Крайний случай

Смена подходила к концу. Станки замолкли, и только один время от времени нарушал относительную тишину: гудел неровно, с натугой. Мастер Василий Степанович обошёл участок, наблюдая, как рабочие готовились к сдаче смены, и остановился у «больного» станка. Слесарь, налаживая его, то включал, то останавливал мотор. Степаныч дивился, как этот невысокий, худенький, с простеньким лицом наладчик так красиво работает: спокойно, не суетясь, ни одного лишнего движения, всё продумано и выверено. Холодный металл, чего от него можно получить? Можно, и многое! После его рук станок будто теплел, становился послушным и даже весёлым. И станочники, довольные ремонтом, улыбались: уж не колдует ли Фёдор над станками.
- Ну что, Фёдор, нашёл причину?   
- Да. В электрике…
- Как в электрике? А что же Юня морочил мне голову? Он где, электрик… аховый?
- Курить пошёл.
- Курить, говоришь, пошёл? Да, курилка для него – основное рабочее место. Осталось двадцать минут до конца смены, а он перекур устроил… А-а-а… Вот и он… Руки в стороны, пальчики растопырены… весь ходуном… Сейчас затанцует…
- Степаныч, это несправедливо! – издалека начал Юня, взмахивая руками, будто пытался взлететь. – Ты почему зажал мои честно заработанные деньги? В наряде не указал ремонт Генкиного станка. Я пахать бесплатно не нанимался…
- Я что-то не припомню, чтоб мы пили в одной компании и перешли на «ты». Это, во-первых, во- вторых, я пока не капиталист, чтобы нанимать тебя, а в-третьих, …
- Но… - перебил его Юня, пожимая плечами и недоумевая. – Но и Федька так называет, и другие. А я что, чёрный что ли?
- Так, то Фёдор! Он мастер, творец, уважаемый человек! А ты кто? Кровосос на теле участка. Правильное имя дали тебе родители… Юня… Ни то ни сё, так себе…
- Это Фёдор уважаемый человек? Он же Маугли! Вы что забыли? М-а-у-гли…
Фёдор, протиравший станок, резко повернулся к Юне. Он пристально посмотрел на него, Юня отвёл взгляд: ему не понравились Федькины глаза. Он даже опешил: угроза? ему? от кого?
- А в третьих, Шальнов, о какой неоплаченной работе идёт речь? Уж не о той ли, которую выполнял Фёдор, а ты стоял около и подавал ему инструмент? Да ещё и ржал на весь участок, чуть станки не заглушил… Это ты про такую работу толкуешь?
- Нет, Василий Степаныч, вы меня явно зажимаете, а Федьку превозносите, - недовольно, но без наскока продолжал Юня, разглядывая халат мастера. - А насчёт Юни… Я ведь не зову вас Васёк…- и задиристо бросил: - Федьк, ты чего молчишь? Станок-то вместе чинили. Разве не так? – и мастеру: - Вот спросите его, он подтвердит.
- Правильно соображаешь, - продолжал мастер. - Чинить халтурно ты умеешь, сочинить враньё – мастер, а ремонтник ты никудышный. Вот тебе мой сказ.
Юня не возразил, потому что плохо слушал, да и чего слушать, только поучения, которые превратились в камни и вросли в его печёнку навсегда. Глядя в спину Фёдора, он ждал, он был уверен, что тот сейчас вмешается и поддержит его. Но Фёдор?! Его будто и не было! Может, не слышал? Как же так? Он же неглухой… Слышал, но не захотел услышать?!
Фёдор, не обращая внимания на Юню, взглянул на стрелку цеховых часов, приблизившуюся к четырём. Времени в обрез, а он ещё не готов.
- Всё, Василь Степаныч, до понедельника, - и, не глядя на Юню, поспешил в душевую.
