Эскулап. Шизофреническая сказка. 3-4

3.

Кажется, вчера я заснул прямо за столом. Я даже помню, как в полусне еще пытался что-то рисовать, а потом провалился в глубокий сон. Но странно, что я не помню, как добрался до кровати, как разделся и лег.
Проснулся я, как обычно, с дикой головной болью. Под подушкой нашарил уже ставшую привычной пачку с пенталгином. Сжевал, не запивая, сразу две таблетки.
Пенталгин, как и множество других медикаментов, появлялся в моем мире так же, как и еда: словно сам собой материализовался из воздуха. К слову, точно так же в моем мире появлялись новые книги, одежда, туалетная бумага, зубная паста и много-много прочих мелочей.
Мой день всегда начинается одинаково: пенталгин, крепкий сладкий кофе, контрастный душ. Именно в таком порядке.
Я включил кофеварку и прошлепал босыми ногами в санузел. Включил воду, немного потаращился в зеркало над раковиной.
Все, как обычно. Все тот же красноглазый урод в зеркале. Все та же зубная паста на полочке под зеркалом. Привычный запах свежего кофе. Привычная чистота и ясность.
Все просто и привычно. Каждый день почти точно повторяет предыдущий. Многократно повторяющийся, замкнутый сам на себя алгоритм. Проснуться, позавтракать, потом много работать, марая бумагу рисунками, и снова спать. Затем опять проснуться…
Еще вчера меня это вполне устраивало. Меня устраивала уверенность в каждой следующей минуте. Мне было очень уютно и комфортно выполнять этот самый алгоритм.
Но сейчас что-то изменилось. Я не знал, что именно изменилось, но теперь я смотрел на себя в зеркало и уже не ненавидел этого небритого красноглазого урода по ту сторону стекла. Теперь мне его впервые в жизни было жаль.
- Да уж, братан, - покачал я головой, и мое движение в точности повторило мое неопрятное отражение, - Экий ты бедолага. Как скучно ты все-таки существуешь!
- И ничего не скучно, - ответило мне отражение, но меня почему-то совсем не удивило, что у моего отражения имеется свое мнение по этому вопросу и имеется сила воли, чтобы высказать это мнение мне в лицо, - Мне ведь ничего больше и не нужно. Я дышу, я сыт, я одет, я в безопасности, я могу творить свой собственный мир. Чего мне еще хотеть?
- Не знаю, - пожал я плечами, - Хотя бы дождя за окном. Или элементарного рассвета.
Отражение испуганно заткнулось, снова превратясь в небритого бессловесного урода.
Ну и хрен с ним. Оно трусливое, как заяц. Боится выбраться из своей уютной скорлупы.
А я? Я не боюсь?
Не страшно было бы мне жить так, как живет нарисованный мной Гамлет? Жить, не зная наперед, что будет в следующую минуту? Жить, боясь каждую секунду оступиться, сделать неверный шаг, неверное движение, неосторожный вздох?
Страшно. Наверное, очень страшно.
Но даже серо-белый, лишенный красок рассвет за окном стоил того. Сейчас – впервые за бесконечно долгую жизнь – я четко понимал: стоил.
Жаль, что я не могу поменяться местами с Гамлетом, стать ожившим рисунком, способным жить, вместо того, чтобы быть живым Творцом, не способным жить по-настоящему.
Кофе я пил торопливо, обжигаясь. Словно спешил поскорее выполнить привычный алгоритм. Кофе заел колбасой, откусывая ее прямо от каталки. Какая разница, как и чем набить свой желудок? Блистать культурой питания не перед кем, так что можно быть и законченной свиньей и при этом совершенно не терять самоуважения. Какая чудная возможность предоставлена мне моим абсолютным одиночеством! Ха! Быть свиньей и не испытывать угрызений совести – то, о чем я мечтал всю сознательную жизнь!
Мне можно не бриться, не мыться и даже гадить по углам. Все равно никто меня за это не осудит. Никто не придет и не скажет мне, что я – скотина и быдло. Можно даже перестать быть человеком – этого все равно никто, кроме меня, не заметит.
До чего же здорово!
