Приезд Джема Гл. 16

Джем освободился из тобольской спецтюрьмы в июле 1987 года, в тот момент, когда я еще находился под следствием и надзором. Путь до Комсомольска, где его ждали жена и сын, а также старший брат и друзья, проходил через Хабаровск, куда он прилетел на самолете.

Поезд в Комсомольск отправлялся поздно вечером. В Хабаровске Джем пробыл более полудня, но встретиться нам не удалось. Те, кто приехал за ним из Комсомольска, скрыли от меня его прилет из опасения, что я расскажу ему об их трусливом поведении, и в частности о том, как они боялись приехать за его письмами. А когда он поинтересовался обо мне, его обманули, сказав, что я знал о его прибытии, и почему меня нет, им неизвестно.

Более того, ему преподнесли ситуацию в Хабаровске в искаженном виде, заявив, что движений здесь нет, найти меня невозможно, и единственные, кто еще как-то шевелится, – это Чайник и Бич. После этого Джем назначил последних ответственными за Хабаровск (чего не должен был делать до встречи со мной), а также ввел обоих (для лучшего контроля) в братский круг.

Я действительно временно отходил от общаковых дел, чтобы не дать краевой милиции за меня зацепиться, но сделал это лишь на период следствия, о чем поставил в известность всех ответственных за города и районы. Более того, передавая полномочия Шуту и Журавлю, рассчитывал на то, что они будут держать меня в курсе событий. И не моя вина в том, что они самоустранились и пустили все на самотек.

Относительно того, что меня невозможно найти, встречавшие Джема соврали, так как после восьми часов вечера я ежедневно находился дома в связи с надзором, и телефон мой знали очень многие. Более того, в момент предположительного проезда Джема через Хабаровск я просидел два дня без выхода в своей квартире, надеясь на то, что мне позвонят. Но – не позвонили.

Теперь расскажу коротко о Володе Чайнике и Саше Биче, которых Джем поставил без согласования со мной ответственными за Хабаровск. В городе они появились месяца за полтора до того, как на меня завели уголовное дело. Оба освободились с 5-й совгаванской зоны. Я находился тогда в туббольнице, и они, согласно установленному этикету, пришли ко мне для того, чтобы поставить в курс о своем прибытии в Хабаровск.

В процессе разговора я рассказал им все необходимое по поводу общаковой постановки и предложил после того, как обживутся и осмотрятся, взять ситуацию в своих районах под контроль, то есть стать там ответственными. Бич жил в районе автобусной остановки «Большая», Чайник – в районе остановки «Второй Хабаровск». Но после этого я их больше не видел.

Через какое-то время до меня дошла информация, что они собрали банду в несколько десятков человек, пьют с утра до ночи водку, курят анашу, грабят и избивают всех, кто подвернется под руку, и не обращают внимания на замечания моих людей. Узнав обо всем этом, я вызвал обоих к себе на беседу, но, испугавшись ответственности, они не пришли.

После этого я дважды выезжал со своими людьми в те места, где они собирались, чтобы с ними разобраться, но они успевали спрятаться. Рано или поздно я бы их поймал и поставил на место, как это делал со всеми иными беспредельщиками, но, на их счастье, на меня завели уголовное дело, и я отошел от общаковых и уличных дел.

Надеясь на то, что меня упекут за решетку, и не видя никого, кто мог бы их остановить, они обнаглели и стали беспредельничать не только в своих районах, но и в соседних, увеличив при этом свою банду в несколько раз. Но когда поняли, что дело против меня может быть закрыто, а также зная, что в ближайшее время освободится Джем, – забеспокоились.

Как мне известно, у Чайника и  Бича никогда не было близких отношений в зонах с Джемом и его друзьями из Комсомольска, и каким образом они нашли друг друга на свободе (в то время как комсомольчане при мне почти не появлялись в Хабаровске), я до сих пор не могу понять. Думаю, что свел их вместе страх перед приездом Джема, так как опасались моих разоблачений. 

В связи с этим их позиция была мне понятна. Но поведение Джема после его выхода на свободу вызывало много вопросов. Еще будучи в тобольской спецтюрьме, он знал о том, что я после освобождения  создал в Хабаровском крае общаковое движение, поднял его личный авторитет и разгромил его оппозицию. Поэтому мне было непонятно, почему он до встречи и разговора со мной назначил ответственными за хабаровский городской общак двух беспредельщиков Бича и Чайника.

