Философия и мистика музея. ч. 1

   
                Философия и мистика музея
                Записки музейного человека.ч.1

Тридцать лет  моей жизни  были связаны с   музеем  Чехова в  Ялте. Четверть века -  в роли директора. За  эти годы   мне пришлось встречаться и беседовать с тысячами людей, решать научные,  творческие, хозяйственные задачи.  Копился опыт. В книгах  «Чеховское притяжение» и «Чехов в наши дни» я рассказал о  находках,  проблемах, о многих событиях в  жизни музея.  В этом очерке собраны размышления и наблюдения, сделанные в  разные года. Они касаются  специфики  музейной работы, рассказывают об особой   философии и даже мистике, которая сопровождает прикосновение  к  наследию  прошлого.

                Влюбленность в  Чехова.
Разбираю записки Сергея  Георгиевича Брагина, сотрудника музея в  50-60-е  годы прошлого века. Он   записал   разговор с О.Л.Книппер, которая спросила  его:
«- Что вы чувствуете, когда ведете экскурсию?
Я  растерялся и ничего не мог сказать. Она   ответила сама. По ее мнению, экскурсовод должен  рассказывать о Чехове как  о самом близком  ему человеке.
        - Тут не обойтись без влюбленности в Чехова, -  сказала она. - Чтение произведений и особенно писем  Чехова, воспоминаний о нем должны ввести  экскурсовода в духовный мир  Чехова. Надо жить в этом мире.  Письма Чехова нельзя читать без  душевного волнения.  Попробуйте читать их письмо  за письмом – особенно с  осени  1898 года и  до  Баденвейлера.  Войдете в его духовный мир, станете   свидетелем  многих событий  его  жизни, его последних дней.  Смерть его станет вашей   личной трагедией. Все, что было пережито за чтением писем  Чехова,  будет оживать   в памяти, и то волнение, которое было пережито, вновь возникнет и передастся посетителям. Это – живой,  взволнованный рассказ». 

                * *
                «Создавайте  чеховское  настроение».
      В 1982  году  я  задумал   переиздать  книгу «Хозяйка  чеховского  дома» и  обратился  к  авторам с просьбой   расширить  и  дополнить  очерки.  Все  охотно  откликнулись. Появились и  новые  очерки. Особенно  интересный  материал  прислал из  Мелихова Юрий  Константинович  Авдеев,  который  благодаря   участию  Марии  Павловны   смог   восстановить  чеховский  дом  практически на  голом  месте.  Как  они  познакомились?
      Сначала «на  разведку»  в  Ялту   поехал  ее  племянник С.М.Чехов  с сыном  Сергеем. Они  привезли  для  новой  экспозиции  этюды   Марии  Павловны,   бытовые  вещи,  корневища  пионов -   тех  самых,  кторые  выращивал  в  Мелихове   еще  отец  писателя,  Павел  Егорович  Чехов. Ранней  весной  1956  года  в  Ялту  отправились и сам Ю.К.Авдеев с  женой   Любовью  Яковлевной. Было  удивительно, как прекрасно,  в малейших  деталях помнила  Мария  Павловна то,  что  происходило  шестьдясят  и  более  лет  назад. На листах  проекта  она  делала замечания,  которые  помогли   архитектору  довести  проект  до  конца.  Ведь  от дома ничего  не  осталось! Музейщики  переживали,  что  экспозиция   будет   невыразительной без  подлинных  вещей, на  что  Мария Павловна  восклицала: «Да  не  будьте  вы педантами. Создавайте чеховское настроение!».
         Накануне отъезда   мелиховцев  Мария  Павловна  повела  их  по музею. Она  достала  из «дорогого  многоуважаемого  шкафа»,  что  стоит в  спальне писателя,  белый  картуз и  шарф,  которые  носил  Антон  Павлович. Юрий  Константинович,  встав  на колено,  принял  драгоценный  дар. «Вот  письменный стол,  за которым  Антон Павлович работал. Восстановите  его  -  и  получите  его. А  за  труды  благословлю  вот этой  иконой…» Она  взяла  складень с бронзовой  монограммой, подаренный   Чехову  крестьянами  при  освящении  Новоселковской  школы.  На прощанье  она подарила  гостям  книгу с  надписью: «Дорогим  новым  хозяевам  моего  любимого Мелихова Любови  Яковлевне  и Юрию  Константиновичу на  добрую  память. Мария  Чехова. Я  скоро приеду в  Мелихово.  Берегите  его. Бывшая  хозяйка Мелихова… 10  марта  1956 года».