Фёдор торопился: сын первоклассник ждал его у проходной. Они вместе ужинали, готовили домашнее задание, а потом строили замок из спичек. Только что он вышел из душевой, как появился Юня, явно карауливший его. Задиристость ещё не иссякла, он подошёл к Фёдору вплотную и сверху посмотрел на него. Дохнув гнилым зубом, Юня спросил:
 - Федор, Васькин любимчик, ты чего не заступился за меня? Все денежки захапать хочешь? Тоже мне -  друг!
   - Не друг, а приятель! Разницу понимаешь, или объяснить? Да и приятель ли? Точнее – собутыльник! - и опять непонятно посмотрел Юне  в глаза, будто пронзал насквозь.
Юня, не успев осознать «собутыльника» и не понимая, что происходит, уставился в спину уходящего Фёдора, пытаясь остановить его. Но Фёдор даже не оглянулся. Юне стало тоскливо, и он поспешил удержать его:
- Маугли, подожди меня, я быстро оденусь, пивка попьём. Ты чего как неродной? - тон его был примиренческим, даже просительным. 
Фёдор развернулся, посмотрел на Юню и живо зашагал к нему. Юня заулыбался, уверенный в том, что вечер они проведут как всегда, да нет, лучше, чем всегда. Он повеселел и пошёл навстречу приятелю. Но выражение его лица остановило Юню, и он попятился назад. Фёдор, аж наступил на Юню и, сузив глаза, тяжёлым шёпотом произнёс:
 - Ещё раз назовёшь меня Маугли – прибью!
 - Прибьёшь?! – оторопев, переспросил Юня и, придя в себя, нервно засмеялся: – Ты?  Прибьёшь? Сначала подрасти, сынок! А потом размахивай ручонкой! Силач малахольный… Сроду не умел драться, а туда же… «прибью»…
          - Вот на тебе и испытаю силу и кулаки, - спокойно, тихо, но убедительно предупредил Фёдор и твёрдо посмотрел в глаза Юне.
    Юня не нашёлся. Он растерялся окончательно, потому что это не его Федька, а чужой кто-то, и глаза какие-то…нездешние, будто у начальника на цеховом собрании.
- Чего это с тобой? От похвал головка кругом… Ты в лесочке о деревцо чем шмякнулся: затылочком или лбом? А может, тем и другим? Тогда всё понятно: свихнулся, дурень, потому и живёшь скучно. Надо тебя спасать, мудрец, - заботливо говорил Юня, пытаясь задержать Фёдора.
- Спасать?! Ты - спасатель? Ты хоть для начала в Юрку превратись, - опять шёпотом, - а то ведь - Юня! – крикнул и пошёл к выходу.
  Фёдор не мудрствовал. Чтобы унять сердце, он подумал о Мише. Фёдор представил ясные, доверчивые, всё понимающие глазёнки сына, ощутил его тёплую ручонку и улыбнулся. Так бы и шёл с ним вечность. Завтра они отправятся на рыбалку, и она непременно будет удачной, потому что рядом сын, и на душе стало легко и свободно. Фёдор вышел из проходной и среди встречающих поискал глазами Мишу, но не нашёл. Он тревожно удивился и медленно осмотрел площадь. Вдруг родные руки обхватили его сзади, он повернулся, подхватил сына под мышки и закружил. Миша смеялся и даже чуть повизгивал от радости. Фёдор, наполненный мальчишеством, поставил сына на землю, обнял и хотел поцеловать, но удержался: не по-мужски это.
- Папа, я не напугал тебя? – смеясь, спросил Миша. - Я нарочно спрятался от тебя. Я видел, как ты искал меня… Я за деревом стоял и подсматривал.
- А я подумал, уж не случилось ли что с тобой, - и, взяв Мишу за руку, счастливый радостью сына, направился к дому, где ждала их Надя - хозяйка дома. Так Фёдор называл жену и, вспомнив её, неожиданно засмеялся, чем обратил на себя внимание прохожих.
Миша, крепко держась за руку отца, взахлёб рассказывал, как прошёл школьный день: он читал стихи про рыбалку, и учительница хвалила его; на физкультуре он бежал лучше, чем Артёмка; в столовой съел всё. Мог бы съесть и ещё.
