Дети тумана

Село Игрицкое расположено в Комаричском районе Брянской области, примерно в ста километрах от Брянска. Доставили нас туда с Иваном со всеми удобствами – в кабине грузовичка. Все два с лишним часа дороги я с опаской косился на диск «Двести реальных хитов для водилы-2005», однако, пронесло. Водитель, мужчина за сорок с абсолютно незапоминающимся, затертым лицом, каких тысячи в любом городе, таких похожих друг на друга, уже немолодых, но так и не состоявшихся по большому счету в жизни. Среди них редко встречается занимательный человек, имеющий интересные взгляды на жизнь, оригинальные идеи, вкусы и пристрастия. Им нечего рассказать, кроме пары-тройки баек на всем известные темы – «как мы с пацанами в своё время», «была у меня одна девка», «а вот как-то раз в армии», «и тут этот мент мне и говорит…» и так далее. У них есть некрасивые жены, взрослые дети, вредные привычки, простатит, в общем, все то, что положено иметь так называемому «простому русскому мужику», на котором, как известно, держится эта страна. А чего иметь не положено – перспектив, стремлений, фантазии, они не имеют. Даже не верится, что все они когда-то были детьми – непосредственными и разными, открытыми для всего нового. Детьми, для которых время – это друг, помогающий взрослеть, обещающий все больше и больше сокровищ – завтра, через год,  или в мифической дали фразы «когда вырастешь». А потом, рано или поздно (а чаще всего рано, нестерпимо рано), все заканчивается, время больше не заботливый друг, который кормит человека, а чудовище, которое поедает его. И люди не сразу замечают, что их лица глодает невидимый монстр, медленно и методично терзает он нас своими челюстями, с каждым разом все глубже и глубже проникая в плоть. Мы видим только следы этой жуткой трапезы и называем их морщинами.
В кабине жарко, пахнет пылью и табаком, за окнами унылый пейзаж – поля, засаженные картофелем, чередуются с полями заброшенными, которые оккупированы сорной травой. Водитель несколько раз пытается завязать с нами разговор, оборачиваясь к нам, но беседа быстро разваливается – душно, хочется спать и полностью отсутствует желание находить общие с ним темы, погружаясь в бессмысленный водоворот трепа, из которого все равно не вынести ничего стоящего. Карбюраторы мне неинтересны, а то, что сотрудники ГИБДД прячут под фуражками козлиные рога, известно даже младенцу. Впрочем, про нетрадиционное использование полосатого жезла тоже. Сейчас про это даже в телевизоре шутят. И некоторые ГИБДДшники, кстати, над этим смеются.
Мы с Иваном изредка перебрасываемся фразами, чтобы совсем не заскучать. Иван увлеченно рассказывает мне о типах скандинавских мечей десятого века и археологических находках на территории какого-то острова, кажется, Готланда, или как-то так. Я слушаю в вполуха, вся эта информация по-настоящему интересна только таким же, как Иван, реконструкторам, то есть тем, кто хочет выглядеть как викинги тысячу лет назад. Они шьют одежду, делают доспехи, оружие и рубятся им. Не насмерть, конечно, а ради соревновательного духа. Кому-то это кажется интересным, кому-то смешным. А по мне, так вполне оригинальный способ сбежать от свирепствующего настоящего времени в безобидное и даже в некотором роде заманчивое прошлое. Убежать, конечно, не получится, но ведь это не повод останавливаться. Если остановиться, то можно незаметно для себя самого стать чем-то вроде этого человека, который сейчас сжимает в руках руль, смотря на дорогу блеклыми глазами.
А потом дорога заканчивается, и мы вылезаем из машины. Дом культуры, в котором нам предстоит провести пару дней, выполняя работу, представляет собой одноэтажное здание, совсем небольшое на первый взгляд, выглядящее, однако, вполне благопристойно – аккуратно покрашенное светлой краской, с небольшим палисадником у входа – цветы в кольцах из разукрашенных покрышек, аккуратный деревянный заборчик.