Я рассмеялся и долго не мог остановить смех. Смех постепенно превратился в  дикий хохот.
Какая это безграничная свобода! Не быть человеком! Перестать думать и мучиться!
Ха! Ха! Три раза – ха!
Хохот повалил меня на пол вместе с недопитой чашкой кофе. Горячий напиток обжег мне руки, но мне было плевать на ожоги и на боль.
Свобода перестать творить и забыть о самом облике человеческом! Не будет больше сомнений и тяжелых мыслей! Не нужно будет искать ответы ни на какие вопросы, кроме вопросов питания и сна! Здорово! Мечта!
Всего-то и нужно, чтобы перестать быть человеком – признаться самому себе, что ни за что не отвечаешь. Признать, что кроме тебя самого, нет никого – совсем-совсем никого.
Ха! Ха!
От смеха я уже почти не мог дышать.
Эй, приятель, да у тебя элементарная истерика!
Неизвестно откуда взялся у меня этот рефлекс, но я, совершенно не задумываясь, вдруг с размаху шлепнул себя по лицу. И тут же хохот словно захлебнулся. Осталось только тяжелое дыхание и горящая огнем, налившаяся тупой болью щека.
- Не хватало еще с ума сойти, - сказал я сам себе, поднимаясь с пола.
Потом я долго, с остервенением тер себя мочалкой под ударами тугих горячих струй, словно старался смыть с себя стыд своей непростительной слабости. В конце концов, достал начавшую ржаветь бритву и сбрил с себя всю растительность, кроме бровей и волос на голове. Порезался в двадцати местах…
Я – человек. И пока я знаю это, пока помню об этом – я человек. Я должен быть человеком не для кого-то, а, прежде всего, для самого себя. И только самому себе я должен доказывать свою человеческую сущность…
Гамлет и Нэнни шагали по пустому Мосту к далеким огням Города. Вокруг них, над ними, под ними и даже между ними раскинулась моргающая миллионами холодных глаз-звезд ночь. Гамлет почему-то боялся, что Нэнни растворится в этой ночи, и поэтому крепко держал ее руку, протянутую прямо через ночь.
- Странный сегодня день, - сказал Гамлет тихо, - Утром я проснулся совсем-совсем один. А теперь у меня есть Рон. Есть ты. И эта ночь. И звезды. Все это у меня теперь есть. И это, кажется, прекрасно.
- Прекрасно, - согласилась Нэнни. Ладонь ее была теплой, мягкой. Баюкающей.
- Я боюсь, что ты исчезнешь, - признался Гамлет.
- Ого! – Нэнни засмеялась, - Не слишком ли быстро ты стал бояться меня потерять? Кто я для тебя? Кто ты для меня? Ты себя не спрашивал об этом?
- Не спрашивал, - ответил Гамлет, - И не хочу спрашивать.
- А ты все-таки спроси. Иногда полезно задавать себе лишние вопросы: верное средство избавиться от иллюзий. Тебе кажется, что ты не хочешь, чтобы я исчезла?
- Мне не кажется. Я это знаю.
- Откуда? Что ты обо мне знаешь, чтобы дорожить моим присутствием? Ты увидел привлекательную оболочку, красивую, оригинальную обертку, и решил, что внутри этой обертки что-то очень вкусное и даже драгоценное. Но там может оказаться кусок мертвечины. Не боишься откусить кусочек трупятины?
Нэнни остановилась и взглянула в лицо Гамлета. В глазах ее даже в темноте были видны искры непонятного гнева.
- Не злись, - попросил Гамлет, - Если быть честным, обертка для меня мало, что значит.
- Вот это комплимент! – принужденно рассмеялась Нэнни, - Значит, тебе плевать, красива я или страшна, как смерть водолаза?
- Не плевать, - покачал головой Гамлет, - Просто я знаю, что ты не кусок трупятины. Ты живая, я это чувствую. Но почему-то не любишь сама себя, а заодно и всех вокруг.
- Браво, мистер психоаналитик! – Нэнни несколько раз хлопнула в ладоши, обозначая аплодисменты, - Не объясните мне, откуда взялся такой диагноз?