Фёдор слушал сына и ясно представлял себе класс, спортзал и столовую, потому что сам учился в этой школе и у той же учительницы. Ему казалось, что это не сын, а он сидит в классе, бегает в спортзале и нехотя ест макароны в столовой. Но он не мог вспомнить себя в возрасте сына, да и не хотел вспоминать, потому что жил в настоящем хорошо: дома терпимо, на работе всё в порядке, а сын прилип к нему – не оторвать. Да и ему с ним гораздо интереснее, чем с Юней, Аверкой, с пивом и прочим… Сколько жизни пропустил мимо…Фёдор слушал сына, задавал вопросы, поправлял слова, если он неправильно говорил. До дома оставалось метров двести, как отец и сын услышали:
- Маугли! На рыбалку завтра пойдёшь?
Фёдор не повернулся на зов, но рука его дрогнула. Миша посмотрел на него и заметил, как на щеках заходили шарики (он забыл, как они называются), и лицо будто потолстело. Миша знал, что они появлялись, когда папа очень сердился или был недоволен чем-то, но молчал. Тогда мама просила папу накричать на неё, но не надуваться, как шар. Но папа не умел кричать, и кричала мама, даже плакала и просила у папы прощения.
 - Маугли! – опять тот же голос.
 Миша оглянулся на кричавшего, но папа крепко сжал его руку и даже чуть дёрнул её, и он понял: не надо обращать внимания. Папа надувался…
 - Фёдор! - подбежал запыхавшийся дядя Гена. – Ты чо, глухой? Кричу, кричу…
 - Не глухой, но меня никто не звал. Миша, разве  кто-то звал Фёдора?
 - Нет, - глядя на папу, ответил Миша.
Несколько раз Миша слышал, как его называли Маугли, но почему – не знал, а спросить - не решался. Миша чувствовал, что папе это неприятно.
 - С тобой на рыбалку я не пойду, - чеканно сказал Фёдор.
       -  Это почему? – и оцепенел.
 - А потому, что ты шидран-бадран, а с такими я не дружу. И на рыбалку я пойду с сыном, а не с бадраном-шидраном.
- Федь, ты чего, тронулся что ли? Ты чего несёшь? Я тебя чем-то обидел? Что это за шидран-бадран? – спросил Генка и даже слегка толкнул его в плечо.
         - Это то же самое, что Маугли! - резким шёпотом заключил разговор Фёдор, чуть хлопнув Генку по плечу и, взяв Мишу за руку, продолжил свой путь.
Мише хотелось домой, потому что всё было хорошо. Уже давно хорошо, с тех пор как папа перестал выпивать. Вот только мама никак не успокоится, нет-нет, да и придерётся к папе. Миша обижался за папу, когда мама называла его «тюфяком», «из-за угла шлёпнутым», «толстокожим». Папа давно изменился, а она - нет. Ругаться - стало её привычкой. То бранились с тётей Ритой, которая прибегала к ним и винила папу в том, что он спаивает Юню. А мама не соглашалась с ней, потому что это Юня спаивает её Фёдора. То она шумно выпроваживала Юню, который приходил за папой, чтобы уговорить его расслабиться, а папа не хотел слышать о выпивке. Теперь мешала соседская собака, которая иногда скреблась в стену прихожей. Мама ругалась с соседями, а папа молчал или уговаривал её. Она не соглашалась и обзывала папу. Папа, чтобы не слушать её, забирал Мишу, тетради, учебники и уходил в детскую комнату. На это мама гневно говорила: «Правду про себя не хочешь слушать. Она всегда чёрная… Спрятались… Бросили одну… Беззащитную женщину… Два мужика…Ну что же, за правду всегда страдают… Пострадаю и я… Еды от меня не ждите… Прощайте… - и уходила на кухню готовить еду и подпевать Антонову: «Не говорите мне прощай. Я это слово ненавижу…». Это означало, что она приготовит что-нибудь вкусное.
