Тюменская зона. Гл. 11

После выезда из тобольской спецтюрьмы я думал, что мои основные злоключения остались позади, но оказалось иначе. Тюремное начальство и управление мест заключения Тюменской области, как показали дальнейшие события, не простили мне того, что я вытащил на всеобщее обозрение информацию о пресс-камерах и факты бесчеловечного отношения к заключенным, поэтому мне решили отомстить после окончания тюремного режима. 

Зная заранее, что на Дальнем Востоке меня не примут и привезут обратно в Тюменскую область, мне подготовили здесь серьезную провокацию. На деле это выглядело так. В сентябре 1982 года из тобольской спецтюрьмы в 1-ю тюменскую зону привезли Симона, о котором я упоминал в предыдущей главе. На тюремный режим он уходил за три года до того из этой же колонии и имел здесь авторитет.

В тобольской спецтюрьме Симон вначале тоже пользовался авторитетом, но захотел возвыситься еще  больше при помощи тюремного начальства, и это закончилось для него катастрофой. Его использовали, затем оставшиеся полгода до окончания тюремного режима он прятался от всех по двойникам с такими же, как и сам, беженцами.

В 1-й колонии, куда его привезли, кое-что об этом слышали, но конкретно ничего не знали. Да и не стремился никто правду узнать, так как у него там были друзья, имевшие немалый вес, которым это было невыгодно. В результате его встретили с уважением и почетом, тем более что по  выходу в зону он объявился  вором в законе.

Перед выездом Симона из тобольской спецтюрьмы тюремное начальство ему рассказало такое, после чего он потерял покой и сон. Ему сказали, что через два месяца после него из спецтюрьмы по окончании тюремного режима должен выехать Пудель, которого отправят на Дальний Восток, но там его не примут и привезут обратно в Тюменскую область, после чего он попадет в  1-ю зону. При этом Симону дали понять, что в тот момент он тоже будет в этой зоне. 

Получив такую информацию, Симон испугался (что и нужно было тюремному начальству) и по прибытии в 1-ю колонию сразу же стал обливать меня грязью. В частности, он говорил всем то, что мусора специально привезут меня в Тюменскую область для борьбы с ворами, и в первую очередь с ним, Симоном, и предупредил всех зоновских авторитетов, что никаких разговоров со мной быть не должно, ибо я негодяй и заслуживаю смерти.

Обычно все выезжавшие из спецтюрьмы возвращались обратно в те регионы, где они были осуждены на тюремный режим. Тюменская область никогда не оставляла у себя крытников из других регионов, так как у них и своих хватало. Однако в тот раз сделали исключение, и меня, к всеобщему удивлению, после нескольких недель мотаний по пересыльным тюрьмам привезли обратно в Тюменскую область и поместили в 1-ю колонию.

Все произошло именно так, как предсказывал Симон (а это могли знать лишь в управлении мест заключения области). Но самого его к тому времени уже в 1-й колонии не было. Он пробыл там около месяца, объявляясь вором в законе, затем, после вынесения мне «воровского приговора», был этапирован в тюменскую пересыльную тюрьму, где находился еще несколько недель.

И все это время и зоне, и в тюменской пересыльной тюрьме Симон, объявившись вором, поливал меня грязью и говорил всем о том, что я негодяй, и заслуживаю смерти. Затем перед самым моим выездом из тобольской спецтюрьмы (находившейся в той же области) его увезли в другой регион, и больше я о нем никогда не слышал, возможно, сменил кличку, а может, и в живых уже нет,  ибо зла причинил людям немало. 

До этого я в зонах Тюменской области не сидел, поэтому друзей у меня в 1-й колонии не было. Сомон же имел здесь большой вес до осуждения на тюремный режим, а прибыв сюда вторично, вообще объявился вором. О своих проблемах в спецтюрьме он всем рассказывал так, как ему было выгодно, делая при этом упор на конфликт между славянскими и кавказскими ворами, а так как в российских зонах в основном сидят славяне, то его пояснения  попадали на благодатную почву.

Опровергнуть слова Симона никто не мог, ибо прямых очевидцев всех этих событий в этой колонии не было, а местные авторитеты не были заинтересованы в его разоблачении. Тем более что и лагерное начальство, с которым он с первых же дней вошел в близкий контакт, создало ему, как своему агенту,  благоприятную обстановку. 

Раньше в этой колонии воров в законе не было, и никто из тех, кто там тогда сидел, близко с ними не общался, поэтому Симону удалось без большого труда навязать всем свою версию. Его приняли как вора, после чего он вынес мне воровской приговор, а  воровские решения в криминальном мире не обсуждаются.

В общем, встречу мне приготовили серьезную, и на высоком уровне, причем не в переносном смысле, а в прямом. Ибо планы по внедрению Симона (перед моим приездом) в 1-ю колонию в качестве вора в законе, с последующим вынесением мне воровского приговора, отрабатывались в управлении мест заключения Тюменской области.

