Умолкли злые языки

       Бежали дети по улице, они неслись себе без всякой цели и вдруг она резко кричит ему: «Не надо, Витя, не стоит, я еще не готова к этому». Он же останавливает ее и тихонько произносит на ушко:«Надо, Федя, надо! Ты что, Эли, я ведь тебя люблю!». Школьники бегут по улице мимо них и кричат от любопытства: «Эли, а у тебя трусы сегодня красные или синие?». Эли же кричит им: «Ха, а их уже лет пять не ношу». Они не верят, проверяют всей толпой, а она каждому сумкой по рылу бьет и кричит на всю улицу: «Хамье подросло, Сталина на вас нет!».
     Потом в одном парке я повстречал парочку, что сидела в густой траве у самой реки. Он бил ее по лицу картами. Она проигралась ему в покер. Она должна исполнить его желание, а желание состояло в том, чтобы три трети своей жизни провести лишь с ним и ни с кем больше. Они пили пиво. Охлажденное пиво расслабило ее настолько, что у нее появился шанс понять, что добрее богинь лесных она лишь, лишь она и только она!
     Матросы стояли на ступеньках подъезда дома номер семь по улице Хрустальной, где находилось заведение «О, Сад, Сад», где жили интеллигентные дамочки средних лет, благополучно пережившие кризис middle age, они ждали там и работали, дамы выходили в огромный зал, а матросы выбирали себе подругу на ночь, потом они зажимали их в углах дворика, таких вот красноносых маркиз, что плыли по реке забвения  в потоке сладкой водички, что розовенькая от марганцовки. Матросы швыряли одежды дам на пол, а потом переводили стрелки часов на час ночи для того, чтобы служба на корабле снова и снова не наступала, ведь истина в вине и к тому же, многие дамы насупились и сумными стали, а матросы здоровьем цветут, ведь молодежь! Дамы хотят продавать тело, а матросы покупать тело и пить пиво. На свете так много зверей, потому что они умеют по-разному видеть бога.
     В тот миг мне казалось, что страх - прямая противоположность желанию. Ведь мимо меня шел грустный осёл, а на нем сидел Хемингуэй . Он жевал сырный пирожок и дудел в стальной рожок. Он рассказал мне, что все виды бытия состоят из колебаний, амплитуды которых бывают различны, - от самой малой до самой большой. Колебания каждого низшего вида заимствуются от высшего и увеличиваются. Тот, кто знает тайну колебаний, - поистине, знает все.
    В баре «Для служилых» сидели сороки и трещали о том, что их давит твердой рукой русский кошмар, что длится не ясно сколько дней, который они купили случайно в лавке «Ей-ей» на углу Красного переулка.
     Слишком рано и слишком поздно – это было где-то там, когда-то, где кто-то говорил о чем-то кому-то зачем-то и для чего-то. Он идет в горы. Молиться? Поститься? Там львы дремлют, опустив лица на лапы. Взгляд зверя значит больше, чем груды прочитанных книг.
    Девочка Эли с колотушкой сидела на берегу Черного моря и смотрел на рыбок в аквариуме. Она держал аквариум перед собой и восхищалась, как меченосцы плывут себе по океану безграничного сознания космического потока лютиков и маргариток. Вот чайка пролетает белая –белая над ее головой. Легко это понять можно, ведь водоросли воняют сероводородом, а песок из часов сыпет глаза путников, идущих на вершины барханов, где жажда так велика, что оазис лишь прибежище для приятных мгновений бытия, где воспоминания, что русские величали своих великих полководцев именем сокола.
     Уныние и тоска была в том одеяле, что упало в воду. Озорник - ветер подхватил его и унес далеко от дома, яростно швырнул в океан, а потом оно радостно ушло в царство Нептуна, где он спал на нем, лежа на полу своего дома, а над ним летали чайки с длинными клювами, а око их было холодное такое и голубое, словно небо в мае.
      Запах из бара «Ася» раздражал меня, ведь я шел мимо этого заведения, там стояли алкоголики, квасили за день рождения Юрия Гагарина. Шептались о Бездне. «Опять этот бред, снова Гагарин…»  - ошалело подумал я, глядя на звезды, которые покорить невозможно с помощью ума.  Дяди с красными носами лишь ухмылялись, перебирая в уме своих любовниц, хвастаясь еще одной друг другу, подливали пиво себе в стаканы, пенилось пиво, лилось на стол, слизывали они его жадно языком, а потом доливали в пиво водку –это называется «ерш».
