Уроки взросления

    Закончились экзамены, и вчерашние девятиклассники, вырвавшиеся на простор из тесных школьных коридоров, почувствовали себя свободными, независимыми  людьми. Они балдели: бегали на реку, купались, хотя водичка была ой-ой - холодновата, ходили на дискотеку, тусовались в укромных уголках, подальше от родительских глаз, гуляли допоздна. Родители видели детей чаще всего в постели. Конечно, волновались, но по себе помнили, что школьная жизнь хоть и неповторима, но утомительна и даже однообразна. Поэтому позволяли детям нежиться, лениться, наслаждаться покоем. Так «пастись» по жизни могли, к сожалению, немногие: это те, кто определился в десятый класс. Остальные же тешились мгновенным счастьем, перед ними стояла проблема: куда пойти учиться, куда определить себя.
    Илюша Кутумин тоже должен был круто изменить свою жизнь. О десятом классе он и не помышлял, так как относился к тому числу школьников, которых называют «без царя в голове»: ничего заранее не определил, ни к чему себя не готовил. Разговоры матери то о колледже, то о техникуме только раздражали его. Если честно, то учиться совсем не хотелось, а работать - ростом не вышел. На физкультуре в строю стоял предпоследним, но маленьким себя не считал и из-за роста не комплексовал. Илюша был себе на уме: подвижный, юркий, с лукавой хитрецой. Учителя называли его плутом, но в тоне, каким произносилось это слово, сквозило любование им. Уж очень хорошенькая рожица была у этого Илюшки! Чёртики-глазки, когда он смотрел на учительницу, вытворяли невероятное: то удивлялись, грустили, печалились, льстили, становились томными, как у засыпающего котика; то вдруг превращались в большие лужи, угрожающие захлебнуть учителя. Педагоги дружно утверждали, что ему нужно на сцену. Но от таких советов Илюша становился совершенно иным: глаза чуждо и оскорбительно смотрели на того, кто предлагал ему такое безобразие. Он был уверен, что выйти на сцену перед всеми и что-то там изображать - это позор! Ещё чего придумали! Он же не клоун!
   Илюше было гораздо удобнее оставаться приятным малышкой-плутишкой, но при этом и взрослеть. Когда учитель говорил ему, что от него попахивает табаком, Илюша, оскорбившись, уверял, что никогда не брал сигарету даже в руки, не то что в рот; он просто стоял рядом с курящими, вот и пропах. В этот момент Илюша становился таким раздражённым, что мог нагрубить любому. Он знал, что это лучший способ защиты от правды, которую хотелось почистить, подкрасить, принарядить, чтоб она не сияла голой чернотой. Но и себя он презирал за то, что краснел, не заел запах и не охмурил того, кто нёс такую напраслину и подозревал его в таком чёрном деле.
Первую сигарету Илюша попробовал рано, в четвёртом классе, когда погиб отец. Курил он на спор: слабо или нет. Илюша, бледный, долго валялся на земле около гаражей; всё кружилось, его тошнило и даже рвало. Приятели сидели рядом, жалели его и страдали вместе с ним, но не знали, чем помочь: ни один из них ещё не пробовал курить, поэтому опыта в таком деле не имели, а спросить взрослых боялись, потому что Илюшке влетит от матери.
У Илюши почему-то болело всё тело, как будто его били или он попал под колёса машины, хотя он не испытал ни того, ни другого Он был уверен, что всё сможет, так часто о человеке говорил отец, которого Илюша любил, но отец-шофёр попал в аварию и умер в мучениях. И когда Илюша, ненавидя себя за сигарету, стонал от тяжести во всём теле, он вспомнил отца и подумал, как же отец страдал от боли перед смертью, но он не стонал, только скрипел зубами, терпел, а он-то чего разохался, да из-за чего?! «Сколько раз слышал, что табак – отрава, но пропускал мимо. Бахвалился, кто я, взрослый уже; вам слабо, а я всё могу. А бабка сказала бы, что внук у неё ни рыба ни мясо, а так себе. Больше девчонка, чем парень, и дитя ещё, напрасно сунулся во взрослые дела. Табак для крепких людей, а не для сопливых детей. Точно, дитя безмозглое», - так увидел он своё «геройство» со стороны и вынужден был согласиться с бабкой. С тех пор он долго не брал сигарету. И когда видел, как бабка поглощает дым, выпуская его мощной струёй, возмущался, потому что у него появлялась тошнота. Мать требовала от бабки курить только в своей комнате, а ещё лучше в коридоре, на улице. Но упрямая бабка никого не слушала. Жила как хотела и к словам дочери не прислушивалась. Бабка начала курить на войне, и потребность в папиросе стало привычкой. Предпочитала только «Беломор», запах которого отличался какой-то особой въедливостью. Казалось, что в доме всё пропахло табаком. На все уговоры дочери о том, что она сокращает жизнь никотином себе и им, отвечала только смехом, более того, после таких разговоров тут же закуривала. Настоящая озорница, а ведь старая уже.
