуждали схему. Появились ребята с Вуктыла, создавались транспортный, тампонажный и механический цеха. Электроцех я не хотел создавать без Володи Титова, а его не отпускали с Уренгоя, с должности главного энергетика объединения. Но это вопрос времени, его не удержат. Появился Додонов, стал главным инженером, Анатолий Кравченко - главным механиком, Николай Близнюков - главным технологом. На месторождении создали свое конструкторское бюро и спорили до хрипоты о преимуществах блочных конструкций. Мы ловили любую информацию по Аляске, принимали к сведению любые идеи и становились убежденными сторонниками понтонных оснований. В отсыпку кустов мы не поверили, а в том, что может твориться со сваями, уже убедились. Пришлось основание буровой установки задрать на 4.5 метра, а от этого увеличилась ее парусность. К тому же мы укрывали дизельную и даже вышку панелями, собираясь создать человеческие условия труда помбурам. В общем, пришивали одно, укорачивали другое. Вес каждого блока зашкаливал за 250 тонн, но по расчетам выходило, что на понтонах он будет стоять без отсыпки, не проваливаясь. Как передвигать летом станок с помощью своей талевой системы, исключив трактора, нам было ясно. Но предстояло придумать систему утилизации выбуренного шлама, исключить возможности растекания раствора, разместить на блоках тампонажную технику, склад сыпучих, технику каротажников, обеспечить при этом доступ к устью для ликвидации фонтанов. Нужно доказать волгоградскому заводу-изготовителю необходимость изменения конструкций узлов, принять нашу дополнительную нагрузку на вышку. Это будет экологически чистая буровая. Можно будет бурить, практически не касаясь поверхности тундры. Фантастика, но это потребовало увеличение металлоемкости в семь раз. Вероятно, нас бы не поддержали. Но сыпать куст было нечем, и нам разрешили творить в порядке эксперимента, хотя критики было, хоть отбавляй.

Неожиданно Будзуляк привез к нам комиссию Мингазпрома. Мне об этом сказали накануне. Человек 20 начальников ходили по нашим полигонам, осматривали диковинные блоки базы, буровой станок. Смотрели на все, как на новые ворота, без понятия, не представляя, как все это будет работать. Но четкий слаженный труд людей, идеальный порядок, особенно в складировании материалов, сыграли свою роль - начальство осталось довольно. Поварихи особенно постарались. Борщ, пельмени, рыба в разном виде укрепили мнение о благополучном начале освоения Ямала, а Вяхирев, как будто ничего и не было, интересовался деталями и на прощание сказал: "Звони".
Их прилет даст нам ресурсы. Севергазпром выдохся, и Будзуляк теперь из Министерства потянет. Не дай бог, если получится, как с "Уренгойгаздобычей", и начнут нас урезать. Любителей перераспределять всегда было хоть отбавляй. Эти благодетели, как коршуны, набрасывались на все, что плохо лежало. Особенно отличался Федя Чопко, который был уже замом у Будзуляка по снабжению. Но о Ямале мы заявили громко, и вскоре пришел приказ на переименование нас в трест "Северспецбургаз".

Из-за междоусобиц Орда распалась и окончательно перестала существовать в 1502 году. Россия вновь вернула Рязань, Тверь, Псков и Черниговское княжество. Татары, по сути, укрепили Московское княжество, которое стало основой создания Российского государства. Казанские татары с 1438 года закрепились в Казани, которую построил хан Улуг Мухамтек, а также в той части Поволжья, которая входила в Волжскую Булгарию. Ханство политически ориентировалось на одну из двух группировок: одна была за союз с Русью и торговлю с ней, другая - за Крым и Турцию. В 1552 году Иван Грозный, вместе с крымским ханом, завоевали Казань.
Крымские татары закрепились в Крыму. В своей основе это были половцы, но с большой смесью осетин, греков, итальянцев, армян, турок.  Ханство образовалось в 1427 году, когда власть захватил Хаджи Гирей - потомок Чингисхана. Он стал вассалом султана. Вначале Крымское ханство союзничало с Москвой и оказывало помощь в борьбе с литовцами, в освобождении от них территории Древней Руси, но затем, попав под влияние Османской империи, татары несколько раз вторгались в русские земли, а в 1571 году хан Давлет Гирей сжег Москву. Ханство присоединили к Российской империи только в 1783 году.

74.

Седьмой день мы разгружали караван. Пришло четыре "морковки", почти 60 тысяч тонн груза, не считая дизтоплива и керосина. Ледокол не смог довести суда ближе, сделал майны в 20-ти милях от берега. Думали, все впустую, но пятого мая корабли пришли. Много спорили, успеем или нет, в этом районе грузы не принимали, но мы рискнули и оказались правы: лед плотный, ветер устойчивый, с моря. На Харасавее уже с месяц, как вода у берега, а мы только начинаем разгружать. Сил хватило сразу на два борта трех "морковок", одна ждала очереди. Груз возили на всем, что двигалось, а вся техника, что пришла на судах, тут же расконсервировалась и цепляла сани. Торопились. По трассе пошли трещины, затем ледокол получил команду идти на выручку дрейфующим полярникам, затем умер капитан от сердечного приступа, и мы вывозили труп вертолетом на материк. В общем, подарили нам моряки еще сутки.
Хлопцы мои не спали по трое - четверо суток, но держались. Связистам памятник надо ставить: все каналы четко работают. Информация поступает и с корабля, и с берега, и по трассе.
Нырнул в трещину Камацу, лег на глубине шести метров. Тракториста под зад льдиной сбросило на лед, остался жив. Сняли с разгрузки два КП-25, организовали подъем крана, все же под миллион долларов стоит. Ныряли в майну, как в прорубь, почти сутки, но зацепили и выудили.
Приймак с Титовым качают топливо, ТС уже скачали. Тысяч пять не влезет. Приймак приехал, глаза горят, уговаривает скачать дизтопливо в озерко на лед, потом, дескать, соберем. Сдурел! Заполняем все лохани, разворачиваем рулон  лежа и сливаем в него остатки.
Жаль, но моряков подпирает время. Делать нечего, рискуем, сгружаем конструкции вахт, КДМО, трубы, панели с последней "морковки" прямо на лед. Если ветер повернет и оторвет лед от берега, то подарим моржам 15 тысяч тонн груза. Но старики ненцы угощаются у нас чаем уже с неделю и дают хороший прогноз. Не обманули. Успели: что волоком, что подняли кранами, но все добро на берегу. На прощание морякам отстучали "семь футов под килем", хотя в Арктике это условно. Теперь и мы с морем познакомились.
Вторая зима - не первая. На месторождении стоим уже двумя ногами, здесь все идет своим чередом. Летают вахтой 700 человек. Можно принять и больше, но такая задача не стоит. Четыре конторы обустраиваются. Вышкомонтажники свои проблемы решили и занимаются буровым станком, придумывают всякие экологические штучки. Придумали теплый туалет на санях, с калорифером. Утилизация решена изящно: на дыру - сборник фекалий, пробуренную большим диаметром, наезжают сани и съезжают, когда дыра заполняется отходами. Несколько ведер воды, и все смерзается навечно. Таких дыр можно бурить сколько угодно, а тундра останется идеально чистой. Помню, как мы с этим мучались на Ямбурге. Тамошние вагончики под туалеты заполнялись дерьмом по мере их использования. Все мгновенно замерзало, и на это сверху добавлялось свежее до тех пор, пока помбуры могли вскарабкаться, пока потолок вагончика пускал. Дикость, но никто об этом не задумывался. На Ямале хороним все отходы, использованную воду, мусор. Технология проста. ППУ паром вымывает в мерзлоте полость нужного размера, туда все сваливается и замораживается. Кто знает, может, так же будем хранить дизтопливо и ТС, как Приймак предлагает.
Приймак собрал сварочный цех из двух модулей. Красота, нет ветра и снега, сварка не сбивается. Ремонтно-механические мастерские разместились в центре месторождения. Принцип тот же: блоки на понтонном основании. Механические цеха потихоньку оснащаются станками. Жилье здесь лучшее на месторождении: Вахта-80 и Бранденбург. Настроены бани, а в столовой четырехразовое питание, разумеется, бесплатное. На своей пекарне всегда пять-семь сортов свежего хлеба. На базе свой ГСМ на 20 тысяч тонн и склад ТС на 10 тысяч тонн.
Когда появился Володя Титов, пошли дела в энергохозяйстве. Строит ЛЭПы, обустроил газовую скважину, установил блоки под газотурбинные двигатели. Решено все опутать электричеством, даже буровые будут на электроприводе. В общем, электрификация всего Бованенково. В Москве он выбил все, что хотел, и сейчас половина груза его, одних агрегатов ГТП девять штук - девять громадных электростанций, трансформаторы, кабели, провод в бухтах, сотни ящиков с пометкой "КЭХ", то есть контора энергохозяйства. Титов хозяйственный мужик, все в дело пустит. Бригады у него сборные, но дисциплинка не хуже, чем у вышкарей. Весной будем делиться, я пообещал. Все хотят быть самостоятельными, хотят бригадный подряд. Хотя они уже все знают, но первое время будет трудно. Каждый потянет одеяло на себя, и ведь разорвут, если дать волю. Придется бить по рукам, если будут загребать от основного дела, если не увидят своего интереса в общем, в результате, в бурении. А это очень трудно. У буровиков вроде бы все начальники умные, но хозяина, собственника, как Титов или Приймак, такого нет. Бурение в этом плане самый сиротский участок, все держится на бурмастерах, а они и есть первые потребители. Подыскивать надо человека, не столько технаря, сколько настоящего хозяина.
Со льда мы забрали все. На берегу - половина грузов в навал. Самое необходимое свозим на месторождение, остальное - складируем на берегу реки, вывезем позже, может быть летом. Дизтопливо все не приняли, осталось три тысячи тонн, зато ТС забрали 10 тысяч, будет теперь вертолетчикам дозаправка. Две вертолетные площадки построены, а у Приймака еще и рельсовую дорогу на понтонах к площадке соорудили: груз можно возить на платформе, опять же природе никакого ущерба. Приймак любитель таких штучек. Когда тащили в упряже блоки буровой на точку, все наши примчались смотреть на это чудо, ошалели от наглости и дерзости, и от такой красоты. Только Езепенко, заместитель начальника управления по бурению Мингазпрома был мрачен, предрекал, что все перевернется, зароется, опрокинется. Я его знал давно как опытного нефтяника, уважал, а тут он, к моему удивлению, заныл. Когда форсировали переправу, и Камацу сходу повели блоки на лед, Езепенко побледнел и кричал: "Не выдержит, хана, 700 тонн на льду!". Но Приймак любил фокусы. Накануне, когда проверяли трассу, он показал мне лунки, кольцом обурившие переправу. Задумано так, что лед должен прогнуться под грузом. Если расчеты правильны, то лед не расколется, и блоки проскочат. Так и случилось. Громадный круг льда притопился, забили десятки фонтанчиков, блок проехал и все, как в сказке, вернулось на свои места. Орали все, обалдев от увиденного, а Езепенко влюбился в Приймака, переселился к нему в бригаду. Кстати, не прогадал, там были лучшие поварихи.

75.

