Семья и репрессии гл. 18

С будущей женой Ириной я познакомился недели через две после того, как освободился и приехал в Хабаровск. Мне было 35 лет, ей 23, но судьба ее тоже не баловала. Встречались в течение года. Моей матери это не нравилось. Она считала, что Ира для меня молодая, и не я ей нужен, а наша двухкомнатная квартира. В связи с надзором  я должен был находиться после восьми часов вечера или дома, или в больнице, поэтому  встречались мы с Ирой урывками и только днем. Иногда это происходило у кого-либо из знакомых, но чаще всего в квартире ее матери, где она тогда жила.

Когда через год с меня сняли надзор, моя мать осталась непреклонной и не захотела видеть Иру в нашей квартире. Она пообещала купить мне подержанную машину, если я от Иры откажусь. В то время для меня это было пределом мечтаний, но я сказал матери: «Не надо машины. Я признателен тебе за все, что ты для меня сделала, благодаря тебе я до сих пор жив и нахожусь на свободе, но в этом вопросе позволь мне разобраться самому». Мать спорить не стала, и сказала: «Иди, время покажет. Если что-то у тебя не получится, знай, что дом твой здесь».

В конце августа 1987 года сыграли свадьбу. Первое время жили у матери Иры. Потом переехали в малосемейное общежитие, где ей дали комнату от завода железобетонных изделий, куда она ради этого и устроилась на работу. Работала Ира оператором в растворном узле. В воздухе цемент, дышать без респиратора невозможно. Я не хотел, чтобы она там работала, ибо у нее больные легкие, но держала комната в общежитии, где мы в то время жили с маленьким ребенком.

Летом 1988 года я уговорил Иру уйти с завода из-за ухудшения ее здоровья. После этого мы переехали к моей матери, но, пожив два месяца вместе, я понял, что нужно разъезжаться. Близости, на которую я рассчитывал, между моей матерью и Ириной не получилось.

Сняли комнату у знакомой женщины, которая жила в двухкомнатной квартире одна. Это устроило всех, кроме краевой милиции. Они на меня обиделись за организацию общака, который, несмотря на противодействие с их стороны, все же прижился. На хозяйку квартиры стали давить, требуя, чтобы она выгнала нас на улицу, невзирая на маленького ребенка. Та сопротивлялась, но однажды нам сказала, чтобы искали себе другое жилье, так как не хочет неприятностей.

Положение сложилось критическое. В то время квартиры сдавались редко. Однако нам повезло. Один мой знакомый уезжал на все лето из города. У него была однокомнатная квартира, и он ее нам сдал. На какое-то время сотрудники краевой милиции нас потеряли, но недели через две опять нашли. Придя однажды домой после обеда, я не обнаружил ни жены, ни ребенка. На столе лежала записка от Иры. Она написала, что ее забрали в краевое УВД и пообещали держать до тех пор, пока я туда не приеду. Номер телефона, куда я должен был позвонить, прилагался.

Когда я в краевое УВД позвонил, мне сказали, что жена и ребенок у них, и как только появлюсь, их отпустят. Естественно я появился. Там у меня спросили, почему нахожусь в чужой квартире, и тут же заявили, что привлекут к уголовной ответственности за нарушение паспортного режима, так как живу не по месту прописки. В объяснительной записке я пояснил, что живу у своей матери, где и прописан, а жена – у своей, в этой квартире находимся потому, что мой знакомый, уехавший из города, попросил за ней присмотреть и поливать цветы. Ира написала то же самое.

Не сумев зацепиться за проживание не по месту прописки, сотрудники краевой милиции натравили на нас бабушек из ближайших подъездов, воспитанных в духе строителей коммунизма, Павлика Морозова и ему подобных. Бабушкам сказали, что я бандит, жена бандитка и все, кто к нам приходит, – тоже бандиты. Бабульки быстро сообразили, что от них требуется, и стали строчить доносы, что якобы в этой квартире происходят пьянки, гулянки и дебоши.

Ко мне действительно приходило много людей с разными просьбами, проблемами и вопросами, но пьянок не было. Опасаясь провокаций, я не употреблял алкоголь вообще, Ира тоже не употребляла спиртного. И уж тем более не могло быть  дебошей, ибо я считался самым крутым в городе авторитетом, и никто бы не посмел в моем присутствии перейти за рамки допустимого.