Нас встречает какая-то женщина неопределенного, но явно постбальзаковского возраста, судя по всему, сотрудница этого самого дома культуры. Она называется Светланой Павловной, как будто нам есть до этого дело.
- Ой, работнички приехали! – чересчур радостным голосом восклицает она, раздвинув в улыбке густо накрашенные губы, - да еще городские. Вы ведь городские, правда?
- Городские, - отвечаю я, вздохнув. Назойливая женщина, и очень раздражает своей показной жизнерадостностью.
- Красавцы, - констатирует она, оглядев нас выпуклыми, коровьими глазами,- мы вам найдем девчонок, не переживайте.
Мне захотелось сказать ей, что, во-первых, врать нехорошо – красавцем не являюсь как минимум я, а во-вторых, мы переживали куда меньше до того, как нам не пообещали встреч с местными картофельными нимфами.
- Таких симпатичных, да еще и городских, наши девки любят, - продолжает заливаться соловьем надоедливая тетка, - а они у нас все, как на подбор, красавицы. Да вы сами увидите!
- Нет, не нужно, - вежливо улыбаюсь я, - мы ж здесь на пару дней, по работе.
Мне с трудом верится, что моя очкастая физиономия и статная фигура, напоминающая об ужасах концентрационных лагерей, пользоваться успехом у юных селянок. Впрочем, Иван тоже не тянул на мужественного крепыша со своей длинной шевелюрой и тонким лицом. Так что соблазнять деревенских красоток нам было абсолютно нечем. Да и не горели мы желанием принимать на веру заявления об их неземной красоте, а получать об этом сведения эмпирическим путем не хотелось еще больше, во избежание неприятных последствий.
- А чего вы, вдвоем работать будете что ли? – удивленно поднимает выщипанные брови потенциальная благодетельница.
- Нет, начальника ждем, - отзываюсь я, - Скоро должен подъехать.
Начальник – это Евгений Александрович, по совместительству он еще и мой отец. Собственно он нас и подвигнул на эту экспедицию, приобщая меня, так сказать, к своему делу. Преемственность поколений, и все такое прочее. Правда, моя квалификация и образование позволяет пока что работать и приносить пользу только на предварительных, демонтационно-подсобных работах, и то весьма незначительную из-за тщедушного сложения. И у меня складывается впечатление, что с каждым годом пользы от меня будем все меньше и меньше. Вся эта возня с установкой, наладкой, пуском, со всеми этими котлами, вентиляторами, горелками и прочим кажется мне занятием скучным и непонятным. Я не демонстрирую желания вникать, разбираться и работать с этими капризными, громоздкими и шумными махинами. Правда, по большому счету, я не демонстрирую желания вообще вникать во что-то полезное на взгляд моего отца. Возможно, он еще надеется сделать из меня достойного специалиста, хотя я считаю, что пора бы ему же разочароваться.
Нас наконец-то приглашают зайти внутрь. Мы попадаем внутрь не очень большого помещения, в середине которого стоит стол с одинокой бутылкой вина. Кстати, почти пустой.
- Ой,- смущается Светлана Павловна, - это мы здесь с девочками сидели, день рождения Елены Михайловны отмечали. Вы не думайте, что мы тут пьянствуем все время, ладно?
- Ладно, - покорно соглашаюсь я. Неужели  мое мнение имеет для них какую-то важность? Вообще-то мне все равно, что они тут делают. Пусть пьют, курят гашиш, устраивают безумные оргии, а наркотическом экстазе, пусть приносят Елену Михайловну в жертву кровожадным языческим богам – мне  это абсолютно безразлично.
-  Вот тут у нас вроде как экспозиция, музейчик даже. Народного творчества. - широким жестом Павловна обводит рукой зал, залитый солнечным светом, льющимся из больших окон в деревянных рамах.