- Человек, который любит сам себя, не станет навязчиво сравнивать себя с мертвечиной. Я так думаю.
- Черта с два, Гамлет! – Нэнни почти кричала, - Я обожаю сама себя! У меня нет никого дороже себя! Я ненавижу всех, потому что очень люблю себя! И тебя я почти ненавижу!
- Неправда, - покачал головой Гамлет, - Ты любишь себя, и даже очень любишь. Но именно за это ты себя ненавидишь. Так?
Нэнни хотела было что-то крикнуть прямо в лицо Гамлету, но осеклась.
- Вот. Я оказался прав, - кивнул Гамлет, - И тебе нечего возразить.
- Я могла бы найти три тысячи убедительных доводов против твоей догадки, - тихо сказала Нэнни, - И разгромила бы весь твой незатейливый психоанализ ко всем чертям. Но вся беда в том, что ты совершенно прав. Абсолютно. На все сто. Только вот ума не приложу, как ты это понял.
- Я и не понимал, - ответил Гамлет, - Я это почувствовал. Такой у меня талант: чувствовать других людей.
- Наверное, только такой человек мог понравиться Рону, - кивнула Нэнни, - Я знала, что ты странный, но даже не предполагала, что настолько.
- А разве это так трудно – понравиться Рону?
- Почти невозможно. Рон хоть и пацан еще, но повидал столько, сколько иному мужику и не снилось. Он видит людей насквозь. И сразу. Минута – и все. Он уже знает, что за человек перед ним. Рентген, одним словом. И если бы ты был плохим или хотя бы самым обычным человеком, Рон ни за что не пригласил бы тебя в свою башню, и уж тем более не стал бы поить чаем.
- Ты его давно знаешь, не так ли?
- Порой кажется, что всю жизнь, хотя на самом деле всего четыре года. Он уже тогда был совсем один. Где его родители, он никому не рассказывает. Одно время я думала, что они были первыми, кого он пытался уговорить не прыгать с Моста. Иначе как объяснить то, чем он занимается?
- А теперь так не думаешь?
- Слишком простая это разгадка. Рон не настолько банален и предсказуем.
- Как и ты.
Нэнни на секунду задумалась, потом кивнула:
- Да. Как и я.
Они все шагали и шагали сквозь ночь к огням Города, и огни неохотно ползли им навстречу. Чернее ночи, виднелись силуэты высотных домов, а на их черных тушах – сыпь светящихся окон.
- Оказывается, я уже успела соскучиться по ночи, - негромко сказала Нэнни, - А ведь совсем недавно она меня просто бесила.
- Ночь – опасное время, - заметил Гамлет, - Ночью люди меняются и порой совершают то, что при свете дня казалось им дикостью и мерзостью.
- Один мой знакомый священник сказал, что ночью душа человека засыпает, и человек со спящей душой превращается в чудовище. Люди должны спать по ночам, чтобы в мире было поменьше чудовищ.
- Тогда мы с тобой – два безобидных монстра, идущих по пустому Мосту, - улыбнулся Гамлет.
- Я не монстр, - заявила категорично Нэнни, - У моей души – хроническая бессонница. И у твоей, кажется, тоже.
- Это же прекрасно.
- Это ужасно. От этого быстро устаешь. И душа устает в первую очередь. Иногда так хочется сойти с ума…Лечь на пол посреди комнаты с мягкими стенами и больше не вставать. Смотреть в потолок и считать пауков по углам. Не думать ни о чем, ни о ком. Не страдать. Не решать. Не любить. Вот он – вечный покой! Обещанная Буддой нирвана! Вечное созерцание своей опустевшей души и потолка с пауками.
- Ты так устала жить? – осторожно спросил Гамлет.
- Я устала жить еще четыре года назад. А за последние четыре года я ко всему прочему устала умирать, - бесцветным голосом сказала Нэнни.
- Четыре года? – переспросил Гамлет. Он, кажется, догадался…
- Правильно мыслишь, - кивнула Нэнни, - Я была одной из первых, кого Рон уговорил еще немного пожить. Он наивно полагал, что я обрадуюсь жизни, а я взяла, да и не обрадовалась.
- Поэтому он тебя и не любит? – догадался Гамлет.
