Игры. Детство моё, постой

               
  Кто в детстве не играл допоздна, пока родители не начнут надоедливо выкрикивать дитятко из кустов и развалин?
   Большинство мальчишек нашего детства обожало игры с мячом – в основном футбол, а «хрущевская оттепель» одарила подростков баскетболом. Какими шикарными казались на ногах сына директора совхоза Валерки китайские кеды, с какой завистью рассматривали их потомки потомственных пахарей! А запах новой резины -  неповторимый, волнующий, – от них исходящий! Со временем, правда, кеды стали доступной обувкой сирого большинства и не снимались от рассвета до заката, вскоре источали ничем не перебиваемый, неистребимый даже после стирки дух потных ног и сопревших, спрессованных с пылью носков… Ничего, ладно – терпимо. Зато вещь какая, с волшебным названием «кеды»!
   В войну играли в любое время года; игрушечных   автоматов и винтовок ни у кого не было, и мастерили их пацаны сами, из подручного материала. В ходу был «арсенал» из «поджигов», «пугачей», «самопалов». Делались они просто, по образу и подобию древних фитильных фузей: деревянный приклад и ложе строгали из обрезка доски, сверху прорезался желоб под ствол. Стволом служила трубка, часто -  медная (были они тогда, были!). Загнутая и расклепанная на одном конце, она крепилась в распил приклада. Крепление – проволока, в лучшем случае – изолента, черная, с запахом битума. Но прежде ствол-трубка заливалась расплавленным на костре свинцом. Штырьком замеряли длину залитой свинцом части, отмечали ее на стволе снаружи и напильником делали засечку. В этом месте пробивалась дырочка-затравка. После «сборки» оружие заряжали со ствола порохом (роскошь!), а чаще содранной со спичечных головок серой; затем забивался пыж из бумаги или пакли, головки гвоздей или дробь, «реквизированная» у отцов, если таковые располагали ружьями и «огневым припасом». Оружие было грозным и опасным: в затравке вспыхивал порох или сера, подожженные спичкой; шипя, искра уходила  вглубь отверстия и воспламеняла основной заряд, и вдруг  раздавался громогласный треск, выстрел, пламя, толчок, дым… Опытные стрелки поражали цель, порой бегущую – страдали куры, гуси, кошки, собаки, - на расстоянии до полутора десятков шагов. Иногда выстрел заканчивался плачевно: при мощном, плохо рассчитанном заряде трубку-ствол могло разорвать, оторвать напрочь ложе, ранить стрелка. Ладно, если пальба заканчивалась гладко. Но сколько волнения, предвкушения триумфа, гордости!
   Это были, видимо, отзвуки войны, закончившейся всего-то лет пятнадцать тому назад…
   А вот салки и прятки. До поздних сумерек слышались считалки:
- На златом крыльце сидели
   Царь, царевич, король, королевич,
   Сапожник, портной:
   Кто ты будешь такой?
   Генка, Сашка, Колька – двух последних звали Шуранькой и Колюнькой, - играли с вечно оборванным и грязным Гришкой, сыном пьянчуги сапожника. Гришка был изгоем: постоянно голодный, забитый, он числился на ролях «куда пошлют» и мальчиком для битья.
   У Шураньки – он старше всех на три года, остальная тройка погодки – была для всех игр своя считалка, и он ее произносил, грозно выпучив глаза:
- Крэкэс, мерэкэнс, кэкэнс!
   Услыхав знакомое и страшное заклинание, бойцы бросались в укрытие, а Шуранька швырял в стену недостроенного клуба свинченную из двух болтов, с напичканной серою посредине гайкой. «Граната» взрывалась, болты с гайкой летели в разные стороны и уносились невесть куда – не уследить. Страшно, дикий восторг, ликующие вопли…

   Великий шкодник-изобретатель Шуранька будоражил своими проделками всю округу, не давал покоя мирным, занятым своими делами обывателям, в большинстве своём представленными женщинами и стариками.
   Строили баню. Возведением объекта соцкультбыта руководил престарелый и мудрый прораб. Под его руководством село получило несколько важных для жизнедеятельности его обитателей строений: новую школу, магазин, коттеджи (американское слово, так заманчиво звучит!). И вот – баня. О ней особый разговор: это общественное помывочно-гигиеническое заведение со временем превратилось для мужчин в клуб по интересам. Там собирались рыбаки и охотники по средам и субботам, а для женщин определили пятницу и воскресенье. Мальчишки пубертального возраста собирались там под окнами в женские дни резвее, чем в кино. Шуранька хитрым лисом пробирался в предбанник и помывочный зал и каждый раз накануне женских дней скрытно выцарапывал в нижних уголках стекол тщательно закрашиваемые краской «глазки», чем создавал обзор для любопытного взгляда. Взору подростков открывались столь желанные для юных сердец дамские прелести не только в виде белья, но и прочие достоинства вожделенных тел… После просмотра, сопровождаемого возней и отталкиванием чрезмерно увлекшихся созерцанием, вьюноши долго обсуждали, смакуя подробности, увиденное секретное зрелище.
