Весенняя стрижка овец и красавиц

Вообще у меня в обиходе две модели: «налысо» и «подлиннее». Налысо – это реально почти налысо. Каждая средняя волосина – от полутора до двух сантиметров. Подлиннее – это реально тоже почти налысо. То есть длина средней волосины, помимо чёлки, выставляется в +0,5 см.

Куафюрша Аня, с которой мы скоро отметим десятую годовщину регулярной совместной жизни, эту мою таблицу мер и весов хорошо знает. И даже способна угадать, когда какая модель пойдёт в дело.

Сегодня ошиблась. Думала, к весне девушки хотят подлиннее, потому что не овцы. А девушки захотели овцами. Поэтому налысо.

                *       *       *

На самом деле, налысо очень удобно. Голимая экономия – воды, шампуня и времени. Лысая башка высыхает значительно быстрее, чем закипает чайник. Так что фен уже без надобности, значит, еще и электричество экономится. А если учесть, что я уже 10 лет пользуюсь расчёсками только в особенно торжественных случаях, то есть в Новый год, на 8 марта и еще раз случайно, то и на расчёсках неразорительно. Сплошная польза и выгода.

Раньше, когда 10 лет назад, девушка носила причёску «гордость красавицы». Если без понтов – косу. Тоже было очень удобно – с точки зрения суеты: расчесала, заплела и пошла. И никакой «Модный приговор» не допрёт, в каком году ты последний раз мыла голову.

Для разнообразия косу можно было заколоть на затылке, а ля греческая девушка. Но система «конский волос» – по толщине продукта и по его количеству на башке – эту причёску превращала в пыточное орудие. Нос всё время к небу, голова назад, шея уставала страшно. В разгар остеохондроза такие фантазии очень некстати.

Ну, и экономии – никакой и ничего. Шампуня надо полведра, воды как среднего слона помыть, времени на просушку – столько не живут. Фен по тем временам приблуда буржуйская и не в бюджет, да и толку ноль: конский волос от напора горячего ветра электрической пустыни превращался в копну саксаула с элементами верблюжьих колючек. Расчёски ломались на раз.

Зато, конечно, сокровище. Мама из моих десяти «лысых» лет восемь причитала, ударяясь в воспоминания: какую красоту загубила!

                *       *       *

Однажды пришлось нанести вероломный удар по семейным мифам и легендам. Для начала прищуриться в момент, когда женщины нашего очага приступили к ностальгии, и иезуитски спросить: а если такая красота, чего ж вы меня всё детство стригли «подгоршок»?

Я-то помню, чего. Всякие там косички для рабочей советской женщины, матери семейства из двух детей и мужа, роскошь. Нет, я знаю, о чём говорю, я потом с этими волосами долго имела дело. Они толстые, жёсткие, с завитушками в неожиданных местах. Они в гробу видали реагировать на бигуди и плойки. Они категорически не делились на ровные три части, необходимые для плетения кос. А из кос вылезали и топырились во все стороны. Мыть всё это счастье тоже было нечем. Закваска и зола из обихода уже вышли, а антипедикулёзный шампунь «Воши, гоу!» через железный занавес не завозили. Было мыло «Земляничное», никак не приспособленное для смягчения конских хвостов. А также «Банное». Оно ещё меньше приспособлено.

Ну и некогда рабочей женщине, это, конечно, поперёд всего.

Женщины нашего очага в лице мамы и сестры Светки от таких несправедливостей чуть не подавились. Взвыли в унисон, каждая – своё. Мать семейства как раз вот за занятость и трудодни, а сестрица в сторону морали. Какая же я бессовестная и неблагодарная, когда она мне собственноручно в первом классе косы заплетала!

Тут пришёл мой черёд онеметь от возмущения. И я громко онемела: ты мне косы заплетала, когда я в восьмом классе училась! Когда мне с четвертого класса доверили башку самой мыть и расчесывать, я тут же прекратила её стричь! И к восьмому классу у меня выросли косы, которые ты потом и заплетала! А до этого был «подгоршок», который к утру неизменно превращался в «я упала с сеновала»!!!

Сестрица в дыбы. Принялась меня совестить с двойным энтузиазмом, характерным для налоговых начальников из нефтегазовых Клондайков. Про дефицитные в 80-е годы прошлого века импортные заколки, махровые резинки и «невидимки» с вишенками. Которые она мне возила из своего Кемерова, когда училась на экономиста.

Вот тут-то девушка и прокололась. Потому что у нас разница в пять лет, и когда она начала учиться на экономиста, я пошла в шестой класс. То есть начались разночтения в показаниях.

                *       *       *

В общем, апогей тихого вечера семейных воспоминаний. Исторический шторм баллов в 12 и ещё немножко мировой пожар. Хоть МЧС вызывай. Альбомы в ход пошли. Это уже по моей инициативе. Она, может, и налоговый начальник, но я всё-таки тоже не хрен собачий. Журналист. Буквально королева факта, боец информационных фронтов. Бла-бла-бла – это всякий может. Доказательства где? Документы?