Вывеску ЭГБ на базе в Ухте сменили на "трест Северспецбургаз". Расширили территорию раз в пять, засыпав песком болото за базой. Построили склады, собрали три вахты-80 под перевахтовки, запустили столовую. Конторы всех подразделений собрали под единым административно - управленческим персоналом треста. В тресте - порядок: сухой закон и запрет на курение. На общем собрании раз в квартал оглашался результат. Своей прибылью, за минусом отчислений в трест, конторы пользовались самостоятельно по усмотрению своих трудовых коллективов. План выполнялся всегда. Показатели были стабильно высокими. На месторождении основными регламентами стали качество, экология, техника безопасности.
И все же несчастные случаи происходили. Молодого парня, бурильщика, на моих глазах замотало талевым канатом, закрутило вокруг ротора, переломало руки и ноги. На парня без слез смотреть было нельзя, когда его из больницы без ног и руки ввезли на коляске ко мне в кабинет. Нужны были деньги, 100 тысяч рублей. Он смог бы заработать такую сумму за два года, но случилась беда. Быстро все оформили, и дали ему 100 000. Объединение отреагировало тут же, создало комиссию для расследования. С аппаратом объединения шла молчаливая война. Они тянули наши ресурсы, требовали от нас подчинения и почитания, а мы их в упор не видели. Ямал - дело наших рук, мы справлялись сами, и кроме Будзуляка и буровиков никого к себе не подпускали, игнорировали. Нас в ответ клевали за всякую мелочь, особенно доставалось бухгалтерии от главного бухгалтера объединения - Рупь Любови. Она очень любила подарки, но от нас ничего не получала и пыталась возбудить на меня уголовное дело, узнав о квартире в Обнинске. Дошло до суда, и только после этого она отстала.
Были и серьезные трудности. Ямал - территория тюменской области, заказчиком являлся тюменский Главк, и скважины сдавали мы салехардской дирекции, Бурдину. Вопросы комплектации решали с Москвой, меньше с тюменским Главком, а отчитывались и подчинялись "Севергазпрому". Такое положение на исполнительском уровне вызывало неудобства. В Тюмени мы были чужие, финансировали нас в последнюю очередь. Бурдин не рассчитывался с нами по полгода, и жили мы за счет кредитов. Помочь нам "Севергазпром" не мог, Главк его игнорировал. Мы стали энтузиастами-самозванцами, крутились, как могли. Но руководство нас поддерживало, а с приходом Вяхирева в Министерство на должность зама, а особенно с назначением заместителем министра по Ямалу Рафикова, жить стало легче. К тому же и Будзуляк старался помочь жильем в Ухте, бывал на Ямале, даже вывел туда транспортное и строительное управления в расчете на  скорое начало освоения. На Ямале появились организации "Нефтегазстроя". Начали строить железную дорогу.  Все столбились, ждали бума.
Но пришло лето, и все работы были остановлены экологами. Мы уже знали, что происходит с грунтом летом, и принимали меры. Экологи замордовали Мингазпром, а проект пионерного выхода на Ямал "Южниигипрогаза" забраковали. По инерции дамоклов меч навис и над геологами. На совещаниях демонстрировалась тундра, захламленная и загаженная отходами бурения, распаханная вездеходами. Появились цифры уменьшения пастбищ, снижения количества оленей, и местные органы, почувствовав поддержку и увидев возможность ободрать богатеньких, вовсю шантажировали "Газпром".
Мы в этой ситуации выжили. Наша техника на лето консервировалась. Буровые двигались на понтонах, не разрушая тундру. Под блоками рос мох и цветочки, сбросов практически не было, даже шлам перемалывался ФСМ. Народ передвигался пешком и на вертолетах. Наши поселения не выглядели загаженными. Ненцы-начальники с нами дружили. Им нравилось, что мы бережем их землю. Они продавали нам оленей и песцов, мы делились с ними хлебом и оказывали при необходимости медицинскую помощь. Они с нами мирились. Мы не охотились, так как ружья были в запрете, а то, что ловили рыбу в пищу, так ее в реке навалом. К нам не придрались и мы работали. Единственные. К нам часто прилетали всевозможные контролеры, убеждались, а кто не видел, тот не верил, что можно бурить и не гадить, и не ездить вокруг буровой.
"Не боишься экологов? - спросил меня как-то Вяхирев. - Пришлю комиссию".
"Не боюсь никого, присылай".
На голову свалилось пять вертолетов с экологами. Приняли их на вертолетной площадке у Приймака. Последним выгрузился Вяхирев. На мой вопрос, зачем их столько, сказал: "Покажи все. Если этих удивишь, будешь бурить". Три дня нам пришлось обхаживать гостей: кормить и парить в банях, поить спиртом, нарушая "сухой закон", возить на вертолетах, показывать снимки, кассеты, полигоны, блоки буровых, цехов, электростанций, жилья. Полсотни человек все высматривали, щупали, спорили. Они улетели только тогда, когда поверили нам. Нас не остановили. Но всем, кто пришел на Ямал по старинке, с известными приемами, пришлось свернуться. Но и мы не праздновали победу. Стало ясно, что Мингазпром не будет форсировать Ямал. Вероятно, мы создадим фонд эксплуатационных скважин, а время придет, и бросят трубу. Таким же образом законсервированы месторождения в Якутии. Но на Ямале мерзлота особенная. Не появятся ли грифоны, или, чего доброго, перетоки газа? На это могла дать ответ только пробная эксплуатация. Изучением поведения скважины, выработкой необходимых рекомендаций занялась тюменская наука во главе с Юрием Савастьиным, который появился у нас в должности  заместителя директора института.

В середине 14 века власть у монголов Средней Азии получил военноначальник Тимур (Тамерлан - хромой Тимур). Он не был потомком Чингиз-хана, поэтому объявил себя эмиром. Столицей его стал Самарканд. Тимур завоевал владения иль ханов, воевал со всеми, кто не признал ислам, разбил хана Золотой Орды Тахтамыша на реке Тереке, захватил Крым, вышел к Дону, сжег Елец. До конца своего правления Тимур совершал походы на Кавказ, вырубал сады и виноградники, разрушал оросительные каналы, поместья, города, монастыри. Защиты от него не было. Вначале татары, а затем и монголы, грабили, жгли дома и убивали. Они дрались и между собой, и не было никого, кто остановил бы этот беспредел. Из Крыма пришлось бежать, бросив все, и многие перебрались в Грузию к родственникам, принявшим их в свои семьи.

76.

Вяхирев залетал к нам часто, обычно не предупреждая. В свите его стало больше научных работников, в основном из "ВНИИГаза" и "ЮЖНИИГИПРОГаза". Они были в постоянной готовности спорить, если их слушали, ловили одобрение начальства, и умолкали по его знаку. Вяхирев больше молчал, осматривался, решал что-то про себя, искал ответы на свои сомнения, как осваивать Ямал. Но ответов не было, а ученые мужи, которых он возил, мельтешили, противоречили друг другу, от них было больше шуму, чем толку.
Я был за понтоны, противником отсыпки в принципе из-за нарушения экологического баланса, а, в частности, из-за низкого качества песка. Ученые посмеивались над моим невежеством, и один куст был отсыпан. Он отстаивался второй год, и, наконец, они решились показать его Вяхиреву. Пока они бегали по кусту, их доводы выглядели убедительно, но трактор, въехав на куст, утонул сразу. Ясно, что грунт для отсыпки надо возить с материка, а это уже не реально, поскольку влетит в копеечку. Ученые притихли, но отобедали у нас с аппетитом и взяли в Москву по буханке хлеба: сожмешь его, отпустишь - и он распрямится. Вяхирев любил наши пельмени, и поварихи об этом знали. Кормили в наших столовых славно, и пообедать к нам прилетали отовсюду. Мы кормили всех: и геологов, и ненцев.
Я убеждал Вяхирева во вреде отсыпки. Все просто. Ямал - это мерзлая грязь, укрытая торфом, как изоляцией, слоем - не более метра. Через торф идет воздухообмен. Накроешь отсыпкой, нарушишь его. Весенний паводок размоет участки, а солнце дальше будет растеплять, пока все не вымоется. В лучшем случае, на месте отсыпки образуется озеро.
Наука не знала, как строить на Ямале, и Вяхирев с интересом осматривал все, что работало у нас. А сделано было уже прилично. Бурили без отсыпки три станка, легко, без ЧП. Станки передвигались своим ходом, натягиваясь талями через полиспасты на очередную точку устья, и стыковались быстрее, чем за сутки.

Зимой блоки были теплыми: в дизельном работали без фуфаек, в вышечном - укрыты от ветра. Ничего не вмерзало, не отпаривалось. Со стороны станок просто стоял, а он при этом бурил. Станок получился тяжелым, но экологически чистым. Можно его сделать очень легким, но тогда и бурить можно будет только зимой. Пока нам не запрещают, побурим этими монстрами. Тем более что месторождение мы обустроили. Все кусты бурения, базы соединены ЛЭПами. Электростанция из блоков газотурбин в состоянии выдать рабочую мощность в 16 тысяч киловатт, и питается газом из своей скважины. Очистка газа, правда, самодельная, но, наверное, потому и надежная. Жилья настроено в запас, на развитие. Медицина на высоте, соцкультбыт налажен. Заработки приличные. Вяхирев смеется: "Впервые буровики утерли нос добычникам. Все обустроили, даже поделиться готовы". Ну, насчет делиться он загнул, а так все правильно.
Попробовали мы освоить и Морда Яху. Яриков пригнал два катера и две баржи с досками из Нарьян-Мара. Шел контрабандно, без согласования с погранцами, берегом. Да и кто-бы разрешил на речных катерах в море уйти? В нагонную волну вошли в устье Морда Яхи, проскочили плес, а дальше по реке глубины не меньше 15-ти метров. Так и вывезли весь груз с берега на месторождение.

В 1637 году по просьбе царя Теймураза русские приняли в подданство Кахетию и Имеретию, тем самым спасли грузин от разорения персами и от притеснения православия.  А в самом начале 19 века присоединили к себе и Западную Грузию.
Страдавшие от набегов буряты и казахи также были приняты в состав России.
Душевная черта русского народа - терпимость, порожденная православием, верой в предназначенную судьбу, - позволила всем страдающим народам быть принятыми и понятыми, и в то же время сохранить за собой право оставаться самими собой, жить по своим правилам, обычаям и вере. Это не отторгало малые народы Сибири и Дальнего Востока. И Россия, таким образом, влив их в свою семью, стала наследницей тюркского каганата.


77.

Министр прилетел, когда его уже перестали ждать. Пурга усиливалась, видимости никакой. И тут наши решили расслабиться. Встретились старые боевые друзья, а по случаю приезда министра в сейфе стояла выпивка. Петя Яковлев, Юра Савастьин, Тарасенко в качестве начальника салехардского РГТИ, тут же пристроился Додонов, и загудели на всю ночь. От меня отстали, но сами набрались. А министр все же прилетел, и тогда начался переполох. Яковлев по чину старший на месторождении и обязан встречать начальство. Он поздоровался, отводя дыхание, и забился в конец автобуса. Додонов быстро сообразил и нырнул в кабину показывать дорогу, но перестарался, съехал с колеи. Пришлось метров сто идти к буровой по колено в снегу. Министр мигом все усек: "Выгони ты его", - кивнул на Додонова.
Буровая министру понравилась, но погода подгоняла, и прямо с буровой все улетели в Харасавей на совещание. До ночи совещались со строителями. Министр держал меня рядом, интересовался реакцией на разговор, а в конце сказал по секрету, что решил создать "Ямалгазпром". Я был счастлив. Все, как и прежде, я опять в обойме, недоразумения рассеялись, мне доверяют и рассчитывают на меня, а моя жизнь и труды даром не пропадут, распечатаем мы эту кладовую газа в память о Юдине Станиславе Ивановиче, как он мечтал, жаль, не удалось это на Вуктыле при его жизни. Черномырдин улетел и предупредил, чтобы я готовился в Москву на совещание по Ямалу.

Летим. На экраноплане везем груз и вахту, человек пятьсот. Летим ночью, днем нельзя из-за ультрафиолета и озона. Ночь, как день, Луна больше Солнца, очень яркая, а небо - большой сверкающий звездный ковер.
Ямала нет. Все, что им было, под водой, под огромными 20-ти метровыми волнами. Буровые наши на дне залива, на глубине, под стальными колпаками.
Подлетаем. Экраноплан причаливает к лифту эстакады и погружает нас в шлюз буровой станции. Вахта меняется и улетает в поселок буровиков на Урал. Здесь все: И Линник, и Примак, и Додонов и Близнюков, и Яковлев, и Будзуляк, и  другие, с кем работал, их сотни. Я улечу, а они останутся. Все знают об этом. Я как бы уже отдельно от них. Прощаемся взглядами, навсегда.
Очень душно. Дышится тяжело, не хватает кислорода. За бортом плюс 70. Парит, как в Африке. Все мокрые, хотя и раздетые, в шортах.

Устаю и засыпаю,
И куда-то пропадаю.
Душа с телом отдыхают,
Когда чувства замирают.