                * * *
                Атмосфера музея.
     Читаю двухтомник Михаила Александровича Чехова, племянника писателя, знаменитого актере и режиссера. Дошел до программной  работы «О технике актера». Размышления  М.Чехова  о сущности и роли атмосферы как «души искусства»  поразительно точно ложатся на   практику музейного дела. Экскурсия, лишенная атмосферы приобщения к  живой жизни Чехова, к тайне его личности -  такая экскурсия, по определению  Михаила Александровича, несет отпечаток «механистичности». Как преломляется его актерское учение  в музее? Как создать нужное настроение у посетителя?
     Мне кажется очень важной мысль о борьбе и взаимодействии атмосфер. Два настроения не могут существовать одновременно: одна атмосфера  непременно побеждает другую, преломляет, изменяет. Чехов писал об атмосфере сцены и атмосфере зала. А мы ежедневно наблюдаем столкновение  легкомысленной атмосферы курортного города с  музейной сосредоточенностью. Люди в шортах, с  неостывшим солнцем на  плечах – и полумрак мемориальных комнат.  Кто-то должен победить: или музей, или пляж. Наша задача: создать ситуацию, когда чеховская атмосфера  растворяет и побеждает  курортное настроение в посетителе… Был случай в гурзуфском отделе музея: на экскурсию пришла  известная политическая деятельница эпохи перестройки – Галина Старовойтова. Ныне покойная… Дама далеко не субтильная, она пришла в обтягивающих шортах… Смотритель мог бы предложить ей представить себя в окружении чеховских трех сестер. Наверное, это как-то подсказало бы ей о неуместности  прихода в гости  в пляжном неглиже. Смотритель же ввязался в нравоучения. Острая на язык  Старовойтова, естественно, ответила. Все обернулось скандалом, испорченным настроением для  десятка посетителей. Такова ли цель нашей работы? Пока смотритель ругался со Старовойтовой, кто-то унес  ложечку от чайного прибора Антона Павловича… Слава Богу, не мемориальную.
    Особенная атмосфера Чеховского дома – это  основа для эмоциональной зарядки  души самого экскурсовода. Благодаря тому, что и публику, и  рассказчика  обволакивает единая  эмоциональная среда,  между ними устанавливается  эмоционально-духовная связь.  Посетитель становится участником «игры», благодаря которой все вместе погружаются в прошлое, во времена Чехова.  Может, есть смысл каждому экскурсоводу  перед  началом работы на минутку забегать в  кабинет, в гостиную Белой дачи -  подзарядить свой душевный аккумулятор.
    «Жизнь полна атмосфер», - замечает М.Чехов. Экскурсию можно представить как  смену эмоционально-душевных состояний, где каждый  отрезок пути окрашен в свои тона. Какова может быть эта «партитура атмосфер»?
    Атмосфера курортности должна «отсекаться» уже в вестибюле литературной экспозиции. Ковер, кресла, мягкой полусвет  из-за штор. Освобождение от быта (сумки и верхняя одежда остаются в гардеробе). Музыка. Картины художников. Ритуал приглашения к экскурсии…
    Литературная экспозиция. Приглашение к постижению  жизни и творческой судьбы великого писателя. Не хрестоматия, но человек: Чехов рос, мужал, работал, болел, любил, страдал…Лицо его менялось, отражая  рост духовности, интеллигентности. Вот портреты 80-90-х годов. Широкое,  аморфно-добродушное лицо Чехова-подростка  (его называли даже «увальнем») – и тонкое, одухотворенное  лицо  автора «Черного монаха» и «Чайки». Группа предстает перед скульптурным портретом писателя работы Рукавишникова: добрая, чуточку лукавая улыбка Чехова  отныне будет сопровождать вас всю жизнь…
     Знакомство с литэкспозицией выходит за рамки  сухой информации – родился, крестился, женился, и так далее. Надо создать атмосферу прикосновения к интимному Чехову. Для этого надо обращать внимание на детали. Об особом юморе писателя лучше всего намекнет  книга  «Пестрые рассказы» с его уникальным автографом: Антона Чехонте дарит книгу Антону Павловичу Чехову… О болезни (тщательно скрываемой даже от себя) намекнет пастуший  рожок,  с которым Антон Павлович ходил в Мелихове по грибы: кричать «а-у-у!» не позволяло больное горло, он «откликался» звуком рожка… Вот записные книжки – тайная лаборатория писателя. Вот изящно оформленная папка для писем жены. Многие ли мужья имели такие  папочки? Чехов имел… Потому что  его отношения с «актрисой земли русской» Ольгой Леонардовной Книппер – это прежде всего роман в письмах… Вот синие светозащитные  очки, в которых Антон Павлович работал в саду, под сверкающим солнцем. У него был астигматизм, яркого света он избегал… Вот замечательный портрет писателя работы Валентины Цветковой: Чехов  как бы «выходит» из полотна навстречу  с гостем. Собеседование с Чеховым. Так из деталей вырастает образ не казенного классика, а  умного, талантливого,  нагруженного обычными человеческими проблемами гениального  человека по фамилии Чехов…
    Сад – смена настроения.  Атмосфера «вечной весны», самобытия живого организма,  взлелеянного руками  мудрого художника. «Сад будет великолепный…» - заглядывал Антон Павлович в будущее. Эстафета цветения, красота бытия, в котором заложено и рождение, и умирание: древо печали (кипарис) под окном кабинета.
