4. Ексель-моксель

Полвосьмого, утро. На кухне в банке стоят цветы, загривок болит после куртки, и пахну я, как предполагала, всеми прелестями пьянки. Сергей сказал: “Ты запомнишь этот вечер”. Но я не хочу ничего ни запоминать, ни вспоминать — я недобрала порядка пяти часов сна, и пустота под сердцем.
Девять утра, случайно глянула во двор — так странно снова видеть все при свете — а на скамейке был Олег. Я отшатнулась от окна. А ведь я слышала, он потом еще с Сергеем базарил. И главное, хоть бы что, такая же очаровательная мордашка, а я себя в зеркале видеть не могу. И чего он расселся, выйти нельзя.
Или я получила то, на что смотрела целый месяц?
Половина четвертого, я поспала, вымыла голову и к пяти (девять часов и полтора литра молока на реабилитацию) наконец-то пришла в себя.
Семь вечера. Я верчусь перед зеркалом с улыбкой Одри Хэпберн.
Полдевятого я вышла на качели. Подполз пьяный Сергей:
— Мы вчера после тебя еще сидели, пили. Я даже стрелял два раза, в воздух. А он вообще говорит: “Давай по людям стрелять”. Ну, думаю, все, допился, крыша едет, пора сматываться. Пришел домой — половина пятого.
— Постойте-ка. А где же вы людей в пять утра нашли, стрелять по ним?
— А там автобус проезжал.
Бред.
— Вы и сегодня тоже пили?
— Пил. — И перечисляет: — Коньяк настоящий, самогон, водку, пиво, брынзу…
— Как брынзу?
— Ну, жидкая она, как сыворотка, девять градусов, нам армяне дали.
Ничего не поняла. Олег прав, я тупая. Где он, кстати? Все утро на скамейке был, а я глазам своим не верила.
— Я вчера знаешь как за тебя боялся…
— А чего бояться-то? Все нормально. Я к нему так привыкла, что он во дворе ошивается, — как к этому дереву, например.
— Ты мать его видела? Вот он к матери так же относится. Как к дереву. С тобой-то он ниче, а с пацанами агрессивный бывает. Не сиди с ним больше.
— Мне он про вас то же самое говорит, — начинаю забавляться я.
— Я тебя поколочу, — обещает Сергей.
— Ну вот, приплыли. За что?
— Я тебя вчера знаешь, когда поколотить хотел? Ты вроде домой пошла, я — ну, слава Богу, это же не игрушка — пушка. Она же заряжена, вся обойма, вдруг бы он на тебя начал… А ты опять вернулась.
— Какую чушь вы городите, пойду я домой лучше.
Итак, я его не увижу.


…Стань деревом.
И одежда окаменела так, что не шевельнуться, и я почувствовала, как каждый прожитый год окружил мою душу броней, и вот теперь срубили меня и обрубили ветви, а душа все теплиться в тонком канале прутика, и ласкает ее солнце, и нежен дождь, и травы обнимают ее, и бывает, что кто-нибудь присядет на колени. А там, может, я стану огнем, а броня моя пеплом, а душа моя птицей вспорхнет, веселым удодом, неуловимая — попробуй найди меня, в лесу миллионы деревьев — и, пролетая над лужайками, я вижу их прекрасные сны, и лисица крадется за утенком, и кричит в отчаянии мать, и сама лисица бьется в агонии, схваченная силком, а я лечу меж ветвей и не могу отыскать дерева, которым была, когда пряталась от погони.
Не потому ли так тепел сон, что заснула в расшитом розами платье, которое впитало всю ласку и взгляды, подаренные мне, но прошел волшебник и собрал розы с подола, и платье стало свадебным, белым, а цветы ласкали прохладными лепестками, возвращенные земле, на которой еще не были — они проросли из ткани вслед за моей иглой, и дорожная пыль стала моим загаром, а когда надоело мне прыгать по отполированным корням тропинки, сквозь которую просвечивает небо, — он поднял на руки и понес меня, и не стало ни покоя, ни тревоги, только странная свобода от всего, а когда захочу, я сама опущусь на землю, и снова станет моим и светлое спокойствие, и сияющая под ним печаль, и я сама себе удивлюсь, почему не кричу от счастья, что узнала любовь, у которой нет двух имен, но которая в каждом — любом — раскрывает бога, как в стволе — первоначальную душу побега…


А когда я проснулась и выглянула в окно — оказалось, что я давно проспала обычный свой час, и что дождь прошел, пока я спала, и оставил лишь влажный асфальт — я пришел, тебя не было, спи.