Через какое-то время сотрудникам милиции удалось найти хозяина квартиры, в которой мы жили, и надавить на него. В результате мы снова оказались на улице. Подобное повторялось несколько раз, и лишь в начале 1989 года мне удалось найти однокомнатную квартиру, хозяин которой не побоялся милиции. Да и ситуация в стране уже изменилась, ибо начались перестроечные времена.

В этой однокомнатной квартире я, жена, ребенок и появившиеся позднее котенок, щенок королевского пуделя и два попугая прожили до конца 1990 года. Людей со своими проблемами и вопросами приходило ко мне и туда немало. Своего офиса я не имел, поэтому все меня искали дома.

А бабульки находились бессменно на своем боевом посту: все видели, все слышали, записывали и докладывали. Благодаря их бдительности сотрудники милиции не давали мне расслабиться. Обыски, провокации и проверки документов у моих гостей были не исключением, а скорее правилом.

В конце 1990 года, когда кооперативное движение уже набрало силу, мне удалось собрать немного денег и купить двухкомнатную квартиру. Находилась она в плохом состоянии, но мы были рады безмерно, ибо впервые у нас появилась своя крыша над головой. Сделав капитальный ремонт, отметили новоселье вместе с наступлением 1991 года. Радость наша не имела границ, но продолжалась это недолго.

Через несколько недель после новоселья, в начале февраля, когда я лежал пластом в постели из-за тяжелой формой гриппа, к нам нагрянули с обыском сотрудники краевой милиции. В ванной комнате на трубе под умывальником они нашли несколько мелкокалиберных патронов, которых до их прихода не было, и тут же, несмотря на большую температуру, закрыли меня в КПЗ и завели уголовное дело.

Но Бог и в этот раз не оставил меня без своей помощи, и через трое суток я уже был на свободе. Упомянутый выше обыск милиционеры провели настолько грубо, что почти всем, кто был в курсе этих событий, стало ясно, что патроны могли подложить только те, кто их нашел. Прокол получился из-за неудачно выбранного места.

Во-первых, в квартире находился пятилетний ребенок, от которого все приходилось закрывать на ключ, так как в таком возрасте дети очень любопытны. Поэтому лежавшие открыто на трубе патроны, которые ребенок мог найти в любой момент, в эту ситуацию не вписывались.

Во-вторых, живший у нас щенок королевского пуделя оправлялся много раз в день, в разных частях квартиры, а тряпка, которой Ира после него убирала,  висела на той самой трубе, где нашли патроны. Незадолго до начала обыска Ира пользовалась этой тряпкой и никаких патронов на трубе не видела. 

В-третьих, марля, в которую завернули патроны, была пропитана ржавчиной для создания видимости, что они лежали под умывальником давно. Но на беду  тех, кто планировал эту акцию, мы за несколько недель до того выкрасили все трубы в своей квартире, включая и ванную комнату. Поэтому покрытая ржавчиной тряпочка выглядела на фоне свежевыкрашенных труб нелепо. 

Из-за частых обысков я не держал у себя дома запрещенных вещей. От прошлых хозяев патроны остаться не могли, так как перед въездом в квартиру мы сделали капитальный ремонт и все перекрасили. Маловероятным было и то, что эти патроны подбросили гости, приходившие к нам до обыска. Ира бы их заметила, так как часто пользовалась тряпкой, висевшей на этой трубе. 

В общем, сотрудники  милиции оказались тогда в дерьме. Хотели наказать меня, а получилось, что сами себя, ибо всем тогда стало ясно, какие методы они используют для достижения своих целей.

Через два месяца, несмотря на противодействие со стороны краевого УВД, уголовное дело, заведенное на меня, было закрыто. Ко мне эти патроны не клеились ни с какой стороны. Во-первых, на них отсутствовали отпечатки моих пальцев. Во-вторых, их нашли не в моем кармане, а в месте, куда их мог положить любой, включая милицию. В-третьих,  квартира, где изъяли патроны, была оформлена на жену, и я в ней не был прописан. 

После неудачи с патронами руководство краевой милиции задышало на меня ядом еще больше и решило по-любому упрятать в тюрьму. В течение следующих двух лет обыски в этой квартире проводились еще четыре раза. Расслабиться не давали. Но в связи с демократическими преобразованиями произошла переоценка ценностей. Многие работники милиции, присмотревшись к моей деятельности, стали относиться ко мне уважительно, и зачастую в разговоре без свидетелей признавались, что от меня исходит больше пользы, чем вреда, но на них давит начальство.