В начале августа, после окончания у меня надзора и закрытия моего уголовного дела, за недоказанностью вины, я приехал в Комсомольск. В мою честь Джем устроил застолье. Мы уединились с ним в отдельной комнате, где я рассказал ему о событиях последнего года и о том, как трусливо вели себя его друзья на свободе, предложив повторить все это в их присутствии. Но Джем увел разговор в сторону, так как ему было стыдно за своих братьев-дземговцев, которых он всегда всем ставил в пример.

Не знаю, каким образом Джем разбирался со своими друзьями, которые фактически его предали (а в том, что он разбирался с ними, я не сомневаюсь), но после нашего разговора все, как и раньше, за исключением Клима, остались рядом с ним. Что касается их обмана по поводу Хабаровска и меня лично, то этот разговор он вообще замял. Последние же, после того как я рассказал о них правду, меня возненавидели.

В отношении Бича и Чайника Джем также не захотел ничего менять, заявив, что они исправятся. А когда я выразил сомнение, сказал, что поставил их ответственными за Хабаровск в качестве ширмы, чтобы увести из-под удара милиции меня. И после этого заверил, что без моего ведома они не будут делать ни одного серьезного шага. А им, как я впоследствии узнал, он после нашего разговора сказал, чтобы прислушивались ко мне лишь формально, а подчинялись лишь ему.

Вначале мне казалось, что Джем допускает ошибки из-за того, что его вводят в заблуждение люди из его окружения, но потом понял, что он все делает сознательно. Причина в том, что он привык быть везде первым, не терпит рядом с собой ярких личностей и ценит в своем окружении не умных, честных и порядочных людей, а тех, кто находится от него в зависимости и готов выполнять любые его указания.

Такие как Чайник и Бич, привыкшие решать вопросы не умом, а силой, были ему и понятны, и удобны, ибо допускали ошибки и попадали через это от него в зависимость. Со мной из-за того, что я вел трезвый образ жизни и контролировал каждый свой шаг, все обстояло иначе. Меня трудно поставить в зависимость, невозможно навязать то, что считаю неприемлемым, и небезопасно разговаривать с позиции силы.

Джем, безусловно, был мне благодарен за то, что  я сделал для него на свободе, но после того как у него все наладилось, я стал ему неудобен. Поэтому он и решил опереться в Хабаровске на Бича и Чайника, которые, почувствовав поддержку, направили свои усилия не на помощь тем, кто находился в неволе, и борьбу с беспределом, а на укрепление своих личных позиций. Пьянство, наркомания, поборы и избиения возобновились с новой силой, но уже под прикрытием Джема.

При построении общаковой постановки я ставил на первое место порядок, на второе – добровольные сборы на общак, на третье – помощь находящимся в неволе. Но беспредельные действия Бича и Чайника, направленные на усиление личной власти и улучшение собственного положения, мне в этом мешали. В результате криминальный мир Хабаровска разделился на две части: все, кто стремился к справедливости, порядку и помощи тем, кто находился в неволе, объединились вокруг меня, а привыкшие жить во благо свое личное и решать вопросы с позиции силы подтянулись к Бичу и Чайнику.

Милиции деятельность последних была выгодна, так как позволяла держать ситуацию под контролем и в случае необходимости вмешиваться. Чайник, Бич и их окружение собирались, как правило, в одних и тех же местах, где пьянствовали с утра до ночи, и там же по пьянке обсуждали многие вопросы. Наиболее желанными в их компании были те, кто приносил наркотики и водку, поэтому рядом с ними постоянно находились тайные пособники милиции, которые переводили пьяные разговоры в нужное им русло. Это позволяло милиции не только получать необходимую информацию, но и стравливать уличных авторитетов.

Очень скоро это многие поняли, и в окружении Бича и Чайника к весне 1988 года не осталось ни одного уважающего себя человека. К тому времени мне удалось собрать доказательства, что общаковые деньги и наркотики, попадавшие в их руки, использовались ими в личных целях, под прикрытием отправки в лагеря и тюрьмы. В преступном мире это не прощалось. Когда я предоставил эту информацию Джему, он вызвал Бича и Чайника в Комсомольск. Но те не приехали.