Жизнь иная наступает,
Дух Сознанье пробуждает.
Потечет рекою мыслей,
Музыкой с неясным смыслом.

Но во сне я ощущаю
То, что днем не замечаю.
И не все, что возбуждает,
Моя Сущность принимает.

Сон живет и созерцает,
Наяву переживает.
Чувства спят, а мысли бродят,
Ищут что-то, и находят.

Мучают и наставляют,
Во тьме свет приоткрывают.
На какие откровенья
Погружаюсь в сновиденья?

Где я, что со мной? Не знаю.
И почти что, умирая,
Исчезает Суть моя.
Во сне я, или не я?

И опять переживаю
Все, что было, что познаю.
Вихрем кружатся виденья,
Приводя меня в сомненья.

Что со мною происходит?
Кто меня во тьму уводит?
Просвещает ль сон меня,
Вернув из небытия?


Проснулся я от жары. Дышать нечем, перетапливают кочегары в котельной. Прикрыл кран на стояке, но сон уже ушел. В окне - сполохи северного сияния, за окном - снег и ветер, темнотища. Никаких морских волн не наблюдалось. Какими-то ощущениями я еще был во сне, в его реальности. В динамике монотонно звучала сводка. Вроде все, что нужно, делается, идет бурение. Через час-другой улей расшевелится, и каждый, как пчелка, продолжит свое дело, а вместе мы слепим, создадим еще один рабочий день, еще кирпичик в здании нашего "Северспецбургаза". Вроде, я опять задремал. Все. Пора вставать. Сегодня мне в Ухту улетать, ждать вызова в Москву. Сон, видать, в руку.

78.

Море  было прохладным, вода 14 градусов, но мы купались. Группа наша занималась оздоровлением уже две недели. Дом отдыха, который "Северспецбургаз" арендовал, стоял на самом берегу, город Туапсе был рядом, с продуктами перебоев не было, да нам много и не надо. Нас научили питаться строго по группе крови, не переедая, раздельно есть белки, жиры и углеводы. Кислую и сладкую пищу мы ели тоже раздельно, даже фруктами ограничивая себя. От такой диеты все сбросили жирок, похудели, кто на восемь, кто на десять килограммов. А энергия била через край! Народу на пляже не было - не сезон, а мы купались, бегали и упражнялись в свое удовольствие. Медики за нами присматривали - все же эксперимент, но больные здоровели на глазах! Группа перемешалась - трестовских половина, половина гостей. Все, в основном, парами, только леспромхозовец один. Смотрит на женщин, будто удав заглатывает. Мы и так почти  голые, а он взглядом раздевает. От этого появлялось желание, и  заглушить его, сопротивляться ему не хотелось. Я знаю, что долго это не продлится.  Только не надо себе лицемерить. Нет женщин, которых бы страсть не мучила. Не надо врать себе, что ничего не хочется. Хочется, еще как хочется, но, боязно, а вдруг узнают, будут последствия, да и не отвязаться потом. А если появляется реальная возможность, редко кто из баб откажется.
У мужиков все то же самое. Они не считают что изменяют, утоляя страсть. Ведь потом опять с женой, как и прежде. Вот, если бросают, уходят, так это измена. Жила с человеком, душу в него вложила, детей ему рожала, и, вдруг, на тебе - одна осталась. Это недопустимо. Многие даже и не задумываются, и не считают разовые отношения на стороне аморальными. У шведов это в порядке вещей. Все, как в живой природе: стычки происходят из-за самок, но если все отрегулировано, то и скандалов не будет. Мужской эгоизм мы, женщины, не примем, как и мужчины отвергнут женский.

Хорошо, что не от Лили – эфирной подружке Адама, пошел женский род, а от Евы. Пусть у нас нет возвышенности первой спутницы Адама, а место ее величественного небесного Духа заполнено Душой, обуреваемой земными страстями, унаследованными от телесной Евы. Она - мать наша, а мы - как она, подчиняемся в своих инстинктах силе, а не Духу, ее всегда ищем и ей приклоняемся.
Улетела Лили, пришлось Богу делать спутницу для Адама попроще, из его же ребра. И унаследовали дочери Евы земного много больше, чем Духа, которого Создатель, помня о неудаче с Лили, не дал женщине. Из-за этого человеком управляют земные эмоции. От них не вырастают крылья, но они заставляют метаться на пределе возможностей, сея добро или коварство. А когда  захлебываешься от избытка чувств, теряя разум, тогда и возникают любовь или ненависть. В этом биение жизни, ее пульс, и женская Душа всегда готова под давлением эмоций уступить земной части - телу, для его пользы и удовольствий.
Мужчины чаще контактируют с миром, их чувства шаблонны, рациональны, эмоции часто  управляемы Умом. Поэтому они - умнее, а мы - чувствительнее. Женская Душа открыта и купается в эмоциях, они владеют ее Умом, ее мысли эмоциональны. А мужчины не замечают эти тонкие чувства, они для них несущественные, и поэтому любовь их более практична и логична. Мы дорожим каждым ощущением и любим без ума, впитывая передаваемые чувства. Они заполняют Душу и движут телом. Любовь - это чувство Души и Плоти, а не Ума. Любовь - это совокупность только положительных эмоций, что способствует живительным процессам в организме, и в результате ведет к накоплению позитивной жизненной энергии. В противовес - ненависть аккумулирует отрицательную энергию, разрушая организм. Не логично отказываться от любви себе во вред, да и пресно без нее.

Хорошо, лежа на песочке, под шелест волн пофантазировать, объяснить себе пробуждение страсти, и уже только от одного этого приятно. Не хочется сопротивляться тому, что может случиться. Мысли - шальные картинки появлялись и улетали, от живота шло тепло, тело томилось, солнце пригревало, а море ворковало, убаюкивая. Но разум, который затих и ушел, чтобы не мешать, очнулся и посмеялся над телом.
Не бывать этому, я не прощаю измен. И себе не прощу, если вдруг на детях моих отразятся какие-то случайные измены. Мы унаследуем от предков много того, что не следовало-бы. От мамы, вероятно, во мне интерес к мужчинам. Хотя у нее жизнь была тяжелой и неустроенной, простительно, если появлялись в ее жизни мужчины не надолго.
Слава Богу, у нас в семье все нормально. Хорошо бы Таню удачно замуж выдать, да Дениску отучить от лени. Вроде, не в кого лениться. Отец сутками на работе, да и я кручусь, в семье все на мне. Отец-то детей почти не видит, чем они живут и как растут, представляет слабо. Я вижу, как ему не легко, какой воз приходиться тянуть. Пусть дети немного подрастут, Денис в институт поступит, тогда уедем с севера, уговорю его бросить все, надо и для себя успеть пожить, не только для дела. Тогда и отпущу свою земную часть на волю, не заботясь ни о чем, и никому, никакой работе не отдам своего мужа, буду его чувствовать и дышать им.



5. После Ямала.

79.

В палате нас лежало двое: я и полковник авиации, действующий летчик, моложе меня. Его привезли  помятого, руку и ноги укутали в гипс. Еще у него было сотрясение мозга и сломан позвонок, поэтому он был полноценным лежачим больным, и судно с уткой ему подавал я. Но духом он не падал, знал, что починят. Единственно о чем переживал, так чтобы на здоровье не отразились травмы, чтобы комиссию пройти и не комиссоваться до пенсии. Он второй раз падает. Первый - когда служил в Германии, и тоже обошлось. Госпиталь в Сокольниках был для авиаторов. Таких, как мой сосед, лежало навалом, были даже космонавты, и к травмам здесь относились спокойно. Лечили хорошо, оборудование было лучшим в стране, поэтому я здесь и оказался. Попал в госпиталь прямо из "Газпрома". Почки прихватило, хоть на стенку лезь. Рафиков созвонился с генералом Буровым, и меня увезли с совещания. Камни в почках раздробили пушкой, но нашли непорядок в позвонке. На рентгеновских снимках он был скрученным в спираль, и в трех местах согнут. Из-за позвонка я лежу здесь уже четыре месяца. Ходить начал с малого, пройду метров десять, и ищу, где бы присесть. А сейчас могу уже ходить по полчаса, только время от времени живот надо надувать, для противодавления на позвонок. Ну и вес, конечно, сказывается. За последние годы набрал 24 килограмма. Завел меня на моем юбилее Будзуляк, и я смял пачку сигарет, сказал, что курить бросил. С этим справился, а вес набрал. Из-за колена и позвонка почти не двигался, приобретая форму кресла. Мой врач, майор Горбачев, говорит, что операцию делать не нужно, не поможет. Позвонок мой от удара сдавило, вероятно, на буровой 40, когда железом завалило, и лучше его не трогать. Но необходимо все время делать упражнения, которым меня научили в госпитале, и похудеть. Это по мне, операции не хотелось. Дома уже три года работала группа по нестандартной медицине. Ребята делали чудеса, излечивали даже диабет и астму, диагностировали на аппарате Фоля, и от желающих полечиться отбоя не было. В тресте все прошли через их руки. Научились вес сбрасывать, исключать вредные продукты питания, даже ходили зимой босиком по снегу. Я тоже все это проделывал, и однажды выезжал в Туапсе на две недели с их оздоровительной группой. С ними, уверен, восстановлюсь, разберусь со здоровьем. Хуже, когда списывают вчистую. За все время, что здесь лежу, только Володя Абубакиров с Манукяном раз приехали, и пару раз Мнацаканов навещал. Значит, не очень-то я нужен "Газпрому", да и мои забыли. Я же знаю, что ездят в командировки в Москву, а навестить меня времени не нашлось ни у кого.
С Александрой наши отношения были ровными, но пресными, впрочем, как у многих. Мы считались крепкой семьей, жили без скандалов, но Души у нас были разными, и меня тянуло больше на работу, чем домой. Неосознанной обидой ныло сердце. Хоть и возраст был уже не тот, но чувства всегда были готовы проснуться, а ответа не было, и мы  отдалялись друг от друга:

Мне не дано
       слепую сделать зрячей.
Я не такой,
       чтоб под тобой стелиться.
Ведь я давно
       на мир смотрю иначе.
Он лично мой,
       и он не повторится.

И я молчу,
       тебе чтоб не перечить.
И не хочу
       в трех соснах заблудиться.
Не стану я
       судьбу твою калечить.
И не начну
       собой с тобой делиться.

Пусть у тебя
       все будет, как желаешь.
Твой мир такой,
       каким ты его знаешь.
Ты без меня
       в нем можешь насладиться,
Если собой
       не хочешь измениться.

Нам вместе по
       пути, но врозь шагаем.
Хотелось бы
       дойти, а как не знаем.
С тобой твое,
       со мной мое. Не слиться.
И я опять
       один. Пора смириться.

Семья была
       с тобой. Я вспоминаю.
Остались мы
       вдвоем. Уже не стая.
И как бы нам
       совсем с пути не сбиться.
Два журавля
       не клин. Всего две птицы.

Шура приезжала ко мне пять раз. Все же далеко от Ухты, да и время выкроить для таких поездок сложно. Однажды приехала с Денисом. Парень после института не стал работать по специальности, пошел в торговлю. Гены, наверное, заявили о себе. Прапрадед его по линии моей матери был купцом на Волге, да и у моего отца предки по всему миру торговали, а дядя Семен и сейчас в Тбилиси подпольный миллионер, торгаш. Надо будет свозить детей, показать грузинским родственникам. Хотя грузинского у Дениса ничего нет, славянская и татарская кровь оказалась сильнее. Намешано прилично. Я прикидывал, что у детей от матери кровь наполовину славянская, то есть украинская и польская. От меня - на четверть грузинская, в которой есть по капельке скифской, греческой и даже нормандской, и на четверть приволжская, в которой, кто там разберет, сколько от славян, сколько от финн, сколько от мордвы или от татар. Гремучая смесь. Какими-то невероятными путями кровь моих предков из разных народов собралась во мне и продолжает собираться в моих детях. В сыне продлится род наш, ему отвечать за будущее перед своими детьми, моими потомками, и я в этом участвую.
Я здесь, в больнице, библию зачитал до дыр, и новый мир открыл для себя. Будто все это знал когда-то, но подзабыл, а сейчас разложилось по полочкам: как от предыдущих цивилизаций почти ничего не осталось, как Потоп смыл все, что натворил человек. В это я верю. Не может земля вечно терпеть все безобразия, которые называются жизнедеятельностью человека. Очень это понятно на Ямале, где из-за строителей и геологов он точно утонет, как это мне приснилось однажды. И Землю отравят углекислым газом. Люди множатся, как саранча. Шесть миллиардов, и каждый гадит. Какой то хаотичный неуправляемый процесс. Все, не задумываясь, несутся  к пропасти, собой уготованной. Людей, как оказалось, невозможно научить жить по законам, ими же установленными. Каждый  старается урвать преимущества у другого.
Как жили племена и княжества, так и живет цивилизованный мир, уровень самосознания не вырос. В семье происходит то же самое: если не обман, то хитрость. Исчезло целомудрие, а любовь изредка приходит в гости. Искренность тоже. Даже с самими собой мы не откровенны. Люди не знают своего предназначения, поэтому и  цели в жизни у них часто примитивные, ограниченные только чувствами и эмоциями. Как роботы, и пальцем не пошевельнут, чтобы понять свою судьбу. Для чего живем? В госпитале смерть рядом бродит, пугает желтыми пятками, напоминая, что и твой срок придет уйти в забвение. И в чем тогда смысл суеты, называемой жизнью?