Сегодня мама была тихая. Папа даже спросил её, не заболела ли. Но мама в ответ пропела из той же песни: «Не представляю, как я буду жить без вас…». После ужина – уроки (их почти не задавали), потом - мультфильм. Мультфильм оказался про Маугли, и папа переключил канал. Но Миша попросил оставить и добавил: «Пожалуйста». Мише хотелось посмотреть на Маугли и сравнить его с папой. И, когда мультик закончился, папа неожиданно спросил Мишу:
- Ну, разве я похож на Маугли? Надо мной же смеются! Он сильный, красивый, всё умеет. А я? Слабак! Правильно мама говорит обо мне.
- Нет, папа! – звонко возразил Миша. – Ты сильный. Ты меня одной рукой к люстре поднимаешь! А Настина мама говорит, что ты красивый. Мама тоже говорит без тебя: «Что-то пропал мой красавчик». И ты всё умеешь, папа! – защищал его сын.
- Неужели мама так говорит? Диво…- Фёдор улыбнулся. - Насчёт красоты, это не так. Бог не дал мне здоровья, внешности и роста, но он дал голову и сильные руки, да и то на несколько минут, на крайний случай. А ещё наградил меня волосатостью. Растут черти - спасу нет. Утром не побреюсь – к вечеру на чёрта похож, себя не узнаю. Какая уж тут красота… А Маугли? Лесной житель…так, наверно.
- Папа, но я не понимаю, почему ты сердишься? Ведь Маугли хороший?
- Как же не сердиться, Миша?! У меня есть имя… Имя, а не прозвище. Оно мне не нужно, даже если и очень хорошее! У тебя есть прозвище?
  - Да. Медвежонок. Но это от Миши, и я не обижаюсь. А вот Кирилл зовёт Настю нищенкой. Я ему говорю: оставь её в покое, а он ещё больше обижает. Я с ним не дружу. Она не виновата, что у них денег мало… Её жалко. Он дождётся… Я набью ему…
- Это хорошо, что ты её понимаешь. И хорошо, что защищаешь. Им без отца трудно живётся. Но драться… это плохо, лучше словами. Это уж крайний случай.
- Папа, а за что тебя так прозвали? – внезапно спросил Миша и в смущении опустил голову, чтобы не видеть глаз отца. Он так хотел узнать это! Но чтоб так прямо…
Фёдор ответил не сразу. Не хотелось говорить о себе плохое. Вдруг сын отойдёт от него, тогда жизнь потеряет смысл. А врать - не умел. Фёдор встал и зашагал по комнате, чтобы скрыть волнение. Сын ждал. Молчание затягивалось. В горле поселилась какая-то тяжесть, перекрыла голос, и Фёдор не мог начать говорить.
- Ты помнишь, осенью я заблудился в лесу? – хрипло спросил он сына.
- Помню. Я в школу пошёл. Я так плакал, папа. Хотел даже в лес уехать искать тебя.
- Один? В лес? Искать? Меня? – чуть слеза не выкатилась.
- Да. На автобусе. Но мама не пустила.