Убедившись в том, что его указание проигнорировано, Джем разозлился и написал общаковую ксиву, адресованную всем хабаровским авторитетам, в которой объявил, что Бич и Чайник отстраняются от всех общаковых дел и должны быть доставлены к нему немедленно. Эту ксиву он дал мне и попросил доставку последних к нему проконтролировать.

По приезде в Хабаровск я пригласил Бича и Чайника к себе, но они заявили, что будут разговаривать только на своей территории, то есть в том районе, где жил Чайник. Тогда я приехал к ним сам, с десятком авторитетов из разных районов. Когда зачитал содержание Джемовской ксивы, Бич сказал, что в Комсомольск поедет, а Чайник, будучи как всегда изрядно выпившим,  заявил, что решению Джема не подчинится, после чего по его сигналу место, где происходил разговор, окружили человек тридцать из его банды.

Я не стал доводить дело до крайности, так как со стороны Чайника все были пьяны, но перед тем как уехать со своими людьми, официально заявил, что со всех, кто не сделает нужные выводы, будет жесткий спрос. После этого позвонил Джему и рассказал о результатах встречи. Узнав о поведении Чайника и его окружения, Джем пришел в ярость и сказал, что виновных нужно наказать, а меня попросил проконтролировать все это лично.

В тот же день я связался с городскими авторитетами, которые меня поддерживали, и попросил их к назначенному часу подтянуться со своими людьми в тот район, где находился Чайник, чтобы наказать его и тех, кто окажется на его стороне. Это известие многие встретили с радостью, так как Чайник и его обнаглевшее окружение уже всех достали.

В назначенное время к намеченному месту подтянулось очень много людей, прочесали весь район, проверили все блатхаты, но ни в тот день, ни позднее не смогли никого поймать. Чайник со своим ближайшим окружением исчез. Остальные члены его банды по моему указанию поступили в подчинение  ответственных за те районы, в которых они жили.

На какое-то время Чайник из поля зрения выпал. Но месяца через полтора  я узнал, что он прячется с ближайшими друзьями-собутыльниками в одном из отдаленных районов города и ругает меня по пьянке. Но так как он никуда не лез и на обстановку в городе не влиял, я не стал обращать на его пьяный бред внимание и через какое-то время о нем забыл. Затем услышал краем уха, что он умер от цирроза печени. По другой версии, услышанной позже, его во время пьяной ссоры убил один из друзей-собутыльников.

Бича, после того как ему зачитали общаковую ксиву от Джема, я больше не видел, и как сложилась его жизнь в дальнейшем, не знаю. Он меня не интересовал, так как находился под влиянием Чайника и на обстановку в городе мало влиял. По некоторым сведениям, он уехал из Хабаровска почти сразу же после нашего разговора.

После ухода с арены Бича и Чайника на поверхности остались только те уличные авторитеты, которые придерживались моей линии, тогда как пьяницы, наркоманы и хулиганы ушли после ряда предпринятых мной мер в подполье, в результате чего обстановка на улицах города изменилась в лучшую сторону.

Возникшие изменения поставили краевую милицию в очень сложное положение. С одной стороны, я ратовал за порядок, а с другой – не вписывался в их схемы. Такие как Чайник и Бич, занимающиеся пьянством, наркоманией и хулиганством, были понятны, подконтрольны и уязвимы. Их можно припугнуть, завербовать и посадить в тюрьму. Со мной все обстояло иначе: меня нельзя было запугать и завербовать, и совсем не просто, как показало время, упрятать в тюрьму. 

Я неоднократно предлагал руководству краевой милиции сотрудничать в вопросах наведения порядка и пресечения уличного беспредела, опираясь при этом на принципы честности, порядочности и справедливости, но мои предложения постоянно отвергались. Они не допускали даже мысли о том, что можно решать вопросы на равных с уголовником. По их понятиям, я или должен сидеть в тюрьме, или находиться на свободе под полным контролем. Иные варианты ими не рассматривались. 

Аналогичная ситуация возникла и во взаимоотношениях с Джемом. С одной стороны, ему нравилось, что благодаря мне Хабаровск находился под его контролем, но с другой – беспокоил мой сильно возросший авторитет и проводимая мной политика. Я опирался на принципы общей для всех справедливости и правды. Для Джема существовало несколько правд: для воров – одна, для братского круга – другая, для остальных в зависимости от обстоятельств – третья. Исходя из этого, я его не устраивал.