   Второй раз Илюша закурил в седьмом. Ходили в поход с ночевой и тайно от физкультурника баловались: одну сигарету выкурили втроём. Илюше понравилось приятное состояние: лёгкое кружение, странная смелость; он почувствовал, себя скорее Ильёй, а не Илюшей. С тех пор и втянулся тайком от домашних. Но тайна недолговечна, особенно от родителей, и мать узрела его и застукала. Крика, шума, слёз было много. Она даже шлёпнула его слегка, хотя раньше никто и пальцем не трогал. Бабка стала защищать внука, чего он не ожидал. Она твёрдо заявила, что в доме растёт мужик, а мужик должен курить. Мать ругалась с ней, говорила, что она мешает ей воспитывать сына, что она только портит его своим дурацким примером. Мать плакала, говорила о безотцовщине, предрекала Илюшке остаться навсегда маленьким, и поэтому настоящего мужика из него никогда не получится. Но все разговоры о настоящем мужике Илюше были по фене. Он не забивал голову такими пустяками в свои четырнадцать лет. Мать он жалел, но бабка лучше понимала внука, и потому он стал прислушиваться к ней. Ему даже показалось, что с бабкой можно дружить, ведь дружил с ней отец, да как! Лучше, чем дочь. После скандала Илюша стал курить открыто: защитник в доме надёжный. К его удивлению, бабка стала звать его Ильёй, к чему он не мог привыкнуть и не всегда откликался на это имя. Видно, до Ильи не дорос или не созрел, как яблоко. Придётся поболтаться на дереве до созревания, так метко заключила бы бабка. Она всегда находила точные слова. И откуда брала их?! Наверно, из  книг. Читала много, но только классику и зарубежную. Другую литературу не признавала, потому что в ней, по её мнению, всё фальшивое, надуманное, жизни нет.
   Учился Илюша так себе. Где-то в шестом сдал позиции «хорошиста» и не расстраивался. Он знал, что способности есть, начитан (спасибо бабке!), неглуп, наверстает упущенное. На уроках скучал, находил какое-нибудь занятие, но если бы учителя рассказывали только про машины, то он слушал бы целый день. Так интересовали они его. К девятому классу Илюша подрос, подтянул учёбу и видел себя только за баранкой машины, как отец. В училище мать не пустила, пришлось выбирать техникум. В городе их было много. Он с приятелями обошёл все, кроме «девчачьих». Отец всегда говорил, что машине нужна хорошая дорога, а дорога мертва без машины. Так Илюша оказался в автодорожном техникуме, по возрасту молодом, но популярном, особенно у пацанов: здесь учили вождению. Он сдал, вернее, вылез за счёт своей сообразительности и стал студентом. С первого дня нашёл знакомых, подружился с однокашниками и почувствовал, что он будто в школе, только стены другие и люди взрослее. Классная оказалась хорошей; Илюша быстро охмурил её, она даже погладила его, но почему- то назвала Ильёй, по-взрослому. Он не знал пока, огорчаться ему или радоваться, но иногда поглядывал на себя со стороны, похож он на Илью или нет. А когда преподавательница назвала его на «вы», он с непривычки оглянулся, нет ли рядом ещё кого-нибудь. Но он стоял один и, удивившись, переспросил: «Это вы меня?» - и когда услышал подтверждение, то подумал, что после такого обращения поневоле себя зауважаешь. Ему даже показалось, что скукоженные плечи развернулись и он чуточку вырос. Почему-то вспомнилась бабка, которая тоже относилась к нему по-взрослому, но Илюша не принимал это всерьёз, а зря. Она частенько просила его не кукожиться, держать плечи прямо. А он только раздражался и не понимал, чего она от него хочет. Постоянное дёрганье надоедает.
Классная, Варвара Петровна, на первом же классном часе строго предупредила всех о том, что в техникуме не курят, и если они не хотят потерять техникум, то в туалет с сигаретой пусть не суются. Илюша слышал от старшекурсников, что самое страшное - если застанет курящим директор: вылетишь из техникума мгновенно, и никто тебя не защитит. В лучшем случае доведёт до «соплей» (а в этом он был мастер) и оставит. Но после этого будь паинькой, оступишься – всё припомнит, тогда уж точно вылетишь.
И надо же было такому случиться именно с ним, да когда… на второй неделе сентября. Илюша не предполагал, что в техникуме преподаватели могут забалтываться, как и в школе. Он был уверен, что техникум на голову выше, чем школа, и здесь строгие порядки. Но так только казалось. Историчка где-то с кем-то чесала язык, хотя на урок звонили давно, и Илюша по школьной привычке решил на минутку заглянуть в туалет; он не сомневался в том, что все на уроках и бояться некого. Илюша быстро юркнул в дверь; туалет, к счастью, был пуст. Он  подошёл к открытому окну, сделал две затяжки, расслабился и не услышал, как открылась дверь. Довольный хитростью, он затянулся ещё раз и выпустил струю дыма в окно. В это время чья-то рука крепко вцепилась в его плечо. Он на мгновенье замер и быстро повернул голову. Такого Илюша не ожидал: рядом стоял какой-то мужик. Ему показалось, что он где-то видел его. И вправду, видел на собрании в зале. Только это не мужик, а преподаватель, высокий, стройный и с виду интеллигентный, но почему-то без очков. Илюша весь зашёлся: покраснел, руки задрожали, он не знал, куда деть дымящуюся улику. «Ты что, не слышал приказа? У нас не курят!!! Вот я сведу тебя сейчас к директору! Он мигом отучит курить!». Илюша начал что-то мямлить, затягивая время. По школьному опыту он знал, что, когда училка читает нотацию, а ты стоишь и придуриваешься, склонив голову, и уже этим показываешь, что виноват, ей надоест говорить одно и то же, и она махнёт рукой и оставит тебя в покое. Илюша не сомневался, что все учителя, как и родители, одинаковы в вопросах воспитания, поэтому был уверен, что и этому учителю сейчас надоест слушать непонятные звуки, которые он издавал. Но не тут-то было. Видно, это действительно преподаватель, а не учитель, ведь должна же быть какая-то разница между ними. Или он никогда не курил, в чём Илюша сомневался, или когда-то баловался, но бросил и уже считал себя героем. Он взял его за руку и повёл к директору. Илюша не сопротивлялся, хотя так хотелось вырваться и умчаться куда-нибудь подальше. Он чуть пошевелил плечом, чтобы освободиться. Преподаватель отпустил руку, но шёл рядом, наверно, боялся, что убежит. «А что если убежать, - прикинул Илюша и даже чуть отстал. – Интересно, будут искать его в техникуме? Неужели будут? Будут». Он  не понимал, почему у взрослых, тем более у педагогов, такое желание, прямо зуд какой-то, настучать директору на ученика. Какая польза им от этого? Пожалуй, все они одинаковы, что в школе, что в техникуме. А вот какой здесь директор – Илюша не представлял, но подумал, не напустить ли на него курящую бабку, она мигом его перевоспитает; она докажет ему, что ей уже далеко за восемьдесят, а здоровье у неё крепкое, не в пример ему, хотя он и не знал, какое здоровье у директора.
