Последний Экзамен

«Рано или поздно все попадают в Токийский залив»
Роджер Желязны, «Остров мертвых»

С каждым годом мне все труднее дается искусство засыпания. Как обычно я валялся несколько часов, перемалываемый приступами то жажды, то рефлексии. Приходили то какие-то неясные картины из детства, то вдруг я осознавал, что я уже давно чужд и непонятен своим родителям, мне казалось, что они стараются смотреть на меня как можно реже, а если и бросают взгляд, то в нем читается смесь раздражения, жалость и даже брезгливости. Потому что я не оправдал их надежд. Отец, наверное, хотел, чтобы я вырос трудолюбивым, мама хотела, чтобы я хорошо учился и следовал всем ее жизненным рецептам. «Рецептам»  потому, что она у меня врач и профессия накладывает отпечаток. Порой мне даже снится шапка, которую я должен носить во избежание простуд, ангины, обморожений и СПИДа. Отец мой инженер, и даже, вроде бы, очень стоящий. Еще он любит «КВН» и «Мастера и Маргариту». У меня, правда, очень хорошая семья. Как говорится, правильная. А я вот как-то не совсем удался. Хотя, возможно, мне это только кажется, а пройдет пять-семь лет, и я тоже стану тем, кем должен, займу место где-нибудь в бюро или в котельной. Женюсь, вступлю в какую-нибудь политическую партию, обрасту прочными взглядами на мир и жидкой бородкой. Но это потом, позже. А пока я чувствую себя так, будто я главный герой «Превращения» Кафки, который вдруг стал жуком. Чисто метафорически, разумеется. Впрочем, такое настроение одолевает меня не так уж часто, и обычно под утро переплавляется в здоровый цинизм и особый меланхоличный апломб. Ну, я вижу, про Кафку и меня вам не интересно, так что черт с вами, не буду. Просто постараюсь уснуть.
И вы знаете, уснул. И даже проснулся утром. Полежал немножко под одеялом, а потом взял и сказал себе: «Встань и иди». И встал, и пошел. Пошел неуверенно, с близоруким прищуром. Добрался до ванной, а уж оттуда вылетел птицей-фениксом. Приземлился на кухне, с чаем и бутербродами. Это значит живем. А через десять минут уже закрываю дверь и быстрым шагом иду к остановке. У меня ведь сегодня экзамен. Последний перед летними каникулами.
Маршрутка не заставляет себя ждать, свободных мест много, и я сажусь в самом конце салона, возле больших и грязных окон. Молча смотрю на пережеванную дорогу, выбрасываемую из-под колес. Через пару остановок места прямо напротив меня занимает пожилая дама, сохраняющая весьма культурный вид даже в такую жару и совсем молоденькая девушка. Судя по всему родственницы, так как общаются запросто и без всяких условностей.
- Кресла тут прямо как в греческом зале,- замечает дама, куснув мороженку.
- Угу, - без особого энтузиазма соглашается девушка.
И тут я замечаю, как она красива. Даже прекрасна. И я не могу понять, как же я раньше жил без нее, без этих изящных рук, стройных ножек  в коротеньких шортиках, без кокетливой родинки над губками, очерченными так восхитительно, что лучший художник не смог бы передать и доли того томления, что они вызывали во мне. Эх, если бы я был Парисом, то я отдал бы золотое яблоко ей, наплевав на всех греческих богинь и те проблемы, что они могли мне создать.
- Вот, жаль, тебя с нами не было, - продолжает говорить дама, - мы, между прочим, в палеонтологический музей ходили.
- Ой, а я без ваших музеев прямо не проживу,- с вялым сарказмом тянет Прекраснейшая.
Меня начинают терзать смутные сомненья.
- Тебе вот ничего не интересно, - с укором, но не зло замечает женщина, - ну как можно такой быть, скажи?
- У меня стразы кончаются, - недовольно отвечает Богиня, придирчиво рассматривая свои ногти устрашающей длины.
Мир рушится. И нет границ моей печали, и берегов сему горькому морю тоже нет. Я раздавлен, оскорблен в лучших порывах, растоптана моя вера, я почти мертв. Да что уж тут говорить, от разочарования я даже на целых пятнадцать секунд перестал смотреть в низкое декольте прелестницы.