- В основном, да, - ответила Нэнни, - Но есть еще кое-что…Рон сам расскажет, если захочет…
Что-то не так. Я еще раз пересмотрел только что нарисованные картинки.
Что-то не так. В Нэнни должна была быть жизнь. А в ней – только усталость и тоска. Почему?
Неужели потому, что я сам давно перестал жить? Неужели потому, что у меня у самого ничего нет, кроме усталости и тоски?
Или потому, что я не знаю, что такое жить?
Очень грустно понимать, что мои творения более живые, чем я сам. Но с этим ничего не поделаешь: они не видят, что их мир – всего лишь лист бумаги. А я прекрасно вижу, что мой мир – четыре стены, потолок, пол и чистый клозет. Для них мир безграничен, полон пусть иллюзорной, но все-таки  жизни. Для меня мир мал, пуст и стерилен. В нем никто, кроме меня, не появится…
- Мне казалось, что ты – самая живая из всех, кого я встречал, - растерянно произнес Гамлет.
- А теперь не кажется? – невесело усмехнулась Нэнни.
- Я не знаю, - честно ответил Гамлет, - Но уверен, что не все так страшно, как ты думаешь.
- Не утешай, - махнула рукой Нэнни, - Я в этом совсем не нуждаюсь…
Мост, наконец, кончился. Начался Город. Даже ночью на его улицах были люди, машины и невозмутимые полисмены.
Гамлет крепко-крепко держал руку Нэнни. Ему казалось, что в суете и сверкающей круговерти ночного Города она пропадет, исчезнет, словно пугливое видение. А Нэнни озиралась по сторонам, словно затравленный зверь, вздрагивая от резких звуков и злых лиц.
- Вот оно, царство спящих душ, - пробормотала она, - Царство чудовищ.
Когда они проходили мимо бара, зазывно мигающего разноцветной вывеской, какой-то тип облил их пьяной руганью.
- Смотрите, мужики: два придурка! – раздуваясь от осознания собственного величия, кричал тип, хотя был он совсем не велик и даже не значителен. Так, обычный плюгавый человечек самой заурядной наружности, смелый только в присутствии группы поддержки из десятка таких же, как он сам, незначительных типов.
- Чудовище номер раз, - усмехнулась Нэнни, - Наглядный пример.
- Эй, доходяга! – кричал тип Гамлету, - Поделись девчонкой! Ей понравится, обещаю!
Группа поддержки за его спиной грохнула злым самодовольным смехом.
- Эй, красавица, иди к нам! – голосила группа поддержки, - Эту ночь ты не забудешь.
Гамлет сделал было шаг навстречу пьяным чудовищам, и уже почувствовал знакомое ощущение легкости и безграничной гибкости во всем теле – так было каждый раз, когда Гамлету приходилось драться. Ему уже казалось, что шести степеней свободы его телу слишком мало, и он отращивал в окружающем его пространстве седьмую, восьмую, девятую…
Он уже почти поднялся в воздух, но Нэнни удержала его на земле.
- Гамлет, они просто не спят, когда положено спать, - тихо сказала она, - Пожалей их, они просто глупые дети этого злого мира. Не стоит. Хватит. Не стоит.
- Ого, да придурок, кажется, хочет подраться! – обрадовался тип, заметив яростный порыв Гамлета. Толпа за его спиной радостно загудела и подалась вперед.
- Стоять, детишки! – Нэнни вдруг подняла руку и шагнула им навстречу. В ее голосе так отчетливо звучал холодный металл, что по коже начинали бегать мурашки, - Ты, самый голосистый – пять шагов вперед!
Группа поддержки замерла, как бандер-логи при виде удава Каа. А чудовище номер раз послушно вышло вперед. Гамлет с удивлением наблюдал, как хрупкая девушка повелевала толпой.
Нэнни подошла к чудовищу номер раз и размашисто влепила ему пощечину, после чего медленно отошла назад.
Чудовище номер раз  часто заморгало, приходя в себя, и вдруг истошно завопило, выдергивая из ступора остальных.
- Теперь бежим! – взвизгнула радостно Нэнни и потащила Гамлета за собой.