И действительно, помимо стола обнаруживает стоящий у окна манекен в белом с красными петухами платье, которое, скорее всего, выдается за традиционный русский народный костюм. А также несколько тряпичных кукол, одетых в том же клюквенном стиле, разумеется, пара лаптей на гвоздике, вышитые рушники на стенах, глиняные горшки на полках и уродливая прялка, раскорячившаяся в углу.
- Дверь напротив – это наш актовый зал, у нас там дискотеки проходят. Завтра, кстати, будет, так что вам недалеко идти. А вот здесь, - Светлана Павловна открывает зеленую дверь слева от входа, - вам работать. Мы уже отсюда все вынесли.
Я заглядываю в пустую комнату, значительно меньшую, чем та, в которой мы находились. Стены без окон, синяя краска на стенах, с потолка сиротливо свивает голая лампочка.
- Ну, я пойду. Попозже загляну, мне еще начальника вашего нужно увидеть, - засобиралась неугомонная женщина. Я посочувствовал отцу, которому приходится работать с такими персонажами. Впрочем, он привыкший.
Наконец Светлана Павловна оставила нас, предварительно положив на стол связку ключей и объяснив, что кровати мы сможем найти в хозяйственной пристройке, которая находилась по ее словам «как вышли – так налево и за угол поверните».
Оставшись вдвоем  с Иваном, мы сначала пошли осматривать актовый зал. Лавки с откидными сидениями стоят вдоль стен, образуя «дискотечный вариант» - то есть больше свободного места, больше свободы, больше танца. Старый паркетный пол жалобно поскрипывает под ногами. А некоторые паркетины уже вылетели под  натиском времени и каблуков местных диско-дансеров. К нашему счастью зал имеет второй вход, прямо с улицы, но сейчас он закрыт. Иван забирается на небольшую сцену, которая скрипит еще сильнее, исчезает где-то за пыльным занавесом. Я слышу, как он посмеивается, отыскав, видимо, что-то забавное. А затем он вылезает оттуда, облаченный в розовый с блестками наряд, нацепленный прямо поверх рабочего костюма. Голову его венчает корона из серебристой фольги. Иван потряхивает коробкой из-под аудиокассеты и обращается ко мне, со смесью трагизма и пафоса.
- Мой спутник, поглядите, здесь мракобесное средневековье! Кассеты с пленкой на исходе первого десятилетья эры Водолея.
Я не теряюсь. Изобразив на лице скорбь и разочарование, прикрыв глаза левой рукой и чуть наклонив голову, отвечаю:
- Уверен я, мой славный друг, что это дьявола проделки. И лишь всеочистительный огонь спасет заблудших. Но верю я, господь наш не оставит слуг своих на растерзанье псам зловещим.
E nomine patris et filii et spiritus sancti! - торжественно заявляет Иван
- Credo, Domine! Credo!!! – торжественно подытоживаю я.
И мы киснем от смеха в этом фантасмагорически-идиотском селе, в убогом актовом зале, под подслеповатым взглядом обшарпанных стен.