Я забыла вчера раздеться.
Ко мне пришел кот. Если я на качелях и поблизости нет собак, он подходит, и ластится, и согласен помурлыкать на коленях, но в квартире после смерти бабушки не был ни разу, я кормила его во дворе, как все.
А тут распахнула окно на кухне и смотрю, он бежит к подъезду. Я открыла входную дверь: “Васечка!”
Он побродил по комнатам, скакнул на подоконник и сел вылизываться, свысока поглядывая на мальчишек. Маленькое домашнее божество. Иногда меня мучает совесть, что я увезла его из московской общаги, — лучше ли его теперешняя жизнь по деревьям и подвалам? Все-таки да.
— Васька!
Короткие уши, золотые глаза, никем не стриженные усы. Микротигр. Вздохнул и свернулся клубочком. Мне стало завидно: “Двинься”! — и я сама с комфортом устроилась на широком сталинском подоконнике. Даже во двор идти не надо.
Кот, как ребенок, тянется во сне и закрывает лапкой морду от солнца. С высоты на чистый асфальт падает пустой коробок. По-моему, это Олег. Проходит та пара из первого подъезда. Их окликнули сверху, женщина подняла голову и улыбнулась. Точно, Олег.
Я скатилась с подоконника, высвистнула кота, закрыла створку — они, уходя, обернулись на звук — и, не оглядываясь на дом, вышла на качели. Никакой реакции. Через полчаса я сообразила, что из его окон не разглядишь, кто качается. Насте ведь не было видно, а квартира ее бабки и Олега, если она сорок пятая, — на одном этаже. Я пересела на скамейку. Отсюда сквозь листву мне отлично виден Олег, он сидит у окна, и курит, и стряхивает пепел, и не смотрит в мою сторону. Я впервые одна на скамейке и как будто встречаю на ней — себя и Настю, себя и Олега. Почему он меня не видит? Самой, что ли, к нему подняться?
Вот еще, за мужиками бегать. Иди-ка домой, джаным1.
А в моей двери извещение: “… телеграмма, почтальон не застал вас дома, и вы можете получить ее по адресу…” Блин, в центр ехать, кой черт понес меня во двор!
“Приглашаетесь разговора Махачкалой…” На послезавтра. Значит, мама доехала и телеграмму мою получила. В Сарапуле автобус дороже, чем такси в Туркмении, и на поселок я возвращаюсь пешком, постепенно озверевая от собственного легкомыслия и скупердяйства. Зато по пути я съела ротфронтовскую шоколадку. Иначе меня никогда бы не хватило на следующий подвиг.
Его окно было по-прежнему открыто, я остановилась и крикнула:
— Олег!
Выглянула его мать. Отступать поздно.
— Тамара Александровна!
— ?
— Олег дома?
— Спит. Разбудить? Что, очень уж скучно?
Я смеюсь и киваю.
— Да ты сама поднимись.
— Да неудобно.
— Ай! — она махнула рукой. Я взбежала на третий этаж.
— Заходи.
Я опасливо разуваюсь, заглядываю в комнату. В черных джинсах, он спит лицом к стене.
— Олежка, к тебе пришли!
Он поднимет полуседую голову от подушки и улыбается. Я первый раз вижу его так близко при свете дня.
— Ты? Привет.
— Бедняжка, девки сами к нему на шею вешаются, — комментирую я свое появление.
Улыбка еще роскошней: “Мам, ну так что? Проводи гостью на кухню, я сейчас”.
Он появился на кухне, когда я изучала голых красавиц, наляпанных на холодильник.
— Это не я, — оправдывается он, — я только самую первую налепил, вот эту. А дальше — ко мне друзья приходят, один добавил, второй… А ты молодец, что пришла.
— Мне просто на тебя в носках поглядеть захотелось.
Он смеется:
— Вот оно что! А я на другое утро нарочно на скамейку вышел, все на твои окна смотрел — вдруг мелькнешь, хоть поздороваться.
— По правде, я тебя видела. Так не то что выглянуть, я, наоборот, весь день подальше от окон держалась.