- Нет, Миша. Лес – это не шутка. Там красиво, легко дышать, но можно заплутаться и погибнуть. Я хорошо знаю лес, но он да вода не терпят… пьяных. Вот лес меня и наказал. Я собирался тебя взять. Автобус заводской, места много, но мама не пустила: выехали поздно. В лес и на рыбалку не беру спиртного никогда, только минералку и бутерброд. Дядя Юра набрал еды и воды на двоих. Когда пошли в лес, он положил бутылку с водой мне в корзинку, а я сунул её в карман куртки, чтоб не мешалась в корзинке. По лесу хожу один: не люблю собирать грибы хором, с людьми… А грибы, хитрецы, заманивают меня в лес и выводят на такой реденький седой мшаник, где белых грибов – море. Набрал корзинку, стал возвращаться и попал в чащобу. Места какие-то чужие. Никак не выйду. Захотелось пить. Я присел под берёзу, достал бутылку – тёплая. Но пить хочу. Жадно сделал несколько больших глотков и не понял, что за пойло. Как самогонка, но ненормальная. Вонища… Не пойму чем. Посмотрел на этикетку: минералка, но, видно, испорченная. Сделал несколько шагов – заболел живот и затошнило. Я утром плохо позавтракал. Вышел на прогалинку - и опять под берёзу. Всё закрутилось, и я отключился. Потерял сознание. Сколько пролежал – не знаю. Очнулся - темень. Пить хочу. Нащупал бутылку, хоть горло смочить. Отпил немного. Какие-то осадки на языке. Отбросил её в сторону. В животе огонь заполыхал, озноб. Долго крутился, пока из меня не вышло это дерьмо, потом уснул. Проснулся - светло. Всё кружится… Воды… Поплелся искать. Нашёл крошечную ямку прозрачной воды. Из горсти попил – опять рвота. Сколько пил, столько и выходило из меня. И я опять отключился. Очнулся от чего-то ползущего по лицу. Стряхнул, но раздавил. Опять ночь. Тишина, но кругом чья-то жизнь: слабые звуки, какое-то шевеление, хлопанье крыльев. Присмотрелся: рядом что-то блестит. Потянулся – крышка от консервной банки. Небо ещё не светлое, но вот-вот озориться. Передо мной - кто-то темный и движется. Поднялся, чтобы за дерево спрятаться. Сил нет. Обнял ствол, держусь и слежу за кем-то живым. Душа в пятки ушла. Тёмное продолжает шевелиться, а на меня не идёт. Опускаюсь на коленки и ползу туда.
- Папа, а вдруг медведь?! Он бы загрыз тебя… - полушёпотом и вытаращив глаза от ужаса, как будто сам полз в лапы хищнику.
- Да откуда в наших лесах медведи, Миша, - и сел рядом с сыном. – Правильно говорят: у страха глаза велики. С испугу чего не покажется! Это куст можжевельника… Слабый ветерок набегал на него, он и оживал. Я ткнулся головой в землю, лёг и опять задремал, но ненадолго. Всё та же темнота. Поднялся. Пошёл куда-то и стукнулся о дерево, да так сильно, что с шишкой домой приехал. Ты мне пятак ставил, да уж поздно. Пригляделся – на берёзе выше меня развилка, а под ногами – пенёк. Я долго карабкался, кое-как сел в эту развилку, даже вздремнул немного. Проснулся – уже светло. Голова как чумная. Огляделся: я на дереве, корзинка с грибами недалеко, но на боку. Спустился, сил никаких. Подошёл к корзинке, собрал грибы. Посидел, - Фёдор замолчал. Он вспомнил, что заметил бутылку, взял её и рассмотрел. Он ужаснулся, увидев в оставшейся жидкости двух проспиртовавшихся зелёных клопов. Его опять стошнило и так жутко, что все внутренности вывернуло. Он понял, что Ритка решила отучить Юню от вина таким настоем и подсунула мужу бутылку: всё слопает. Но попала она к нему. «Попала, или нарочно сунул?».  Подумал как-то мимоходом.
Миша смотрел на папу и не узнавал его. Лицо нехорошо скривилось и стало брезгливым, губы выпятились, как будто хотели выплюнуть что-то противное. Он бледнел. Видно, вспомнил что-то, и ему стало плохо. Миша, испугавшись, не зная, что делать, громко кашлянул. Фёдор тряхнул головой, будто сбросил нечто гадкое, и взглянул на испуганного сына.
- Папа, а вдруг ты… умер бы? Один… в лесу… и не нашли бы? А как же мы с мамой? – на глазах появились слёзы, готовые вылиться на пухлые щёчки сына.
Фёдор изругал себя: что он делает, такое испытание ребёнку. Обнял сына и прижал к себе. Миша спрятал глаза.
- Миша, я напугал тебя? Ты прости меня… Не будем  об этом… Ничего интересного…
- Нет, папа. Я не буду пугаться… А Маугли? Папа, расскажи дальше.
