Как топтать аэродром

Глава 1.   Кущевские страсти

    Это сейчас  станица Кущевская прославилась на весь мир массовыми убийствами, войной фермеров и дикой коррупцией.  Этакий маленький срез большой России. 

   Мало кто знает, что для нас, летчиков,  Кущевская известна  своим прекрасным аэродромным  комплексом, суперсовременным  учебным центром  и уютным  военным городком  всего в двух километрах от станицы.

   Обучали на этом  аэродроме иностранных курсантов и переучивали на современные истребители летчиков всех государств, покупавших российские самолеты.

   Если все мальчишки мечтают быть летчиками, то ни один летчик не мечтает стать инструктором, настолько это тяжелый, неблагодарный и бесперспективный труд.  Те мизерные надбавки к окладам инструкторского состава не компенсировали даже сотой доли затрат физических и умственных сил, пролитого пота и перенесенных тягот и лишений. 

   Представьте себе работу, на которую надо вставать в три утра, а, значит, ложиться спать в семь вечера. Представьте шестичасовую летную смену с шести утра до двенадцати дня. Потом жесткий   
 разбор полетов.  Это слово даже стало нарицательным, но не передающим даже доли процента того, что происходит на настоящем разборе, где речь идет не о неправильно пришитой пуговице, а о смертельных  ошибках,  в прямом смысле – о жизни и смерти.

   И если после разбора полетов летчики в строевых частях расходятся по домам, то инструктора  идут готовить к завтрашним полетам своих курсантов.   Предварительная подготовка к полетам заканчивается в шесть вечера и только тогда летчик-инструктор свободен, как птица. Целый час!

  До  семи часов, когда он обязан заснуть.  Итого – пятнадцатичасовой рабочий день  шесть дней в неделю!   И – ничего!  Привыкали.  Человек ведь такая скотина, что ко всякому дерьму может привыкнуть и даже находить в нем некие прелести.

  В итоге – выпить можно было только в субботу вечером или в воскресенье утром.  И то – немного.
В Кущевском авиаполку было много хороших традиций, например, воскресный выезд эскадрильями в полном составе на природу.  С женами, детьми, водкой, вином, пивом и обязательными шашлыками.

  Вспоминается один  такой милый пикничок на опушке леса у реки.  Конечно, с годами забылись многие имена, фамилии, но кому надо, узнают себя по рассказанным тогда историям.  Начинались байки и воспоминания после третьей выпитой стопки под духмяный шашлык.

   Жены с детьми  резвились у реки,  не мешали нам, тогда еще молодым и безусым,  вслушиваться и проникаться заложенным в байках авиационных волков летным и жизненным опытом.

  Во главе костра сидел Командир.  Как-то так сложилось в авиации, что на аэродроме все ходят без погон и там нет званий.  Самолету же все равно, кто им управляет, курсант или генерал.  Вот и остаются только техники и летчики.  И техник-капитан не видит ничего зазорного в том, что докладывает летчику-лейтенанту о готовности самолета.  Такая вот работа, такие вот отношения.

   Комэску называли командир и на вы, все остальные обращались друг к другу на ты.  Меня спросят, как Командир мог сидеть во главе костра в кругу?  А как в газетах пишут, что Президент возглавлял Круглый Стол?   Правильно, где  Президент, там и глава стола, будь он хоть трижды круглым.

  Вот и на том  памятном пикнике  Командир начал воспоминания первым.

- Вот вы говорите, нет бога, нет другого света, - он внимательно оглядел всех молчавших. – Может, материального Бога и нет, но что-то типа Высшего Разума – есть.  Есть!  И он следит за всеми нами, чтобы мы не нарушали неких вечных, не всегда ведомых нам и понятных законов Бытия.  Нарушил – тут же за спиной появляется она.  Костлявая с косой!  Нет, сразу может и не забрать, но о себе напомнит обязательно.  Умный – сразу намек поймет!  И выживет. Глупый – погибнет.  Да,  так вот.
 Был у меня один шустрый замкомэска,  летчик от бога, но мечтал совсем о другом.  И я его рекомендовал в Академию.  Все произошло на следующий день после исключения его из списков части. Да, так вот.      

                1. Костлявая не шутит

   Давно не было у Василия Шорина,  замкомэски, такого радужного настроения.  Все складывалось наилучшим образом:  впереди  - обучение в академии, позади – тяжелые инструкторские будни.  Приказ об исключении из списков части подписан, можно устроить полную расслабуху.

  А вот с этим были большие проблемы.  Вася  растерялся перед открывшимся широким выбором удовольствий.  Не надо было теперь ложиться в восемь вечера спать, можно, наконец, полностью посмотреть футбольный матч, потом – битву боксеров, потом… 

- Вась, а Вась, а мы там в общаге будем жить или квартиру дадут?  Я Верке звонила,  та сказала, что им сразу двухкомнатную дали. Всего месяц провели в общаге.

  Василий  с нежностью посмотрел на жену, в одном розовом халатике стоящую перед трюмо. Впереди халатик был распахнут, что хорошо было видно в зеркало.

  Ладно, потом – жена.

- Люсь, отстань.  Главное – это тебе не наша тьму-таракань Кущевская, а Москва. Понимаешь?   
    Ужинать будем или как?
- Вась, « или как » - это намек или предложение вместо ужина?
- Не, Люсь, ужин - это святое.  Только сардельки поджарь обязательно.
- И вот так – всегда!  Никакой тебе романтики!  Одни сардельки, Вась, у тебя в голове.
- А у тебя… - но жены перед трюмо уже не было.

  Василий вернулся к выбору роскошных перспектив проведения вечера.  Ага, значит, ужин, потом – пиво с футболом и воблой,  потом – бокс, потом…

- Вась, а Вась, иди ужинать, - на самом интересном перебивает его призывный клич из кухни.