1-я зона, куда меня привезли в феврале 1983 года, находилась рядом с управлением мест заключения Тюменской области и считалась образцово-показательной. Режим содержания в этой колонии был хуже некуда, а контингент отвратительный, ибо сюда свозили из разных тюрем и зон в большинстве своем обиженных и беженцев. 

Местная администрация контролировала здесь обстановку полностью, поэтому в эту колонию привозили иногда и таких заключенных, которых нужно было обломать. Те, в свою очередь, старались отсюда вырваться, но это было непросто. Их положение усугублялось и тем, что большинство местных авторитетов являлись тайными пособниками начальства, в результате чего те, кого привозили для ломки, попадали под пресс и интриги со всех сторон.

Обычно всех приходивших в зону этапом помещали в отдельную камеру и лишь после собеседования с начальством распределяли по отрядам. Со мной по приходу в 1-ю зону вообще никто не беседовал, причем прямо с вахты отправили в самый плохой отряд (по обстановке и режиму содержания), а также определили на плохую работу и выделили спальное место, не соответствующее моему положению. Я понял, что меня здесь ждали и провоцируют на конфликт, поэтому решил стерпеть и осмотреться.

В первый же день хотел встретиться с местными авторитетами, чтобы выяснить в зоне обстановку, но столкнулся со стеной отчуждения. Причина была в приговоре, который мне вынес Симон, но я об этом еще не знал. Усугубил мое положение также Коля Игаш, попавший в эту зону за месяц до меня. Он был в одно время со мной и Симоном в тобольской спецтюрьме, сидел на спецкорпусе и знал всю правду, но по приходу в зону был напуган начальством, которое  предупредило его, что если скажет о Симоне что-либо плохое, то наживет неприятности.

Родом Игаш из Челябинской области, до конца срока ему оставались считанные месяцы, и он решил досидеть их спокойно. К тому же, как впоследствии выяснилось, за несколько лет до того он приобрел в одной из зон Магаданской области картежный долг, что считается в местах заключения тяжким грехом. Этот темный эпизод из своей биографии Игаш тщательно скрывал, но в его личном деле имелась отметка, делавшая его зависимым от начальства, поэтому, когда у него спросили в зоне о Симоне, он подтвердил, что тот является вором.

В мой адрес, зная о том, что меня сюда привезут, Игаш не сказал ничего плохого, но своим обманом в отношении Симона вынес мне, по сути, приговор. Более того, когда я появился в этой зоне, он мне сказал, что меня здесь ждали давно, но не пояснил, что за этим стоит, и не предупредил об опасности, поэтому я не воспринял его рассказы всерьез и не предпринял опережающих действий. Единственное, о чем он предупредил, так это о том, чтобы я не говорил о Симоне ничего плохого: мол, его воспринимают здесь как вора, и самый авторитетный в зоне человек Никита – его близкий друг.

Я ответил Игашу: «Симона здесь нет, поэтому не собираюсь кричать на каждом углу, какой он плохой, но если у меня спросят, расскажу правду». На этом мы разговор о Симоне закончили. Прошло несколько дней. Я неоднократно пытался наладить контакты с местными авторитетами, но все мои попытки натыкались на стену отчуждения. Причину не мог понять, ибо мне ничего не говорили. Игаш знал все, но молчал.

Познакомился с двумя неплохими молодыми ребятами. Для них многое в общении со мной, исходя из моего жизненного опыта и пройденного пути, было интересно. Они попросили меня рассказать о тобольской спецтюрьме и о Симоне, который приходил в эту зону как вор. Я рассказал им все, что знал. На следующий день они мне заявили, что разговаривали по этому поводу с Никитой, самым авторитетным человеком в зоне, который сказал им, что Симон вор, а я конченый негодяй, которого нужно убивать.

Эта информация свалилась на меня как гром среди ясного неба. Я спросил у них, кто еще в курсе этого. Оказалось, что все наиболее влиятельные в этой зоне люди. Только теперь до меня дошло, почему никто из местных авторитетов не шел со мной на контакты. Я попросил этих ребят передать Никите, что необходимо собраться всем, кому положено, и разобраться в возникшей ситуации. В ответ услышал, что никто по этому поводу разбираться не будет, так как Симона здесь считают вором, и его слова обсуждению не подлежат.

Разозлившись, я заявил им в резкой форме: «Пусть те, кому нравится, считают его хоть Папой Римским, но по жизни он негодяй, которому при мне в тобольской спецтюрьме был вынесен воровской приговор». Затем добавил: «Передайте всем, кого это касается, что в обиду я себя не дам, а с тех, кто перейдет за допустимые рамки, будет в будущем жестокий спрос». Разговор закончил фразой: «Жду сегодня в восемь часов вечера всех, кто в курсе этих дел, будем разбираться. И не дай Бог, если услышу до того, как разберемся, хоть одно плохое слово в свой адрес».