Илюша нехотя плёлся за преподавателем. Они вошли в приёмную директора, где сидели две крашеные тёлки и чему-то смеялись. Он даже позавидовал им: вот лафа, их к директору не вызывают и не отчитывают, они здесь свои люди. Илюша попытался представить себя на месте секретарши. Но ужаснулся этой мысли: каждый день видеть директора и исполнять все его требования, нет, он точно не сможет. Преподаватель скрылся за дверью директорского кабинета, чтобы нажаловаться на него и обсудить, что же с ним делать.
   Илюша осмотрелся; он попал в какой-то предбанник, как у Дениса в загородном доме. Там тоже стояли шкафы для белья и одежды и два стола, только не письменные. Но его предбанник был гораздо просторнее, чем приёмная директора. Рядом с ним она казалось крошечной. Звонок над дверью директора прервал мысли Илюши. Секретарша прошла в кабинет, виляя тощим задом. Илюшка подумал: «Неужели она и перед директором так же вихляется? И он разрешает?». Скоро она вышла и стала звонить куда-то по телефону. Он услышал имя классной руководительницы. Илюша понял, что предстоит серьёзная разборка. И опять захотелось сигануть отсюда подальше. Но в это время дверь кабинета распахнулась и вышел Владимир Сергеевич, так назвали его секретарши. Он открыл широко дверь, жестом приглашая Илюшу войти в кабинет. Илюша, понуря голову, еле волоча ноги (куда-то сила подевалась), переступил порог. Он глянул на директора, но не увидел его. Вернее, увидел что-то непонятное и тут же опустил голову. Коленки дрожали, как в детстве перед уколом.    Владимир Сергеевич, как бы извиняясь, сказал директору, что у него урок, поэтому он не может задерживаться. На что Илюша подумал: «Урок уже давно идёт, а он всё прохлаждается. Какой же предмет он ведёт? Наверно, физкультуру. В школе физкультурники тоже не спешили. Но он не в спортивной форме. Должно быть, что-то серьёзное. С виду правильный очень. Наверно, скучно у него на уроке. Хорошо бы больше не встречаться с ним».
   Илюша поднял голову и опять посмотрел на директора. Он сидел в кресле за массивным столом, а перед ним впритык к нему стоял ещё стол, но уже длинный, вокруг которого аккуратно расставлены стулья, и вдоль стен стулья. «Неужели так много заседающих?» – удивился Илюша. Он стоял у самого порога, и кабинет показался ему длинным-длинным, большим-большим. Лица директора Илюша не мог рассмотреть, так как голова его была опущена. Вернее, подбородок покоился на кистях рук, положенных одна на другую. Глаза спрятались то ли в полузакрытых веках, то ли в густых бровях, нависших над ними. Скорее всего, он смотрел на что-то, что лежало на столе. Глаза, пожалуй, маленькие. Был он гораздо моложе бабки, но выглядел обрюзгшим, малоподвижным и потому старым. Лицо широкое, круглое, как луна на небосклоне (почему-то вспомнился Пушкин). Но у Пушкина луна глупая. Илюша неожиданно усмехнулся: «Надо же, как хорошо знаю литературу. А директор, интересно, помнит эти строчки? Вряд ли… Задубел в делах, как говорит бабка о начальниках, засидевшихся в мягких креслах». Лоб у директора был высокий и в глубоких поперечных морщинах. Они тоже старили его. Волосы густые, с проседью, про нос и губы сказать было нечего, так как директор зачем-то часто тёр нос большим пальцем правой руки, невольно закрывая губы. Но Илюша был уверен, что губы у него должны быть тонкими. В общем, ничего запоминающегося в нём не было. Илюше он не понравился. Непонятно только, почему он так долго молчит. Бабка сказала бы: выдерживает паузу, чтобы напугать салажонка, страху на него нагнать. Пусть сразу поймёт, куда пришёл и с кем имеет дело.
Илюша, переминаясь с ноги на ногу, ждал. Страх вроде бы как и прошёл. Директор поднял голову, презрительно оттопырил нижнюю губу (она действительно тонкая!), тупо, как на пустое место, посмотрел на Илюшу и вызвал секретаршу. Она вошла, перебирая длинными ногами, как будто тащила их за собой. «Странно, почему все мужики любят длинноногих? Чего в них хорошего? Как цапли несуразные… Ладно тебе, Илюшка, сам коротышка, вот и придираешься. Она стройная, а не длинноногая». Директор потребовал личное дело, классного руководителя, заведующего дневным отделением, председателя ученического профкома. Илюша удивился: идёт урок, что за пожар такой, ведь в перемену можно всё решить. Секретарша вышла. Директор принял прежнюю позу и молчал. Он как будто не видел Илюшу и ничего не хотел знать о нём. Это плохой признак. Надо ждать худшего. Да, исключения. На что ещё можно надеяться…
   «Сейчас отдаст документы и выкинет меня из техникума. Пускай, согласен. Только вот мать. Плакать будет… Ничего, бабка заступится»,- рассуждал Илюша. – Она хоть и старая, но совсем молодая, а иногда - как мальчишка». Но он чувствовал какую-то безнадёжность в своём рассуждении и молчании  директора. «О чём он может думать? О чём - о чём, конечно, о нём. Точно о нём, хоть и видно, что он для него не существует, иначе бы не молчал, чего-нибудь да спрашивал, беседовал, как в школе. Уж лучше бы разом…», – подгонял события Илюша, пытаясь угадать настроение и ход его мыслей.