Дама продолжает говорить о том, что если эти стразы повсюду клеить, так немудрено, что они кончаются. Она даже язвительно посоветовала падшей богине клеить их на лоб, на что та как-то ответила, но мне это было уже совсем неинтересно. А еще через пару остановок они вышли из маршрутки, навсегда покинув вместе с ней мою собственную вселенную.
На их место пришли другие – обе на вид немного моложе тридцати, одна брюнетка, еще не полная, но уже начавшая терять и без того не модельную фигуру. Плюхнувшись на сиденье, она сразу же открыла банку алкогольного коктейля и присосалась к ней. Мерзкий приторно-сивушный запах тут же поплыл по салону.
Вторая, круглолицая блондинка с пустыми пуговичными глазками, будто бы из бирюзы, все время болтает по мобильному.
- Да, Леша, - смеясь, говорит она, - и не говори, Ленка вчера отожгла. И не говори, что они с Васькой творили, я долго не забуду…
И так минуты три, а потом ей позвонил некий Котя.
- Алло, пусенька, - в голосе ее появилось присюсюкивание, - ну чего ты заводишься, Котюнечка. Подумаешь, занято, что мне, поговорить, что ли нельзя? Ну не кипятись, пожалуйста…
Она прерывается и прислушивается к голосу в трубке с напряженным вниманием, морща невысокий лоб.
- Хорошо-хорошо, Кот, как скажешь, - примирительно тянет она елейным голоском, - сразу после работы. Целую.
Вот так и еду, под пулеметную очередь глупых слов, под вонь дешевого пойла и надрывающийся голос Кинчева, поющего о трассе Е-95. Еду, кстати, на последний экзамен. Ну, я вам о нем уже говорил, по-моему.
Сейчас перед  университетом народу гораздо меньше, чем обычно, занятий нет, сессия у многих уже закрыта, заочников пока не видно. Из знакомых только одногруппница Оленька со скучающим видом стоит возле крыльца в тени дерева. С ней у меня отношения особенные. Дело в том, что Оля  хороша. Просто очень. А для многих вообще абсолютный идеал, просто «гений чистой красоты», хотя эти самые многие такими словами не пользуются. Но это не мешает им сходить с ума от блондинки с хрупкой талией и сногсшибательными окружностями – сочетание, встречающееся очень редко. Добавьте к этому огромные глазищи и бьющую через край чистейшую жизнерадостность и позитив. Сами понимаете, что из этого получается.
Увы, но при этом Оленька также глупа, как и красива. Как при этом между нами завязалась весьма тесное приятельство, если не сказать дружба, спросите вы. С моей стороны симпатия вызвана тем, что, не смотря на беспросветную глупость, Оля воспринимает мир и окружающую реальность очень живо и непосредственно, при этом напрочь лишена самомнения, так свойственного юным красавицам и высокомерного презрения ко всем некрасивым. Помимо этого она не питала иллюзий насчет своего ума и «внутреннего мира». Мир «снаружи» был для нее настолько естественной и гармоничной средой, что метафизика и иллюзии ей были абсолютно не нужны. А чем я привлекал ее до сих пор остается для меня вопросом без однозначного ответа. Однако между нами порой происходят весьма интересные беседы. Например, однажды Оленька задала мне неожиданный вопрос:
- Знаешь, какая моя любимая эротическая фантазия?
- Нет, не знаю. – удивленно ответил я.
- Владимир Путин, - ответила она, с придыханием – он ведь такой…  И это совсем не важно, что он маленький.  Он, в общем… властный что ли.  Серьезный такой. И глаза у него почти человеческие.
Оленька не стесняется говорить мне подобные вещи. Я для нее что-то вроде любимой с детства плюшевой свинки.  И возможно как раз в этой самой плюшевой свинячести и таится ключ. Именно в полном непризнании меня как самца-осеменителя лежит корень искренней приязни ко мне.