    Люди входят в  Дом…Это дом живого человека: тут нет ни табличек, ни пояснительных надписей. Посещаемость музея в  прошлом была велика – до 130-150 тысяч в год. Как сохранить неповторимую атмосферу, не превратить дом в проходной двор? Задача трудная. Ограничить посещаемость трудно, даже невозможно. Наверное, надо изменить саму структуру экскурсии. Основная тяжесть рассказа переносится в литературную экспозицию, в сад писателя. Экспозиция  специально насыщается мемориальными экспонатами, которых здесь около восьми сотен. Тут показывается видеофильм о мемориальном доме. А  на Белой даче – только показ. Приобщение. Вкушение атмосферы. Время пребывания посетителей уменьшается вдвое. На верхнем этаже группа делится на части, чтобы не было толчеи у кабинета и гостиной.    
   Итак, мемориальный дом. Первая комната - столовая. Полумрак, Простая обстановка. Лекарства. Одинокий прибор… Резкая смена настроения. Портрет Пушкина на стене, стоящие часы напоминают об  одиночестве гения, о творческой аскезе. Портрет писателя в простенке: всего 42 года, но как  постарело лицо!
    Жесты рассказчика:  сжатие, закрытие, сужение…
    Верхний этаж: атмосфера благоговейного прикосновения  к дорогому и хрупкому. Здесь практически ничего не изменилось с того дня, как 1 мая 1904 года Антон Павлович покинул дом. Тихость: не нарушить  покой Дома, ожидающего возвращения хозяина…Может, тихо звучит музыка Рахманинова – Сергей Васильевич играл для Антона Павловича вот тут, в гостиной… Душа настраивается на камертон  тишины. Комната матери:  тишина ночного бдения – не  кашляет ли  Антоша… Кабинет: сосредоточенная тишина творчества. Блики цветного витража на паркете… Памятные вещи и сувениры, смысл которых – напоминать о дорогих людях, способствовать вхождению в творческое состояние. Не быт, но литературное бытие.
    Никогда, ни при каких обстоятельствах не говорить о смерти писателя  до того, как будет пройдена вся экскурсия. Это ж и в о й   дом  ж и в о г о человека. Во дворике, под сенью гостеприимной двухсотлетней  маслины – щемящее чувство прощания с  дорогим,  близким и вечным…
   По этой причине мы ликвидировали раздел «Смерть А.П.Чехова» в литэкспозиции и заменили его разделом «Чехов и дети».  Кстати, Михаил Чехов, талантливую нервность которого отметил Антон Павлович,  впервые побывал в гостях у дяди Антоши в 13-летнем возрасте... Он писал, что Антон Павлович был влюблен в его мать, которую Николай Чехов изобразил в образе бедной швеи. Неоконченная работа «Бедность» украшает гостиную Белой дачи… Творческая карьера Михаила Чехова началась с инсценировок  чеховских рассказов.

                * * *
                Музей  - это собор лиц.   