    Василий критически осмотрел после ужина журнальный столик перед телевизором.  Вобла на газетке почищена,  бокал с пивом истекает благородной слезой,  комментатор  объявляет составы команд. Он со вздохом облегчения  опускается в кресло.  Восемь часов вечера, а впереди еще море удовольствий.

   Злобная трель телефона неприятно бьет по расслабленным нервам.

- Василий, ты не спишь?
-  Командир, я футбол смотрю.  Мне ж на полеты,  как вам,  не надо.
- А я как раз насчет этого.
- Чего – этого?
-  Чередник заболел и в плановой таблице – три дырки.  Нужно за инструктора слетать. Сам знаешь –
    лето, все в отпусках, а мне – план надо выполнять. Ну, не могу я целый самолет из плановой
    выбросить. Слетай, а Василий?
- Так я же исключен из списков…
- Вася, - перебил его командир полка. – Все в наших руках. Завтра же перепишу приказ. Так, что 
   – согласен?  А я тебе и с контейнером помогу – солдатиков подгоню на погрузку.
-  Ну, если только три за инструктора, - Василий с грустью оглядел набитую мебелью квартиру. 
- Тогда – спи.
   
    Василий  перелил пиво обратно в бутылку, свернул газету с воблой и понес ее в холодильник.

- Вась, ты че телевизор выключил?  А я хотела с тобой посмотреть. Кто звонил?
- Командир.  Просит за инструктора завтра слетать.
- Так тебе ж нельзя! – охнула  всезнающая жена.
- Он приказ перепишет. И обещал с контейнером помочь.
- Ну, если с контейнером…

     Серое утро, холодное кресло в задней кабине спарки и молоденький лейтенант в передней. Провозной полет по маршруту с разлета.  Василий нервно зевнул  и подсоединил кислородный шланг.  Поставил на чистый кислород.  Это у него называлось – промыть мозги для бодрости.

   Взлет, набор высоты и нудный гул двигателя на постоянных оборотах. Скукота. Василий прикрыл глаза.  Первый поворотный пункт, второй, третий.  Как бы не заснуть.  Снижение перед посадкой до заданной высоты.  Что это он так долго снижается?  Василий  даже с закрытыми глазами прекрасно чувствовал положение самолета.

  Бросил взгляд на авиагоризонт. Черт!  Самолет пикировал, быстро набирая скорость.  Рванул ручку на себя.  Уф-ф!   Выхватил самолет на двести метров от земли.

-Ты, что, мать твою… - и замолчал, глянув в переднюю кабину.  Голова молоденького летчика болталась, стукаясь шлемофоном о левый борт.

   Осторожно посадил самолет и зарулил на стоянку.

- Что с ним? - спросил у доктора, пытающегося привести лейтенанта в сознание.
- Похоже на микроинсульт, а там – посмотрим. Но то, что летать больше не будет – однозначно.
               
   Василий пошел  ко второму самолету.  Курсант-араб уже сидел привязанный в передней кабине,  вращая головой и глазами.  Так, у этого – контрольный в зону на сложный пилотаж.

  Спать после такого потрясения в первом полете Василию категорически расхотелось. После взлета он поймал себя на том, что не передал управление курсанту, который уже начал дергать за ручку.

- 732-му, в четвертую, - услышал Василий доклад курсанта и тут же прозвучал его позывной.
- 22-й, вам на третий, на посадку, -  такую команду после взлета дают только при аварийной ситуации.

   Василий  резко развернул самолет.  Быстрый взгляд на третий и четвертый разворот. Никого. Тогда можно сразу на четвертый.  Еще один разворот и посадка.   На пробеге  по полосе увидел несущиеся к нему пожарку и скорую.  Неужели пожар?  Дыма не чувствовалось.  Он свернул на рулежку, остановил самолет.  Курсант выскочил из передней кабины быстрее его и побежал, оглядываясь,  на стоянку.

   Василий обошел самолет и ахнул.  Шлейф гидросмеси на рулежке и потеки жидкости на борту.
При такой утечке – просто чудо, что ему хватило запаса на посадку.   Если бы ушел в зону – отказ всего управления и катапультирование.

  Василий  поднялся на вышку командного пункта к руководителю полетов и шмякнул  щлемофон на стол.  Красным карандашом поставил в плановой таблице жирный крест на третьем полете.

  Он шел домой и матерился вслух.  Ведь есть же народная мудрость – не шути с костлявой.  Умерла, так умерла.  Исключили из списков части,  так об этом  знают и где-то наверху.  Кого перехитрить хотели?  Оказалось – себя.

                ***

   Все переваривали услышанное от Командира,  пережевывая кусочки сочного шашлыка.  Вторым слово взял  Замполит.


2. Штурман-миллионер


   Вот Командир коснулся сейчас того света.  Мне по должности положено быть безбожником, но… не всегда получается.   Все верят, например, в судьбу, а что это такое – никто не знает. Одни говорят, что судьба – это божье предначертание, как человеку суждено прожить жизнь. Другие говорят наоборот – человек сам творец своей судьбы, нет никаких указаний и предписаний.  И кто прав?

  Видимо, те, кто посредине. Поведение человека определяется его воспитанием, характером, а изменение судьбы – его умом.  Как-то так я понимаю.

  И подтверждает эти мои догадки одна необычная, загадочная и противоречивая история, произошедшая с бывшим штурманом нашей эскадрильи  Шороховым.  Самый обычный штурман с черным штурманским портфелем, среднего возраста, среднего роста, среднего характера, но, как оказалось, - не среднего ума.

   Мне по должности положено проверять жизненные условия каждого.  Павел жил тоже средне, но несколько необычно.  В двухкомнатной квартире, после ухода спившейся жены, он остался с безумно любившей его  дочерью-студенткой.  Причину этой любви я понял, когда застал их обоих за веселой стиркой белья.