- Миша, я даже рад, что всё так случилось. Запаха спиртного не переношу, - и продолжил: - Ну, дальше, так дальше. Отдохнул под берёзой и стал выбираться. Нашёл просеку, пошёл по ней. Встретил мужика. Он сначала испугался, отошёл в сторонку (я весь обросший, два дня в лесу), потом спросил, не меня ли ищут, и показал где. Пошёл в ту сторону и через некоторое время услышал голоса. Забыв про усталость, потрусил на голоса и вышел к своим. Они, увидев меня, остолбенели и вперяли глаза. Мурашки побежали по мне: я решил, что за спиной страшная опасность, и даже оглянулся. Никого… Не понимаю, чего это они. Первым пришёл в себя дядя Гена. Он закричал: «Фёдор! Ты погляди на себя! Чо лес с тобой сделал? Ты оброс весь, как Маугли!». Все подбежали ко мне, а я, от слабости или радости что ли, попятился и упал. Опять отключился: ударился головой о какую-то гнилушку. Хорошо, что о гнилушку. Меня привели в чувство, и кто-то подал в стаканчике водки, чтобы я очухался, а мне - ещё хуже от запаха. Чаем отпоили, и полегчало… Я тогда и не обратил внимания на слово «Маугли», а оно и приклеилось ко мне…
- А ты не разрешай, - посоветовал Миша.
- А как? Драться с каждым? Я не могу бить человека. Это самый крайний случай.
- А у дяди Юни - прозвище?
- Да. С детства. Он звал себя Юней. Так и повелось: Юня да Юня, даже родители. А теперь не отучишь… Да он сам виноват. Ведёт себя как маленький ребёнок, но с хитрым взрослым умом… Ну, всё, на сегодня хватит. Завтра на рыбалку. Идём на кухню, приготовим рюкзак, и спать. Лодку брать не будем, возьмём ботники.
Рыбалка оказалась удачной. Миша любил рыбачить без удочки: леску с несколькими крючками на палец, задрожала – и подсекай. Ершей натаскал полно. У Фёдора на стоянках плотва, язи и несколько крупных лещей. Отложив в пакет рыбу для Насти, Фёдор отдал его сыну, сам взял корзину и рюкзак. Путь до дома недолгий. Настроение отличное.
У пивного бара не спеша тянули из бутылок Юня и Аверка – отмечали выходной.
- Ба… Маугли… С рыбкой? Может, поделишься? – гоготнул Аверка.
- Он не Маугли, а Фёдор, мастер, золотые руки… - лихо возразил Юня. - Ты, Аверка, не знаешь, что он на доску почёта метит? Так вот знай! – и громко икнул.
- А зачем это тебе, Маугли? В зеркале рожа надоела? Хочешь в портрете побывать?
Фёдор поравнялся с ними, но ничего не ответил. Желваки заходили на щеках.
- На нас с высоты будешь глядеть… Маугли, иди сюда… Неужто пивка хлебнуть не хочешь? Забыл, как приятно тает пена на губах? Мы напомним… Деньжат нет? Рыбку продадим, - невесело потешался Аверка.
- Маугли, давай повеселимся… Вишь, как хорошо мы отдыхаем. Расскажешь нам, как в лесу было… С кем там чокался… – захихикал Юня. – Какой вкус у клопиков…
- Это ты про каких клопиков? – дурачился Аверка. – Которыми грибы запивал?
- Маугли знает про каких, - и заржал. – Знаешь, почётный работник? – крикнул Юня вдогонку Фёдору.
Фёдор остановился, поставил корзину, снял с плеча рюкзак и велел Мише идти домой и отнести рыбу Насте. Не торопясь, даже безразлично пошёл к вчерашним собутыльникам. Миша ослушался папы, в первый раз ослушался. Он взял корзину, перенёс к обочине, тоже проделал с рюкзаком и стал. Он заметил, что папа шёл медленно, но уверенно. Мише хотелось, чтобы они все поладили, помирились, но по тону дяди Юни и первым словам папы он понял, что мир не возможен.
