Пояс целомудрия

       Саша Чайка.
               

Пояс Целомудрия.               

 Посвящается А. Михолап,
юному и преданному другу.


    Несколько недель подряд кухонная форточка держалась на честном слове добросовестного шурупа. Ржавый шуруп крепился, как мог,  с усердием выполняя свою работу. Его расшатавшийся собрат - такой же ржавый шуруп, не выдержал безразличного отношения  к себе и выпрыгнул из крепежного паза. Он укатился в неизвестном направлении в поисках лучшей доли. Его обязательно подберет какой-нибудь докучливый прохожий и пристроит по назначению. Без работы такой шуруп не останется - я был за него спокоен. А вот участь оставшегося, пока была не ясна и лежала на моей совести тяжким грузом.
  Каждый раз, когда я подходил к окну, чтобы закрыть или открыть форточку, он напоминал мне о своем плачевном положении легким и  тактичным поскрипыванием. Я вспоминал о нем и тут же шел к соседу-слесарю за инструментом. Но по пути мое внимание отвлекали, то   телефонная трель, то  требовательное мяуканье дряхлого кота под  дверью, то  еще что-то не менее существенное. И шуруп - бедолага  так и оставался без моего участия, в преддверии своего плачевного будущего.
    Все закончилось тем, чем должно было закончиться – осколками разбитого стекла под подоконником. Терпение шурупа лопнуло, он расшатался настолько, что никакие физические силы не смогли удержать его в пазу, и он, как и его собрат, отправился на поиски лучшей доли. «Ну, и бог с ним, - подумал я. – Никогда не поздно, что-либо менять в жизни. Желаю тебе найти хозяина, достойного твоего усердия и трудолюбия».
   Теперь надо что-то делать с отвалившейся рамой и кучей стекла на полу кухни. «Столько проблем только из того, что  этому ржавому разболтышу   не захотелось потерпеть еще чуть-чуть. Обидно, ведь  столько лет терпел, мог еще денек другой продержаться…». 
  Раздражение нарастало от того, что несвоевременная проблема выбила меня из моего писательского седла,  в котором я прибывал уже несколько дней. Мой Пегас  итак застопорился на одном месте. Нет, чтобы быть честным до конца, я признавал, что муза меня покинула, бумага  сиротела без гениальных мыслей. Тема «Сбои в работе канализационной системы города» меня не вдохновляла, но Филенгер, мой шеф,   редактор местной газеты «Огни большого города», никогда не выдавал гонорар авансом.  А тут еще этот шуруп…
  Я смел осколки стекла на лист со своими неоконченными виршами в адрес канализационных систем. Стеклянный скрежет в мусоропроводе был не последним напоминанием о шурупе.
 Я позвонил в дверь соседа слесаря. Я не сразу вспомнил его имя, но как мне казалось, все пожилые слесари обязательно должны быть Петровичами.
- Петрович, ты занят?
- А сосед, заходи, отметим государственный праздник…
  Петрович был на волне хмельного возбуждения, и назови я его  сейчас Билом Клинтоном, он не заметил бы разницы. Его трубы гудели и требовали напора. Я не мог составить ему компанию, так как расположение Филенгера было сейчас весомее. Мне пришлось отказаться от приглашения и объяснить проблему с  форточкой.
  Нет слов, чтобы описать чувство гордости за своего соседа, которое охватило меня, когда он, мой хмельной Петрович, опершись о дверной косяк, с видом хирурга, от которого зависит жизнь пациента, вынес вердикт.
- Нужен шуруп. Мне не жалко, но мои все закончились. Давай поставлю пока на старый. Не сомневайся, лет сто еще прохлопает твоя форточка. Отвечаю.
   Профессионал, одним словом. На том и порешили – поставить раму на старый шуруп, но начать работу завтра с утра.
  Я вернулся к себе. Вид окна вызывал во мне отвращение. Захотелось хлопнуть кухонной дверью, чтобы  все само как-нибудь рассосалось. И я был  почти   готов оставить все как есть, бог с ними со всеми - и с шурупом, и с форточкой, и с Петровичем-профессионалом…
    Но пасмурное небо за окном  надулось. Синоптики весь день вещали о надвигающихся буре, грозе и проливном дожде. Может, на время  природных катаклизм вставить в проем форточки подушку. Но, как известно, нет ничего вечного в этом мире, чем временные конструкции и постройки.  И потом, придется отвечать всем любопытным и сердобольным соседкам на вопрос: «Что у вас случилось, Алексей?». Перспектива поучений и сочувствий не радовала. Взвесив все «за» и «против», я принял окончательное решение, спуститься во двор и поискать под окном этот злосчастный шуруп.   
  Темнело. Улица готовилась к дождю. Воздух пропитался влагой. Вокруг не было ни души, и только ленивые коты  нежились на прохладных трубах. Я остановился под козырьком подъезда. Необходимо было рассчитать траекторию падения шурупа, чтобы максимально ограничить территорию поиска. После сложных математических расчетов, я приступил к поиску. Трава в палисаднике была густой, влажной и колола щиколотки. Я присел на корточки стал раздвигать заросли травы у корней. Не знаю, как долго я находился в таком положении. Но успел вызвать интерес у соседки с первого этажа. Она прокричала в открытую форточку «Что потеряли, Алешенька?»
 - Что потерялось, обязательно найдется, Галина Ивановна!- Ответил я.
 Она заняла пост наблюдателя – оперлась ладонями о подбородок и устроилась удобнее на подоконнике под красной геранью.
  И что у меня за привычка по любому поводу разводить философию. Сказал бы просто «Ищу шуруп». Так нет же, своим ответом я возбудил в ней такое любопытство, что она отказалась от просмотра сериала и настроилась на историю, о которой будет судачить с соседками дня три. Нет, все-таки, я настоящий писатель! Но сейчас гений  не пишет, а  ищет шуруп. Вот такая простая философия.
  Моя голова наполнялась мыслями, а руки делали дело. Спустя некоторое время  вместо ребристой поверхности мои пальцы нащупали что-то гладкое и выпуклое. Я представил, что это  золотой кулон, который сорвался с цепочки легкомысленной дамы. На крайний случай платиновая запонка с рукава настойчивого ухажера. Мое воображение закипело от прилива вдохновения. А зря… В таком состоянии опасно находить вещи,    воспоминания о которых вызывают желание напиться…
  Этот выпуклый и гладкий предмет оказался  стразом из огромной броши. Эту брошь, я узнал бы из тысячи безделушек, которые дарят романтики своим возлюбленным. И этот осколок цветного стекла сейчас сыграл роль проводника в мир, из которого я сбежал полтора года назад. Эта выпавшая страза из ее броши стала монетой для оплаты в те дали, в  которые я не желал бы    возвращаться ни за что и никогда.
   Болезнь прошла спустя полтора года и имя этой болезни Офелия. Нет, ее звали Алена, а не Офелия. Это я дал ей такое имя, как только распознал ее сущность. Она  ничего и  не скрывала  от меня. И я понял, что она должна носить имя Офелия, так как она безумна. Она безумна от любви к жизни,  безумна от бесстыдства в этой любви. Она безумная  расточительница моих принципов и счетов, по которым мне приходилось платить, забывая о природной гордости и мужской чести…
  Я вернулся в квартиру. Кухня приветствовала меня сквозняком, кухонная дверь  язвительным скрипом. Я достал из холодильника бутылку водки. Зубами сорвал акцизную этикетку и таким же отчаянным рывком крышку. Выпил несколько глотков. Остановился. Почувствовал горечь во рту и сделал еще несколько глотков. «Эх, накрылась моя статья о канализации», подумал я и безвольно осел на табурет. Желание забыться не проходило. Я налил водки в чайную кружку и стал пить маленькими глотками, представляя, что пью коньяк. Хотелось пьянеть без суеты и спешки.  Наверное, я уснул.
 

  Я пришел в себя, когда услышал странный звук над ухом. Будто кто-то катал по столу железный предмет. Я поднял голову с локтей и увидел Алену. Она сидела напротив меня, слегка касаясь спинки стула, с острой коленкой над столом. Кистью водила по столу, выпуская из-под ладони отвратительный звук железного  скрежета.
-Вот, возьми свой дурацкий шуруп. Когда же ты научишься работать руками так же гениально, как головой? Мама была права – у тебя руки растут не оттуда.
- Откуда не оттуда?
-Не злись,- Алена зажала шуруп между средним и указательным пальцами как сигарету. - Курить охота… У тебя есть что-нибудь?
-Нет.
- Не начал еще?
- Нет. И не собираюсь.
  Алена положила шуруп на край стола и щелчком задала ему инерцию движения в мою сторону. Шуруп с противным грохотом прокатился по столу и упал в мои ладони. Она встала и потянулась к кухонным шкафчикам на стене.
-Где-то здесь я оставляла заначку…  Как чувствовала, что еще увидимся.
-А без дыма никак нельзя?
- Нет, нельзя. Так, так, значит в мое отсутствие на эту территорию не ступила ни одна женская нога, то есть ни одна женская ладонь не касалась этой пылищи… Ну вот они, лежат и молчат. Дождались-таки своего смертного часа.
  Алена села напротив и чиркнула спичкой. Дым обволакивал ее с головы до пят, но не растворялся в воздухе, а зависал над ее головой облаком. Облако увеличивалось в размере и через минуту все помещение наполнилось дымом. Не спасали ни тяга над газовой плитой, ни отверстие в оконном проеме.
- Ты забыла, что у меня астма? Хватит дымить.
  Я  требовал грубо. Так грубо, как может требовать мужчина, не  желающий вызвать жалость к себе. Но об этом можно было бы и  не беспокоиться. На сочувствие с ее стороны  я перестал  рассчитывать, когда понял, чем  она отличалась от женщин ее возраста. Женщин взрослых и неодиноких.  Она с остервенелым упрямством делала все наоборот, выдавая свое упрямство за жизненную позицию. Когда у Алены было хорошее настроение, все ее капризы казались милыми, безобидными шутками. Когда мы ругались, все ее «деланье наоборот» превращалось в пытку для моего самолюбия. Я готов был задушить ее, только бы положить конец ее безжалостным выходкам.
  Но сейчас она не пыталась вступить в противоречивые рассуждения. Она стремительно потушила сигарету. Дым испарился в то же мгновение. Запах табака исчез, как будто его здесь никогда не было.
- Ты не должен был со мной так поступать,… вышвыривать как котенка. Просто вышвырнуть и все. Жестоко поступать так с первой женщиной в своей жизни. Неужели, спустя полтора года, ты не согласишься со мной, что был неправ, что поторопился. Да, ты доказал свою способность к принятию решения. Но не обязательно было воплощать его в жизнь….
  Она еще несколько минут тянула заунывную песнь о несправедливом отношении к ней с моей стороны. Я не перебивал, слушал и  думал, что, наверное, вот так же пишутся монологи для героинь мыльных опер - на основе жизненного опыта  какой-нибудь из статисток, случайно попавшей  в съемочный павильон.
- Ты занялась сочинительством? Наверняка, заканчиваешь историю про несчастную любовь и волосатые руки на белоснежной груди. Взяла себе псевдоним? Раскройся. Обязательно куплю с лотка твой первый шедевр…
- Да, я действительно начала писать. (Очень тихо. Почти шепотом). Потому что я хочу разобраться в мотивации поступка любимого человека.  (Очень громко. Надрывно и со слезами, конечно). На каком основании  мужчина вышвыривает  за дверь женщину, любящую его  больше жизни? Ты бесчувственная сволочь!
- Ты, Алена, сумасшедшая! – Воздуха почти не осталось. – Ты укладывала в нашу постель всех,  кто тебя хотел! Всех, кто тебя не хотел, ты тащила в наш дом! И сейчас  у тебя хватает наглости меня обвинять в бесчувственности?!
- Оставь свои литературные обороты, говори, как слышишь, говори как есть: «Я Алексей Свиридов - бесчувственная сволочь!»
- А ты, значит, чувственная сволочь? С чувством избавилась от ребенка…
- Не смей! Мне больно вспоминать об этом. Я заплатила очень высокую цену! Я повторяю,  ты бесчувственная сволочь!
  Я понял, чего она добивается! Она провоцирует меня на то, чтобы я ее ударил.  В дни совместного с ней  бытия мысль о   «зверском поступке»  с моей стороны был ее несбыточной мечтой.  С  попыткой  рукоприкладства ей иногда доводилось сталкиваться, но до мордобоя я никогда не опускался.  Все, на что я был способен,  так это на резкий взмах руки, которым  рассекал воздух над ее головой. И все.  Сейчас Алене и этого хватило бы, для того, чтобы выставить себя жертвой. И тогда она могла бы рассчитывать  на жалость к себе. И как только бы я проявил слабость, поддавшись состраданию, она всеми правдами и неправдами начала бы вызывать во мне желание ее утешать, жалеть, ласкать и приголубливать.
  Но моя воля была в броне. Теперь-то я не поддамся  всем ее хитростям. А сил на самооборону не осталось. Все они были потрачены на зализывание ран, которые появились, как только я сбросил рога.
- Неправда, у тебя никогда не было рогов. Поверь мне, только ты был моей опорой и надежным плечом….
   Пока Алена  фонтанировала эпитетами в честь моих человеческих качеств, я успел подумать о нашей с ней  духовной связи и о способности слышать мысли друг друга.  Сейчас, она как будто бы влезала в мой мозг и считывала все мысли.
- Никаких преувеличений, милый, на счет твоих человеческих достоинств. Я говорю  о том,  о чем сама знаю …
  Мое озлобление росло. Теперь я чувствовал ее присутствие  в каждой клетке тела. Теперь я должен запретить себе думать в ее присутствии?
- Боже упаси! Думай, дорогой мой, единственный, думай при мне. Я не собираюсь вползать в тебя, я просто хочу, чтобы ты понял, как я тебя люблю… Понял и вернул меня обратно.
- Этого никогда не будет…
Алена  взмахнула рукой, потом другой и замерла в позе кающейся Магдалины.
- Я всегда считала, что мы с тобой необыкновенная пара. Ты мой Мастер, я твоя Маргарита.
- Нет, Алена, ты не Маргарита, я не Мастер…Уходи. Я устал от твоей болтовни.
- Значит, ты не пишешь свой роман? Я пришла помочь тебе. Хочу быть твоей музой, как раньше, помнишь?
-Не помню…
-Я очень хочу тебе помочь, чтобы ты оценил мой поступок и пожалел о своем…
 Я видел, что Алена начала впадать в безумие. Пора было заканчивать все эти бесполезные разговоры и небезопасные жестикуляции. Я знал, чтобы ее остановить, я должен ее озадачить,  о чем-то попросить.
- Хорошо, можешь остаться ненадолго.   Мне  необходима твоя помощь. Я работаю над статьей о канализационных системах города. Застопорился на месте…
-Нет вдохновения…   Я помню твое мучительное состояние…
-Можешь подбросить пару идеек, завернуть их в красивую обертку. Если Филенгеру понравится,  поделюсь с тобой гонораром.
- Он мне абсолютно не понадобится… - Алена придвинула стул ближе, выпрямилась как струна. Я положил на стол лист с неоконченной статьей и ручку, и вышел из кухни. Я зашел в спальню, задвинул щеколду на двери, разделся и лег в постель. Я был здоров, и сон пришел ко мне без приглашения. Мне было наплевать, что Алене придется натягивать плащ без моей помощи, никакой жалости к ее беспомощности не возникло. Я окончательно выздоровел, и дверь была на щеколде.
 