Выходим на крыльцо подышать воздухом и поискать, наконец, кровати. Дом культуры стоит на небольшом лугу, справа от которого, через узкую проселочную дорогу раскинулось картофельное поле, кажущееся бесконечным. Легкий ветер поглаживает листья. От этого кажется, что стоишь неподалеку от потустороннего зеленого моря, так похожи подрагивающие листья на морскую рябь. Слева, буквально в пяти метрах от здания стоит стена, оставшаяся, видимо, от какой-то постройки. Метра два с небольшим, белый кирпич. Матерными словами вроде не исписана, что очень странно. Из интереса я забираюсь на нее, и, свесив ноги, смотрю на ржавую водонапорную башню, стоящую где-то в отдалении, на зеленый ковер под голубым небом, на серые домики, застрявшие где-то между зеленым и голубым. Хорошо. Иногда мне все-таки бывает по-настоящему хорошо. Когда отступают все проблемы – некоторые из них реальные, но чаще всего они надуманы. Совсем не хочется слезать со стены. Ведь слезешь на землю -  а там работа, потом безделье, потом и лето кончится. Наступит очередной год обучения на нудной, трудной и неинтересной специальности. За несколько лет обучения на ней я продемонстрировал титаническую силу духа, умудрившись обезопасить сферу своего восприятия от абсолютно всех дисциплин, не запомнив ровным счетом ничего. Каждую сессию я ожидал, что меня выгонят, но все время как-то везло. Да и если получу я, в конце концов, этот диплом, то что дальше? Работа с отцом, которая не принесет ничего, кроме раздражения и неудовлетворенности? А может еще семья и дети? Нет, тут уж я загнул, право слово! Хотел бы я посмотреть в глаза той женщине, которая захочет от меня детей. Я ж мужчинка чисто декоративный, меня порядочной женщине только в прихожую поставить, где-нибудь между зеркалом и вешалкой. И подкармливать иногда. А я буду мило улыбаться и отпускать гостям шутки. Чаще всего неудачные, разумеется. А по большому счету на большее я и не гожусь, только кое-чего по мелочи иногда смогу. Зато я вроде как эрудит, творческая личность и вообще способный мальчик. Мои однокурсники уже вовсю на автомобилях, делают какие-то дела, заколачивают денежку как могут, строят планы. Кто-то хочет уехать в Москву, кто-то рвется качать газ в вечной мерзлоте, кто-то красивую девушку и дорогую иномарку. А что же я? Ак всегда стою и ухмыляюсь, я даже не что-то вроде баобаба, а скорее так, баобабик. «Я зато Набокова читал, вот как, не то что эти»-говорю я себе, отчаянно оттягивая угол рта к левому уху.  И с каждым годом моя ухмылка кривится все сильнее. Потому что я все отчетливее понимаю, что насмехаюсь над собой. Да, мне положительно не хочется слезать с белой стены.
- Киря, ну где ты там! – Иван справился с замком и теперь ошарашено смотрит на какую-то ржавую груду, из которой нам, судя по всему, предстоит соорудить кровати. – Тут дел куча. Мне одному, что ли копаться?
Возни с кроватями хватило на час с лишним. А потом и отец подъехал. Вроде как вполне веселый. Навевает ему, что ли, деревня приятные воспоминания? Босоногое детство, первая любовь или что-то в этом роде.
До вечера время прошло в не очень обременительной, хоть и грязноватой работе. Торжественно вручив мне полутораметровый кусок толстой арматуры, отец заявил, улыбнувшись:
- Держи карандаш. Тебе доверена самая творческая и интересная работа Ты будешь художник. Рисуй.
- Нашел тут Верещагина, - буркнул я. И принялся «рисовать», то есть методично долбить по деревянному полу. «В целях демонтажа, для удобства дальнейшего расположения оборудования», как выразился отец. За точность цитаты не ручаюсь, так как мне, в сущности, наплевать.
Ночь прошла спокойно, я уснул достаточно быстро и проснулся в расположении духа, которое немного отличалось от моего обычного уныния в положительную сторону.
Подкрепившись, мы взялись за перфоратор. Стена поддавалась неохотно и к полудню мы уже изрядно устали. А когда мы с Иваном после отдыха снова принялись дробить кирпичную плоть, до нас добрались, наконец, местные. Точнее сначала до нас донеслись хриплые стенанья группы «Бутырка», прослушиваемой, к тому же, на телефоне с бесчеловечно замученными динамиками. А потом перед нами предстали трое парней, оседлавших велосипеды. Дресс-код прогрессивной сельской молодежи – шапочки на затылке, резиновые сапоги и тертые треники соблюдался ими неукоснительно. «Вот и они – обитатели сумрачных земель» - шепнул мне Иван, сделав трагическое лицо. «Богема» -протянул я в ответ.
- Здрасти, - поздоровался с отцом один из них, худой и вертлявый, из под шапки у него выбивалась челочка, прикрывающая пару сантиметров и без того не очень высокого лба. На меня с Иваном он глянул мельком.