Россия, освободившись от восточной угрозы, присоединила Дикую степь с ее окраинным населением, и, выйдя к Черному морю, возвратила  население Древней Руси в православное государство, ликвидировав влияние поляков и литовцев на этой территории. Закрепив за собой границы, осваивая просторы Великой Степи, сибирских и дальневосточных земель, Россия смогла стать Великой империей, защитницей  многих народов, населяющих ее, проповедующих национальную терпимость.

80.

Вернулся я в Ухту через полгода, поздней осенью. Назначили мне явиться на комиссию ВТЭК, но я закрыл больничный. Уходить на инвалидность, значит, списать себя. Самочувствие было нормальным. В тресте доблестные замы разбегались от меня врассыпную, как от чумного. Даже Саша Линник, который информировал первым и был всегда в курсе всего, и у того бегали глазки. Он ерзал на стуле, потел и вылетел со свистом из кабинета, когда я его отпустил. Сашу я вытащил с Уренгоя и дал ему, как и остальным командирам, все, чтобы не было забот, чтобы только работали. Все они получили квартиры вне очереди, оклады по максимуму, машины, а Саша отхватил даже две Волги. Все, что им было нужно, решалось. Они получали, что положено, и чуть больше. Каждый из них командовал своим участком самостоятельно, и власть их не ущемлялась. Но спрос с начальников был. Мне казалось, работали они не за страх, а за совесть, и упрекать их в чем-то причин не было. До сегодняшнего дня. Теперь я уже знал, что у меня бунт, что им понравилось без меня, удобней, и они привыкли уже быть сами себе начальниками. Но маленькая деталь: появился хозяин и нужно опять подчиняться, отчитываться, опять тянуть лямку изо всех сил, а иначе последуют оргвыводы или, что еще хуже - увольнение как с Додоновым и с Яриковым. Додонова пришлось уволить за пьянку, стал хроником и не просыхал. Очень жалко было парня. Убирал его, как по живому резал, сроднились за столько лет. Но над ним уже смеялись, а вылечить его не получилось. Яриков же просто заворовался. Я виноват, не доглядел. Когда ради наличных для дела он распродавал дефицит автозапчастей тумановского наследства, мне нужно было его контролировать. А я доверился ему и парень увлекся. Дальше - больше. У него в руках были все материальные ресурсы треста, и началось откровенное воровство. Нужно было или отдавать под суд, или увольнять. Он вздохнул с облегчением, когда я предложил ему уйти. Толковые были ребята, красиво работали, с огоньком, но сломались. Жаль их, пропели они свою песню.
Контору не узнать. В коридорах по углам - банки с окурками, в кабинетах накурено, грязно, крикливо, порядка нет. Даже в воздухе это чувствовалось, будто он наэлекролизован.
В кабинет ко мне входили поздороваться, выяснить, что со здоровьем и когда на работу. Все, как родные, как одна семья. С ними начинал, их жизнь перекраивал, и они стали частью моей судьбы. Может, кто и обижен был мной, но за дело, поэтому зла не держали. А я всеми доволен, и работали классно, и вообще  все в порядке. Становилось похоже на проводы или на похороны, поэтому всех по-быстрому разогнал. Ясно, что народ в курсе, что меня снимают. В объединении об этом говорили в открытую. Особенно выступала главный бухгалтер Рупь. Я не носил ей подарков, как было принято, а однажды прилюдно обозвал буфетчицей. Человек  без намека на интеллигентность, грубая и крайне неприятная, она  соответствовала этому прозвищу. И в лучшие то времена она не упускала случая меня клюнуть. А сейчас я был почти уголовником, и поливали меня в открытую. Защищать меня в объединении, похоже, было некому. Им я был неудобен своей самостоятельностью и независимостью, мне они в работе были не нужны, и командовать трестом при мне им не позволялось. Настоящего севера в объединении не знали, а их распоряжения и указания выполнять через мою голову я запретил. Это любви у аппарата ко мне не прибавило. Но и те немногие, с кем постоянно общался, кого признавал и с кем дело делал, тоже засуетились, замельтешили. Вместо Будзуляка, который ушел заместителем министра в "Газпром", командовал Вася Подюк, старый знакомый по Вуктылу, вместе начинали, он в газопромысловом управлении был главным инженером. Но Вася заважничал. Бог ему судья. Забыл, видать, Васек, в каких он бывал  ситуациях. Забыл Василий Григорьевич обо всем, став начальником.  А доконал меня Яковлев Петя, с которым столько пройдено по жизни. Не поддержал, не перегрыз глотки всем. В клевету поверил, или смалодушничал? И тебе, Петр Иванович, Бог судья. Похоже, друзей у меня не осталось. Похоронили меня дружно даже те, кого знал по 20 лет. Неужели я им всем сумел так насолить? Похоже, без меня стало удобней работать. Трест стал подчиняться вышестоящим, моих замов-командиров признали, с ними советовались в объединении,  их слушали, и они поднялись в своих глазах. А кому-то удобней стало разворовывать то, что я сумел собрать. Хозяина нет - и все общее, сможешь - тяни, только поделись. А кое-кто, как Яковлев, умыл руки. Он, вроде, и не причем, и не за, и не против, а так уж получилось. И почему бы от меня, такого гонористого, не избавиться, если уж так случилось? Грустная для меня наука.
В тресте мутили трое: Приймак, которого свербила самостоятельность и независимость; Валерий Юдин, которого я взял вместо Ярикова и тоже от тюменского дерьма отмыл, и Боря Клочков. Он  надоедал мне, пока я его не вытащил к себе замом и не перевез в Ухту его семью. Боря был на Вуктыле секретарем парткома промыслового управления, мы дружили семьями. Они забыли, кому были обязаны тем, что имели, хотели больше и всласть, и ради этого ударили в спину. Приймак организовал жалобу на мои злоупотребления.
На Ямале подписалось 200 человек рабочих. В конторе проигнорировали эту инициативу, но Юдин, Клочков и еще человек с десяток подписались. А так как я не понял и не написал заявления об уходе по собственному желанию, то объединению этого оказалось достаточным, чтобы меня можно было начать трясти.
Яковлев был председателем комиссии и слушал от моих замов грязь в мой адрес. Эти люди меня ненавидели, хотя мне было непонятно за что. Неужели ради власти? Или их этому научили? На месторождении жалоба не подтвердилась, рабочих задурили, и они почти все подписались, не читая ее. Дело можно закрывать. Слегка увлеклись, но ведь выяснили все, правда, в конце концов, восторжествовала.
Такое уже было. Уже мазали меня в дерьме в Тюмени. Оказался чистым, а шлейф остался. Здесь повторилось, но с той разницей, что пытались уничтожить те, кого породил, в кого верил, с кем рядом жил, как с близкими. А что дальше? Выжечь скверну? Или сделать вид, что все в порядке? В любом случае уже запачкан, уже от меня запашок. А как спокойно смотреть на тех, кого сотворил такими уродами? И говорить с ними, и дышать одним воздухом, и общаться?
Ничего у меня по жизни не получилось. В Тюмени был виноват Никоненко, а здесь я сам. Сам всех собрал, перешагивал через все, только чтобы получилось дело. Ну, и через меня перешагнули. Не хватило меня в чем-то. Настырность была, а духа не было. Бездушный получился Ямал, и людей воспитал духом слабеньких. Продадут, не задумываясь. Как же я их собрал всех в кучу? Уйти мне надо из этого шалмана, добром здесь не кончится.
Наверное, пора пришла отойти от дел. И возраст, и болячки, и годы на севере без отпусков давали на это право. И дел переделано на две жизни. Но Дух бунтовал, не мог смириться с тихим и бесцветным существованием. Надо действовать, прислониться к любому делу, подпереть его и поднять, чтобы быть не зависимым ни от кого. Будут еще жалеть, что я ушел от них.

Россия оказалась колыбелью и матерью многих народов. Как и в Междуречье, здесь переплелись судьбы племен и наций (от латинского natio - племя).  История России - это история выживания народов, пришедших сюда ото всюду: с запада, с севера, с востока, с юга. Украинцы и поляки, белорусы и прибалты, финны и татары, кавказцы и греки, болгары и венгры - их прародители веками перемещались по территории Руси в поисках лучшей доли. В борьбе за выживание народы смешивались кровно, а за 70 лет советской власти последние расовые перегородки были уничтожены. Мало смысла сегодня отмежевываться от нации "советский народ", выделяя свою. Это уже произошло, кровь многих смешалась, и многие люди в России стали братьями по крови.
Я родился в Баку, детство мое прошло в Грузии, а юность на Украине. Всю жизнь я работал на севере, в Якутии, в Тюмени, в Коми. Судьба позволила мне объездить Америку, Европу и Азию, побывать во многих странах. В Грузии и в Греции, в  Югославии и в Румынии, на  Украине и в Крыму, в Коми и в Якутии, в Поволжье и  в центральной России я чувствовал себя, как дома. Здесь все было мое, и я ощущал себя своим. Здесь я под покровом, меня ведут, и я уверен в том, что произойдет со мной сейчас, что будет потом. Мне все знакомо, я узнаю то, что уже было в моей памяти. Я понял, что корни мои отсюда, что предки мои жили здесь.
Родители мои по отцу грузины, по матери - русские. Во мне, помимо славянской, текут и капли крови скифов, и греков, и финно-угров, и татаро-монголов, и может еще кого. Какую нацию для себя выбрать? За кого бороться и с кем воевать? Каких братьев ненавидеть и с какими дружить? Надо наплевать на свои корни, чтобы выбирать для себя ответы на такие вопросы.

81.

Больше семи месяцев я был безработным. Уволился сразу после встречи с Будзуляком, когда он сообщил, что получил от министра указание избавиться от меня. Тому доложили, что я ходил на самый верх, к Ельцину, жаловаться на "Газпром". Будзуляк мне верил, но по той же причине Черномырдин, не задумываясь, уволил своего зама Рафикова Леонарда, который курировал север, а значит и я должен быть замешан. Рафикову хватило двух часов, чтобы освободить кабинет после вызова к министру. Он у Ельцина не был, но записку в Правительство о необходимости усиления работ на Ямале подписал. Я бы тоже подписал, но лежал в это время в больнице. Записку мне дали почитать, там все объективно. Из-за прекращения финансирования Ямал сворачивался. И хоть я не участвовал в демарше Рафикова, его мнение разделял. Объясняться с министром, как мне советовали, не пошел. Надоело все время доказывать, что ты не верблюд. Как-то с ним у меня не серьезно, все зависит от "любишь - не любишь". Так же было на Ямбурге, когда он перешагнул через меня, похоронил, не задумываясь, а затем встретились на Ямале, и как ни в чем ни бывало. Таким же отработанным материалом я был и сейчас, доказывать ему что-либо - дело пустое. Ямалу, похоже, крышка, и унижаться я не стал, написал заявление, как советовал Будзуляк, и зачеркнул 30 лет работы. Был, как себя всегда считал, человеком государственным, а стал никем, посторонним для всех. Я стал неинтересным, меня забыли так быстро, как будто я и не был вовсе. Мимо проносились бывшие друзья и сослуживцы, не задерживаясь, а мой характер навязываться к ним не позволял. Все так же приходил вечер, и наступало раннее утро после бессонной ночи, и народ спешил на работу, а я провожал их взглядом из окна. Все были озадачены своими делами, а я, как в тумане, не знал, куда себя деть, один, без опоры, проваливался в пустоту. И уже обида жгла за то, что меня выплюнули из дела, которому я отдал всю жизнь, за то, что опять обманули, что человек человеку оказался совсем не друг, товарищ и брат. Чужой я и коллективу, и государству, на что силы клал, кому служил, а меня просто, мимоходом, стерли. Становилось страшно,  остался совершенно один, позабыт и позаброшен, и нет никому до меня никаких дел.
В начале своего пути
Я твердо знал, куда идти,
Ныряя в океан Судьбы,
Не ведая, что впереди.