Таким образом, я оказался между двух огней. С одной стороны давила милиция, с другой – Джем и его окружение. И те, и другие видели только два варианта: или полный контроль надо мной, или мой уход со сцены. Иное в отношении меня не предусматривалось.

Джем сильно злоупотреблял спиртным и зачастую уходил в запои. Его ближайшее окружение состояло сплошь из наркоманов. Для милиции они были уязвимы, подконтрольны, понятны. Со мной все обстояло иначе. Я был непонятен, независим и неуязвим, поэтому представлял для многих большую опасность. Вскоре заметил, что интриги и провокации, сыпавшиеся на меня с обеих сторон, стали более согласованными, ибо в окружении Джема имелись провокаторы, работавшие на милицию.

К тому времени рядом со мной опять оказался Шут Сергей, который пришел ко мне осенью 1987 года, в момент моего возвращения к общаковым делам. Извинившись за то, что не оправдал моих надежд в то время, когда я находился под следствием, он поклялся, что впредь не подведет и будет надежным и преданным помощником.

Как выяснилось позже, он был завербован милицией в 1986 году, когда находился в хабаровской тюрьме под следствием. Ему грозил большой срок, но вдруг неожиданно для всех его дело прикрыли, и он оказался в начале 1987 года на свободе. После этого с рекомендательным письмом от Курносого Саши, ответственного за хабаровскую тюрьму, Шут пришел ко мне именно в тот момент, когда я закреплял общаковую постановку и мне нужны были толковые помощники.

Оказавшись рядом, Шут помогал мне во многих вопросах. А когда на меня завели уголовное дело, я передал ему свои полномочия и информацию по общаку. В свою очередь он слил эту информацию в краевое УВД, которое использовало ее для борьбы с общаковой постановкой. Естественно, я этого не знал, поэтому, когда он пришел ко мне вторично, был ему рад. С первых же дней он проявил себя положительно и через некоторое время оказался в числе моих близких друзей.

И вот однажды из хабаровской тюрьмы вышла на свободу ксива, в которой говорилось о том, что Шут работает на милицию. Написали ее два хабаровских авторитета, Хенс Володя и Нагора Толик, кому-то из окружения Бича и Чайника, после чего последние стали публично высказываться, что Шут – мусорской пособник. В результате об этом узнали многие хабаровские авторитеты, а также Джем и его окружение.

В связи с тем, что эта информация исходила от людей, настроенных ко мне и моему окружению враждебно, я заподозрил провокацию. С другой стороны, настораживало поведение Шута, который не предпринимал никаких шагов для защиты своей чести и достоинства, хотя прекрасно знал, откуда дует ветер. Более того, он избегал встречаться с теми, кто его грязью поливал. 

А когда я потребовал у него пояснений, он сказал, что рад бы что-то предпринять, но не знает, что нужно делать. При этом поклялся, что не чувствует за собой вины и считает, что это месть со стороны Бича и Чайника за то, что он находится не с ними, а рядом со мной. После этого я ему пообещал, что займусь этим вопросом лично, но если выяснится, что он меня обманул, то спрошу с него за это по всей строгости. 

На следующий день отправил в тюрьму на имя Нагоры и Хенса официальную ксиву, в которой потребовал доказательств виновности Шута. И, в частности,  написал, что если они не предоставят мне конкретные факты, то действия их будут расценены как мусорская провокация, направленная против меня и моего окружения, со всеми вытекающими из этого последствиями.

В своем ответе они заявили, что не писали ничего плохого о Шуте. На самом деле, как выяснилось позже, писали, но, испугавшись, что не смогут доказать, от всего отказались. После этого я потребовал доказательств у Бича и Чайника, но у тех кроме ксивы, от которой ее авторы отказались, ничего не было. Встретившись в Хабаровске со всеми, кто по этому поводу что-либо говорил, и не найдя доказательств виновности Шута, я выехал вместе с ним в Комсомольск, где после разговора с Джемом с него сняли все обвинения и на этом вопросе поставили точку.

После того как я помог Шуту защитить его честь, он заверил меня в том, что будет надежным и преданным другом до конца своей жизни. И действительно, лучшего помощника у меня тогда не было, в результате чего он к началу 1988 года стал одним из наиболее приближенных ко мне людей. Одновременно с этим он влез в доверие к Джему и оказался по моей рекомендации в братском кругу.