Второй, широкий детина с выпуклыми глазами и кудрявой головой, протянул нам руку. «Натурально бычок» - подумал я, пожимая его грубую ладонь. Третий был явно лет на пять помладше своих приятелей и явно был горд тем, что его взяли в компанию такие взрослые ребята.
Отец же, в отличии от нас, был вполне рад знакомству с юными аборигенами. Он быстро нашел с ними общие темы и заработал некоторое уважение. Особенно нравился ему тот, что с челочкой. Когда тот похвалил отцовскую машину, папенька расплылся в улыбке и, топорща усы, разрешил прокатиться. После этого уважение к нему взлетело до астрономических высот. Я с удивлением смотрел на то, с каким довольным видом отец провожает взглядов лихо газанувшую машину.
- Вот парнишка-то, а? – обратился он ко мне, - Сорвиголова. Прямо как я когда-то.
Я скорчил кислую мину. Лично я не могу припомнить, когда в последний раз отец бросал такие же взгляды на меня. А я ведь Кафку читал, между прочим.
Через несколько минут вернулся «Сорвиголова». С довольным видом вылез из машины и показал большой палец, растянув узкие губы в улыбке. После чего, видимо, в благодарность отцу, переключил внимание и на нас. Даже представился. Лёха, или что-то в этом роде.
- Пацаны, - обратился он к нам. Мы с Иваном синхронно поморщились,- вы к нам на дискотеку заходите, она ж прямо тут будет. Вам и ходить не надо никуда.
Предложение, разумеется, было вежливо отклонено.
- Да ладно вам, пацаны, - не унимался Лёха – тут у нас самогончик есть, с девчонками вас познакомим, отдохнете. Они вам не откажут, даже не парьтесь.
- У нас в Брянске свои есть. – Отвечаю, изобразив на лице улыбку.
- Ну-у-у-у, так то ж в Брянске, - заявил Лёха в ответ, - где он там? А наши тут, под боком.
Побеседовав с нами еще пару минут, местные вскочили на велосипеды и поехали в сторону деревни.
Иван около минуты стоял, сосредоточенно что-то обдумывая, а потом повернулся ко мне и спросил:
- Что это было?
- Явление нам властителей здешних мест, хранителей картофельных сокровищ и просто реальных пацанов. – Ответил я.
- Что-то мутно после них, настолько они колоритны, - протянул Иван, - как такими быть-то можно. Это ведь еще более печальное зрелище, чем те, кто в двадцать с лишним лет фанатеет от группы «Король и шут».
- Не мутно, а туманно, - поправляю я Ивана,- потому что они на самом деле дети тумана. У них тут все свое, другое.
- Ты смотри, а то скоро начнешь писать стихи про русских дух, который сохранился только в деревне, да воспевать селянок с упругими ляжками, вынашивающих богатырей для земли православной. Патриархальность, близость к земле и вытекающая из всего этого духовность.
- Если я когда-нибудь напишу что-то в этом ключе – пристрели меня. – Отозвался я. – От слова «духовность» меня тошнит больше, чем от портвейна с кока-колой.
К вечеру мы худо-бедно пробили в стенке прямоугольник, в который смогли вставить деревянную дверь. Поужинав, решили лечь спать пораньше. Отец захрапел практически сразу, а нам с Иваном не повезло. Мы не успели уснуть, когда за стенкой начался ад, а может и чего похуже. Сельская дискотека, в общем. Сначала я думал, что умру. Потом я вознамерился достигнуть состояния Сатори и выскочить на полном ходу из Сансары в Паринирвану, лишь бы спастись от звуков, с легкостью прошивающих не очень массивную стену. Почему-то огромным успехом в сельской молодежи пользовалась песня с многозначительным припевом:

Эй, зараза, что ты хочешь мне сказать?
Эй, зараза, дай тебя поцеловать!
Ты останься ночью у меня
И будем ёп-ёп оу-оу прямо до утра!