   Читаю сочинения Николая Федоровича Федорова (Москва, «Мысль», 1982), его статью «Музей, его смысл и назначение». Философ пытается понять  роль музея  в реализации излюбленной своей концепции «общего дела». Этот единственный в своем роде библиотекарь и мечтатель был одержим мечтой о вселенском братстве людей. Что может объединить столь разноплеменное население планеты?  Только общая работа по  восстановлению из праха  всех живших на Земле людей – отцов, дедов, прадедов ради всеобщей гармонии  и счастья в планетарном масштабе. Основные мысли  суть следующие:
-    Мы живем в век фабричной цивилизации, при которой  вещь   поставлена выше человека. Но для музея  человек бесконечно выше вещи, хотя на первый взгляд может показаться, что  именно собиранием вещей и заняты музейные работники.
-  Музей  по своей сути есть остаток  культа предков, который ныне изгоняется даже из религии. Поэтому  прах человека, остаток его физической плоти,   значительно выше  всех хранящихся в музее вещей. Другими словами, выше музея – только могила…
-  Музей есть не собрание вещей, а собор лиц.  Деятельность музея заключается не в  накоплении мертвых вещей, а возвращение жизни останкам отжившего, в восстановлении умерших, по их произведениям,  живыми  деятелями. Другими словами: задача музея – в восстановлении  умерших по их произведениям.
    Федоров понимает это в буквальном смысле – восстанавливать именно живых людей, сущность  духовного мира которых отразилась в  их творениях.  Для нас это прежде всего – сильная метафора.  В мемориальном доме, где каждая вещь  хранит отпечатки  рук писателя, его вкуса, его отношения с другими людьми, мы пытаемся воссоздать  атмосферу  присутствия великого человека. Через интерьеры, через  вещи, через  произведения Чехова – образ  живого человека. Это ли не загадка:  почему только в окружении подлинных вещей, подлинных  стен  мы ощущаем  его незримое присутствие?
   Формула Н.Ф.Федорова «Музей – не собрание вещей, а собор лиц» - просто великолепна. Стараюсь использовать ее  в выступлениях на музейных вечера – особенно приятно произносить ее, глядя на  лица, знакомые всей стране...

                Научная работа в  музее.
Музейная наука  отличается от науки академической и вузовской.  И здесь, и там  изучают творчество Чехова, но цели разные. Академики  отливают свои штудии в  форме  Полного собраний сочинений, в  форме монографий,  летописей жизни и  творчества классика. В  вузах стараются приблизить свое видение  Чехова к нуждам  историко-литературного курса, к нуждам методики преподавания. А чем же  занимаются  ученые в  литературном музее?  Здесь своя  специфика. Музейщик занимается хранительской работой -  бережет реликвии,  систематизирует их,  защищает от  воров и биологических вредителей.. Он  ищет новые артефакты, новые   материалы о жизни и творчестве писателя. Сознает экспозиции, проводит выставки,  чтобы ярче донести факты биографии до   посетителя. Разрабатывает лекции и экскурсионные рассказы.  Выступает с докладами, пишет статьи. Совершенствует методы  работы с  экскурсантами разных возрастов. Оснащает экспозиции новейшими  аудиовизуальными средствами. И так далее, и так далее… Как совместить все это в  одной голове?  Да еще и за  весьма  скудную зарплату, о которой  в  свое  время  С.Гейченко сказал:  музейщикам надо платить мало, чтобы сюда не стремились прохиндеи… 
  В свое время в  Чеховском музее мы придумали  такой способ. Он основан на комплексном подходе к  научной работе. Суть его такова.  К примеру, научный  сотрудник занимается  темой «Чехов и Украина», актуальной в нашей современной  ситуации. Мы даже создали  специальную экспозицию на даче «Омюр», чтобы  донести до  публики  мысль об органическом родстве русской и украинской культур:  Чехов по бабушке   был украинцем, по деду – русским человеком. Будучи русским писателем, он  любил украинскую культуру, вводил в  произведения  образы и темы, навеянные  Украиной. Тема, как узелок, завязывает всю научную активность на себя, и, что немаловажно, структурирует  планы и отчеты сотрудников. Во-первых, это изучение  материалов  основного и вспомогательного фондов,  научной библиотеки, описание и инвентаризация всего, что отражает тему.  Это научно-фондовая  работа. Во-вторых, планируются  научные командировки для  сбора материалов по Украине. Далее: на основе изученных материалов  строятся выставки, экспозиции,  вносятся дополнения в  существующие  тематико-экспозиционные планы. Разрабатываются  экскурсионные рассказы и лекции. Планируются выступления на   музейном семинаре, на  конференциях. Планируются  просветительные и рекламные публикации в  газетной прессе. Издаются научные статьи…Таких тем можно  планировать для каждого сотрудника  по несколько – в  зависимости от его квалификации и конкретной  специализации. Какие-то темы  будут  в  начале разработки, какие-то - в  середине, какие-то – в  финальной части. На протяжении ряда лет сотрудник постоянно  в знакомом материале, а  не хватается за  случайные темы. Так  формируется  настоящий музейный профессионал.