Какое-то время я был Шутом доволен, но к концу 1988 года (после нескольких посещений Комсомольска) он сильно изменился: стал грубым и заносчивым в отношении других людей. Более того, стал переходить иногда за рамки допустимого и во взаимоотношениях со мной. И вскоре выяснилась причина. Как оказалось, Джем пообещал Шуту, что назначит его ответственным за криминальный мир Хабаровска, а чуть позже сделает вором в законе. Я по этой схеме попадал к нему в подчинение или уходил со сцены вообще.

Для себя Джем давно все решил, но для осуществления этих планов требовались основания. В противном случае хабаровские авторитеты, среди которых я пользовался уважением, могли встать в оппозицию не только к Шуту, которого многие недолюбливали, но и к самому Джему. Поэтому он поставил перед Шутом задачу найти против меня какую-либо зацепку, а сгустить краски и сделать из мухи слона для Джема и его окружения проблем не составляло. Но так как я внимательно следил за обстановкой и контролировал каждый свой шаг, сделать это оказалось непросто.

Убедившись в том, что время идет, а зацепиться за меня не удается, Джем решил ускорить события и подойти к этому вопросу со стороны воровских законов. И однажды мне сказал, что раз я на свободе не ворую, то не имею права решать вопросы, где фигурируют люди, занимающиеся воровством. После этого поставил ответственным за криминальный мир Хабаровска Шута, а за мной оставил вопросы общего порядка: сбор общака и отправку гревов в зоны, без права решающего голоса. Но самое обидное заключалось в том, что и сам Джем на свободе не воровал.

Многие хабаровские авторитеты были недовольны решением Джема, но спорить с ним не могли. Он вор, а воровские поступки в криминальном мире не обсуждаются. Таким образом, поднимая на свободе авторитет воров и Джема в частности, я вырастил чудовище, которое, набрав силу, решило со мной расправиться из-за того, что я тащил его к Свету, в то время как для него была более приемлема темная среда обитания.

Добившись своей цели и показав всем, кто в преступном мире хозяин, Джем успокоился. Но дорвавшийся до власти Шут, воспользовавшись благоприятной обстановкой, решил добить меня до конца. Вначале я думал, что он делает это из страха перед возмездием за предательство, но, присмотревшись внимательней, понял, что за его действиями стоит краевая милиция.

В отношении моего неворовского образа жизни Джем в какой-то степени был прав: я действительно не воровал, не употреблял алкоголь и наркотики, никого не унижал и не ругался матом, поэтому по его меркам на роль криминального авторитета не подходил. Шут обладал всеми перечисленными «достоинствами» и всячески их афишировал, подчеркивая этим, что он истинный представитель преступного мира и достоин воровской короны. Но сильно увлекся и расслабился, в результате чего переиграл сам себя.

К тому времени ему удалось подтянуть к себе человек двадцать молодых ребят, занимавшихся карманными и квартирными кражами. Как правило, все, что им удавалось украсть, они приносили Шуту, после чего тот часть наиболее ценных вещей отдавал (авансом за воровской титул) Джему, другую часть оставлял себе, остальное уходило на алкоголь, наркотики, девочек и развлечения для всей компании. Причем все это делалось открыто. 

Со временем мне бросилась в глаза одна деталь: тогда как находившиеся рядом с Шутом садились в тюрьму пачками, он сам каким-то непостижимым образом ухитрялся оставаться на свободе. В его квартире сотрудники городской милиции неоднократно изымали краденые вещи, наркотики и оружие, но краевая милиция все уголовные дела против него закрывала. В это же время окружавшие его молодые ребята, слетавшиеся к нему, как мотыльки на огонь, сгорали один за другим и садились в тюрьму пачками.

Собрав доказательства, подтверждающие связь Шута с краевой милицией, я предоставил их Джему. Вначале тот не хотел этому верить, так как ему это было невыгодно. Но после того, как мои слова подтвердили другие авторитеты из Хабаровска, он вызвал Шута для разбирательства по моему настоянию в Комсомольск. При этом Джем тайно надеялся, что тот оправдается, но не учел того, что я бью всегда наверняка.