   Сразу после возведения столь желанной бани прораб Василич проводил пуско-наладочные работы, то есть – попросту решил попариться-помыться в закрытой пока для всеобщего доступа парной.
   В число почетных гостей каким-то образом затесался Шуранька и был удостоен чести обслуживать Василича лично. Старый прораб, любитель и знаток русской бани, добившись желаемой температуры пара, взобрался, покряхтывая,  на полок, растянулся на нем своим жилистым телом, завздыхал, заохал, запричитал, блаженно обхлестывая спину и бока веничком. Благодать! Вот он сполоснул лицо из шайки и крикнул Шураньке:
- Ну-ка, плесни еще, сынок! Мне что-то духу парного не хватает!
   Шуранька:
- Еще? Холодной или горячей?
- Кипяточку, сынок, кипяточку!
   Изумленный Шуранька набрал черпачок кипятку и с размаху окатил им блаженствующего Василича пониже спины. С прораба всю благость мигом снесло. Следом за утробным рыком послышалась тирада строителя-ветерана, состоящая в основном из накопленных за долгую жизнь нелицеприятных лексических единиц.
   Дальше – картинка из любимого фильма «Калина красная». Но наша история произошла задолго до выхода в свет знаменитой кинокартины Василия Макаровича Шукшина.
   Шураньку вышвырнули из бани, в чем мать родила. Он нашел на крыльце какую-то рваную рогожку, прикрылся ею и умчался закоулками домой. Выброшенную его одежку позже подобрал верный адъютант Гришка.
   Несколько слов о Гришке. Он принадлежал к осевшему в этих краях цыганскому племени, поэтому контролю со стороны родителей не подлежал, лечению и уходу не подвергался, болтался целый день по округе, кормился украденными в садах и огородах плодами, выращенными заботливыми хозяевами, а зимой сидел впроголодь дома. Был он всеядным и поэтому на еду жадным, а скудность одежки или её частичное отсутствие компенсировались двигательной активностью и полным пренебрежением к каким-либо амбициям.
   С отцом-сапожником, сидевшим в летней кухне на плетеном ремешками табурете, происходили такие диалоги:
- Батя, дай на хлеб!
- Иди к матери, пусть тебя покормит.
- Не варила еще, а я жрать хочу!
   Отец ковыряется в обувке, принесенной в ремонт.  На подоконнике – рукой с табурета подать – четвертинка водки, кусочек нарезанного сала, луковица. Хлеба нет. Черная Гришкина рука тянется к лакомству. Но сапожник начеку, и ударом подошвы, сжатой в заскорузлой руке, алчные поползновения сына пресекаются. Подвывая, Гришка выгребается из летней кухни и скулит не от боли, а от бессильного отчаяния.
   По причине нерегулярного питания живот Гришки приобрел форму дыни. Гришка мог затолкать в свой организм непомерное количество пищи, самой разнообразной и разнопородной, и в брюхе его происходила круглосуточная химическая реакция: там ухал, бурчал, ворочался, перевариваясь, поглощенный за день харч.
   Шуранька организовывал со своей малолетней «гвардией» налеты на сады, состоявшие из  разведки боем, штурмов и захватов. Трещали заборы и штаны, поруганию подвергались совхозные угодья и бахчи. Сторожа были бессильны разгадать тактические планы юного конкистадора.
   Во время одного из поисков Шуранька завел бойцов в район строительства коттеджей, которым руководил наш неугомонный прораб. Хвала ему и его жизненной активности! Немало людей вспоминают старика с благодарностью: плодами его трудов пользуются поныне – это все выстроенные им здания разросшегося поселка, а главное – жилье (как это важно в жизни, всем известно).  Иметь собственный кров, крышу над головой - значит,обрести покой и уют.