Они бежали по темной улице, и десяток пьяных чудовищ бежал за ними, горя жаждой мщения за неожиданный конфуз. Гамлет то вырывался вперед, то тянул Нэнни за руку, то сам едва поспевал за ней. Мимо мелькали слепо таращившие в ночь бельма окон громады домов, темные провалы переулков и дворов. Под ногами проносились черные трещины в асфальте и звонкие круги канализационных люков.
Гамлет прекрасно понимал, что если толпа догонит, парой синяков и разбитым носом отделаться не удастся. И бежал, летел, излучал себя вперед невесомым фотоном. Сердце колотилось, выпрыгивало из груди, не находя себе места. А в его руке лежала теплая, мягкая ладонь Нэнни…

4.

Я снова заснул за столом. Но на этот раз проснулся так же, как и заснул: сидя, с головой, приросшей к неоконченному рисунку.
Безвольная, затекшая кисть руки лежала прямо перед моим лицом. Сперва она показалась мне чужой – я ее совсем не чувствовал. Но потом, когда кровь радостно принялась бегать по сосудам руки, пронзая каждый нерв тонкой иголочкой боли, я пришел в себя и убедился, что кисть все-таки моя.
Привычный пенталгин, привычный кофе и непременно - контрастный душ…
Мой религиозный ритуал. Мое утреннее жертвоприношение самому себе.
За то время, пока я спал, холодильник пополнился снедью. Интересно, если его отключить от сети, он будет рожать еду или оставит меня голодным?  Когда-нибудь, когда мне окончательно надоест мое безоблачное существование, я обязательно проведу такой эксперимент.
Я наскоро приготовил себе завтрак: жрать хотелось почему-то сильнее, чем обычно. Холодильник, кажется, решил устроить мне небольшой праздник и преподнес мне на десерт брикет пломбира, вкус которого я давно забыл.
Позавтракав, я снова сел за стол – странно, почему я до сих пор не отрастил себе двухметровый геморрой? – и только теперь заметил то, что должен был заметить, едва открыв глаза.
На столе лежал смятый листочек бумаги. Лист из какой-то записной книжки.
Но у меня нет записной книжки!
Я протянул к клочку бумаги руку – осторожно, словно это была мина. Пальцы мелко дрожали.
Бумажка не взорвалась в моих руках. Не укусила и не выпустила облако ядовитого газа.
По ровным линеечкам – строчкам ползли похожие на жуков мелкие черные буквы.
«Денис! У тебя – три дня на размышление. Сумма контракта значения не имеет – укажи любую. Через три дня – у тебя дома. Хочу услышать однозначное «да». С уважением, Морт.»
Морт. Кто это, Морт? Что все это значит? Через три дня – у меня дома? То есть, в этой комнате?
Мне вдруг стало страшно. Через три дня…Что произойдет через три дня? Рухнет мой мир? И кто такой Морт? Неужели в моей Вселенной появился еще кто-то, кроме меня?
Я представил, как открывается черная дверь и прямо из пустоты шагает ко мне кто-то страшный, чужой, незнакомый. И почувствовал, как снова накатывает истерика.
Так, стоп, успокоиться. Успокоиться, я сказал!
Я снова врезал себе по морде. Для профилактики. И снова прочитал короткую записку.
Морт…Что-то знакомое…
Я вдруг засмеялся.
С чего я, собственно, взял, что эту записку написал кто-то, кроме меня? Я элементарно мог написать ее сам, в полудреме. В полудреме ни хрена не соображаешь, а потом ни хрена не помнишь. Мог я решить устроить себе небольшой стресс? Мог. Как два пальца…Почерк, кстати, очень даже похож на мой.
Откуда взялся листок из записной книжки? Да элементарно! Оттуда же, откуда берется еда в холодильнике и прочая внезапно возникающая в моем мире дребедень. Я уверен: если хорошенько поискать, найдется и остальная записная книжка.
Да и Морт. Весьма знакомое словечко – Морт.
Ох, ну я и дурень! Конечно, французский язык – не мой профиль, но это слово я хорошо знаю. Это же просто Смерть. Морт. Смерть. Mort.