Но лодка тяжела была,
Почти не слушалась руля.
И по волнам ее носило,
И буря мглою небо крыла.

И ветер тучи нагонял,
С крутой волны мой челн ронял,
Швыряя в пропасть, в визг и в вой,
Давя стеной воды морской.

И заливало, и топило,
На гребень волн вновь возносило,
Кружило. Но я, с ветром споря,
Не сдался. И утихло море.

Мой путь наперекор волне,
Звезда всегда светила мне.
В слои мозоли пластовал,
Но весел с рук я не ронял.

В борьбе мгновеньем жизнь проходит,
А тех, с кем плыл, взгляд не находит.
Кто сквозь шторма со мной прошли,
В другие лодки перешли.

И даже та, с кем путь начал,
И с кем детей в любви зачал,
Не вынесла моих скитаний.
Ей надоело жить в страданьях.

Здесь, в гавани, спокойно очень.
Лишь там, за рифами, грохочет.
Там океан, там жизнь бурлит,
Но гром уже не мне гремит.

Ушли превратности судьбы,
И близится конец пути.
Плывет мой челн по воле волн.
Мне все равно, прчалит ль он .

Выживать без поддержки оказалось сложно. Приткнуться было негде, зацепиться не за что. Когда создавал кооперативы в тресте, то помогал всем: техникой, оборудованием,  конструкциями. Чувствовал, что пригодится. Надеялся, что развернутся ребята, наладят переработку, пойдет продукция, а значит и копейка будет, и на ней что-нибудь серьезнее получится. Но не получилось. Оба кооператива рухнули. Разворовали, разграбили, а в Печоре Рассоха все спустил по пьяне. Ума не хватило дело организовать, и что его помощник Фоменко не утащил в Ставрополь, то Рассоха пропил. Поздно я узнал, спасать было уже нечего, разве что Рассоху, почерневшего от пьянки.
ООО "Темп" я зарегистрировал на троих: себя, бухгалтера и Олега Соловьева, который выделил мне кабинетик в здании Коми филиала "Вниигаза". Он тоже был обижен судьбой, его убрали из объединения, и он директорствовал в этом институте. Мы были бывшими, и это объединило. "Темп" начал с того, что по мелочи стал перерабатывать на заводе у Ипполитова конденсат, который получали от Букреева, в Сосногорске. Бензин и солярка реализовывались мигом, а вся прибыль шла на увеличение оборотного фонда. Я не гнушался любым заработком, изъездил леспромхозы, покупал лес, перерабатывал его на доску и продавал. Каким-то образом Миша Передний, с которым я познакомился в Туапсе на лечении, связал меня с крутым немцем Хардтом, и тому приглянулась идея организовать переработку леса в Коми по-крупному. С Хардтом мы закрутились на год: поездки с ним по республике, по леспромхозам и нижним складам, встречи, переговоры. Хотя все это заработка не прибавляло, но сулило перспективу. А к нему в Германию летали делегациями, манила та обеспеченная красивая жизнь и толкала на подвиги ради достижения похожего благополучия. Жаль, но с немцем бизнеса не получилось. Он был богат, владел меховыми фабриками, фарфоровым заводом, гранил алмазы, торговал. Дело поставлено было солидно, а его замок стоял на берегу Рейна, был набит полотнами и скульптурами эпохи возрождения. Хардт был не дурак выпить и даже давил неплохое вино из своего винограда. Но денег в Коми вкладывать не стал, а за так, без первоначального оборота, дело не выгорело, и интерес пропал. Время было потеряно, разве что я понял, что западники в долгий бизнес денег не дадут. Они не рискуют, норовят  быстро вернуть свою прибыль, не прочь прихватить твою долю, и надежды на их участие нужно оставить. Напоследок я вывез из Германии ошарпаный 15-тилетний  БМВ. Его купил за 700 марок, почти даром, и с наслаждением гнал через всю Германию, через Польшу во Львов. Какого красавца из него сделали наши умельцы! Такие машины в 90-е годы были в редкость, и я отдал его сыну, форсить.
Удачнее складывался контакт с Симичем, бизнесменом из Югославии. Его проект был настолько заманчив, что представлялся невероятным. Он предложил по благотворительности, то есть бесплатно, построить кардиологический центр с полной начинкой, включая и медицинское оборудование, если ему заплатят пять процентов комиссионных. Учитывая состояние наших больниц, отсутствие любого современного оборудования, предложение было беспроигрышным, и наши медики во главе с главным врачом городской больницы Фироновым наперегонки водили Симича по больницам. Но мэр Ухты заподозрил в этом криминал и отказал. Пришлось переориентироваться на Сыктывкар. Мэром там был Каракчеев. Он понял выгоду и не возразил. Опять пришлось толкать этот проект, организовывать встречи со Спиридоновым - Главой Республики Коми. Не знаю, на каких условиях, но они договорились, стройка началась. Хоть что-то получилось! Но когда делили комиссионные, меня отодвинули. И я остался удовлетворенным тем, что труды не пропали, и что людям будет построена современная больница. Почти год у меня ушел на эту суету, а спасибо я не дождался.
Я не очень расстроился. Расходы мои были минимальные, только на встречи и содержание команды Симича во время его поездок в Ухту. Не обеднею. Чем-то дурным попахивали комиссионные за больницу, чем-то вроде вымогательства за здоровье. Слава богу, я не запачкался, и если на этом кто-то нажился, то без меня. Может поэтому мне повезло в другом. Мишка Гоголев, которому я сдавал нефтепродукты, владел вместе с Олегом Кимом на паях компанией "Русский стиль". У них все было солидно, их компаньоны были людьми состоятельными, и они предложили перепродать им нефть. Мы договорились, подписали соглашение, и я занялся нефтью. На удивление легко, в течение двух месяцев утряслась схема, в которой задействованы были семь человек. Все прошло, как по маслу, и нефть по трубе загнали на Лисичанский завод. Заработок ожидался солидным, и можно было его наращивать по той же схеме. Но Мишка оказался жуликом и проходимцем, тянул с расчетом, и, в итоге, не доплатил кругленькую сумму. Его прикрывали чеченцы, и вернуть деньги не удалось. Все же мне удалось рассчитаться со всеми участниками этого контракта и вернуть кредиты. Правда, казус все же  произошел. Володя Морозов, президент филиала банка "Менатеп" в Сыктывкаре, зажал возвращенный мною кредит, пустил деньги на какую-то сомнительную операцию и потерял их. Он не показал возврат кредита, и мне пришлось плотно знакомиться с безопасностью банка.  Хотя и был прав, но меня прессовали, пока Леня Невзлин не разобрался, и мы не ударили по рукам.
Не всегда денежные расчеты проходили гладко. Бывало, что за товар просто не рассчитывались, и предъявляли дикие претензии. В стране с неработающей правоохранительной системой разбирательство с устрашением стало правилом. Прав оказывался тот, у кого сила. Грабеж среди дня, и жаловаться некому. Кто мог себе позволить, вооружался, но, если конфликтовал с более сильным, проигрывал. Само собой, весь бизнес попал под прикрытие бандитов. Они разрешали споры, и, надо отдать им должное, старались не доводить до стрельбы. Бандитский порядок регулировал коммерческие отношения, а бизнес без прикрытия, как у меня, был редкостью. Многие пытались нас подмять, заставить платить. Но в деле было четверо парней, ушедших из ГРУ, и мы были готовы защищать свое любой ценой. Как случилось с Тимофеевым, или Сильвестром, как его называли.
В здании какой-то фабрики нас провели через комнаты, где работали женщины, потом еще через две, где находилось человек двадцать вооруженных людей. Они демонстративно передергивали затворы, пугали. Рядом с Сильвестром сидел бородач без руки и изображал оскорбленного, повторял, что он все в Москве организовал, а тут пришли какие-то. Организовал, как я понял, банды. Если не врет, то он в большом авторитете, большой начальник. Мои хлопцы в обморок не упадут, хотя мы здесь, похоже, много не навоюем. Сильвестр назначил себя судьей, а мои рассуждения о том, что нас грабят, были ему не интересны. Я для них лох, от меня решили получить денег, и размахивали, для зацепки, справкой из института "Нипиморнефтегаз", что дизельное топливо, которое мы продали, не соответствовало ГОСТу. Это была липа. В институте директором работал мой приятель Игорь Дубин, и он подтвердил, что таких справок не выдает. Шум, выкрики, угрозы и всякое шипение я не воспринимал, но и то, что я произносил, не воспринималось. Больше их заинтересовали мои отчаянные ребята, чем-то они насторожили, и поэтому с нами беседовали.
Сроку отпустили три дня, иначе война. Мы не прогнулись, а бородатому, который грозил нас закопать, могли оторвать вторую руку прямо сейчас. Ребята заминировались и подняли бы на воздух всю богадельню, но больше рассчитывали на друзей-грушников.
Ничего у нас не получилось. Друзья-знакомые отошли в сторону, испугались и лишь вразумляли нас, давали советы. Пришлось сдаться, чтобы не умереть. От сильверстовских бандитов мы откупились. А затем уходили от пресса Салима из Ташкента,  от Воркуты и Захара, и от других банд, помельче. Ясно, мы засветились, работать не дадут, и дело пришлось прикрыть.

82.