   Но пацаны не задумывались над своей шкодливостью, они играли. Шуранька вскарабкался по лестнице на чердак свежепостроенного, готового к сдаче домика, взмахнул саблей, блеснувшей на солнце серебром (полоса алюминиевая, заточенная с одной стороны напильником), воскликнул патетически, в мушкетерском духе: «Господа, за мной, я вас выведу на чердак!». Командир пропустил воинов вперед и не заметил вынырнувшего из-за угла прораба. Да, чисто «Ну, погоди!», только вместо Волка – седой дядька. Шуранька едва не поплатился за беспечность! Учуяв опасность, он умудрился выскочить на крышу, а когда Василич нырнул в дверцу,  закрыл ее снаружи. Перебравшись по коньку крыши, оскальзываясь и занозя ладони, он прокарабкался на карачках в конец домика, открыл противоположный вход и выпустил своих адептов, а двери опять запер. С этой стороны запором служил металлический засов. Василич оказался в ловушке. Поругавшись богатым и цветистым строительским матом, прораб вступил с атаманом в переговоры и упросил его о пощаде. Бойцы уже стояли на земле, готовые к драпу. Шура отодвинул засов и кубарем скатился вниз, на груду песка, но успел, однако,  заполучить увесистый тычок в спину куском бруска.
- Командир ранен! Все ко мне! – заорал он, корчась от боли, явно мнимой. Гвардия подхватила боевого предводителя и на полусогнутых утащила в сулящие безопасное прибежище кусты.
Еще одно деяние, достойное истинного разведчика – пробраться в клуб, чтобы посмотреть кино бесплатно, да еще, если фильм «до шестнадцати».
   Друзья умудрялись проскользнуть за экран, который вешался на занавес сцены, и старались затаиться там в укромном, хотя и пыльном, местечке. Киномеханик («Дядя Митя – кинокат, у него есть аппарат») – был и билетером, и контролером, не успевал одновременно настраивать технику, продавать билеты и проверять их, поэтому не удосуживался толком осматривать пространство за сценой, хотя и подозревал наличие в нем «зайцев». У него просто не хватало времени на выполнение всех трехуровневых обязанностей: в зале слышался ропот и топот нетерпеливых зрителей. В кино люди ходили постоянно, телевизоров еще не было  в достаточном количестве, а книги читали почти все грамотные жители села, так что старожилы перелопачивали библиотечные залежи по нескольку раз.
   С обратной стороны экрана кино смотрелось ничем не хуже, чем из зала, даже лучше. Никто не мешал, не толкался, не сморкался и семечек не грыз. По неписанным правилам, «зайцы» за сценой не шумели и не мусорили, действуя сообразно команде предводителя: «По местам! Тихо!».
   Выходить, а точнее – выползать – лазутчикам приходилось по одному, за минуту-две до окончания сеанса, когда на экране мелькали титры, и внимание зрителей ослабевало, а в публике накапливалось нетерпение покинуть душный зал.
   Лето! Каникулы, солнце, воздух, вода… В пионерлагерь ездили немногие, слишком накладно было для карманов большинства родителей, происходивших «от вил, косы, тяпки и навоза». Валерка, сын директора совхоза, братья Иллюки, отпрыски главного инженера, да еще пара девчонок из «элиты», испытали на себе прелести коллективного организованного отдыха. Остальная братия школьного возраста оставалась верной принципам летней вольности, даже будучи обреченными выполнять рутинные обязанности деревенской ребятни: работы по дому, в огороде, даже на совхозных полях для финансовой поддержки родительского статуса – ведь к осени всю семейную ораву надо было одеть-обуть, чтобы достойно экипированной отправить в школу.
   Но летние дни долгие, хватало времени и для досуга. Солнца, воздуха – с избытком, а вот с водой напряженка. Ближайший пруд был в двух километрах, «на Низу», а «голубая мечта» - заполненная прозрачной, чистой, прохладной водой, - в пяти километрах, в заброшенном песчаном карьере. Красота! Карьер лежит на глубине десяти метров от поверхности; к нему можно спуститься по извилистой дороге или по тропкам, делая виражи на велосипеде, несущем трех седоков, или, петляя,  пешком. И вот она, вожделенная, сияющая синевой, купель!
   «На карьере» пацаны проводили целые дни. Иногда удавалось поймать парочку рыбешек, и тогда либо варилась скромная уха, либо улов, опущенный в банку с водой и травой, удачливый рыболов уносил домой, что, однако, от гнева родительского не спасало. Что такое рыбка, если дома работ невпроворот!
   Мальцы покорно выслушивали упреки старших и, вздыхая, принимались за обрыдлые домашние хлопоты, которые будут сопровождать их до глубокой старости, если, конечно, они, повзрослев, не сбегут от них на учебу, в армию, замуж. А нет - так и будут торчать в позе страуса – носами в землю, не замечая бега времени и не ожидая от жизни особых перемен…

24-29.02.2012
Когалым