Живи, Вилор! 9

 63.3(2)722.5 Л4
Лезинский М. Л., Эскин Б. М.
Л 41 Живи, Вилор! : Повесть. —М.: Мол. гвардия, 1983. — 112 с, ил. — (Юные герои).
15 коп. 100 000 экз.


ВСЕ ТОТ ЖЕ ГОЛОС

Утренний туман окутал Инкерманские скалы белесым покрывалом. Пожухлая трава стала влажной. Отсыревшие камни потемнели.
Снизу доносилось тарахтенье дизелей и шум выпускаемого пара, сливавшегося с туманом. В ста метрах от ребят Севастопольская ГРЭС. Электростанция наполовину в земле. Сверху торчат лишь огромные трубы. Отсюда по кабелям и воздушным линиям электричество поступает в город.
Несколько дней назад, на рассвете, при таком же тумане электростанцию бомбили. Бомбы угодили в машинный зал, и один генератор вышел из строя. Пока ремонтировали, было введено строжайшее ограничение на электроэнергию. А это значило — меньше мин и снарядов дадут севастопольцы фронту.
После бомбежки начальник милиции собрал командиров добровольных групп по борьбе с диверсантами.
— В городе действуют хорошо замаскированные ракетчики. Точное попадание в машинное отделение — их наводка.
— Ракет вроде бы не наблюдается, — удивился участковый из Инкермана.
— А летчики сообщили, что заметили сигнальные ракеты над ГРЭС.
Участковый и не мог их видеть — проскочив слой тумана, ракета вспыхивала в чистом небе.
Начальник милиции решил привлечь к операции мальчишек, чтобы не спугнуть вражеских корректировщиков. Наблюдение за одним из участков поручили Мусе Джигиту.
В райкоме комсомола этому парню верили безгранично. Муса распределял ребят для охраны колодцев в Центральном районе, участвовал со взрослыми в ночном патрулировании, дежурил в райкоме.
С собой в засаду Муса взял Билора. Ему впервые доверили боевое — не учебное оружие...
Они пролежали за валунами всю ночь. Ночь была тихой, звездной, а под утро густой туман заволок ГРЭС, бухту со снующими по ней катерами, горы.
Где-то в высоте возник нудный, сверлящий звук немецкого самолета.
— Теперь гляди в оба!
И вдруг совсем рядом раздался выстрел из ракетницы.
Муса вскочил — впереди мелькнула чья-то тень и растворилась в тумане.
Вилор остался на посту. Если корректировщик выйдет на него, он должен подать сигнал.
Прошло, наверное, больше часа. Туман чуть-чутьрассеялся, и уже угадывались мачты антенн подзем¬ной телефонной станции, штольня, в которой разместился военный завод, рельсы железной дороги...
— Спуск — левее.
Только два слова. Но Вилор вздрогнул, услышав их. Этот гортанный голос показался ему знакомым.
— Назад! — Он повернулся и, выставив ствол винтовки, пальнул вверх.
Вскоре вернулся веселый и довольный Муса.
— Взяли его, фашиста. По-русски здорово шпарит!
Виля побледнел.
— Фашиста? А второго?
— Какого еще второго? Немец один был.
— Их было двое, Муса! Не мог же он разговаривать сам с собой!

После ночи отдыхать не пришлось. Вилор заступил на очередное дежурство в райкоме.
Он стоял в вестибюле, опершись на винтовку, и тайком посматривал на часы: хоть бы пару минут поспать! Проходили люди, показывали пропуска. Но и без пропусков Вилор почти всех знал в лицо.
Только бы не заснуть! Нельзя, ни в коем случае...
На секунду он закрывает глаза и вдруг снова слышит гудение самолета в молочной пелене тумана. Отчетливо звучит:
— Спуск — левее...
«Что за наваждение?! Тот же голос, что тогда на кладбище, в часовне! Да нет, чепуха какая-то!..»
Он с усилием разжимает веки, и тут... раздается выстрел!
Виля недоуменно смотрит на сбежавшихся людей. И вдруг понимает: это его винтовка выстрелила!
— Кто стрелял?!
По лестнице спустился секретарь райкома партии. Пуля пробила потолок его кабинета.
— Черт знает, что делается! В индейцев играете!
Детский сад!
— Чекмак, сдай винтовку! — Муса Джигит взбешен. — Отправляйся домой! Немедленно.
Сурово смотрит секретарь райкома партии, растерянно — Тамара Алешина. Еще недавно Вилор, подтянутый, решительный, просил, нет, требовал! — чтобы ему доверили боевое оружие. Но винтовок было ма¬овато, их раздали только десятиклассникам...
Секретарь райкома увидел опущенную голову, закушенные от отчаяния губы.
— Ладно. Чего уж там. Не убил, и на том спасибо.
Винтовку ему вернули на следующий день.
— Держи. Через пятнадцать минут сменишь Алафердова, — приказал Муса.
Й радость, и горечь, и досада, и благодарность Мусе за то, что не стал отчитывать, — все слилось воедино.
Столько событий свалялось на мальчишку за последние сутки!
Вчера, когда Джигит снял его с поста и отправил отсыпаться, Вилор пошел к комсоргу. Шел как в тумане. Может, впервые захотелось исповедаться именно ему, а не закадычным друзьям — «мушкетерам». Почему? Он и сам не мог понять, только чувствовал: товарищи начнут утешать, будут искать оправдания, смягчать вину. Комсорг не пощадит: спокойным тоном отвесит до грамма весь горький пуд его безусловной вины. Но и выход подскажет. Пусть трудный, нелегкий, но выход...
Вилор застал его уже на пороге дома. За спиной солдатский рюкзак, Ральф — на коротком поводке.
— Хорошо, что пришел. Я как раз собрался к тебе. Получил повестку из военкомата.
Всегда такой выдержанный, комсорг говорил отрывисто, и это выдавало его волнение.
— Вот что, Виля, Ральф остается с тобой. — Комсорг запнулся, нервно потер переносицу. — Любовь Георгиевна не воспротивится?
— Мама любит Ральфа. Да и как же иначе...
На вокзал они пошли вместе.
Вот и военный состав. Оставались считанные минуты до его отправления.
— Почему твоя мама не эвакуировалась?
— Она сказала, что без меня никуда не уедет.
— Ты должен настоять. В городе становится все опаснее. Раз нет отца — ты старший, — комсорг улыбнулся. — Старший по званию!
Ударил колокол. «По ва-го-нам!..»
— Ну, прощай, Виля, береги Ральфа.
Он присел перед собакой на корточки.
— До свидания. Дай лапу, хороший мой.
Пес протянул хозяину лапу. Мукомель прижал к груди погрустневшую морду собаки, неслышно зашептал на ухо. А может, просто прильнул губами.
Духовой оркестр играл на перроне прощальный марш.