    
                * * *
                Из монологов главного хранителя.
    В сентябре 2000 года в музей пришла бандероль из Москвы. Писатель Дмитрий Шеваров, не ведая о том, что  главного хранителя Белой дачи  почти год как нет в живых, прислал ему  свою книгу  «Жители травы» с надписью: «Дорогому Юрию Николаевичу Скобелеву,  трепетному хранителю драгоценного Дома А.П.Чехова – с благодарным, светлым и сердечным чувством от автора. 1 сентября 2000 г. Дмитрий Шеваров.  P.S. Очерк «Белая дача» посвящается Вам…»
      Газетный вариант очерка мы уже читали – он долгое время   висел на стенде среди  публикаций о музее как напоминание о  подлинном Рыцаре  музейного дела.  После его неожиданной кончины (оторвался  тромб  и закупорил вену) мы опубликовали в газетах условия конкурса на лучшую хранительскую работу – призом будет денежная премия имени Юрия Скобелева. Отклики пришли  почти из всех крымских музеев. Первым лауреатом (и последним, к сожалению)  стала главный хранитель Ялтинского  историко-литературного музея.
    Очерк Дмитрия Шеварова интересен тем, что  автору удалось схватить  особое настроение  Белой дачи. Писался он в середине 1990-х годов,  в период мрачного музейного беспросвета, когда  мы сидели в холоде, без денег,  без  надежды, что  разруха когда-нибудь кончится.  Но главное, пожалуй, не в этом. Автор сумел коснуться самой тонкой оболочки души, преданной Чехову, преданной культуре…  Не могу не привести некоторые из монологов  героя очерка.
      «Каждое утро я приходил на дачу и крутил звонок с давно сорванным голосом. Такие механические звонки еще можно встретить в среднерусских городках, где на пыльных улицах стоят двухэтажные дома начала века. Звонок надо не нажимать, а именно крутить — как за¬водят будильники. Железки внутри проворачиваются, тускло звякают, кто-то кашляет в ответ в дальних ком¬натах.
     Тогда я прислушивался к шагам за дверью, а сейчас, вспоминая, прислушиваюсь к себе. Четыре дня в че¬ховском доме — слишком дорогой подарок судьбы, чтобы посчитать его случайным. Зачем-то нужно бы¬ло, чтобы я приехал сюда именно в июне, когда цветут гранаты и осыпаются от засухи розы. В полдень дрем¬лет на скамейке худой молчаливый садовник, а на галь¬ку дорожек с картонным стуком падают крепкие листы магнолии.
     Понедельник и вторник — выходные в музее. Глав¬ный хранитель Юрий Николаевич Скобелев перед ухо¬дом в отпуск проветривал все шкафы чеховского дома, иногда сидел с кисточкой и смазывал что-то. Мне разре¬шено было бродить по дому. Я слушал тиканье часов, скрип лестницы, пенье дрозда из-за узкой балконной двери... Как не хватало этой тишине какого-то другого звука, гостеприимного и веселого! Даже случайный и резкий звон разбившейся тарелки согрел бы эту тишину.
     Наверное, я сказал об этом вслух, потому что помню слова Скобелева: «Здесь всегда много били посуду. Сервизы не держались. Постоянно докупали в Моск¬ве. Не нарочно, конечно, били. Хозяйки молодые, гос¬тей много...»
    В пустом доме было зябко. От вида приоткрытых шкафов, комодов и гардеробов становилось еще непрошеннее, стыднее. Я был в чужом доме, который ждал совсем не ме¬ня, а того, кто вышел за порог ранним утром первого мая и уехал вниз по ауткинскому шоссе.