Многие местные авторитеты были обо мне наслышаны задолго до моего появления в этой зоне и знали со слов тех, кто был при мне в тобольской спецтюрьме, что становиться на моем пути опасно. Одно дело чесать языками за спиной, и совсем другое, когда надо отвечать за сказанное, поэтому в назначенное время никто на разборки не пришел. Прождав около часа, я достал из укромного места два остро заточенных куска арматуры с палец толщиной и сантиметров по тридцать в длину каждый и, спрятав один за голенище сапога, а другой в рукаве телогрейки, пошел всех разыскивать сам.

Первым мне был нужен Никита. Мы были с ним знакомы по тобольской спецтюрьме. Когда я находился на рабочем корпусе, он работал там слесарем-бесконвойником, что считалось для порядочных арестантов «западло», ибо на такую работу мог попасть лишь тот, кто пользовался доверием у начальства. В другой зоне Никита вообще бы не имел права голоса, но в этой, где порядочным арестантам не давали житья, а почти все приходившие из спецтюрьмы были в той или иной степени замараны, он был первым.

В 1-ю колонию Никита пришел после окончания тюремного режима полтора года назад, в тот момент, когда у Симона все еще было нормально. О том, что у того в дальнейшем возникли серьезные проблемы, Никита, конечно же, слышал, но деталей не знал, да и не особо хотел их узнать, ибо, являясь, с одной стороны, тайным пособником начальства, а с другой – другом Симона, он был заведомо на его стороне.

Сложившуюся ситуацию мусора рассчитали верно, все получилось именно так, как они запланировали. К началу решающих действий я оказался один, в безвыходной, по сути, ситуации. Доказать свою правоту не мог, ибо подтвердить мои слова было некому, а заинтересованных в обратном было много. Коля Игаш, единственный, кто знал об этом все (ибо мы с ним в спецтюрьме поддерживали переписку), своим обманом усугубил мое положение еще больше.

Проанализировав возникшую ситуацию, я понял, что попал в тщательно подготовленную западню и что это месть за тобольскую спецтюрьму. Меня привезли в эту зону за смертью или, в лучшем случае, за новым сроком. Мне стало ясно, что если не предприму опережающих действий и не решу этот вопрос сегодня, то завтра, когда мои враги опомнятся и направят все в нужное им русло, будет поздно.

Когда я нашел Никиту в том бараке, где он жил, и потребовал от него объяснений, то его друзья, растерявшиеся от неожиданности, решили не вмешиваться. Никита понял, что я к нему пришел не с пустым разговором, а с серьезными намерениями и что жизнь его в опасности. Стало ясно ему и то, что без конкретного результата я не уйду. А требовал я одного, чтобы мне дали возможность рассказать всем, кто был в курсе этих событий, правду, ту самую правду, от которой они все до этого отмахивались.

В результате все получилось так, как нужно было мне, и я вышел из заведомо проигрышной ситуации победителем. А что касается штырей, которые я взял с собой на всякий случай, то они мне, к счастью, не понадобились. Моим оружием была правда и мой дух. А штыри эти вообще никто не видел, хотя и чувствовали, что я пришел не с пустыми руками, ибо обстановка была настолько напряженной, что необходимость в них могла возникнуть в любой момент.

Через пару недель со мной стали считаться все. К тому времени я уже кое-кого обыграл (в карты, нарды или домино) и поправил свое финансовое положение. А еще через полмесяца организовал в зоне общак (чего здесь раньше никогда не было) и расставил ответственных по отрядам, которым вменил следить за порядком.

Одновременно с этим отправил своей матери письмо, где рассказал о провокации, которую мне устроили в колонии с ведома управления мест заключения Тюменской области в отместку за тобольскую спецтюрьму, и о нависшей надо мной опасности. Мать сняла копии с моего письма и атаковала областную прокуратуру и управление мест заключения области, пообещав вынести этот вопрос на уровень Москвы.

После этого у меня состоялся разговор с тем же представителем из областного управления, с которым мы за год до того разговаривали в тобольской спецтюрьме о пресс-камерах и беспределе тюремного начальства. Заверив в том, что провокаций впредь не будет, он попросил меня от имени областного управления остановить мать, пообещав нормальные условия и разные блага.

Несколько недель после этого меня действительно не трогали, и этого времени мне хватило  для того, чтобы организовать в зоне общак (о котором здесь раньше даже не слыхали) и навести кое-какой порядок. Основная масса заключенных встретила мои начинания положительно, ибо беспредел со стороны местных блатных всем надоел. Лагерному начальству и подконтрольным им авторитетам это, наоборот, не понравилось. Открыто выступить против меня никто не осмеливался, но интриги и провокации посыпались со всех сторон. 

Однако, несмотря на сильное противодействие со стороны начальства и их пособников, мои позиции, и через это общака, укреплялись с каждым днем все больше. Попытки настроить против меня заключенных через разные грязные слухи тоже не увенчались успехом. В результате, когда всем стало ясно, что остановить меня невозможно, я по надуманному поводу был водворен на пятнадцать суток в ШИЗО с последующим переводом в ПКТ на шесть месяцев.