Наверное, вы считаете, что мое самолюбие этим задето. И тут вы ошибаетесь. Дело в том, что я, объективно признавая ее красоту, не испытываю к ней никакого влечения. Потому, быть может, что иногда моя личность выходит из-под прямого контроля, и создает малопонятные и странные системы внутренних запретов, основанных на комплексе каких-то безумных аналогий и поведенческих реакций. И вот из-за этой игры рассудка, мысль о физиологической близости с Олей у меня прочно ассоциируется с жутким извращением, будто мы принадлежим к разным биологическим видам, настолько мы не соответствуем друг другу внешне и внутренне. Кстати, в этом тоже может заключаться секрет Олиной приязни. Я выделяюсь тем, что не пускаю слюни от одного ее вида и не могу их пустить при всем желании. Поэтому мы и можем мило и искренне улыбаться друг другу.
- Здорово, фря! – приветствую я ее.
- Приветик, черный ворон, - отвечает она, - что ты опять такой мрачный? Учти, так тебя девчонки любить никогда не будут.
- Ты же знаешь, единственная женщина для меня это литература, - отшучиваюсь я,- одну ее я люблю и только ей служу.
- Ну, ты даешь, - смеется Оленька, - ее же не обнимешь и не поцелуешь. Какой тебе в этом интерес?
- Зато над ней можно надругаться, - смеюсь в ответ, - а уж это у меня получается чертовски хорошо!
И тут к нам подходит Артемка. Тоже одногруппничек и притом беспримесный псих. Воображает себя кем-то вроде рыцаря, причем до жути смехотворного, позаимствованного им не иначе как из дурацких романов для подростков. За все это он получил прозвище Айвенго.
- Мое почтение прекрасной даме! – восклицает он, пытаясь изобразить изящный поклон. Но выглядит это так, будто его вот-вот вырвет. Но он с невозмутимым пафосом продолжает,  -Позвольте поцеловать вашу ручку, о прекраснейшая.
И ведь целует, то есть даже лобызает, психопат! И вроде порывается лобызнуть также ножку, но почему-то передумывает. Мое присутствие помешало, скорее всего. Еще бы, ведь ко мне он питает плохо скрываемую ненависть. Прозвище-то ему дал именно я, и этим приколы мои не ограничились, разумеется. Поэтому я не удивлюсь, если в один прекрасный день он зарубит меня мечом. Если его в дурку до этого не упекут, конечно, во что мне верится куда больше. Хотя, парень он обеспеченный: папаша у нашего Айвенго натуральный Гобсек, поэтому рыцарь не испытывает проблем ни с оруженосцами, ни с железными конями. Пара особо выделившихся вассалов уже получили весьма приятные дивиденды от этой службы – один хорошую должность в строительной фирме, а другой навороченный ноутбук в подарок. А девушки, они ведь так покладисты и снисходительны к недостаткам, когда чуют денежку. Они хоть прекрасными дамами, хоть селянками, хоть лошадками побудут, лишь бы их накормили овсом подороже. Впрочем, осуждать их не буду, нынче это даже поощряется и даже подводится под какой-то естественно-биологический базис, что-то вроде инстинкта благополучия, или вектора перспективного материнства.
А по большому счету, Айвенго персонаж глубоко несчастный, потому что все эти «друзья» зубоскалят за его спиной куда хлеще, чем я. Что не мешает им презрительно бойкотировать меня на глазах у Артема. И только абсолютно непобедимое сумасшествие хранит его от осознания этой истины, понимание которой привело бы его, скорее всего, к куда более печальным последствиям, чем вполне безоблачное настоящее.
Но мне он даже интересен, потому, что в мире вообще нет ничего прекраснее сумасшествия и красивых женских ножек. Остальное тлен, суета и невежество.
- Готовы к экзамену, Хельга? – соловьем заливается этот юродивый, - Если нет, то я всегда готов подставить вам плечо. И взамен потребую лишь поцелуй.
- Смотри, Артемка, - глядя в сторону замечаю я,- Гурген узнает про твои ангажементы, и подставлялку тебе оторвет. Он может.
Гурген – это Саня Гурьянов, нынешний ухажер нашей Оленьки. Хороший парень, в принципе, только очень уж озабочен вечным утверждением и поддержанием своего «альфа»- статуса всегда и везде. Умным не назвать, но хитер и имеет безотказное чутье, надо признать.