США впечатляли. Страна огромная, как Россия, но совсем другая. Не богаче, скорее рациональнее. В ней хорошо всем, особенно ее элите в роскошных клубах и ресторанах, где нет посторонних, и прислуга вышколена. Больше всего сталкивался с адвокатами, хотя менеджеры и ведущие специалисты крупных компаний на одно лицо: костюм, галстук и максимальная заинтересованность. Не поймешь, у кого из них пара сотен тысяч на счете, а у кого миллионы. Я встречался с человеком, который стоил пять миллиардов, и не понял этого, пока мне не сказали. Они всегда готовы делать деньги, живут этим, и бизнес их честен. Проще выглядят владельцы компаний со средним оборотом, независимые, обеспеченные, но, как многие, в стандартных джинсах и обедами в ресторанчике с самообслуживанием. Хотя с банковским счетом там тоже все в порядке - это святое. Американцы азартны. Они научили меня рисковать в финансовых играх, вкладывая деньги непонятно во что, не представляя, как ими крутят. Но результат был всегда. Больше или меньше получалась прибыль, но она была. И получали ее на доверии. Это сближало. Появились рекомендации и связи. И если предложение было серьезным, то находился и серьезный партнер или покупатель. Обычно он удовлетворял интересам участников проекта и подбирался дееспособным. Воздуха не было, не в пример бизнесу в России. Хоть и на доверии, но надежно.
В гостях на ранчо, в ресторанах и в офисах, на яхтах, везде и все время присутствовал бизнес, все время разговор шел о нем, шел до предела моих возможностей. В итоге меня ввели в ведущие компании, которые занимались строительством нефтеперерабатывающих заводов. Мне пришлось вызвать целую делегацию из России, прокатить их по всей стране, перещупать десятки заводов. Предложений было много, но решили мы работать с компанией "Петрофак". Завод, который предлагали построить, подходил по всем параметрам, с производительностью около миллиона тонн в год, с выходом светлых нефтепродуктов более 80 процентов. Не завод - сказка!
В Коми меня поддержали. Ухтинский завод дышал на ладан. Построен он в 36-ом году зэками, пора прекращать его латать. Наш будет намного эффективнее. И в бюджет Сосногорска, где было согласовано место застройки, накапает прилично. И Валентин Леонидов, генеральный директор "Коминефти", а до этого заведующий орготделом обкома партии, и мэр Сосногорска, и советская власть в лице Главы Республики Спиридонова согласие дали. Проект сделали американцы. Стоимость - 52 миллиона долларов, окупаемость - три года. Фантастика! Все необходимые согласования мы получили, а Российский Банк Проектного Финансирования утвердил для нас кредитную линию.
Стройка началась. Отревизировали и обвязали 40 тысяч кубометров рулонных емкостей для склада продукции, установили очистные сооружения. Приступили к прокладке коллектора из магистрального нефтепровода, и нас остановили.
Леонидов перевелся в Москву генеральным директором Координационного Совета Тэка Минтопэнергетики. Пока мы строили свой завод, он сбежал в Австрию. Новое руководство не признало подписи прежнего. Их расчеты показали дефицит нефти. Они не гарантировали поставку нефти на завод, а это закрывало получение кредита. Нужно было с ними договариваться, давать им долю. А в Минтопе заговорили о ликвидации "Коминефти", о передаче месторождений "Лукойлу". Пока это не случится, говорить было не с кем.
Спиридонов и его аппарат умыли руки. До завода их заинтересованность не дошла. Пока не было ясности в его перспективах, свои претензии люди Спиридонова не высказывали. Но уже появились местные бандиты. Они вылезли со своими интересами на завод Букреева, на государственное предприятие. А что будет со мной, частником? Этих надо было учитывать и остерегаться. Они светились и в компании со Спиридоновым, с Каракчеевым, с Леонидовым. Ясно, что сила у них, что они сильнее власти, и завод приберут, и что мне жить, пока завод строится.
Американцы, не зная моих проблем, готовились комплектовать оборудование для поставки его в Ленинград. В этой ситуации деваться было некуда, и я решил все заморозить. Пришлось бросить на разграбление все производственные мощности, а их было уже немало: 15 тысяч квадратных метров утепленных цехов с кранбалками, тупики и площадки с козловыми кранами, пятиэтажное здание административного корпуса, резервуарный парк на 40 тысяч тонн, отсыпанные площадки под строительство корпусов завода, очистные сооружения и т. п. Все - на ветер, в распыл. Но жизнь дороже. И независимость.
Меня стали прессовать. Семью пришлось срочно перевезти в Москву, и здесь затеряться.
Ситуацией тут же воспользовался мой помощник Калиниченко. Все было у человека, и квартира, и машины, и заработок, какой ему на Вуктыле не снился, все получил в "Темпе". Но решил еще урвать и отгрузил под шумок своему другу на Украину 10 тысяч тонн нефтепродуктов в счет будущих взаиморасчетов. Большую часть этих взаиморасчетов они разворовали, и без моей поддержки "Темп" рухнул.

83.

Мои ребята-грушники нашли подходящее место на Рублевке, в парковой зоне, рядом озеро, все за забором, под охраной. Жили в этом поселочке, в основном, иностранцы и наши состоятельные бизнесмены. Познакомился я здесь с Владиком Поступальским. Человек интеллигентный, эрудированный, врач, имел обширные связи и бизнес за рубежом. Через какое-то время мы решили объединить наши усилия и построить империю, с которой можно вернуться в Коми, достроить завод, поднять и другие проекты. Для начала он предложил по его каналам дешево купить в США 15 - 20 автомобилей "Сузуки"  и обменять их на нефтепродукты. Прибыль получилась 100 процентов, и мы расширились. Схема упростилась: на заводе в Тольятти мы покупали партию "Жигулей", штук по сто, перегоняли их в Коми заказчику, и получали в обмен нефть уже на заводе у Ипполитова. Дальше все просто: покупатели нефтепродуктов платили вперед, а некоторые из них жили здесь же, в Митино. Дела шли нормально, и я с Владиком регулярно выезжал то в Европу, то в США, где и встречались с его приятелями, обсуждали разные предложения, но не увлекались, и на сомнительные варианты не реагировали. Оборот наш проходил через счет будапештского банка, за моей подписью, поскольку я был старшим партнером, и моя доля от сделок была выше.
Беда пришла неожиданно. Миша Передний узнал, что я поднялся, и начал меня шантажировать. Дошло до того, что он стал записывать на диктофон телефонные разговоры и грозить разоблачениями. Ничего криминального за мной не было, разве что, как все, уходил от налогов, используя бартер. Но ему-то что от этого? Наконец, он меня достал, и мы договорились, что я заплачу восемь тысяч, в которые ему, якобы, обошлись наши поездки в Германию к Харду. Хотя я знал, что все не так, Хард оплачивал мои затраты в Германии, а я его в России. Чтобы покончить с Мишкиной назойливостью, я отдал деньги Владику и попросил занести их домой Переднему.
Мишку убили прямо на пороге его дома. Застрелили за восемь тысяч, которые Владик должен был передать. Он кому-то поручил, а тот пожадничал отдавать, как мне объяснял Владик, когда его отпустили из милиции. Меня тоже приглашали, но я ничего не смог им по сути происшедшего объяснить. Получалось, что мой Владик тоже бандит, или, как минимум, очень к ним близок. И, к тому же, жулик. Пока я решал, как мне поступить, Поступальский смотался в Будапешт, подделал мою подпись, снял со счета все деньги и растворился где-то в Нидерландах.
Я опять попался. В четвертый раз надо начинать практически с нуля. Решил для себя твердо: впредь дела иметь только с проверенными людьми, с теми, с кем работал, кого знаю, в ком уверен. И тут же дважды потерял. Первый раз на Вергунове, зяте Валеры Ремизова. Его привел Анатолий Гуменюк. Он работал с ним еще в "Нипеке", был в нем уверен, как в себе, и советовал проплатить аванс за нефть, которую Вергунов обещал поставить. Валера Ремизов был замом у Вяхирева, и уже это служило гарантией. Но деньги пропали, Вергунова обманули. Он интеллигентно пускал пузыри, пытался вначале что-то предпринять, а потом затих. Забыл, наверное, раз бандитов не присылают.
Второй раз попался на литовке из Пеневежеса, Зое, с которой работал уже почти год. Ей потребовались деньги на оплату 50-ти тысяч тонн нефти под Мяжекяйский завод. Прибыль обещала быть солидной. Я трижды ездил на завод, убедился, что все без подвоха, и перечислил деньги. Через месяц ее убили, а меня начали шантажировать бандиты, требуя 5 миллионов., которые, якобы, я задолжал. Это была провокация, и можно было бы повоевать, но меня эти люди заказали, о чем я узнал случайно. Хотели ли они меня убить или пугали, не знаю. Но я еще подальше запрятал семью, свернул дела и уехал за рубеж. Сил и желания начинать что-либо уже не было. И деньги кончались. Надо уйти от всего, отрешиться, понять, почему со мной такое происходит. Хорошо бы на Волгу, рыбачить по колено в воде, но ведь все равно кто-нибудь прицепится. Слетаю-ка я в Лондон, к приятелю из штатов, к Тэду Миллеру, а там видно будет.
Время - лекарь, когда его достаточно. Удача от меня отвернулась, вероятно, чтобы я прозрел. Ничем не озабоченного, озарило: то, что меня грабили - закономерно. Судьба давала новые шансы, а я делал те же ошибки. Не только потому, что время лихое, и доверять никому нельзя. Позже я это понял, когда на Афоне побывал, в Девеево, библию почитал. Жил, о Душе не думая, сердцем ожесточился. Зарабатывал, чтобы опять куда-то вложить, больше заработать. Глупое занятие, бессмысленное, и ради этой суеты не стоит жить. Также и когда власть имел неограниченную, людьми управлял, вел за собой и прививал им свои нормы жизни. Но, вот, вроде старался для всех, а в спину ударили. И не один раз. Верно сказано, что благими намерениями устилается дорога в ад. Я для Калиниченко сделал все, снял с него все заботы, денег он получал много больше, чем заслуживал. А породил в нем зависть и жадность, толкнул на подлость. Приймак, Юдин, Клочков, Поступальский, Гоголев, другие с ними. Разве им мало перепало? А  предали. Добро и зло всегда рядом, а благотворительность унижает и раздражает, в ней та же корысть от тщеславия. Сам виноват. Добро меркой нельзя мерить, как и нельзя по прихоти вмешиваться в судьбы людей. От меня закрылись, отгородились. Насильно мил не будешь, насильно человека не изменить. Каждый  выбирает свой путь вольно или невольно, и устремляется по нему. Для себя я решил, в чем мой смысл жизни. Не жить по принципу: согрешил-исповедовался, это самообман. Главное, не гадить по-крупному и не лезть в Душу ближнего. И не пытаться  лукавить, особенно, если стал поводырем, и в ответе за тех, кого ведешь, зная, что спросится за то, куда привел. И помнить, что за все придется платить нам или за нас детям нашим.

Российское государство создавалось, расширялось, покорило и потеряло Кавказ, Среднюю Азию, Белоруссию, Литву, Украину, дарило китайцам и выкупало Амур, освоило Сибирь и Дальний Восток. Но ни князья Рюрики, ни цари Романовы, ни генсеки, ни президенты, никакие завоевания не принесли народу этой страны счастье. Не важно, сильнее ли было государство, великий ли был государь. Бесправный и обездоленный народ всегда жил в нищете, всегда страдал. А власть, и кто с ней рядом, всегда жировала, обирая народ. Она народила чиновников, узаконила воровство. Она всегда стремилась лишь к самоутверждению, и всегда была чужой. Она не защитила, на нее нет надежды.
Народ в нашей стране никогда не изменит власть. Он бесправен. Он угнетаем. Он темный. Но его наиболее продвинутая часть, его интеллигенция и деловой слой за власть несут ответственность. Они ее создали. И чем ниже опускается самосознание этой элиты, называемой обществом, каждого ее члена в отдельности, тем ужаснее становится страна, тем бесправнее и забитее народ. Ему все едино, демократия в стране или тирания. Ему мало надо: закон един для всех, веру в высший суд и возможность обеспечить себе достойную жизнь, уверенность в завтрашнем дне.

Что за жизнь? Она нелепа,
Если до конца дошел
Голым, полностью раздетым.
Да еще с пустой Душой.

Говорят, что так бывает,
Кто находит, кто теряет.
Кто не вписан в наш устой,
Оставайся сам с собой.

Обманули, наплевали,
Как смогли, так обобрали.
Покинуты и брошены
Вчерашние хорошие.

Все, что мы создать сумели
Растащили и проели.
И сейчас нас обирают
Те, кого мы избираем.

И считаемся мы вошью
Или чем-то нехорошим.
А на все ответ простой:
Потерпи, у нас застой.

Живут те, кто нами правит,
Кто ворует и лукавит.
Потеряли честь-совесть,
Разум свой, какой ни есть.

Памятью осталось прошлой
Все, чем жизнь была хорошей.
И остались мы с сумой
И потерянной судьбой.

Кто за все ответит это?
За здоровье наших деток,
За здоровье матерей,
Судьбы брошенных людей.

Призовут ли тех к ответу
Всех, кто сверху наблюдает,
Как народ наш погибает?
Иль наступит конец света?

84.