    А директор, изредка взглядывая на студента из-под нахмуренных бровей, думал о своём: «Откуда берутся  эти безобразники, это хулиганьё в техникуме? Кто их воспитывает такими озорными? Как спокойно работается с умными, степенными, а это что? Шмокодявка какой-то, а туда же, взрослым хочет быть – курить вздумал…». Директор обличал и обличал своих студентов, постепенно раздражая себя. Он забыл, что, когда он был таким, а может, моложе, да и старше тоже, озорство бурлило в нём: по заборам и садам  лазил, дрался, курить начал рано, студентом даже «позволял» иногда... Но это было давным-давно и словно не с ним; с тех пор многое изменилось. Он остепенился, давно директорствует, а положение обязывает быть хорошим. «Но эти дети так надоели. Тысячу раз повторять каждому одно и то же. Да хоть бы толк был какой от этого, а то ведь всё ко псу под хвост. Какие-то бестолковые, тупые стали. Им бы только гулять, сладко есть, спать, а то и напиваться. От пьяных отцов что ли?». Но судил он их на расстоянии, издали, потому что от уроков давно избавился и уже не представлял, какими стали его воспитанники, да и не хотел их знать. Он почти не вмешивался в учебный процесс, но чувствовал, что преподаватели стали равнодушными: на совещаниях пассивны, мало занимаются детьми; чуть что – любого нарушителя к директору волокут. Поговорили бы, чего-то разъяснили, так нет – к директору! Пугало сделали из него. Всё в интеллигентность играют…
   Мысли его прервала секретарша, которая вошла без вызова и сказала ему что-то. Илья услышал фамилию классной, но не расслышал, о чём разговор. Директор возмутился: почему он должен всех ждать. Секретарша вышла, опахнув Илью приятными духами. Она была скромнее и миловиднее, чем первая, наверно, замужняя. 
   Директор, мельком, как бы недоумевая, посмотрел на стоящего у двери студента и вернулся к своим размышлениям, которые в последнее время появлялись часто и не вовремя, как и сейчас. Они не предвещали ничего хорошего ни ему (здоровье давно уж на спад пошло), ни студенту, да и классному руководителю. Где-то в груди появилась мстительная радость: сейчас он им покажет, как надо уважать директора и считаться с ним, и этот «мужичок с ноготок» поможет ему. Он даже повеселел ненадолго, но только ненадолго, потому что с самого утра мечтал о том часе, когда он уедет домой, сытно и вкусно поест, возьмёт газетку, включит телевизор, плюхнется на диван и сладко всхрапнёт под болтовню диктора или политического обозревателя, накрывшись газеткой. Но этот разгильдяй разрушил его планы, и раздражение усиливалось. «Опять трать на него пустые слова… Как всё надоело…».
   Илюша устал стоять столбом, он не понимал, почему директор молчит, и не мог предположить, что у него мрачные мысли. Он был уверен, что у директора жизнь мёдом помазана, как говорит бабка. Значит, он никуда не торопится. Илюша переминался с ноги на ногу. Сзади стояли стулья, присесть бы на них, но… Ему даже подумалось, что где-нибудь когда-нибудь людей так пытали: стоять целый день столбом. Несколько минут и то тяжко, а целый день – не выдержать! Уж скорее бы к делу. Что-то подсказывало ему, что всё закончится плохо, но насколько плохо… Он не умел заглядывать так далеко, да и не случалось с ним подобного никогда.
Вошла классная, увидела Илью, подошла к нему и в недоумении спросила:
- Что ты здесь делаешь, Илья? – и положила руку на голову, как делала в трудную минуту мать. Илюше стало легче.
- Полюбуйтесь, Варвара Петровна, это – ваш, - директор с ироничной сладостью протянул последнее слово. - Так-то вы воспитываете своих студентов! Только через порог – и тут же в туалет курить! Вы что, не читали ему приказ о запрете курения в техникуме? 
- А может, в перемену разберёмся. У меня урок, много работы. Да и у Ильи урок, он пропустит важную тему.
- Нарушать приказы директора никому не позволю. А вы и не удосужились довести до сведения студентов главного приказа – о курении. Дисциплина превыше всего… А насчёт советов… Мне они не нужны. Без них как-нибудь обойдусь. Так приказ читали?
- Илья сам скажет, - спокойно ответила она, глядя на Илью.
Илья открыл рот, и какой-то звук вылетел оттуда. Он не понимал, что происходит, почему директор так разговаривает с классной. В чём она виновата? Внутри у него всё затряслось, язык не хотел слушаться. Что это с ним? Из любого положения он находил выход. А уж роль плута, простачка он мог разыграть в два счёта, но почему-то язык  будто присох, он только хватал воздух.
- Он что, молчаливый?  Гордый или безъязыкий? Сколько времени стоит здесь и ни слова не сказал. Даже не повинился…
   Илюша, услышав о себе такое, мгновенно пришёл в себя, как будто его кто-то встряхнул. Откуда-то появилась смелость, и он внятно и довольно чётко произнёс, что язык у него есть и что Варвара Петровна  здесь ни при чём. Приказ он слышал на первом классном часе.
- А-а, голосок прорезался, да с каким наскоком…Ты ещё и дерзить умеешь, не только курить. Ишь, какой выискался. Я, пожалуй, впервые  вижу такого. И откуда он к нам залетел? Наверно, понарошку. Сейчас мы узнаем, что за птица такая объявилась у нас…
- Илюша, ты не то говоришь. Не обо мне речь, а о тебе.
Вошла секретарша и принесла личное дело Ильи. Классная что-то начала возражать, но директор, листая папку, перебил её.