Информация о том, что я поднял в отношении Шута разговор и имею против него серьезные доказательства, тут же ушла через окружение Джема в краевую милицию, а те в свою очередь передали ее Шуту. Как и следовало ожидать, он в Комсомольск не поехал и бесследно исчез из Хабаровска.

Через несколько месяцев я узнал от людей, которые приехали в Хабаровск из Магаданской области, что Шут находится в их краях, общается там с местными авторитетами, поливает при этом меня грязью и рассказывает всем о том, что я выжил его из Хабаровска при помощи мусоров.

Я пояснил магаданцам, как обстояло все на самом деле, и передал через них общаковую ксиву для магаданской братвы, где изложил все необходимое. После этого Шут куда-то исчез, и я о нем почти забыл. Но через некоторое время узнал, что он, будучи за рулем машины в состоянии наркотического опьянения, разбился насмерть.

К этой истории напрашивается еще один штрих. В то время у меня помимо Шута имелся еще один близкий друг – Валера Протас. В тот момент, когда мы с ним близко сошлись, а произошло это осенью 1987 года, у него был серьезный конфликт с Гогой Качехидзе, Киселем Витей и Володей Протасом, которые имели тогда в Хабаровске большой вес.

Володя Протас был младшим братом Валеры, но они до такой степени друг друга ненавидели, что желали друг другу смерти и старались претворить это в жизнь. Причем, как уже подчеркивал, за Володей Протасом стоял серьезный круг людей, которые тоже хотели его старшего брата убить и делали для этого все возможное. Я вмешался в этот конфликт и через свой авторитет его погасил. Валера был мне благодарен и клялся в преданности и дружбе, но когда Шут с подачи Джема стал плести против меня интриги, оказался на их стороне и причинил мне много зла.

Когда Шут проиграл и спрятался в Магаданской области, то Протас тут же уехал в Приморский край и стал там поливать меня грязью. Затем в пьяной драке кого-то порезал ножом и оказался в тюрьме. Освободившись в 1993 году, не успокоился и, вернувшись в Приморский край, продолжал меня ругать, а еще через несколько лет закончил жизнь самоубийством, когда его хотели арестовать за серию убийств. Его брат Володя тоже причинил мне много зла в тайной борьбе за власть над городом, но через какое-то время погиб от рук своих ближайших друзей, с которыми что-то не поделил. 

Теперь продолжу прерванный рассказ. После бегства Шута криминальный мир Хабаровска оказался к лету 1989 года под моим полным контролем. Желающих становиться на моем пути больше не было. Джем после очередной неудачи всячески подчеркивал наши с ним дружеские отношения. Положение в городе изменилось к лучшему. Произошла переоценка ценностей, и на поверхности остались только те криминальные авторитеты, которые придерживались моей линии. Пьяницы, наркоманы и хулиганы затаились. Беспредела стало меньше, так как все знали, что за это придется отвечать.

Возглавляемый мной хабаровский общак строился на добровольной основе и напоминал профсоюзы. Все его поддерживающие попадали под особую защиту авторитетов, которые имели отношение к общаку. За этим я следил лично. В результате желающих подключиться к общаковому движению становилось с каждым днем все больше.

Каждый район имел свой общак и был закреплен за какой-либо зоной. Без моего ведома ничто никуда не отправлялось. Со своей стороны я строго следил за тем, чтобы все уходило по назначению. Основную часть общаковых денег Джем требовал отправлять ему на воровские нужды (как потом выяснилось, на личные цели). Но и того, что оставалось, хватало для помощи лагерям и тюрьмам, тем более что помимо денег собирались чай, табачные изделия, продукты питания и многое другое, необходимое в тех местах.

Очень быстро информация о том, что происходит в Хабаровске, распространилась по соседним краям и областям, после чего оттуда стали приезжать местные авторитеты с просьбой помочь им создать то же самое. Я отправлял их к Джему, зная, что он не простит мне самостоятельности. Но тот даже в Хабаровске бывал редко, а в соседние регионы вообще не выезжал, поэтому отфутболивал всех обратно ко мне со словами: «Если Пудель согласится к вам приехать, то пусть едет, я не против, но сам приехать не смогу».

Рядом с ним тогда не было никого, кто бы мог решать подобные вопросы, тем более что визитеров из других областей интересовали только я и Джем. Другие авторитеты у них не котировались. Поэтому как-то само собой получилось, что после того, как Джем отстранился от работы с регионами, все это легло на мои плечи, хотя хватало дел и в Хабаровске. Но занимался я этим добровольно.