Больше всего мне понравилось во Франции, даже больше, чем в США. Когда я первый раз прилетела в Париж, поражало все. Даже не Лувр, не дворцы, не Собор Парижской Богоматери. Об этом я слышала и в кино видела. Осматривать их было скучно, так, для общего развития. Но магазины, рестораны, знаменитое "Лидо" были великолепны! Вова с Жанн Пьером постоянно с кем-то встречались, ездили на какие-то лесопилки, в какие то компании, и мы с Мариной, женой Жанн Пьера, были сами по себе. Марина показала мне Париж, какой знала. До изнеможения мы бродили по магазинам, шикарным в блеске золота, и маленьким лавочкам, где можно торговаться, и громадным супермаркетам, набитым до отказа. Количество чемоданов росло, но остановиться сил не было. А знаменитая парижская кухня! Мне казалось одинаково вкусным обедать и в ресторанчиках за сто франков, и в знаменитых ресторанах за тысячу. Однажды нас повели обедать в итальянский ресторан. Приглашены мы были каким-то боссом, и кормили нас по высшему разряду. Вначале подали оливковое масло и поджаренный ржаной хлебец. Все дружно хвалили, причмокивали, кроме меня. Я не из Сицилии. Затем было много разной рыбы, каждая под свой сорт вина. Официанты колдовали, носили рыбу в огне, очищали от костей, рассказывали о рецептах приготовления, священнодействовали. Нас обслуживало семь официантов, а в громадном зале был только один стол - наш. Все, и еда, и антураж  были натуральными, итальянскими, как и официанты, с их завораживающими взглядами и дурманящей их энергией. Они случайно дотрагивались - и по телу шел разряд. Марина все это видела и спросила: "Какого мальчика хочешь"? Серьезно спросила, явно готова была составить компанию. Вот они, французские нравы, их свободная любовь! Вова улитки лопает, тепленький уже. Надо его отвлечь от закусок, а то жену уведут. Ресторан оказался большим: пять залов разных цветов, в них столиков побольше, и три оркестра. В колоннах - стеклянные сейфы-витрины. От них глаз не оторвать - колье, кулоны, броши, цепочки, бриллианты, изумруды - какая красота. Но цены: два миллиона, один миллион. Можно подшофе купить и подарить даме. Ужин продолжился на террасе другого ресторана у Эйфелевой башни, уже французского и очень шумного. Здесь было много знакомых Жанн Пьера, все время с кем-то знакомили. Милые люди французы, но очень много едят и пьют.
Пресыщаться не обязательно. В узких Парижских улочках, в старом городе ресторанчики на каждом шагу, кухни любой национальности, но до французской не дотягивают. Вечером забито все, заказывать столик надо заранее. А днем зазывают, упрашивают войти.
Здесь чувствую себя раскованной, не то, что в Америке. Там ты полностью привязана к машине. Пройтись не получалось, только поехать. Машина - магазин, машина - ресторан, улиц нет. Здесь тоже машины облепили улочки, но хожу в удовольствие, и дорогу уступают пешеходу. Людей много, особенно молодежи. Делают, что хотят, все разрешается. Марина привела меня на место их сборища. Они там представляют мимические сценки, целуются и пьют пиво. Пивных банок выгребают после них горы.
Видела трансвеститов в Булонском лесу. Страшно. Здоровые мужики уродуют себя, больные, наверное. Но любители на такую "экзотику" находятся: останавливаются машины, их разбирают. С этим у них полная свобода. Кроме Плац Пигаль, где ничего особенного, ездили на стоянку проститутов. Невероятно, у них стоянка, как у наших таксистов. Дамочка может подъехать, не выходя из машины договориться, и он едет за ней.
Та первая поездка в Париж запомнилась, и прощались с Мариной по-родственному, до слез.

85.

Три года я бывал в России наездами, дома реже, чем в Европе. Но надоело все. Европейцев нормальных нет. Это не американцы со своими, хоть и дурацкими, но принципами. Европа - проходной двор, здесь жулик на жулике, по мелочи, но обязательно обманут. И все спесивые. Был один порядочный - Жанн Пьер, француз. Широкий человек, с жизнеутверждающей философией. Деньги он не зарабатывал, это делали его магазины в центре Парижа. Он сноб, больше рассуждал о сути жизни, но посадили его за какие-то махинации со счетами, а новых друзей в Европе я не завел. Что-то намечалось с Раппопортами в Женеве, но его дочь Ириш Реби задирала нос. Дан Хофман и Мотя Ариель могли бы стать приятелями, но им хотелось крупного бизнеса в России. Они торопились не опоздать, а мне спешить было некуда, и наши пути разошлись.
Денис Браун из Кента на приятеля не тянул, был моложе меня лет на 25, но человеком оказался толковым, хоть и голубых кровей. От остальных остались только визитки. Хотя, когда мне понадобилась помощь сэра Далласа, я получил ее без лишних слов, и, вероятно, то же сделали бы и другие, во всяком случае, многие из тех, с кем я поддерживал телефонные отношения. Но нас мало что связывало, разве что их восхищение нашей классикой и желание понять, что можно ожидать от русских. С нашей мафией Европа уже познакомилась, а бизнесменам из России не доверяли за их непоследовательность и необязательность.
В России деловых контактов у меня тоже не было. Однажды попробовал помочь Коми получить льготный кредит и благотворительные деньги, но Каракчеев закрутил носом. Он прилетел вместе с Мишкой Глузманом и Воркутой в Лондон на встречу, которую я организовал, и они решили, что благотворительность - это приманка, а отдавать кредиты все равно нечем. Отказались. У них свой бизнес. Глузман стал президентом Сыктывкарской биржи, воровал, и всем хватало. После этой встречи я уже не связывался с российскими проектами, бесполезно, все нацелены на воровство.
В Москве небо серое, и лица мрачные, молодежь только веселая и поддатая. Девчонки молоденькие, где попало из горлышка пиво дуют. Проституток больше, чем прохожих. Мат - норма общения, даже по телевизору выражаются без стеснения. С людьми общаться мне стало сложнее: он еще рта не открыл, а уже ясен его лепет, и разговаривать не охота. Москвичей не узнать, все сошли с ума, озлобленные, живут только желанием хватануть побольше денег. Причем, абсолютно все, и те, которым этого не надо. Вначале завидовали тому, что я за границей, а если убеждались, что денег не дам, то переставали контактировать даже те, кто за счастье считал поздороваться со мной.
Только деньги стали мерилом ценностей, и если их нет, ты второсортный человек, становись в очередь. Бескорыстие, интеллигентность, воспитанность, всякие там добродетельные эмоции не способствуют заработку, они мешают, и от этого легко избавляются. Пропала доброта, исчезла радость. Жажда наживы заменила добродетель, а зависть и ненависть порождают на каждом шагу преступления. Пороки вылезли на свободу и гуляют в сердцах и умах бывших советских людей. Общество стало аморальным сверху донизу. Деньги, которые не так давно почти презирались, стали вместо иконы. Воровство узаконено, поскольку воруют все, и те, кто должен это пресекать. Деловыми качествами стали способности и умение отщипнуть от государства. Делателей не осталось, и государство многим стало кормушкой. Власть и чиновники заставили красть всех. Кто не ворует, кто не может дать взятку или поделиться, тот не нужен. Бандюги от карманника до афериста - все в законе, все под крышей вымогателей-ментов, с которыми делятся. От губернатора до клерка все покатились в пропасть, где обирать будет некого и нечего. Зачем думать, как деньги заработать, когда можно просто и безнаказанно их украсть? Государство и те, кто поближе к власти, опять, в который раз, обездолили, обокрали народ. Нищая криминальная Россия, ведомая пьяным правителем, под колпаком аморальных нуворишей-семитов и прочих бандитов. Конец ей приходит, или вновь омоется она очистительной кровью?
Как и 400 лет назад, в России наступило смутное время: ни закона, ни порядка, ни чести, ни совести, ни здравого смысла. Проходимцы и интриганы во власти развратили общество, а безмозглые правители российские позволили разграбить и развалить страну. Государство исчезает, умирает душа народа - его национальные чувства. Каждый стал сам по себе, один против всех, никому нет веры.
Дремлет Дух русского народа. Поднимутся ли россияне за Бога и Отечество, как это происходило всегда в дни крайней опасности?

Судьбой ворованной народы
Большой страны, в веках чьи роды
Всегда страданий крест несли,
А не к заветной цели шли.

Толпою шли куда, не знали,
Зачем не строили, ломали?
Внушали им, что будет лучше
По жизни боевой кипучей.

Лихие тем достались доли,
Чьи Души маялись в неволе.
Где правят дураки иль воры,
Кровавой власти там раздоры.

Настало время каяться,
Чтоб от грехов избавиться.
А всех, кто хочет воровать,
На дыбу, а их род изгнать.

Пришла пора страною править
Рукою твердой, не лукавить,
Всех тех объединить порыв,
Кто сердцем тверд,  Душою чист.

Тогда забудутся позоры,
Россия вспрянет ото сна,
И обратятся ее взоры
Совсем в иные времена.

Я переворачиваю страницы истории российской, оглядываюсь на свою жизнь и убеждаюсь, что мы все еще в начале пути. Не научила жизнь предков бескорыстию и доброте, любви к братьям, а наследие моего поколения - воровство и вседозволенность.
В моих жилах течет кровь потомков сыновей Ноя. Русские и татары, норманны, греки и грузины - мои предки. Это они передали мне свои гены, пока шли по жизни. Они тысячи лет боролись за выживание. И я от них это унаследовал. И моя жизнь прошла в труде и в борьбе, и моя миссия не только в том, чтобы отметиться в этом мире,  повториться, народив детей. Вся жизнь отмечена знаками судьбы, многое было дано, а сделал мало и не то - главное, что следовало сделать, и не так, как должно. Грустно.
Только на закате жизни я стал задумываться о смысле ее. Жизнь прошла мимо, в пахоте на государство, ради светлого будущего. Оказалось, что меня обманули. Моим трудом воспользовались жулики, а те, кто трудился на совесть, оказались за бортом. Нас использовали, за ненадобностью выбросили, как отработанную вещь. И получилось, что жили мы ради обогащения  прохиндеев и прилипал - грабителей хуже бандитов, из-за чего труд мой тоже оказался аморальным и способствовал жадности, стяжательству и воровству.
Позже, когда рухнуло государство, мне, как всем, пришлось бы воровать, чтобы играть по правилам. Все к этому шло, но, слава Богу, не случилось. Увы, многие погружены во мрак морального убожества, живут примитивными страстями желудка ради и наслаждений. Бескорыстие, воздержанность, целомудрие  отторгнуты, и уже не являются устоями человеческого общества. В православной стране не помнят о христианских заповедях, все поражены смертными грехами, и каяться не собираются. Не осознавая цели своей, мы стали дикарями, и наше существование уже нельзя назвать жизнью. Не дождаться торжества справедливости и добродетели в такой стране. Идти не за кем. Надо спасать Душу свою.
Страшно, что и близкие мои, борясь за благополучие, отдаляются от меня. Я уже не воспринимаю их ценности, их потребности для меня чужды. Тает родственное тепло, уходит  любовь и уважение. Опять я без дружеского участия, без тыла. Тягостно сознавать, что затухает семейный очаг. Похоже, мы устали верить и ждать. Шурка, нагруженная суетным бытом и хлопотами, замкнулась на детях и внучках, переживая с ними их жизни. Душе моей опять одиноко.
Ты позовешь когда-нибудь
Всем сердцем, чтоб тебя услышал?
Как долог, одинок мой путь,
Куда я на минутку вышел.

Уговорить себя готов
Поверить, что не предавали.
Не убеждай, не надо слов,
Все что могли, они сказали.

Заполню вновь я пустоту
Твоей Души своей печалью,
Где чувства не придут вначале
Позвать любовь, а с ней мечту.

И снова в пламени свеча
Сгорит случайной яркой страстью.
Сгорит дотла. Опять ненастье
Иль равнодушье ждать тогда?

И вновь мой путь в куда-нибудь,
Где бы тебя забыть, не видеть,
Чтоб ложный звук за сердца стук
Не принять, значит, не обидеть.