   Когда я проснулся, за окном уже кипела привычная жизнь - грохотал по рельсам трамвай, дворничиха шуршала метлой под окнами, истошно вопили малыши, которых тащили в детский сад, как ягнят на закланье. Я любил утро. Я чувствовал его вкус. Смаковал и растягивал удовольствие от встречи с новым днем. Но так было не всегда. Я научился этому после того, как остался один.
   После разрыва с Аленой испарилась необходимость срываться с постели в непонятное время и бежать неизвестно куда, чтобы спасать ее заблудшую душу или  еще чью-нибудь заблудшую душу, или просто душу ее очередного воздыхателя. Теперь все заботы и переживания остались в прошлом. Ушли сразу после того, как только я собрал ее вещи и выставил их за дверь. Петровичу пришлось попотеть над новым дверным замком. Я же не поленился и совершил обряд прощания с прошлым. Для этого  сходил на городской пруд и выбросил ключ от прежнего замка.
   Я помню, что, стоя на мосту, чувствовал прилив творческой энергии и записывал на лотерейном билете все, что лезло в голову. Около года назад Алена выбрала этот лотерейный  билет специально для меня. Мы зашли на почту, чтобы отправить телеграмму какому-то Сергею, которому было плохо именно сейчас, и он был на грани свершения глупости, которая привела бы его к трагическому финалу. Бред, чушь, обидно!
   Я заплатил за телеграмму с текстом во весь бланк. Алена попросила второй, но ей, слава богу, отказали. Я оплатил уведомление о доставке телеграммы адресату лично в руки. Алена стала требовать, чтобы ей уведомления не приносили на указанный адрес, так как ее там все равно не будет, а позвонили  по номеру. Такой услуги телеграф не оказывал, но после ее душевных объяснений, приемщица телеграмм пошла навстречу и пообещала оказать такую услугу, если начальница почты даст свое письменное разрешение. «Но услуга будет стоить в пять раз больше, чем  телеграмма и уведомление о ней». «Не проблема!»
  Ей никто и никогда ни в чем не отказывал, почему-то. И почему начальница телеграфа, кивая головой в такт всхлипываниям Алены на своей груди, согласилась сделать исключение и дала письменное разрешение, до сей  поры осталось для меня загадкой.  Я заплатил начальнице за сочувствие. В знак благодарности за мою щедрость, Алена попросила у начальницы лотерейный билет. Та пообещала, что билет обязательно окажется выигрышным.
«Вы, что, дорогая Светлана Пантелеевна?!!! Какой  выигрыш?  Он и так выиграл самый ценный приз  в своей жизни – меня!» Пришлось оставить чаевые и за лотерейный билет.
  И вот, стоя на мосту  над прудом, я все понял. Понял, как противно терпеть унижения, как болит сердце, душа и тело от коварства любимой женщины. Все мои открытия я записал на лотерейном билете.  Я описал их в  свойственной  мне манере - чувственной и легкой.
  Перечитал написанное несколько раз и сделал окончательное открытие – я болен! Я в бреду. И если не остановиться  прямо сейчас то, то завтра можно считать себя сумасшедшим. И про манеру свою я тоже все понял – бездарная галиматья психа.
  Все, что мне осталось сделать, чтобы не сойти с катушек, так это расстаться со всем навеки – и с ключом, и с лотерейным билетом, и с манерой писать чувственно и легко, и с  Аленой. Я завернул ключ в лотерейный билет и бросил бумажный комок в воду. Вот так  была одержана победа в семилетней войне с женщиной за право быть счастливым. Моим трофеем  оказалось время для собственной жизни!
  День мой  теперь начинался с чашки кофе,  звонка в редакцию, утренних процедур,  двух-трех строчек в записную книжку и толчеи в трамвае. И здравствуй новый день!
  Я встал с постели. Голова кружилась и на уши давила звенящая тяжесть. Надо бы постучаться к Петровичу, разжиться рассольчиком. Я дернул дверь спальни. Дверь оказалась заперта. Стало немного стыдно за вчерашнее бегство от Алены. Я вошел в кухню. Стол был пуст и немного влажен, блестел как бок начищенного самовара. Чайная кружка,  которая играла вчера роль коньячной рюмки, стояла на полке и так же блестела начищенным боком, годовалых следов от чая на стенках – как не бывало. Плита, кухонные шкафы, пол, посуда – все сверкало свежестью. Ветер шелестел накрахмаленными занавесками, и улица  приветствовала меня привычными звуками через распахнутую форточку. От развалившейся рамы не осталось и следа.  На ее месте стояла новая со стеклом.  По стенам кухни прыгали солнечные зайчики. «Ну вот, Алена, можешь, когда хочешь пустить пыль в глаза и прикинуться идеальной хозяйкой».
  И все-таки хорошо, что я запер дверь в спальню…  В голове опять звякнуло, в желудке булькнуло, тяжесть в ушах усилилась. Может, попробовать опохмелиться, в знак протеста всем канализационным системам города. Только бы Петрович был дома.
 Я шел по коридору и старался смотреть прямо перед собой, и  только я бросил мимолетный взгляд на телефон, он тут же зазвонил. Я расценил это как предательство друга.  С  нескончаемой трелью бороться было бесполезно, пришлось снять трубку.
- Алексей Дмитриевич! Вы еще дома?! Почему вас нет на рабочем месте?! Совсем страх потеряли?!
-Буду через сорок минут…
-Да, ладно, Леха, можешь не торопиться. Это я так ору, для устрашения, соблюдаю имидж начальника. Ты герой дня сегодня. Читай свою статью на первой полосе. Газета уже во всех точках… Эх, Леха, ты молодчина превзошел самого себя! Мы взорвем город его же фекалиями! Это бомба, поверь мне! Общую победу надо отметить. Даю тебе отгул за подвиг. Встретимся вечером и все обсудим. Жду тебя в семь, на нашем месте. Только не звезди!
  Голос исчез, в трубке остались короткие гудки, а я остался в полном недоумении. Я вернулся на кухню, на столе статьи не было, пробежался по коридору, заглянул во все углы и пошарил по всем полкам – статья исчезла.
  Так, все ясно. Алена решила подсуетиться и передать статью Филенгеру. Кто ее просил. Статья была препаршивая, во- первых, не окончена,  во-вторых, без общей концепции, с идеями, размазанными как каша по тарелке. Вот сумасшедшая…
   Я сел на табуретку возле телефона и решил, что надо успокоиться и что-то предпринять. Я набрал номер секретарши Филенгера.
«Редакция газеты «Огни большого города». Приемная главного редактора. Слушаю вас»,- промяукала трубка.
- Танечка, это Свиридов.
-Ой, Алексей Дмитриевич, поздравляю вас. Сегодня только о вашей статье и разговоры. Вы сегодня герой дня.
- Значит, статью передали?
-Да, Алена Ивановна приходила. Но я ее не видела. Тетя Шура на вахте сказала, что Алена Ивановна очень переменилась. Ее сначала никто из наших не узнал. А вот тетя Шура успела чаю с ней попить. А я не успела пообщаться, жаль, мы ведь так дружили…
- Все спасибо, Танечка.
  Я задыхался от волнения. «Хорошо бы водки. Благодетельница. Опять вползаешь в меня как гадюка. Нет, ничего у тебя не получиться. Можешь хоть весь подъезд вымыть и ковриками застелить…».  Я набрал номер вахты. Долго не отвечали. Потом ответил отдел продаж газовой кампании. Я набрал еще раз, опять какая-то непонятная организация, о существовании которой в городе я даже не догадывался - оптовый склад садового инвентаря. Пришлось взять себя в руки сделать еще попытку. Опять неудача. Парикмахерская.
  Отдышался, умылся холодной водой и нашел в тумбочке у зеркала в прихожей городской справочник. Открыл раздел «Информационные издания», редакция газеты «Огни большого города», вахта. Набрал номер. Трубка заскрипела как несмазанная дверь.
-Алло, редакция газеты «Огни большого города», вахта…
- Теть Шура, здравствуйте. Это Алексей Свиридов!
- Алексей Дмитриевич, здравствуйте. Поздравляю вас. Все только и говорят о вашей статье.
-  Спасибо, Александра Павловна. Статью вы передавали Филенгеру?
- Да, как только Алена Ивановна мне ее отдала, так я тут же ее положила на стол главного. А ваша Алена Ивановна такая хорошая стала, просто чудо с небес. Я ее не узнала сначала. Вроде ваша Алена Ивановна, а вроде нет… Пусть у вас все наладиться. Всякое в супружеской жизни может произойти, а жить-то надо!
- Спасибо за совет, Александра Павловна. Я вас понял, спасибо.
  Давление в моей голове поднялось настолько, что я ее уже не чувствовал. Я не мог понять, что же со мной происходит. То ли это была злость, то ли радость. Но я решил не поддаваться эмоциям.
«Нет, дорогая, я к тебе никогда не вернусь, даже если ты полетишь ради меня на луну. А почему, собственно, я должен возвращаться. Я тебе ничего не должен. И обратно я тебя не верну. Не дождешься…»
  Упиваясь внутренним монологом, я закончил утренние процедуры, оделся и вышел на улицу. Начинался день, новый день, солнечный и приветливый. Я успокоился. Осталась тихая, чуть сопливая радость. Я радовался этому дню, потому что знал, что никогда не впущу ее в мой день, в мой мир, в мою жизнь.