- Так, Варвара Петровна, работаете вы плохо, я бы даже сказал, скверно. Я всегда  это чувствовал… Илюша, Андрюша… сюсюканье какое-то…
- Может, мы не при студенте?
- А почему бы и не при нём? У нас нет тайн от воспитанников. Мы же одна семья, – торжествуя и радостно усмехаясь, напомнил он её же слова, сказанные на каком-то совещании.
   Лицо Варвары Петровны вспыхнуло и сразу стало пунцовым. Она понимала, что директор наслаждается властью, и готова была защищаться. Но директор не умел спорить. Он войдёт в раж и понесёт такую околесицу, вплоть до вранья, произойдёт перебранка, а это дурной пример для Ильи. Такого она не могла  позволить ни себе, ни ему, потому смолчала.
Илюша даже замер от этих слов. Ничего подобного в школе он и не слыхивал. Ему стало так обидно за неё, что он, не думая о последствиях, выпалил:
- Нет, она хорошо работает. Варвара Петровна каждый день у нас бывает и всех нас уже знает, и даже по именам… Зря вы про неё так…- и голос его поник.
- Ба, как заговорил… Да ты адвокат, оказывается… Но адвокаты нам не нужны. Мы готовим конструкторов, ремонтников, механиков, а адвокатов не готовим… Гм… Такого бойкого я и не видывал сроду… Вместо того, чтобы просить прощения, он ещё тут выступает, какой защитник нашёлся… Вы подумайте…какой смелый! Ну, я сейчас эту храбрость из тебя  в момент вытрясу… Ну и ну, вот так ученички пошли… Слов не найдёшь, как это всё назвать.
- Так вы зазря про Варвару Петровну. Я, конечно, виноват… Я не буду больше курить в туалете. Но Варвара Петровна не виноватая… она же не заставляла меня там курить.
- Час от часу нелегче… В туалете он курить не будет, а где же? Техникум мне хочешь спалить? Какое тебе курево? Тебя из-за стола не видать! Курильщик… Денег, наверно, много у родителей, чтобы бросать на ветер… Зазря… вот так русский язык… Где только слов-то таких набираются?! Вы, Варвара Петровна, такому языку их учите? – придирался директор.
Варвара Петровна пропустила этот вызов на спор; она, сдерживая себя,  вступилась: без отца растёт, мать и бабушка воспитывают, отец погиб в аварии. Семья хорошая. Но Илюше не понравилось такое заступничество, ведь не поймёт её директор, а его - тем более; придумает ещё чего-нибудь…
- Тогда откуда же деньги лишние? Мать даёт на сигареты? Или украдкой тягаешь? Конечно, украдкой. И сомневаться нечего.
Илюша промолчал, но подумал: «Зазря нельзя, а тягаешь можно». Он не ошибся в директоре: напридумывает что угодно, лишь бы обидеть. В воровстве уж готов обвинить. Варвара Петровна прервала молчание просьбой простить Илью; она уверяла директора в том, что он не повторит такого никогда. Вызов к директору – это уже урок для него. Она даже поручилась за него, хотя знала Илью только неделю.
Директор был неумолим. Дерзость по отношению к себе он никому не прощал. И неважно, от кого она исходила: от студента, преподавателя или родителя. Он полистал личное дело Ильи и, не найдя в нём ничего, чтобы обрушиться на хулигана, отчеканил резко:
- Завтра утром вместе с матерью придёшь, она получит приказ об отчислении и документы.
- Не надо мать! – почти закричал Илюша. – Лучше мне отдайте… но её не трогайте… пожалуйста… Лучше мне…
- А-а-а, ты мать жалеешь! А меня тебе не жалко? Я должен нервы свои трепать? Это почему? У меня здоровье бычье?! Вас вон сколько, а я один! - распалял себя директор. – А вы, Варвара Петровна, защищаете таких озорников, добренькой хотите быть, авторитет дешёвый зарабатываете… Да он и учиться-то не хочет… Дайте ему документы… Зачем же пришёл сюда? Место чужое занял! Завтра с матерью ко мне! Всё! До завтра! Вы свободны!
Варвара Петровна обняла Илюшу за плечи и вышла из кабинета. Она  успокаивала его, уверяла, что всё образуется. Но завтра надо придти с матерью, просить прощения и ни в коем случае не дерзить директору, молчать и соглашаться с ним во всём. Он это любит.
- А зачем он про Вас так? Вы-то причём? Я уже взрослый! Пусть с меня и спрашивает! - возмущённо сказал Илюша, вовремя задержав слёзы, блеснувшие на глазах.
- Ну, если взрослый, так и поступай по-взрослому, думай, что делаешь. Только помни, что за себя я сама постою. Не зли его. Во зле он может как угодно оскорбить человека… Виноват – повинись… Чего уж теперь…
- Да-да, я виноват! И зачем я побежал, урок уж начался… Как будто без курева не мог обойтись… Точно бес попутал, как говорит бабка… Но зачем мать? Как я ей скажу? Она так расстроится… Я не люблю, когда она плачет… При отце она была такой весёлой…
- Очень хорошо, что мать жалеешь... Ты выбери момент и подипломатичнее, осторожненько… Хочешь, я ей скажу?
- Нет, не надо. Я сам… От этого ещё тяжелее будет, как будто за чужой спиной спрятался. Нет уж, сам виноват, самому и отвечать.
Илюша опустил голову и тяжело вздохнул. Варвара Петровна смотрела на него и ждала, что он скажет. А сказать ему чего-то очень хотелось, так как он несколько раз поднимал голову на мгновенье и опять опускал.
- Не молчи… Говори… Я понимаю, как тяжко на душе, так выговорись.
Илюша посмотрел на неё внимательно, сомневаясь, спросить или не надо (уж слишком личное) и опять выпалил:
- А правда, что из-за курения человек плохо растёт? Вы что-нибудь читали об этом? – и покраснел.