После случая с патронами, когда всем стало ясно, что их подкинули, я на  время проведения очередных обысков вызывал по телефону сотрудников своих фирм, и они наблюдали в качестве понятых за работниками милиции. И те не спорили, ибо, как уже подчеркивал, в связи с перестройкой в стране произошла переоценка ценностей, и ссориться со мной открыто уже никто не хотел.

В январе 1992 года у меня родился второй сын. А к середине 1993 года, являясь учредителем ряда коммерческих и общественных структур, я стал одним из наиболее  богатых и влиятельных людей на Дальнем Востоке. Это позволило мне не только уделить больше внимания семье, но и оказать заметную помощь инвалидам, ветеранам, культуре, искусству, спорту и т. д. Но все это будет в дальнейшем, а сейчас вернусь к тому моменту, когда меня арестовали за патроны, найденные в ванной комнате.

Оказавшись в КПЗ, я понял, что ситуация критическая, ибо было очевидно, что за провокацией с патронами стоит руководство краевой милиции. Без санкции прокурора в камере предварительного заключения могли держать не более трех суток, а по истечении их должны или выпустить, или перевести в тюрьму. Поэтому с целью привлечения внимания к себе я объявил голодовку и стал требовать встречи с представителями краевой прокуратуры.

Трое суток подходили к концу, реакция на голодовку отсутствовала, складывалось впечатление, что обо мне забыли. Наступил вечер. Рабочий день закончился. Была пятница, за которой следовали выходные дни. Меня никуда не вызывали. Это могло означать лишь то, что сегодня вечером или завтра утром переведут в тюрьму.

Чувствовал я себя плохо. За три дня до обыска свалил с ног сильный грипп,  почти все это время не вставал с постели. В КПЗ закрыли тоже с большой температурой. Объявление голодовки усугубило мое состояние, и я находился в полубреду. В пятницу вечером температура спала, сознание прояснилось, и тут я с ужасом осознал безвыходность своего положения.

Надеяться не на что. Спасти могло лишь чудо. И я обратился за помощью к Богу.  В Советском Союзе, где атеизм являлся государственной идеологией, внушали всем с детства, что Бога нет. Однако, столкнувшись в своей жизни с большим количеством лишений, испытаний и невзгод, я ощутил вмешательство в критические моменты каких-то невидимых Сил и понял, что Силы Божественные – это не вымысел (как впрочем, и силы демонические).

Молитвы никогда не заучивал. Если возникала необходимость, обращался к Богу простыми, идущими от сердца словами, и Он мне в трудные моменты помогал. И в этот раз тоже не оставил без внимания мою просьбу. Минут через пять после того, как я к Нему обратился, вдруг неожиданно открылась дверь камеры, и меня, несмотря на позднее время, попросили выйти в коридор, и отвели в какой-то кабинет. 

В этом кабинете я увидел адвоката из ассоциации «Свобода» (созданной незадолго до того по моей инициативе) и двоих незнакомых мне людей в штатском. Перед ними лежало заявление о голодовке, написанное мной на имя краевого прокурора. Один, как выяснилось, был из краевого УВД, второй, судя по всему, – из краевой прокуратуры. Когда я пояснил им суть дела, то понял, что они на моей стороне, и вопрос о моем освобождении, по сути, решен. Это действительно было похоже на чудо.

Более того, когда все ушли в соседнюю комнату, чтобы оформить документы на мое освобождение, и мы остались вдвоем с сотрудником краевого УВД, он признался, что является моим родственником по линии жены. Подобная новость оказалось настолько неожиданной, что я вначале не поверил. Один из тех, от кого зависела тогда моя судьба,  вдруг оказался родственником. Такое случается не часто.

В процессе краткого общения этот родственник рассказал, что после моего ареста общественность города выступила в мою защиту, ибо многие  считали, что без меня обстановка в Хабаровске станет хуже. После освобождения я поинтересовался у жены по поводу этого неожиданно объявившегося родственника, и она подтвердила, что это ее двоюродный брат, с которым не общалась до этого открыто, чтобы его не компрометировать.

А что касается гриппа, уложившего меня в постель за несколько дней до обыска, то он оказался спасительным. Я исчез из поля зрения милиции именно тогда, когда было принято решение о моей нейтрализации. Если бы подкинули патроны в мою машину или в мой карман, то я бы уже не оправдался. Моя болезнь перепутала планы тех, кто хотел  упрятать меня в тюрьму. И в результате произошло то, что произошло.

После этого случая я убедился уже окончательно, что иду путем правильным, а сон, увиденный в 1979 году (о разных препятствиях на пути к Свету и людях, которые пытались меня остановить, но не могли), был вещим.