   Нет, стирали они не в машинке. Нет, не угадали – не вручную.  Стирали – в котле для приготовления цементного раствора.  Комната была обставлена еще более необычно.  На тумбочке стоял  голый экран телевизора.  На мой недоуменный взгляд Шорохов открыл тумбочку.  Там на фанерке была собранная вручную схема.  Над столом красиво соединенные разноцветными проводками висели  внутренности приемника и  магнитофона.  У левой стены стояли стеклянные шкафы с развернутыми альбомами марок.  Сотни альбомов. 

  Я знал, что жена спилась и ушла от Павла именно из-за этой его страсти к собиранию марок. Нет, он не был филателистом в строгом понимании этого слова. Он не собирал серии, не раскладывал по тематике,  по странам.  Его даже не интересовал цвет или размер, погашена марка или нет.  Его интересовало одно – количество.  Учет велся скрупулезный и очень точный.   По окончании каждого месяца – генеральный пересчет.  Зачем?  Почему?  Кто знает. Такая вот у человека была страсть.  Как ни странно, этим же вывертом страдала и его дочь.  Может, в них обоих погибли великие бухгалтеры или учетчики?   Но страсть к электронике и цифрам была просто маниакальная.

   Первым в списке неблагонадежных в особом отделе Шорохов стал после сборки на куске фанеры мощного передатчика.  Он транслировал в эфир песни с магнитофона.  Весь район целый месяц наслаждался песнями Высотского, пока прибывшая из Ростова машина-пеленгатор не выявила злоумышленника. 

  Тогда штурмана спасло от ареста отсутствие микрофона.  Все деньги у него уходили на еду и марки.  Радиодетали он добывал на свалках из разбитой аппаратуры.  Дочь ходила в лохмотьях и нисколько от этого не страдала.  Ее привлекали другие прелести жизни.  На одежду и микрофон денег не хватало.

   Правда, в звании Шорохова понизили до капитана, что огорчило его исключительно снижением оклада.  Штурманом и летчиком он был замечательным, поэтому через год звание мы ему вернули.
И тут грянул новый гром.
  Все началось с проходной.  К командиру полка влетел краснорожий потный особняк с пистолетом и истошным криком:
- Тревога!  Немцы у ворот.  Товарищ полковник, поднимайте дежурную роту.

  Командир позвонил на проходную.

Дежурный подтвердил, что да,  приехал  на «мерседесе» западный немец с переводчиком и просит встречи с начальством для переговоров.

- Проводите его ко мне, - на это особняк схватился за косяк дверей и прохрипел:
- На территорию части – только через мой труп!

  Командир спорить с дураком не стал, надел фуражку и пошел к проходной.

 Через переводчика выяснилось, что немец имеет разрешение на проезд от Москвы до Кущевской, заверенное печатями и подписями минобороны и иностранных дел. 

  Пока особняк распределял по жидким кустам, ввиду отсутствия забора, насмерть перепуганных узбеков из дежурной роты,  выяснилось, что немец проехал пол-Европы, чтобы встретиться с нашим штурманом Шороховым. 

  Ввиду отсутствия тогда в Кущевской гостиницы, встречу решили организовать в Доме колхозника.
Немец был согласен на все, даже на переговоры в присутствии представителя особого отдела и замполита.

   В душной комнатке набилось человек двенадцать. Первый секретарь райкома успел сообщить в Москву о нападении Западного Берлина на Кущевскую, и ему было строго предписано записать переговоры дословно и представить в ЦК партии.

  Речь пошла о марке.  Сначала Паша категорически отрицал наличие образца, который представил на фото немецкий миллионер.  Это стало понятно, когда  иностранец объявил о предлагаемой им цене за ничтожный клочок бумаги -  пять миллионов марок.  Когда Шорохов отказался, немец добавил еще два миллиона. Потом сверху предложил свой «мерседес», а в конце – снял и бросил на стол дорогой пиджак.

  И это жест отчаявшегося немца, готового голым, но с маркой, пройти назад пол-Европы, Шорохова убедил.  Он согласился сбегать с фото домой и поискать проклятую драгоценность.
  Не было его два часа.  И он ее нашел!  Головы всех с треском сомкнулись над принесенным альбомом.  Немец от счастья заплакал. Он сжимал Шорохова в объятьях и приглашал к себе в гости.

  Но когда он достал подписанный чек в оплату, перед ним грудью встали  секретарь райкома и особист.

- Это преступление!  Я вызываю наряд милиции! – орал партиец, наклоняясь к микрофону.

  Все разрешилось как-то быстро и безболезненно, когда  немец что-то прошептал на ухо переводчику, а тот – Шорохову.

- Согласен.  Товарищи, я дарю эту марку нашему иностранному гостю!  Все довольны? – он всунул альбом в руки довольно улыбающемуся немцу и оглядел обалдевшую от его заявления аудиторию.
Насчет подарка никаких высочайших указаний не было.

   Немец тут же уехал.  Народ разошелся. 
- Павел, что он тебе на ухо сказал? – я  интуитивно подозревал, что штурман нас всех обхитрил.
- Попросил подарить, вот и все, - Шорохов больше не сказал ни слова.

  Как ни странно, эта история пошла ему только на пользу.  Буквально через месяц пришел приказ о переводе его в Ростовский командный пункт старшим штурманом на полковничью должность. 

  Много позже я  узнал окончание этой истории от бывшей жены Шорохова.  Она через год пришла в часть с требованием прописать ее в квартире бывшего мужа.  И я решил поторговаться.  Предложил вариант решения ее прописки в обмен на сведения о той истории с маркой.

  Марка и правда была необыкновенно дорогой. Позже я нашел ее в каталоге.  Продажная цена там была в пять раз больше предложенной хитрым немцем.  Пилотный выпуск марки с ошибкой сделали чехи к юбилею  космического полета своего соотечественника.  На марке вместо погибшего поместили фото живого космонавта.  Ошибку исправили, но сто экземпляров разлетелись по свету.

  В то время в Кущевке обучалась группа чешских курсантов. Одному из них и пришло письмо с драгоценной маркой.  Все курсанты имели от Шорохова строгие указания насчет конвертов.  Их принимала вечерами дочка штурмана.  О цене они конечно же не знали, так как каталоги не покупали и не читали.

