OC

Отсутствие смысла в жизни играет критическую роль в этиологии невроза. В конечном счете, невроз следует понимать как страдание души, не находящей своего смысла... Около трети моих случаев – это страдание не от какого-то клинически определимого невроза, а от бессмысленности и бесцельности собственной жизни.
Карл Густав Юнг




Мир в очередной раз растворился во всполохах, напоминающих захватывающие берег волны. Желтые, фиолетовые, черные, пятна вздрагивали, появляясь и пропадая. Реальность, очевидно, дробилась на пиксели, и это не было внезапным помешательством или «глюком» от принятия препаратов.
Это был сон.

***
Ночью она долго и беспокойно бродила по комнате, с опаской и ожиданием бросая взгляды на улицу, где фонари заливали светом бурый сползающий с асфальта снег.
Пара скамеек, выкрашенных в ярко – зеленый, выдавались из темноты, выхваченные все теми же фонарями. Изредка гудели, перемигиваясь фарами, машины. Но более – не было ничего.
К утру пошел снег. Хлопьями он валился на землю, пряча и стирая память о вчерашнем, чересчур осеннем для декабря дожде, память о вчерашнем дне.
Инна легла к 5, а проснулась уже на паре по химии. Смутно вспоминался холодный полупустой автобус, вселяющая надежду «альтернатива» в наушниках, и смех. Звонкий, теплый, он отчего-то грел, хотя – чей он? Кто смеялся и улыбался там, у входа в корпус, где опять же светили фонари, своей электрической мощью сделавшие чуть более умозрительным обладателя этого смеха? Рыжие волосы, да, они, и что-то алое в верхней одежде.
Остальное забылось, выцвело, выгорело.
Длилась лекция, мелькал видеофильм, вжатый в плоскость огромного экрана, а Инна сидела на четвертом ряду и с напряжением наблюдала, как крошится и рассыпается входная дверь, и за ней вопреки ожиданиям не коридор, а алое зарево и фиолетовые, черные, желтые пятна.

***
Инна всегда знала, что ей еще аукнутся «осознанные сновидения», что не пройдет даром её депрессия, что все, в конце концов, имеет причину и следствие. Так и вышло.
Раньше, в детстве, её пугали свои сны, слишком живые, чтобы оказаться правдой, но слишком реальные, чтобы забыть их. Ей порой казалось, что ночами она бродит, бродит по туннелям, где прячутся маски, изредка роем вылетающие к ней; что получается летать, и тогда нужно внимательно следить, чтобы не врезаться в небеса, отчего-то картонные, тронь которые – и случится беда.
Порой Инна видела всполохи и пятна, но они тут же исчезали.
И это было хорошо.
Уже потом, в середине 11 класса, пришло понимание, что все является закономерным. Закономерным и удивительно логичным.
Теории о том, что во сне можно не только бессознательно блуждать в гулкой мгле отдохновения, зацепились за что-то глубоко внутри, хотя тогда Инна списывала все на адреналиновое голодание.
Интернет помог найти информацию, и тогда Инна начала свои опыты в тщетных попытках покинуть свое тело, дабы уйти в обещанный «транс». У неё ни разу не получилось. Может ,потому, что она не раскуривала ничего противозаконного перед каждым новым опытом, может, причина была в чем-то другом. В своем сознании Инна совершала абсолютно все, но тело, это крепкая и надежная цитадель, не давала вырваться наружу.
И только этой осенью, спустя год после начала тренировок, у Инны получилось. Она находилась в затяжной депрессии. Вечно бледная, взъерошенная, закутанная в черную шаль, девушка бродила по корпусу родного университета. До «введения в психиатрию» оставалось чуть больше часа, столовая ввиду отсутствия там отопления забраковывалась, и найденный в одном из пустынных коридоров шоколадного цвета диван был воспринят как чудо. Недолго думая, Инна забралась на него с ногами и отключила сознание. Ей вдруг стало тошно, до омерзения ненавистным показался окружающий мир, застланный серыми красками. И тогда она – там, внутри, где было её убежище и её мир – взлетела, штопором разрывая пространство, и, набирая неведомую прежде мощь – прорвала картонные небеса. И оказалась под потолком.
Оттуда, с высоты, она наблюдала, как её земное тело, изломанной куклой съежившееся на диване, заливают цветные пятна. Желтая волна. Фиолетовая… Мазутно – черная. Вот волны захватывают обшарпанный коридор, касаются дивана, поглощая его. За один миг скрылась под трехцветными волнами готично – строгая одежда Инны, и на миг показалось, что девушка спит под лоскутным одеялом. Но тут же пропали каштановые волосы, закрывающие лицо. И тогда мир превратился в пятна и всполохи в первый раз.
Пару секунд спустя Инна уже вновь лежала на диване, путаясь в мыслях о том, привиделось ли ей это загадочная, красочная жуть, или действительно – взаправду?
В верности последнего утверждения Инна убедилась, когда при любой попытке уснуть мир терялся под натиском все того же сочетания цветов:
черный
желтый
фиолетовый