Все мы, люди - натуры индивидуальные, а забота о ближнем оказывается, на самом деле, следствием инстинктов заботы о себе. И любовь из-за этого не вечна, ее чаще придумывают, строят на вранье, верят в нее только до тех пор, пока тебе хорошо. Потом, когда ровно дышишь, начинает надоедать, дальше раздражать, пока не подвернется повод из друга превратиться, в лучшем случае, в постороннего. Любовь - это когда тянет всегда быть вместе, наяву или в мыслях, когда хочется больше дать, чем взять. Остальные отношения - мишура и пыль.
Жаль, что детей нельзя переделать, они - то, что заложено в генах. Многие маются, пока как-то что-то образуется, заполнит душевный вакуум. Бесконтрольность, плохая наследственность и вседозволенность порождают ложные самоутверждения, обесценивают заботу и роль близких. Становится милее, выдуманный, оторванный от прозы жизни мир, в котором уютно таким же фантазерам. А совесть спит, отягощенная безудержным враньем и безответственностью. Мучаются от этого, но уже ничего не изменить,  и только жизнь выправляет ошибки, ударяя. Что будет в результате - неизвестно.
Хорошо, что детям моим удалось привить ответственность смолоду. Вообще-то, родители воздействуют на характер детей только тогда, когда дома и вне его живут в соответствии с установленными принципами. Нарушаешь их, и пропадает вера  в папу с мамой, дальше - больше. Все связано верой. Нельзя учить тому, во что не веришь и чему не следуешь. Нами мало занимались родители, а мы - детьми. Негатив, который мы унаследовали, приумножается неудачами по жизни. А Душу, которая могла бы освободить нас от рабства чувств, мы не тревожим, дремлет она у нас где-то, обнищавшая. Что же мы хотим от детей? Зло не приживется с добром, равно как свет с тьмой, кто-то победит.
Следует вычиститься, прежде всего, от своего дерьма. А если его прятать - не увидать в детях любви и искренности. За их любовь приходится без устали травить из себя гордыню, зло, грубость, нетерпимость. Иначе успеешь при жизни и от детей получить. Тогда зачем и кому нужна была твоя жизнь?
Бытие, и как это не грустно,
Лишь Сознанье частиц Мирозданья.
Рекой жизни, с истоков до устья
Мчится время, в нем Божьи созданья.

Чувства, лица, как сон, пронесутся,
Заполняя отпущенный век.
Пройден путь. Пришло время проснуться,
Увидав, наконец, яркий свет.

Подставляли меня, предавали,
Но я шел за своею звездой.
Светлым пламенем чувства сгорали,
Превращаясь в огарок свечной.

Не уверен я, что понимаю,
Что я должен в себе победить.
А судьбой моей мне, полагаю,
Предназначено жить, чтоб любить.

Когда время мое завершится,
Как оценится суть человека?
И в потомках зачем повторится
Суета и стремительность бега?

Скрытый смысл этой гонки прекрасной
Ясен тем, кто в заоблачном мире.
Будем верить, что не напрасно
В этой жизни мы были и жили.

Я уже не бегу без оглядки за делом, давно перестал быть исполнителем чужой воли. Не живу ради работы. Поднялся, прозрел и увидел  мизерность суетных дел в постоянной борьбе за выживание и самоутверждение. Созерцаю жизнь, ищу в ней смысл, но все еще  не нахожу ответов на свои вопросы.
Надеюсь, что живем не напрасно, что мы продолжимся. Верю, что Бог создал Человека, вдохнул в него Душу. У каждого живого, вплоть до инфузории, имеется душа (в Библии  переводится как жизнь или как кровь).
Но в человеке заложен еще и бессмертный божественный принцип (Разум, Сознание, Воля) – его Дух, который выпестовывается в поисках Истины: добра – справедливости – любви или зла и греха. Дух призван доминировать над желаниями души, приобщая ее то ли к светлому божественному, восстанавливая в человеке подобие Божие, то ли к греховному, темному, дьявольскому.
Человек в наказание изгнан из Рая – сада Эдема, и в земной жизни его Душа обитает "в кожаных одеждах", которые называем телом, где Дух дремлет. Но, если мы не полностью отдались во власть чувственной натуре, то в нас пробуждаются смутные воспоминания о высшем мире. Ведь Душа человека, переданная Богом, является родственным с ним естеством или даже однородным.
Жизнь в суете лишена божественной сути. Безграничные ее возможности дремлют. Нам осталась уже ничтожная часть из того, что имел сотворенный Богом человек. Но Душа не может воплотиться в человеке, если она никогда не видела истины. Эти воспоминания пробуждают Дух, заставляют нас самосовершенствоваться, переоценивать ценности, верить в божественное и к нему стремиться.
Душа живет эмоциями. Великие верили, что когда она после физической смерти очищается от земных страстей, то почти полностью уничтожается, и если богочестие  убереглось от жизненных страстей, тогда квинтэссенция души сливается в астрале со своим божественным духом, обитая в звездном эфире "млечного пути". А может через века эту сущность спустят в новое "зарождение" на планету, в предназначенный для нее эмбрион. И тогда встретятся родные души. И будут счастливы.
Никому не ведом замысел Создателя. Но те, кто верят, уже с ним. Вера - свет, который виден в зеркале Души, а это и есть его отражение.









"Воистину говорю тебе, что если человек не родится  вновь, он не сможет увидеть
Царствие Божие".

Жил для чего?

86.

Жизнь потрачена зря, если идешь по ней бессознательно, суетно. А если средством жизни стало предательство, стяжательство и воровство, то она преступна. Не спишется зло, которое причинил, не простятся обман и пролитая кровь, а любители поживиться за счет братьев своих будут наказаны.
Можно жить как "на роду написано" в неосознанной закономерности, принять свой путь как Судьбу, от которой не уйти. И тогда не стоит особенно стараться, нужно жить одним днем, не строить планов, все уже решено, и остается только смиренно принимать, что уготовано: Добро и Зло.
Но Человек создан свободным. Бог дал ему выбор пути, и от его силы Духа и Интеллекта зависит, каким он будет. Или направленным на создание гармоничной одухотворенной личности, или безвольным, перекладывающим груз грехов детям своим. Каждый кузнец своего счастья, и, пробуждая дремлющие гены свои, оставляет в наследие потомкам страдания или радость бытия.
Я верю в Судьбу, но не раб ее. Думаю, что мы существуем на Земле в мире хаоса и постоянно делаем свой выбор: сознательный или случайный. Увы, сама жизнь, ее зарождение являются делом случая, ибо семьи Духом не связаны, а  родители на момент зачатия потомства, как правило, безнравственны и безответственны.
Я не уберегся от ошибок, как и мои предки. Каждое мое действие, плохое или хорошее отлагалось в памяти подсознания, а будущее зависело от настоящего,  от того, что я делаю или собираюсь сделать. Мой путь заканчивается. Жизнь ограничена временем, к тому же север добавил нагрузок на организм, и это может случиться в любую минуту. Бренное тело, устав от постоянной борьбы за жизнь и отслужив, умрет, разложится, а, значит, исчезнет. Оно подчинялось мне: моим чувствам, Уму, Душе. Меня наполняли переживания, хотя Ум не всегда управлял чувствами, а их избыток толкал на безумные поступки, от чего страдания и радость оставались в Душе навсегда. Мир я воспринимал и осознавал, в основном, своим телом, им чувствовал, и оно, вегетативно существуя, выпестовало мое основное "Я" - мою Душу. Живет она - Душа в Теле и вместе приобретают: или любовь для Духа Света, или пороки для Духа Тьмы.
Увы, мы забыли, что Творец дал Душу и Разум как пару, как Адама с Евой, чтобы не суетились, не искушались ложно, а, очищаясь, раскрывали человеческую сущность.
У подавляющего большинства людей Ум в наше время служит Телу, а  Интеллект находит больше удовольствий для плоти, впадая в зависимость от чувственности секса, гурманства, мазохизма, страсти и пр. Сознание наше извращено, а Дух слаб. Агрессия овладела человеком из-за его ненасытности, от стремления больше съесть, набрать впрок и лучше, чем у других. Сознание пытается регулировать стремления, а если оно невежественно, то жлобство и животная сущность овладевает и им. В итоге, удовольствия, чувственность и ненасытность разрушают организм, мутируя его, передавая негатив ДНК потомкам, нагружая их рабским грузом грехов предков. При этом, информационные связи искажаются, провоцируя в Душе эмоциональный взрыв на все то, что за пределами примитивных понятий, заглушая информацию о высокой миссии человека, его предназначении.
Роются внутри тебя
Страхи и сомненья.
Мечутся вокруг тебя
Толпы привидений.

Обглодали все до кости
Страсти, зависти и злости.
Господи, его прости,
Не осталось совести.

Плоть твоя слаба, пустая,
Еда - гадость всякая.
Сребролюбие и блуд
До болезней доведут.

И вся нечисть, что витает,
Никуда не исчезает.
Соблазняет, совращает,
В Душу прямо заползает.

А в Душе одна тоска,
Не селилась в ней весна.
Ложь, уныние и смута,
С этим жить такая мука.

И не кротость, не смиренье,
Скука, гордость и гоненья
Создали весь тот уют,
И тщеславье тоже тут.

Гнев и ненависть тоже
Затаились там, похоже.
Слякотно и тускло,
В общем, очень грустно.

Птицы черные летают
И куда-то зазывают.
Вся эта пакость носится,
В Душу к тебе просится.

Доброта, Любовь, быть может,
Проходили рядом тоже.
Но они не задержались,
Не прижились, и расстались.

Целомудрие витало,
С бескорыстием  играло.
Значит, были и видения
Умиротворения.

Как же со всем этим жить?
Злобу черную изжить?
Дух, Душа и твое Тело
Таковы, как то, что сделал.

Кто кого? Добро, иль Зло?
Кому твое естество?
Духам Тьмы, иль Духам Света?
И за кем победа эта?

В этом хаосе мы постоянно ищем похожих по образу жизни, по Душе, по Духу, тех, кому мы дарим свою любовь. То есть, разный уровень Интеллекта, Сознания и Интуиции определяют круг друзей и знакомых. Этот уровень меняется в процессе жизни, помогая в ней утверждаться. Его несоответствие в семейных парах и в окружении приводит к непониманию, скандалам, разрыву отношений. Не сближают и разные возможности, разделяя всех на слои.
Но человек индивидуален, и принадлежность к любому социальному слою не изменяет его Сути. Только он сам организовывает себя, и, обладая Интеллектом, может идти осознанно к выбранной цели. Высочайшая цель - прожить жизнь, делая все, чтобы краткий миг физического бытия обогатил Суть человека, достигая понимания и любви близких, друзей, знакомых и просто встречающихся на пути людей, обогревая их своей добротой, и прощая им неудачи. Это возможно, когда веришь в смысл жизни, видишь свою цель и знаешь, что весь мир дан тебе для этого. Таких людей мало, ведь человек слаб и не хочет отказывать себе в удовольствиях. Многие сегодня живут "как Бог на Душу положит", "по Судьбе", не напрягаясь для насыщения Интеллекта и Духа. Их жизнь пролетает как миг, и ближе к концу для многих возникает вопрос: "Для чего жил"?

Ведь каждому отмеряны
Цена его и час.
И сколько мне отведено,
Чтоб выполнить наказ?

Какое время будет
Мне отдано судьбой?
Какое время хватит,
Чтоб стать самим собой?

Секунды и минуты,
Такая мелочь вроде,
Учтены, записаны
У Творца природы.

Минуты пролетают,
И счет им не ведется,
И в вечность убывает,
Что мимо пронесется.

И, может быть, не вспомню,
И не придам значенья,
Что время-жизнь теряю
От своего рожденья.

А если я забудусь
Во времени и счете,
То я тогда не сбудусь.
Как бы и не был вроде.

В мире все постоянно меняется, но все едино, взаимосвязано, и человеку, как частице Мироздания, отведена роль и место. Но мы используем возможности свои пока незначительно, а наш практичный разум в стороне от нашей Сути. И хоть мы допускаем существование тела, души и духа, но не поймем, почему результат жизни зависит от гармонии субстанций, которые нельзя пощупать. Хотя заложенный в нас потенциал позволяет совершенствоваться, достигая равновесия.
В подавляющем большинстве человек на современной стадии развития, вероятно, как некий генератор энергии еще не настроился на частоту, необходимую Создателю. Вылепленный из глины биоробот в нее и вернется, отдав свою жизненную энергию, если не вознесет Дух свой от суетных мирских забот.
Проносятся века, и люди продолжают повторяться бесцельно. Уходящие из жизни смотрят с надеждой на поколение: может им суждено пробудиться.
Я ухожу. Остаются дети, для которых, хочу надеяться, стремление к свободе не перечеркнет приобретенного родительского опыта. Верю, что потомкам продолжать путь,  идти дальше меня в поисках подобия Бога в себе, в человеке.

Владимир Габелия.
Март, 1998 г.