Сумеречное утро

Проснувшись необычно рано, Н. хотел снова уснуть, но все попытки были тщетными, и ему пришлось через кучу мрачного дремотного дискомфорта встать. Пойдя в ванну,  он также необычно долго мылся, и мылся пока кожа на лице  не начала скрипеть, а глаза не заболели от обилия ледяной воды. За окнами царил мрак, все еще спали – еще бы сегодня был выходной у трудового населения. Н. также был рабочим и сильно уставал от трудовых будней. Усталость у него была не такая как у всех, – выспался и все – усталость эта не проходила даже после двух недельного отпуска.
Откуда что берется, ему было неизвестно. Он просто жил и жил, как и большинство его собратьев – пил пиво после долгого рабочего дня, придя домой смотрел телевизор, на работу с утра не опаздывал, дисциплину на производстве соблюдал.
Басни и шутки на перекурах в курилке, задорный и пошлый юмор работяг его веселил, и сам он не отставал, подтрунивая над всеми и над собой. Жизнь в коллективе ему давалось легко, он умел уважать, и его уважали.
«Токарь на славу» - говорил бригадир его смены. Все детали вытачивал он с особой точностью очень быстро.  Выбраковка была самой минимальной. Начальство его очень ценило, доверяло ему самые ответственные и сложные детали.
Он получал премии больше чем его сотрудники, чем никогда не гордился, легко давал в долг и никогда никому не в чем не отказывал.
Стоя у станка в рабочем берете и защитных очках, он производил неизгладимое впечатление истинного рабочего трудившегося на благо России, или на карман учредителей завода? Об этом он не думал. Тяжесть в ногах  и спине после рабочего дня было обычным делом после десяти часового стояния у верстака. 
 Трудовые будни шли и шли, день за днем, месяц за месяцем и все было как–то одинаково бессмысленно и серо – так он воспринимал долю жизни данную ему свыше.
И вот Н. снова один в пустой квартире, доставшейся ему после смерти единственного близкого для него человека – своей матери.
Что будет завра, Н. уже знал - то же что было и вчера. И страшная скука овладела его уставшей личностью.
Свобода, свобода не денежного довольствия, а свобода выбора своей жизни, которую не могла дать ему та зарплата, которую он получал два раза в месяц. Дело даже не в зарплате, а в самой сути жизни, где необходимо было трудиться,  подчиняясь каким-то чересчур скупым  законам городского общества. Законам, которым были подотчетны все, кто не хотел стать изгоем, бомжем, нечестивым отбросом общества, погрязшем в тунеядстве и острой нужде, которая все так и не могла заставить человека трудиться. И вот одно и то же без конца.  Бессмыслица существования давила на него всем грузом своих суетливых повседневных дел. Не спрятаться, не скрыться, не обуздать волю, не сконцентрировать внимание на простом, на прекрасном. Трудовая повинность высасывала все великолепие его чистых намерений, оставляя усталость и разочарование.   
Н. не завтракая, бухнулся вновь на свою кровать, укрылся с головой одеялом и  тяжело дыша,  заснул.
 И вдруг сильный стук в окно, растворивший оконные рамы, впустил в комнату струю свежего воздуха. Н. вскочил как ошпаренный, и принялся с усердием закрывать оконную раму. Ветер дул в окно так сильно,  что Н. относило от окна к задней стенке комнаты, он с силой держался за оконные створки на вытянутых руках, и закрыть окно уже не мог – его ноги оторвавшись от пола, беспомощно болтались в пустом пространстве комнаты почти уже у самого потолка.
А, а, а – закричал Н, от невыносимого напряжения рук.
Через мгновение Н. расцепивши пальцы, полетел к стене, где неожиданно поднялся к потолку, и быстро пролетев вдоль него, вылетел в окно.
 
 На мгновение Н. обернул голову и позади себя увидел родной дом, в котором родился и вырос, открытое окно квартиры из которой  он только что вылетел, прощально хлопало рамами об стены дома.
И все страхи, все тревоги вдруг отступили, Н. почувствовал приятное тепло во всем теле, оно согревало глубоко изнутри, и такие приятные ощущения  он не помнил много лет.                Разве что только в детстве и то вряд ли.
Вот она новая жизнь, лишенная забот и проблем, в которой нет боли, и только приятные чувства настоящего, истинного в последней инстанции человеческого счастья – думал про себя Н.
 Пальцы его ног едва касались верхушек серых городских тополей, остроконечных флигелей и антенных мачт. Серое небо над бесчисленными крышами городских домов мерно сходилось и, свисая, застыло в бескрайней осенней широте мелкого дождя, под которым неторопливо летел Н., жадно вдыхая свободу простывающего воскресного утра.
 Стая ворон нервно каркала и кружила вокруг Н., когда тот решил посидеть на одной из крыш самых высоких домов. Набирая высоту вороны, быстро спускались и перед самым лицом вновь взмывали вверх, в надежде прогнать освободившегося человека в свою житейскую, невыносимую для Н. суету, заставить его ползать, смертельно уставать и унижаться, чтобы найти себе пропитание и кров.
 Н. яростно замахал на ворон обеими руками и, поймав одну из них, с силой швырнул ее о кирпичный дымоход; куча перьев разлетелась от нее в разные стороны и вся стая в панике ретировалась подальше от необычно свободного человека.
 Теперь Н. понимал смысл своей жизни, что оказывается он жил только для того чтобы быть здесь и сейчас и испытывать то, что испытывал сейчас, а что было до этого счастливого сумеречного утра –  жалкая имитация, убогая прелюдия смертного человеческого пути.
  С энтузиазмом Н. спрыгнул с крыши и полетел ощущать  свои бескрайние чувства, плача от счастья, он летел то быстрее то медленнее, то выше то ниже. Унылая поздняя осень давала ему сил и он, совершая крутые виражи над еще спящим городом, решил подняться как можно выше, чтобы уже не вернуться вниз никогда, и взмыв на огромной скорости вверх, вдруг ощутил неровности своей теплой постели, затекшую шею, и запах кофе, что заваривала соседка за стеной.