    «Я не хочу быть кем-то созданным, даже первоначалом. Это не я, - шептал я сам себе . – Пусть красив. Ну и что с того? Я больше и значительнее, чем существо, которое вижу в зеркале». Я стоял внутри бара и смотрел на свое отражение в зеркале. Ко мне неожиданно подошел человек –пес -бык, он был с собачьей мордой и рогами, но туловище было у него такое, как у вас. Оказалось, что был он фанатом бейсбола, а тут пил пиво после каждой тренировки на стадионе под голос Фрэнка Синатры. Он истошно бил копытами о кафельный пол пивной, трещина шла по полу ящеркой бежала она, орал благим матом , что порежет себе брюхо, ибо он теперь в отряде самураев, ведь он коренной японец, штурмовал Берлин, стрелял в Ленина, травил Сталина, помог Гитлеру замолодить Еву Браун. Он снял футболку, показал мне наколки якудз.
    «Браток, ты видел, понял, уяснил себе, кто я такой, я сам Такеши!» - указательным пальцем он бил себя в грудь на то место, где была наколка черного дракона из пасти которого шел пар. Он смотрел мне в глаза, желая узнать, что я думаю о самураях, показывая свои наколки тигров, драконов , змей, он улыбался и говорил, что Китано его друг, что они часто убивают провинившихся якудз или пальцы рубят им. Наколки  у него были по всей спине, на груди и шее, а на руках были изображены скелеты, танцующие под музыку Элвиса Пресли, ибо Элвис живее всех живых, ведь я тогда я вспоминал, как Элвис на днях мне мрачно сказал: «Мы боги, брат, мы боги, брат, знай это!». Такеши курил сигару, зловеще смотря на всех, кто сидел в пивной, они были ему неприятны. Он злобно сплевывал на пол.
- То молодежь сидит! – прорычал он, обводя правой рукой барную стойку, за которой сидели люди.- Пламенный мозг велит мне сделать геройский поступок!
Такеши сказал мне по секрету, что готов всех тут покрошить на десерт. Я не успел ничего ответить ему, как он резко выхватил катану из своего кимано и за пару секунд в капусту изрубил  пятнадцать человек, что сидели на сундуке мертвеца еще недавно с бокалами пива, рассуждая о высших материях. Время исчезло, ага, оно не выдержало такого поворота событий и разбилось в дребезги, как игрушка на елке, падающая на зеркальный пол, да, они попивали пивко, рассуждая о том, какая киска сможет дать просто так: за красивые глаза, а если не за глаза красивые, то, допустим, за то, как они удачно закадрят ее, ведь это дело не малое. «К Аленке надо применить хитрость, замешанную на игре чувства и обольщении, чтобы затянуть ее в кровать, чтобы дым над водой продолжал свой путь в страну без координат , ибо там будет сладкий вкус свободы обещать коронацию на трон самого Абсолюта» - кричала чья-то голова, на всех порах мчась к ногам Такеши, по-видимому, человек говорил это самое в момент удара меча, вот и теперь я слышал, как он договаривал фразу. После этого Такеши светлел. Улыбался. «Я жреца мечом разрублен» - охала еще одна голова, валяясь у выхода.