А вот они, в синем плюшевом семейном альбоме, которому лет, наверное, как мне. Только я выгляжу лучше. По крайней мере, не такая синяя и не пахну дохлой молью и нафталином…

Прямо странице на двадцатой – улика. Мой несравненный портрет сентября 1975 года – в косеньком овальчике с виньетками из канцелярских принадлежностей. С цитатками про школьные годы чудесные и незабываемый первый класс. И я там вся в «подгоршке» с неизменно торчащим клоком волос из-за уха.

Этот клок из-под горшка немало мне крови и нервов попортил. Потому что торчал всегда, независимо от мастерства стригаля из местной овчарни. Может, исключительно из-за этого клочка я после четвёртого класса взялась отращивать косы… Отрастила и носила по самый 2002 год, регулярно изводя по полведра шампуня и ломая расчёски.

                *       *       *

А потом… И это – второй аргумент, которым я окончательно добила милую семейную привычку воздыхать по потерянной девичьей красе. Потом в хорошо промытой шампунем конской копне обнаружилась такая же конская – по толщине и неистребимости – седина.

Нет, серебристые издержки века краткого и полного скорбей случались и раньше. Отнюдь не от душевных мук и страданий. Скорее, от образа нездоровой жизни. Ночные бдения в «редакционные дни», курение и питие алкогольских напитков пользы ещё никому не приносили. А если учесть испражнения то пенициллиновой фабрики (в студенческие годы аккурат через Енисей смердела), то КраЗА (смердит аккурат по розе ветров от окна), тут и без всяких душевностей поседеть можно. Причём в младенчестве.

Мне ещё повезло – я 34 годика на свете протянула, покрывши голову тёмно-каштановой причёской. Так, мелькнёт один-второй седенький волос. Как телеграммки из будущего: «Скучаю. Жду. Твоя могилка». Дёрнешь, бывалыча, недрогнувшей рукой, – и ну дальше жить. Нездоровым образом.

И вот однажды смотрю – плохо дело. Как-то так враз увидела.  Что каштановой теперь только полголовы. А остальное жопа. В переносном, конечно, смысле. Как будто на меня пакет муки высыпали и плохо пропылесосили. Первая мысль была: здравствуй, старость! Пора учиться, как в гроб ложиться. Вторая – хренушки. Ничто так не красит девушку, как перекись водорода. А уж если на этом целые индустрии стоят – Wella там или L'Oreal – и ничего, не разорились, можно попользоваться их продукцией. Покрашу раз сто-двести, вдруг волосы привыкнут и больше седеть не будут?

Третья мысль стала фатальной. Потому что я вспомнила, как однажды хотела свой конский волос оттенить той самой перекисью. Культурно, в парикмахерской. Чёлочку. Пёрышками. Эстетка…

                *       *       *

Если бы тогда у меня уже была куафюрша Аня, она бы сделала по уму. Как потом показала практика, Аня с этим саксаулом справляется блестяще. Но тогда мы ещё не были знакомы. И мне достался средний советский маляр-краснодеревщик с ярко выраженным на лице желанием поубивать всех клиентов. Которые обязательно хотят «красивше» и не желают смиренно носить природные недостатки.

Девушка в перчатках, изгвазданных хной и басмой, наляпала на мою чёлку слой как бы препарата «Блонда». И отправила сидеть на жёсткой банкетке в обществе журнала «Бурда Моден». Через 20 минут подошла, потёрла несвежей тряпочкой одну прядь, убедилась, что фигвам – жилище северных индейцев, и пошла уродовать другую клиентку.

Ещё через 20 минут, потерев и убедившись, она начала пыхтеть сквозь зубы, что такие, как я, могут испортить весь день одной своей чёлочкой на неделю сразу. Ещё через 20 минут велела мне самостоятельно смыть синюю пакость, рассчитаться в кассу и валить оттуда. На вопрос: а когда будут благородные светлые прядочки? – рыкнула: «У вас – никогда! Это ж надо, какие волосы упорные…».

Вместо благородных светлых прядочек в моей чёлке наблюдалась пакля ржаво-мазутного цвета.  Конский хвост погиб, но тлетворному влиянию химии не поддался.

Скажите, пожалуйста, о какой покраске волос длиной ниже лопаток и толщиной в руку может идти речь, когда тут такая несгибаемая сила природы? Драть потом эту паклю непредсказуемого цвета овечьей пуходёркой?

Я повздыхала, поплакала, пожалела свою загубленную молодость и пропащую жизнь… Потом пришла в парикмахерскую «Красота и здоровье», куда только что поступила на службу недавняя ученица куафюра Аня. Села в её невостребованное  кресло и сказала: «Налысо. Только подлиннее…»