  Немец же нанял целую частную фирму, которая и отследила путь последней, не попавшей к коллекционерам, марки.  В два раза больше времени ушло у него на  выбивание визы и разрешение на проезд по территории России. 
   Стало ясно и что шептал переводчик на ухо.  Это было устное обещание миллионера заплатить за марку  после приезда штурмана в Германию.  Этим  Шорохов и занялся после получения звания полковника.  Ушел на пенсию по болезни и вместе с дочерью поехал туристом в Германию. Обратно, как и многие тогда, уже не вернулся.  Миллионер свое обещание, конечно, выполнил, в отличие от меня.

   В прописке бывшей жене было отказано.  Но еще через год я случайно узнал, что приехавшая из Германии некая мадам  Маркович  купила  пьянице приличную дачу на окраине Кущевки.

  Вот тут и задумаешься – где судьба, где провидение, где ум, а где простая человеческая порядочность?   
      
   ***

                3. Азиатское коварство               

  Командир звена  разворошил в костре головешки. 

- Скоро прогорит – картошку положим.  Да, замполит чудную историю припомнил.  Это мы, русские, задумываемся о судьбе, о цене жизни и смерти. А возьмите страны, где жизнь ничего не стоит, особенно своя.  Например, Камбоджа или Вьетнам.  А у япошек – умереть большая честь, чем жить.  Поэтому у них и полно разных камикадзе.  Группа вьетнамцев и из меня, когда еще был молодым инструктором, пыталась сделать камикадзе.

  Случилось это перед началом самостоятельных полетов.  Промахнулись наши медики, когда принимали очередную группу курсантов Вьетнама  на обучение, хотя знали, какое это для  нищей страны счастье – учиться  за рубежом.  Военных отбирали только с медалями и проверенных в бою.
А по их внешнему виду определить возраст невозможно.  У всех записано – восемнадцать лет.  Какие восемнадцать, когда некоторые лет по пять в войсках?

   Из пяти человек – четверо вылетели самостоятельно, а один, Тхан Во,  – ну, никак.  Все дополнительные полеты  отлетал, а толку – ноль.  Командир полка своим решением добавил еще два десятка полетов и возложил решение на инструктора – как он скажет, так и будет.  На меня, значит.  Курсанты об этом знали.

   И вот – последние три полета.   Все предыдущие – хуже некуда, на грани аварии.

Первую посадку решил показать. Взялся за ручку, а она – как чугунная. Это с виду вьетнамцы худенькие, а сила у них в руках, как у обезьян, которые пальцами легко орехи щелкают. 

Объяснение не заставило себя долго ждать.

- Товалис инстлуктол.  Ты меня выпустис? – голос по СПУ, самолетному переговорному устройству, спокойный и тихий.

  Я задумался. К чему бы это?  Знал об азиатской хитрости, но не понимал, что ответить.  Решил соглашаться.  Полет – не время для переговоров.

- Конечно, Тхан,  выпущу. Сегодня у тебя намного лучше.
- Сиводня я осень плохо, осень.  Ты меня оманывать.

  А уже подлетаем к третьему развороту. Я автоматически контролирую скорость и высоту. Пока все в норме.  Если захочет ввести самолет в пике, все равно я его не осилю. Придется катапультироваться, а не хотелось бы.   
 
      На посадке – удар, козел, еле спас переднюю стойку, убрав скольжение.

  Все продолжилось на рулении на стоянку.  Остальные два полета я мысленно вычеркнул. Не до них сейчас.

- Товалис инстлуктол Я ресила капульта. Не хосю на риса цеки.

  Ну, вот. Опередил Тхан меня. И обманул.  А я только обрадовался земле, которая сейчас стала смертельно опасной.  Непроизвольно добавил оборотов, чтобы разогнать самолет, хотя и понимал, что уже не успею. 

  РУД, ручка управления двигателем,  стоял мертво.  Ну, вот и все!  На спарке стояли дурацкие катапультные кресла, гуманные, с точки зрения конструктора.  И переднего, и заднего летчика выбрасывало независимо от того, кто дернет за ручки катапульты.  Это было придумано на случай потери одним летчиком сознания.  Но и это не все.  Катапультирование с земли ограничено скоростью не менее ста сорока километров в час.  Иначе – парашют не успевает раскрыться. А падение с высоты пятидесяти метров, практически – с двадцатого этажа жилого дома, - верная смерть.   И Тхан это знал!

  Вот оно – азиатское коварство.  Я мгновенно расстегнул ремни парашюта и отсоединил шланг кислородной маски.  Глянул на красненький рычажок аварийного сброса заднего фонаря и тумблер отключения электропитания катапульты.  Теперь – кто быстрее, я видел, как Тхан снял руки с управления и вцепился в ручки катапульты.

  Щелкнул тумблером и дернул за рычаг.  Взрыв и облако дыма от пороховых толкателей. Через секунду перевалился через  борт.  Левое колесо самолета прокатилось в сантиметрах от головы. 

   Самолет остановился метрах в десяти впереди.  Сирена пожарки и скорой были для меня слаще рулад соловья.  Я встал и пошел к открытой кабине.  Оба фонаря улетели.

  Тхан сидел в кресле, вцепившись двумя руками в высоко поднятые красные ручки от катапульты.
Она не сработала!  И он, уже простившийся со своей и моей жизнями, не понимал – почему?!

  Очнувшись,  выполз из кабины, так и держа в одной руке  бесполезные теперь ручки.  Выскочивший из санитарки мой командир звена суматошно ощупал меня.
- Цел, слава богу. Что? -  я показал ему глазами на Тхана. Меня еще била мелкая дрожь и язык заледенел.

  Увидев выдернутые ручки, командир все понял и выхватил у меня кислородную маску.  Размахивая длинным гофрированным концом с металлическим набалдашником, он ринулся к вьетнамцу.