  Я шел по тротуару к трамвайной остановке. На пути встретился газетный киоск.
- «Огни большого города», пожалуйста.
-Закончились,- киоскерша виновато улыбнулась.- Но к обеду подвезут еще партию. Я могу отложить для вас, если вы точно хотите купить?
-Нет, спасибо, не беспокойтесь. Я куплю в соседнем киоске.
-А там тоже «Огней» нет. Только что подходил мужчина, спрашивал. И что там такого написали… Не успела посмотреть. Всю  партию продала…
-Не беспокойтесь…
  Я сел в трамвай, но сошел на следующей остановке. Решил, что лучше пройтись пешком, поразмыслить над неожиданным успехом. Я улыбался прохожим, они улыбались мне. Я был уверен, что все они прочли свежий номер «Огней» и благодарны мне за героический поступок. В чем суть подвига я пока не понял. Но тем сладостнее было мое томление в ожидании почестей и наград со стороны общественности.
   Я шел по улице и город, в котором я прожил восемь лет, город, который я никогда не любил и считал своим временным пристанищем, этот город теперь  не казался мне таким уж убогим. Пыльный тротуар улицы, затертые фасады домов дореволюционной эпохи, серые бесформенные вязы вдоль тротуара и пожилые люди с авоськами – все в эти минуты показались мне приветливыми и родными. Я смотрел по сторонам и как ребенок приходил в восторг от всего, что попадалось в поле зрения, от всего, что раньше мне казалось скудным и уродливым. Как будто город развернулся ко мне другим боком и сам ожил от моего внимания, которого я ему никогда не оказывал.
  Меня окликнули по имени отчеству. Я обернулся.
  Ко мне навстречу  с распростертыми объятиями бежал Игорь Сорокин, тоже журналист, фотограф и  так далее.  Универсальный специалист  с кучей профессиональных навыков в различных областях. Он отличался заносчивостью. Со мной держался снобом. Я был старше его лет на шесть, но этот факт не прибавлял мне авторитета в  его глазах. Он считал меня хлюпиком и бездарностью. И эти качества моей натуры определяли его ко мне отношение – снисходительно-разнузданное.
  Увидев его, я не выразил ни радости, ни огорчения. Просто увидел и все! Насторожило его ко мне обращение «Алексей Дмитриевич».
-Ну, вы даете, Алексей Дмитриевич!- Он подошел ко мне и готов был заключить меня в свои объятия. Я не позволил, сделав шаг назад.
-Да, ладно, Леха, не обижайся. Я тогда сказал о тебе, не подумав. Я же молодой, горячий, о будущем не думаю.  А ты молодчина! Молчал, молчал. Все про птичек, да про ромашки на городской клумбе. А тут такой выстрел.
  «Неисправимый сноб, но смелый. За это его и уважают…»- думал я и смотрел ему прямо в глаза.
-Леха, а давай это дело отметим. Давай мировую, а? Ну, за наше журналистское братство.
   Я упорно молчал. И мое молчание он принял за согласие. Схватил меня за локоть и потащил в кафе, возле которого мы встретились. Я вспомнил, что не завтракал, что хорошо бы чем-нибудь набить желудок, чтобы унять внутреннюю дрожь, прилипшую ко мне с утра. Я простил. И кто бы ни простил, если тебя угощают  в знак восхищения  твоим героическим поступком.
  Я заказал себе двойную порцию картошки с мясом. Салаты я выбирал по названиям  и выбрал  салат  «Цезарь», потому что чувствовал себя хозяином положения и  салат «Белая роза», чтобы оставаться снисходительным к причудам моего заносчивого собеседника.  Две чашки кофе и три пирожка с повидлом попросил подать горячими.
-Вот, милочка, гордись. Ты обслуживаешь Алексея Дмитриевича Свиридова. Если хорошо поработаешь, он оставит на твоей ладошке автограф. Знаешь, что такое автограф?... Эх, да ничего вы тут не знаете…
 Молоденькая официантка демонстративно  отвернулась от Сорокина. Она все время смотрела на меня, смотрела  как на киноартиста, восхищенно и трепетно. Не смотрела она только тогда, когда пыталась вспомнить ингредиенты салатов. Она щурилась и морщила нос. Такая смешная и добрая девушка. Мы защебетали  с ней как птички на ветке. Но нас щебет был прерван хамским вопросом Сорокина.
-А что девушка будет пить?
- Мы с клиентами не выпиваем.
-Ну, тогда принеси нам бутылку коньяка, нет, две бутылки. Давай работай, милая…
-Вы еще заказ не сделали?- Девушка не удостоила его взглядом, она задала вопрос через плечо, не поворачивая головы в сторону Сорокина. Сорокин обиделся и повел себя еще разнузданнее.
- Мне тоже самое. Коньяк сейчас неси!
  С первой бутылкой коньяка мы  не церемонились и пили коньяк как водку – залпом, закусывая черным хлебом и салатами. Со второй обходились с почтением. Пили глотками, смаковали вкус и пытались почувствовать терпкость на верхнем небе и аромат внутри коньячного бокала. Наверное, мы добились бы этих ощущений, если бы не запах жареной картошки и масла, на котором ее жарили…
   Сорокин ел шумно, барабаня вилкой по тарелке.  Почти не пережевывая пищи, куски мяса валились изо рта. Он подхватывал их, то вилкой, то пальцами. И много говорил. То есть делал несколько дел одновременно – пил, ел, говорил и пытался глубоко мыслить. «Не Цезарь»- снисходительно подумал я о нем, когда он промахнулся вилкой, не попав в рот. Жирный след от мяса на рубашке и лоснящийся подбородок – вот и весь Сорокин.
-Говорят, твоя бывшая приходила в редакцию… (Я даже не напрягся). Такую фифочку из себя состроила. Боже ты мой, ангел с небес. Я был на твоей стороне тогда. Ну, что я мог сделать… Она выбрала его, а он мне все-таки друг, Чечню прошли… И если бы ты попросил набить ему морду, то я никогда бы этого не сделал.
- Да, ладно, все в прошлом, я зла не держу. Ты совсем был не при делах.
  Сорокин действительно был ни причем. Он бегал по городу и сплетничал обо мне и Алене с каждым, кто называл его своим другом. Зарабатывал авторитет в глазах наших общих знакомых тем, что как сорока разносил новости и еще имел наглость высказывать свое мнение на счет наших с Аленой отношений. А его статей из Чечни никто никогда не читал, потому что их не брала ни одна даже самая захудалая газета. Свой вес он почувствовал тогда, когда одно столичное издание опубликовало его снимки  боевых действий на реке Нетхой под Катыр-юртом. Фото получились классные. Но у меня и тогда, и сейчас остаются сомнения на счет его причастности к этим снимкам. Сорокин был трусом, ну и бог с ним. Сейчас ему можно было быть благодарным за то, что он меня накормил, и я остался почти трезв.
-  Давай, Сорокин, до встречи!
   Мы пожали друг другу руки, и он затрусил в ту сторону, откуда пришел своей идиотской походкой, изображая вселенскую востребованость и неотложную занятость. Я посмотрел ему вслед только потому, что смотреть было некуда.
  День наполнялся духотой. Прохожих на улице не наблюдалось. Молоденькая официантка убирала со стола и  смотрела на меня как на киноартиста. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы побороть свою робость. Она оставила поднос на соседнем столике, поправила белый чепчик на затылке и подошла ко мне, робко перебирая страничками блокнота. Она волновалась, было забавно чувствовать себя звездой и наблюдать за волнением поклонницы.
-Ваш друг сказал, что вы знаменитость. Напишите свой автограф, пожалуйста. Когда я услышу о вас по телевизору, буду гордиться.
 Я усмехнулся.
-Нет, правда...
-Как ваше имя, богиня общепита?
-Алена.
-Ну что ж, Алена, давайте ваш блокнот.
 Теперь главное без философских назиданий. «Милой Алене от самого прожорливого посетителя. Роспись».
-Фамилию непонятно написали…
 Я написал свою фамилию понятно. Вернул ей блокнот и чмокнул ее в пунцовую щеку. Все. Пора куда-нибудь себя деть.


  Коньячный хмель медленно испарялся через капилляры. Становилось душно и хотелось в тень. Я перешел улицу. На другой стороне вязы были высажены плотнее друг к другу, и поэтому тень от них была гуще. Прохлады под кронами вязов не было, но спрятаться от палящего солнца можно.
   Я подумал, что не надо было выбрасывать шляпу, которую мне подарила Алена в тот день, когда издатель из Москвы позвонил и поздравил меня. Он пообещал, что обязательно возьмется за меня, что горд возможностью зажечь новую звезду на литературном небосклоне России. Никак не меньше. Но прошло уже два года. А звезду так и не зажигали. Рукопись пылилась на полках редакции. Издатель пенял на кризис в мировой экономике, а потом и вовсе стал избегать моих звонков. Секретарша ссылалась на неотложные дела шефа,  отправляла его в длительные, а потом и бессрочные, командировки. Надежд на издание книги не осталось. А шляпу я так ни разу и не одел. А когда мы расстались с Аленой, я отвез шляпу в деревню и подарил местному пастуху. Но он в ней тоже ни разу не вышел.
-Степаныч, почему без шляпы?
-А как потеряю? Берегу!
 Да шикарная была шляпа.
  В витрине магазина часы показывали четверть четвертого. У меня было время до встречи с Филенгером, можно спрятаться ото всех и подумать над развалившейся форточкой, шурупом, статьей и официанткой по имени Алена.  Факт совпавшего имени меня никак не настораживал и тем более не напугал. Никакой это не знак, не роковое совпадение и не судьбоносная случайность.  Алены не было в моих раздумьях. Я радовался, что мог признать окончательное выздоровление и не прописывать себе никаких микстур,  запоев,  бессмысленных диалогов с самим собой. Я не нуждался больше в лечении. Диагноз  «отверженный влюбленный идиот» снят окончательно.
  Я решил пойти к пруду в городской парк, расслабиться у воды, посплетничать со старичками, сыграть партию другую  в шахматы с гроссмейстерами - самоучками. А потом заглянуть в художественную галерею, где выставляются местные художники.
  По пути мне попалась парочка киосков, но «Огней» в них тоже не оказалось.
  Я сел на лавочку у пруда. Осмотрелся. В тенистых ивах прятались шахматисты за шахматными столами, пенсионеры с внуками и бездомные животные – ласковые кошки и унылые собаки.
   Я встал и пошел к столам. Но вдруг тишину парка разорвал свист притормозившей машины, с обратной стороны пруда. Этот звук привлек мое внимание, шахматисты невозмутимо двигали фигуры по полям.
 Это была милицейская машина. Из машины вышли два милиционера с дубинками и кобурами на ремнях. Они подошли к кустам у воды,  приосанились, сдвинули фуражки на затылки и скрылись в зарослях кустарника. Ветки затрещали. А через несколько секунд из-за зарослей показались их согнутые спины. Стражи порядка держали за ноги пьяного забулдыгу и волоком тащили его по кочкам. Человек был сильно пьян, но ему не было больно, потому, что он истошно, с надрывом пел «Марсельезу». В его пении было столько протеста, что я тут же представил его дальних родственников-революционеров, переворачивающихся в гробах. Бедолагу ударили пару раз дубинкой, но не для того, чтобы нанести телесные повреждения, а для того, чтобы он заткнулся. Он замолчал, но на мгновение, болевой шок прошел и он осыпал обидчиков такой нецензурной бранью, что теперь я представил, как ему рукоплещет братва с зоны.    
  В распоясавшемся дебошире я узнал Петровича! Я, конечно, кинулся его спасать.
-Извините. Я знаю этого человека. Это мой сосед.  Давайте я отвезу его домой. Со мной он пойдет.
  Петрович упирался всеми частями тела и никак не хотел влезать в машину. Доблесть и отвага стражей порядка зашкаливала. Они усердно стучали по спине Петровича дубинками. Он прекратил песнь узника, он обмяк. Его безропотное тело закинули в кабину.
-Ваше имя, гражданин?- обратился ко мне один из милиционеров, тот, что был меньше ростом.
-Свиридов Алексей Дмитриевич.
-Проедемся с нами.
-Но…
-В машину!
 Грубость бравого служаки меня насторожила. Я понимал, что работа у него такая - быть хамом и грубияном. Пришлось ехать. Машина скрылась с места преступления с тем же шумом, с каким подъехала. Как только мы выехали на главную дорогу, водитель включил сирену. Прохожие стали шарахаться, а водители машин уступать  дорогу.
  Я расслабился и представил себя мэром города. На перекрестке мы притормозили и пропустили вперед такую же дико орущую машину. Эскорт продолжил движение. И я повысил себя до губернатора области. Вот каково оно - быть в центре спецпроезда! Сплошное удовольствие.
  Все закончилось так же быстро, как и началось. Не прошло и трех минут, процессия въехала во двор УВД и торжественно остановилась у входа с обратной стороны здания. Успокоившегося Петровича поволокли в здание. Такая же бесцеремонность ждала забулдыгу из первой машины. Я не стал приветствовать Петровича только потому, что ему было бы трудно меня опознать – Петрович был сильно во хмелю. И я сидел и ждал дальнейших указаний.
- Выходите, гражданин. Пройдемте.
 Я вышел и пошел за капитаном. Рубашка его была мокрая от пота и прилипла к спине. От этого он  передергивался, и кобура била его по бедру. Мы вошли в здание, где было немного прохладнее, чем на улице.
-Стоять. Лицом к стене. – Услышал я за спиной и подчинился. Из соседней комнаты вывели Петровича и второго дебошира. Теперь они не кричали и не выражали протестов, а смиренно двигались в указанном направлении - вниз по ступенькам. Дверь за ними закрылась, и мы остались в коридоре  вдвоем с вспотевшим капитаном.
- А что со мной?
- Разберемся.- Капитан развернулся ко мне лицом. Капли пота скользили по его лицу, смотреть на его лицо было противно. Я перевел взгляд на погоны. Он сделал шаг в сторону, пропуская меня вперед.
-Руки за спину. Не останавливаемся. Десять шагов вперед!
-Я арестован?
-Не разговаривать!
  Разговаривать было не о чем. Я шел и отсчитывал шаги. На десятом шаге я остановился, напротив железной двери. Я вновь выполнил команду капитана, встал лицом к стене. Он отпер железную дверь.
-Заходи.
   Я зашел. На окнах решетки. В комнате из мебели – стол, мягкий стул у стола и железный табурет, прикрученный к полу болтами. Я осмотрелся  и хотел задать вопрос капитану. Но не успел. Дверь закрылась и ключ в замке противно скрежетнул.
  Вот это я попал.  Страха не испытывал, испуга не чувствовал. Жаль времени, которое придется потратить впустую, объясняя, кто я и что. Поверят ли эти бравые Пинкертоны, что я сосед Петровича, а не его сообщник и не собутыльник.
  По моим расчетам времени сейчас было около четырех. Я не думаю, что опознание моей личности займет сутки, поэтому я не переживал и немного радовался своему покою. Может, сейчас это самое подходящее для меня - остаться наедине с собой в замкнутом пространстве. Все-таки есть о чем подумать, сопоставить факты последних суток и понять, что же происходит вокруг меня. До встречи с Филенгером еще оставалось пару часов.
  Я осмотрелся. Вокруг ничего нового, кроме того, что попалось на глаза, когда я вошел. Я сел на мягкий стул. Облокотился о спинку стула, сложил руки на груди и прикрыл глаза.
  Пять лет назад мне довелось бывать в похожем помещении. Обстановка ничем не отличалась от этой. Только стены в той комнате были выкрашены в ядовито-желтый цвет, что раздражало. Стены этой были зеленого цвета, и от этого мне здесь было спокойнее. И  сидел я тогда на табуретке, а не на мягком стуле, как сейчас.
  Самая  дурацкая  история в моей жизни. Я проходил по делу косвенным свидетелем. Но отнеслись ко мне сначала, как к преступнику, потом как к подозреваемому. И только после пятого допроса, когда было установлено мое стопроцентное алиби, как к свидетелю.  Никаких извинений мне не принесли, обращались со мной по- хамски. И моя уверенность в непричастности к делу и желание отомстить обидчикам моей незапятнанной чести и совести развязали мне язык настолько, что я дерзил следователю, злился на него и иногда философствовал с ним. По окончании допросов мне вернули документы и отправили восвояси. В город я вернулся один без Алены.
   С моим косвенным свидетельством по делу мошенника по фамилии Бортнев заварила кашу Алена. Когда-то этот Бортнев, полный отморозок и рецидивист, поступил с ней благородно. Стукнул по голове в темном переулке,  взял все, что у нее было. Было немного – золотая сережка в ухе, вторую она потеряла еще до нашей свадьбы, и пара шелковых носовых платков в сумочке. Парня так растрогали ее шелковые платки, что он привел ее в чувства, вернул похищенное и вызвал «скорую», и, конечно же, влюбился в по уши.
  Алена  не могла не увлечься им. Для нее он был Робином Гудом, она взвалила на свои хрупкие плечи ответственность за его спасение. Пыталась вернуть ему веру в людей и в окружающий мир. Доказывала, что, несмотря на благородные Робингудовские цели, он все-таки должен отказаться от плохих поступков и  начать праведную жизнь под ее крылом и, о боже, в нашем гнезде. От сожительства в нашем гнезде  он отказался. Часто вылетая из-под крыла Алены, он возвращался с  добычей и одаривал ее дорогими вещицами и прочими сверкающими цацками. Алена некоторое время держалась, не брала подарки, боролась с угрызениями совести. Но Бортнев был настойчив и щедр  безмерно. Алена сдалась. Я тоже уступил ее прихоти и отпустил ее «погостить у подруги», не спрашивая имени. И так было ясно, что «этой подругой» был Бортнев.
  Спустя несколько месяцев Алена вернулась. В ухе у нее блестела сережка, больше никаких украшений на ней не было. Она плакала на моей груди и утиралась шелковыми платками.  Она попросила никогда не напоминать ей о «истории с подругой».
  Не прошло и месяца,   Бортнев    вернулся. Он вернулся телеграммой о помощи. Я не успел закрыть дверь за почтальоном, Алена рванула к выходу. К ней вернулось безумие. Со скоростью света она собрала все свои шелковые платки и   умчалась  спасать Бортнева.
   Прошел месяц и в мою дверь снова позвонил почтальон. Теперь телеграмма была  адресована мне. В телеграмме аноним указывал место, куда я должен явиться и время. В случае неявки, следовали угрозы. Угрожали человеку, который был для меня  «дорогим и единственным» и т.д.  В каждом слове текста была Алена. Бандиты обычно выражаются  без сентиментального надрыва.
  И начались мои приключения. Я должен был сеть в поезд. Я сел и поехал. В купе я был один, и это мне  показалось странным. Ближе к полуночи в купе вошли четверо парней(Болт, Перец, Малый, Карась) и Алена. Почти полчаса парни пытались объяснить суть дела, но я так ничего не понял. Алена все это время курила и старалась не смотреть мне в глаза. Не знаю, сколько времени могла продолжаться наша беседа, но она явно затянулась.
- Заткнитесь все.- Сказала Алена.- Я сама с ним поговорю. Вышли все.
 Парни подчинились. Вышли.
- Алеша, понимаешь, Бортнев  вляпался по-крупному. Ему нужна помощь.
-Ты предлагаешь взять его вину на себя?
-Не до шуток, у нас и так мало времени. Мы почти приехали. Постараюсь быть краткой. Адвокат сказал, что нужен  косвенный свидетель по его делу, т.е. человек, которому ничего от Бортнева не нужно, и которому Бортнев ничего не должен.
-А ты считаешь, Бортнев мне ничего не должен, и мне от него ничего не нужно?
-Считаю. Если ты не согласишься помочь,  я уйду от тебя навсегда.
-Так ты ушла к рецидивисту на время?
 Она так тяжело вздохнула, что сил на ответ у нее не осталось. В ее ладонях замаячил шелковый платок.
-Господи, Алена, опомнись! Ты наивна как ребенок!
- Адвокат сказал, что нельзя терять надежду…
-И на что надеешься ты?
-Максимум на год, до амнистии.
-Минимум?
 Алена заплакала и попыталась объяснить, но из всего сказанного я понял, что она опять впала в безумие.
- Алеша, ему грозит пятнадцать лет.  С его здоровьем он не выдержит таких испытаний. Он умрет, и я никогда не прощу себе, что оставила человека в трудную минуту, что прошла мимо, не протянула руку помощи…
  Все, ее крыша  пришла в движение… Мне захотелось ее обнять. Прижаться щекой к ее щеке. Прикрыть ладонью ее глаза и слушать, как рвется из груди ее сердце.
  Она встала, потом присела на край полки, потом опять села, закурила. Я открыл окно, стук колес ворвался в купе. Поезд мчался с максимальной скоростью. Алену отвлекал шум, отвлекала сигарета. Она выбросила ее в окно, попросила   закрыть окно. Собралась и начала свой бесконечно наивный монолог, из которого я убедился, что она круглая идиотка, настолько круглая, что вряд ли, кто захочет взять грех на душу и  воспользоваться  такой  наивностью.  Мне льстило одно - она считала меня сведущим  в делах юриспруденции и верила, что только я смогу помочь. Моя Офелия безумствовала.
- Алена, давай без истерик, по делу и в деталях.
-Спасибо, Леша…- Она потянулась ко мне, чтобы обнять. Я отстранился.
-Мальчики, заходите. – Парни зашли. Они смотрели на Алену как агнцы на пастыря в полях Эдема.- Болт, говори по делу и в деталях.
  Я усердно изображал интерес ко всему,  о чем говорили парни.  Радовало одно - Алена не проходила по делу, никаким боком.
  Следователь оказался профессионалом, но на всякий случай повозился со мной и моими выдуманными показаниями. И если бы он принес извинения за проявленное хамство, то я готов был  не только  отзываться с уважением о правоохранительных органах, но возможно и предложил ему дружбу. Приятный оказался малый в погонах.
  Адвокату удалось разжалобить присяжных, и Бортневу вместо положенных пятнадцати лет дали тринадцать общего режима. Братва ликовала. Я думаю не потому, что Бортнев просидит на два года меньше, а потому, что они не увидят его тринадцать лет. Нас с Аленой из зала суда повезли в ресторан, где собрался весь воровской бомонд. Все только и говорили об Алене, уважительно кивали в ее сторону и говорили тосты в ее честь. Она благоухала как майская роза. Я знал, что на ее аромат обязательно слетятся прожорливые насекомые. Мне не хотелось быть препятствием на пути матерых ворюг и разбойников.  Алена, наивная, польщенная вниманием, расставила свои сети. Мое предложение уехать из бандитского логова сию же  минуту, она пропустила мимо ушей и назвала меня бесчувственным.  Я покинул пирушку один и по-английски.
   Алена вернулась домой месяца через полтора. Разбитая, молчаливая и разочарованная. Мне пришлось чистить ей перышки. В долгих беседах убеждать, что она поступила правильно: благородно, именно так должен поступить нормальный человек, у которого понятия  чести и совести на первом месте. «Не каждая женщина в наше время способна проявить столько великодушия и благородства, сколько проявила ты, Алена». Этот аргумент сразил ее окончательно, и она поверила в  великое предназначение каждой женщины на планете  - быть мученицей. И теперь мне пришлось вымаливать у нее прощение за свое равнодушие к ситуации, в которой она оказалась.
-Если ты все сразу понял, то почему не остановил, почему не встал препятствием на моем пути?…  Неужели я заслужила все эти страдания, после всего, что между нами было, после всего, что я сделала для тебя…
  И так до бесконечности - обвинения, сожаления, раскаяния, признания в неземном чувстве. И снова рабыней к  ногам господина…(этим господином был я, но надолго ли?)
  Мы вновь стали жить вместе. До нового приступа ее безумства.