- Хм, - презрительно отвечает Айвенго,-  стращать меня бесполезно.
Но все же переводит разговор на погоду и сплетни.
Мимо нас, опасливо сутулясь, проходит Толик. На наше вялое «Здрасти» отвечает испуганным кивком. Толик существо падшее и презренное. Во-первых, уже только потому, что он аспирант. К тому же он рыхл, слабохарактерен и, несмотря на молодость, плешив. А еще всем известно, что он спит с мужчиной, то ли с таксистом, то ли с прорабом, тут версии разнились. Поэтому не травить его было бы преступлением. Вот и издеваются над ним все кому не лень с молчаливого поощрения заведующего кафедрой.
А вот и он сам, легок на помине. Шествует легко, уверенно. В свои сорок три Александр Натанович выглядит на тридцать с небольшим. Ироничный, порой даже глумливый. Любит поиздеваться над нашим братом, а потом проявить снисходительность с изрядной долей презрения.
- Здравствуйте, - удивленно вскидывает он брови в ответ на наше приветствие, - а чего это вы стоите, пойдемте.
Пока мы поднимаемся на второй этаж и идем к аудитории, Натанович выясняет мою готовность к экзамену.
- Все учил, Воронов? – напускает он строгости в голос.
- Конечно, - не моргнув глазом, вру я, - как вы можете сомневаться?
- Ну-ну,- завкаф прекрасно знает, что я ни черта не учил, как и, пожалуй, значительная часть студентов. Во-первых, у Натановича чаще всего нетрудно списать, да и выходит по своим делам он частенько, а во-вторых, он все равно ставит то, что хочет, не особо обращая внимание на письменные ответы.
Возле аудитории уже стоят наши соученики, разбившись на небольшие группки по интересам. Возле подоконника вавилонской башней возвышается своими без малого двумя метрами староста. Несмотря на жару, в своем извечном свитере с характерным запашком. Парень он здоровый, видный, уверенный в себе, но смертельный зануда, говорит только о своих успехах в учебе и на турнике, да о варварском, на мой взгляд, спорте - боях без правил. Поэтому вокруг него народу совсем мало. Пара девченок, которым он изредка помогает, да тихий и коренастый Леня Кричев, которому вообще без разницы, где стоять, пока не говорят о футболе. По-моему, это самая сильная его страсть. О многом говорит такой случай: как-то раз я, Леня и еще пара одногруппников - Иван и Паша стояли на перерыве в коридоре и беседовали, не о футболе, поэтому Леня говорил мало и смотрел в основном в телефон. И тут мимо нас прошла одна редкостной привлекательности девица – миниатюрная, но вполне фигуристая, ухоженная, на шпильках, в обтягивающем черном платьице и такого же цвета чулочках. Я замер на середине фразы, очарованный изящностью движений, идеальными линиями изгибов, властным и соблазнительным блеском во взгляде, которым она окинула нас всего на долю секунды, а потом отвернулась, потеряв интерес. Еще бы, мы явно не тот уровень, чтобы заинтересовать эдакую нимфу. Так вот, я замер как столб, Иван охнул, отвесив челюсть чуть ли не до колен, а Паша уронил чертежи, лекции и учебник  по гидравлике, но  не обратил на это никакого внимания. Один лишь Леня, окинув прелестницу еще более коротким взглядом и, не обнаружив на ней ни болельщицкого шарфа, ни футбольного мяча в наманикюренных пальчиках, опять перевел взгляд в телефон, продолжив матч англичан с бразильцами в финале чемпионата мира.
- Вот это телка! – выдохнул через несколько секунд Иван.
- Богиня, сошедшая на грешную землю! – я верен своему стилю.
- Угу… - Паша не спешил поднимать учебники и возвращаться к реальности.
И только Леня промолчал, увлеченный игрой. Истинный титан духа, право слово!
Неподалеку, собрав кучку побольше, вещает Лосин, пришедший к нам в этом семестре из академического отпуска, и активно утверждающийся на позиции одного из лидеров, которых у нас, вследствие разношерстности и несплоченности коллектива, несколько, и то не слишком ярко выраженных.