- Убью, сволочь косоглазая! – эти слова Тхан знал прекрасно и, виляя, как заяц, бросился бежать к ограждению аэродрома.  Машина с особистом догнала их только возле военного городка.
 
 В двадцать четыре часа  очень хитрого курсанта отправили во Вьетнам. В таких случаях отсрочки не было.

   Курсанты группы на следующий день все до одного попросили у меня прощения за Тхана и показали листовку из его чемодана.  Вся грудь в медалях и орденах.  И год рождения. Исполнилось Тхану тогда тридцать два года. А вовсе не восемнадцать.

- Что ему будет за это у вас дома? – курсанты долго молчали.  Много позже они сказали, что на родине всех отчисленных курсантов объявляют трусами и предателями, лишают всех наград и званий и отправляют до конца жизни на рисовые чеки.
 

   Глава 2.  Приморско-Ахтарский летный курорт


1. Туземная гостиница -  тридцать две нации в одном флаконе


    Заметить военный аэродром на въезде в  Приморско-Ахтарск, что на Азовском море, практически невозможно.  Скромная, грязная автобусная остановка и незаметная вертушка входа на территорию части за ней.  Это уже много позже  проложили добротный асфальт, построили широкие ворота и установили перед проходной  засиженный голубями самолетик.

    В семидесятые  годы  афишировать обучение военных иностранцев было не принято.  Не из-за скромности, естественно.  В те годы, когда секретным объявляли даже расписание автобусов до воинской части,  все равно скрыть  три сотни разномастных курсантов, шатающихся по всему крохотному городку, было невозможно.  Да и от кого скрывать?  Половина городка работало на аэродроме и в воинской части.  А куда деть военный городок на окраине?

  Мне этот аэродром запомнился полетами  с огромными неграми из Уганды и  малюсенькими кампучийцами. Камбоджей  стали называть Кампучию много позже, с восемьдесят девятого года.
    Современную  четырехэтажную люксовую гостиницу  построили сразу за высокой лесополосой  у дороги на Краснодар.  Тупиковая турзона.  Единственная дорога и камышовые трехметровые плавни
на десятки километров.   Кое-где в плавнях – небольшие квадраты «красных» зон. Так называют колонии облегченного режима для ментов, военных и высоких чиновников. 

   Режим, конечно, относительно легкий.  Жить, хоть и в курортной зоне, но при постоянно повышенной влажности, пронизывающем постоянном ветре из Новороссийской трубы,  тучах комаров величиной с теленка и  одном вертолете в месяц.   Пытались некоторые бежать, но их легко отлавливали в первую-же ночь  с вертолетов приборами ночного видения.  Кроме бесчисленных стадов камышовых кабанов,  в плавнях ничего большего по размерам, не было. 

   Охота на кабанов с автоматами и была нашим главным развлечением.  Большие заготовки делали глубокой осенью или в начале декабря, перед морозами.  Не влезут пять-шесть туш ни в какой холодильник.  А на балконе – всю зиму свежее мясо.

    Летом, кроме семейных походов на море, других развлечений не было.  Море мелкое и горячее.  Летом нагревалось до тридцати градусов.  С полкилометра надо пройти, чтобы  вода поднялась под горлышко.   Рай для малых детишек. 

  Иностранные курсанты тоже на выходные все перебирались к морю.  Поглазеть на толпы  полуголых девушек, ищущих  жгучих приключений с иностранцами.

  В обычные дни курсанты практически не выходили из комфортабельной гостиницы, где только и пахло цивилизацией.  Но не всегда.
       Будучи дежурным по части, которому вменялось в обязанности проверять порядок и в гостинице,  я зашел на второй этаж и  закашлялся от пронзительно неприятного запаха. Нет, не дыма, а именно запаха.
   Нос меня привел в кухню рядом с туалетом.  На двух газовых плитах лежал огромный алюминиевый лист. На нем корчились от жара сотни кузнечиков.  Десятка два въетнамцев, глотая слюни, линейками помешивали это экзотическое блюдо.

- Что это? – я указал старшему на плиту.
- Тавалиса маола, это семачки па васему, - он схватил поджаренного кузнечика с раздувшимся животом за длинные ножки и смачно захрустел. – Семачки!

  Второго кузнечика побольше он протянул мне.  Меня и так чуть не выворачивало от гнусного запаха, а тут еще такой деликатес!

   Я побежал к выходу. Обернувшись, наткнулся на удивленные, непонимающие взгляды.  На третьем этаже услышал грохот в одной из комнат.  Три потных полуголых негра из Уганды  набивали на деревяшках пальцы.   Время от времени качество набивки они проверяли на куске фонеры, пробивая в нем пальцами дыры наквозь.   Страшно было смотреть на узловатые суставы и твердоеаменные потрескавшиеся ребра ладоней.  Каратисты не обратили на меня никакого внимания,  стуча по поленьям с ужасающим треском.

  Три комнаты кампучийцев были пусты.  Позвонил на проходную для уточнения. Так и есть – вся группа опять ушла на озеро Вонючка.  Оно находилось сразу за лесополосой, а название получило от болотного запаха  заросшей тиной воды.  Таких озерков в округе – сотни.  Они тянутся до самых плавней.  Это облюбовали кампучийцы.

   Так и есть. Сидят молча вокруг костра с подвешенным на треноге ведром.  Опят варят свой рис на пару. Сколько раз ни пытался приготовить это их с виду простое кушанье, ничего не получалось. Или у них рис особый, или знают какую-то тайну приготовления.  Они вязали из камыша лукошко, засыпали в него рис и подвешивали над кипящей в ведре водой.  Рис превращался в нежный белый пух, тающий во рту. 

   Откуда запах куриного бульона?  Я палочкой помешал в ведре. Так и есть. Полведра лягушачьих лапок.  Увидев мой интерес, старший острой палочкой наколол  белое бедрышко, положил его на лист кувшинки и сверху засыпал готовым рисом.
 
   Я не раз пробовал их деликатесы и поэтому принял и съел с удовольствием.  Особенно мне нравились поджаренные лягушачьи лапки. 