— Я потом ушел, в двенадцать ночи вернулся, пьяный. А пока меня не было, друзья заходили, мне еще бутылку оставили. Вот я сегодня днем сидел, думал, с кем бы ее выпить? Один прошел, зову — отказывается, другой — тоже. Да что вы все сегодня? Ну, я один ее приговорил и спать лег. И ты пришла.
Я не вникаю в смысл слов и не могу надивиться, возможно ли такое светлое очарование? Я терпеть не могу тех, кто старше, почему же сейчас так легко, как с ровней? Может быть, потому, что когда-то я тянулась за сестрой и ее друзья были добрей ко мне, чем сверстники?
— Сейчас я переоденусь и мы пойдем на улицу, — в подтверждение слов прикасаясь к руке, — а пока ходим, мамик пирог испечет, правда?
Идем до соседнего дома, я держусь от Олега за километр.
— Ты со мной зайдешь тут к одному.
— Да неловко как-то.
— А почему бы и нет? Ты со мной, так? Ну все, — пока мы поднимаемся по лестнице, — ты ведь будешь моей женой?
— Я?!
— Ну… годика через два
— Тю, я за два года двадцать раз замуж выйду.
— Нет, я серьезно.
— Ты ж сказал, что больше не женишься. Я только на этом условии согласна с тобой ходить.
— Это мы еще посмотрим.
Нам открыли: “О, проше пани”!
— Куда проше? До гиляки?1
Хозяин очарован. На мое счастье, он белорус лишь наполовину и не настолько знает язык, чтобы загрузить меня.
— Это Вова, — сообщает Олег, — а это моя будущая жена.
— Олег, прекрати! Я ведь могу и на слове поймать, что делать будешь?
— Буду десять штук на свадьбу искать, — синие лукавые глаза.
Вова целует ручку и вiдкрито восхiщаэтся мною: звiдки я такая; но Олегу важней, сможет ли он обеспечить бутылку: “У меня не хватает”.
— У меня вообще нет, — Вова норовит облобызать меня и потрогать. Я выкручиваюсь, и мне смешно.
— А у матери? — допытывается Олег.
— Ее нет, ушла куда-то.
Вову безжалостно вытащили на улицу. Поиски водки (денег) по нескольким адресам.
— Тебе, наверное, стыдно с нами мотаться? — Олег.
— Нет. Мне интересно.
Мы сидим возле фирменного магазина ликерки, Вова лезет ко мне: “Нет, ты просто прелесть”, Олег, смеясь, садится между нами: “Ты лучше раскинь мозгами, где еще попытаться”. Какие-то алкашки страшно заинтригованы мной. А я ими. Подъехала машина — женщина за рулем. Выходит, выдергивает ключи, захлопывает дверку.
— А стекло-то не подняла, — ухмыляется Олег, — я могу и угнать, это же моя специальность раньше была.
Я не верю. Он апеллирует к Вове, но тот знает одно: “Ексель-моксель, ты ж такая девка, поедем завтра за Каму”.
— Вова, что дальше делать будем?
Бедняги. Но их страдания мне уже надоели.
— А почему ты такой седой?
— Так получилось, — беспечная улыбка.
— И все же.
— Вот когда станешь моей женой, — он поднялся, — я буду рассказывать тебе на ночь сказки. Идем обратно.
— А ты расскажи сейчас.
— Одну, может быть, я расскажу сегодня, — соглашается он.
Идем, Вова одобряет мой походняк, вид сзади.. Поворачиваюсь к нему передом — новая порция восторгов. Олег улыбается.
— На фиг он нам нужен? — взмолилась я.
— Сейчас он найдет нам выпить, и мы от него избавимся, — утешает он, — и пойдем к тебе.
Я смотрю на него с сомнением.
— Не такой уж я развратный, не бойся.
— О нем хорошо подумаешь, он еще и обижается.
Улыбка.
— Нет, ты просто — во! — посылает мне поцелуй Вова.
Мать у Вовы еще не вернулась.
— Ладно, вы тут посидите, а я схожу до магазина и вернусь, — теряет терпение Олег.
Через час. Я сижу на подоконнике, пью хмельной квас и смотрю вниз.
— Слезь, выпадешь, четвертый этаж все-таки, — беспокоится Вова.
— Не, тут удобно… И держать меня не обязательно.
— Ай, что я стараюсь, — обижается Вова, — сразу видно, кого ты высматриваешь. Иди, я тебя не держу.
Я поспешила этим воспользоваться.