Варвара Петровна удивилась такому вопросу, но тут же поняла, что вопрос неслучайный и Илюшка комлексует из-за маленького роста. А может, директор задел то, о чём мальчишка мало думал, а теперь задумался.
- Илюш, ведь это наркотик. И ты знаешь, что это такое. Всё тело страдает. Как знать, может, и на рост влияет…
- А бабка говорит, что ничего такого от курения не бывает. И рост зависит от наследства: мама маленькая.
- Да ты ещё растёшь. Займись баскетболом или волейболом и потянешься вверх. Нашёл о чём думать. Ну, а курить надо бросить. Если есть характер, быстро бросишь. Ты же не заядлый куряка. А характер у тебя, похоже, есть. Я принесу интересную брошюрку: в ней даны советы, как бросить курить. Она тебе поможет… Иди на урок, а завтра - с мамой.
Илюша не помнил, как прошли уроки. Из техникума он вышел тяжело, как будто на ногах были гири. Так не хотелось огорчать мать. Она такая хрупкая и беззащитная. Вот бабка всё переживёт, потому что закалилась, плохого много видела. Да она и смотрит на всё как-то просто, будто издалека. А мать сразу в панику ударяется и, пока все слёзы не вытекут, не успокоится. С бабкой  легче: она лучше понимала его, хоть и не всё Илюше нравилось в ней. Сначала он расскажет ей, и она найдёт какой-нибудь выход. Дочь она любит, хоть и называет иногда плаксой, горюет, что без мужа осталась молодой. Иногда ругает себя вслух, что изнежила её и не приготовила к трудностям. Вот с внуком она такого просчёта себе не позволит.
   Бабка не стала ничего придумывать и дала мудрый совет: сказать всё матери после ужина, а то останется голодной. Поступок же оценила по-своему: директор или больной, или своих детей не имел. Слишком лёгкий для себя способ нашёл: за шиворот и - вон из техникума. Это же так просто: не надо волноваться, переживать, здоровье сохранится на многие лета. Илюшу она не ругала, только сказала, что пора повзрослеть и не курением, а делами, а ещё лучше – мозгами.
   С работы мать пришла в хорошем настроении. Илюша посмотрел на бабку. Она заговорщически подмигнула ему, и он чуть не шмякнулся мимо стула: подобного озорства от бабки он не ожидал. Мать заметила, что сын ел без аппетита, она что-то говорила ему, спрашивала про техникум, но он плохо слушал и отвечал невпопад. Бабка поддерживала разговор, но пыталась сменить тему. Илюша, взглянув на неё, увидел строгие глаза, которые требовали от него участия в разговоре. Но в голове, как молоточком, отбивалось: ну и бабка… настоящий дипломат! И этот молоточек мешал ему слышать их разговор. Илюша чувствовал, что бабка с ним и что она поможет ему. Какая же у него золотая бабка! Что бы он делал без неё? Почему он раньше не знал её? Так тепло стало в груди  от мысли, что в беде он не один.
   И как только чай завершил ужин, Илюша, глядя на мать и на бабку, сказал, что он сегодня огорчит их. Потом он несколько раз вспоминал это слово «огорчит». Он и не представлял, что оно жило в нём и так вовремя вылетело, но именно это слово смягчило его проступок в глазах матери. Она не кричала и не плакала, как будто речь шла не о сыне. А глаза бабки стали необычно светлыми. Наверно, так она выражала радость. Мать смотрела на Илюшу как-то странно. Ему показалось, что мать просто отупела или не поняла серьёзности случившегося. А это хуже, чем крик и плач. Лучше бы она шлёпнула его, но она молчала. Делать ничего не стала и рано ушла спать, даже не попрощавшись на ночь. Только в дверях спросила: «Курил в туалете, и всё?». Илюша утвердительно кивнул  головой. Ночь для него тянулась смертельно долго.
   Утром мать не спешила на работу. Она позвонила начальнику, попросила разрешения задержаться. Завтракали молча, собирались неспешно.
В приёмной стояли долго. Из кабинета директора доносился его отчитывающий голос. Дверь открылась, и вышла Варвара Петровна, раскрасневшаяся, с капельками пота на лбу. Она мягко поприветствовала мать, и Илюша удивился, откуда она знает мать; ведь раньше они никогда не встречались, а она обращается к матери по имени и отчеству. Мать робко произнесла приветствие. Варвара Петровна пригласила их в кабинет. Илюша шёл увереннее, чем вчера. О себе он уже не думал, а вот мать… Как она поведёт себя, если директор обидит её словом, и что с ней будет, когда отдаст документы. Он видел, как она неуверенно вошла в кабинет и сразу же растерялась. И только после сына сказала «здравствуйте» и таким хриплым голосом, что директор, наверно, и не услышал её. Он предложил ей присесть. Она как-то осторожно, боясь чего-то, пыталась выдвинуть стул из-под стола. Но, видно, ножка зацепилась за другой стул, и это мешало ей. Илюша быстро подошёл к матери и помог ей. Она села на краешек, но он жестом подвинул её и дотронулся до плеча мягким движением, будто погладил его. Директор не церемонился и начал с вопроса:
- Вы знаете, по какому вопросу я вас вызвал?
- Да. Мой сын курил в туалете, - тихо, но твёрдо ответила она.
- И всё? Да он у вас хулиган! Курит, хотя знает, что в техникуме нельзя курить! Дерзит! И кому? Мне! Директору! – он почти выкрикнул последние слова. - Да он у вас скоро в тюрьму сядет! Это я говорю вам наверняка.