Как же все это элементарно объясняется! Я засиделся за рисунками, слишком напряженно думал о моих нарисованных героях, зациклился на теме Смерти, и стоило мне только прикемарить – все! Подсознание, или что там еще, сработало изящно и очень правдоподобно. В дреме я написал сам себе записку, видимо, желая слегка разнообразить свою жизнь.
Полезная штука – «бритва Оккама». Верное средство от иллюзий. Становишься на минуту крайне радикальным скептиком, и все встает на свои места. Не ищи чудес Божьих там, где чудеса творят люди…
Я скомкал записку и швырнул в угол. Нет, и не может быть в этом мире никого, кроме меня. Это закон местной физики. Все остальное – иллюзии воспаленного мозга. И нарисованные Гамлет и Нэнни – тоже всего лишь иллюзии…
Они спрятались в темном подъезде, воняющем мочой и кошками. Из окна между первым и вторым этажом они видели, как толпа преследователей пробежала мимо, не задержавшись ни на секунду.
- Это было весело, - сказала Нэнни, - Просто здорово.
- Здорово, - согласился Гамлет.
- Тебе тоже понравилось? – удивилась Нэнни, - А я думала…
- Ты неправильно думала, - сказал ей Гамлет, - Это вправду было весело. Только немного страшно. Не люблю, когда меня бьют.
- Но тебя же не били.
- Могли. Еще как могли. Мало не показалось бы.
Нэнни вдруг шагнула к Гамлету и оказалась так близко, что Гамлет чувствовал через одежду тепло ее тела. Глаза ее почему-то сверкали двумя живыми искорками.
- Только умоляю: не пойми меня неправильно, - попросила она и вдруг прильнула губами к губам Гамлета.
Что было потом, Гамлет понимал с трудом. Он гладил ладонями лицо Нэнни – бережно, как самую драгоценную драгоценность, ловил руками ее руки, как маленьких птах. Ее непослушные волосы настойчиво лезли ему в глаза, но он совсем не обращал на это внимания. Ему хотелось вдруг отдать Нэнни весь мир и еще что-нибудь.
Ему казалось, что ночь подглядывает за ними, хочет украсть у него эту нечаянную минуту внезапного счастья, жадно таращит миллионы глаз-огней, и он легко свернул эту ночь вместе с этим подъездом, этим домом, Городом и всем миром в одну маленькую жужжащую точку. Они с Нэнни остались совсем-совсем одни в мягкой звенящей пустоте. И это было безумно прекрасно. Это было прекрасно безумно.
Даже само время изменило свой бег, изо всех сил растягивая эти секунды в бесконечность. Оно свернулось в замкнутую на саму себя ленту Мебиуса и услужливо легло им под ноги. Гамлет уже не понимал, когда он живет – то ли за секунду до сейчас, то ли через сто лет после. Это не имело уже никакого значения.
Внезапно все кончилось. Мир, Город, дом, подъезд и ночь вырвались из плена и заняли все вокруг, встав на свои места. Время приобрело свой обычный ход.
Наверху, на третьем этаже, открылась дверь квартиры, и чей-то пьяный голос заполнил все пространство трехэтажным матом.
- Ты дурак, - тяжело дыша, сказала Нэнни шепотом, - Господи, какой же ты дурень!
- Почему дурак? – удивился Гамлет.
- Потому что связался со мной, - ответила Нэнни.
- Тогда мне нравится быть дураком, - пожал плечами Гамлет…
Подъезд стал для них слишком тесен. Они вышли на улицу и там снова целовались. Время снова послушно ложилось под ноги лентой Мебиуса, а мир снова сворачивался в точку вместе с чудовищами со спящими душами, которые проходили мимо, смеялись, показывали на Гамлета и Нэнни пальцами, ругались, высунувшись из окон автомобилей, внезапно споткнувшихся об их счастье и гневно гудевших клаксонами.
Гамлет был счастлив. Может, это ему просто казалось, но он был уверен, что счастье – это именно то, что сейчас с ним происходит…
Потом они как-то оказались на крыше высотного дома. Под их ногами лежал весь Город, мерцающий мертвыми огнями, а над ними не было ничего, кроме неба, полного звезд.
