Сын предателя - глава 54

Смерть Сталина была встречена затишьем, которое определяла охрана. Все оцепенели в ожидании перемен неизвестно в какую сторону. Политические распрямились, повеселели, не сомневаясь, что начнутся послабления. Блатные понизили своё геройство. И только Фёдор продолжал равнодушно посматривать на тех и других. Незалеченная контузия с таким неприятным результатом стирания памяти поменяла его характер, превратив в лагерного "зомби".
А между тем события разворачивались весьма судьбоносные для пятьдесят восьмой статьи, по которой проходили политические. Конечно, мало кто из зэков понимал в политике за колючей проволокой. Всё оценивалось по поведению лагерного начальства и событиям, происходившим в смежных лагерях. Слухи доходили благодаря частым перемещениям больших и малых  партий поражённых в своих правах, а также и  вольнонаёмные ускоряли продвижение "сарафанного радио".

Где-то в какой-то момент началась негласная проверка дел зэков. Блатных, которые не имели ни богатства, ни вмешательства в политику, как-то легко вдруг объявили амнистированными. Даже пошёл слух, что это дело рук Лаврентия Берии, который цеплялся за пост "Отца народов". Ждали, тем не менее, новой партии политических, которых амнистия почему-то обходила стороной.
Наверно, Берии было известно больше о пользе политических на самых тяжёлых работах в "зоне", чем о трудовых подвигах "социально близких", то-есть, урков.

Пятьдесят восьмую это обстоятельство не пугало, но и радовало тоже не очень.
До Фёдора добрались доброхоты-краснопогонники самым неожиданным для него образом. Вызвали к начальству лагеря и начались допрос за допросом. Сразу выяснилось, что Лжелюбин не знал ни одного из своих родственников. Ни одна фотография его не взволновала. Даже родную мать он не узнал на фотографии в числе трёх женщин.

-Кто ты, мерзавец? - уже орал майор, не переставая скрипеть сапогами, которые сшил ему Фёдор. - Шпион? Какой разведки? Какой язык твой родной?
Потом начались побои, к ним добавился карцер. Кормить пообещали после признания своей вины и выдачи тайны заговора и сообщников. Всё шло в чисто сталинском варианте развязывания языка.
Смерть протянула свои костлявые руки для последнего объятия. Упрямство, с каким Фёдор твердил, что он - Фёдор Игнатьевич Любин, выводило из себя истязателей, не теряющих надежды наконец-то выловить среди своих рабов настоящего шпиона, готового за паршивую пайку хлеба служить проклятым капиталистам Запада и, может быть, даже Америки!

Не желавшего умирать Фёдора били искусно, долго и болезненно две недели. Совершенно обалдевшего, почти потерявшего рассудок, неожиданно оставили в покое, вернули в комнату к его трём соседям. Для восстановления сил сосед по комнате приносил черпак супа и кусок чёрного хлеба из столовой. Фёдор был уже не в состоянии стоять на ногах. Когда он немного отшёл, появился фотограф, моргнула вспышка магния, "вылетела" из объектива птичка, и наступило затишье, пугавшее Фёдора не меньше, чем вызовы на допрос.

Куда это затишье могло привести, он не знал и, кажется, не знало само лагерное начальство. Испуг майора был связан с неожиданным арестом Лаврентия Берии, обвиняемого в шпионаже. В бараке начальства буквально обосновался шок. Если уж и Берия, недоступный и неподсудный, попал в опалу нового руководства СССР, то что стоит шпионская деятельность какого-то захудалого зэка Любина? Это обстоятельство, скорее всего, и спасло жизнь Фёдору.
Надя скоро обратила внимание, что Фёдор не стал появляться к ней в гости, а обувь для ремонта угрожающе накапливалась. Женшины подвязывали подошвы кто лыком, кто верёвкой, и только Наде повезло укрепить разваливающийся башмак проволокой. Она попробовала задать вопрос любовнику в погонах, но в том так сыграло самолюбие, что он обругал её шалавой и запретил вспоминать имя Фёдора.
Надя помнила, что у них было молчаливое согласие не упоминать имя соперника, но охранник обозлился по другой причине. Ему пришлось оправдываться в кабинете майора, что он не разглядел у себя под носом шпиона.
Самой Наде грозил этап в  какой-нибудь не близкий лагерь, как только станет ясно, чего ждать от новой власти. Но дальновидный майор трезво оценил мозговые возможности горе-шпиона. Уже через две недели майор сам зашёл в комнату, сел на колченогий табурет, расставив пошире ноги для устойчивости.