Илюша, взглянув на мать, увидел ужас на её лице. Она воспринимала всё буквально, а он был уверен, что директор берёт на испуг  и ждёт «соплей» от него и от матери. Но от него он не дождётся, вот только бы мать не подвела. Но она не выдержала такого заявления и, повернувшись к сыну, дрожащим голосом спросила его:
- Илюш, ты ругался матом? Нет. Ты дрался? Нет. Ты кого-нибудь ограбил или убил? Нет. Почему в тюрьму? – недоумевая, спросила она директора, убеждённая в том, что сын ничего такого не делал. Руки её лежали на столе, и она начала гладить стол, как бы стирая с него пыль, потом стала рассматривать ладони, будто хотела увидеть грязь, и снова гладила стол. Ей было плохо; она непроизвольно двигала руками, а сама пыталась понять, что же тут происходит и почему директор так плохо говорит о сыне, почему и за что он пригрозил ему тюрьмой. Разве за курение сажают? Тут что-то не так. Она убрала руки на колени, склонила голову и вся поникла, будто ждала чего-то страшного, о чём ей ещё не сказали.
Варвара Петровна, почувствовав её состояние, быстро подошла к ней и стала успокаивать её. Илюше было жалко мать и стыдно перед ней за то, что по глупости заставил  так страдать.
- Илья, ты не всё мне сказал? – тревожно спросила она.
- Вы чего его спрашиваете? Он вам правду не скажет, приврёт и глазом не моргнёт. Я его насквозь вижу. А вы, мать, не знаете своего сына и всё считаете его ребёнком. Вы не воспитываете, а развращаете его, если даёте деньги на сигареты. Не задумывались над этим? Так вот я вам сделал открытие! Сына вы не знаете!
- Неправду вы говорите, - вдруг громко сказала она. - Да, сын курит, и я с ним много беседовала, чтобы убедить, как вреден табак для здоровья. Но убедить не так-то просто. Если у вас есть дети, то вы понимаете меня. И я не вижу никакого преступления в том, что он курил в туалете. Это проступок, мальчишество, и он заслуживает порицания… Но не в тюрьму же?! – уверенно закончила мать и прямо посмотрела на директора.
Илюша смотрел на мать, не узнавая её. Это была она, но в её поведении и словах он увидел и услышал бабку. Это обрадовало Илюшу и в то же время огорчило. Он знал, что директору возражать нельзя, и он сейчас обрушится на неё. Хватит ли ей сил держаться так до конца. Запросто раздавит уверенность, а ещё хуже – нахамит.
Директор этого не ожидал, чтоб его, директора, обвинили во лжи! Такого не бывало за всё время его работы! И кто? Родительница!
- Так вы защищаете этого бездельника, хулигана?
- Неправда, - ей, видимо, понравилось это слово. Оно удачно подходило к определению поступка сына. - Он не хулиган и не бездельник. Он послушный и хороший помощник дома. Да, он виноват, что курил в запрещённом месте. Но в техникуме должна быть курительная комната. То, что вы делаете, не уменьшит число курящих, а увеличит. Запретный плод... Мы по себе знаем, как он манит. Нужна кропотливая работа… А не так… Дети будут искать какое-то место, и может случиться худшее, чего мы с вами и не предполагаем.
Варвара Петровна впервые слышала такое. Обычно родители плакали, унижались и просили директора простить их детей. А тут мудрый совет. Да какой смелый! Какая же умница… Даст фору любому педагогу.
Илюшка не спускал глаз со своей «плаксы». Бабкино воспитание не прошло даром. Но директор ей такого не простит. Грома будет много.
- Значит, передо мной золотой ребёнок, а я весь изоврался? – спросил грозно директор, почему-то краснея. – Так вы, может, работать к нам пойдёте? И научите нас, как работать с вашими детьми…  Точно, ягодка от ягодки… Ну вот что, забирайте своё золото и воспитывайте сами своё чадо. Мне в техникуме такие не нужны! - и бросил документы на другой стол. – Учите его курить,  пить, безобразничать. Я надеялся, что за ночь вы всё обсудите и поймёте свои ошибки, но вы меня не поняли… А советники мне тоже не нужны… Их у нас предостаточно. Как-нибудь без посторонних обойдёмся!
Варвара Петровна поспешила помочь Кутуминым. Она стала доказывать директору, что нельзя исключать за такой проступок, что Илья раскаивается в том, что сделал. Он вчера сказал, что виноват и больше не повторит подобного. Он действительно понимает свою вину и искренно раскаивается.
- Это кто раскаивается? Он? Мать? Не вижу никакого раскаивания. Это мы, оказывается, во всём виноваты? Условия хорошие не создали для курильщиков! Вы только послушайте мамашу! Ну и ну… Доработались… Значит, нам надо повиниться перед вашим сыном?
- Да вы всё не так понимаете или не хотите понять. Я сказал, что виноват. Так что теперь, на коленях вымаливать прощения? – возмутился Илья.
Последние слова сына оглушили мать. И тут произошло непредвиденное. Она, только теперь поняв, что сына исключают, быстро поднялась со стула, живо подошла к сыну, взяла его за руку и повела к столу директора. Остановившись в нескольких шагах и не дав никому опомниться, она голосом, полным слёз, как провинившаяся ученица, торопливо произнесла:
- Простите его, пожалуйста. Я вас очень прошу. Я уверяю вас, что он будет хорошо вести себя и хорошо учиться. Он бросит курить и дерзить не будет. Это бабка его смущает курением. На два фронта воюю дома, - она взглянула на сына и приказала: - Илюшка, на колени! – и уже подогнула ноги в коленях, чтобы бухнуться перед директором, продолжая держать сына за руку и пытаясь увлечь его за собой.