  Дверь отозвалась гулом, скрипнула и открылась. Вошел милиционер, попросил освободить стул и сесть на табуретку. Я пересел. Вошла девушка в голубой форме. Но, ни погон, никаких отличительных знаков на форме не было. Я представил ее  стюардессой с Боинга, пролетающего над островом  Гаити.  На лице деловая озабоченность, а в душе песня о вечном празднике любви. Ей очень шла форма.
-Спасибо. Вы свободны.- Сказала она охраннику. Он вышел. Мы остались вдвоем.
-Имя, фамилия, отчество?
- Алексей Дмитриевич Свиридов. А ваше?
-Ой, простите, я не представилась. Алена Ивановна Белик.
   Я не помню, как я оказался у окна. Наверное, я сделал это очень спокойно, потому что Алена Ивановна не выразила ни удивления, ни испуга. Она встала и подошла к окну.
-Вам, плохо, Алексей Дмитриевич? На вас лица нет…
-Все в порядке, не волнуйтесь.
 Мы остались стоять у окна. За железными прутьями матовые стекла, пропускающее солнечный свет, но скрывающее все и всех. Ни очертаний, ни силуэтов, стопроцентная невидимость. Алена Ивановна потянулась к шпингалету на форточке. Я помог ей открыть окно. На улице было душно, и в комнату ворвался горячий воздух.
-Можно я закурю?- Спросила она виновато. Я кивнул.- А вы хотите?
-Нет, я не курю.
-Так странно…
-Что странного в том, что человек не курит?
-Не волнуйтесь так. Мы отпустим вас. Мы задержали вас до выяснения личности, и все. Вы же не преступник и не террорист какой-нибудь.
-А вдруг?
 Она сделала вид, что не услышала  моего ответа. Я понял, что она волнуется, как школьница на первом экзамене. Девушка подошла к двери, постучала. Дверь открыл все тот же охранник.
- Слушаю вас, Алена Ивановна.
-Вот возьмите,- она отдала ему листок, на котором было написано мое Ф.И.О. -  И, пожалуйста, побыстрее. И дверь на ключ не закрывайте, пожалуйста.
- Вы стажерка?- Я почти пришел в себя и снова сел на табурет.
-Нет, что вы! Я только на первом курсе. Это папа настоял.
-Папа начальник милиции?
-Да. С ним спорить бесполезно. Решил за меня, где мне учится, сейчас практику мне устроил. Уверен, чем раньше я войду в профессию, тем быстрее осознаю ответственность. Он распорядился, чтобы  ребята привезли мне кого-нибудь на допрос. Алкашей я боюсь, вот вас выбрала. Папа ждет рапорта по всей форме. Поможете мне?
  Алена Ивановна благоухала нежностью и пороком. Ей не хотелось вести никаких протоколов допроса, ей не хотелось вести допрос. В такую жару ей хотелось раздеться на пляже, она знала, что обязательно привлечет взоры окружающих. Ей хотелось  под восхищенные возгласы поджарых парней войти в прохладную реку. Песнь  любви рвалась из ее души. Но я не собирался бросать ей спасательный круг. Надо, значит надо.
- Алена Ивановна, я готов ответить на все ваши вопросы.
-Алексей Дмитриевич, ваша профессия? Вы журналист? - Она начала робко, без энтузиазма. - Ой, нет, год рождения сначала.
 Я решил немного развлечься. Я молчал, плотно сжав губы, и покачивал головой из стороны в сторону.
- Я не с того начала…  Понимаю вас…
  Она вышла из-за стола и направилась к окну, явно хотела курить.
- Алена Ивановна, вы не напомнили мне о праве хранить молчание до прихода адвоката и не предупредили об ответственности за дачу ложных показаний.
-Точно!- Она вернулась к столу. - Странно, а мне казалось, что это лучше делать по окончании допроса. Какой смысл напоминать и предупреждать человека, тогда от него ничего не добьешься и ничего не выяснишь. Как все странно.
  Больше всего было ненормальным, что Алена Ивановна все равно закончит самый престижный ВУЗ города, займет должность и получит медаль. Везет же некоторым…
  Нашу беседу прервал стук в дверь.
-Ну вот, видите, никаких условий для работы нет. Тяжело так работать…Нет никакой возможности сосредоточиться. Войдите!
  В комнату вошли люди. Невозможно было понять, сколько их, они заполнили собой все помещение. А так как комната была небольших размеров, то свободного пространства не осталось. Несколько человек одеты были по форме, остальные в штатском. И все они смотрели на меня и чего-то хотели. Я пока не понял чего.
 -Алена Ивановна, вы свободны.
  Алена Ивановна просочилась между собравшимися как ручеек сквозь расщелины в скалах. Мне показалось, что из коридора донесся вздох облегчения. Но я точно слышал стук каблучков по цементному полу. Его можно было сравнить с барабанной дробью гениального Ринго.   
  Тот кто, освободил Алену Ивановну от допроса, был начальником милиции, и звали его Иваном Степановичем Белик. И если бы он не представился мне по всей форме и не проронил ни слова, я все равно бы понял, что это и есть папа-начальник. Сходство Алены Ивановны и Ивана Степановича было на лицах обоих.   
-Садитесь, Олег Николаевич,- обратился Иван Степанович к человеку, который стоял возле него и ожидал особого внимания к себе.
  Олег Николаевич Глынин был мэром нашего города, и на его появление здесь должны были быть причины космического масштаба, не меньше.  Неужели я имею к этому отношение? Я - узник в каталажке, Алена Ивановна в форме  стюардессы, мэр города, все эти люди вокруг – пока были только факты, которые не давали представления о том, что же со мной сегодня происходит, и чем это все закончится.
  Во время движения людей по комнате в поиске удобных позиций, я все про них  понял. Трое в штатском – люди из свиты Олега Николаевича. На них были приталенные пиджаки, такие же как на мэре. Галстуки в цвет галстука хозяина, короткие стрижки, запонки черного цвета, блестящие носы у туфель и кожаные папки одного цвета.  Парни были элегантны, подтянуты и безмерно сосредоточены на хозяине, они приготовились ловить каждое его слово, но он пока молчал, осматривался по сторонам.
   За спиной Ивана Степановича застыли  в боевой готовности его подчиненные.  Среди них я узнал капитана, который меня сюда привел. Теперь он был похож на бегемота, выглядывающего из воды. Все участки его тела были покрыты крупными  каплями пота. Пот струился по лицу и разъедал глаза. Он моргал и тряс головой. Я был на безопасном от него расстоянии. А вот его двум коллегам повезло меньше. При каждом встряхивании головой капли пота капитана попадали на них, оставляя точечные следы на рубашках. Вся охрана за спиной Ивана Степановича не теряла бдительности и была сосредоточена на своем хозяине.
     Олег Николаевич осмотрелся и понял, что за столом ему не развернуться. Нет пространства для широких жестов. Один из парней  его свиты оказался  догадливее остальных. Он схватился за стул и стал тащить его из-за стола, чтобы поставить в центр комнаты. Но Олег Николаевич почему-то не оценил рвения парня и кивком головы дал понять, чтобы он не усердствовал и поставил стул на место. От всех этих движений и перемещений  комната наполнилась духотой и запахом пота.
-Тесно и душно здесь. Никаких условий для человеческого общения.- Констатировал Глынин. – Иван Степанович, надеюсь ваш кабинет с кондиционером?
- Обижаете, Олег Николаевич…
- Ну, вот и порядок. – И в мою сторону, как  старому приятелю. - Алексей Дмитриевич, пройдемте с нами. Выпьем чего-нибудь прохладительного.
   В комнате опять началось движение. Восемь  мужиков никак не могли определиться с очередностью следования. После того, как начальник милиции занял передовую позицию, процессия направилась к выходу. За начальником милиции следовал мэр. За мэром, затылок в затылок, шел я. Я никогда бы не полез вперед, но мне был подан знак парнем из свиты. Мне было все равно за кем идти, в отличие от остальных. Свита начальника милиции и свита мэра топтались на месте,  ситуацию разрядил опытный и бдительный  Иван Степанович.
- Охрана с тыла….
  Все, слава богу, двинулись. Шли молча и быстро, как будто уходили с места преступления. Коридор закончился, мы вышли на улицу и проследовали в соседнее здание напротив, поднялись на второй этаж. Дверь в кабинет нам открыл милиционер, который стоял у двери как дневальный на тумбочке у знамени. Милиционер был  молод и ответственен, глядя на него можно было быть уверенным, что свой пост он без боя не сдаст.
   Мы зашли в кабинет начальника милиции. Здесь воздух был прохладен. Под потолком гудел кондиционер, нам принесли холодный лимонад и оставили одних.
   Олег Николаевич   устроился в кресле начальника, я на диване у окна.
- Алексей Дмитриевич, я хочу выразить огромную признательность и высказать слова благодарности за статью в «Огнях». Я оценю ваш вклад в мой рейтинг, можете не сомневаться. Отблагодарю и не забуду.
   Я слушал и молчал. Я ничего не понимал. В статье я ни словом не упомянул о мэре. Я по натуре не борец с ветряными мельницами. И гражданская позиция горожан меня вообще не интересовала никогда, хотя со студенческой скамьи я пытался усвоить значимость профессии журналиста. Но мое перо не было орудием борьбы. Я вообще никогда и ни с кем не вступал в политические игры. Но я слушал и молчал. И мое молчание в этой ситуации мне самому казалось услужливым.
-Знаете, Алексей Дмитриевич, проблема канализационного обеспечения во все времена была актуальной для города, начиная со средних веков и до наших дней. Люди ведь меньше опорожняться не стали. ( Я пожал плечами. Опять получилось услужливо).  Но вы меня знаете. Для меня проблема – это красная тряпка. Я бык, я зверь. Я всегда побеждаю. Если вы помните мою первую предвыборную кампанию (я не помнил, но кивнул),  я ее выиграл. А почему? Потому что пообещал народу запустить второй сток. И запустил. И вторую компанию выиграл. Почему? Потому что обещал заменить всю канализационную систему  старой части города. И заменил же!
  Мне становилось скучно, и очень хотелось зевнуть и потянуться. Но я услужливо безмолвствовал.  Олег Николаевич продолжал говорить о своих заслугах и достижениях. И молчание с моей стороны выглядело не совсем приличным. Пришлось включиться в разговор.
- Тяжело вам, Олег Николаевич. Я могу вам чем-то помочь?
- Молодчина! Вижу, что изучил проблему изнутри. А теперь суть дела. Городская дума  даже не рассматривает предложение о моем третьем сроке. Представляешь?
- Понимаю вас, Олег Николаевич.
- Я всем депутатам городской думы поменял канализационные системы в домах. Поставил им такие унитазы, что электорату и не снились. А они не пропускают поправку о третьем сроке и все тут. Дармоеды.
    Я посмотрел на настенные часы и слегка заерзал. Олег Николаевич не понял моего намека. Он его просто не заметил. Мэр так увлекся доказательствами своей гениальности и значимости  в масштабах страны, что к концу монолога у меня окончательно затекла правая нога, и пересохло в горле. Я закашлялся.
- Все, вижу, что ты понял мою мысль. Ну как, идешь ко мне работать?- Он подал мне стакан лимонада. Я пил жадно, не останавливаясь.
-Ты, Алексей Дмитриевич, сегодня герой. Ты доказал силу печатного слова. Сегодня до обеда у меня отбоя не было от благодарных горожан.  Обещали поддержать на выборах, если выдвину свою кандидатуру. А какие мне выборы - в уставе  третий срок не предусматривается…. Зарплату - какую хочешь? Нищенствовать не будешь, обещаю. Соглашайся. Мы с тобой наших депутатов в бараний рог согнем, такое им устроим, что они свои зады даже в мои золотые унитазы не спрячут. Радетели за справедливость…
  Я опять заерзал,  затекшей ногой почувствовал прилив крови, стало щекотно. Я точно знал, что откажу Олегу Николаевичу. Но нужные слова куда-то подевались, я не мог отказать ему напрямую. Все-таки неплохой он мужик. Пауза затянулась.
- Ладно, торопить не буду. Но не затягивай с ответом. Я вижу, ты парень серьезный. Тебя наскоком не возьмешь. Думай, рассчитывай свои перспективы.
  Разговор закончился. Можно было бы и разойтись. Олег Николаевич обратился ко мне с предложением поужинать с ним. Отказывать было бы верхом неприличия. Я сделал вид, что только этого и ждал, обрадовался, согласился и начал заранее благодарить за приятную компанию. Я выглядел немного глуповато, но начальник милиции выглядел еще глупее. Олег Николаевич не пригласил его  отужинать, а всего лишь попросил следовать за ним.
  Мы ехали по улицам города без мигалок, без шума. Жара отступила, но духота не собиралась сдавать позиции. В салоне работал кондиционер, играла музыка, говорить было необязательно. Я наслаждался мягким ходом подвески и смотрел в окно.
  Как я мог столько лет прожить в этом городе, чужом и безразличном ко всем моим страданиям. Поэтому и мне было наплевать на его канализационные проблемы…