Увидев Натановича, все сбиваются вокруг него и выжидательно смотрят на заведующего кафедрой жалостливыми глазами. Тот сначала изображает на лице испуг, а потом смирение.
- Давайте сюда пол-группы, остальные ждите. – после непродолжительного раздумья, дает отмашку он.
Первым в аудиторию, будто бешеный олень ворвался староста, чуть не затоптав хрупкую Марину Макову. Выпуклые глаза его вращались, ужас не занять место возле преподавателя и не сдать экзамен первым,  охватил все его естество. Успокоился он только после того, как сел, напялил очки и, закатав рукава, достал из громадной сумки ручку, карандаш, линейку, циркуль, рейсшину, калькулятор, толстую пачку чистых листов и четыре справочника.
Я, как обычно, не стал рваться вперед и лезть в первую группу. Когда дверь в аудиторию закрылась, я огляделся по сторонам, примериваясь, чем бы развлечься, дожидаясь своей очереди. Взгляд остановился на Ринате Агишевой, воинственной и бесстрашной татарке, которую я с любовью называл Сольпугой Фархатовной. Внешне она меня не привлекала, но вербально пофехтовать с ней было одно удовольствие. Жаль, любит включать режим игнорирования
Бочком я аккуратно продвигаюсь к погруженной в чтение лекций девушке, бросая на нее редкие взгляды исподлобья. Кое-кто уже заметил мой маневр и приготовился наблюдать. Особенно заинтересованным выглядел Лосин, которому все это относительно в новинку.
Сольпуга заметила меня когда, я подобрался совсем близко. Зыркнула на меня испепеляющим взглядом, но я испепеляться не собирался. Вместо этого я изобразил порыв вопиющего духа и сказал, нет, даже молвил:
- Давно желаю я… - выдерживаю паузу. Фархатовна молчит и испепеляет.
-… вас осчастливить скромною своей персоной. – окончил я фразу с непробиваемым видом и огнем в очах.
Сольпуга Рината решает изменить тактику.
- Ну и чем ты можешь осчастливить? – она пытается добавить яда в слова. Глупая, у сольпуг ведь яда нет, я же ей рассказывал.
- Я под луной хотел бы вам зачесть отрывки ибсеновского «Пер Гюнта».
Лосин фыркает. Не иначе, слово «Ибнсен» показалось смешным.
- Валяй тут, - отвечает Фархатовна, - а там посмотрим, сможешь ли ты ублажать мой слух под полною луной.
И я валяю, встав в позу:
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!

- Ага-ага! – торжествует Сольпуга, - невежда, это Данте!
Но я не теряюсь, а лишь добавляю в голос страсти.
- Но разве может это помешать нам слиться в страстном поцелуе? – и, прижав правую руку к сердцу, а левую ладонь тыльной стороной ко лбу, театрально взмахиваю головой, - ведь ты как будто бы глоток кумыса в беспощадных Каракумах!
Победа! Сольпуга, фыркнув, ретируется в направлении женского туалета.
- О, жестокосердная, - закатываю я глаза, - ведь я желал тебя всем сердцем  отпергюнтить по-ибсеновски!
- Хорош! - орет Лосин, - Но жесток, братуха!
Спустя пару минут уже сам Лосин, которому, видимо, мои сомнительные лавры не дают покоя, начинает изображать Клавдию Сергеевну Зингерман – преподавательницу, родившуюся, по-моему, еще до революции. У нее тремор и старческое слабоумие. А преподает она начертательную геометрию и чертежную графику. Учиться у нее – это и смех, и слезы. Старосту однажды чуть не хватил сердечный приступ, когда она, вооружившись вместо карандаша ручкой, и взяв ГОСТы довоенного времени, трясущейся рукой стала покрывать его идеальный во всех отношениях чертеж кривыми, жирными, гелевыми линиями. «Вот это подправить… И вот тут выноску… И здесь переборщил…» - кряхтела она, не замечая, что староста уже готов отправиться в мир иной.