   Я вспомнил  десятки  огромных французских холодильников на колесах,  выстраивающихся длинной цепочкой вдоль  линии озер.  Местная ребятня  зарабатывала на ловле лягушек больше годовых зарплат взрослых. И это по пятачку за лапку!  Сколько же миллионов лягушек увозили от нас эти машины для французских гурманов?

   Почему русские люди не понимают нежного вкуса лягушачьего диетического мяса,  предпочитая чистенькой лягушке грязную свинью?  Еще одна загадка русской души!   

   Помощник встретил меня возле проходной.
- Опять из милиции звонят – пьяного негра поймали, - помошник  просит взять его с собой, предвкушая цирковое представление.

  На дежурной машине подъезжаем к райотделу.  Все  менты сгуртовались у крыльца и с опаской посматривают внутрь.  Некоторые поснимали почему-то мокрую форму  и развесили ее на кустах. Из открытой двери  доносятся грохочущие раскаты  тяжелого рока. 

- Заберите его быстрее, он нам работать не дает, - замечает меня майор с красной повязкой дежурного.

  Прохожу по коридору до кабинет начальника.    Тот  скрючился за отодвинутым шкафом.  На его  рабочем столе, сдвинутом в центр  увлеченно танцует абсолютно голый негр под аккомпанемент длинного сверкающего двухкассетника.  Увидев высунувшуюся из-за шкафа на секунду умоляющую мордашку   начальника,  негр ловко пускает в него желтую струю.

  Ага, так вот почему половина сотрудников мокрая и так отвратно пахнет.
 
Я решительно носком сапога выключаю магнитофон.  Негр, увидев и узнав меня, мгновенно ориентируется и , закатив глаза, падает на стол.

- Сам в машину не пойдешь? – я наклоняюсь над ним.  Отрицательное покачивание головой.  Какие они все-таки мастера выдумывать унижения для белых людей.  Всегда восхищаюсь этим их умением и фантазией.

  Я беру с пола магнитофон и киваю помощнику на брошенную в угол охапку одежды.  Сухую, кстати.

  Четыре мента боязливо поднимают  голого курсанта  и несут к машине.  Я иду сзади, подбадривая их.  Боялись они не зря.  Как только туша перевалилась через борт грузовика, негр ожил и, хохоча, начал поливать сверху мечущуюся толпу.

  Я сажусь в кабину, зная, что этот циркач никуда не сбежит. Он прекрасно знает разницу между беспомощными перед ним  ментами, обложенными законами об иностранных подданных,  и  жесткими военными, которым эти права до лампочки.  Сходит он с грузовика уже одетый, весело подпевая  дребезжащему магнитофону.  Цирк уехал вместе с клоунами.

   А впереди еще веселый вечер с танцами и песнями,  с самопальной кулинарией и визжащими девками,  прыгающими из окон.


               
2. Самый длинный в жизни штопор.


   Нет, это рассказ не о том штопоре, которым открывают винные бутылки, хотя по некоторым ощущениям  они похожи.

  Речь о самой противной фигуре пилотажа, которую все ненавидят, но делают.  Входит эта фигура  в перечень  обязательных   на самолетах первоначального обучения.

   То, что в моей группе  угандийцев есть парни с отклонениями  в культуре, речи, психике я догадывался, но чтобы были отклонения в физическом развитии?

  И все-таки наши врачи одного такого проморгали.  Очень хитрый дефект, редко встречающийся и еще реже проявляющийся.

   За день до того кошмарного дня,  летним воскресным вечером, я  лежа в гамаке на лоджии, лениво наблюдал, как моя молодая женушка наклеивает на ногти прозрачные лепестки с картинками.  Сначала  на правую руку, потом – на левую. 

- Покажешь? – я пошевелил своими пальцами.
- Обязательно, дорогой,  Даже можешь их полизать и понюхать.
- Нюхай их сама. Кстати, сколько это удовольствие стоит?
- Не больше, чем твой выжимной подшипник.

  И вот так всегда.  Ну, купил я прозапас  нужную детальку.  Нет, обязательно надо этим уколоть.

Открыл глаза, почувствовав аромат фиалки.  На пяти ноготках весело улыбались детские мордашки.
  Маша повернула ладонь и свела пальчики в щепотку,  стукнув рожицы головами.
 Потом на безымянный  палец надела серебряный наперсток.

- А этот – пусть будет твоим курсантом в шлемофоне, - она снова согнула пальчик.

- Нет, курсант так согнуться не может, если палец считать туловищем.
- Согласна, тогда так, - и она стала по одному выщелкивать пальцы из суставов.

  Ненавижу, когда она так делает, тем более, что у меня они даже не хрустят, хоть тресни!
Она же, хохоча, болтала во все стороны повисшими на коже пальцами.

   Вспомнил я эти болтающиеся рожицы уже через день.  У Мбомы  это был первый полет на отработку штопора и, как оказалось, последний. 

   Поднялись, как положено на четыре тысячи метров и я начал показ. Нажал на кнопку СПУ.
- Мбома, первые два раза я показываю, ты смотришь.  Третий раз – делаешь сам.
- Мбома понял.

  Ну, и хорошо.  Сбросил скорость, задрал нос самолета и свалил его в штопор.  Это – практически неуправляемое движение самолета по спирали вниз. Самолет находится на критических углах атаки, с задранным носом, неимоверная зубодробящая тряска  и  увеличивающееся  по скорости вращение.

  Если ничего не делать рулями самолета, то он так и будет крутиться до земли.  Вывести его можно только на определенной скорости и в момент опускания носа.  Даю резко педали на вывод, ручку от себя. Усилие на педалях – больше ста килограмм.  Тряска мгновенно прекращается и самолет начинает набирать скорость. Плавно вывожу в горизонтальный полет на двух тысячах. Потом снова в набор и повторение.

- Мбома, сможешь теперь сам?  Все понял?
- Мбома понял.