     Девяносто лет ожидания — для книг и вещей это не так и много. Они готовы еще подождать <…>
     Кедр, посаженный Чеховым в последний год про¬шлого века, стал великаном. Дом спрятался за кедром и выглядывает оттуда лишь башенкой третьего этажа. Кипарисы тоже давно его переросли. Оттого в комна¬тах сумрачно и даже в кабинете, где самое большое ок¬но, надо зажигать днем свет.
    Фотографии по стенам, телефон в углу, ощущение тесноты. Возможно, от слишком темных обоев, кото¬рые при Чехове были гораздо светлее. С минуту я ог¬лядываюсь, глазам не хватает чего-то важного и непре¬менно ожидаемого... Нет книг, нет книжных полок! Только в чеховской спальне лежит на столе журнал «Исторический вестник». Перед отъездом Чехов чи¬тал в нем статью «К истории дуэли в России».
     Все чеховские книги стоят в закрытом шкафу в ка¬бинете, гости их не видели. Свою мелиховскую библи¬отеку Антон Павлович подарил Таганрогу. Осталось лишь то, без чего он не мог обойтись. <…> Во всем доме — 367 книг, вместе с чеховскими из¬даниями. Как мало ему нужно было книг! И почти ни¬какого архива. Полупустые ящики стола. Там остались каталоги по садоводству, отчеты о деятельности народ¬ных учителей, журнал «Молочное хозяйство», марки, письма, аккуратно разобранные по датам и адресатам.
    Рукописей он не хранил, черновиков не оставил. Литературного секретаря никогда не имел, даже в по¬следние годы. Все свои вещи переписывал набело сам, без всяких машинисток. <…>
     Младшая сестра Чехова, Мария Павловна, в нача¬ле войны отказалась эвакуироваться и оставалась в до¬ме всю почти трехлетнюю оккупацию. Перенесла голод, холод, брюшной тиф. <…> Юрий Скобелев вполне серьезной считает версию о том, что дом не тронули и благодаря заступничеству знаменитой актрисы Ольги Чеховой, жившей в Герма¬нии и имевшей влияние на видных деятелей гитлеров¬ской элиты. Ольга Константиновна Чехова была племянницей Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой, последние го¬ды жила в Мюнхене. Оставила воспоминания, в кото¬рых об Антоне Павловиче всего несколько строчек.
     В чеховском доме семь наружных дверей. Три входные, а четыре ведут на балконы и террасу. Все, кто жил в доме — и Чехов, и его мама Евгения Яков¬левна, и гости, — все могли жить свободно и незави¬симо, не нарушая привычек и покоя друг друга.
    Дом был построен за девять месяцев 1899 года по проекту и под руководством двадцативосьмилетнего архитектора Льва Шаповалова. <…> В архиве Марии Павловны Чеховой есть письмо от знакомой Шаповалова, датированное концом пятидесятых годов, где она пишет, что Лев Николаевич был уволен из проектного института и умер в нищете, в коммуналке.
     В семидесятые годы дом целых восемь лет был на реставрации, и тогда думали, что лет тридцать за не¬го можно не беспокоиться. Но вскоре в разных кон¬цах дома поползли трещины, причем в тех же самых местах, что были при Чехове. Недавно обнаружились новые трещины, и дом объявлен в аварийном состоя¬нии. Специалисты считают, что происходит медлен¬ное оползание всего склона, где построен дом. Время от времени проводятся исследования, но рецептов спасения пока никто не предлагает. Считается, что дело терпит. Да и будут ли деньги у музея? Сотруд¬ники его живут если не впроголодь, то очень близко к этому. Они не жаловались мне, но я видел, как они заваривали дешевый чай в полулитровой банке, доста¬вали хлеб, иногда масло. Это был обед.
    Когда я купил к общему столу пачку печенья, они потребовали, чтобы я отвез его детям в Москву. «Это слишком дорого, мы не дети, чтобы есть такие ве¬щи...»
     Средняя зарплата сотрудника чеховского музея рав¬на цене четырех килограммов пошехонского сыра или пяти пачек мороженого «Баунти».
     Главный хранитель чеховского дома Юрий Скобе¬лев, человек абсолютно неспособный к унынию, смеш¬ливый как мальчишка, вдруг сказал тоскливо: «Я те¬перь тоже человек, лишенный родины. Раньше каж¬дый год — в костромские края, там родня, там корни. А сейчас копи — не копи, до Тулы не доедешь...»