       КЛЯТВА

12 июля Крымский областной комитет партии принял решение о создании партизанских отрядов на случай фашистской оккупации. Весь полуостров разбили на пять зон. Пятая — Севастопольская зона — распо¬лагалась на площади треугольника Бахчисарай —-Байдары — Севастополь.
В Севастополе приступили к формированию партизанского отряда. Тамаре Алешиной горком поручил отобрать лучших из комсомольцев.
Вилор пришел к Алешиной. Дождался, когда в кабинете не осталось посетителей.
— Запишите меня.
Тамара сразу поняла: притворяться, что не понимает, о чем речь, бессмысленно.
— Вот что, Вилор, давай начистоту. Есть строгое
предписание: в отряд зачислять только совершеннолетних. А тебе еще далеко до...
Вилор не выдержал.
— Причем тут паспорт! Я десятки километров без отдыха могу прошагать! Я до Константиновской батареи и обратно могу плыть без отдыха! Я...
— Хватит! Расхвастался.
— Все равно уйду в партизаны.
— Виля, воевать — это не читать о войне. А если тебя поймают, если будуть пытать! Не всякий взрослый выдержит.
— Мой отец был партизаном.
Тамара вздохнула.
— Он был намного старше тебя. И это была другая война.
На том и закончился первый разговор. Но Вилор не сдавался. Он предстал перед секретарем райкома партии — тем самым, в чей кабинет угодила злополучная пуля. И когда доводы истощились, Чек-мак выдвинул последний:
— Я окончил осоавиахимовскую школу проводников. У меня обученная овчарка, она незаменима в лесу!
Секретарь развел руками, улыбнулся.
— Убедил, брат! Овчарка — это, конечно, довод.
Зачисляй, Тамара, товарища Чекмака в Севастополь¬
ский партизанский отряд.

Любовь Георгиевна сердцем почувствовала: Виля что-то задумал. Она попыталась исподволь выведать у сына его планы. Но тот всякий раз уходил от разговора.
И Любовь Георгиевна не выдержала — пошла к Алешиной.
— Я — мать Вилора Чекмака. Я прошу у вас помощи. Вы тоже скоро станете матерью. Поймите меня...
Тамара впервые видела Любовь Георгиевну. С невольным интересом она рассматривала тонкое смуглое лицо, изящно уложенные волосы... Длинные нервные пальцы, сцепившись на коленях, пытались скрыть дрожь.
— Виличка совсем еще ребенок. Ну какой из него партизан?!
Алешина подошла к двери.
— Чекмака срочно ко мне!
Вилор вошел, по-солдатски чеканя шаг. Увидел мать. Помрачнел.
— Виля, — негромко, сказала Алешина, — я еще не внесла тебя в окончательные списки...
Голубые глаза мальчишки вспыхнули, щеки побелели.
— Мама, мамочка! Да как же я смогу жить после войны?! Как буду смотреть в глаза ребятам? Что обо мне подумает дедушка Юра? А Юрий Константинович? Как я встречусь с отцом?
Вилор говорил совсем тихо, но матери казалось, что голос его заполняет комнату. «Как же похож на отца, — подумала Любовь Георгиевна, — с этой винтовкой, перепоясанный флотским ремнем*. Вот таким же в девятнадцатом году она впервые увидела Петра Чекмака.
Любовь Георгиевна подняла голову, встретилась с сыном глазами.
-— Ты никогда не будешь краснеть ни перед своими товарищами, ни перед Юрием Юрьевичем, ни перед Зиновьевым. Сражайся с врагом, как ТЕОЙ отец!
Далеко отсюда, под Москвой, воевал сейчас Петр Андреевич Чекмак.
Тамара Алешина встала. Вынула из кобуры маленький револьвер, положила на ладонь.
Вилор все понял. Это было окончательное решение. Каждый из комсомольцев, уходивших в отряд, давал здесь суровую клятву. Он положил руку на револьвер.
— Поклянись, что не струсишь в бою, что до последнего дыхания будешь сражаться с фашистской нечистью...
— Клянусь!
— Если ты попадешь в лапы гитлеровцев, ни под какими пытками не выдашь товарищей по оружию, не откроешь тайн партизанского отряда...
— Клянусь!




© Copyright: Михаил Лезинский, 2008
Свидетельство о публикации №2805230379