Начал с Приморского края, который исколесил вдоль и поперек с местными авторитетами (Гузеем, Сенькой, Северком и другими). А когда были поставлены ответственные за города и за весь край в целом, приехал к Джему и рассказал о результатах. Он был доволен, так как, поднимая общаковое движение на основе воровской идеологии, я поднимал этим и его личный авторитет.

После закрепления общаковой постановки в Приморском крае я побывал в Магаданской и Сахалинской областях, где после ознакомления с обстановкой и встреч с местными авторитетами закрепил ответственных за крупные города и за сами области. Чуть позже проводил такую же работу, хотя и в меньшей степени, в Амурской области, где тоже пришлось поездить и пообщаться с людьми немало.

Единственной областью на Дальнем Востоке, которую я тогда не посетил, была Камчатская, так как никто из местных авторитетов не решился взвалить на себя такой груз. Но двумя годами позже освободившийся из заключения Толик Шатен, которого Джем поставит ответственным за Камчатскую область лично, начнет строить общаковую постановку в своем регионе, после нашего с ним общения, по моей схеме.

О результатах своей деятельности в регионах я ставил в курс Джема и характеризовал всех поставленных мной ответственных. Он, как правило, мои решения не оспаривал и соглашался со всеми, кого я предлагал. Более того, в благодарность за то, что я способствал усилению его влияния в соседних краях и областях, он демонстрировал публично наши с ним близкие отношения.

В моменты моих приездов в Комсомольск Джем тогда откладывал все иные дела, возил меня по общим знакомым, устраивал в мою честь застолья, организовывал коллективные выезды на природу с шашлыками, вином и т. д. Но продолжалась эта идиллия недолго. К концу 1989 года его обеспокоил мой сильно возросший авторитет, и наши отношения стали ухудшаться. 

Безусловно, я был нужен ему, как и раньше, но не в качестве равноправного друга, а как подконтрольный исполнитель. К тому времени я оказался единственным в его окружении человеком, которого он не смог поставить перед собой на колени, и это его раздражало. Он пытался загнать меня в нужные рамки и с позиции воровских законов, и при помощи братского круга, и через всевозможные интриги. Но везде терпел поражение, и это распаляло его еще больше.

После неудачи с Шутом, пока у него не было в Хабаровске иной опоры, кроме меня, он всячески демонстрировал наши с ним дружеские отношения. Но после того как в конце 1989 года в городе появился освободившийся из заключения Алым Сергей, наши отношения с Джемом стали переходить все более на официальные.

С Алымом мы знали заочно друг друга давно. Особого веса он ни в местах заключения, ни на свободе не имел, но из-за принадлежности к братскому кругу, к которому я тоже формально принадлежал, Джем попросил меня уделить ему повышенное внимание. И я это сделал. С первых же дней по его приезде в Хабаровск я взвалил на себя все его основные проблемы, включая финансовые, в результате чего неоднократно слышал от него заверения в признательности, верности и дружбе.

Вначале он действительно старался быть полезным и делал все, чтобы войти ко мне в доверие. Но после того как я по просьбе Джема подтянул его к себе совсем близко и сделал вторым после себя человеком в криминальном мире Хабаровска, он резко изменился. Наученный горьким опытом, я сразу понял, откуда дует ветер. И не ошибся. Джем пообещал Алыму (как когда-то Шуту, Бичу и Чайнику), что поставит его ответственным за Хабаровск, а я окажусь у него в подчинении.

Мотивировка была неизменной: «Пудель ведет не воровскую политику, а какую-то иную, непонятную». В связи с этим Джем требовал от Алыма, чтобы тот докладывал ему о каждом моем шаге и нашел такие зацепки, при помощи которых меня можно было бы загнать в нужные ему рамки. Но так как я быстро разобрался в том, кто чего хочет, этот вопрос, к огорчению Джема и его окружения, затянулся более чем на полгода.

И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не события, произошедшие весной 1990 года, после которых Джему пришлось вновь пересматривать наши с ним личные отношения. Алым после этого оказался в дерьме, из которого уже не смог выбраться, а мой авторитет в криминальном мире стал еще выше. О том, что тогда произошло, расскажу ниже.