Из монолога хранителя:
— Для меня чеховский дом сам по себе — живой. То, что в нем происходит, определяет мою жизнь. Бы¬ли моменты, когда я пытался уйти отсюда и не смог. Все стало ничтожным в сравнении с тем, чтобы ока¬заться вне этого дома. Одно время я работал здесь по десять часов, других сотрудников у меня не было. При¬ходил на работу уставший, но вот пройдешь по кабине¬ту один раз, другой, и все ушло. Остается только чехов¬ский дом и ты в этом доме... Антон Павлович ко мне доброжелателен, и все, что связано с Чеховым, у меня так легко. Мария Павловна, знаете, высокомерно-рав¬нодушна ко мне, а Ольга Леонардовна мне постоянно вредит. Она меня не любит.
     Чеховские вещи ведут себя иногда очень странно. Они будто проваливаются куда-то, а потом, когда уже никто не надеется, что они найдутся, эти вещи являют¬ся в целости и сохранности.
     Лет восемь назад с открытой террасы исчезла скульп¬тура собаки. Поиски ни к чему не привели. С трудом до¬стали копию и поставили на место оригинала. И вдруг четыре года назад молодые люди приносят директору музея чеховскую скульптуру. Директор собирает старых сотрудников, те опознают: точно, наша, музейная.
     Еще в тридцатые годы из шкафа исчез чеховский учебник, по которому он учился на медфаке универси¬тета, «Женские болезни». Несколько лет назад в му¬зей приходит из Симферополя бандероль и в ней — пропавшие «Женские болезни», несомненно, та самая книга, и автограф, и все приметы сходятся. Сотрудни¬ки музея едут по указанному адресу, чтобы поблагода¬рить доброго человека, но оказывается, что в Симферополе нет ни такой улицы, ни человека с такой фами¬лией.<…>
     Прощаясь, я шутя сказал Скобелеву: «Если что — отстреливайтесь. Ружье-то, наверное, есть у сторожа?»
—  У сторожа нет, есть у Чехова. Левитан подарил. Я его смазываю два раза в год. Только оно, мне кажет¬ся, не стреляет.
      Из монолога хранителя:
—  Иногда ночью сигнализация сработает, из мили¬ции звонят: «Горючки нет, машину выслать не можем, бегите...» Бегу, а вокруг темень и все в гору надо бе¬жать. Однажды три раза за ночь бегал. Это в прошлом ноябре: ураган, корабли тонули в порту, а на меня су¬чья падают, все гудит. Думаю: только бы в речку не утянуло. В доме все в порядке, только крышу приподняло и немного воды залило. Кстати, при Чехове здесь не было ничего подобного — ни ураганов, ни земле¬трясений.
     Чехов выписывал в Мелихове журнал «Зерновое хо¬зяйство России». Подписчики получали мешочки с образцами зерновых культур, получал их и Чехов. Не¬сколько лет назад в ялтинском доме нашелся такой ме¬шочек. Там было девять пшеничных зернышек. Скобелев высыпал их на ладонь и показал мне как самую большую свою драгоценность.
—  Может быть, посадить одно? — не удержался я.
—  Что вы, они мемориальные! <…>
      Из монолога хранителя:
— Как-то я спустился на первый этаж — в центре че¬ховской столовой, на раскладном стульчике сидит очень пожилая женщина, иностранка. Я спросил ее: собирает¬ся ли она подняться на второй этаж? Она говорит: мне очень трудно, болят ноги, я жду, когда вернется группа. Я объяснил ей, что ее соотечественники уже не вернутся, они выйдут со второго этажа, через другую дверь и пой¬дут к автобусу. Она забеспокоилась и попросила отвести ее к выходу. А как же второй этаж, там же самое инте¬ресное, говорю я, там же кабинет! Тогда она сказала: «Я буду думать, что есть второй этаж, куда мне очень хочет¬ся попасть. Я буду жить и думать, что есть второй этаж...» Когда я прихожу теперь на второй этаж, все время вспоминаю эту женщину»…
    Хороший очерк.
    От себя  добавлю: сейчас, спустя годы, я думаю,  как  символично  звучат эти слова:  буду жить и думать, что есть второй этаж… Это – все равно,  что думать о грядущей  небесной жизни… Юрий Николаевич уловил этот чудесный  обертон.