А спустя месяц цвета заполнили реальный мир.

***

Инна вышла с пары в числе первых.
Как странно – год назад она была так уверена в своем будущем, планах, целях!... А теперь она приходит после учебы в молчащую квартиру, куда съехала после 18-летия, ложится на кровать и засыпает почти что мертвым сном. Теперь, впрочем, не было и этого.
И ничего – ничего, что оживляло её жизнь, уже не было! Не было и нового.
Каждый поступок и событие были заранее лишены смысла.
Юнг сказал бы, что у неё «невроз ввиду отсутствия смысла жизни».
Юнг гениален.
Психиатрия представляет собой совершеннейшую из всех наук.
Но это уже не приносило, ни удовлетворения, ни пользы.
Осознанные сновидения сделали бессознательной, вторичной её настоящую жизнь.

«Бежать! Бежать! и пусть здесь дробятся стены, я взлечу и вырвусь! И пусть!» - Инна вскрикнула, а затем перед ней уже мелькали стены, полоски обоев. Спустя еще пару секунд все заменили пятна. И в этот момент – если можно было вообще задействовать в этом безумном беге категорию времени – Инна вновь увидела картонные небеса.
Увидела – прорвала их – и очнулась на полу.
Может быть,  в этом и заключается смысл падения – в столкновении, безвольном или противящемся, не суть – и в отрыве от пространства по чужой воле.
Отчего-то ярко светили лампы, мир то сужался, то расширялся – но пятен не было. Какое-то время Инне казалось, что она вдруг путешествует на верблюде, и вокруг море ,море бесконечного желтого песка – но это прерывал едкий раздражающий ноздри запах – и снова все погружалось в жару и песок.
Наплывами наступала тьма, и Инна тонула ,тонула, тонула в ней. Какое-то время после она почти бодрствовала, не открывая, впрочем, глаз и слышала голоса, чья громкость то прибавлялась, то убавлялась:
-затяжная депрессия…
-невроз... Надо выспаться…
-На их кафедре вечно учатся больные девушки…
-Какая-какая кафедра?
-«Психиатрии и медпсихологии». Молодой человек, которого я ясно видела на «судебной медицине», вам что, телефончик девушки подсказать?

Дальнейшее Инна не слышала, предпочтя отстраниться вновь. «Разве кто-то когда-либо спрашивал у меня номер телефона?» - это стало последней осознанной мыслью девушки.

Она очнулась в хорошо освещенной комнате, и обстановка в ней сразу выдала больницу, причем похожую на ту, в которую её группу приводили «на экскурсию».
«Интересно, в каком я отделении? Не в том ли, которое столь бегло осматривали мы?» - механически подумала Инна, но мысль её не задержалась на закономерностях судьбы, а проскользнула дальше, к воспоминаниям. Инне показалось, что она смотрит альбом с фотографиями, но альбом, не только не принадлежавший ей, а будто случайно найденный в семейной библиотеке – узнаваемы лица, места действия – но тебя, или хоть чего-то, отмечающего твое присутствие – нет.
«Может быть, это была не жизнь, а только преддверие жизни?» - почему-то подумалось Инне, и в тон её мыслям где-то в коридоре прозвучал звонкий и юный, до боли незнакомый голос:
-А жизнь – она сегодня!

-Привет!
И прежде, чем Инна повернулась на голос, она вновь увидела и запечатлела в памяти все те же медно –рыжие волосы.