Нэнни шагала прямо по краю крыши, раскинув в стороны руки. Ветер играл ее волосами, стараясь хотя бы за волосы стянуть Нэнни в пропасть, на дне которой копошились светляки-автомобили.
- Тебе обязательно так делать? – спросил ее Гамлет. Сейчас он очень боялся за нее, боялся, что она исчезнет и уже не появится.
- А что будет, если я спрыгну вниз? – Нэнни бросила на Гамлета озорной взгляд.
- Мне придется спрыгнуть за тобой, - пожал плечами Гамлет – он был абсолютно серьезен, - Вдруг у меня получится полететь, и я смогу спасти тебя? Знаешь, если человека бросить в воду, он может за секунду научиться плавать, а может и утонуть. Вдруг с полетами так же? Прыгнул – и полетел.
- Или разбился на фиг, - усмехнулась Нэнни.
- Все может быть, - сказал Гамлет, - Но если ты прыгнешь, мне придется рискнуть…
- Я не прыгну, - пообещала Нэнни, отойдя от края крыши, - Честное слово. Не прыгну.
Она легла на прохладный бетон крыши, раскинув в стороны руки и ноги.
- Я похожа на звезду? – спросила она.
Гамлет лег рядом с ней, так же раскинув конечности, и с удивлением обнаружил, что мир резко изменился. Гамлет уже не видел Города, темного горизонта и огней под ногами. Не видел соседних крыш и спящих на антеннах птиц. Перед ним шириной во весь мир раскинулось бездонное звездное небо. И в этом внезапно изменившемся мире не было ничего, кроме этого неба и Нэнни, чье тепло Гамлет, кажется, чувствовал даже на расстоянии.
- Похожа, - тихо сказал Гамлет, - Вон на ту, на кончике ручки Ковша.
Звезда на кончике ручки Ковша была беспокойной, яркой, живой. Она постоянно мерцала, переливалась и, кажется, даже менялась в размере.
- Наверное, это можно считать комплиментом, - разглядев звезду, сказала Нэнни, - Она красивая, эта звезда.
- Ты лучше, - честно сказал Гамлет, - Намного лучше.
Нэнни ничего не ответила. Да и Гамлет замолчал, к своему удивлению, не находя слов.
Так они лежали довольно долго. Но Гамлет готов был пролежать еще столько же и даже больше, лишь бы только, как теперь, ощущать близость Нэнни, слышать ее дыхание, чувствовать на лице теплый ветер и быть совершенно счастливым. Если бы кто-нибудь спросил у него, чего он хочет, он бы ответил: «Ничего. У меня уже есть все, что мне нужно».
- А ты похож вон на ту хреновину на голове Бабочки, - вдруг сказала Нэнни, ткнув пальцем в черное небо.
Хреновина на голове Бабочки оказалась жирной звездой, которой, кажется, даже мерцать было лень.
- Я что, настолько скучный? – удивился Гамлет.
- Ты совсем не скучный, - возразила Нэнни, - Ты просто очень серьезный.
- Не утешай меня. Тебе наверняка со мной скучно, - сказал Гамлет.
- Была бы нужда тебя утешать! – фыркнула Нэнни.
- Знаешь, мне кажется, я мог бы доплюнуть вот до этой яркой блямбы, - вдруг произнес Гамлет, - Вот до этой, на хвосте Рыбы.
- Тоже мне подвиг! - усмехнулась Нэнни, - Тут всего-то три световых года. Вот если бы ты доплюнул до Сириуса, я бы признала, что ты мастер по плевкам в небо.
Гамлет плюнул в Сириус. Как и следовало ожидать, не попал.
- А у тебя неплохо получается, - Нэнни звонко засмеялась, - Потренируйся годика два-три, и заплюешь всех сириусян. Или сириусянцев.
- В детстве я был уверен, что на Сириусе живут сирийцы, - сказал Гамлет.
- А на Веге – вегетарианцы, - согласилась с ним Нэнни, - Я тоже так думала, пока жестокая средняя школа не разрушила смешные иллюзии.