    А хотя, если отбросить все предвзятости в моих отношениях с городом, то я мог бы уделить ему  пару часов, покопавшись в его историческом прошлом,  в котором не нейдешь ни одного события, повлиявшем на мировой ход истории.   
   Город был основан  то ли древлянами, то ли половцами. Почему древние поселенцы выбрали именно это равнинное плато, незащищенное ни лесами, ни реками,   до сих пор остается загадкой для работников местного археологического музея. Опять же остается загадкой, что могло удерживать людей в этом поселении – никаких ведь условий для проживания на территории равнины. Но никто не оставлял своих насиженных мест. Все приспосабливались к обстановке!
   Археологи выдвигают разнообразные гипотезы, копают рвы и котлованы по периметру городских стен, студенты-историки пишут курсовые, аспиранты защищают диссертации. Филологи расшифровывают летописные послания, в которых неизвестный, но преданный городу житель, поет оду упорству своих  сограждан и призывает  потомков помнить о подвиге соплеменников.  Работы хватает всем. 
   Древние основатели отклонились от русла реки далеко вглубь равнины и прорыли канал между рекой и рвом, которым окружили город. С высоты городских стен  до сей поры просматривается русло реки. Вернее то, что от него осталось – глубокая трещина. Ров наполнялся водой через канал. Но со временем речка обмелела, а спустя несколько десятилетий пересохла. Вода во рву испарилась. И если выдавались снежные зимы и дождливые весны, ров наполнялся водой. Но без движения вода застаивалась, и к осени все, что не успело выпариться в летние дни, превращалось в зловонную жижу, над которой парила мошкара и комары. Вот так, из-за своей неразумности (здесь я опускаю мысль о лени, никого не хотелось бы обличать) люди сотворили проблему с водоснабжением и канализационными стоками. Город разрастался, увеличивая свои потребности в сточных отходах. Город требовал воды и сливных ям!
   Бурение скважин  за городскими стенами и прокладка труб по всему городу  как-то решали  проблему с водоснабжением. А вот тянуть километры канализационных труб под землей, тем самым  разрушить архитектуру и природный ландшафт, нет, на такой шаг не решался никто, ни древние поселенцы, ни современные жители. И с канализационными стоками поступили по самой простой схеме - их  рыли у каждого дома и, едва ли, не под каждым окном, разгружая тем самым основную канализационную систему, которая даже при таком щадящем отношении не выдерживала напора  потребностей местного населения.
   Соломенные покрытия на ямах сменялись на  дощатые.  Деревянные на бетонные. Но все эти инновации   не спасали город от мух и зловония, которое на протяжении столетий висело над городом как грозовое облако. 
   И  только к концу двадцатого века современные горожане, предки которых  не замечали  жужжания мух во время трапез и не принюхивались к запаху фекалий  под окнами жилищ, так вот современные горожане решили, что пора покончить с неудобствами быта.
   Они, современные граждане, узнав о  своем законном праве на выбор, каждый раз пользовались им во время очередной предвыборной кампании, требуя от кандидата в мэры города, одного – решить канализационную проблему! Кандидат на главный пост  города  старался, как мог – создавал комиссии, заручался поддержкой компетентных органов, добивался общественного признания и уважения. Избирался, в конце концов, горожанами! Но «воз с отходами»  так и не двигался с места. И все начиналось сначала.
   Но я собирался писать не об этом в своей статье! Я хотел привлечь внимание читателей к  городской архитектуре 12-13 веков, которая несмотря ни на какие исторические перипетии благоухала ароматом столетий. Я  делился с читателем своими чувствами, которые возникали во мне, когда я гулял по городскому парку с искусственным прудом. Я позволил себе только один выпад  в сторону проблемы. Это был даже не выпад, это был скрытый намек. Но я и этот намек на канализационный хаос так тщательно завуалировал, что его мог понять только очень начитанный и очень грамотный подписчик газеты «Огни большого города». Оно звучало приблизительно так: « и все же, несмотря на все проблемы с канализационными системами города и недостаточным орошением, приятно отметить, что парк наполнен пением птиц и дышит свежестью вековых вязов и молодостью зелени пирамидальных тополей….». И все! И далее никаких  имен современников, кроме  имен основателей, завоевателей и тому подобное. Только о тех, кто остался в народной памяти, и чьи имена написаны золотыми красками на стелах. Никаких высказываний, кроме   шаблонного сравнения с «оазисом в пустыне».
    И вот я жил в этом городе. Жил только потому,  что Алене не хотелось покидать насиженное ее предками место. Она  испытывала гордость,  когда приходила в свое родовое гнездо. Родовым гнездом был  особняк на Центральной площади города, выстроенный предками Алены в 18-м веке.
  Ее двоюродная прабабушка Анна Константиновна Перова, в девичестве Лянская,  так увлеклась идеями коммунизма и всеобщего братства, что без колебаний перешла на сторону революции, вышла замуж за красного командира Перова и поехала с ним по фронтам гражданской войны. Особняк со всем, что в нем оставалось,  в отсутствии владелицы был национализирован и передан структурам НКВД. По возвращению семейства городские власти предоставили заслуженному семейству трехкомнатную квартиру. Наивная Анна Константиновна надеялась, что ее вклад в мировую революцию бесценен  и просила только об одном, чтобы особняк стал приютом для творческой  интеллигенции города. Благодарные большевики на фасаде здания повесили памятную доску с именем дарительницы. Но Анна Константиновна не унималась с  идеей о приюте и ничего не добилась. Ее рвение оказалось наказуемым. Именную доску сняли с фасада, а все боевое семейство Перовых отправили в Сибирь. Откуда никто не вернулся.
   После Великой Отечественной войны  здание передали  другому ведомству.  И если бы здание не стояло на  Центральной площади  города, то власти никогда бы не взялись за его восстановление. Особняк медленно разрушился бы   и,  может быть, заросшие мхом руины, остались единственным напоминанием о его благодетельной владелице. Здание отреставрировали, назвали памятником архитектуры. Сейчас это городская достопримечательность и краеведческий музей.
  И когда Алена впадала в депрессию, она приходила в музей и проводила экскурсии для школьников и гостей города. «Так я чувствую причастность к истории и    заряжаюсь энергией своих предков» - вздыхала она, замирая   над стендом с фамильным хрусталем.  Одинокая и печальная она оставалась стоять у окна, пуская дым в окно. «Что же ты так маешься, голубушка?» - сетовала старенькая смотрительница залов.  «Я не маюсь, Лидия Сергеевна, я чувствую …. И заряжаюсь….» 
   Она чувствовала и заряжалась, а я мучился и любил свою Офелию. Но это была неправильная любовь. Любовь - злодейка, любовь - захватчица, любовь - колдунья! Моя мать, царствие ей небесное, до последнего часа своего, умоляла меня сходить к знахарке, чтобы та  вылечила мой разум от   болезни, название которой я не нашел ни в одной медицинской энциклопедии. Я обещал, что схожу, но обещание не сдержал, так как был убежденным атеистом.  И рассчитывать на силы небесные было бы верхом лицемерия. Поэтому я ждал часа прозрения, и он настал!
    Все произошло ровно через двадцать  минут после того, как  Алена пришла  в чувства после внезапного обморока.  Врач скорой помощи, убеленный сединами, выразил легкое разочарование, что его побеспокоили по пустякам.
-Стакан воды вы и сами могли бы подать, обычное недомогание после таких операций. – Каких таких?
- С такими красотками, как ваша Алена, надо всегда быть начеку… - Доктор еще что-то сказал невнятно,   я  не расслышал, закрыл за ним входную дверь, оставив его в полном одиночестве на лестничной площадке.
- Алена, я все знаю. Доктор не скрыл от меня того, что ты пытаешься сейчас скрыть…
   Я, конечно, блефовал, из всего, что мне сказал врач, я понял, что от меня утаивают что-то очень существенное. Но я не ожидал, что это существенное окажется моим ребенком, поселившимся в глубинах Алениных чресл и  безжалостно выдворенным оттуда без его и моего согласия.
- Да, я сделала аборт…
  И она начала кричать, что не виновата, и что еще не готова к материнству, она приводила в свое оправдание  какие-то страшные аргументы… Потом притихла, попросила теплый плед и протянула руки в мою сторону. Я вышел из комнаты, хлопнув дверью. Я прозрел!  И вернулся  через час  для того, чтобы выставить Аленин чемодан за порог…
 И сегодня я понял, что здоров и никакие Алены-официантки, Алены – практикантки и даже сама Алена в окне особняка, окажись она случайно там,  никто не в силах изменить мой диагноз– здоров! Я пакую чемоданы и готов  покинуть этот город. Не все пока ясно со статьей, что там Алена написала, но теперь и это уже неважно! Да, я весь день   пользуюсь результатом ее стараний, но совесть меня не грызет.