    - Значит, выходной отмечаете… Лесок вспомнили… Ну-ка повтори, что ты про клопа вякал? – как-то безразлично спросил Фёдор, подойдя к Юне. – Так это ты всучил мне отраву? Нарочно?! – наступал на Юню сраженный открытием Фёдор. - Повеселиться, значит, захотел? – заводил себя Фёдор. - Ну и погань же ты! – и снизу ударил Юню в нос, в самый хрящик. Юня, не ожидавший от словесной перебранки такого исхода, отлетел, но не упал, а сел. Кровь хлынула из носа. Он, пытаясь остановить ёё и размазывая по лицу и одежде, что-то прикинул про себя, медленно поднялся и бросился на Фёдора. Фёдор увернулся и нечаянно ударил головой Аверку, который поспешил на помощь Юне. Аверка, падая, вцепился в рукав ветровки Фёдора, и он затрещал. Юня вскочил на спину согнувшегося Фёдора и обхватил шею. Фёдор быстро и резко нагнулся, и Юня, не удержавшись на короткой покатой спине, перевернулся через голову и полетел на землю. Фёдор по инерции полетел за Юней и ткнулся правой бровью в его голову. Боль пронзила Фёдора. Юня оттолкнул его, перевернулся на живот, приподнялся на колени и ударил Фёдора. Удар рассёк больную бровь. Аверка поднялся и с криком: «Наших бьют!» - ринулся на лежащего Фёдора, но налетел на Юню, поднимавшегося с земли, сбил  и упал на его ноги, отчего Юня дико заорал. Всё произошло мгновенно. Миша не успел расстроиться. Ему показалось, что он смотрит телевизор: каскадёры тренируются перед работой. Но, когда папа поднялся и Миша увидел окровавленное лицо, странная боль пронзила его бровь. Будто у него кровоточила рана. Он хотел броситься к Юне и Аверке и набить им, но они лежали на земле, стонали и плохо ругались.
- Папа, тебе больно? – спросил Миша, обнимая его и крепко прижимаясь щекой.
- Терпимо… жжёт немного. Миша,  ты почему здесь? –  строгость в голосе. – Это не для твоих глаз.
- Я же не мог оставить тебя…– и посмотрел на рану, к которой Фёдор прикладывал платок. – Возьми мой, он чистый… Папа, а почему у меня тоже заболела бровь? – и он потёр её пальцами.
Фёдор улыбнулся: «Потому что мы любим друг друга».
- И у мамы тоже заболела бровь? – удивился Миша.
- Возможно. Спросим её… - и, не обращая внимания на лежавших, взял корзинку, рюкзак и направился к дому.
- Папа, а они поднимутся? Может, им помочь? – обеспокоенно заметил Миша.
Фёдор оглянулся и небрежно бросил: «Они встают потихоньку… Ничего смертельного…».
«Хозяйка дома» встретила их странным вопросом, прозвучавшим из кухни.
- Что там на улице? У меня голова разболелась… Днём не болела, а недавно вступило.
- А где болит? – поспешно спросил Миша.
- Над бровями. Никогда не болела, а тут что-то…
- Папа, ты слышишь? – изумлённо  улыбался Миша.
- Ну, конечно, любит, – и засмеялся, прижав сына.
- Кто кого любит? – спросила Надя, выходя из кухни, но, увидев лицо мужа, бросилась к нему. – Что это такое, красавчик? Весь в крови…
- Как ты назвала меня, хозяюшка, повтори? – тихо попросил Фёдор, снимая ветровку.
- Красавчик ты мой, ненаглядный мой… больно-то как… - и ласково погладила лоб выше раны, внимательно рассматривая её.
- А я что говорил. А ты не поверил мне, папа, - веселился Миша.