Ночь шла мимо, словно боялась потревожить двоих людей, лежащих на крыше, плюющих в небо и разговаривающих ни о чем. Звезды совершали свое привычное шествие по кругу. Где-то далеко-далеко внизу шумел Город, которому не спится даже ночью.
- Гамлет, а что будет дальше? – спросила Нэнни, проводив взглядом звезду, пролетевшую по небу в сторону Океана.
- Дальше будет утро, - ответил Гамлет, - Прекрасное утро.
- А потом?
- Потом – день. И ночь. И опять утро. Разве это плохо?
- Это не плохо. Но я спрашиваю не об этом. Настанет утро, и мы станем другими. Ты станешь совсем серьезным и даже мрачным. Я увижу, что мир вокруг все такой же серый, и мне опять расхочется жить в этом мире. Мы сейчас лежим здесь и обманываем сами себя. Убеждаем себя в том, что нам хорошо вдвоем. А днем иллюзия рассеется. Она не может не рассеяться.
- Мне с тобой на самом деле хорошо, - растерянно произнес Гамлет. Он никак не мог понять, что вдруг случилось с Нэнни, - Мне не нужно себя обманывать. И ты – разве ты была другой, когда пришла к Рону вечером? Ты была не такой, как сейчас?
Нэнни промолчала, и Гамлет понял ее молчание по-своему.
- Видишь, ты согласна, - заключил он, - Ты была точно такой же. Так почему же утром что-то должно измениться?
- Утром всегда все меняется, - вздохнула Нэнни.
- Готов поспорить, - сказал Гамлет, - Что утром все это продолжится. И будет продолжаться, пока мы этого хотим. Утром не будет звезд, зато будут офигительные чайки на набережной. Не будет черного неба, зато будет красивый рассвет. И уж до солнца-то я доплюну.
- Не стоит, - улыбнулась Нэнни, - Солнце обойдется и без твоих плевков.
- Давай попробуем закрыть глаза и открыть их только утром, - предложил Гамлет, - Прямо здесь, на этой крыше. Ты сама убедишься, что ничего не изменится. Разве что светлее станет.
- Давай попробуем, - согласилась Нэнни и закрыла глаза.
Гамлет тоже закрыл глаза и уронил голову на бетон крыши.
- Ты спишь? – через минуту спросила его Нэнни.
- Нет, Нэнни, не сплю, - помотал головой Гамлет, не открывая глаз, - Боюсь, что ты воспользуешься моментом и исчезнешь.
- Не исчезну, - пообещала Нэнни, - Я просто не хочу исчезать и очень хочу, чтобы ты оказался во всем прав.
- В чем прав?
- Ну, в том, что утром ничего не изменится. И в том, что до солнца можно доплюнуть, - голос ее слабел, слова получались все невнятнее, и Гамлет понял, что она просто засыпает, - Ты хороший. Очень хороший. Очень…
Она замолчала.
Еще через минуту Гамлет тихо окликнул Нэнни по имени. Она не отозвалась. Тогда Гамлет поднялся на ноги, тихо походил, разминая мышцы, и сел рядом с ней.
- Кажется, я люблю тебя, - сказал он спящей Нэнни, - Но ты спи. Ты устала.
Нэнни глубоко вздохнула во сне и повернулась на бок, положив под голову сложенные лодочкой ладони.
Гамлет так и сидел, глядя на спящую Нэнни, и боялся пошевелиться, потревожить неосторожным движением или слишком громкой мыслью ее хрупкий сон. Ночь постепенно бледнела, звезды гасли одна за другой, Город внизу притих, стараясь не спугнуть рассвет. И когда взошло солнце, Гамлет все сидел и смотрел на Нэнни.
Первый луч солнца скользнул по ее лицу, и она открыла глаза.
Она посмотрела на Гамлета, сонно улыбнулась и сказала:
- Привет. Ты еще не плевал в солнце?
И Гамлет понял, что был прав: ничего не изменилось. Мир не стал серым, они с Нэнни не стали чужими. И это было так здорово, что Гамлет хотел петь. Только он не умел петь.
Он засмеялся, осторожно поцеловал Нэнни в щеку и, подойдя к самому краю крыши, изо всех сил плюнул на восток, где поднималось огромное солнце…