-Начинай работать с завтрашнего утра. Тут один учёный сказал, что если ты потерял память, можешь и не узнать собственную мать. Я, конечно, в это не верю, но на шпиона ты что-то не тянешь. Не такие шпионы у меня ломались. Видно, и правда нечего тебе сказать. Но искать будем. Пока живи и радуйся, что руки у тебя, чёрт побери, не похожи на зэковские.
Майор встал, отпнул табурет в сторону и вышел. Трое сокамерников выждали ровно минуту тишины и враз стали поздравлять Фёдора с послаблением наказания, которое и само по себе им было непонятно. Два портных и столяр были счастливы, что не нужно будет искать нового сапожника. К ним в комнату вполне мог затесаться кто-нибудь из блатных, и спокойной жизни, почти комфортной для приспособленцев настал бы конец.

Сам Фёдор теперь понимал, что он - не он, но тогда кто? Концлагерь Гулаг не был тем местом, в котором строго по плану освобождались люди по окончании срока отсидки. При его неизвестном имени лагерь мог превратиться в место пожизненного проживания. Мог он и лишиться положения "придурка" - вполне узаконенной касты узников, избавившихся от лесоповала.
Скоро Фёдора снова повели на допрос. Он стал как бы исследуемым животным с умением говорить, трудиться и даже  возвышаться над таким же скотом, населявшим лагерь.

-Ну и где же ты научился своему мастерству? - спросил лейтенант из ГПУ. - У фашистов?
-Не помню, где. У немцев я как-то сразу шил сапоги.
-Значит, у немцев. Не у фашистов, а у немцев. У друзей, так сказать, что ли?
-Ну, фашистов, значит.
-Ну, вспомни что-нибудь. Дети ведь, наверно, были, жена? Город, наконец? Хотя бы город вспомни!
-Город... - Фёдор наморщил лоб, полузакатил глаза, почувствовал накат головной боли, растущей откуда-то из затылка, давящей на шейные позвонки.
-Не помню-ю, - почти прошептал, - ничего не помню.
-А я подскажу! - вскричал лейтенант, - Ижевск! Ижевск!

Это слово ударило по вискам, заставило вздрогнуть всем телом, что не укрылось от внимательного взгляда лейтенанта.
-Ага, вспомнил! Вспомнил, наконец? - злорадно вскричал лейтенант. - Ну, продолжай вспоминать!
Проблеск памяти всколыхнул Фёдора на мгновение, пахнуло чем-то знакомым от звучания - Ижевск, но дальше этого слова не пошло. Дальше заклинило, и как ни бился лейтенант, вытрясти из Фёдора ничего не смог. Но что поиски нужно было начинать именно в этом городе, лейтенанту стало ясно.
Пока Фёдор опять старательно кудесничал над нехитрой обувью зэков и снова получил возможность встречаться с Надей, сотрудники НКВД перебирали в городах Удмуртии все сапожные мастреские, показывали, фотографию Фёдора. Удача их ожидала в Ижевске совершенно свлучайно. Сапожников в первые дни войны отправили на фронт, старые работники кто умерли, кто ушли на пенсию, а кто и увидел бы Фёдора в изменившемся зэке на фото, едва ли смог бы признать того довоенного красавца со спортивной выправкой.

Тогда и обратились к весьма пожилому фотографу, который ещё до войны мог столкнуться лицом  к лицу с Фёдором, предъявили фотографию. Фотограф согласился охотно, попросил сутки. На следующей встрече огорошил сотрудников НКВД, сообщив не только имя, но и фамилию и отчество человека на фотографии.