- О чём это вы? – машинально спросила она, помогая мужу. – Всё тайны какие-то… Как это тебя угораздило? Хорошо, что неглубоко, но неприятно. Синяк будет, и шрам останется…
Фёдор молчал. Он не думал о том, как будет выглядеть его лицо завтра. Он вообще ни о чём не думал. Впервые за последние годы, а может, за всю семейную жизнь, Фёдор слышал о себе такое от жены и видел её беспокойство. Хотелось сесть на табуретку, бесконечно слушать жену и видеть радостные глаза сына.
- Мама, ты же медик, - по-взрослому деловито успокаивал Миша. - Это крайний случай… Правда, папа? Такое бывает в жизни. Это с каждым может быть.
- Да-да. Это крайний случай. Правильно сын сказал, хозяюшка наша, - не переставал улыбаться Фёдор. – Веслом нечаянно… сам себя… - и подмигнул Мише.
Надя, предполагая подвох во всём, что делали её мужчины, поспешила к шкафчику с лекарствами, увлекая мужа и сына в кухню и на ходу повторяя: «Какой-то крайний случай, крайний случай… вот и пойми вас». Она достала бинт, вату и ещё какие-то пузырьки. Миша налил в тазик тёплой воды, осторожно обмыл рану и лицо. Через несколько минут голова Фёдора сверкала бинтом. Все занялись рыбой.
- Федя, за ребёнка меня держишь…- недобро улыбнулась Надя, наливая в тарелки уху. - Веслом ни с того ни с сего бровь не рассечёшь. Уж не дрался ли? Чую, что с Юней. При сыне, конечно?  Жизни учишь? И кто кого? - сыпала вопросами Надя, строго поглядывая на мужа и сына и не ожидая ответа. - Его давно пора отлупить. В детстве ещё… Заранее, чтобы к вину не тянулся. Человеком бы стал. Но некому было. Он здоровее всех вас и наглее.
- Мама! Я свидетель. Всё так и было, как говорит папа. А драться – это нехорошо. Лучше словами. Правда, папа? - и лукаво посмотрел на него. Мише приятно было, что у него с папой есть тайна, но так хотелось похвастаться, рассказать маме, как было на самом деле.
Каждое воскресенье Миша пропадал на улице и приходил уставший и голодный. Сегодня он явился рано и не один: его привела мать Кирилла. Одежда была в грязи, лицо всё исцарапано. «Вот ваш хулиган. Разбил нос Кириллу… просто так». Надя непонимающе взглянула на женщину, потом – на сына, а Фёдор чуть улыбнулся. Надя уже открыла рот, чтобы на кого-то закричать, но Фёдор взял её руку и легонько зажал в своей ладони. Не сопротивляясь, она смотрела то на мужа, то на сына, надеясь высмотреть их тайну, и смолчала.
- Мама, папа всё понимает. Ты тоже поймёшь… Мама, это крайний случай… - довольно спокойно, не чувствуя своей вины, объяснил Миша.
- Опять крайний случай… Яблоко от яблони… Значит, драка…- поникшим голосом произнесла она, обратившись к мужу…
И не успела она завершить свои открытия, как входная дверь тихонько заскрипела, и бочком вошла маленькая тоненькая девочка с длинными косичками. Настя осмотрелась, как бы оценивая ситуацию, быстро подошла к Мише и внимательно оглядела его лицо. «До свадьбы заживёт», - ласково и деловито заверила она, улыбнулась и стала перед ним. Её головка едва доставала до плеч Миши, и она поднялась на цыпочки, чтобы защитить его от взрослых. Миша не мог позволить такого и хотел выйти из-за неё, но она опустилась на стопы и задержала его руками, оставаясь на месте. И столько смелости и уверенности было в этой крохотуле, что все уставились на неё, не зная, что нужно делать, и полагаясь на неё. Настя мягко взглянула на родителей Миши и надолго задержала взгляд на матери Кирилла. Ей стало неуютно под пристальным, осуждающим взглядом девочки, и она вышла, осторожно прикрыв дверь.



2005 г.