Директор, не ожидавший такого поворота, оказавшись в явной прострации, как бы онемел. Варвара Петровна, готовая ко всему, замерла на мгновенье от неожиданного поведения матери, но тут же сделала несколько шагов в сторону Кутуминых. Илюша, ощутив силу материнской руки, чуть не бухнулся вместе с нею, но удержался и, обхватив мать за талию, крепко прижал её к себе, не позволяя совершить такого унижения. Он предчувствовал нечто подобное, но мать так достойно держала себя, что усыпила его бдительность. И он, глядя  матери в глаза и никого не стыдясь, очень волнуясь и удерживая слёзы, тепло и проникновенно попросил:
- Мама, ну прости ты меня. Но не делай  этого, не надо. Это так плохо, это нехорошо, мама…- и, взяв её за локти, так что руки оказались на его груди, отвернулся от всех.– Мама, уйдём  отсюда, - и, держа её за руку, повёл к двери. - Я  не хочу здесь, не  хочу сюда. Я сделаю всё, что ты скажешь, только не здесь… Возьмём  документы,  возьмём, мама… Это  так ужасно… Это так стыдно… И бабушку не вини. Она у нас хорошая. Я сам виноват в том, что случилось… Да как же так, вы же директор! -  почти крикнул  Илья, глядя на директора. – А ведёте себя  как… - он не нашёл нужного слова  или не хотел произнести.
Директор, придя в себя, визгливо произнёс:
- Что вы тут спектакль мне разыгрываете? Вы не на подмостках и ведите себя достойно. Не хочет учиться – пусть уходит, уговаривать не будем… Ещё учить меня…
- Нет, Илюша, нет. Я прошу тебя, повинись перед директором, он и в самом деле директор… Отец так хотел, чтоб ты учился,  да и ты… - вздохнула она, с надеждой глядя на сына, как будто впервые видела его.
Директор молчал, уставившись в стол. Казалось, что он выпустил весь заряд и не слышал того, что говорят эти чужие люди; ему было всё безразлично, он будто спал. Или исчерпал весь словарный запас, а может, понял, что переборщил…
У двери мать остановилась и повернулась к директору, всё ещё не понимая, что за преступление совершил её сын и почему он так себя ведёт?
- Как же так… Он с таким желанием ходил сюда. Зачем вы так?
Варвара Петровна, уверенная в том, что это очередной финт директора и что до исключения дело не дойдёт, опять попросила директора оставить Илью в техникуме.
- Чего просите? Он не хочет у нас учиться. Вы видите, какая гордыня в нём. Я ещё не услышал от него путной просьбы. Другой на его месте давно убедил бы меня, что больше подобного не будет. Мать хочет, чтоб он учился, а вот ваш Павлуша ничего не хочет.
- Илья он, а не Павлуша. И не гордыня это, а самолюбие, хорошее самолюбие, да, если хотите, просто достоинство, -  резко возразила Варвара Петровна.
- Вот с этим достоинством пусть и убирается отсюда. А с вами, Варвара Петровна, мы ещё поговорим. Все свободны.
   Варвара Петровна вывела Кутуминых из кабинета и вернулась к директору. Илья и мать, которую он держал под руку, вышли в коридор и встали у окна.
Варвара Петровна вернулась через несколько минут. По её лицу было видно, что она  вела бой и держала осаду. Ещё не успокоившись после «сражения», она прерывающимся голосом посоветовала им пойти домой отдохнуть от пережитого и добавила, что Илья будет учиться, но получит выговор. Мать благодарно пожала руки Варвары Петровны, и слёзы появились на глазах. Но Илюша боялся её слёз, потому поспешил успокоить мать: взял её руку, осторожно погладил и тихо сказал: «Не плачь, мама, всё будет хорошо, я обещаю: ты не будешь краснеть за меня. Всё образуется, как говорит наша бабушка». Она удивленно поглядела на сына, увидела серьёзные, взрослые глаза и улыбнулась сквозь слёзы. Его обожгла эта улыбка: что-то доверчивое промелькнуло в глазах матери, и он подумал, что она похожа на школьницу и бессознательно надеется на его защиту. Наверно, отец любил в ней эту доверчивость и всегда был настоящим мужиком для неё – защитником. «Так вот почему мать и бабка так хотят, чтоб я вырос настоящим мужиком; я и не задумывался над этим. Балда я, настоящий балда. Ведь я один у них, вся надежда и защита… Как же я раньше не знал этого?», - вдруг озарило Илью. Ему даже весело стало от этого открытия, но и тревожно: а сможет ли он быть защитником им?  И тут же в памяти промелькнуло, что он когда-то слышал эти слова, но очень давно. Он задумался, пытаясь вытащить из памяти что-то очень знакомое. Оно было совсем рядом, но никак не хотело всплыть. «Отец, да-да, отец, - просияла его память, - он, умирая, о чём-то просил меня, но я ни разу не вспомнил его слов, наверно, был мал и ничего не понимал. Больше плакал, чем слушал. Это же был наказ! Он чётко произнёс тогда это слово. Надо вспомнить всё, что наказывал отец. Бабушка поможет, – радостно подумал Илюша и уж второй раз так необычно назвал бабку». Он не слышал, о чём говорили две женщины, идущие впереди него по коридору, хотя чутьё подсказывало, что о нём и что-то хорошее. На душе стало свободно и легко, как будто завтрашний день сулил начало чего-то нового, светлого и радостного. Но для этого много надо сделать: бросить курить, заняться спортом, учиться как положено и стать мужчиной в доме, каким хотели видеть его мать и бабка. Да, бабка. Это правильнее и точнее.
Варвара Петровна проводила их до выхода. Она погладила худенькие плечи совсем незнакомой женщины, за короткое время ставшей такой близкой. Они улыбались друг другу и договаривались о встрече. Попрощавшись с ней, Илюша взял мать под руку, как это делал когда-то отец, но она сама оперлась на руку сына, и он ощутил слабую дрожь: мать ещё не успокоилась. И этот доверчивый жест матери, да и всё поведение в кабинете  директора, убедили его в том, что детство закончилось, и он почувствовал, что покидает техникум уже Ильёй.

Т. Орешкова (октябрь 2003 г.)