  Я отпустил ручку, передавая курсанту управление.  Посмотрел вниз на ровные зеленые клеточки полей.  Вот нос самолета поднялся, срыв и клеточки завертелись в хороводе.  Решил по СПУ подсказать момент вывода.

- Вывод. Педаль против штопора. Потом – ручку от себя, - почувствовал, как левая педаль ушла вперед, а нос самолета стал опускаться. Все правильно.  Вращение прекратилось.
- Мбома, молодец, теперь педали ровно, - подсказываю и слышу в ответ протяжный стон и крик.
- Мбома, ноги больна. Сильно больна 
   
  Надо самому выводить. Не пойму, что случилось.  Нажимаю на правую педаль.  Как в стену. Она даже не дрогнула.  Бью по ней изо всех сил и слышу крик уже без переговорного устройства.

  А самолет начинает вращаться влево в сторону данной педали.  И вращение все убыстряется. Меня начинает вытягивать из кресла и кидать в разные стороны.

   И тут до меня доходит вся трагедия случившегося.  У негра заклинило ногу в колене и он теперь не может ее согнуть.  И вот именно тут перед моим мысленным взором мелькнули выгнутые в обратную сторону пальчики жены.

- Мбома, быстро делай, как я говорю, иначе – смерть! Понял?
- Мбома понял. 
- Расстегни замок парашюта. Сделал?
-Да.
- Отсоедини кислородный шланг. Сделал?
- Да.

  Ну, теперь держись. Хоть ори, хоть что, но мне тоже жить хочется.  Уловив опускание носа самолета, я опять вдавил что есть силы левую педаль.  Отвязанного негра в кабине буквально подбросило спиной вверх.  Я услышал  щелчок шлемофона  о фонарь.  И протяжный дикий крик. Ничего, терпи, негритос, казаком будешь. 

  Ручка управления затяжелела.  Мбома от боли потерял сознание и повис грудью на ручке.  Но это меня уже не остановит.  Сто кило – не двести, справлюсь.

   Выхватил самолет буквально у самой земли.  Слева на мгновение серой лентой мелькнули слившиеся верхушки деревьев.  Черт, меньше десяти метров до земли!

  Быстро запросил посадку с ходу и услышал, как все понявший  руководитель полетов разгоняет передо мной самолеты и освобождает полосу.  Наконец, полная тишина в эфире. 

  Уже на глиссаде снижения, буквально за три километра до полосы, за секунды до приземления,  негр приходит в сознании и сползает с ручки в кресло.  Левая педаль опять уходит вперед, несмотря на все мои усилия.   Нет, раздавить выпрямленную кость – это уже тонны нужны.  А у меня от ворочанья стокилограммовой тушей и так от напряжения руки и ноги звенят.

   Гашу чудовищное скольжение  креном и сажаю самолет на одно колесо.  Все время слышу по рации кваканье микрофона помощника руководителя полетов на посадке. Он хочет что-то сказать, но не знает что.  Со стороны им, конечно страшнее было смотреть на падающий раком-боком на полосу самолет.

   Боковое скольжение сносит к черту покрышку и это  спасает самолет от схода с полосы.  Я вижу  боковым зрением сноп искр  от горящего металла  и толчок  от касания второго колеса.

  Все. Давлю гашетку тормозов со всей пролетарской ненавистью, чтобы сорвать и вторую покрышку. Есть!  Второй сноп искр и быстрая остановка.  Когда я вылез из кабины, пожарники добросовестно залили самолет пеной по самое не хочу.

  Тишина. Самолет стоит в трех метрах от края полосы.  Повезло. Птички чирикают. Кузнечики цвиркают.

  Подьехавшие на скорой врач и фельдшер  укладывают орущего негра на носилки и увозят.  Больше я его не видел. 

   Это происшествие, чуть не стоившее мне жизни, спасло жизнь ему.  Остальных трех, успешно закончивших  летное обучение угандийцев, расстреляли после очередного переворота.  А Мбома  в этот список, как отчисленный, не попал.

  С тех пор ненавижу всех, кто хрустит при мне пальцами.  Не к добру это.    
 

3. Умереть стоя


   Чуть раньше  уже упоминал об увлекательной охоте на кабанов в камышовых плавнях Азовского моря.   Я был тогда молодым капитаном, самым последним получившим охотничий билет.   Видимо, эти факторы и спасли мне жизнь на первой и последней в моей жизни охоте. После нее я свой новенький билет разорвал на мелкие кусочки.

   Осень у летчиков и техников – пора массовых отпусков, что подтверждает и народная авиационная мудрость:

  Солнце светит и палит –
  В отпуск едет Замполит.

  Гром гремит и дождик льет –
  Собирается Пилот.

  В лужах дохнут глухари –
  В отпуск едут Технари.


   Осень  - пора активизации нашего охотничьего общества по организации массовых выходов  на кабана.   Как раз подрастают и набирают за лето вес шустрые поросята.   Сам бог благословляет  на заготовки мяса к зиме.

  В эту проклятую осень  не везло. То неожиданные контрольные проверки, то вздумали устроить массовые парашютные прыжки на воду. 

   И только  в начале декабря комиссии угомонились. Тоже решили отдохнуть. Наверное, от нас.
Комполка, как председатель охотобщества,  начал составлять список на массовку.   

 С ходу записалось человек пятьдесят.  Пока готовили снаряжение, подбирали стрелков и загонщиков, набирали ездовых на четыре надувные лодки-сани для сплавления разделанных туш,
неожиданно  сильно похолодало,  и даже два раза сорвался снежок.

  Число записавшихся стало стремительно таять.  По морозу в плавнях делать нечего. Замерзшие льдинки на камыше режут сапоги и одежду почище любого ножа.  Вода мгновенно превращается  в ледяную шугу, в которой идешь, как в сметане.
 
  К десятому числу осталось всего двенадцать  самых стойких фанатов охоты.  Долго совещались и все же решили идти.  Но не на неделю, а всего на два дня  без ночевки.  Нести палатки и другие вещи для ночлега было просто некому. 