Блин, где Олег? Но — он выходит из своего подъезда, серьезный и торопливый: “Как Вова? Мать не пришла? Идем, тут ребятам помочь надо”. Ребята ждут на углу, их двое, одного зовут Валера. Я стою на почтительном расстоянии, обгрызаю былинку и делаю вид, что слушаю: стиральная машина, срочно, продать, документы, деньги, наезды. Какие роковые страсти в этом городе.
Вчетвером — дальше. У “Березки”, единственного и неповторимого кабака на поселке, Олега слегка тормозят: “О, в белой рубашке! Трезвый, значит”, и он представляет мне еще двух пьяных мужиков. Один — Андрей, муж этой женщины с коляской. Чуть покачиваясь, он зависает надо мной: “Ты меня сегодня видела с женой? Все, я семейный долг выполнил, теперь гуляю. А это что у тебя”?
Пытается снять с моей майки травинку.
— Да что вы все сегодня как взбесились, а я прикоснуться к ней не могу, — жалуется Олег.
— А я что? Я ничего, правда?
— Ага, все нормально. У вас жена хорошая.
— Я ее по всей стране искал. А нашел в Сарапуле. Я десять лет в КамАЗе прожил. Была у меня одна, в Краснодарском крае. С дворцом, с “Волгой”. Только шлюха чуть-чуть. А я этого не стерпел. Что, думаешь, мне тридцать пять, так и не стоит ничего? Нет, Андрюху еще любят девчонки.
— Пусть дальше любят, — я догоняю Олега. Он ищет покупателей, за машину хотят триста, Валера Олегу должен, и он надеется выцепить с них хотя бы полтинник на карманные расходы. С третьей попытки покупательница нашлась. На переговорах мы с ним не присутствуем, ждем на крылечке какой-то общаги.
— Что, устала? — усмехается Олег. — Бывает, и не так побегать приходится. Они — наркоманы, видишь, уже из дома все тащат.
Вышел Валера: “Дали сто пятьдесят, остальное — через неделю, а нам самим надо двести. Извини, Олег, нас базаровские прижали, сам знаешь”.
Облом.
Олег безмятежен: “Что ж, пошли к Вове”. Начинается дождь, он весь день короткими перебежками, но сейчас, похоже, всерьез, не переждать, такой уж здесь климат. Мы спускаемся по ступеням, крупные теплые капли; мне и прикольно, и грустно, я забыла, что шарахалась от Олега еще час назад, и он берет меня за руку.
— Уже можно, — констатирует он, и от меня ничего не осталось. Он ласкает ямку под ладонью, а мне — почему так хочется плакать? Я иду с ним — там, где столько ходила одна, как могло мне присниться все это?
А у Вовы 0,25 “from all soul” и ледяной квас для меня. Я сижу на окне — по карнизу жесткие струи, мы успели до ливня. Олег садится рядом, подставляет ладони под дождь, и светлеют глаза: “Я Водолей, люблю…”
— Кто не любит такое!
По асфальту поземка, будто бабочки плещут крыльями над водой. Гром. Мы закрыли окно, пересели к столу, но Вова не может жить без моих коленей, и мы с Олегом поменялись местами.
— Нет, сиди тут, — Вова.
— Хочешь, я тебе девку подведу? — предлагает Олег.
— Сколько ей?
— Лет девятнадцать. Да хоть сегодня схожу, на завтра договорюсь, раз ты такой, не можешь… Конфеты там, бутылку приготовь. Денег не надо. Только вот еще что — резину в аптеке купи, я ничего не гарантирую.
Из-за двери возникает старуха:
— Ты в этом доме живешь? Туда и води, а сюда не надо.
Олег только повел бровью. Дверь закрылась, разговор продолжается.
— А ты что? С Надеждой?
— Нет. Я все, ушел. Наверное. Да, все. Если мужчина принял решение, он уже не вернется, правда? А насчет девки я тебе серьезно.
— А она — как?
— Говорю тебе, я никого не проверял. Я сам только с женами и любимыми.
Я изучаю стакан с квасом — слишком холодный, не много ли мне?
— Ты что, заснула? — Олег.
— А мне что, разговоры ваши слушать?
— Ексель-моксель, ты ж… ты ж просто прелесть, — мысль Вовы возвращается ко мне, — ты — во!
Это я уже слышала. За окном хлещет дождь, когда же я уйду отсюда?