    Пивные  кружки с недопитым пивом уже не стояли на столах ,  на полу валялись осколки кружек. Пятна пива на паркете, пятна крови на полу – туман залил бар и запел за окном третий петух, а звезды, что уже уходили прочь, были свидетелями немыми этой сцены «Не было печали, просто уходило лето» - пропел Такеши известный шлягер, а потом добавил, поглядывая на то, как вот-вот на горизонте должно было показаться солнце. - Я сидел на том берегу моря и видел, как девушка наводила порядки на пляже, где были нудисты, она говорила о том, что стыдно быть открытым для всей вселенной, что не правое это дело, что против природы не попрешь и все в таком духе. Тогда я взял катану и быстрым движением кисти, отрубил ей голову, чтобы меньше думала, ведь я не мыслю, следовательно я существую. Мои злые шалости – моя свобода. Хи-хи-хи-хи!Их-хи-хи! Она была на пляже в черном платье до самой земли, а все были голыми, а она, как помню, говорила мне, что ее часы стали скрипеть, что ей прямо покоя нет из-за того, что они скрипят. А нудисты накинулись на нее, да, они добились своего, она осталась без головы. Она говорила мне это все просто потому, что устала молчать, а я смотрел, созерцая, что они, и в правду, – без головы, что не уйти им от барского моего чиха. Тело ее тряслось от смеха, она истошно пела песни весне, а потом она пыталась кокетливо улыбнуться мне, смогла погладить свои черные, кудрявые волосы, но ее рука не нащупала головы, тогда она вскрикнула, а вместе с нею, вскрикнули нудисты, что лежали на пляже возле воды, они молчали и смотрели на огонь. Эля сказала, что в прошлой жизни путешествовала на поезде, который мог ехать даже там, где нет рельс. Что в том поезде был пожар в одном из вагонов лишь потому, что в нем ехал один грешный человек, он своей кармой испортил всю благодать поезда, а вагон не выдержал перегрузки такой дикой…поезд улетел, ускакал по вечным просторам Сибири в места столь отдаленные от наших, что даже Герберт Уэллс не мог себе даже и представить такого, но она была у памятника Ахматовой и возложила ей засохшие сентябрьские цветы, что давно уже завяли, лежа на земле, а также чертополоха стебель. Она пыталась посадить в лунку около памятника поэтессы, но ее старший брат окликнул и сказал, чтобы она шла быстрее с ним купаться на море, ибо вода еще не остыла от летнего зноя, а потом брат ей говорил, что он всего лишь странник по мирам, который бродит то здесь, то там, а потом себе уяснил, что все одно – что нет больше сил, бегать то туда, то сюда, ведь не остыла в море еще вода, не остыла, а природа осенью в себе истину затаила, да, осенняя истина - это вам не атлас мира ночью перелистывать. «Я спать уже хочу»- сказала мне Эля и зевнула, закрыв рот ладонью. Однажды темной ночью лежу в кровати, вдруг стук в окно, интересно, любопытно, кто же там стучит, кто хочет зайти в мою комнату. Я встаю, отодвигаю шторы – никого! Снова ложусь, только прилег, снова стук в  окно. И так до самого утра. Я тогда был большим и позволял себе умирать каждый день – ведь нечего терять. Я любил бродить по полям и как-то раз зашел я далеко-далеко от дома. Поля лежали себе родные такие, ведь они говорили мне о том, что они и есть родные просторы бескрайней земли. Так вот, однажды темной ночью лежу я мертвым, значит на поле. А по полю бродят люди, зайцы, медведи, куры, гуси, утки, бабы, кони, дети. Все смеются, показывают на мой труп пальцем. Говорят, что он есть тот камень о который разбивались все теории и концепции. Вот идет пара, она целуется, она на цыпочках тянется к его лицу, чтобы поцеловать его в губы и сказать после поцелуя нервно: «Старик, слушай, пора спать! Уже четыре утра». А он же в ответ ей медленно говорит о том, что боги любят их, что боги есть они, что нет причин для бегства от себя, но она пытается быть продолжением своей мысли во всех измерениях, ведь мысль материальна. А вот идет дедушка по полю, он остановил своего коня, он читает Ницше, а потом прыгает снова на коня и  на ходу поет «Барыню», а ведь тот дед любит Заратустру, а я все гляжу на море, там корабли плывут, море такое хрустальное, оно убаюкивает своими волнами всех, кто идет по берегу, кто ищет ракушки разноцветные в песке. А вот дельфин выпрыгнул из воды, он долетел до тучи и скрылся там, а утром снова в глубину нырнул. Он хохочет, прыгает,  глядя на роскошный берег земли, по которому бродят люди. А на берегу бродит дама в черном одеянии, она  говорит мне, что любит лишь петь песни, сидя на берегу, песни про дельфинов и летом и зимой. И вдруг в том поле не видно не зги. Кто-то зовет: «Помоги». Что я могу? Сам я и бледен и мал. Сам я смертельно устал. Как помогу? А потом шли многие поколения трудящихся, что делали революции и строили фабрики и заводы. Я был большим тогда. Я помню, как шли дети по мостовой и пели «Интернационал» хором. Показывали веселые картинки прохожим и говорили, что никто больше не умрет, что, мол, наступил рай на всей земле. Ведь даже Господь видит, что нет житья от господ. Одолели- одолели! Разбейся мозг мой, разбейся о громады народного «нет». Да и нет сна. Стук в дверь. Я встаю - отворяю дверь – и снова никого. Я тогда иду в поле, ложусь в овраг, умираю, а мне девичий голос напевает: «Друг с другом жизни их сплелись, с иными как-то не сошлись. И все приветствуют их. Умолкли злые языки».