Я, кстати, проскочил эти испытания легко, рассказав Клавдии Семеновне байку о том, что мой прадед служил в Первой Конной Армии Буденного и был лично знаком с Исааком Бабелем. И попал прямо в яблочко. После до меня доходили слухи, что среди следующих поколений студентов стало наблюдаться огромное число потомков и дальних родственников Бабеля, среди которых было две дагестанца и один чукча. Это льстило мне, и, надеюсь, немного  Исааку Эммануиловичу.
- Что это вы мне принесли, - кряхтит Лосин, согнувшись в три погибели, - кто вас учил так обозначать сварное соединение?
Вокруг него уже собралась небольшая группка зрителей, одобрительно фыркающих. Я инстинктивно отворачиваюсь от этого зрелища, взор мой клоунаду не приемлет, даже Никулина я люблю за «Двадцать дней без войны», а не за кривляние на цирковой арене и в фильмах Гайдая.
И тут мне открылось чудесное зрелище: пребывающий вечном молчании Гриша Федулов отверзает уста. Его, разумеется, никто не слушает, но для него это явно не имеет никакого значения.
- Поручик Ржевский спит, – начинает Гриша, не меня выражения окаменевшего спокойствия на лице, - Господа офицеры ходят на цыпочках, наслаждаясь редкими минутами без похабщины. Поручик открывает один глаз…
Лосин начинает изображать тремор – быстро-быстро трясет кистью руки и ритмично покачивать мелированной головой. Кое-кто хохочет.
- Господа офицеры в панике - сейчас спошлит. Поручик Ржевский открывает второй глаз, и задумчиво произносит… - Федулов начинает напоминать мне языческого божка, чей народ либо отрекся от него, устав взывать к скупой милости сурового идола, либо целиком пал от руки воинов христовых, -  Господа, на каком масле жарят яйца?.. Так вот, яйца, видимо, жарят на подсолнечном масле…
Вокруг Лосина хохочут все. Сам герой пародийного жанра обнимает за талию киснущую от смеха Танечку Маврину – вторую красавицу после Оленьки. Он-то, конечно, и к Ольге пробовал клинья подбить, но, обломавшись, выбрал что попроще. Торжествующе-отвратительная гримаса восторга от процесса самоутверждения так отличается от могучей непоколебимости Гришиной физиономии, как шутовской колпак отличается от погребальной маски фараона.
- Поручик закрывает глаза, и все переглядываются потрясенные - поручик Ржевский не спошлил! Поручик открывает один глаз… - футболка у Тутанхамона серая и не очень свежая, - и говорит: Но кто на это согласится, господа?..
Маврина целует Лосина в круглую щетинистую щеку, Гриша замолкает и, сложив руки на груди, усаживается на подоконник. Занавес опускается, а дверь аудитории открывается. Наша очередь.

***

- Вы, Воронов, могли бы нормально учиться, - буквально через час, со смесью усталости и разочарования  говорит мне Натанович, - если бы, извиняюсь за выражение, балду не пинали.
Я выражаю полное согласие с озвученными тезисами.
- Эх, ну одни тройки! – листает мою зачетку завкаф, - О чем вы будете детям рассказывать, с такими знаниями?
-  Хотел бы я посмотреть в глаза той, - вздыхаю я в ответ, - которая захочет от меня детей.
Хохоча, Натанович, ставит мне тройку, и, возвращая мне зачетку, говорит:
- Идите, Воронов, идите. Надо бы вас в академический отпуск, конечно, для профилактики, да и найдете, может быть, там желающую.
Ну, вот и сдал. И впереди целая вечность, горячая и пыльная. Полная смутных надежд, амбициозных планов и зноя. И если это лето будет таким же жарким, как прошлое, то я погибну. Впрочем, осенью все равно придется воскреснуть заново.
Гриша, кстати, получил двойку и отправится на пересдачу. Но спокойствие ему не изменяет, он знает, что рано или поздно тоже сдаст последний экзамен и получит свою вечность. Впрочем, она будет чуть короче моей.
Ах, да, чуть не забыл! Оленька получила четверку, дав Натановичу обещание, что после окончания университета ни дня не будет работать по специальности, а выйдет замуж и нарожает детей.