-Да это же наш прославленный спортсмен! Лубин Фёдор Иванович! Сейчас, конечно, не похож на мастера спорта, но перед войной и на лыжах отменно бегал, и прыгал высоко. Да вы его спробуйте в бильярд! Если умеет, значит, точно он!

Такой оборот для начальника лагеря был обескураживающим. Лубин Ф.И. и Любин Ф.И. были с разницей в одну букву и, наверно, поэтому в памяти зэка было мало изъяна. Но теперь было уже ясно, почему произошла такая смена в памяти Лубина. Лубин был лейтенантом войск НКВД, а Любин - сержант той же воинской части. Оба пропали без вести в начале войны. В первые месяцы войны гибли и стрелковые части, и войска НКВД, попадая в окружение с одинаковым успехом.
Но Лубин помнил не свою фамилию упорно, и это наводило на весьма серьёзные подозрения.

Стук в окно в тёмное время суток заставил Прасковью вздрогнуть всем телом. Привычная к поздним гостям, она всё-равно всякий раз вздрагивала. Занимавшаяся постоянно каким-нибудь запретным поиском дополнительного заработка, который входил в число нетрудовых доходов, осторожно подошла к окну.
Свет от лампочки, висевшей за её спиной под потолком, едва обозначил сине-красный цвет
фуражки военного, но крупная ладонь нетерпеливо забарабанила уже  властно по двухмиллиметровому стеклу, грозя разбить его вдребезги. И хотя уже был пятьдесят четвёртый год, не такой жуткий, как при Сталине, страх неизбывной занозой сидел в какой-то части её мозга.
Она заметалась по избе, пытаясь одним своим зрячим глазом обнаружить что-нибудь порочащее её. Стук напугал и обоих её сыновей. Милиционер ввалился в дверь с грубыми возгласами, сразу достал револьвер и, махая им у носа Прасковьи, стал кричать, что все распустились, надеясь развалить СССР.

-Смотри, кто это? - продолжая держать в правой руке револьвер, милиционер левой тыкал фотокарточкой в лицо Прасковье. Она пятилась назад, стараясь отдалить фото подальше от своего носа, чтобы в слабом освещении разглядеть лицо. Милиционер, явно выпивший до этого изрядно, храбро двигался следом, поднял руку с грозной игрушкой вверх и вдруг выстрелил. Пуля пролетела у уха Прасковьи, впилась в потолок, оставив в нём жуткий шрам.

Дядя Лёша, лежавший на кровати в позе парализованного, поднял голову, упёрся взглядом в милиционера и в этом положении замер.
-Кто это? - почти шёпотом спросил он Прасковью. Вопрос, до смешного нелепый, отрезвил милиционера. Он спрятал оружие, бормоча неожиданно извинения:
-Извиняюсь, не поставил на предохранитель.
Но Прасковья, вздрогнувшая при стуке в стекло с улицы, выстрела испугалась меньше и успела разглядеть лицо мужа.
Она потащила ставшего послушным милиционера на кухню.

-Я замужем. Мужа  моего вы видели. С ним я живу по рекомендации НКВД, ну и по любви тоже.
Детям я сказала, что их отец погиб, пропал без вести. Что я сейчас-то должна делать? Что? Он там где-то прохлаждался, а сейчас объявился? А как быть с пенсией на детей? И я не верю, что этот человек - мой муж! Не помнит ничего, значит - не он! А если выдаёт себя за моего мужа, то с какой целью? Ничего не знаю! Не он и всё!

-Да ладно, - понятливо поддакнул милиционер, - нам только нужно выяснить его личность. А с осуждённым на десять лет вы автоматически считаетесь разведённой. Завтра вы зайдёте в Азинский отдел милиции и напишете подтверждение или как считаете нужным.

Продолжение - http://www.proza.ru/2012/02/29/2090

Ижевск, 2006 - 2008 годы