  Я ехал с мэром по городу. Когда мы въехали на главный проспект, Олег Николаевич приказал опустить стекла. В черных боках «Лэндровера» отражались восхищенные взоры прохожих. Они махали руками, кивали головами, выкрикивали приветствия в открытые окна салона. Мэра знали в лицо, а меня нет. И я подумал, что если бы прохожие знали меня, своего героя, в лицо, то еще неизвестно кому бы народной любви досталось больше – Олегу Николаевичу или мне.
  И вот мы подъехали к Центральной площади города с памятником и особняком.  Нет, если быть точным до конца, то это был  не памятник, а стела с золотыми именами, которая изо всех сил тянулась в небо. Она была возведена полвека назад  на средства горожан в канун празднования очередного юбилея города.  Мэр повернулся ко мне.
- Не торопишься?.. Хочу с народом пообщаться.
- Это ваша работа, я не тороплюсь.
   Мой голос опять пропустил несколько услужливых нот.
   Мэр вышел из  машины. Подошел к стеле. Из машин, которые неотступно следовали за нами, выпрыгнула свита Олега Николаевича, свита начальника милиции и начальник милиции. Все они окружили мэра. Олег Николаевич энергично замахал руками, указывая то на стелу, то в сторону проспекта, то в противоположную сторону, то вдруг начинал выводить руками геометрические фигуры, ориентируя внимание собиравшейся толпы на фасад особняка.  Свита с усердием записывала в блокноты. Юрий Степанович деловито кивал  головой в такт каждого жеста Олега Николаевича. Милиционеры осматривали пространство.
  Работают люди! Не прошло и трех минут показательных выступлений, как  к стеле начала подтягиваться публика. Прохожие, в основном пенсионеры и дети, обступили мэра, еще через несколько минут вокруг Олега Николаевича образовалась толпа,  а еще через несколько минут толпа превратилась в массу  - безликую и однородную.
   Я наблюдал за происходящим из открытого окна. Водитель смотрел в  окно, но в противоположную сторону.  Шум нарастал, и водитель нажал на кнопку. Окна в салоне закрылись. Мы сидели молча. Иногда он поглядывал на меня в зеркало, в ответ я что-то изображал лицом, но он оставлял мои гримасы без внимания.
   Я достал блокнот и ручку, решил, что буду  записывать все, что придет мне в голову. Мысли приходили, но они были такими незначительными, что не стоили того, чтобы на них тратить листы блокнота…. Я осмотрел салон. Попросил водителя включить радио. Он не отреагировал на мою просьбу,  и только спустя минуту ответил, что не положено.
  Ну, вот что-то блеснуло в мозгах… бумагу! Чтобы настроиться на творческую волну, я всегда принимал позу, т.е. опускал голову на грудь и закрывал глаза. Я опустил голову и закрыл глаза. Сколько времени я находился в дремоте, я не понял. Но пришел в себя от легкого постукивания пальцем по моей  макушке. Открыл глаза и увидел прямо перед собой лицо водителя.
- Тебя кажется, зовут!
    Я не успел ничего понять и собирался что-то сказать, как  открылась дверь автомобиля, и верзила из свиты попросил проследовать за ним. Я следовал будто во сне.
  Толпа хаотично расступалась передо мной,  и я видел себя Ясоном, прокладывающим путь по лабиринту Минотавра. Но у Ясона была цель, он знал ради чего идет в неведение, я, же не мог понять, зачем я тут,  чего от меня хотят, и найду ли я обратный путь. Люди смотрели на меня с восхищением, аплодируя в такт моим шагам. Шквал аплодисментов нарастал по мере моего приближения к Олегу Николаевичу. Как только я подошел вплотную к мэру, последовал величественный знак руки Олега Николаевича, и толпа затихла. Представление продолжилось с новым действующим лицом, то есть со мной.
   Олег Николаевич не пустил дело насамотек. Он начал первым. В своем монологе он столько всего поведал публике о моем доблестном пути в журналистике, что вызвал не только мое изумление, но и восторг у толпы, которая вновь взорвалась аплодисментами в мой адрес.  Финальным аккордом его прелюдии обо мне прозвучала «белая ода»  в честь моих взглядов и убеждений. Олег Николаевич назвал меня защитником демократии и даже лучом прожектора перестройки всех канализационных систем страны. Толпа возрадовалась с еще большим азартом.  Пока Олег Николаевич делал величественные знаки, чтобы успокоить присутствующих, я понял, что мне нечего сказать народу. Но люди затихли в ожидании моей речи.
   Я сделал глубокий вдох, и вдруг меня осенило! Моя роль прописана, и я не должен импровизировать, а должен следовать сценарному плану постановщика. А именно - мне отведена роль оракула, и я начал вещать.
   Я говорил о будущем, о перспективах, говорил обо всем, что волновало народ. Еще мне пришли на ум несколько сюжетов выхода страны из кризиса, потом я начал фантазировать о  глобальном потеплении на планете и влиянии этого необратимого процесса на наши канализационные системы. И так как моя речь отличалась от речи мэра, была более изящна и менее понятна, народ притих. А спустя еще несколько минут, я уже  слышал, как бьются их сердца в такт моему. Теперь нам никто не был нужен, мы слились в единую волну и могли почувствовать силу общего порыва. 
 Олег Николаевич сначала насторожился, потом  занервничал. Но собрался духом и  остановил надвигающуюся эйфорию моего единения с народом крепким рукопожатием. Он сжал мою руку с такой силой, что я увидел, как вздулась жила на моем запястье. Но он опять доказал свой  профессионализм. Он все продумал, мой возглас от  боли он заглушил громким и  протяжным  «Ура-а-а! Товарищи!». Олег Николаевич сцепил наши руки над головами, точь-в-точь, как в скульптурной композиции Мухиной «Рабочий и колхозница»,  под несмолкаемые аплодисменты,  мы проследовали к машине. Дверцы были распахнуты, стекла опущены. Когда за нами  захлопнулись дверцы, Олег Николаевич поставил точку в общении с электоратом, показательным жестом. Он сложил пальцы в знак «Виктория» и замахал им из открытого окна, я сделал то же самое. Толпа вспыхнула новой волной ликования.  Ликование продолжалось до тех пор, пока машина не свернула с главного проспекта и не скрылась за углом особняка.
  Вот такая у нас работа…- протянул Олег Николаевич.  Водитель нажал на кнопочку, стекла бесшумно закрылись. Наверное, они понимали друг друга  уже без слов. Я не понимал и вздохнул со значением.
- А теперь отдыхать…
  Эмоций в нем не осталось, и он сказал это самому себе. Мы ехали молча. Мне понравилось, что Олег Николаевич не начал никаких обсуждений по поводу всего, что произошло на площади. Было видно, что он сидел и гордился тем, что доказал свою политическую мощь. Он был грамотным руководителем, он знал, как делаются такие дела. Может, он и ждал моей оценки, но я сидел и молчал.
  Я посмотрел на часы. Четверть восьмого. Я опаздывал на ужин с  Филенгером. Теперь он будет весь вечер меня подкалывать  из-за опоздания и называть «звездуном».
 А что, звездить так звездить, по-полной!
- Олег Николаевич, я вас огорчу, но я вынужден попрощаться с вами. У  меня встреча назначена на девятнадцать часов. Я опаздываю.
-С кем встреча, с женщиной?
- С редактором «Огней».
- А, с этим прохиндеем Филенгером. Ты с ним не дружи. Со мной дружи, а с ним не стоит.
- Но здесь вы не правы, Олег Николаевич. Ведь именно он напечатал мою статью, благодаря которой вы… (Я сделал паузу, ох, как не хотелось все-таки быть лизоблюдом)… благодаря которой мы с вами познакомились.
- Где встреча?
-В «Мухе», то есть в «Старой крепости»…
- Ну, что ж, едем в «Крепость».

  «Старая крепость» кафе, которое Филенгер назвал «нашим местом». «Нашим» я его никогда не считал. Один раз назначили встречу, чтобы выяснить отношения, набили друг другу морды, и остались коллегами по работе – он начальником, я подчиненным. Причиной для драки стала измена Алены. Она ушла на некоторое время к Филенгеру. Зачем выяснилось через месяц, когда она опять вернулась ко мне. Она пришла в тот день, когда мне позвонил Стягин, издатель из Москвы.
  Вернулась тихо и без истерик.  Убралась в квартире, постирала и выгладила белье и перекрасила волосы в темный цвет. «Игра в блондинку окончена»,- сказала она, и мы снова стали жить вместе. Только она попросила никогда не напоминать ей обо всей этой истории и не обижаться на Филенгера.
-Он же выполнил свое обещание и обратил внимание  Стягина на твою рукопись. Но один экземпляр оставил себе. Чувствует гад, что ты гений.
-Отдалась за ксерокопию моего романа?
-Хуже… Прикинулась блондинкой.
 Мы держали обещание и  не возвращались к этой теме. Мы ждали, когда последует второй звонок издателя и предложение о сотрудничестве.
 Как странно, подумал я. Ни звонка, ни предложения, ни Алены… А кафе «Старая крепость» как было «Мухой», так  «Мухой» и осталось. Это название «вышло из народа». Мухой звали бродячую собаку, которая  охраняла дома на этой территории.  Жители микрорайона обратили внимание на   преданность животного и стали его прикармливать. Муха почувствовала свою значимость и переусердствовала. Она так старалась, что начала кидаться на всех, кто нарушал границы, вверенной ей территории. Муха стала головной болью для всех и от нее избавились, предварительно проведя анонимное анкетирование. Все опрашиваемые согласились, что Муха «бешеная» и поставили крестик напротив пункта  «Подлежит изоляции». Но изолировать было некуда, и  собаку усыпили в ветеринарном пункте, свои же, те, кто приручал и прикармливал. Хоронили всем районом на пустыре за городом. Но память о верном друге сохранили. Теперь  народ называл этот район «Мухиным».  Кафе «Старая крепость», где пес  усиленно старался нести охранную службу, потому что повара на кусок хлеба не скупились, кафе   народ называл  «Мухой». Народная тропа в питейное заведение не зарастает, память о собаке по прозвищу Муха будет жить вечно.  Может, и моя лепта в строительство канализационных систем города останется в народной памяти, и общественные туалеты города будут носить мое имя. Почему-то захотелось опять дать в морду Филенгеру.