Когда это безобразие по многочисленным просьбам было поставлено в третий раз, Иван издал сдавленный стон, поднялся с кровати и стал смотреть в окно, тихо ругаясь сквозь зубы. А потом вдруг повернулся ко мне и шепнул:
- Киря, смотри!
- Чего? – я нехотя поднялся и шагнул к окну. Без очков в темноте было плохо видно.
- Там какое-то тело шастает, – завил мне Иван, – на пингвина похоже. Сначала покачивалось, а потом увидело меня и помахало рукой.
Без очков я почти ничего не видел в темноте, кроме белого пятна стены, на которой сидел вчера.
- Исчезло, - разочарованно заявил Иван, - спряталось за стеной.
Я лег в кровать и незаметно для себя уснул.
То ли от пережитых впечатлений, толи от местного воздуха, сон мне снился жуткий. Будто лежу я в картофельном поле, связанный так, что могу только головой вертеть, а вокруг меня ночь, разорванная светом факелов. В рыжей пляске огня я различаю столпившихся возле меня людей. Все какие-то корявые, несимпатичные. И, по-моему, в резиновых сапогах. «Это, наверное, жители села Игрицкое», - подумалось мне, - «Я, наверное, что-то нарушил». Помешал мне додумать эту мысль хриплый и резкий голос, разорвавший ночную тишину.
- Разойдитесь!
Толпа отпрянула от меня на пару шагов. Минуту я вялялся, смотря в небо, усыпанное звездной перхотью. Я пытался сложить из звезд свое имя, но что-то не клеилось.
А потом вместо неба надо мной нависло жуткое старческое лицо, с которого время стерло почти все живое, человеческое, оставив дряблую маску.
- Милок… - хрипло протянула старуха, поправляя платочек. Я заметил, что в руке у нее блеснуло лезвие. – Милок, ты извини, что так получилось. Но ты ведь поймешь. Ты умный, ты Майринка читал.
И отвратительно захохотала. А потом вскочила на ноги, обернулась три раза вокруг своей оси и, воздев руки к ночному небу, запела-запричитала какую-то околесицу. Слова слетали с ее губ настолько быстро, что понять хотя бы одну фразу было очень проблематично. Тем больше я был удивлен, когда осознал, что отчетливо слышу каждое слово. Монотонный речитатив въедался в мой мозг, словно выжигая абсурдный заговор внутри моего черепа:

Вей, вей вьюга. Вой, вой подруга,
Через подпругу, на усы Михаилу Кругу.
Пролейся кровища, смешайся с навозом - дерьмищем,
Дай пищи, было бы не лишним, найдем что ищем
Пока ветер свищет, да туман ползет. Кто в нем живет?
Девка песни поет, пока дракон не сожрет.
Георгий в запое, Зигфрид на поле.
Растите поскорей, дочерей и сыновей.
И картохи, что было бы неплохо.

Толпа синхронно выдохнула, старуха занесла нож. А потом лезвие врезалось мне в грудь, выбросив из сна на ржавую кровать, стоящую в доме культуры в селе Игрицкое.
- Проснулся? – спросил отец, нарезая хлеб.
- Что-то в этом роде, - ответил я.
Работы нам уже не оставалось, и мы уехали сразу после завтрака. Я сидел рядом с Иваном на заднем сидении, довольный от осознания того, что каждый поворот колеса приближает нас дому примерно на один метр и семьдесят сантиметров.
- До сих пор проснуться не могу, - жаловался мне Иван, – да еще музыка эта приелась, про заразу.
Я только хмыкнул, глядя в окно на село, проплывающее в отдалении, окутанное легкой дымкой тумана. Мне даже показалось, что я вижу три фигуры на ржавых велосипедах и слышу треньканье звонка на руле. Но, конечно, только показалось. Откинувшись на сиденье и прикрыв глаза, я покинул село Игрицкое, расположенное, как уже было сказано, примерно в ста километрах от Брянска. А по мне, так гораздо дальше.