   Все поделили честно:  пять стрелков, пять загонщиков, два ездовых.  Я, конечно, по младости, попал в ездовые.  И идти решили не на Золотой остров, а поближе – на залив Жемчужный.

  Все было продумано до мелочей: на двух автобусах и одном тягаче к вечеру доезжаем  до лимана. Ночуем в автобусах, утром  идем к заливу.   Как только  доверху набиваем  тушами обе лодки – возвращаемся  к автобусам.  На берегу они ждут нашего возвращения

   Планы сорвал с самого начала один автобус. Зачихал и стал насмерть.  Может, это было нам предупреждение свыше?  Кто знает.

  Переночевали в одном автобусе.  Невыспавшиеся, в четыре утра тронулись к Жемчужному.   В шесть  стал стихать ветер.  Стремительно падала температура, сначала до нуля, а к рассвету – до минус двух.  Шуги пока не было и до залива дошли довольно быстро.   Командир знал, куда нас вел.  Кабаны  здесь ходили огромными стаями.  Загонщики  были не нужны и после обеда они сменили уставших стрелков, которые стали помогать ездовым стаскивать туши к лодкам. 

  В пылу охоты никто не заметил резкого падения температуры до минус десяти.  Только когда у меня сверху на ладонях стала намерзать кровь при разделке туш, я  стал беспокоиться.

   Но мороз заметил и командир. В рожок протрубили общий сбор. Сначала всех порадовала гора мяса на двух лодках.  Но веселье быстро пошло на убыль, когда мы увидели с каким трудом бредет к нам последний стрелок.  Шуга густела прямо на глазах.

   А до темноты оставалось всего два часа.  Да, сюда мы шли столько же от берега лимана, но по чистой воде.   Сколько надо времени, чтобы идти по колено в шуге – раз в пять больше.

  И тут командир принял, наверное,  единственно правильное в той обстановке решение.

- Так, вываливайте мясо в воду. Едем на двух лодках посменно.

   Я увидел тогда у штурмана слезу в уголке глаза, когда мы переворачивали первую лодку. А может, ветром надуло. Хотя стояла необычная пронзительная тишина.

- Ты, - командир ткнул в меня пальцем. – Ты по шуге не ходил, да и легче всех.  Вот компас, идешь с этим азимутом, как можно быстрее, до тягача.  Пусть едет к рыбакам и ведет их к нам навстречу. Как можно быстрее.

  Это были его последние слова.  Видимо, чувствовал он уже тогда неладное. Не зря так торопил меня.

   Барак бригады рыбаков был в километре от  стоянки машин.  Я сунул разделочный тесак за пояс,

-Сделаю, командир, - и пошел, раздвигая заросли трехметрового камыша.  То ли от того, что на мне были резиновые скользкие охотничьи сапоги до пояса, то ли от молодости, но за час я продвинулся довольно далеко.  При приближении к лиману пошли островки земли без камыша, я прибавил шаг еще.  Может помощь и успела, если бы не начавшийся ледяной дождь. 

  Что это такое, могут понять только попадавшие в него.  С неба медленно и бесшумно льется жидкий прозрачный лед. При температуре минус десять он мгновенно примерзает ко всему твердому.  Последний километр уже не по воде, а по берегу лимана, по замерзшему песку я шел  более двух часов.   В полной темноте, глядя на светящуюся стрелку компаса.  Чудом не проскочил мимо.  Оббивал с колен  лед замерзшими рукавами, как двумя поленьями.  Лишь бы гнулись ноги. На остальное внимание не обращал.

  Слева услышал слабый гудок.  Видимо, чисто инстинктивно все время забирал  правее, на горку.

Оба шофера сначала оббили с меня лед, несмотря на мои вопли, что надо срочно спасать остальных.

До рыбаков мы  добрались быстро. 

По моему бессвязному рассказу они все поняли и привычно взялись за тяжелейшую работу поиска.   
Неожиданно прекратился ледяной дождь и с неба посыпался мелкий снежок.  Сразу потеплело почти до нуля.

 Я так и просидел до утра в кабине тягача.   Из Таганрога к утру пришло судно на воздушной подушке.  Всем это подняло настроение. Всем, кроме меня.

 Ь   Я шел целый час в ледяном дожде  по земле.  А они, оставшиеся, шли в воде.  Я понял, что раз их нет сейчас, значит, их нет вообще.

  А с наступлением рассвета развернулись поистине грандиозные поиски – четыре вертолета, около двухсот наземных спасателей, судно на воздушной подушке и три милицейских собаки.
 
  Поиски безрезультатно шли неделю.  Одиннадцать человек пропали бесследно. Кто-то даже высказал мысль, что они упали в шугу и теперь лежат под водой.  Но когда один из спасателей попытался это проделать в теплой зимней одежде, категорически не желающей уходить под воду, все поняли, что это не так.

  Решение  подсказал старик-рыбак.

- А вы знаете, я ведь лет десять назад тоже попал в ледяной дождь.   И до избы  было всего метров двести.  Так я только сто метров прошел и оброс льдом, как ледяной столб.  Хорошо старуха моя забеспокоилась и к берегу вышла.  А я стою вмерзший  в шугу по колени.  Она с меня лед пооббила, да отогрела в доме.  А не она – все, замерз бы.  И что интересно, стою, все соображаю, а сил тронуться нет.

  Вертолетчики вылетели уже с новыми заданиями.  И нашли.  Одиннадцать ледяных столбов  в затылок друг другу.

   Обе лодки с прорезанными льдом бортами нашли притопленными метрах в двухстах позади.  Все произошло, как рассказал старик, и, как предполагал я, испытавший на себе, что такое пройти два километра в плавнях зимой.
 
   Видимо из-за этого всю охрану с «красных» зон всего побережья Азовского моря  с декабря снимают и отправляют в трехмесячный отпуск.

Да, иногда и охота пуще неволи.