  Мы подъехали к кафе. Все, что было снаружи и внутри соответствовало названию «Старая крепость», но никак ни «Муха». Фасад выложен булыжниками под крепостную стену. Вместо привычных окон – бойницы с цветной мозаикой за кованой решеткой. Вечером кафе освещалось электрическими светильниками в форме факелов. Площадка перед кафе была приподнята и напоминала лобное место. И даже тенты, натянутые над ней, не  выбивались из общего средневекового дизайна. На них были изображены гербы и флаги, и еще какие-то тематические эмблемы, непонятно что символизирующие.
  Мы подъехали к кафе, к лобному месту.  Посетителей было много, и все повернули головы в сторону прибывшей колоны машин.  Официанты задержались у столиков. Над лобным местом повисло напряжение. О крутом нраве мэра в городе ходили легенды. Кто-то боялся, кто-то уважал, кому-то было все до фонаря…  Но сейчас равнодушных не было.
-Ты надолго здесь задержишься?- спросил мэр, когда я почти вышел из машины. Дверцу мне открыли и протянули руку помощи.  Я отказался от услуги.
-Планирую задержаться на пару часиков.
  Мэр дал знак, чтобы его достали из салона. Вышел, осмотрелся, похлопал меня по плечу, сел в машину и отъехал без пафоса и шума. Я понимал, что человек устал. Он мог бы  организовать общение с электоратом и здесь, но было видно, что у него не было сил. Устал человек от борьбы за золотой унитаз… Почему-то опять захотелось ударить Филенгера.
  Хорошо, что он подошел не сразу, я бы не сдержался (наверное)… Филенгер смотрел в след удаляющейся веренице машин  восхищенным взглядом. Ко мне он подлетел с глазами, которые пылали как угли в средневековом камине.
-Ну, Леха, ты даешь! Нет слов, нет слов!
- Ну, если нет слов, значит пора выпить…
  Мы шли к своему столику под пристальными прицелами  всех присутствующих. Я шел походкой триумфатора, Филенгер плелся за мной поступью раба. Во всяком случае, мне этого хотелось, и я так видел ситуацию. А что видел редактор, останется тайной для него самого. Потому что он не замечал, как его заискивание передо мной становилось навязчивым и неприличным  при наших отношениях. Филенгер отодвинул мне стул, дождался, когда я сяду, поставил передо мной рюмку и разложил приборы, и закуску на тарелку положил тоже он. Он пыхтел, он старался. Обошел меня с другой стороны, чтобы наливать было с руки. И, о, слава богу, остановился. Если бы он  начал разливать спиртное, я бы его точно побил!
- Официант! – крикнул он на парня в доспехах, который  стоял рядом с ним и не мог сообразить, что ему делать в ситуации, когда за него  работает солидный  дядя.
- Расслабься, рыцарь. И налей нам эля, да покрепче!
- Вы такого не заказывали,- ответил официант в доспехах и совсем расстроился.  Шутка Филенгера вызвала смех всей компании за столом. Официант принял смех на свой счет и еще больше вспотел под своим доспехами.
- Наберут практикантов – недоучек…- прошипел мне в ухо Филенгер, потому что я один не смеялся.
   Компания собралась большая - три девушки, Сорокин, я и Филенгер. По приготовленным приборам и фужерам можно было предположить, что кто-то еще подойдет в процессе застолья.
- Мы кого-то ждем? 
- Нет, мы не ждем никого!  Ждали только вас, Алексей Дмитриевич! Звезда должна чувствовать себя востребованной. А чтобы тебя хотели, гений наш  Алексей Дмитриевич, вас должны знать в лицо. Хотя, как сказал поэт, лицом к лицу лицо не увидать, большое видится на расстоянии… Поднимем  же бокалы и выпьем за то, чтобы этого расстояния между нами было как можно меньше!
- Браво!- крикнул Сорокин и выпил стоя.
  Выпили все, кроме моей соседки справа.  Девушки  похихикали  и взялись за стаканы с соком. Сорокин застучал вилкой по тарелке, как обычно.
- Леш, должны подойти нужные люди,- опять шепнул мне в ухо Филенгер, многозначительно кивнул в небо и тут же продолжил тостировать.- После первой и второй перерывчику - бой! А если серьезно поднимем бокалы за знакомство. Замечательно, что сегодня за столом собрались и еще соберутся талантливые, неординарные люди, для которых слово- это не просто часть речи,  не звуковой знак для общения, для которых слово – это оружие борьбы за мечту, за идеал! - Филенгер опять многозначительно кивнул в небо, выдержал  такую значимую паузу, после которой должны были разверзнуться небеса и появиться боги, никак не меньше. – За знакомство, друзья!
  Девушки опять захихикали, выпили (соседка опять пропускала) и потянулись за соком. Пока они тянули из соломинок, средневековый коктейль, Филенгер их представил. Их звали Ирина, Светлана и Аида. Но девушка по имени Аида тут же призналась, что это ее не настоящее имя, она взяла себе псевдоним в честь афинской богини, а настоящее ее имя Ольга. «Жаль, - подумал я, - А ведь могла бы сойти за богиню».
   Светлана, как я понял, была поклонницей творчества Сорокина, Ольга-Аида вожделенно вздыхала в сторону Филенгера,  а Ирина, как она сама пояснила,  пришла  по приглашению Святкина Григория Петровича, одного из тех, кого Филенгер назвал «нужным». Но я почему-то был уверен, что приход Ирины подстроил Филенгер, он пригласил ее специально для меня, сердобольный сводник.
 Вспотевший официант  по команде Филенгера разлил спиртное и отошел в сторонку, готовый к новым распоряжениям.
- Можете быть свободны. Все хорошо, дальше мы сами справимся… Ну что друзья – тост!
- Опять?- кокетливо хихикнули Светлана и Ольга-Аида.- Мы так напьемся за десять минут, и пропустим все самое интересное…
- Девочки, вы в надежных руках, а если что-то пропустите, то завтра читайте обо всех подробностях в «Огнях», завтра на первой полосе материал «Ужин со звездой»… А почему вы посмотрели  в сторону Алексея? Под звездой я имел в виду Строганова.
- Вы ужинали со Строгановым?!- воскликнула Ольга-Аида. – Вы гений! Я даже не смогла выйти на его секретаря,  а вы, вы… вы гений, Филенгер, я вас обожаю!
-Не так страстно, милая Аида, а то все подумают, что мы любовники.
-А почему бы и нет…
  Вся эта пошлая болтовня меня напрягала. И я выпил, не дождавшись окончания тоста, который, трудно не догадаться,  Филенгер закончил о себе, неповторимом.
-Гениальный тост в честь  гения! – Сорокин  вскочил с места и подбежал к Филенгеру, стал трясти его за руку и лезть целоваться.
- Ирина, почему вы ничего не пьете?- спросил я у девушки, которая все это время, потягивала коктейль через трубочку и ни разу не притронулась к алкоголю.
  Ирина улыбнулась и сказала, что еще успеет напиться.
-Даже так? У девушки проблемы со спиртным? (Неудачная шутка, она нахмурилась).
-Наоборот, никогда не пьянею.
-Значит, мало пьете. Может, начнем? Филенгер на этом не остановится, редкостный пошляк и бабник.
-Не жалуете вы своего благодетельного начальника,- Ирина повернулась ко мне лицом. Красивое лицо, в веснушках. Я даже готов был сделать ей комплимент. Но не успел. – Давайте напьемся чуть позже, если можно. Интересно, для  кого Филенгер так старается.
- Он не старается, он мстит мне.
- Забавно, месть отвергнутого любовника вашей жены?
-А что так заметно, что у моей жены могут быть любовники?
-Простите, я не хотела вас обидеть… Заметно.
  Итак, чаша терпения полна! Сейчас я встану, и буду бить Филенгера. Я встал, но не успел сделать и шага, как почувствовал, что меня держат за плечо. Меня окликнули по имени отчеству. Я обернулся. Но лица я не увидел, так как человек был выше меня на голову. Мужчина возвышался надо мной как утес над рекой. Я узнал в нем одного из свиты мэра. Филенгер не узнал, но напрягся.
- Товарищ, вам кого?- Филенгер изобразил из себя крутого парня.
Ну что звездить, так звездить по полной!
-Расслабься это ко мне. От Олега Николаевича.
  Посыльный молча протянул конверт, пухлый от содержимого, и откланялся. Филенгер побежал за ним. По жестам понятно, что он извиняется и приглашает человека составить нам компанию. Ему отказали,  и Филенгер вернулся один, но гордый и довольный.
- Тост, друзья, тост!... За то, чтобы всем было хорошо!
  Мы выпили, но с Филенгером я не чокнулся – месть рогоносца. Ирина выпила бокал шампанского залпом и попросила налить второй.
- Гонорар за статью о канализационных системах?
-А хотя бы и так?
- Простите меня, я не хотела вас обидеть.
-А я и не обиделся.
-И ничего незаметно, это я из-за своих комплексов дурацких могу нагрубить, не подумав. Ирина принялась за шампанское.
  Я вскрыл конверт. В нем была пачка стодолларовых купюр и записка. Текст записки занял ровно строчку. «Алексей Дмитриевич, звоните в любое время суток. Это мой личный номер. (Номер)».  Я никогда ему не позвоню, но уважение вызывал его деловой тон. Руководитель, политик, хороший человек. Я вложил записку в конверт, достал купюру и посмотрел ее на свет. Фиглярство, конечно, но с волками жить по волче выть. Филенгер не спускал с меня глаз, пока я проделывал все свои показушные действия. Ирина оказалась понятливой умницей и тактично отвернулась к соседке. А может, мне хотелось увидеть в этой девушке понятливую умницу… Как бы то ни было, мое напряжение спало, и я дернул ее за локоток.
-Как девушка, посмотрит на предложение потанцевать?
-Положительно. Только налейте мне водки и себе тоже.
  Мы чокнулись, выпили без тостов и разговоров, и вышли на  середину площадки. Мы  замерли в позе ожидающих танца и ждали, когда ди-джей заметит нас и включит музыку. Парень оказался профессионалом и включил то, что мы, может, хотели бы услышать,  но не танцевать. Танго. На мгновение мы с Ириной задумались. А потом все само собой случилось. Мы танцевали самозабвенно, отдаваясь каждому такту.  Я даже забыл, что совершенно не танцую, а тем более танго. Ирина кружилась вокруг меня, перебирая ногами как профессиональная танцовщица. Я элегантно перетаптывался на месте, подставляя ей, то плечо, то протягивал руку и она, благодаря Ирининым па, была к месту и кстати. Мы так увлеклись, что не заметили, что танцуем одни на площадке. Толпа окружила нас и смотрела. На последних аккордах музыки раздались аплодисменты. И кто-то потребовал выпить за любовь. Все разошлись по местам. Выпили, и тут же зазвучала динамичная музыка. Ди-джей знал свое дело! Про нас с Ириной забыли, веселье закружилось по новому кругу. Филенгер и Сорокин потащили своих воздыхательниц танцевать, а мы с Ириной остались перевести дух.
- Как вы хорошо танцуете, Алексей Дмитриевич. С вами чувствуешь себя в безопасности.
- Это было первое мое выступление. Я никогда в жизни не танцевал и тем более танго. Я сам себе удивляюсь. Я почувствовал, что имею дело с профессионалом и полностью вам доверился, Ирина.
- Вы будите смеяться, но я никогда в жизни не танцевала танго. Само собой все как-то получилось, просто доверилась вам в порыве. Может, хотелось удивить вас. Не знаю. Выпьем?
-Продолжаете удивлять?
- А почему бы и нет.
  Мы пили и ели. А потом смеялись над Сорокиным и Филенгером. Над тем как они танцевали. Им до нас как до Парижа…
-Ирина, а вы бывали в Париже?
-Бывала, у меня папа консул  французского посольства во Вьетнаме, так что меня от их французских булок  и рисовой каши просто тошнит.
- А как там, на их Елисейских полях,  рис сажают?
-А сажают что-то, раз поля…
  Мы смеялись и пили, пили и смеялись, смеялись и целовались. Веселая она, эта Ирина с веснушками. Музыка прекратилась, и вся компания наших танцоров вернулась за стол. Потом ди-джей объявил медленный танец – «Кавалеры приглашают дам!», и Филенгер пригласил Ирину. Она отказала ему, но я попросил ее сжалиться над ним и  не  отвергать предложение самого галантного кавалера из редакции газеты «Огни большого города».
   Сорокин развлекал девушек тем, что заставлял их позировать. Он вспомнил о своем навороченном фотоаппарате Nikon и принялся за дело. Несколько раз Сорокин ронял фотоаппарат, он был пьян, и девушки были пьяны. Всем было весело, и совсем не жалко  треснувшего корпуса Nikonа.
  Алена появилась за нашим столом незаметно для всех. Она была одна. Присела на свободный стул возле меня и положила руку мне на плечо. Мне показалось странным, что никто не обратил внимания на ее появление. Просто все заняты своим пьяным делом. Сорокин фотографирует Светлану и Ольгу-Аиду под псевдо средневековыми стенами, Филенгер танцует с Ириной и пытается ее обаять. Ирина дремлет  на его плече. И никому нет дела до Алены. Странно.
-Ну как тебе? Празднуешь успех?
-Отрываюсь по полной.
-Отрывайся, дорогой. Вот возьми ключ от своего пояса целомудрия,- Алена протянула мне ключ, я не брал. Она положила ключ на стол. Я смахнул его со стола.
-Глупо, дорогой, швыряться удовольствиями.  Милая девочка. У тебя хороший вкус. Ты же гений, и не одна я это знаю.
- Алена, что ты можешь знать… Уйди отсюда, пожалуйста… Просто, пошла вон!
-Не шипи как уж, сейчас пойду. Только посмотрю на тебя еще разок и пойду.
 Она приблизилась ко мне так близко, что могла обжечь дыханием, но я не почувствовал ни ее дыхания, ни запаха. Я ничего не почувствовал, потому что был здоров! Хотел подхватить ее под локоть, но она выскользнула, и  сама пошла за мной к выходу.
- Прощай, дорогая…
- Это вы мне?- Ирина посмотрела на меня удивленно, освобождаясь из объятий Филенгера.
-Это я не тебе!
- Извините…
- Ирина, это вы меня извините за грубость.
-Уже уходите?
-Нет, отойду на пару минут.
  Алена ждала меня у выхода, на ступенях лобного места. Никто не обращал на нее внимания. Странно.
   Мы отошли от кафе и свернули за угол соседнего дома. Алена остановилась и вздохнула.
- Хочу поздравить тебя с успехом. Иллюзия, конечно, но хоть деньгами разжился.
-Не удивлюсь, если ты для этого переспала с мэром.
- Не удивляйся.
-Шлюха.
- Думай, как считаешь правильным для себя. Только я не буду тебе ничего объяснять и доказывать. Совсем скоро ты сам все поймешь, но будет поздно. Ты уже опоздал.
- Пошла к черту!
- Это вы мне, Алексей Дмитриевич?
 За спиной у меня стояла Ирина. То есть она не стояла, а пыталась устоять. Ее качало из стороны в сторону.
- Нет, это я не вам. Не видите, я занят. Сейчас освобожусь и вернусь.
- Давайте вернемся вместе. Меня послали… за вами. Там пришли Святкин и Строганов, хотят с вами выпить.
 Я обернулся к Алене, но ее уже не было рядом. Она испарилась, и, слава богу!
 Мы взялись за руки с Ириной. Не знаю, кому сейчас опора была важнее - ей или мне. Меня начинало подташнивать. Возвращаться в кафе ни охоты, ни сил не было. Но мы пошли в сторону «Крепости».
- Вот, видите, Алексей Дмитриевич, до чего можно допиться…
-До чего же?
-До разговоров с самим собой.
-И часто у вас такое бывает?
-Да бывает. И вы вижу в этом деле не новичок. Все говорили и говорили, когда я к вам подошла, подумала, что это вы меня к черту посылаете?
- Ирина, а давайте я вас провожу к себе домой.
- Давайте.
  Мы развернулись на сто восемьдесят градусов и поплелись к моему дому, который был  в другом районе. Мы не стали вызывать такси. Мы хотели протрезветь и набраться сил для более важных дел  в моей квартире.

  В  квартире оказалось душно. Окно в спальне было распахнуто, но Ирина задвинула шторы, и тяжелый габардин не пропускал воздуха. Иногда воздушному потоку удавалось прорваться через щель между портьерами, но этого было мало, чтобы освежить помещение.
 Ирина легла в постель сразу, без заунывных бесед о прошлом и настоящем, без задушевных рассказов о детстве и о родителях. Она не просила поведать только ей одной о моей самой тайной тайне или желании. Она просто зашла в квартиру, осмотрелась. Сообразила, что комната с огромной как корабль кроватью и есть спальня. Распахнула окно, задвинула шторы, разделась и легла.
  Я побродил по квартире, заглянул на кухню, погремел чашками в холодильнике.
-Выпьешь чего-нибудь?- Спросил я для приличия.
- Нет! – Отозвалась она.
 Я рисковал. Если бы она ответила «Да!», то мое положение было бы дурацким. Холодильник был пуст, чашки стояли в нем пустые уже несколько дней. (И почему Алена не убрала их на место, когда наводила чистоту?) В крайнем случае, пришлось бы сделать  воду со льдом и назвать напиток «Снежинкой». Я еще немного потоптался и пошел к Ирине.
  Что должен делать мужчина, в постели которого лежит голая женщина, знает любой подросток. Но я чувствовал себя плодом в утробе матери – темнота и никакой ясности.
Может, с грохотом свалиться с постели, изображая беспробудного алкоголика,  Ирина поймет, что от меня не стоит ждать ничего стоящего. А, может, устроить скандал и пристыдить ее за поспешность в поступке, а потом с позором выгнать. А может, начать задушевную беседу и рассказать о своих предках до третьего колена. Она будет меня слушать, смотреть в глаза, потом закурит и отвернется, чтобы не травить меня дымом.
  Я вошел в спальню.
- Ирина, дымом пахнет, ты курила?
-Нет, я не курю.
  Я разделся и лег рядом, на край кровати. Она придвинулась ко мне совсем близко и попросилась на край. Я был непротив. Она перелезала через меня аккуратно, словно кошка, слегка коснувшись локтем моего плеча. Ничего не происходило. Мы лежали молча. Мои глаза были открыты, ее, наверное, тоже. Я повернул голову к окну. На улице горел фонарь. И свет его был так ярок, что плотные гардины не останавливали светового потока. Он рассеивался полумраком, и тени деревьев бродили по комнате как приведения.
  Алена всегда курила у распахнутого окна и выпускала дым тонкой  струйкой, не затягиваясь по полной. На мгновение мне показалось, что и сейчас она стоит там, у окна, за шторой. Ее тень ложилась четким очертанием на портьеру. Первый раз в жизни мне стало страшно. Страх парализовал всего меня, с ног до головы. Он скользнул по позвоночнику такой же тонкой струйкой, взъерошил волосы на затылке и исчез. Я почувствовал запах дыма.
- Почему так дымом пахнет?
- Курят, наверное. Этажом ниже. Сейчас посмотрю.- Ответила Ирина, не раздумывая.  Она встала, подошла к окну, раздвинула шторы и заглянула вниз. – Никого нет, ушли уже.
  Она задержалась у окна. У нее была красивая фигура. Она, конечно же, знала об  этом. Ирина потянулась по-кошачьи, в надежде, что я оценю ее прелести и приступлю к делу. Но ничего не происходило. Внутри меня была пустота. Она увидела, как я повернулся к стене. Моя широкая спина, сильные руки и узкие бедра оказались только ширмой, за которой не спрячешься и не согреешься.
  Я не видел, как Ирина надевала платье, я только слышал, как трещит ее молния. Еще я слышал тихие  шаги по коридору, поворот ключа в замке и скрип двери.

  Я уснул и спал, как сытый  младенец. Крепко и сладко. Проснулся и еще долго бы провалялся в постели, если бы не любопытство. Интересно, сколько же стоила моя услуга? Я вскрыл конверт и пересчитал деньги. Неужели так просто стать богачом! При моих наипростейших потребностях, с такими деньгами я смогу прожить не меньше года.
Вот она, свобода! Жить и не думать, как заработать на кусок хлеба, потому что таких кусков у тебя сейчас миллион, или полмиллиона, если вдруг захочется, чтобы на каждом была черная икра. Или красная, если черной объемся.
  Я сварил  кофе и подал его себе сам очень торжественно. Я был выбрит, одет в чистую рубашку, такая у меня всегда имелась для неожиданных торжественных случаев, надушен дорогим парфюмом, который  у меня всегда стоял на полочке в ванной для неожиданных и торжественных случаев. 
  Я торжественно пил кофе и наслаждался его ароматом, как в первый раз. Обидно, что праздничную церемонию прервал телефонный звонок. Телефон звонил назойливо, не прерываясь на передышку. Я не собирался отвечать. Я настроился переждать, а потом продолжить праздновать. Пришлось подойти, снять трубку, и то, только потому, что эти бесконечные трели меня достали.
- Алексей Дмитриевич, разбудил?
-Да.
- Извини. Узнал?
-Да.
- Жду тебя в кабинете. Дело срочное. Подъедешь?
- Да.
-Прислать  машину.
- Не надо.  Возьму такси.
-Хорошо. Жду.
«Жди, скотина», но этого я не сказал Филенгеру. Хотя мог бы, наверное.
  По дороге в редакцию, я понял, зачем он меня вызывал и  к чему такая срочность. Он уже договорился с мэром о встрече, на которую потащит меня. Он будет преданно глядеть в глаза нам обоим, чтобы тоже быть в курсе всех совместных начинаний. Он будет говорить о важности и значимости надвигающихся событий для города, для Олега Николаевича, для всех канализационных систем мира. И, что без его содействия все рухнет. Он обязательно закончит свою речь аллегорично и назовет мэра капитаном корабля, себя рулевым, а меня лоцманом. Нет, Филенгер, я в твою лодку больше не сяду. Плывите вы все куда хотите!
  И  спешу я  к тебе на встречу, чтобы взять расчет. Глынину я оказал услугу, он ее оплатил. И точка. Я никому ничего не должен.
  Я положил в  дорожную сумку самое необходимое, проверил на месте ли паспорт и блокнот, вызвал такси и вышел из квартиры. В такси все мои мысли были о предстоящем путешествии. Я никак не мог определиться, куда должен ехать в первую очередь. Конечно, к родителям в Воронеж, потом на пару дней в Москву к армейскому дружку Вовке Шарапову. И за границу, это однозначно! В солнечную Анталью или на остров Крит за вдохновением и новыми впечатлениями!
   Я влетел в редакцию. Ну, вот сейчас, восхищенная толпа коллег накинется на меня с поздравлениями. Сотрудники нашей конторы будут похлопывать по плечу: «Наслышаны, брат, о твоем успехе. Завидуем.». Сотрудницы лезть в мои объятия: «Поздравляем, Алексей Дмитриевич. Ах, у меня сегодня как раз свободный вечер!».
  Но к моему удивлению, редута, сквозь который я должен был прорываться, не было,  и  очередь за автографом не выстраивалась. Все проходили мимо меня, приветствовали сдержано и отводили взгляд в сторону. Редакция как будто была наполнена атмосферой скорбного сочувствия.
- Доброе утро, тетя Шура,- поприветствовал я уборщицу, встретившуюся мне в коридоре второго этажа. От нее всегда пахло  хлоркой, но она была добрейшей души человеком и все про всех знала.- Тетя Шура, что у нас случилось? Нас закрывают?
  Я понял, как неуместна была моя шутка, когда она подошла ко мне, и обняла за плечи, как мать обнимает сына, провожая в далекий путь. «Какое горе, Алешенька, какое горе…». Она сорвалась с места и спряталась в своей каморке, повернув ключ в замке.
- Татьяна, что случилось?- Мне уже было не до шуток. Секретарша прикрыв глаза ладошками, (Какие у нее красивые руки)  замотала головой из стороны в сторону. Дверь кабинета распахнулась. На пороге стоял бледный Филенгер.
- Леша, проходи, садись.
 Я прошел и сел.
-Крепись, дружище, у меня плохая новость.
Я напрягся.
- Умерла Алена, сегодня сорок дней… Мои соболезнования, дружище…
Пауза и стук сердца, и одно желание – опровергнуть. Шок.
-Бред, я вчера с ней разговаривал. Она была в кафе, разве ты ее не видел?
- У тебя шок, Леша. Я испытал тоже самое, не могу поверить. Я не сказал тебе по телефону, хотел как-то подготовить… А, видишь, не смог, вот так сразу с порога и сказал… Прости. Это не просто удар для всех нас, это большая потеря не только для тебя, но и для меня….    для всей редакции. Мы все ее любили…
  Филенгер попросил  по телефону принести воды. Татьяна вошла со стаканом воды,   нос у нее был красный и глаза мокрые. Она протянула стакан Филенгеру, он показал на меня. Она протянула мне, я отказался. Она сделала пару глотков и оставила стакан на столе. Вышла, шмыгая носом.
  Страшный розыгрыш. Месть Филенгера. Все сговорились и разыгрывают меня. Я ничему не верил – ни тому, что видел, ни тому, что слышал.
- Два часа назад звонила ее мать. Я сам не поверил… Сказала, что у Алены был рак сердца…
-Нет такого рака!
-Как нет, если она умерла?
  Ну, все, вот он первый прокол Филенгера. Постановщик хренов! Я начал бить его без объяснений. Накинулся на него, как вепрь. Он был здоровее меня и быстро прекратил потасовку. Одним ударом в грудь. Таким же, как тогда в «нашем кафе». Я обмяк, как соломенное пугало после  дождя.
- Не дури, Леха, что я не понимаю? Я же не  бесчувственная сволочь… Они сегодня поминки справляют, соберутся на кладбище всей родней в четыре часа. Вот, смотри, я все записал: Новодевичье кладбище, могила номер двадцать дробь сто семьдесят пять. Вставай! У тебя самолет через полтора часа. Билет я заказал. Я отвезу тебя.
  Филенгер молодец. Как всегда сработал оперативно, со знанием дела. Он вез меня в аэропорт и много говорил, а потом много плакал. Его носовой платок отсырел, и он выбросил его в окно, на въезде в аэропорт. Нет, он не был бесчувственной сволочью. Он был просто сволочь, но мог иногда расчувствоваться.
   Я плакал в самолете, и стюардесса с красными губами и в пилотке с кокардой все время предлагала мне помощь. Сначала я отказывался деликатно, а потом пришлось  отказать ей в грубой форме. Женщина поняла насколько все серьезно и не обиделась. Она связалась с технической службой аэропорта. И прямо с самолета меня пересадили в огромную машину с мигалкой. И мы поехали на кладбище. По дороге, она гладила водителя по плечу и просила его войти в мое положение и не обижаться на нее. «Человеку надо помочь, мы только подбросим его до кладбища и сразу обратно. Мы успеем». Мир не без добрых людей.
   На кладбище мы успели. Стюардесса и водитель проводили меня до входа и передали смотрителю.  Он привел меня к могиле. Там никого не было.
- Ваши только что отъехали. Вы еще успеете на поминки, они здесь недалеко, в кафе «Приют». Я вас провожу, хотите?
-Нет, спасибо.
-Темнеет, дорогу к выходу найдете?
-Да, спасибо.
  Все сон, все неправда.  Я смотрел на фотографию Алены и ничего мог  понять. Вот, она, Алена. Смотрит на меня с фотографии и улыбается. На фото ей восемнадцать. Такой я увидел ее впервые на втором курсе журфака. Она все время улыбалась и каштановые локоны падали ей на лицо. Привычка откидывать голову назад осталась у нее на всю жизнь. Локонов не было, а привычка была.
   Стемнело. Я ушел, не простившись со смотрителем.
  Вовка меня ждал. Нет, не то, чтобы он ждал меня сегодня и так поздно. Он знал, что когда-нибудь я приду к нему.
-Почему ты не звонил, когда она болела?
-Она умоляла  не звонить тебе. Она говорила, что ты почувствуешь, что ей плохо  и приедешь сам. Она просила поклясться, что я не буду тебе звонить, даже тогда, когда с ней все случиться.
- Зачем ты поклялся…
-Может, тебе и не понять этого… Я все для нее сделал бы.  Ты поступил бы точно так же, если бы был на моем месте.
- Я был на твоем месте семь лет, а ты-то на моем сколько?!
-Год… Когда она ушла от тебя, я предлагал ей здесь жить. Просто жить. Она отказалась, а через полгода звонок в дверь. Но она сразу сказала, что ни о каких отношениях между нами, кроме дружеских, не может быть и речи… Но мы тебя всегда вспоминали, честное слово. Отметили в декабре твой день рождения. Потом она сказала, что полюбила меня… А через восемь месяцев эта чертова болезнь…
-Спасибо, Вовка. За то, что ты был рядом с ней все это время.
-Давай помянем. Земля ей будет пухом, я это точно знаю.
 Вовка после первой бутылки уснул за столом. Я держался, как мог, из последних сил. Я пил и не пьянел. Мне становилось все хуже и хуже. Я услышал, как зазвонил телефон в прихожей, но не мог сделать и шагу. Вовка выскочил из-за стола как ошпаренный. Он не соображал, что происходит, но трубку снял.
-Леш, тебя…- Вовка приложил мне трубку к уху.
-Алексей Дмитриевич, извините за ночной звонок…
-Извиняю.
-Это Стягин, ваш издатель. У меня для вас хорошая новость. Буду ждать вас завтра к одиннадцати. Не опаздывайте, пожалуйста. И обязательно передайте привет Алене Сергеевне. Если бы не она, я никогда бы вас не нашел. До конца жизни вам придется носить ее на руках. Спокойной ночи, Алексей Дмитриевич. До завтра.
  Вовка уснул с трубкой в руке, на моем плече. Я  в стельку напился. Я хотел только одного дождаться утра, чтобы трезво во всем разобраться.
                24.07.2010.